МОРЕ 3-4 главы

Ангелина Никулина
Глава 3
Сегодня мне приснился папа. Он не снился мне, когда был человеком, а когда превратился в рыбу, приснился сразу. Во сне он пальцами рисовал по нашей бочке, обволакивая ладони в котёл, в котором вместо пепла от вырезанных ракушек волшебно сияла синяя-синяя краска. Такой синий бывает только перед дождём. Утро было пасмурное и ветреное. Я вдруг вспомнила, что у меня вчера появилась Лиля, и как-то сразу стало легче.
Вошла папина мама, проверила, плотно ли закрыто окно, глаза её снова были красными.
- Отца нашли, похоронили уже. 
- Как нашли? –…и стало так обидно за папу и за себя, но я не плакала больше.
Папина мама повертелась вокруг комнатушки, в которой папа, будучи жив наклонялся, чтобы не коснуться люстры с алыми пластмассовыми висюльками, а папина мама стояла сейчас над самой люстрой, как над короной, и казалась мне злой морской старой престарой королевой.
- К тебе какая-то девчонка прибегала, красивая, но уж больно на вертихвостку похожа, сказала, что будет ждать тебя у бочки в три часа. Не пойдёшь!
Неужели эта старуха до сих пор не смогла сообразить, что ещё никогда её слово не становилось для меня запретом, что ещё никогда её ласки, которые больше теперь похожи на сновидения в далёком детстве, не тронули самого моего сокровенного. Я просто промолчала, она посчитала, что я учла её слова и приняла за должное и обязательное. Я взглянула на наручные часы. Теперь всё время вспоминаю широкую отцовскую спину, как тёмную скульптуру в воде, когда гляжу на стрелки.
На бочке я была уже в час дня. Всё как обычно: слушала море, поглядывала на старый заброшенный маяк, у стен которого без толку маячил туда-сюда Смотритель маяка, жевала волосы. Хотя сейчас Смотритель тащил трехлитровую банку с морской водой к себе в избушку. Он, кстати, часто так делал. Никогда не задумывалась, зачем он это делает, а сейчас почему-то подумала.
Смотритель вчера тоже сидел на бочке. Об этом свидетельствовали апельсиновая оранжевая цедра, которая совершенно не вписывалась в картину тёмного мокрого коричневого песка, редкой не красивой примятой травы, и серых булыжных камней со дна моря. Лежали они себе, эти оранжевые пупырышчатые кожурки, и мне казалось, что им ужасно одиноко. Море принесло цветок - это пион с нашего сада. Вероятно, папина мама пустила по воде пионы, в дань папиной памяти. Странно она приняла его смерть. И у людей очень странное понятие о смерти. Её боятся. Какой это ужас, всю Жизнь страшится того, что будет только после этой Жизни. Наверное, нет ничего хуже, чем переставать чувствовать и дышать, вдыхать кислород, переставать говорить и слышать. Переставать,  просто переставать быть. Всё ничто по сравнению с этим страхом для людей. Нет даже хоть какой-то мысли, чтобы ухватиться за неё и жить ею. Нет мысли о том, что смерть может стать нечто иным и новым, что смерть не обязательно плоха.     Люди думают о смерти, как о самом страшном, что может случиться. К ней ведёт самое плохое, что есть в жизни. Болезни, страдания, несчастные случаи, но не только, ещё… Счастье. Я, когда мне надо будет умирать, хочу умереть от Счастья, как моя мама. Папа рассказывал, как она взяла меня на руки, ещё страшненькую и крикливую, только-только появившуюся на свет, взглянула на меня. Она успела улыбнуться и  перестала дышать. Умерла от Счастья. 
Когда большая стрелка ещё не успела подобраться к двенадцати, а маленькая к тройке, пришла Лиля, с рыжей косой, в белом длинном сарафане и босиком. Свои красные туфли она держала в руках. Она улыбнулась мне, и, вспомнив, вчерашнее моё заявление про то сколько поп умещает бочка, села на песок, подобрав полы сарафана. 
- Я сегодня увидела, как вытащили тело мужчины из воды. – Сказала Лиля.
Я вздрогнула.
