Я сидела на шифоньере в одной мужской рубашке, надетой на голое тело, свесив культи ног, ощупывая ими спёртый воздух, как-будто хотела найти опору, чтобы спуститься. Внизу стоял Мишка, застёгивая брюки.
- Ты посиди там, а я пошёл. Кто следующий придёт, тот и снимет,- сказал он, громко гогоча.
- Сними меня, Мишуня, а то я вчера с него свалилась, так чуть не убилась,- взмолилась я, но мои слова утонули в его гоготе.
Дверь хлопнула, раздавив его смех. Ветер, стряхнув с крыльца стук его шагов, побежал вслед за ним, цепляясь за его вонючие крассовки. Я вздохнула и завыла, как собака, лишившаяся хозяина. Я выла, а из глаз солёным потоком текли слёзы. Выболевшая душа вытряхнула из пустоты горькую безнадёгу, как недостающую пуговицу к грязному плащу моей жизни, и положила в карман моей рубахи. Я ещё сильнее завыла: "Уууууу".
По давно небелённым стенам стекал вечер, заполняя неубранную, неуютную комнату сумерками. Я вытерла кулаком слёзы и, свернувшись в клубок как кошка, легла, всхлипывая, погружаясь в тишину. Я заглянула в прошлое, как в калейдоскоп, и увидела красивые цветы своей прошлой жизни. В школе я была одна из первых красавиц. Густые светло русые волосы, собранные в пучок на висках кокетливо завивались. Я из прошлого посмотрела на себя голубыми глазами с осколками солнца и зелёного лета, и улыбка с алого сердечка губ соскользнула за тенью убегающего от меня времени.
Окончив школу с золотой медалью, я без проблем поступила в медицинский институт и вот тогда встретила Его, Серёжку, свою единственную любовь. Я самозабвенно любила его. Я дышала его покоем, его тоской, его нежностью. Я любила его весёлого, сердитого и грустного. Я просто растворялась в нём, и уже не мыслила себя без него. Вот тут калейдоскоп и разбился.
Ненастье закружило всё вокруг, выбросив меня на обочину. Я лишилась своего места в жизни под солнцем, переместившись в тень, куда солнце никогда не заглядывало. Я поняла, что Серёжка меня никогда не любил тогда, когда он привёл меня в общежитие, сказав, что надо навестить друга, который потерял отца, поддержать его. В комнате было шестеро ребят, все они сидели за столом, и пили водку, увидев меня, они оживились.
- Привет ребята. Извините, я не один,- сказал Серёжа.
- Здравствуйте,- нерешительно выдохнула я.
- Привет Серёга! Здравствуй красотуля! Проходи, не стесняйся, здесь все свои,- сказал парень, обварив меня кипятком своих чёрных глаз.
- Чего ты застеснялась, проходи. Садись к столу. У Дмитрия сегодня день рождения, вот мы и собрались по этому случаю,- сказал Сергей, усаживая меня за стол.
- По-моему, мы пришли не по этому случаю! Почему ты не сказал мне об этом? Мы без подарка,- сказала, поёжившись я.
- Боялся, что ты не согласишься. На этом празднике жизни ты самый лучший подарок,- продекларировал Серёжа.
Мы пили водку, смеялись, кто-то даже пытался петь, а потом туман окутал меня, и я в беспамятстве опустилась на дно. Проснувшись утром, я увидела рядом с собой на кровати незнакомого парня. На стуле лежала моя одежда. Сергея не было. Ещё двое спали, а двое тихо разговаривали.
- Надо Серёжку отблагодарить за такой подарок. Как мы повеселились, а! Может сегодня продолжим? Мне, кажется, ей тоже понравилось.
- Во именно, кажется, она что, говорила тебе об этом? Если согласится, тогда можно и продолжить.
Я оторвала тяжёлую голову от подушки и, оглядев комнату, спросила:
- Где Серёжка?
- Он ушёл домой ещё вчера. Ты что, не помнишь?- ответил щуплый парень с тонким вытянутым лицом и жидкой рыжеватой бородкой.
