Так хорошая девочка Валя Дикарева приехала после института в пыльный южный городок, чтобы работать на заводе. Перед этим у нее были попытки поехать в другие места, но попытки кончились для нее плохо. В одном месте была глухая деревня в степи, где не ступала нога человека, а в другом перед ней замаячил городок в зоне вечной мерзлоты и полярной ночи. Поехать в одну из точек по распределению означало поставить на себе крест. Но этого же никто не хочет! Разведка – вот всё, на что решилась девочка. Но ужас этой разведки все еще снился ей по ночам. Стоило закрыть глаза, как песчаная вьюга начинала гудеть, сечь щеки, на зубах скрипел песок, а кто-то старый, небритый, ухмыляясь на одну сторону, бормотал: «Сядешь ты в тюрьму, всё равно сядешь…»
День приезда сильно сбил её с толку, но она из последних сил как-то собралась, ища море, и по дороге даже нашла комнатку у бабки. И уютно, и просто жила там две недели, пока её не признали годной работать на заводе. Отдел кадров на неё посмотрел косо, стал ждать директора, а тот, как нарочно, был в командировке. Как сказала ей сочувствующая инспектор отдела кадров, у директора бывают свои соображения. Лучше не лезть.
А дальше было море, не такое синее, как на картинках, но сине-сизое. теплое, ребристое от ветерка. Хрустя белым ракушечником, она шла ближе, ближе, потом ускоряла шаги и наконец, вбегала в первый плеск, и стояла так, остывая от гоячего ожидания. Постепенно оживая, чувствуя лёгкую дрожь нетерпения, будто холод в ступнях и жар в затылке вырабатывали ток. Раздеваясь уже в воде, она долго бродила вдоль берега. Вот это ожидание щекотало. Хочу прыгну, хочу – нет. А вползая в волну – охх! – плюхалась и вертелась в ней, как блин на сковороде.
Каждое утро она ходила купаться. Потом под позывные «У той горы, где синяя прохлада» на центральной проходной звонила, узнавала… Там же встретила на другой день Оврагина, который и привез ей чемодан прямо в бабкин дворик с жерделями. А вскоре приехал таинственный директор. И только повел бровью, подмигнул глазом — как она стала работать в заводоуправлении экономистом и жить начала в старом купеческом особняке на тенистой улочке. Лишь гораздо позже она получила место в заново отстроенном общежитии на берегу лимана. Некоторые комнаты и даже секции были долго еще не отделаны, в основном на пятом, самом верхнем, этаже. А нижние этажи заселялись весьма быстро.
Рядом вовсе и не море оказалось, а лиман. Вода в нем была далеко не всегда зелёная или синяя, а порой в пасмурные деньки даже молочно-белая, от смолотого ракушечника и известняка. Но такая теплая, такая спокойная. Чистое молоко.
Смешно сказать, но приезжая Валя поначалу панически боялась моря. Она его очень жаждала увидеть, но, видимо, чисто внешне, формально, как в декорации. Сто раз разглядывала на картинах, на фото, как тоскует девушка у моря. Представляла Кончиту Д`Аргуэльо после отплытия Резанова: «Я тебя никогда не увижу, я тебя никогда не забуду…» Море всегда было символом разлуки.Однажды в детстве родители отвезли ее на Чёрное море, и там были острые камни, бившие по ногам. Волны бросались на маленькую Валю, как собаки, и она, не успевая окунуться, должна была отбегать, вся в пене и страхе. И дорогие черешни, которые ей покупали, быстрее доставались муравьям, чем ребенку, она же их никогда не ела.
Совсем другое дело — Азовское море, частью которого был лиман. Такой просторный и теплый. Такой мелкий, что идти надо было метров пятьдесят, пока зайдешь по шею, по плечи. В этом молоке купаться было вовсе не страшно! Более того, можно было лечь на воду и лежать, чего никогда не получалось в пресной реке. Она лежала так, раскинув руки-ноги. Водичка плескала вокруг лица, и казалось, что вот, правильно, правильно она тут оказалась. Поэтому первое время она ничего не могла и не хотела понять, кроме лимана. «Лиман!» — щёлкало в голове после работы. «Лиман!» — когда она просыпалась утром, в голове сразу загоралась лампочка. Лиман. Это значит, впереди блаженные выходные, полные ветра, воды, растворение в солнце и лени, а может и пар чебуреков, запиваемых лимонадом…
— Девочки, и почему я стала такая ненасытная к воде, а? Я же всегда боялась воды. - И
пышногрудая Валя потягивалась, как кошка, жмуря свои темные, как сливы, глаза.
— А потому, что ты Рак по созвездию, — заученно отвечали общежитские девицы, поднатасканные в астрологии и разгадывании снов.
Где-то в этих прибрежных двориках кукарекали петухи, где-то гремели цепки от моторных лодок, в общем городок неторопливо просыпался. А Валя, наплескавшись, уже шла наверх от лимана и потом, сняв мокрый купальник и съев бабкин оладь, шла на завод. «Ну и ладно, ну и что, что провинция? — успокаивала себя Валя. — Буду работать, научусь всему. А я же приехала на что? Учиться работе и учиться жизни. Вот и буду…» И лицо её так светилось надеждой, так улыбалось миру, что с ней все здоровались…
— Здрасьте. Здрасьте... Здравствуйте, Андриан Ильич! Идёте и не видите.
— А... Доброе утро, Валентина. Ты вся в каплях, как в росе. Уже на лимане побывала?
С Долгановым Валя познакомилась в столовой. Он работал в отделе главного конструктора. Белый полотняный костюмчик, дешёвая рубашечка в полоску. Но все такое выглаженное. В нем было что-то чеховское,старинное: чопорность, скованность. Он был воспитан не так, как все. Просто — воспитан.
— Да! А вы? Вы же тоже любите утром купаться, — Валя слабо улыбнулась ему навстречу
— Нет, не успел, знаешь. Сидел над переводами.