- Ты покажешь мне свои картины? – я поспешила перевести тему разговора.
- Конечно, покажу. Пойдём?
- Пойдём! Только сначала давай встретим корабль?
Лиле затея не очень понравилась. Она сначала замялась, но натянула улыбку и пошла за мной.
Мы вскарабкались на огромный чёрный камень, за метров двадцать от берега. Чуть левее располагались шхуны и катера, они казались одинокими и пустыми. Там где кончалось небо и начиналось море, виднелась еле заметная серая дымка. Я всегда считала, что такой далёкий туман - предвестник шторма, сильного шторма, разозлившегося. Справа от нас шумно работали портовые служащие. Пятеро находились в воде и что-то устанавливали, ещё пятеро на берегу – они командовали.
- А откуда должен прийти корабль? – спросила Лиля, собирая свои рыжие волосы.
- С южной стороны.
Лиля огляделась и вопросительно посмотрела на меня. Я недовольно вздохнула и указала пальцем в сторону скалистой бухты.
- Юг - там!
- А он большой? Корабль?
- Ты увидишь.
- А кто-то должен приплыть?
Я немножко раздражилась. Решила отмолчаться. Прошло около пяти минут. Молчала Лиля, молчала я, только раз решилась взглянуть на неё исподлобья. Она сосредоточенно всматривалась в одного из рабочих. Он был в воде и иногда нырял, потом выныривал и кричал:
- Прочно! – или срочно, или не очень! – в общем, было не разобрать.
- Нет корабля. -  Вздохнула я. 
- Может, из-за шторма?
- Да. Пойдём.
- Уже? – расстроено произнесла Лиля, и в это время из воды снова выпрыгнул рабочий и крикнул.
Я скатилась с камня. Подул холодный порывистый ветер, и рабочие в воде немного пошатнулись.
- Сегодня шторм будет ого-го! – воскликнул один из них и громко рассмеялся.
- Чего смешного-то? – недовольно промямлила я под нос и поспешила из порта.
- А ты кого-то ждёшь? У тебя папа моряк, да? – Лиля догоняла меня, чуть ли не бегом.
Я снова решила промолчать, внимание моё привлекли две чайки, которые кружили вдвоём над берегом и громко кричали. Небо серело на глазах, и птицы чувствовали шторм. Они тоже волновались за корабли, не успевшие причалить. 
Мы вышли на дорогу, и Лиля повела меня к себе. Стало спокойнее, только деревья в садах скрипели и шумели от ветра, и ещё Лиля щёлкала каблуками.
В доме её было просторно, светло и радостно. Совсем не как у нас. И вся мебель светлая, и пахло очень вкусно. У нас пахло папиным деревом, кухней и бабушкиными мазями, а у Лили чем-то иным, новым. Не цветами, и не морем, и даже не духами, как-то по-своему  вкусно.
- Я живу с мамой. – Сказала Лиля, и впустила меня к себе в комнату.
Хорошо обставленная огромная спальня, с кроватью, которую я видела только в книжках про принцесс. Вздымающиеся занавески. А за ширмой я обнаружила чудо. Много разной величины картин и столько яркого цвета, столько красок. И такой потрясающий запах!
- Нравиться? – Лиля подошла к мольберту, сдёрнула материю и взяла чистое белое натянутое полотно.
- Иди сюда.
Я пару раз споткнулась, пока дошла до Лили, потому что не смотрела под ноги, а разглядывала картины. Лиля смеялась, и раскрывала коробочки с краской. Они так приятно издавали «щёлк», когда открывались, и их запах был таким сладким, приторным, даже немного пряным.
- Это масло. Дай свою руку.
Лиля взялась за мою руку своей аккуратной белой ладонью и потянула её к красной коробочке, я одёрнула свою руку и спрятала за спину.
- В чём дело?
В одно мгновение я стала походить на перезревшего помидора, нащупала губами волосы и отправила их в рот.
- Понятно.
Лиля улыбнулась. Она взялась за мои плечи и повела в небольшую мраморную комнату, очень светлую, белую, с зеркалами и вычищенной до блеска ванной. Всучила мне в руки мыло, оставила полотенце и вышла. Я начала отчаянно намывать свои руки.
