ЧАСТЬ 1
1. ВЕЛИКИЕ ПОЛЯ
Густая трава насыщенного зеленого цвета пахла свежестью и сырой прохладой. Букашки, муравьишки, травинки, веточки - все отдавало счастьем. Есть выпить - есть счастье. Картошечка, селедочка с лучком. Какое счастье выпить и хорошо закусить за приятной беседой с другом. А потом покурить, а потом снова вдохнуть запах травы и солнца.
Мы пойдем сегодня работать. Там есть вонючее поле со слепнями, но никто не заметит, если мы полежим в сторонке.
Подъехал Петр на лошади. Петр был творец по жизни. Каждая встреча с ним заканчивалась праздником. Он пел красивые песни чудесным казацким голосом, он радовался жизни друзей и любил всех подруг. Он выпивал и, выпивая, выстругивал из дерева чудесную красоту. Все, что он выпилил и выстругал, приколачивали вокруг поселковых домов и на сами дома. Досочки и кусочки дерева ему везли издалека. Своего в Сибири давно не было. Красивые узоры помогали выделить пластиковые дома и кусты из хаоса природы. Такие дощечки редкость, и чем больше было бесполезных узорчатых дощечек, тем больше была воля их обладателя, воля положить конец хаосу и создать красоту.
Петр слез с лошади и сказал: «Нет, не пойдем на вонючее поле. Накось лучше, насыпли в шапку мне грибов, и посидим».
Пошел дождь. Петр помолчал.
- Может, помолимся Ветру, чтобы дождь перестал,- предложил он.- А вона как зарядил, надолго.
- Да непошто нам Ветер беспокоить, а то вдруг не стой ноги встанет, – ответил я.
Помолчали.
Место, где я живу, называются Великие Поля. Здесь много холмов, пустошей и бывших лесов. Я люблю свою пустую землю, и она платит мне тем же.
Подошел дед Старлей. Старлей - потому что старый, и все проливает. Может еще какой смысл был у имени, но уже никто не помнит.
- Я вчера был на полях, просмотрел двадцать полян среди полей. Хорошо, чисто, красиво. Сделал вывод, что это хорошо, – сказал Старлей и пошаркал дальше.
- Устал он, – Петр посмотрел вслед. - Учиться поздно, в пустоту смотрит, и она ему нравится, поскольку пустая она пустота-то, думать-то не надо.
Городская собака поводырь, сидевшая рядом, подтвердила: возможность приобретения новых привычек, как процесс приобретения новых умений и формирования устойчивых рабочих навыков, определяет степень старения.
С возрастом люди теряют способность следовать за прогрессом, пользоваться новой техникой и управлять нестандартными процессами.
- А собаки, - спросил я собаку, – собаки теряют?
Собака изобразила интерес к моему заду, выразительно посмотрела мне в рот и прорычала:
– Собаки как люди, городские собаки – поводыри, не люди.
Петр улыбнулся:
- Вишь, и роботы тоже тупят.
Команда из 113 монольских лесорубов приехала в одном прицепном железном вагоне. Они помогут нам в постройке загонов для скота и распахивании полей для посевов зерна. Свои-то у нас ленивые и не годные для построения счастья, по крайней мере, не в радиусе 800 километров от этого места.
Травм у монолов почти не было. Один выпал из проема в вагоне, когда вышел пописать и не удержался. И один отбил почки во время долгого лежания, так как они семь суток, не вставая, валялись на металлических полках. Ехали через всю сибирскую пустошь.
Вагоны эти хороши для грешников. Днем в них жарко, хоть и в щели дует, ночью металл не держит тепло, и в самый сон все лязгают зубами и постанывают.
Пластиковые, конечно, еще хуже, там задыхаются чаще. Зато в железных вагонах воняет больше. В щели в полу и между болтами навоз от скотины забивается, не выколупаешь.
Добровольных монольских помощников, тех, что доехали живыми, сидя на пеньке, встречал местный пастух Лучиано. Матюги лились рекой.
Нам было хорошо на этой земле. Мы жили тесной компанией. Я знал всех соседей, и все знали меня с самого детства. Мы любили свою родную деревню и поля вокруг. Это было исползано и исхожено, было нашим, родным и живым миром. Никто чужой не понимал каждую пылинку здесь так, как понимали ее мы, а значит, чужой не имел права жить в нашем мире так, как живем мы.
