Я вошла в коридор, вытянутый в неправильный эллипс, неприветливый, с четырьмя окнами, что выходили на оживленную улицу. На окнах висели выцветшие шторы, некогда имевшие темно-зеленый цвет, с непонятным, странным рисунком. На широких, с облупившейся белой краской подоконниках не стояло цветов. В оконных рамах между стеклами сонно двигались полуживые мухи, стойко сопротивляясь зимней погоде.
Вдоль этих немытых, грязных и чужих окон стоял ряд кресел. Кресла, как и окна, требовали ремонта. Из сидушек и подлокотников висели выдернутые временем и трением выцветшие нитки.
На всех креслах сидели люди.
Я стояла у стенки, выкрашенной до половины в мутно-зеленый цвет, прислонившись к ней спиной.
Вся эта обстановка более подходила для лечебного учреждения закрытого типа (разве что решеток на окнах нет), но никак не для приемной дорогого и частного психотерапевта.
Все мы, тут собравшиеся, ждали своей очереди высказать свои переживания, страдания и сомнения. Историю наших душ, потерянных, заблудших в коридоре под названием «Жизнь».
Мой номер в очереди - двадцать один. Напротив старых кресел, расположенных вдоль окна, стояли четыре стула, и все они были заняты.
Ожидание тянулось третий час. С утра выпив только одну чашку кофе, мне ужасно хотелось есть. Мой живот урчал, и в тишине странного коридора-приемной этот негромкий звук слышали многие.
Полноватая женщина, возле которой я стояла, сидела на стуле. Она повернула ко мне голову, слегка приподняв подбородок, чтобы встретиться с моими глазами. В усмешке скривила рот. Прищурила глаза и улыбнулась только одним уголком губ. Жест явно говорил о неприязни ко мне.
Но мне все равно. И мне все равно вот уже три с половиной года. Три с половиной года, как я потеряла нечто ценное и важное, возможно – себя. Смысл прошлой жизни ДО меня уже не интересовал, смысл тот перемолочен на мясорубке, а смысл ПОСЛЕ еще не пришел, застряв где-то на середине пути.
Из-за моего откровенно-длительного безразличия ко всему вскоре стали беспокоиться мои родственники и друзья. Я построила стену между ними и собой. Я заточила себя в коробку, заложила вход кирпичами, смазав их бетонным раствором. Чтоб даже мысли не было вернуться.
Месяц назад им удалось записать меня на прием к психотерапевту, и я узнала об этом за три часа до приема! На мои крики и утверждения, что я – нормальный человек, только без сил, тетя ответила, что психотерапевт – это человек, который лечит душу. Мол, врачеватель душ. Что после общения с ним мне станет лучше, если расскажу боль своей души. Что стану смотреть на мир другими глазами.
Зачем мне лечить душу? Она разве больная?
Когда плохо - мне помогают сигарета и спиртное. Вот единственные врачеватели душ, которых я знаю.
Но, поразмыслив час-другой, подумала: «С другой стороны, а что я теряю?» - и согласилась.
Я знала, что ни один врач не поможет мне. Не поможет до тех пор, пока я сама этого не захочу.
Помочь себе? Не смеши…
Может, где-то глубоко-глубоко внутри я хотела выбраться из той коробки, куда сама себя и посадила. Но для действий нужны силы, а у меня их не осталось. Как и почему не осталось – не знаю.
Люди, что переступали обратно порог в эту нашу мрачную очередь, выходили другими. Нет, не счастливыми. Глаза их были другими. В них искрилась еле заметная, робкая, тонкая и хрупкая вера в себя. Выходя из двери психотерапевта, они обретали силы.
Около шести вечера, когда за окном включили уличные фонари, простояв в очереди три часа, следующей спасенной душой должна была оказаться я.
Я стояла с опущенными плечами и головой, мяла холодные руки. Взгляд был обращен к деревянной двери, с табличкой также из дерева, на которой выжжено «Психотерапевт».
Можно ли доверять? Насколько можно? С чего начать: с начала или с конца? Осудит? Поймет ли?
Из двери вышел человек, освободившийся от страха признаться в собственных грехах самому себе…
Я сделала шаг вперед, в кабинет, где было тепло, уютно и пахло конфетами…
Ожидала обычную обстановку для кабинета врача: письменный стол, заваленный бумагами, белый халат, кривоногая кушетка, песочные часы, которые тут же переворачивают, едва входит пациент, старый стул с разболтанными ножками и женщину. Женщину, думающую о том, как быстрее закончить прием больных, успеет ли в магазин до закрытия, чтобы купить «котлеты по-киевски», так понравившиеся мужу на прошлой неделе. Или о том, что ее дети еще в садике, а муж уехал в командировку, свекровь не станет забирать внуков, а мама работает в ночную смену.
Я ожидала увидеть замотанную и уставшую тетю-«лошадь», женщину, которая работает «врачевателем душ» со своей больной душой.
Но каково было мое удивление, когда, закрывая за собой дверь, я увидела мужчину.
Мужчина под пятьдесят. Курчавые волосы едва прикрывали затылок. У него были зеленые глаза, прямой нос, чуть приплюснутый книзу. Одет он был в черные классические брюки, серо-синий свитер с полоской внизу, что облегал его фигуру и не делал полным или тощим, и белую рубашку с накрахмаленным воротничком, что виднелась из треугольного выреза свитера.