Когда я вернулась, Лиля разложила на столике кучу бутылочек с лаками. Я выбрала бежевый. Пока Лиля приводила в порядок мои ногти, я уже немного освоилась и стала разглядывать стены.
- Кто это? – спросила я, указывая на портрет красивого рыжего, как Лиля, парня.
- Это мой брат – Эрнст.
- А это? – это моя мама.
- А где она?
- Готовит нам обед.
- Ой, нет, нет… я на обед домой побегу. Я… я…
- Зря, у нас будет пирог с мясом. Я рыбу терпеть не могу, и мама тоже не любит.
- Я тоже!
Если внутри человека есть такой счётчик, который измеряет радость, то, наверное, в ту секунду, когда я услышала, что Лиля не любит рыбу, стрелка его достигла самой высшей точки, а вот Лиля отреагировала более сдержанно.
- У нас вся семья её не любит. Останешься? – спросила Лиля и прекратила все манипуляции с моими ногтями.
Я обсмотрела свои руки, никогда ещё они не были такими ухоженными и аккуратными.
- Спасибо.
- Не за что. Рисовать?
Больше всего мне понравилось совать пальцы в краску. Ощущение такое, словно ты касаешься чего-то очень красивого, но запретного, от этого и радость, и восторг. После пальцы выглядят так, как будто я родилась с такими, ярко-желтыми или едко-синими. Так было здорово! Что касается рисования, то у Лили линии получались точнее, ярче и уверенней, у меня же – мазня. Я расстроилась не сильно, потому что мы рисовали дерево, и Лиля разрешила мне влезть в зелёную краску и «начинать оживление осины». Листочки – это легко, нужно было просто пальцами утыкать коричневые ветви, нарисованные тонкими пальцами Лили. На нашей картине получилось два солнца, потому что, и я и Лиля по случайной оплошности обоих художников, как-то не заметно отбирали поочерёдно друг у друга жёлтую краску. Моё солнце больше было похоже на расплывшуюся, на сковородке яичницу, но Лиля сказала, что оно прекрасно, правда, она странно улыбалась. Я взглянула на девушку и расхохоталась. Лиля недоумённо на меня посмотрела. Во-первых, правая её щека была вымазана в коричневый цвет, и она работала, высунув язык чуть ли не касаясь его кончиком носа.
- Лиля!- закричали на веранде.
- Пойдём мыться! Обед! – закричала Лиля и побежала в ванную.

- Нет, это просто уму непостижимо. Я всегда знала, что мой сын – один из самых бестолковых людей, которых я знаю, - мама Лили, полная, румяная красивая женщина сидела во главе стола и размахивала руками. Голос у неё был очень громкий и резкий, но при этом, не раздражал. Над ней как корона возвышалась копна каштановых волос, которые огибал красный платок. Глаза горели, а губы иногда становились тонкими. – Ты ешь, ешь детка… - она снова вывалила мне на тарелку огромный кусок пирога, я с тем-то еле справилась. Лиля усмехнулась, заметив, как я скорчилась, схватившись за живот. – Какая ты худая, Бог мой. Ну и хорошо. Бестолковый! Наш Эрнст, тюфяк, набитый мозгами, с которыми он не знает что делать.
- Спасибо вам, но, мне пора.
- Как? Уже?  - воскликнула Лиля.
Я невольно улыбнулась. Мне нравилась мама Лили - Эльвира. Она оказалась очень взбалмошной и необычной женщиной, к тому же, очень живой.
- Если девочке пора домой, не смей её задерживать. Все лишние слова, все лишние мысли и страхи - они у вас от отца. Только Эрнсту ко всему прочему добавилась ещё его неуёмная любвеобильность. Ну, скажи мне? Пятый ребёнок? Это не слишком ли? Опять мне не спать ночами, пока это очередное чудо с рыжими волосами не подрастёт. А хотя, кто его очередная пассия? Латышка? Ну, хоть, латышка, может, теперь родиться мальчик, а?
Она ещё немного причитала, поправила волосы, при этом губы у неё сжались так, словно она сейчас заплачет.
- Он приезжает завтра. Эрнст, со всем своим выводком.