Торговый ларек располагался за углом. Выбор был небогатый: хлеб, гречка, макароны, консервы, леденцы, соль, сахар. Я зашел, поболтал с продавщицей, купил мыла и топор и, конечно, немного жучного печенья. Оно было редкостью, в магазины не часто завозили. Мы любили есть это наивкуснейшее печенье, макая его в чай. Откусить просто так было невозможно, печенье было прочное и простое, как кусок засохшей глины.
Из-за угла вышла принцесса Ли в сопровождении десяти вооруженных автоматами охранников, которые следовали от нее на значительном расстоянии. Принцесса была одета в полупрозрачную тунику волосы украшены белым хрусталем и алмазами. Из кожи во все стороны торчали длинные серебряные струны с росинками лунного-голубого камня на кончиках. Струны плавно колыхались и звенели в такт походке. Толпа зевак в ужасе шарахалась в сторону. Прикосновение к струне вызывало сильную боль у принцессы и каралось смертью виновного. Струны подчеркивали ее неприкосновенный и божественный статус везде и, особенно, в этом грязном селе.
Принцесса остановилась перед монолами и, улыбнувшись, предложила пройти всем в уличные душевые кабинки.
Лара с кухни окрикнула меня:
– Эй, открой банку: не отворачивается. Вареньем надо гостей угостить.
Я развернулся и пошел к пластиковому домику, сделанному из старых баков, внутри которого копошилась пища, сделанная Ларой, и Лара, измазанная пищей.
Проходивший мимо Лучиано чуть приостановился.
Поговорили об охоте. Из Глубоких гор приползли Вологодские мохнатые удавы. Их шерсть торчала как пожухлая степная трава, не заметить легко. Охотясь, удав режет сухожилия на ногах и смотрит упавшей жертве в глаза. Как только жертва закроет глаза, удав заползает на сколько можно внутрь через рот и выпивает всю кровь.
- Вчера нашли двух монолов.На ногах раны от косы. Косарями они не были, - просипел Лучиано почесываясь и, увидев приближающуюся процессию, торопливо отошел.
Банка была открыта, когда в стенку постучали. Я вышел, щурясь на свет, и увидел принцессу, поодаль стояли монах и охранник, который готовился ударить в стенку прикладом автомата еще раз.
- Высокая принцесса, - я потупился. - Мы рады видеть вас.
- Ты видишь лишь отражение облака в воде. Но не видишь разницы между незримой печатью и рисунком, - Принцесса всегда была не проста в быту и беседе.
- В нашей книге Бытия, - парировала Лара, - сказано: "И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их". И поэтому мне кажется, что первая точная копия – эталон, а дальнейшие подобия – мутированные копии образа. Именно поэтому нам дорог первый рисунок оригинал, и мы на коленях перед его творцом, но нам не нравится трехсотмиллионная клякса, которую вы называете рисунком.
- Тебе не нравлюсь я, как копия копий? Будь осторожна с Ветром молний, поражающей верующих в нарисованных ими богов. – Принцесса сунула палец в банку с вареньем, потом подумала и сунула палец в рот охраннику.
Проводил Принцессу до порога. Невдалеке стояли два монаха.
Вернулся. Лара молча расставляла чашки.
- У них новая редакция «Бытия», - сказал я вслух.
Тоненькая кошка
на черненьких ножках
в мою норку совала вопрос
Глазища большие
и шума не слышно,
но запахом дышит
маленький кошечкин нос.
Я стоял на коленях перед свечкой. Великий Ветер говорил со мной, колыхая свечу, создавая божественные тени на стенах. Я говорю с богом каждый день, но зачем мне это, если он приходит ко мне лишь после смерти, чтобы отсортировать меня в ту или иную кучку? Зачем мне каждый день думать об этом?
Вышел под звезды. Дышалось легко. Так всегда, когда не видно, что вдыхаешь. Изогнутые травы шелестели под ногами, переползая с места на место.
Мимо промелькнула тень.
- Стой, - крикнул я. Человек в плаще убегал.
Я оглянулся на коробки с консервами, стоявшими в крапиве. Это вор, надо пугануть, догнать.
Я бросился за ним.
В предрассветном тумане можно было легко заблудиться.
Сбежав в низину, стоя по пояс в тумане с топором в руке я слушал и слышал свое шумное дыхание. И кто-то легко мог прыгнуть сзади на спину. Боком, боком, готовый к удару я стал отступать.
Я вернулся домой.
Положил топор возле правой руки.
Пил чай в темноте.
Не спалось.
Закособенилось малость.
Утро выдалось не отдохнувшим, как всегда недосыпным.