— Всё сидите, не разгибаясь. Вот денег-то зашабашите.
— Кто же тебе не даёт? Вот словари — сиди, переводи.
— Не у всех ума палата, — отрезала она. — И потом, не выдержу я. Днем хочу бурно жить, ночью без снов спать.
Долганов пожевал губами, пригладил на ходу волосы. Все время лохматил волосы, отряхивал костюмчик… Тик у него, что ли…
— Жадность и правота молодости.
Валя прошла железную гудящую лестницу и остановилась в холле. Мимо них тяжелой рекой, топоча, двигались конторские люди, службы заводоуправления. И оттого, что топали в такт, резонанс шёл по всему зданию. Старые розы и пальмы в кадках вздрагивали всем телом.
— Скажите, а нельзя ли с этой.. ну или со следующей.. шабашки у вас в долг попросить?
Долганов остро-смущённо взглянул:
— Любопытно - на что?
— Да ну… Серьги золотые листочками.
— Валентина, если хочешь знать, у обожаемой твоей Цветаевой до самой смерти не было золотых серег. Только серебряные кольца.
— Не будьте занудой, Андриан Ильич. Она была — талант. А я — нет. У меня никаких достоинств нет. У меня вообще ничего нет. Надо же чем-то утешаться.
Долганов вздохнул и понурился.
— Не утешение это, а обман. И потом, я обещал дочери сандалеты. Она так быстро растет. Ей старые малы, а она молчит, терпит. Куда это годится.
— Это баловство. Когда вы подошли к нам на лимане, я удивилась, она чудно одета. И косы. И вообще красивая.
— Может, и баловство, но больше ее побаловать некому. Кстати, я дам тебе воспоминания сестры Цветаевой, хочешь?
— Вместо серег — книжечку почитать?..
И тут же спохватилась: он обидчивый, причем не за себя, за других. За эту Цветаеву теперь оскорбится. А она сто, двести лет назад жила! Чудак, честное слово.
Но Долганов уже говорил горячо и сбивчиво:
— Это другой мир, Валентина, русская старина, обаяние благородства, которое исчезло без следа. Теперь никто этого не помнит, не понимает. У нас царствует хамство... Не расстраивайся, я дам на серьги, но с премии.
Валя удивилась:
— Откуда премия, если план горит. Если директору корректировки не дадут, не будет никакой премии.
При смене темы Долганов сразу потускнел и съежился.
— Зяблику — зябликово. Не можешь честно работать — клянчи корректировки.
— Вы же сами, как главный конструктор этой модели, говорили, что машины для печати на полимерной таре еще плохо освоены. Вот директору и приходится крутиться. И мы должны быть ему благодарны.
— Ещё одна благодарная!.. — И сделал страдальческую гримасу. — Русские любят горлохватов. Не защищай его, Валентина. Надо не лгать, не корректировать, а план брать реальный. И в отчетах... Ты, кстати, ежедневную сводку отправляешь. Сильно врешь, поди? Думаю, да.
— Откуда я знаю? Как скажет Команиди, так и даю. Я что, могу проверить, как и что у них в сборке? Я лягушка на побегушках, ничего не понимаю.
Долганов вроде обозлился:
— Ещё одна послушная!.. Ну, беги в отдел, твоя начальница, Ираида Самсоновна, уже на месте. Как бы тебе не попало.
Долганов прихлопнул по ноге свёрнутой газетой и посмотрел, как Валя пронеслась ураганом по коридору. Какое-то неуместное утомление сковало его. Впереди ужасный, скучный и тяжелый, видимо, день.Пора было стиснуть зубы и работать. Государство выучило, надо государству восполнить. А девочка, что ж, она молодая, у нее все впереди. Успеет еще и книгами, и всем высоким напитаться…
«Боже мой, что за человек», — горестно думала о нем Валя. Гнётся над переводами — дочке на сандалеты. Верит в добро и правду. Жену боится. А я боюсь за него. Как бы ему не попало… В нем есть что-то беззащитное.
— Здравствуйте, все! — обратилась она к своим коллегам по работе.
Отдел успел прийти не весь, но начальница, Ираида Чирко, и её зам, Зиночка Замятина, уже были как штык. Толстый и тонкий. Пат и Паташон. Долганов-таки угадал. «Здравствуй, Валя». С зажатыми ртами. У-у, как плохо все. Ещё рабочий день не начался, а они уже все злые.
— А что это у вас, лучшие друзья советского человека, селектор пикает, угорает, а вы не берёте? Взять? Или у нас в отделе нет никого?
— Валентина, возьмись лучше за сводку, — низкий голос Ираиды стал трубным, а вишневый в ягоду крепдешин заколыхался на обширной груди. — По селектору не тебя вызывают. Зинаида Зиновьевна, жми кнопку и марш к директору на совещание.
Зина Зиновьевна проглотила комок:
— Не могу, Ираида Самсоновна, у меня первая форма горит, никак не идет. Сейчас статуправление позвонит.
— Потом доделаешь, — смягчилась труба.
— Так надо сегодня, — Зина чуть не плакала.
— А я говорю, марш. Меня два месяца не было, я не в курсе, а ты в курсе. Давай сюда форму.
— Там собирают начальников служб, а я не начальник. Директор будет ругать за нарушение субординации.
Ну, это, может, только Валя не знала, а остальные все давно знали, что директор сам постоянно нарушает субординацию. И если что горит, посылает нормы и правила куда подальше.
— А ты не вжимайся, не вжимайся в стол. Прекрасно знаешь, что молодых он не ругает.
— Не знаю я ничего. Дайте с формой разобраться.
— Вот змея. Ведь на амбразуру посылаешь... — габаритно-крепдешиновая Чирко всколыхнулась идти. — Ну, смотри. Если что — пулей вместо меня полетишь. Вы заткнете эту пикалку или нет?