- Мам! это твои внучки.
- Да! Я в возрасте сорока восьми лет бабушка пять раз. Не знаю, гордиться или за голову хвататься.  Кто твои родители, детка?
Мама Лили взглянула на меня с искренним интересом.
- У меня нет родителей.
- Ах! какой кошмар, прости меня! А что, что с ними случилось?
- Мама! – Лиля разнервничалась.
- Мама умерла от счастья, а папа утопился.
После за столом уже никто не проронил и слова. Обед затянулся, и мне уже необходимо было вернуться домой. Лиля отправилась меня провожать. Я несла под мышкой нашу картину с двумя солнцами.
- Прости, если чем-то мы тебя обидели.
- Нет, всё хорошо. Мне очень понравилось. Дальше – я сама…
Лиля стояла, прижав к груди свои туфли, ноги её тонули в песке, а я шла, сутулясь. И внутри было радостно и светло, что-то случится, что-то очень хорошее.  Я чувствовала. И ещё я очень полюбила Лилю.

Глава 4
- Я садовником родился! Не на шутку рассердился. Все цветы мне надоели, кроме…Розы.
- Ах! влюблена! – воскликнула я.
- В кого?
- В Тюльпана!
- Дина! Дина! Просыпайся! Время – восемь утра… нужно за молоком сходить, вымести веранду, ночью был ветер, никто не соизволил закрыть дверь, в песке вся веранда!
Я лежала с открытыми глазами и смотрела в потолок, думая о том, что мне приснилось. Поднялась с постели, за окном не было жарко, даже прохладно и флигель противно предвещал о шторме, поддаваясь неровным порывам ветра. Я взглянула на картину, стоящую в углу, потом на свои руки с аккуратными ногтями и стало радостно и тревожно, потому что чувство, что что-то произойдёт,  меня не покинуло.
- Что? Чего ты сидишь, каменная? – снова в дверном проёме появилась папина мама.
Я молча отправилась умываться. Послышался гул приближающегося парохода. «Эрнст с выводком» - вспомнила я, но тут же отбросила эту мысль. Гражданское судно прибывает вечером, это военный крейсер. Сегодня даже умываться было как-то приятнее, хоть и вода была ледяной, папина мама гремела посудой. И через десять минут запахло жареным хлебом с яйцом.
- Дина! Давай быстрее, сбегай за молоком.
Она снова натянула на меня, как на маленькую зелёный свитер, и я пошла, чуть ли не на другой конец улицы, за молоком, к одной приятельнице папиной мамы.
Навстречу с литровой банкой молока шёл Смотритель. Ему было не столь нужно молоко, сколь трехлитровая банка для морской воды. Приятельница папиной мамы была щедра на стеклянную посуду для Смотрителя. Этот человек никогда в жизни не изменится, наверное, он дошёл до пика старости и теперь даже смерти не ждёт, а просто живёт и всё так же плетётся от маяка к бочке, к порту, за молоком, к нам…и снова к маяку. 
- Здравствуй…  - сказала я, а Смотритель только растерянно кивнул.

После обеда я пошла к морю, уселась на бочку и увидела, как у берега, толи пришибленная, толи с повреждённым крылом сидит, не шелохнувшись, чайка. Я всегда их боялась. Эти птицы мне казались одичалыми и хитрыми, хуже стервятников: ни грации в них, ни красоты. Только в полёте они красивые, и то, кричат так, словно повсюду мрак и холод. А сейчас я впервые почувствовала, что мне жалко птицу. Я подняла её, и при этом не было чувство отвращения или страха. Она живая, теплая, трепещет. Море беспокоилось, собирался шторм, и небо пугало, чёрно-синее и только к горизонту светлело. Кажется, у нас здесь погода всегда такая, прештормовая.
- Что мне с тобой делать? – спросила я у чайки и посмотрела в сторону маяка, Смотритель копошился в песке у входа. Я поспешила к нему.
У Маяка всё скрипело и шумело. Скрипел флигель, калитка, шелестел целлофан в разбитом окне, на вершине маяка постукивала какая-то деревяшка, служившая флигелем, о прожектор, и Смотритель пересыпал муку из одной банки в другую, через ситечко. 