Подходящих пней для рубки не было. Грязь земли копать не хотелось. День прошел в неспешной беседе о соседях, красивых девушках и музыке.
Все, что было пробормотано за день, уже было проговорено в предыдущие дни. Все были, как всегда, пьяны, и любое старое мнение воспринимали, как свежую новость.
- А, да! Вчера ходил кто-то около меня. Кто приходил? Чего хотел? – спросил я работяг, сидящих рядом.
Даже если они помнили, они постеснялись бы рассказать.
Работа закончилась. Лениво все брели к своим кустам.
По полю бежали девушки. Они громко смеялись, подпрыгивали и бросали цветами во всех встречных мужчин. Мужчины уворачивались, и норовили поймать и повалить девушек. Визг и смех стоял над цветочной поляной. Вскоре шум и гам переместился к реке, где горячие женские зады и ловкие мужицкие руки перемешались и вспенили воду.
Старлей принес убитого мохнатого удава и положил его у ног Лары.
- Это я сам убил, - гордо сказал он – у Глубокой дыры, где страх.
И вправду, вид у него был помятый.
Я вышел вперед и сказал:
- Два дня назад я напал на медведя, мы дрались с полуночи и до утра. Утром он хотел удрать от меня, но я гнался за ним до самой реки. Там в воде мне удалось ударить его камнем по голове, - вздохнув, я продолжил, понизив голос. - К сожалению, он был такой тяжелый и огромный, что мне не удалось вытащить его на берег, и он был унесен дальше по течению.
Лара смотрела на меня с восторгом.
Старлей крякнул, развернулся и ушел.
«Ложь лучше реальных дел»,- подумал я.
- У меня тут деловая встреча вскоре случится, - пояснил я Ларе, натягивая чистые носки.
У Большого кургана между больших камней был вход в глиняные залы дворца. Внутри была Роскошь.
- Принцесса, ты просила прийти к тебе, и я пришел.
Я стоял посреди белого помещения с мраморным белым полом и легкими белыми шелковыми тканями, свисающими с высокого потолка.
Ее глаза обдавали жаром.
Струны мелодично звенели.
Когда я думал о женщинах, я думал о том, что они красивы. Вспоминались только красивые. Я не думал о Принцессе как о женщине.
Утренняя работа начиналась с дообеденного завтрака и маленьких разговорчиков – семечек.
Филиппо, молодой средне-образованный парень из средней полосы, поливал маленький кустик форзиции.
- Возьми себе пластиковый, не мучайся, – посоветовал я.
- Пластиковый плохо, пластиковый каждый может, вонючь, некрасив, просматривается. Это не для семьи, – ответил Филиппо.
- Жениться тебе надо, вон, уже пятнадцать лет, а все бобылем-моголем ходишь. Купил пластиковый, и хорошо с женой. В поле никто не видит, как там у вас что.
- Да я и собираюсь. Для женитьбы Марысю присмотрел, и уже все обговорил, но она настоящий куст хочет.
- Эх молодежь, кусты вас испортили. Вон все живут под пластиковым, и хорошо. Быстро поставили, пожили и быстро разошлись. А с живым кустом морока. Пока вырастишь, потом ухаживать надо. Если разойдетесь, то покупателя искать. Морока все это. Раньше вообще в пещерах и домах жили, всю жизнь тратили, что б ячейку каменную или пластиковую получить. Теперь вон бак пластиковый или куст для эстетов, вот удобство-то – живи не хочу.
- Вам легко, – ответил Филипп. – Вы вон привыкли, как роботы, туда-сюда ходить, сотрудничать, всякое дело делать. У вас семья уже была, бог и дети по местам отправлены. А мне о будущей семье думать еще надо.
- Эх, глупый ты Филиппушка, эх, ты бездельник, ты на докорме не докормленный. Это - правда, у нас возможностей побольше, пожили мы уже, но у вас, молодых, удача есть. Возможностей нет – а удача есть. Пользуйся своей удачей. Удача дает большие возможности. Но возможности не дают большой удачи. А ты, нюня, еще десять лет своево куста ждать будешь. Вон как вон он, – я указал на проходившего монаха Кюзю.
Кюзя был беден и поэтому ходил в трусах. Но статус не позволял ему выглядеть ниже своего достоинства. Этого достоинства как раз хватило на фартук, который прикрывал Кюзю спереди во время публичного славления и позволял ему вычепениваться.
Петр однажды поймал Кюзю и отстыдил его.