- Да ты не бойся, мы тебя не обидим, хочешь, домой иди, хочешь, оставайся,- сказал коренастый парень скрипучим голосом, и лёгкая ухмылка слетела к моим глазам.
- Отвернитесь, я оденусь,- попросила я.
- А то мы тебя не видели! Одевайся, а мы посмотрим,- сказал парень с бородкой.
Я встала, демонстративно оделась и собралась уходить. Обида камнем придавила мою душу, та, леденея от стыда и унижения вопила, и её вопль заполнил меня, как кислота пробирку.
- А ты выпей, мы и поплачем с тобой вместе,- проскрипел парень с короткой стрижкой, поднимаясь со стула.
- Да пошли вы все,- сквозь зубы процедила я и направилась домой.
Ехать надо было на электричке, и я пошла к вокзалу.
Дома у меня умирала мама. Я впорхнула в двери, сняв у порога туфли, прошла в комнату и увидела её, лежащую на постели.
- Ты где была, доченька? Позвонила бы хоть. Ты у меня такая красавица! У тебя всё в порядке?- спросила она и в светлых глазах её я увидела бездну приближающейся вечности.
- Мама, у меня всё в порядке. Всё хорошо, мамочка. Я сейчас вызову скорую,- засуетилась я и побежала к телефону.
Я вызвала скорую помощь и стала ждать её приезда.
- Доченька, не верь мужикам. Я одного полюбила и от этой любви осталась только ты и тоска на всю жизнь. Вправду говорят: "Не родись красивой".
Она замолчала и ушла в мир иной, оставив меня одну у штормящего моря жизни, которое огромной волной смыло меня и потянуло на дно, покрывая илом и песком мою прошлую жизнь. Сергей больше не приходил ко мне. Я бросила институт, и быстро покатилась по склону своей беспутной жизни.
Однажды, случайно познакомившись с Толиком, я пошла к нему и изрядно выпив, решила идти домой. Зима, ворча и скандаля, гнала по дороге снег, и тот седыми змеями, шипя, проползал между ног, обвивая мои старые стоптанные сапоги. Идти до дома было не так далеко. Я шла и вдруг пропала в белых снах надвигающейся метели. Я очнулась в больнице. Взгляд пополз по постели и споткнулся о пустоту. Я отчаянно вскрикнула:
- Боже, у меня нет ног!
В палату вошла врач и, хмуро поглядев на меня, сказала:
- Очнулась? Вот и хорошо. Ноги были сильно обморожены, пришлось ампутировать. Сейчас на поправку пойдёшь.
- А как я буду жить?
- А как люди живут, так и жить будешь,- сказала она, отходя от моей кровати.
Никто в больницу ко мне не приходил, лишь соседка тётя Варя иногда навещала меня, плача гладила по голове, как маленького ребёнка, утешая меня. Она и забрала меня из больницы, привезла домой. Я увидела родные стены и впервые завыла, протяжно, глухо.
- Учись жить девочка. Я буду приходить, помогать тебе. Трудно тебе будет одной, привыкай потихоньку,- сказала она, посадила меня на диван и ушла, оставив меня одну.
Со временем я привыкла к своему незавидному положению. Тётя Варя помогла оформить пенсию, на то я и жила. Она ходила в магазин, покупала продукты, покуда ко мне не стали приходить мужики с закуской и выпивкой. Я напивалась до беспамятства, а потом просыпалась иногда на полу, иногда на шифоньере, посаженная туда для смеха. Просыпаясь, я плакала, звала на помощь. К обеду кто-нибудь вваливался ко мне и, смеясь, снимал с шифоньера. Два раза я с него падала, оттого на теле были ссадины и ушибы.
Тишину испугал стук, и она свалилась с двери, как комок прилипшей грязи. В мою дверь кто-то постучал, и я услышал голос Дмитрия Ивановича, грузного, среднего роста мужчины с зеленовато серыми глазами, пятидесяти пяти лет, вдовца, жена померла два года назад.