- Чего тебе? – он спросил без грубости, спокойно и тихо, только разок взглянул на чайку, - что с ней?
- Не знаю. Она повредила крыло, кажется.
Смотритель тяжело поднялся, только сейчас я заметила, какой он был маленький и пухленький, а кажется таким иссохшим стариком. Он вошёл в свою маленькую избушку, подле маяка  и исчез на минуту, потом высунулся в окно.
- Проходи, чего ты там стоишь?
Я ещё раз взглянула на маяк. Вблизи он казался более устрашающим, чем издалека. Я вошла в избушку. Здесь было очень тепло, даже душно и пахло морем, но таким морем, в котором история: пахло сетями, пахло рыбой, солёной водой в десятке трехлитровых банок под скрипучей кроватью Смотрителя, пахла фляжка, одиноко лежащая среди всяких бумаг и фантиков на узком подоконнике. Сквозь маленькое окошечко глядело море. Только море… и кусок серого неба. На маленькой полочке у входной двери связка ключей и вместо брелка засаленные деревянные ракушки, вырезанные моим отцом, и ещё пожелтевшая газета с фотографией красивого юноши с лучезарной улыбкой и огромными, скорее всего, тёмными и очень добрыми глазами. В домике было чисто, но кажется, так хрупко. Вся эта обветшалая мебель, косо висящие картинки вышитые кем-то, и ещё таким нежным казался цветок в горшке на столе у окна, нежным, и даже немного неуместным.
- Положи её на кровать. Только вот, постели. - Смотритель протянул мне мягкую тряпицу, тоже пахнущую морем.
Почему-то я вспомнила Корсара. Смотритель сел на кровать возле чайки.
- Когда-то твоя мама принесла мне птицу.
 -Моя мама?
- Да, принесла,  такую же, только со сломанным крылом. А у этой просто хандра, она старая уже, - ну всё, беги. Пароход вот-вот придёт.
- Нет, расскажите мне про маму.
- Она была красивая…
- Я знаю, нет, расскажите что-нибудь другое.
- Иди… мне больше нечего рассказывать… и…
- Что?
- Ай, ничего…иди, и закройте окна плотно, сильный будет шторм.
- Хорошо.

Мы с Лилей сидели в порту и швыряли камушки кто дальше. Лиля сегодня тоже была растрепанная, как и я, не причёсанная, в засаленном свитере, потёртых штанах и  кроссовках, у одного из которых вот-вот отлетит подошва. Тем временем из парохода уже выходили люди. Мы ждали Лилиного брата, Эрнста, с выводком. Лиля ждала брата без энтузиазма, даже не смотрела в сторону только что прибывших пассажиров, зато там ходила туда-сюда очень грузная и яркая, в алом платье с синей накидкой на плечах, Эльвира, Лилина мама. Она нервничала и переживала, поглядывая на пароходный лестничный спуск, откуда должен был спуститься Эрнст.   
- Лиля, слушай дальше! – я потрепала Лилю за плечо.
- угу… - произнесла она.
- И вот, я в темноте и кто-то мне кричит, сверху, знаешь, такой голос бывает, когда голову в полупустой чан засунешь и покричишь. Вот, мне таким голосом кричат: «Я садовником родился, не на шутку рассердился, все цветы мне надоели, кроме Розы…» Тут я, счастливая, кричу в темноту: «Ах, влюблена!»,  мне: «в Кого?»…
- Тюльпан! – вдруг закричала Лиля и посмотрела в сторону пассажиров. -  Тюльпан! Не может быть!
Она громко расхохоталась, и, бросив оставшиеся камушки в сторону, спрыгнула с нашего места и помчалась к двум мужчинам, один из них был Эрнст, а второго я не знала, но он мне показался знакомым. Это и был Тюльпан. Высокий, светловолосый и статный Тюльпан.
- Лилька, привет! Какая ты стала! Прямо, леди! – приветствовал ее Тюльпан. 