- Если малая кучка имеет великую иллюзию, то передавать сетевым бездарям эту иллюзию надо красиво одевшись, – приговаривал Петр, поливая Кюзю смесью формалина и хлорки.
У нас с Ларой была одна небольшая традиция, мы, по окончании долгой ночи, любили смотреть на восход солнца. Обычно мы сидели на берегу реки, обнявшись и держа друг друга за руку. Молчание под восход солнца. Ничего нет в темноте, но луч света отделяет одно от другого и дает мне меня, и об этом узнают другие, освещенные светом.
Великолепно!
Пришел Старлей.
- Мне бы самогона, - просипел он.
- А что взамен?- спросил я. - Вот, есть старый носовой платок, выложил тряпочку на песок.
- А чего ты давеча по полю бегал, да еще в плаще? - вежливо поинтересовался он.
Налил капельку.
- Странный ты был, кто ж в тумане траву косит,- продолжил Старлей, раздобрев после самогона.
- Какую траву? - насторожился я.
- Не знаю какую… Тебе видней, раз ты с косой был, - усмехнулся Старлей.
- А почему ты решил, что это я был?
- Дак, ты сам сказал: «я, мол, это» и с собой не позвал.
Работа была нелегкой: пахали землю, сеяли. Наухобачивавшись, отдыхали. Потом надо было еще работать. Любое великолепие ночи отдает невозможностью думать в четыре часа дня.
Вечером, как полагается, картошка с мясом и луком, стакан крепкого самогонного виски. Жизнь хо-ро-ша. Эх! Хороша!
И тут мне показалось, что жизнь не так хороша, как могла бы быть. Ведь нищие мы, совсем.
Мимо прошли два монаха. Длинные свитера с капюшонами не скрывали острых мечей.
Это были муф-славные монахи. Судя по медалям, эти двое были заслуженными монахами второго порядка. От таких надо держаться стороной. Разговор с ними обычно заканчивался поркой.
Выходной день. Для отдыха мы выехали на охоту. Можно побегать, повеселиться. Длинная линия загонщиков двигалась на запад между пней и коряг. Волки убегали от нас прямо на красные флажки. Мы бежали за ними стремительно, городская собака-робот вела нас. Один старый волк попытался перескочить флажки. Два повернули и бросились обратно в нашу сторону. Первый прыгнул и, ткнувшись мне в шею, стал нюхать и лизать ее. Второй упал на спину и забавно зашевелил лапами. Их выработанный тысячами поколений способ защиты предусматривал повиновение, проявление дружелюбия и слабости.
Охота выдалась удачной. Мы поймали и убили их всех.
Идти домой с тремя шкурами было тяжело, но приятно. Лара выскоблит шкуры, очистит мех и будет нам хорошее одеяло.
У порога я крикнул:
- Лара! Смотри, что у меня!
- Убил, - вышла и сказала Лара.
Я чмокнул ее в носик и подумал, что уже не люблю ее. От этой мысли стало тяжело в животе. Шкуры захотелось сжечь. Если бы не усталые ноги, то я не стал бы сидеть дома в молчании весь вечер перед тарелкой кислой капусты.
После капусты, попив чайку, захотел красоты. Только звезды дают представление в это время. Стоят, молчат. Красота!
Предвкушая удовольствие, вышел посмотреть и увидел черное небо, зарево. Что-то горит. Идти не хотелось. Но смутное чувство тревоги, перерастающее в нервную дрожь, заставило меня взять топор и трусцой бежать в сторону дыма и огня.
Издалека я увидел, как монах размахнулся, метя в крышу пластикового дома.
Топор ударил в середину пластиковой крыши коробки и остановился, застряв в обеденном столе. Сидящие в коробке монолы прыснули в стороны.
Бородатые славные монахи бегали по полю.
Деревня пластиковых коробов, шалашей и картонных коробок уже сгорела, ужасный дым распространялся от токсичного мусора, жирным толстым слоем покрывающего землю и задние дворы.
Вокруг валялись обрывки палаток, тлеющие кольца резины от машин. Земля была вся изрисована граффити.
Краска уходила на метр в землю. Убрать такую надпись можно было, только перекопав всю площадь. Вокруг суетилась бестолковая молодежь. Испуганный хор стариков в центре ритмично кричал: “Нет, нет, нет”.
Собака-робот была выпотрошена. На краю поля лежало несколько окровавленных тел. Мертвые или нет - было не понятно, проверять чего-то не хотелось. Трава по периметру была выкошена.