Она не любила селектор. Замятина нажала.
— Да, плановый. Да, вышла уже.
— Змея, — невесело хохотнула Чирко. — Смотри мне, — и, погрозив Зиночке, вышла.
— Молодец, Зина Зиновьевна. Давайте я вам посбиваю, чего там не идет.
Замятина нервно замотала головой.
— Валя, займись сводкой. Первое число.
И Валя с места в карьер понеслась по коридору. Скорей бы выслать эту сводку, скорей бы. И помочь Зине с формой. И пересчитать два цеха, вчера принесли. План, конечно, не идет, но это уже не ей решать. Пусть начальники цехов мучаются, пусть главный инженер, начальник производственного голову морочат… А загадочная личность этот самый директор. Каких только о нем слухов не ходит! Да ладно.
Валя, полная решимости и гнева, построчила по коридору, заглядывая во все кабинеты подряд.
— Вы случайно Команиди не видели? Где? Сейчас гляну. А Марк Антонович не у вас? Куда? Сейчас... Не здесь Команиди? Ф-фу-у. Нигде нет. Эй, скажите, не Команиди совещание сейчас ведет? Нет? А кто? Ах, директор. Тогда где же он?
Выбегая из очередного кабинета, чуть не сбила с ног его жену — Зару Команиди. Бухгалтерша ойкнула.
— Кого ищешь?
— Опять Марка Антоновича нигде нет. Не видали?
— Был на телетайпе, у себя. А ваша Ираида у себя, нет?
— Нет, на совещании. А вы зайдите к Зине, у нее форма не идет. Я побежала... Если и тут его нет, я повешусь!
Зара вся такая домашняя, даже по бухгалтерии ходит с косами и в носочках. Говорят, она осетинка, беженка, и Команиди нашел ее чуть ли не на вокзале и женился не сразу… Больше всего Вале нравилась ее осетинская шапочка: темно-синяя, матово-атласная, расшитая серебряной тесьмой, и по темному полю — морозно-вышитые завитки… У шапочки маковка была твердой, точно туда вставили пластмассу, но все равно она была легкая, а если на свет посмотреть — все вышивки сквозные. Вале хотелось такую шапочку. В ней, наверно, не пекло голову, а соломенные шляпы она не любила, в них было жарко, как в парилке… Зара давала Вале разглядывать это богатство на совещаниях или просто во время чая…
А сам Команиди — такой светский хлыщ. Что у них общего? Загадочно все это…
Она заскочила в знакомый кабинет, запыхавшись, глянула на себя в зеркало. На нее воззрилось курносое существо с темными хвостиками, в трикотажной футболке с рисунком газеты.
— Ах, Марк Антонович… Зачем вы так?
Марк Антонович бесшумно появился из-за шкафа. Сонный грек с древним профилем и большой черной шевелюрой. Строгий стиль: черный низ, белый верх. И галстук.
— Я у себя, в чем дело?
— Ой, напугали, Марк Антонович. Я уж тут сто раз... Где же вы были?
— Значит, не по делу искала… Для тех, кто по делу, я всегда на месте.
— Марк Антонович! Мне бы машины! Сколько у нас машин готово на упаковке?
— Смотря сколько надо. И какая упаковка. Упаковка, случайно, не штатовская? — и совсем по-домашнему коснулся ее воротника нараспах.
Валя отпрыгнула. Он повел бровью. Валя почему-то затряслась, как неизвестно что. У нее не было выучки быстро расстегивать ворот.
— Что вы, Марк Антонович! Откуда у меня деньги на штатовское? Здесь только кнопки штатовские, на остальное пока не заработала.
Команиди лениво и медленно отвернулся:
— Задача упаковки — красивая подача. Ну, кто же так наглухо застёгивается? Это смешно.
Валя почему-то козлиным резким голосом объяснила:
— Так ведь и так — две сверху, одна снизу. Куда еще-то?
— Ты уже неплохо загорела. Дальше под упаковкой загар столь же ровный?
— Да как сказать... Мне бы машины, Марк Антоныч...
— За каждую кнопку прибавлю по машине. Идёт?
— Вы сначала скажите стартовое число.
— Она еще торгуется. Такая молодая и уже испорченная. Как скучно.
Это она-то испорченная? Среди всех, кто без грязи слова не скажет? И не выдержала молодая специалистка:
— Может, хватит?! Может, просто скажете машины, и я уйду?
— Просто? Тогда пойди на упаковку и сосчитай сама, сколько там. Коль уж не умеешь себя вести.
Она пошла сгорбившись, бормоча что-то себе под нос. Да на здоровье, ее уже никто не слушал. Обернулась еще раз.
— Ну, точно попадет... Ну, Марк Антоныч, я не понимаю, чем я вас могла...
— Будь ты моя секретарша, все понимала бы с полуслова. А так — свободна. Я занят. Ухожу на совещание.
Валя как вошла к себе, как села, нагнувшись, так и стала писать что-то. Долго-долго. Зиночка, тоже не поднимая головы, поинтересовалась:
— Валя, где сводка?
В ответ раздалось молчание.
— Я к тебе обращаюсь, красавица. Что ты там пишешь? Отчет по форме один?
— Я пишу заявление об уходе.
— Что ты несёшь? Ты месяц только работаешь! Не успела прийти, как давай ломаться, как пряник медовый.
— Ну, Зиночка Зиновьевна, вы понимаете. Команиди не в духе. Он... это самое… В общем, он не дал мне машины. И не даст.
— Это еще что за фокусы? А что сказал?
Зина оторвалась от своего отчета и воспалёнными глазами посмотрела поверх головы Вали. Туда, видимо, где сходились на угол все её цифры.
Девица в газетке помолчала, что-то сглотнула.
