Старосские разбойники (Николай Скулов) / Проза.ру

            Мне эту историю рассказал мой хороший давний знакомый лесник Михаил Сергеевич по прозвищу Дед. Так его все в нашей округе называют от мала до велика. Коренастый, невысокого роста, в неизменной кожаной безрукавке, мехом внутрь, с лицом словно вырезанным из старого мореного дуба, но молодыми светло - серыми, почти голубыми глазами, ясными и лучистыми. Уж и не такой он и старик - еще семьдесят не исполнилось, а прозвищем «Дед» уже давно его величают, имея в виду больше не прожитые годы, а уважая за природную мудрость и добрые дела. Все пруды, где купаются ребятишки, добрые лесные колодцы с вкусной родниковой водой, лавочки с навесами для отдыха ягодников и грибников – все его рук дело. Никого он не обделит мудрым советом, никому не откажет в помощи. С ним рядом всегда тепло и уютно: дома ли у пылающей жаром печи, в лесу – на заимке у костра…
            Больше всего мне нравятся его рассказы. Рассказывать он мастер. Дома, за печкой на широкой полке, рядом с подшивками старых журналов «Крестьянка», «Охота и охотничье хозяйство», «Вокруг света» лежит его знаменитый гигантских размеров фотоальбом – своеобразная летопись всей сельской жизни. Уместиться этот «фотоархив» может только на широком столе или на трех табуретах. Можно часами слушать о прежней жизни деревни, о праздниках и буднях, смеяться и горевать, рассматривая старые черно-белые пожелтевшие фотографии, напечатанные, когда-то, тут же за печкой, по ночам, при свете красного фонаря…
         В лесу же, у костра, прихлебывая из старой алюминиевой кружки черный как деготь чай с березовой чаги, Дед рассказывает чаще всего о разных историях, смешных и грустных, о природе, о встречах с лесными обитателями, о камнях, воде и деревьях.
         Однажды, в начале августа, под вечер, когда солнце уже почти скрылось за кромкой леса, мы вышли из болотной хляби к его заимке, построенной на Красной гриве – узкой возвышенности в виде полуострова, далеко вдающегося в Старосское болото. Подойдя к избушке, Дед, прислонив пешню к бревенчатой стенке, устало присел на заваленку. Посидев немного – стал снимать старые резиновые болотники. Вылив из них воду, умело выжав порыжевшие от торфяной воды байковые портянки, он с наслаждением вытянул по траве босые ноги, на которых кожа от воды в сапогах побелела и размякла, как после бани.
            – Слышь, Игорич, вот так мы с тобой дали крюка. Километров пять будет, а то и больше. Правду говорят: для дурака семь верст – не крюк. Это нас с тобой болотный дед водил, наподобие кикиморы, но по старше рангом. Ладно, заночуем здесь, отдохнем маленько, а завтра по утру и домой явимся.-
      Сказал с удовольствием, потянулся с хрустом, зевнул и как-то по-молодому вскочив с завалинки – стал по-хозяйски суетиться. Через минуту из-под навеса, где располагался очаг, потянуло дымком, к потемневшему небу полетели искорки костра. Пока я возился в лесной избушке, при свете фонарика раскладывая свою амуницию, пряча от ночной сырости фото- и видео камеры, бинокль, Дед уже заварил чай, рядом в котелке уже густо парило варево из супового концентрата приправленного тушенкой. Переодевшись во все сухое, я вышел к костру. Солнце уже ушло за горизонт, и на темнеющем небе зажглись первые звезды, с болота тянуло ночной сыростью. Где-то вдали прокричали журавли и низко у самых вершин сосен пролетела серая цапля. После странствий по болотам дедова похлебка мне показалась ресторанным деликатесом. Потом мы долго пили чай, вспоминая все события того дня…
      - Игорич, а помнишь мы у Липового острова через старые мостки переходили? Так вот, что я про них расскажу. Я еще пацаном от отца слышал.