Вертолет с монахами был уже высоко в небе.
- Сволочи! – крикнул я вслед вертолету.
Утром выяснилось, что в деревню приходили монахи, и была небольшая проповедь, и проповедь та была о старейшинах, и детях, и послушании. И попросили монахи старейшин слушаться, поступать по правилам и заботиться о молодых. Еще попросили монахи всех старейшин уйти, а молодые восьмилетние подожгли дома.
Вернувшись, рассказал Ларе.
- Нравственные императивы отстают от прогресса. А может наоборот, стабильность традиций обеспечивала тепло в инкубаторе технологий? Теперь лысые курицы, не обремененные повседневными заботами, могут заботливо нести золотые яйца прямо на алтарь богу, - заметила Лара.
Я даже не пытался понять, о чем это она.
Красивый летний день. Облако зацепилось за верхушку горы и застыло. Все вокруг застыло. Казалось невозможно двигаться в этом спокойном и неподвижном пространстве.
Всё, как будто, приклеили прозрачным вязким клеем к панораме, изображающей небо и землю.
Не работалось совсем.
Петр ушел от нас пораньше. Следом ушла Марыся. Вернулись они вместе. Довольные.
Два охранника принцессы поманили меня пальцем.
- Велено доставить, - пробубнил один.
Холм, глина, проход между камней.
В этот раз меня провели через несколько комнат в большую сводчатую залу. Стены были из черного обсидиана и покрыты тонким белым узором, изображающим птиц и трав.
Посередине был бездымный очаг, черный стол, диван, кресла. В узорчатом кресле, завернувшись, точнее забинтовавшись в бархатную ткань, сидела Принцесса. Напротив сидела Лара. Они улыбались и пили из высоких прозрачных бокалов.
Я не изменился в лице только благодаря привычке не огорчаться и не радоваться. Это единственная тренировка, которую я получил в детстве, сидя на скучных уроках.
Каждый день лицо мертвеца перед строгим учителем помогало улетать в фантазиях очень далеко.
- Проходи, садись, - Принцесса показала на кресла напротив себя. - Я пригласила тебя, чтобы объяснить угрозы и просить о помощи.
Принцесса мягко водила руками. Сразу было видно, что она привыкла работать с большой аудиторией, а не с одним слушателем.
- Когда я увидела тебя, то сразу поняла, что только ты можешь помочь мне, - продолжила Принцесса, всматриваясь в мое лицо.
Она явно оказывала давление и очень не хотела это показать.
- Когда ты был маленький, ты очистил клочок земли от грязи и посадил там цветы. Это так тронуло меня. Мне показалось, что ты внутри не совсем такой как снаружи.
Я старательно смотрел на стол, чтобы не думать о детстве.
- Разве ты хочешь, чтобы твою родину залили мазутом и краской, раскопали и раскололи землю?
- Моя родина так, где вырастут мои будущие дети, - ответил я.
Внезапно я заметил среди кучи свитков и книг фотографию памятника. Бронзовый памятник с мечем в одной руке. У памятника было мое лицо. Молится, поди ж, на меня.
- Этому миру угрожают страхи. Они находятся у Синих гор. Там есть Глубокая дыра. Охраняют ее монахи. Мы видим ее, но не понимаем. Помоги мне.
- Лара, что ты тут делаешь? - спросил я, повернувшись боком к Принцессе.
- Видишь ли, я жила у Синих гор, я знаю дорогу туда.
- Лара согласна провести тебя туда, - уточнила Принцесса.
- И часто вы тут без меня отдыхаете?
Повисла пауза. Принцесса тихо вздохнула, глядя на Лару.
- Мы выходим завтра, - закончила Лара, глядя на меня.
Лара шла впереди меня. Я не любил ее уже, увы, но теперь перестал доверять. Легкий и прочный рюкзак немного сковывал, электрическое ружье било по ноге.
Мы шли уже целый день. Ели сухари, воду, печенье и шоколад, так темный полезный шоколад с изюмом. Отличное снаряжение у Принцессы. Где она его достает?
- Пришли, - сказала Лара.
Мы стояли у подножия большой горы.
- Нам туда не надо, сейчас возьмем левее и через сопку и все, - уточнила Лара.
Присели. Прошла минута.
Лара похлопала меня по плечу.
За сопкой треть горы странным образом обрывалась. В земле была гигантская дыра. Что-то вращалось там.
Вдруг, все внутри меня задрожало. Как землетрясение, но ритм ровный как будто тикают часы. День вокруг стал черно-белым, гравюрным, с очень четкими границами.