— Сказал, чтоб я пошла и сама на упаковке сосчитала, сколько чего. А потом, говорит, прибавлю по машине за каждую кнопку. Он, наверно, такой же, как Зяблик. Только в другом роде. Вы ведь тоже знаете... Эти приемы по личным вопросам — на директорской машине, после которых и квартиры дают…
— Не смей. Слышишь? Он сильный производственник, умный организатор... А сплетники…
— Все говорят, а вы вроде как и не слышите... Хотя признайтесь — вам он нравится, и вы даже понимаете старого кобеля... А мне надо уходить. Не ко двору я тут. Всех раздражаю, и вас тоже бешу Какая уж ту работа.
— Валя!!!
После этого вопля Зина закрыл лицо руками.
Валя помедлила:
— А что, думаете, не подпишут заявление?
В этот нехороший момент к ним в отдел и вошел Зяблик Петр Иваныч, директор данного завода. Собственной персоной. Такой старый поджарый подросток в голубой джинсовой паре, волосы ёжиком, глаза хитрые. А загорелое лицо стянуто вокруг глаз в ленинские лучики.
Зяблик нагло сел новыми джинсами к Зямятиной прямо на стол, на формы с таблицами, на перекидной календарь. И спросил, склоня набок голову:
— Кто мне тут расстроил Замятину? Тот получит вышку. Замятина выйдет из строя — с кем я тогда буду работать?
При этом он смотрел на нее и гримасничал: вытягивал губы, морщил лоб и нос…
Замятина вскочила, как школьница.
— С начальником отдела, Петр Иваныч.
— Намек не понял. Если ты мне еще раз подсунешь эту гору — я взрывчатки не пожалею. Так что у тебя там в отчете по чистой? Какой кильдим слулчился?
Зина Замятина залилась краской и, кусая губы, выдохнула:
— А некрасиво, Петр Иваныч. Больше половины — кооперация, смежники... Нашего чуть. План не сделан ни с какой стороны!
— Это нас очень раздевает? Зина, ты не ври мне, смотри.
— Еще бы я вам врала. Да вы и сами знаете, что плохо это.
— Тогда зачем она, чистая? Лучше отчитываться по грязной, по валу. Пусть отменят отчет по чистой.
— Но вы же знаете, что не отменят. Эксперимент по всей стране...
Зяблик засмеялся.
— Я из-за всей вашей страны в штопор не пойду... Валюха! Божья коровка! Ты как, вошла в курс? Сводки на телетайп вовремя носишь?
Валя помертвела. Она не хотела никого подводить, но…
— Я вошла в курс. Да только вот Команиди опять не дал машины...
Директор хлопнул по колену оглушительно.
— Валентина! Он тебе не дал или ты ему — один чёрт, все равно кильдим. Чтобы сейчас была сводка, ну! Я твоему отцу обещал, что буду тебя гонять.
Валя, ничего не сказав, сразу вышла. Она не подумала, что на ее столе остались перечерканные листы, где она писала варианты заявления об уходе. Зяблик это мигом углядел. Подошел, пошелестел ими. «Еще чего, дурочка!» И, скомкав, засунул в карман.
— Ты, Зина Зиновьевна, этого не видела. Ясно?
Замятина удивилась:
— А там что? Я не видела, а вы увидели?
— Чего она с ума-то сходит, позорит меня перед отцом. Скажет, не углядел, дурак старый, дочку.
Зина даже про отчёт свой забыла:
— Во-первых, вы не старый! А во-вторых… Это… Так вы, что же, знаете, выходит, Валиного отца? Лично?
Зяблик развел руками.
— Как не знать, он же в нашем главке вкалывает, это тезка мой, Петька Дикарев-то. Вместе по Москве мотаемся… Торчим на совещаниях. Вместе на коллегиях мыкаемся. Да квасим иногда в гостинице.
— А интересно, какой он?
— Честный. Дурковатый. Прямой. Сломает шею на этой честности. Я уж ему сколько говорил…
— Она такая же... Есть в кого.
Директор походил по отделу, постукал мокасином по урнам. Потом подошел вплотную, встал, сложил руки на груди…
— Зинаида Зиновьевна. Надоело комедию ломать. Мадам твоя двух слов не свяжет без тебя на планерке, сидит гора горой, а ты за нее отчеты делаешь.
Замятина спохватилась, опять впилась в отчёт…
— Ну и что? Зато она тут двадцать лет отсидела. А я тут без году неделя… Мне у нее учиться и учиться.
Директор не стал вилять. И, честно говоря, ему уже просто некогда было вилять.
— Сидеть, знаешь, можно и на горшке. Лишь бы зарплата шла. Она сидела, а я раком должен стоять? У них тут все мхом поросло. Пора ломать старое. На фиг. В общем, уйду её на пенсию, давай тебя в начальники. Мы им еще покажем кузькину мать в белом сарафанчике…
Он смотрел на нее в упор: глаза холодные, а лицо клоунски плясало.
Замятина расширила свои огромные, серые, полные слез, глаза.
— Нет!
— Нет да.
Он взял ее за подбородок, повел мизинцем по виску. Она зажмурилась. Он пророкотал на басах:
— Послушай, не надо с меня фашиста делать… Я сейчас еду в аэропорт встречать комиссию. Ты кончай муздыкать свою чистую и садись за квартальный. «Итальянку» для печати по полимерной таре не показывать, ясно? Бухгалтерию я предупредил. Пора уже всем дать рахунки, а то от завода один катух останется.
Замятина сразу «прозрела».
— Но тогда ничего не свести! Петр Иваныч! То хоть красным, как убыточная пройдет, а то вообще сплошь будет липа. Как мне быть-то?
— А так. Молчать и улыбаться. Я знаю чужие страдания, но у меня свои есть. Давай без соплей.
— Нет, Петр Иваныч, простите, но нет…
— Нет да... Ишь она. Жалочка.