После тёплой встречи Лиля потащила меня к себе. Она шла и слушала Тюльпана, который рассказывал, про какой-то корабль, тайну и далёкое плавание. Эрнст держал под локоть мать и объяснял, что все его дети с женой, остались дома. Эльвира была не рада, и не стремилась показать обратное. Она очень хотела увидеть внучек. Ветер усиливался, а я плелась за всей этой свитой и уже хотела не заметно свернуть и отправиться домой, закрывать окна, но Лиля следила за мной, чтобы я не улизнула. 
Расположились на веранде, даже было плевать на ветер, который иногда мешал услышать друг друга. Я уселась в самом уголочке, и поглядывала на Эрнста, у которого волосы были ещё рыжее Лилиных. Иногда я смотрела на Тюльпана. Он много курил и улыбался, Лиля крутилась вокруг него.
- Тюльпан! А это моя подруга Дина.
- Дина? А вы тоже поедите с нами?
- Куда? – вдруг вмешалась в разговор только что вошедшая Эльвира с разрезанным сахарным, алым арбузом на подносе.
- Мамочка, мы собираемся в поход, морской поход! Представляешь, Тюльпан всё устроил.
- Кто мы?
- Я, Эрнст и Тюльпан.
- Так, тогда, Диночка, я буду умолять тебя, чтобы ты тоже поехала с этой троицей.
Я, точно знающая, что никуда не поеду, только улыбнулась. Я не могла говорить. Меня стеснял Эрнст, Тюльпан и даже Лиля.
- Да! Дина,  мы выплываем со старого порта, утром, в шесть! – весело сообщила Лиля.
- Но, я… как это? Куда?
Тюльпан заегозил на стуле, тяжело вздохнул и сказал:
- Думаю, Лиля нужно сначала всё объяснить человеку и вежливо пригласить.
- А я думаю, что нам нужно скорее набить свои желудки и спать… - Эрнст пододвинул к себе чашку с супом, но Тюльпан сделал вид, что не заметил этого.
- Завтра за нами приедет один мой знакомый и отвезёт нас в старый порт, там нас ждёт корабль.
- И всё?  Осмелилась спросить я, в ожидании лучшего объяснения.
- Всё. Остальное мне и самому не известно. – Он развёл руками и поджал губы.
- Вот-вот! – покачала головой Эльвира… - после этих ваших «самому неизвестно», у моего сына снова новая пассия и ребёнок.
Засмеялись все, кроме меня и Эрнста.
- Ты местная? – спросил Тюльпан, - да, местная, по тебе видно. – Ответил сам же Тюльпан, не дожидаясь ответа.
- Почему? – спросила Лиля, - почему видно?
- Решай сама. –  Тюльпан обратился ко мне, хватаясь за ложку.
После ужина, на котором я продолжала чувствовать себя не ловко, я отправилась к бочке. Уже смеркалось, и море было взволнованное, тёмное и опасное.  Закат становился тусклым перед штормом. Толи его скрывали дальние взбунтовавшиеся волны, толи серый грозный туман нависал и поэтому он становился таким. Я уселась на бочку, волосы были сладкие от арбуза. Даже немного замёрзнув, я продолжала сидеть на бочке, подобрав под себя ноги. Было в этом что-то такое хорошее, успокаивающее, что казалось, предложили бы мне застыть здесь статуей, я бы согласилась.
Когда стало совсем темно, я почувствовала шаги за спиной.
- Часто здесь сидишь? – спросил Тюльпан. Голос его был совершенно другой, мягкий, ненавязчивый, совсем не такой как за ужином.
Я кивнула. Он сел рядом на песок. На нём была куртка, от которой пахло бензином и сигаретами.
- Люблю море ночью. Смотри, какое…
- Тёмное, загадочное. - Ответила я.
- …и беспокойное, но это из-за шторма,  хотя я думаю, до нас не дойдёт.
- Я тоже… - отозвалась я, и Тюльпан исподлобья посмотрел на меня. У него были добрые глаза, мягкие, ненавязчивые, даже хотелось смотреть в них непрерывно.
Вдруг море, которое было чёрным, осветилось синим светом прожектора с маяка.
- Он ещё жив? – спросил Тюльпан, посмотрев в сторону света, при этом лицо его было бледным, а глаза удивлённые.