Прошло пять минут и все стихло. Появились цвета и оттенки.
- Я не пойду туда, - четко произнес я вставая.
Лара смотрела не понимая.
- Мы идем домой.
- Стой!
- Домой.
- Назад! Трус!
Я не любил Лару, уже. Я не доверял ей, увы. Я хотел избегать встречи с ней и даже избежать избежания с ней.
Она брела за мной метрах в трехстах позади.
Когда она вошла в нашу хижину, я уже спал прямой в пыльной одежде. Меня хватило только на ботинки.
Вечерний сход гуртовался у дерева. Дерево, точнее тотемный столб с ветками, было единственным, поэтому ни испанские румыны, ни канадские монолы не могли заблудиться. Монахи на такие сходы не ходили.
Глава уважительно начал прямо по делу и перечислил заслуги половины присутствующих, похвалил молодых, вдохновил приехавших и ничего плохого не сказал об отъезжающих.
Когда хорошее кончилось, пришлось просить сетевой разум присутствующих образумить юных бездарей, не терпящих выживания и препятствующих несытой стабильности. Глава выразительно посмотрел на Филиппо.
- Сдохнуть или победить, – возразил Филиппо.
Все разошлись.
Ночью к дереву пришел жрец и какие-то люди. Жрец танцевал очень долго и плохо. Наконец, из носа пошла кровь. Все вскочили вкруг.
- Сбудется?
- Ааа, - сказал жрец.
- Жрец сказал «Да», - пояснили монахи, загружая тело в вертолет.
- Он сказал «бля», когда споткнулся, - уточнил я.
- Нас никто не услышит?- спросил Кузя.
- О чем ты? – спросил, но понял я.
- Завтра у Веселого камня. Но помни, Бог может отвернуться от тебя, ты не знаешь, чем это кончится, - прошептал Кузя и, пятясь задом, ушел.
Ночью убили чуть больше, а может и чуть меньше, пятидесяти монолов и еще несколько местных.
Я прошел вдоль кустов, заборов и домов.
Я увидел ее и не пошел дальше.
Из принцессы выдернули все струны.
Я долго выбирал топор или нож. Остановился на ноже.
Пройдя около пяти километров, я свернул вдоль оврага и вышел на обрыв у Веселого камня.
С обрыва был виден воздух и луна, его освещавшая. Полнолуние.
Человек в темном вышел из тени камня.
- Я видел , ты смеялся над нашей верой представляемой нашими славными монахами. Наверное, ты думаешь, что ты можешь жить и без бога.
- Нет, я думаю, что бог с нами, но лишь наблюдатель и судья. Я надеюсь не дать ему шанс судить меня до смерти, - я улыбнулся. - А после смерти меня нет. Что там бог делает сам с собой, меня не интересует.
Человек в темном покачал головой.
- Все просто, бог трудится непрерывно и обновляет тебя каждый день. Без него ты бы просто разрушился и перестал существовать. Чтобы ты не умер завтра, мы помолимся за тебя сегодня. Зайди к вечерней могиле, помолишься об обновлении. А как ты обновишься, с болезнью или без, это бог сам решит, если сам не помрешь.
А сейчас скажи мне, могу ли я чем то тебе помочь?
- Я решил уйти, - ответил я. - У меня нет сил изменить и нет надежды терпеть. Ваш быт и бог меня достал.
Человек в темном поморщился и отложил косу, которую держал за спиной.
- Приходи завтра вечером сюда.
Пахнуло сыростью и смертью. «Как-то неприятно все это», - подумал я, вдувая жизнь в воздушный шарик, оставшийся со дня рождения Лары.
Но запахом дышит
маленький кошечкин нос.
Фелиппо вытесывал из камня божков и молился им. Наверное, о кусте или приносимой им женщине.
Долготерпеливое выливание времени в песок.
- Не уходи, не уходи! - где-то внизу надрывно плакала и кричала Лара.
Вспомнилась.
Темная, темная ночь наступила внезапно. Кочевники вели меня на ощупь вдоль стен каменного прохода. Узкая тропа вела сквозь гору к новому миру. Где люди мощные, где много воды, еды, веселых девушек. Там живут богачи, у которых есть все и даже много золота, а раз есть золото, то они конечно умны. Ведь богатство не может быть у глупых.
Тропа закончилась обрывом. «Прыгай, бог с тобой», – сказал шаман и указал на пропасть.
Я поглядел в сырость и холод. Захотелось остаться.