Тут он взял и поцеловал её. Вот так, среди белого дня, посреди отдела, в который в любую минуту могли ввалиться, вбежать, просто заглянуть. Но этот человек ничего не боялся, он отвык от состояния страха. Он был лётчик по профессии, недоучившийся лётчик, великий авантюрист, Остап Бендер соцреализма. Он постоянно ходил между орденом и тюрьмою, между ненавистью и любовью. То ли мелкий мошенник, то ли крупный лидер машиностроения. Он же ей объявил, мол, иду на вы. А после таких слов он уж пёр на танках, как на буфет с тремя копейками. Потом остановился, закурил… Помедлив минуту, другую, он исподлобья глянул, бросил сигарету и ушел. Она наклонилась, хотела выбросить сигарету в урну, но внезапно затянулась ею сама.
Марк Команиди сидел у себя, читал газету. Кожаные кресла, диваны, телевизор — всё было в тон, молочно-бежевого цвета. Ему нравилась цивилизация и эстетика во всем. Если бывают острова цивилизации в глубокой южной провинции, где оплот исторического казачества. Марк презирал атаманское правление Зяблика, но ему было удобно у него за спиной. Расстановка кадров ему тоже была не по душе. Ему казалось, что все поставлены не там и не так. Он, как главный инженер, отвечает за техперевооружение, отвечает за железо, люди его не должны волновать. Но что можно наработать с такими начальниками цехов? Это же безграмотные царьки, у них все мозги настроены только на личные подсобные хозяйства. Личное хозяйства Марка ограничивалось быбушкиным домом и крохотным декоративным садом: яблоня, две абрикосины, куст гортензии у скамьи, никаких гарбузов или же помидоров… Есть, правда, отдельные умники на заводе, этот, например, из конструкторов, очень башковитый, а ходит в столовку с мелкими… В нем есть что-то беззащитно-инородное, не рагульское, но как к нему подойдешь? Вид как у тронутого…. И на ящик пива такие не клюют.Вот и новую линию на сборке он предложил реальную. Она бы серьезно помогла в запарку, если б Зяблик не завелся с этой машиной итальянской, да с соцбытом. Далась ему эта итальянка, полный же убыток. Как его так прижали ребята в главке, что он не сумел отбояриться? Хитёр, бестия, а не отбоярился. Теперь бельмо на глазу, эта итальянка. Теперь и комиссия сразу. Не производство, а курятник.
Позвонили из экспериментального цеха, где мудрили над изделиями, не поставленными на поток. Ладно, зайду.
Валя, увидав издали конструктора Долганова, махнула ему рукой.
— Не видели Марк Антоныча?
— В экспериментальном сидел. А, может, уже вернулся. За сводкой все ходишь? Уже обед, а у тебя сводки нет. Дисциплинка у вас...
— Приходится выбирать: или дисциплинка, или честь. Если она есть.
— Что ты несёшь? — Долганов явно ее не слушал.
А Валя ещё пыталась острить с дрожащими губами:
— Туда ничего не несу, а оттуда — вынесу суточную выработку... Так, в кабинете нет. Может, в эксперименталке? Ребята, не тут Команиди? Ага. Марк Антоныч, на минутку.
Команиди кому-то чертил на бумажке.
— А если вот это, это и это заменить на наши комплектующие? Не сахар, но квартал отработают. Заменим потом. Можно еще две штуки выжать на месячный план. Идём, Валентина. Так что ты хотела?
Валя вытаращила глаза и выпалила кратко, но внятно:
— Вас.
— Это уже разговор.
Они поднялись, пошли к его кабинету. Команиди, заходя, посмотрел на эту мелкую с усталою скукой. Нет, кадровые вопросы здесь явно на нуле.
— Так-так. Интересно. Ты садись! Да не туда, не в кресло, а сюда, — и он указал на свое колено. — Продолжай.
Валя трусливо теребила свой блокнот. Потом, поколебавшись, чуть присела на начальственное колено, вздохнула:
— Знаете, Марк Антоныч, ещё ни за кем в жизни я так не бегала, как за вами...
— Сама виновата. Условия тут диктуешь не ты. Но жалеть нечего. Вот, лучше угостись пивом. Дёргай за колечко... Ну?
— Н-не знаю. Пены полный рот. Что же начальство скажет?
— Ничего. Потому что оно не помнит, какое на вкус пиво «Будвайзер».
— Почему?
— Начальство предпочитает другие градусы...
— Какой напиток, чудо. Холодный, в жару. Мне бы на телетайп...
Команиди слегка присвистнул.
— Можно и на телетайпе, не пробовал. Наверно, неудобно... На чём мы остановились? Где ты так хорошо загорела? Итак...
Хищно оглядев девочку на посылках, он расстегнул одну кнопку на вырезе.
— Тихо сиди.
Валя сделала вид, что она ничего не заметила. Теребила страницу блокнота, щелкала по ней ручкой. Вертела головой. И лицо у нее было такое удивленное, любопытное.
— На лимане, где ещё. Просто ко мне загар хорошо пристаёт...
— И загар пристаёт, и кавалеры...
— Возможно...
— Тогда в чём дело? Ты понимаешь, что значит производственная необходимость?
— Понимаю!
— Так в чём дело? Хочешь навредить производству?
— Нет, не то чтобы навредить... — Валя глубоко вздохнула, глотнула. — Но перспективы неясные.
— Что ещё тебе неясно? — Марк Команиди уже начал злиться, поэтому расстегнул вторую кнопку. — Садись ко мне референтом и делу конец.
— Вы хотели сказать «ложись референтом»? Такая новая поза?
— Кое-какую технологию машиностроения ты уже усвоила, — произнес со значением Команиди. — Теперь к делу: зачем искала?
— Сводка!!! — Валя это слово почти простонала. Прозвучало вполне эротично.
— Однако, экспрессия! Пиши: три плоскопечатки, две такие же на экспорт. Каждая плоская за одну твою кнопку. Ты повысила сводку на две плоскопечатные машины. А то была бы одна! Офсетная вот изначально одна. — Он разговаривал
Она просто не могла поверить
— Как, и это все?
