Константин Кедров, "Новые Известия".
Уходящий век оказался, наверное, самым трагическим и самым
тяжелым за всю историю. Были превзойдены самые лютые зверства
предшествующих эпох, но русская литература не только осталась на
прежней высоте, но по обилию талантов даже превзошла век
предшествующий.
В 1899 году вышел роман Льва Толстого "Воскресение". Там
предсказано все, что нас ждало. Тюрьма, любовь, ссылка - вот
любовный треугольник XX века. Нехлюдов и Катюша, доктор Живаго и
Лара. Снежная Россия, Сибирь, кишащая этапами и конвоями.
В XIX веке - "Записки из Мертвого дома" Достоевского. В XX -
"Колымские рассказы" Шаламова. Достоевский утверждал, что
"красотою мир спасется". Шаламов: "Я бы плюнул в лицо красоте".
Постоянство русских типажей подтверждено в полной мере.
Прожектеры, мечтатели, упертые мученики своей идеи. Однако Иван
Денисович дает фору любому мужичку Марею. Глубже всех простого
человека понял все-таки Солженицын.
Зато главное открытие Нехлюдова, сделанное после посещения
тюрьмы, остается в силе. Раньше он думал, что за решеткой сидят
преступники, а по ту сторону находятся честные люди. Теперь
Нехлюдов понял, что все наоборот. За решеткой в основном сидели
честные люди.
Между тем как по ту ее сторону свободно разгуливали подлинные
преступники, бандиты и воры.
"Петербург" и "Москва" Андрея Белого - два первых настоящих
романа XX века. Белому подражали все: Леонид Леонов, Набоков,
Замятин, Пильняк, Бабель, Олеша... "Петербург" - роман-лекало, по
которому выкраивались в XX веке гениальные модели, но сам Белый
шинельку себе не сшил. "Москва" и "Петербург - услада филологов и
писателей, но не читателей.
Гений Набокова подарил миру не только сверхпопулярную
"Лолиту", но и сверхгениальный роман "Приглашение на казнь". Даже
"Процесс" Кафки не так ярок и артистичен, как эта феерия.
Цинцинат, он же агностик, он же граф Монте-Кристо, он же Гамлет в
Эльсиноре, он же узник в солженицынском круге первом - настоящий
герой XX века. Он виновен в том, что невиновен. Он одухотворен до
нематериальности. Он свободный человек в мировой тюрьме.
Великая русская иллюзия, будто можно оставаться свободным,
сидя в тюрьме, в равной мере унаследована такими разными
писателями, как Набоков, Солженицын и Василий Гроссман ("Жизнь и
судьба").
Из бурного потока почвеннических романов "инда взопрели
озимые" все же резко вырывается "Тихий Дон" Шолохова, и, хотя
Нобелевская премия за "казаков с картонными шашками" (В.Набоков)
- это, пожалуй, слишком, все же любовный бермудский треугольник:
Мелехов - Аксинья - Дарья, будет притягивать к себе читателей и в
грядущем веке.
Репрессированная русская проза 20-30-х годов сохраняет свое
культовое значение и видится нам в ореоле своей запрещенности. И
все же у этой литературы есть шанс остаться в XXI веке не в
качестве раритета. Это "Синие груши", "Зависть" и "Три толстяка"
Олеши, "Машины и волки" Пильняка, "Хулио Хуренито" Эренбурга,
"Конармия" Бабеля, "Котлован", "Родина электричества", "Такыр",
"Епифанские шлюзы" Платонова, "У" Вс. Иванова, "Голубые города",
"Аэлита", "Ибикус", "Любовь - книга золотая", "Буратино" Алексея
Николаевича Толстого. Даже идеологизированная трилогия "Хождение
по мукам" после того, как по ней проехало "Красное колесо"
Солженицына, осталась целой и невредимой. Ведь и Борис Пастернак,
взявшийся за ту же тему в "Докторе Живаго", не избежал подражаний
жизнелюбивому графу Лара та же Даша, а Живаго - Телегин.
"Доктор Живаго" - тоже слишком культовый роман, чтобы судить о
нем беспристрастно.
Зато ни малейшего сомнения не вызывает живучесть дилогии Ильфа
и Петрова "Двенадцать стульев" и "Золотой теленок". Остап Бендер,
Чичиков XX века, имеет шансы в той же чичиковской бричке
перекочевать в следующее столетие. Некоторые возражают, мол, это
уже смех не сквозь невидимые миру слезы, как у Гоголя, а сквозь
невидимую миру кровь. Что правда, то правда - это смех сквозь
кровь, русский "кромешный" смеховой бунт. Совсем не бессмысленный
и не беспощадный. Может быть, Христос действительно "не смеялся",
но это было в другом, более теплом климате. У нас, если не
смеяться, замерзнешь. В смехе Ильфа и Петрова есть теплота.
унаследованная в полной мере Михаилом Булгаковым. Иван Бездомный
стал отныне символом всей литературы соцреализма. Парадокс
истории - с запрещенным доктором Живаго читатели познакомились
раньше, чем с запрещенным Мастером, хотя "Живаго" закончен в
конце 50-х, а "Мастер" - в сороковых.
Дьявол в Москве появлялся задолго до Булгакова в романе
Загоскина "Искуситель". Там он тоже возник из воздуха во время
летнего гуляния в сквере. Можно спорить, так ли уж хороши
псевдоевангельские сцены романа, написанные по Воланду, Ренану и
картине Ге "Что есть истина?". Зато скверная квартира,
представление Воланда в варьете, сумасшествие Ивана Бездомного в
психушке Стравинского - все это никогда не устареет и никуда не
уйдет. Шариков из "Собачьего сердца" не менее знаковая фигура,
чем вольтеровский Кандид или легендарный Тартарен Доде, без
которого невозможно понять Францию. Шариков родной брат
Смердякова; дальше этот ряд продолжают реальные персонажи: Ленин,
Сталин, Хрущев, Брежнев и т.д.
Итак, вот они люди России XX века. Интеллигенция: Телегин и
Даша, Живаго и Лара, Мастер и Маргарита. Авантюристы - от Остапа
Бендерадо Шарикова. И люди земли: Григорий Мелехов, Иван
Денисович, Аксинья.
Самая главная особенность русской литературы XX века - она
осталась литературой людей. Человек, его душа и характер, вот что
никогда не исчезнет. Даже ходульные сверхтенденциозные "Как
закалялась сталь" Островского и "Молодая гвардия" Фадеева имеют
шанс на выживание, благодаря тому что Сережа Тюленин, Уля Громова
и даже упертый Павел Корчагин живые люди.
Конец века не выдвинул фигур, равновеликих Булгакову,
Платонову Алексею Толстому, Солженицыну Зато Вл.Войновичу удалось
создать своего Чонкина - русский вариант гашековского Швейка. В
литературные святцы войдут все и названные, и неназванные, а вот
в литературе останутся только сострадание, любовь и улыбка. Кто
не умеет улыбаться, сострадать и любить, тот не перейдет рубеж
века, потому что ненависти и злобы в каждом тысячелетии и так
хватает. Несмотря на все старания чер-нушников, русская
литература останется веселой и доброй, а следовательно, великой.
13.11.1999, Новые Известия