Глава четвертая
Должно быть, госпожа Судьба соскучилась, наблюдая за размеренным существованием женщины, которой от природы дано было многое. Ум, красота и сильный характер не так уж часто идут в обнимку.
Лишившись любви и мужской заботы, она сосредоточилась на клинике, где задерживалась теперь допоздна. Ездила на работу электричкой, загнав машину в гараж.
Однажды Михаил Семенович заглянул в ординаторскую и сказал хозяйским тоном:
– Так, Ульяна Егоровна, сегодня мы уходим вовремя. Я жду внизу. У меня машина.
И вышел, не ожидая ответа.
Удивленная и даже немного задетая этим тоном, Уля сначала решила вообще не выходить. Ей было чем заняться: сегодня поступили две новые пациентки. Но представила себе, как он ждет внизу – и спустилась по лестнице, на ходу застегивая пальто. Было начало декабря, резко похолодало, а она так и застряла в своем легком пальтишке, не имея охоты копаться в зимних вещах. Машина – это хорошо, там тепло, только почему он повезет домой ее, а не свою Зарину? Или они поедут вместе?
Михаил Семенович сидел в машине, выставив наружу ноги в модных туфлях – тоже не по погоде. Уля помедлила, рассматривая его лицо, издали и вправду действительно напоминавшее Владислава.
То был один мужской тип: крепкая посадка головы с густой шевелюрой, начинающей седеть, но как-то странно – прядями; светлые глаза в темных ресницах, крупный нос с едва заметной горбинкой, впалые щеки. Все так четко, по-мужски изящно, чуточку артистично. Что женщины таких любят, можно было не сомневаться. Что часто таким мужчинам достаются именно стервы, – тоже. Во всяком случае, у этих двух мужчин первые жены были стервами. Уля знала от коллег, сколько раз Михаил расходился со своей красавицей-цыганкой. Должно быть, сейчас был такой период – временного безбрачья, раз он на глазах у всех отвозил домой чужую жену.
Жену! Она стала ничьей! Она вдова! Эта мысль вдруг принесла такую боль, что Уля скривилась.
– Что-то болит? – спросил Михаил Семенович, шире открывая перед нею дверь.
– А что – заметно?
– И слышно. Вы так вздохнули, мадам, словно от меня у вас голова разболелась. Не дуйтесь. – Голос у Михаила Семенович звучал мрачновато. – Я сегодня злой.
– Как раз этого мне и не хватает, – насмешливо заметила Уля.
Пока он молча выводил машину из ворот клиники и перестраивался, Уля грустно смотрела вперед, вдруг осознав, что практически не знает этого человека, и как с ним разговаривать вне больничных стен, – тоже.
Они ехали по главной дороге поселка, где располагался больничный городок. Голые деревья вдоль дороги, плохо освещенной редкими фонарями, и быстро темнеющее небо словно подыгрывали тому смутному состоянию, в котором находились оба.
Михаил Семенович неожиданно притормозил, свернув под раскидистой акацией, почему-то не сбросившей до сих пор своей листвы. Та грязными клочьями свисала вниз. Остановился. На его лице теперь блуждала неуверенная улыбка. С полминуты он сидел молча, не поворачиваясь к Уле, а та ждала непонятно чего. Потом потерла виски, приказывая своей голове немедленно избавиться от боли.
– Мне так захотелось вас увидеть и услышать, что я, старый дурак, дал себя обмануть: вам, якобы, тоже нужна разрядка. Помогло?
– Что? – не поняла Уля.
Он кивнул на ее голову:
– Вы же у нас волшебница. Сняли боль?
– Почти.
– Вы простите мою выходку? Вот, умыкнул...
– Прощаю. Даже рада. Нет, правда, рада!
Уля улыбнулась искренне, ощутив, как неловко сейчас ее похитителю.
– Я действительно тону в своем... горе. Надо выныривать, пока не утонула окончательно.