Красивый. Темные, взъерошенные волосы, черноглазый. На шее его пульсировала еле заметная вена. А ровные, немного полные губы, подёрнулись, когда он о чем-то задумался.
- Вы про смотрителя маяка? – я ответила на его вопрос,  помедлив.
Тюльпан кивнул.
- Да, сколько себя помню, он всегда был здесь Смотрителем.
Тюльпан опустил голову. Он вдруг заволновался, стал сжимать ладони в кулаки и неуклюже потоптался на одном месте.
- Не холодно? – спросил он.
- Немного…  - ответила я.
- Может, навестим старика?
- Вы его знаете, да?
- На ты, Дина! Давай, на ты! я не так уж стар, мне тридцать один.
- Ну да… – я улыбнулась.
Мы немного помолчали, потом он, вздохнув, сказал:
- Да. Я его знаю. Слушай, а как мне найти Лукаса, ты, наверное, не знаешь… его вообще зовут Леонид, но мы его звали Лукасом.
- Пойдём, пойдём к Смотрителю, и вправду, холодно.  - Я соскочила с бочки.
- Ну, хорошо! Жалко, что ты не знаешь Лукаса. 
На часах было около часа ночи, я наблюдала за тем, как Тюльпан и Смотритель долго изучают друг друга взглядом. Потом они крепко обнялись и долго беседовали на улице. Моя чайка всё также лежала на кровати, завёрнутая в тёплый шарф, от которого пахло консервами, верно, старик кормил её. Рядом лежала газета, которую я сегодня увидела днём, и на меня смотрел с пожелтевшей фотографии к статье, уже знакомый Тюльпан. 
Когда до отъезда оставалось ещё около часа, Тюльпан привёл  меня домой. Папина мама спала, и мне пришлось забираться через окно. Смотритель оказался не прав, скорее всего, он предчувствовал не бунт моря, а нечто иное, например, встречу с Тюльпаном.  Шторм, вопреки предсказаниям старика, до нас так и не дошёл и ветер успокоился. Было тихо и даже теплело.
- Тюльпан! – окликнула я его, он обернулся.
- Лукаса нет. Он умер.
- Как? Он же был ещё молодой.
- Он утопился… совсем недавно.
- Неужели? А как же? я не видел его двадцать лет. А его жена? – и в глазах Тюльпана сверкнул странный огонёк. Надежда и волнение….
- Она умерла.
Тюльпан тяжело вздохнул.
- Давно?
- Да
- Она была очень красивой. Я вместе с ними прибыл сюда двадцать лет назад, правда, сразу уехал.
- Правда?
- Да, а что? Её звали Ундина, Дина!
Вдруг Тюльпан странно посмотрел на меня.
- Ты их дочь!  Ну как же я сразу не догадался?! – он схватился за голову и странно улыбнулся, в темноте был виден его высокий стройный силуэт.
 - Ну что ж, мне пора. Дина, удачи. – Но прежде чем уйти мы ещё долго смотрели друг на друга, пока я с улыбкой не кивнула ему.
Тюльпан удалялся медленно, пиная песок, небрежно всунув руки в карманы. Далеко шумело море, уже как в ракушке, чувствовалось, как шторм обходит стороной. Тоже ощущение, которое знают не все. Я стояла, как в клетчатом махровом плаще до пят, провожала Тюльпана. Вдруг, тоска, ужасная, почти слёзная, затем накатило что-то похожее на отчаяние. Я услышала запах рыбы, которую снова нажарила папина мама.  И захотелось выпорхнуть из этой комнаты, как из клетки.
- Тюльпан… - сдавленно, шёпотом позвала я… - конечно, он не услышал…-  Тюльпан! – мой голос нарушил тишину, силуэт резко обернулся и застыл.
Я скрылась в комнате. Руки тряслись, ноги дрожали. А я уже складывала в папин походной мешок вещи, не забыла все папины подарки и мамины камушки. Быстро вбежала в комнату папиной мамы, взглянула на нее, крепко спящую, и стащила с тумбочки свою подвеску с алым камнем.
Вместо подвески оставила записку:
« Меня ждёт корабль, что будет дальше, самой неизвестно. Дина».