Несмотря на необычный вид для доктора, у меня возникало к нему чувство доверия. Врач сидел на небольшом кожаном диванчике черного цвета, закинув ногу на ногу. В руках держал глянцевый журнал, на обложке которого красовалась красная «Феррари». Перед ним стоял низкий журнальный столик, на котором лежали еще пять журналов с красивыми обложками и открытая, но не начатая коробка конфет. Под диваном лежал белый ковер овальной формы. На стенах висели плотные шторы из синего бархата. Окна были плотно зашторены. У входа в углу стоял большой цветочный глиняный горшок с ручной росписью, а в нем - пальма ростом с трехлетнего малыша и большими темно-зелеными листьями. Рисунок на обоях был трех цветов: зеленого, синего и белого. На стене справа, сразу у входа - портрет последнего царя России, Николая Второго.
Это не кабинет врача, а комната. В ней было уютно и тепло. В ней пахло только что сваренным крепким и дорогим кофе.
Мужчина перелистнул еще пару страниц и, наконец, обратил на меня внимание. Я стояла у входа, осматривая помещение. Ноги дрожали, и под его взглядом дрожь в коленках стала очевидной. Под внутренним напряжением одна нога дрогнула и подвернулась. Каблук громко стукнул о пол, привлекая внимание.
- Ну что ж проходи, - продолжая сидеть на кожаном диване, спокойно произнес врач. – Присаживайся.
Я прошла в комнату и села на диван. Он взял мою руку и померил пульс.
- Ты чай или кофе будешь? – вставая с дивана и проходя в левый угол комнаты, предложил он.
- Кофе… без сахара, если можно.
- Конечно, можно!
В левом углу стояла микроволновка и кофеварка. Я не заметила, наверно, потому, что они находились в углублении, некой нише.
Я осматривала комнату: кофеварка и микроволновка, шторы из синего бархата, глиняный горшок с пальмой, портрет царя, кожаный черный диван, низкий журнальный столик со стеклянной столешницей и белый ковер. Чего-то не хватает…
- Вот, держи, – мужчина поставил кружку с ароматным кофе на столик, отодвинув пару журналов. – Скажи, ты действительно хочешь оставить прошлое в прошлом? Ты действительно хочешь начать заново свою жизнь?
- Да, - отхлебывая кофе из чашки, сказала я.
Доктор пододвинул ко мне конфеты.
- Они вкусные. Угощайся.
- Спасибо, - взяв одну, поблагодарила я.
- Я знаю, что у тебя хватит сил для того, чтобы мне все рассказать. Но я не хочу терять время на тебя, если ты мне будешь лгать, утаивать от меня информацию. Я серьезный человек, и мое время ценно. Я не смогу тебе ничем помочь, если ты не захочешь помочь мне. Пойми, я не священник - я не смогу простить тебе грехи, я не юрист - я не смогу ответить на волнующие тебя вопросы, и я не палач – я не стану тебя казнить или решать, жить тебе или нет. Я тот, кто сможет выслушать тебя и понять тебя. Согласись, таких людей мало.
Я кивнула.
- Чтобы решить твою проблему, нужно сделать пару шагов назад и увидеть картину в целом. А ну-ка, встань.
Я встала. Доктор подошел ко мне сзади, положил руки на плечи.
Тяжело.
- Не бойся. Ты видишь портрет? – спросил он меня.
С той позиции, где я стояла, я физически не могла увидеть картину:
- Нет.
- Закрой глаза. И сделай пару шагов назад.
Я сделала два шага назад.
- Открой глаза. Теперь?
- Нет.
- Снова закрой глаза. Давай еще…
Я сделала три шага.
- А теперь? – крепко сжимая мои плечи, повторил вопрос доктор.
- Вижу! – я, и правда, увидела картину и обрадовалась этому, как ребенок.
- Что ж, теперь ты поняла, что я имею в виду. Мне надо знать всю картину. Тебе надо научиться снова доверять.
- А… - начала было я.
- Аааа… - передразнил меня доктор. - Знаю, трудно. Но надо.
Я вздохнула. Я еще раз осмотрела комнату. Явно чего-то не хватало. И тут меня осенило! Нигде нет часов. Мельком осмотрела руки доктора – часов нет. Сама не ношу часы вот уже три года. Я решила избавиться от прошлого в комнате без времени.
Пока я размышляла о времени и упивалась своей догадкой, передо мной появилась пепельница.
- Узнал, что ты куришь, - открывая новую пачку сигарет, произнес доктор. – Бери…
Я вытащила одну сигарету. Пламя поднесенной зажигалки опалило набитую табаком бумагу. Доктор тоже закурил, и серый дым мы выдохнули вместе.
- Знаете, мне кажется, все это не со мной было. Не может быть такого, чтоб человек жил нормально, а потом… Неужели только через черные полосы жизни мы начинаем по-новому смотреть через окна своих душ на мир?
- Да. Мне надо услышать тебя. Ты должна все рассказать. Все то, что не можешь рассказать близким и даже верной подруге.
- Но как? Как говорить? От себя? От третьего лица? – допивая остатки кофе, запаниковала я.
- Все равно как! Но от души.
Я потушила бычок в пепельнице. Один, единственный в огромной стеклянной пепельнице. Он тоже пока чувствует одиночество и страх. Опустила глаза, собираясь с мыслями. Тем временем доктор еще раз пошел в угол к кофеварке. Опять на всю комнату распространился аромат терпкого кофе.
Когда доктор поставил новую чашку с кофе на журнальный столик, мы встретились глазами.
- Только не перебивайте, хорошо?
- Обещаю!
«Ты меня будешь беречь?» – вспомнила Ольга свой вопрос к Павлу, когда они начали жить вместе. «Обещаю!» - сказал тогда он.