– А я и хотел подать вам руку. Вижу, что все вокруг просто наблюдают, ждут, пока сами не выплывите.
– Спасибо. А почему вы сегодня злой? Сами сказали...
– Только на себя. Раньше надо было выходить из этой роли наблюдателя. Вы похудели.
Михаил Семенович положил теплую ладонь на ее руку, слегка сжал и поспешно убрал свою.
– А вы... как у вас с женой? Наладилось? Извините за любопытство. Просто все говорили, что...
– Разошлись мы. Официально. Два месяца назад. Видите, вы одна не в курсе дела. Уехала наша Зарина. И дочку прихватила.
– Та-ак... Так что и у вас, Михаил Семенович, проблемы...
– Да уж. Но развод – это не смерть любимого человека. Это все-таки... освобождение – хотя бы для одного из двоих. Или для обоих. Как у нас. Надеюсь, что дочку она мне вернет, когда та надоест. Или будет мешать.
– Простите, она у вас цыганка?
– Венгерка. Возможно, венгерская цыганка. Родители живут в Закарпатье. И сестры. Экзотическая семейка. В молодости это так привлекало. Я преподавал во Львове, в медучилище. Там и влюбился в свою студентку. Заводная была девчонка. Танцевала здорово.
– Может, еще не все потеряно?
– Потеряно давно. Отвезу вас домой. Я вижу – вы перестали ездить на машине.
– Боюсь, что если что-то выйдет из строя, то вообще поставлю на прикол. Да и с бензином проблемы. И состояние было такое... боялась ездить.
Это первое свидание закончилось, как и хотелось Уле, без всякой попытки утешить ее по-мужски. Поговорили, посидели в машине, Ульяна не пригласила к себе в дом – побоялась «утешения».
Расставаясь, он чмокнул ее в щечку по-дружески, и это было как раз та вполне уместно поставленная точка, которой ей не хватало. Осталось теплое чувство к Михаилу (они избавились от отчества, но не переходили на «ты») и едва зарождающаяся надежда.
В эту ночь она впервые уснула без воспоминаний о муже. Привычка перед сном вызывать его образ и ворошить какие-то приятные мелочи в их отношениях, казалась ей необходимой и даже полезной. Сон приходил только под утро, когда уставал мозг, прокручивающий картины их совместной жизни.
Приятели и сотрудники Владислава постепенно перестали звонить, отпугнутые Улиной сдержанностью. И снова сожаление о том, что у нее нет подруги, возвращалось, заставляя пересматривать прошлое.
Как случилось, что ее, Улина, жизнь, была заполнена не ровесницами, а старухами, умными, немного циничными, как Анна Казимировна, или наивными дурехами, как Маргарита, ее первая свекровь? Или случайными людьми, как Галина Антоновна? Может быть, ее привлекала в стариках опытность и раскованность в отношениях с людьми, которой так не хватало в молодых? Старикам нечего терять, они не заботятся о впечатлении, которое производят на окружающих. Молодые, как говорил Владислав, выпендриваются, что-то из себя корчат... Вот и мужа молодого она поменяла на пожилого. Под крылышком старших она потеряла способность внезапно взрываться эмоциями, как бывало в детстве. И все ее умные старики понимали, что она живет, пытаясь соответствовать тому идеалу, который сама же и нарисовала в подростковом возрасте. На это намекала Анна, об этом прямо сказал муж, об этом молчаливо спрашивал взгляд родной мамы, когда та сталкивалась с непонятным Улиным мужеством.
– Слушай, доця, ты бы всплакнула, полегчает, – робко сказала Катерина Никитична, когда они вернулись после похорон и поминок.
– Непременно, а как же, – неласково ответила Уля. – Ты иди домой, мама. Я устала. А тебя ждет твой капитан. Пока он жив, береги его. Вот я своего... не сумела.
– Глупости болтаешь! – рассердилась Катерина.
Она ушла, обиженная, но не было у дочери сил даже извиниться.
