72.
Вечером они вымоют в бане старика. Немощное тело, не смотря на кажущуюся хрупкость, было тяжелым. Как управлялась с ним Эльвира, неизвестно. Но женщина долго благодарила их за помощь, а они ее за ужин. Ребятишек соседка – женщина Аленкиных лет, но вся какая-то замотанная, забрала после того, как они поели, да и сама присела к столу, выпила чаю с пирожками.
- И, чтобы я без тебя делала, Эльвира-апа, нет бы, маме пожить еще, молодая ведь. Да, видно, папаньке скучно на том свете одному стало. А Витек с Полинкой забыли ее, они тебя бабушкой считают.
- Будет тебе, тоску-то нагонять. Мы же соседи. Сегодня я тебя, завтра ты меня выручишь.
Друзья это Рустама, нам бы с утра завтра на кладбище сходить, посидишь с бабаем?
- Вот оно, что? Конечно, конечно посижу.
Она ушла, и в доме без ребятни сразу стало тихо. Распаренный в бане старик дремал. Поговорили о Рустаме. Эльвира вдруг повинилась:
- Я деньги, что он мне прислал, за его помин этим вот соседям отдала, мне отцовских за жизнь не потратить. Мать ее их между детьми разделила. А Валя на сберкнижку положила, да на грех, видно. Муж ее в карты играть стал и не только их проиграл, но еще и задолжал. Когда мать-то умерла, Валя в сберкассу, а там пусто. Выгнала она его, а теперь вот на лесозаводе работает – тяжело там молодым женщинам. А больше и работы нет. Может и стала бы торговать тряпьем, как другие, да за ним в Москву на Черкизовский рынок ездить надо. А это, значит, детей бросать. Выходит, я на грех ее мужа навела.
- Глупости какие, Эльвира, - сказал Полкан, а Санька подумал, что деньги эти нечестным трудом заработаны, но устыдился своих мыслей – о мертвых плохо нельзя.
Глаза после тряски в автобусе, да после бани слипались. Женщина постелит им в дальней комнате, видимо обустроенной специально для гостей. И кровати широкие, и подушки мягкие, да что-то не спалось. А только заснули, старик разбудил их своим мычанием. Санька вышел, может, помощь какая нужна, но Эльвира успокоила:
- Бабай время перепутал, есть хочет. Сейчас разогрею, да покормлю. А ты ложись, завтра опять в дорогу.
Санька вышел на крыльцо, покурил. Продрог и с удовольствием забрался под теплое одеяло.
Руста похоронили на русском кладбище – Эльвира настояла. Оказывается на мусульманские кладбища женщинам нельзя ходить, только старым. А ей, убитой горем, хотелось хоть к плите надгробной прикасаться, если уж до сына нельзя дотронуться.
Что творилось в душе у Полкана, Санька не знал. Но его до мурашек пробирало, когда женщина, будто с живым разговаривала с Рустамом, целовала его портрет на мраморной плите, хвалила его друзей. И Санька попросил у него прощения, сначала мысленно, а, уходя, и вслух сказал:
- Прости, друг, и прощай.
Женщина соберет им в дорогу сумку и проводит до железнодорожного вокзала, оставив отца все с той же компанией. А когда сядут в поезд, долго будет махать вслед - одинокая фигурка на небольшой станции - символ всех настоящих матерей…
В купе они лягут, и долго будут слушать стук колес. Санька подумает, что и у Полкана есть душа. Может, и есть, но механизм мозга, видимо, сильнее. Он вдруг сядет и заставит подняться Саньку:
- Санек, я до твоей станции не поеду, сойду на следующей и пересяду на московский. Ты меня сейчас внимательно послушай и не возражай. Я твои возражения месяца через три приму, если они будут. Месяца полтора – два отдохни, если не умрешь от скуки, а дальше вот, что: оглядишься - поймешь, что для тебя места в этой стране нет, позвонишь мне, я приеду. Я хитрить не буду, у меня на тебя планы есть и не только на тебя. Но, чтобы ты не свихнулся и форму не потерял, мы решили, что тебе надо будет спортивную школу открыть.
Санька, было, открыл рот в возмущении, но Полкан осадил его:
- Я сказал, дослушай. Оформить документально, да и с деньгами - поможем. Будешь детишек маленьких даром готовить в чемпионы, а вот взрослых за - бабки и, чем дороже брать будешь, тем больше желающих найдешь. Сам, главное форму не потеряй. Да к людям присматривайся. Я не знаю, когда ты нам понадобишься, только чует моя печенка – скоро. Я свою печенку и сам не люблю, но прислушиваюсь.
Настроение печали и все Санькины раздумья вылетели из головы:
- Полкан, и долго ты меня на поводке держать будешь?
Егорыч усмехнулся,:
- Да я тебя хоть сейчас отпущу, только ты пока не плюй в колодец, хорошо?
И Санька промолчал. А куда он, в самом деле, пойдет на гражданке, он вспомнил обрюзгшего полковника на Аленкиной даче, или в военкомат, как Игорь. Нет, он может и в милицию пойти. Об этом он подумать успеет еще – отпуск впереди.
- Аленке и сыну привет от меня передавай, через полчаса крупная станция будет, - Полкан встал, одернул измявшуюся форму, отряхнул приставшую пушинку, - не гляди волком, нам держаться надо друг за друга.
Они выйдут в тамбур и простоят там, нещадно дымя, до остановки. Проводница, аж закашляется, выйдя открыть дверь:
- Ну, мужики, - скажет она, - себя не бережете, других бы пожалели.
Санька, почувствовавший, было, отчужденность к Полкану, спрыгнет за ним на каменную насыпь и обнимет его. Пожалуй, после детдомовского Сереги, он больше ни с кем из мужиков так долго не водил дружбы.
Но, сев в поезд, вдруг почувствует облегчение. Теперь ему никто не помешает думать об Аленке и сыне, как они там – ждут его? Что по телевизору про Афган болтают?