— Тебе мало? Так работать надо на план-то. На третью кнопку что, духу не хватает? Вот и будет с тебя двух.
Валя решила, что если так ей повезло со сводкой, то теперь можно и схохмить:
— А если я расстегну столько кнопок, сколько нет машин на сборке? Вдруг?
— Изыщу резервы. Скорректирую. В общем, в долгу не останусь. И дразнить меня не стоит. Силы изначально неравны.
После чего девуля, как говорили в автобусе, привела себя в порядок и построчила в приёмную директора, чтоб сводку отдать и, конечно, допустила промах. Она не показала сводку своей начальнице, а должна была.
А в приемной, где обычно стрекотала пулемётная печатная машинка Сулико Ашотовны, ничего не стрекотало. Только была быстрая пулемётная речь — это сама Сулико Ашотовна говорила по телефону. При этом она еще умудрялась постоянно менять интонацию, как итальянка…
— Начальника производства. Алло, Роза. Где ты ходишь, брось свои кастрюли, слушай сюда. Готовность номер два, стол с холодной закуской на десять персон, балыки, икра, салаты. Какое второе по калькуляции? Печёночники? Не надо. Подай печень натуральную в сметане, горбушу лучше на углях. Сифоны,лимоны, как обычно, пепси побольше. Кончилась — пошли Кирикова на ликёрку, пусть забросит ящика три. Конечно, по накладной. Официантки экспортные, в бикини. Ничего, вызовешь с выходного... Ну да, оплата за сверхурочные, как обычно. Сам поехал встречать комиссию из главка, покормит, поводит их тут по заводу для вида, потом спихнет на взморье. А отделы тем временем отчёт допекут. Всё оформим в лучшем виде... А никак мои дела. Брось ты, Роза, ты же знаешь, у меня доступа нет. У него поточный метод, вот два дня пропадал в деревообделочном, всё, говорит, брак на упаковке. А в профкоме уже кучу документов на квартиры подготовили. Как будто ты не знаешь. Это не для меня, подбирать с земли... Ну ладно, ладно, не по телефону.
Газетная девочка подошла впопыхах и не по форме, прямо как своя.
— Сулико Ашотовна, сводку-то... вот, пожалуйста.
Сулико Ашотовка обернулась и помедлила, как будто позировала придворному художнику. Женщина-вамп, лицо без возраста, без морщин, пластика, ледяной душ после тренажеров, ажурный трикотаж на худых смуглых плечах, чешская деревянная бижутерия.
— Что-то ты поздно сегодня. Давай уж отправлю, а ты пока посиди на телефоне. А что глазки такие заплаканные? Ну-ну. Попей пока пепси-колы, вот платочек тебе...
Валя высморкалась честно и громко. Припала к стакану с пепси. Пепси тогда не было в свободной продаже, возили с Новороссийска... Она очень растерялась. Она вроде бы всё сделала так, как учили. При этом как будто и не пострадала. Как будто! А с чего тогда её так разобрало? Она не привыкла быть настолько зависимой от чужой воли. Ей всегда казалось, что этим нельзя пользоваться. Но люди пользуются и особо не заморачиваются.
В общем, ей нечего бояться. За ней никто с ремнем не ходит, она большая уже и ей все можно. И в конце концов, она выполнила на сегодня свой долг и может идти на обед.
Но в это время в приёмную, как назло, вошла бригада, человек двенадцать. На переднем крае — Саня Оврагин. Они вполголоса переговаривались, а в приёмной как будто самосвал с бревнами разгрузили. Произошел не один выстрел, а целый залп.
— Новая секретарша? Когда только он успевает...
— За это и оклад большой получает. Где же ты, моя Сулико?..
— Наше дело маленькое.
Валя выпрямилась на рубежах родины. Хотя да, испугалась немного. Они никогда не видела народных восстаний, тем более в курортных городках.
— Здравствуйте, ребята. Вы чего строем? Как тридцать витязей прекрасных, чредой из вод выходят ясных…
— А мы всегда… А мы везде так, и на лимане, и в бою.
— В эти выходные опять поедем. Поедешь, жалочка?
— Хотелось бы. А моторку Курочкин починил?
— Он у Саньки возьмет, у него две.
— Говорю, пиво надо брать с завода.
— А девушку с института. И свой человек в конторе есть.
— Цыц, говорю. Без кильдима!
Оврагин поднял, только поднял руку — и все сразу прекратили базар и хай. Видимо, у Оврагина был не только рост габаритный. Но и авторитет кое-какой тоже.
— Валюш, тут чёрный журнал «Прием по личным вопросам». Нам бы записаться.
— Одного тебя записывать или всех? — девушка взяла в столе черный журнал и ручку. — Сборочный номер семь. Неужели жалобы есть? Вы и так больше всех получаете. Знаете, какая у вас средняя?
— Тот, кто пашет на среднюю, на сплошняк не выходит. Так вот, мы с пацанами больше на сплошняк не выйдем. Об этом заява.
— Высказывать будете? Бастовать? Да ну, ребята… У вас, как у гегемонов, сознание должно быть!
— Вот и пашем до бессознания, пока сознание есть... — сказал Оврагин. — Порато пашем. Но трое суток подряд можно только на чифире стоять. Мы не быдло в полоне. Вот заява письменная. Всё передашь?
— Прямо забастовочный комитет... — отозвалась Валя. — Попадет же... Скоро конец месяца, а вы вдруг начали... Да и приёмный день будет только через неделю.
Сулико вернулась, отправив сводку, и застала полную приемную лишнего народа.
И весь свой сарказм она вложила в простую фразу, произнесенную очень вкрадчивым голосом.
— Гордость завода — люди. Александр Оврагин, бригадир, передовик, депутат. Мастер спорта. Бессребреник.