         Где-то в году двадцать пятом появилась в Палищах монашка одна. Поселилась у одной церковной бабульки и каждый день ходила в церковь. На службах – стояла молилась, а после службы вместе с батюшкой Василием, которого потом в тридцать седьмом расстреляли, ходила по храму, смотрела иконы и все что-то писала в маленькой книжечке. Пожила она так с недельку, да и стала собираться в Нарму, тоже в тамошнюю церковь. Ее проводили до Тальновской деревни, показали дорогу через болота. Ну, она и пошла, а в Нарме так и не появилась – пропала. Поискали немного, да и бросили. Прошел только слух, будто бы кто-то видел ее на Липовом острове, что она в Стару деревню заходила. А в ту пору там жила только одна семья: мужик с женой – уже в годах, да два взрослых их сына с женами, у одной даже дочка, говорили, была, маленькая. Фамилия у них была какая-то не местная - то ли Залеские, то ли – Лужские. Так вот – молва об этом мужике была нехорошая. Буд-то бы он промышляет потихоньку разбоем. Годом раньше возы с мукой вместе с возницами на Шумшере пропали, да почтаря ограбили возле Сынтула. Месяца через три после этого случая появился в Палищах мужичек средних лет одетый по простому. Как раз на Ильин день. Походил по ярмарке, с мужиками местными побалакал, спросил, как в Нарму пройти. А где-то через недели две приехал в Палищи конный отряд чекистов, глядь, а мужика со Старой деревни связанного вместе с сыновьями в телеге везут. Побыли они немного, лошадей напоили и поехали в Касимов. Кто ходил в Нарму через Стару – говорили, что хутор пустой, видимо женщины сбежали, опасаясь расправы. И только через много лет эту историю дорассказал наш односельчанин Иван Рогов, которому в армии довелось служить в Касимове. Оказывается мужичок, который приезжал в Ильин день в Палищи был братом этой монашки и служил в Рязанском губЧК. После Палищ он направился в Нарму по мосткам через Стару, видно опытный был сыщик – под самими мостками нашел зацепившийся за гвоздь нательный крестик сестры, а рядом с ним скомканный женский платок со следами крови. Пошел он с этим платком в Стару. Приходит, мужиков нет - ушли куда-то, а в доме жена хозяина, да две снохи. Посидел он в доме, поговорил, да возьми и покажи платок-то. Вот, говорит – нашел. Одна из снох стала доказывать по каким-то заметкам, что платок-то ее!.. Видно женщины и не догадывались, чем их мужья занимались. Ну, чего – чекисту все стало ясно. Вызвал он тогда отряд с подводой из Касимова, организовал засаду и арестовал Старосских мужиков. На допросах они во всем признались. Думали, что монашка или деньги или золотую утварь церковную несла. Судили их тогда принародно и приговорили к расстрелу…
         Ванька Рогов, как рассказывал отец, всегда на этом месте горестно вздыхал и принимался яростно сосать свою цигарку, явно чего-то не договаривая.… Но однажды, после хорошего подпития все в тот же Ильин день, он все - таки сознался, что был не только свидетелем, но и участником этого расстрела. Вывели, говорит, нас, построили в шеренгу, дали по два патрона. Потом привели бандитов Старосских. Дали по лопате – заставили могилу копать. Поставили на краю ямы и зачитали приговор. Как положено тогда было, перед расстрелом спросили, какая их будет последняя воля. Отец, тогда попросил, что бы его расстреляли после сыновей, якобы он хотел посмотреть, чтобы они умерли достойно. Так и сделали.
      - Я тогда,- рассказывал Ванька, всхлипывая, - стрелял с закрытыми глазами оба раза. Все боялся, чтобы командир не заметил. Да что там, все равно они мне, мужики эти, иногда по ночам сняться. Ведь и на фронте был, служил в саперной роте, во фрицев стрелял, не раздумывая, а этих не могу забыть и все тут. Хоть сколько уж годков-то прошло …
      - Вот видишь, Игорич, какие тут у нас дела были. Много отец рассказывал всяких историй, да я по глупости позабыл многое, а вот эта врезалась глубоко в память.-
      На минуту сделалось тихо, тихо. Слышно стало, как где-то стрекочет свою несмолкаемую песню певчий кузнечик, словно сверчок за печкой. Екнуло сердце, и вспомнилось, как при рытье песка в одном из песчаных бугров возле Палищ экскаватор вывернул старые человеческие кости. Я потом обследовал это место и кроме костей не нашел ничего, ни пуговки, ни пряжки. Не было и характерного порыжения песка от разложившейся древесины. Значит, тела были положены без гробов – три женщины и ребенок. Значит, никуда они не сбежали, эти Сторосские женщины, а разделили судьбу своих мужей…
      Но это уже другая история.