Я поднимаюсь с колен – сбитых, как обычно, красная соленая карамель, соблазнительно-блестящая – находка для гурмана, - с уничижительно-деловитым спокойствием смахиваю пыль с плеч и груди – тяжелая ткань издевательски потускнела в тех местах, где висели ордена, достижения, прочие моральные травмы, - неопределенно-выразительный, страстный, отчаянный, стремящийся распрощаться с пассионарными стремлениями, кипящими в горячей голове, ты видишь огонь внутри зрачка? Ожог роговицы, неминуемый взрыв, непримиримый антагонизм – атмосфера детонирует. Воздух заминирован напрочь.
Хорошо знакомые звуки обретают новые смыслы, подтексты, контексты – перетекает из одного в другой, сочась болезненно и глухо из пор, как сукровица, единственный знак, чья польза известна наверняка – доступ запрещен. Не стоит трогать, если не уверен, нуждаешься ли в этом так, что замирает дыхание, перестает истерически стучать сердце; больной кусок мрамора, изъеденный временем, пространством, несостыковками между тем, что должно быть и тем, что происходит на самом деле; признайся честно, ты ведь ждал чего-то другого, совсем другого, отличного от внутриголовного; хотел кого-то спасти. От перемены мест слагаемых в корне меняется вся риторика алгебраически верного, достоверного геометрически – углы, крошки и позолота, как знак помпезности и доступности возможных вариантов развития событий, - происходящего; ждешь сильных рук, возможно – мужских, скорее всего – точно бьющих, разящих напрочь, сыро, окончательно, бесповоротно, - которые смогут взять тебя в себя без этого обязательного недомогающего участия в процессе; хочется? Ответь: тебе много чего хочется, но ты, в отличие от остальных, точно знаешь о недостижимости желаемого.
Не стоит бояться камер – они фиксируют происходящее надежнее, чем смертная человеческая память, не стоит бояться бумаги – она запоминает лучше, чем открытый воздух, в который произносится больше, чем нужно для практической пользы, не стоит бояться окружающих, больных, тянущих руки, - смысл нашей жизни в том, чтобы не быть забытыми.
Я поднимаюсь, и вслед за мной поднимаются сотни и тысячи остальных, таких же, как я – оборванных и оцарапанных, уязвленных – до глубины души и прочих атавизмов, - ровный строй ущербных, ампути и колек на моральные аспекты продолжительных сроков жизнедеятельности, - под стройные рулады духовых и смычковых, отбойный гул ударных, списанных с ближайших идеологических заводов; уверенные в своей правоте, как в непоправимой болезненности неизлечимого, они готовы идти вперед; они готовы.
Это наша ургентная мантра, мы повторяем ее про себя, лежа в убогих постелях, закрываясь влажным бельем, выжидая окончательных вердиктов, диагнозов и приговоров; мы прикрываемся неопределенными долгими местоимениями, обращаемся к окружающим претенциозно, громко, раздольно, если хочешь, никогда не бывает поздно понять, что пока ослепительная глотка орет о равенстве, единстве и непобедимости, ты судорожно глотаешь воздух, открывая глаза чудовищным рывком и понимаешь…
Что ты здесь один.