Оврагин в долгу не остался.
— Сулико. Женщина из легенды. Сошла с небес в преисподнюю, чтобы...
Он держал паузу. В паузе все переглянулись, посмотрели друг на друга.
Сулико уточнила:
— Чтобы — что?! Ну же, Александр.
Тогда Оврагин закончил фразу тихо и раздельно:
— Чтобы все пали ниц. Я недостоин даже лицезреть.
Он повернулся и вышел, и все за ним вышли. Надо же, простой гегемон, а такие слова знает! Это он подготовился.
— Сулико Ашотовна, что вы с ним сделали, загипнотизировали?
Сулико пожала худыми плечами. Голос ее был столь же вкрадчив, сколь и богат оттенками.
— Оврагин — плебей.
— Зато он веселый! И у него новая моторка!
— Нонсенс… Я на твоем месте не стала бы кататься с ним на моторке. Не тот круг. Твой отец — директор, один из лучших директоров главка.
Девчонка не сразу сообразила, что отвечать.
— Так что ж, встречаться только с директорами?
— Глупенькая, тебе нужен сильный покровитель. Такой, например, как... Или другой... Кто у нас самый красивый мужчина на заводе? Ну?
— Не знаю. Я еще мало кого знаю… Если брать конструкторский отдел...
— Нет, бери повыше.
Валя совсем потерялась, даже заикаться начала.
— Вы... Неужели вы имеете в виду этого... грека? Вам нравится этот... этот развратник?
— Смешная. Это же только фасон! Амплуа. На самом деле человек совсем же другой. Иди уже на перерыв, наверно, все ушли.
– Что бы ты понимала! Низкое! – неожиданная реакция Сулико была сродни гневу. Но она всегда хорошо держала себя в руках, и голос её, наоборот, стал глуше, затаённее. – Ты хоть знаешь, откуда взялась его Зара? Он её отбил у портовых бичей. Говорят, сбежала от ревнивого осетина, скиталась с ребёнком, без вещей. Он вышел из ресторана и спас её от верной гибели. Хотел было сдать в милицию, да девочка плакала... Отвёл к себе домой... Мог сделать из неё прислугу, а сделал царицу. А ты говоришь...
Валя уже стояла в дверях:
– История – с ума сойти. Записать бы. Хоть в кино ставь, хоть в роман.
– Вот и пиши. А то всё на моторках катаешься… – тише говорила она, будто и не обращаясь уже ни к кому конкретно.
Но тут, едва Валя захлопнула дверь, вошёл Команиди. Он тоже был сух и рассеян.
– Сулико, соедини меня с Москвой. И на телетайп две штуки возьми. И сделай что-нибудь с моей головой, иначе рубить придётся.
Он повернулся и пошёл, возможно, на телетайп. Валю даже не заметил.
А Сулико, как хорошая секретарша, заученно ответила:
– Сию минуту сниму боли, и будете в форме, Марк Антоныч.
Ну, она, как обещала, всё уладила и непонятно как выросла опять посреди приёмной, как огневушка-поскакушка какая-нибудь. Сулико была вышколенной секретаршей и, конечно, справилась бы и в министерстве, только вот почему-то оказалась в этом пыльном южном городке без горизонтов. Ведь у каждого человека своя ахиллесова пята! Есть привязка к чему-то или к кому-то. В свое время был у неё шанс уехать в краевой центр с прежним директором, но… Здесь она, ничем не поступаясь, часто правит от имени директора, а там бы она была комнатной болонкой? Не-ет…
А Команиди с виду такой неуязвимый, со своими безупречными белыми рубахами и вечным апломбом… Он, наверное, нуждался в ней, но не просто как в массажистке, а именно по признаку глубочайшего внутреннего сходства. В обоих была чуть заметная брезгливость. Люди, которые не могут реализоваться в каких-то узких социальных рамках, сразу чувствуют похожих. Наверное, она могла бы быть уже начальником отдела, а может, и целой фирмы… А он давно бы действительно сделал карьеру главы компании в ЮАР или на Кубе, но пока он ошивался в Москве в ожидании вакансии, в Лиманске тихо угасла его бабушка, которая, не спросясь, оставила ему в наследство некоторую недвижимость. Марк Команиди подумал: «Сдался мне этот купеческий дом, продать бы его поскорее». Поехал продавать, обнаружил некоторые прорехи, требующие ремонта, решил сделать небольшую косметику, чтобы всё-таки получше продать. Нанял двоих рабочих перепланировать сад, кое-что подкрасить, подштукатурить в доме.
В один из тихих вечеров, когда он пришёл с морского купания и потягивал пивко в шезлонге, к нему зашёл в калитку неприятный тип в расстёгнутой на весь живот джинсовке.
– Шухер! – сказал он. – Во всём околотке сейчас нет ни одного пацана, имеющего в запасе ящик хорошего пива. Для этого надо жить в Ростове или Краснодаре, – и прищурился, добродушно, ласково, набиваясь на знакомство. При этом руки на поясе лежали так, будто там кольты наизготовку.
Марк не терпел фамильярности, но открыл бутылку и протянул её типу в джинсовке:
– Угощайтесь.
Джинсовый отхлебнул из бутылки и уставился на этикетку:
– Мать моя женщина! Откуда тут чешское пиво-то?
– Случайно взял в порту прямо с борта. Как оно вам?
– Ниче, богато. А ты, господин рантье, никак приехал отдохнуть?
– С чего вы взяли, что я рантье? Просто приехал к бабушке, а её уж нет.
– С чего это вдруг – нет?
– Мара, Морена. Богиня смерти.
– Это меняет дело. А что думаешь делать? Квартирантов пускать? А может, пойдёшь ко мне на фирму?
– Да мне вообще-то надо в Москву отбывать.
– Прямо сразу? А если временно?