Еще месяц прошел без перемен в ее жизни. Уля понимала, что должна сделать какой-то шаг в сторону Михаила, подать знак, что она не против встретиться и хотя бы просто поболтать. Из благодарности. Тот смотрел вопросительно, очевидно – ждал сигнала.
Одиночество в течение полугода после смерти мужа уже тяготило ее. Телевизор и книги отвлекали ненадолго, хотелось услышать живой голос хотя бы по телефону. Наташка не звонила, очевидно не испытывая никаких особых чувств к жене отца, так и не ставшей ей мачехой.
Больше звонить было некому.
И наступил момент, когда Уля открыла записную книжку и позвонила Михаилу. Расставаясь пять месяцев назад, он взял с нее слово, что она позвонит, если потребуется помощь. На работе они вели себя сдержанно, но в глазах Михаила Семеновича словно застыл навсегда немой вопрос: «Что происходит? Я дождусь звонка?»
И вот дождался.
– Ульяна! – закричал Михаил в трубку, услышав ее «алло!». – Уля, Уля, это ты? Что-то случилось?!
В голосе его была не тревога, а радость.
Уля набрала побольше воздуха в легкие, чтобы сделать паузу, выдохнула:
– Да.
– Что?! Тебе нужна помощь?
– Да. Хочу тебя видеть.
– Еду!!!
Эти три восклицательных знака она услышала уже сердцем. Так кричать мог только счастливый человек.
Какой-то непроизвольный порыв бросил их друг к другу, едва Уля открыла дверь. Это была уже не строгая Уля, привыкшая подчинять разуму свои поступки. Это была Уля прежняя, своевольная девочка с крутым характером, доводящая до слез своих дворовых подружек, но и способная кинуться на шею любому из благодарности.
Они не целовались, а стояли обнявшись, как добрые друзья после долгой разлуки, но каждый знал, что все впереди, и это «все» уже не остановить.
Утром она проснулась от ласкового взгляда. Повернулась лицом к Михаилу, без улыбки, но отвечая тем же нежным взглядом. Потом он протянул руку, чтобы дотронуться до ее волос. Уля прикрыла глаза, расплываясь в улыбке...
То, что произошло ночью, оказалось для нее не просто неизведанным – это было открытие себя, потрясение... Ничего подобного не случалось в ее жизни с Шуриком и Владиславом. Словно рухнули все ее моральные установки, похоронив под своими обломками такое понятие как стыд.
Стыд пришел утром, но то был приступ короткий и вялый. Ощущение, что она легла в постель одним человеком, а встала с нее другим, не пропадало. Не мучила даже совесть, что она отдалась любви всего через полгода после смерти мужа. Не было чувства вины перед ним, наблюдающим за женой со стены. Уля забыла об этой фотографии, а теперь просто встала с постели и сняла ее, сунула под скатерку на столике.
Когда она потянулась рукой за портретом, невольно изогнувшись телом, Михаил прошептал:
– Боже, как ты прекрасна!
Прозрачная ночная сорочка – свадебный подарок Анны Казимировны – не скрывала красоту ее высокой груди и тонкой талии, а подчеркивала. Уля сохранила фигуру нерожавшей женщины.
Михаил приподнялся на локте, мальчишеским жадным взглядом наблюдая, как Уля передвигается по комнате (они спали в гостиной, на широком диване), собирая вещички с кресел.
Эти слова она слышала и от Владислава, но голос мужа как бы констатировал доказанный факт, приносящий ему удовольствие, а Михаил восхищался – страстно и нежно одновременно. Его голосом говорило желание мужчины. И Уля пошла на этот голос, рискуя опоздать на работу. Через двадцать минут оба опомнились.
– Ничего! Опоздаем вдвоем! Вот порадуем коллег! Они уже, бедняжки, устали за нами следить, – сказал Михаил. – И все же давай позавтракаем.
Продолжение http://www.proza.ru/2013/01/27/973