- Можно? Хозяйка дома?- весело спросил он, обнажив желтоватые зубы, вперешку с железными.
- Можно,- ответила я.
Он прошёл в комнату, включил свет, поставил на стол сумку с продуктами и, покачав головой, сказал:
- Вот идиоты, да что ж они так с тобой обращаются, садят наверх, как обезьяну, чтоб посмеяться.
Он снял меня с шифоньера, донёс до ванной комнаты, которая была совмещена с туалетом, и стал ждать, когда я приведу себя в порядок. Я попросила, чтобы он посадил меня в ванну. Он взял меня на руки, опустил в тёплую воду и купал как маленькую потом, завернул в полотенце и отнёс на диван, почти задыхаясь от возбуждения.
Ветер слизал с неба пену облаков и шатался без дела, пиная во дворе опавшие листья. На дворе сгустились сумерки. Я сидела за столом застёгивая рубашку, а довольный Дмитрий Иванович варил пельмени, купленные им в магазине. Я нарезала колбасу, вынула из банки консервированные огурцы в маленькую тарелку и стала ждать, когда сварятся пельмени. Вскоре пельмени уже дымились в чашке у меня под носом. Я их, обильно посыпав чёрным перцем, начала есть. Дмитрий Иванович, наполнил стопки водкой, и мы выпили. После второй, он, грустно посмотрев на меня, сказал:
- Жалко мне тебя. Сама себе жизнь сломала. Уж больно торопилась к счастью успеть, да споткнувшись о бутылку, упала в грязь, а подняться не смогла, или не захотела. Вот и жалею тебя.
- А ты женись на мне!- улыбнувшись, сказала я.
В руках у Дмитрия Ивановича почти у самого рта застыла вилка, пельмень упал с неё обратно в чашку.
- Да кто ж на тебе женится! Хозяйка ты никудышная, да и вся округа у тебя перебывала, и не по одному разу. Кому такая баба нужна! Посмотри, на кого ты стала похожа! Ты свою красоту в вино бросила, да, не заметив, выпила,- сказал он, запив слова водкой.
Обида, царапнув коготком мою душу, потёрлась мордой о моё заскорузлое сердце, и растворилась, как соль в кипятке.
Мы допили бутылку, он убрал со стола, вымыл посуду и, посадив меня на диван, направился к двери. У порога он остановился и, посмотрев на меня глазами полными печали, предостерёг:
- Бабы на тебя очень злые. В обиде не столько на своих мужиков, сколько на тебя, за то, что ты разврат сеешь. Бойся бабьего гнева.
- Мне уже ничего не страшно. Пусто в душе, как в моём холодильнике,- сказала я, махнув рукой.
Он ушёл, впустив сумерки в моё убогое жилище. Я легла на диван и уснула. Никто не пришёл ко мне в сон, лишь ночь, проходя мимо, осыпала пеплом звёзд и скрылась в зазеркалье потухших окон. Я не почувствовала приближения смертельного танца огня. Я задохнулась прежде, чем его горячие ладони коснулись моего тела.
Возле горящего дома собралась толпа. Приехавшие пожарные тушили пламя, а он, дразня, показывал языки, насытив своё нутро моими невыплаканными слезами, моей горькой тоской, моей плотью.
- Жалко девку,- вытирая слёзы, обранила тетя Варя.
- А мне домишко жаль, небольшой, но благоустроенный, а её мне не жалко, сама виновата. Всех мужиков привечала и старого, и малого. Да разве так можно!- сказала Евгения Викторовна, моя соседка, глядя на мой догорающий дом.
Ночь плясала на пепелище, а ветер всё старался заглянуть ей под юбку. Он бросал ей под ноги уголья моих сгоревших звёзд, и те бесследно тонули в пепле моего сгоревшего неба. Моя душа, вырвавшись из ловушки огня, летала над пепелищем девять дней, всё звала свою печаль и, не дозвавшись, сгинула в беспросветной темноте.