Марк думал недолго. Небольшой бабушкин счёт был ему пока не доступен, свои деньги почти на нуле. Пора подумать о куске хлеба. Но он никогда не был открытым человеком. Наоборот, он был закрыт, как египетский сфинкс. Рельефная мускулатура груди, курчавая шевелюра, равнодушное надменное лицо, опущенные вниз тяжелые веки. На древних памятниках такие лица. Но джинсовый человек на древности не ориентировался.
– Работка-то сложная в фирме? Какого рода?
– Да ну, для правильного пацана там и делать нечего, сидеть на планёрках с умным видом, пудрить мозги газетчикам, красиво писать колдоговора… Ну, иногда замещать меня.
– Остаётся понять ваше место в фирме, — Марк всегда так разговаривал, чтобы побольше узнать о собеседнике и поменьше сказать о себе. Марк был донельзя уклончивый.
– Директор Лиммаша. А ты будешь главный инженер. Мне нужны молодые кадры, не люблю иметь дело с перестарками, – заявил человек в джинсовке, явно не относя себя к упомянутой категории.
Марка охватил глубинный страх. Он сразу понял, что есть опасность: даст слабину, увязнет, не сможет быть свободным, как птица, чтобы в случае чего махнуть на дружественную Кубу.
– Вы всегда подбираете кадры по марке пива?
Джинсовый немо захохотал, показав неожиданно белые зубы, поскрёб себя по груди.
– Шутник, – сказал он. – Я ж вижу, что ты мало похож на местного шкварня. Сдаётся мне, такие и в больших-то городах под лавочками в парке не валяются. Пойдёшь?
– Пойду, временно, – проронил Марк.
А про себя подумал: «Он откуда знает, какие там в парке валяются? Там могут и министры валяться, и мастера спорта… Колхозник».
Вот так, особо не знакомясь с производством, Команиди попал на работу к Петру Ивановичу Зяблику, бывшему лётчику, человеку почти без образования, директору завода. Команиди ещё не раз потом удивлялся хищной животной проницательности этого человека. Точно волк, загнанный в облаве, он умел за секунду распознать суть того, с кем столкнулся. Только потянет ноздрями и как будто паспорт твой прочитал. Надо ещё учесть при этом, что Пётр Иванович постоянно находился в стадии лёгкого или среднего алкогольного опьянения. То есть для обычного человека этого хватило бы, чтобы окончательно отупеть. А Пётр Иванович, несмотря на свои стадии, всегда довольно быстро соображал, принимал трудные и парадоксальные решения… И его вывозила нелёгкая. Когда он обходил завод, то появлялся, как чёрт из табакерки, в самых разных местах. И наводил ужас на того, кто в этот момент ему попадался.
Зяблик, быстрый и возбуждённый, с мокрым пятном на спине, был явно в себе и у себя. Глаза его сверкали сквозь ленинский прищур, сомкнутый рот еле сдерживал смех.
– Проходите, товарищи. Отдохнём чуть, и пойдем по территории. Сулико Ашотовна, фрукты и минералку!
Она умела быть не только вкрадчивой, но по-солдатски чёткой:
– Фрукты на столе, минеральная и пепси в холодильнике. Сейчас достану. Бумаги на подпись у вас на столе. (Вполголоса). Звонили из УВД. И Синецерковск приехал трясти недопоставки. Всем дала отбой до завтра.
Зяблик показал ей одной усмешкой, что она чудо. И она поняла.
– Ещё на день отбой, я отвезу людей на базу. Да закажи обед.
– Обед заказала на 10 персон, готовность два. Ещё что-нибудь?
– Позвони на базу, чтоб всё приготовили. Найди Команиди.
– Сию минуту.
У них технология была отработана до мелочей.
– Умница. Тебе бы в главке работать… А там такие несушки сидят! Вовремя я тебя выудил на этом стадионе. Сейчас бы сидела там главным вахтером многоборья…
А сам вскользь думал: «Да, Сулико. Сводка-то сделана? Наверняка. А вот с тобой что делать? И деть тебя некуда, и с тобой никуда не денешься… И без тебя никак»
– Товарищи, все сели? Наслаждайтесь жизнью. Потом сюда идите. Тут у нас экран по экспортным машинам. Да-да, мы по итальянской лицензии… экспериментально. Даже цех для этого есть экспериментальный.
И тут же все ушли в разбег аллюром в три креста. Валя – на обед, Сулико – за Команиди, Зяблик – за комиссией. У каждого свои конкретные задачи: либо явно мелкие, либо, скорее, великие.
Валя Дикарева шла, придерживая на голове шапку из газеты. Палило немилосердно, думать было просто нельзя. Листва вертикальных колонн – пирамидальных тополей – прямо поседела и, отблескивая, шуршала как целлофан. Тротуары из плитки поливали водой, и они отсверкивали лужицами, а там, где был просто асфальт, вода впитывалась на глазах, а тёмные пятна тут же, дымясь, сохли. Глаз цеплялся за мелочи, общая панорама городка меркла в белёсом солнечном мареве, слепившем зрение. Продавцы дремали под полосатыми навесами своих лотков. Даже звуки стали приглушёнными, стёртыми. Изредка раскалённые машины проползали по мостовой, полыхая стеклами, и опять всё замирало. Глядя на это сонное оцепенение при тридцтипятиградусной жаре, невозможно было представить, что рядом кипит какая-то деятельность, грохочет завод. И что же это за новая жизнь настала, если невозможно даже ни о чем подумать или хотя бы записать отрывочные фразы в толстую синюю тетрадь с бабочками. Она бралась за тетрадь, открывала её, листала, держа наготове ручку. Но то, что раньше так и сыпалось с пера, теперь сразу уплывало на глубину. Не достать. Ныряя в прошлое, она ещё меньше понимала настоящее, но зато чувствовала себя прежнюю. Как говорится: если забыл, куда идешь – вернись обратно.
Продолжение http://www.proza.ru/2013/04/30/1209