По вечернему проспекту, рассекая пеструю, праздную толпу, не спеша, с достоинством, шли два маленьких, юных постовых милиционера. Отчаянной отвагой светились их проницательные глаза. Они с гордостью поглядывали на проходящих мимо длинноногих красавиц, время от времени понимающе обмениваясь взглядами между собой.
- Дывись, Кузьма! – сказал один из них, носивший фамилию Педренко, тронув за рукав своего напарника.
- Где?
- Да вон же! Вон!
- Ну и что?
- Да ты дивись, якие у него глаза!
Глаза у субъекта, на которого указывал милиционер, высокого, худого, сутуловатого парня, в линялой лыжной шапочке, натянутой, несмотря на лето, по самые уши, действительно были не совсем обычные. Они светились. Да, да! Светились! Словно внутри были маленькие лампочки.
- Дьявольщина! – грязно выругался Кузьма, округлив глаза. Милиционеры быстро догнали странного парня. Педренко бесцеремонно дернул незнакомца за рукав.
- Документы!
Незнакомец поднял голову и посмотрел в глаза милиционеру. От этого взгляда по коже того пробежали мурашки. Глаза странного человека были без зрачков.
- А что он натворил? - Спросила подоспевшая шустрая старушка с огромной сумкой, из которой торчала тощая куриная нога.
Парень отвел руку постового, неожиданно с силой оттолкнул его, отчего упала со стоном почему-то шустрая старушка, развернулся и, неуклюже переваливаясь, побежал к темной арке.
- Вызывай ППС! – крикнул Педренко, бросившись в погоню за странным прохожим. Впоследствии, Кузьма будет утверждать следователю с полной уверенностью, что прошло всего от силы две или три минуты, с того времени, когда он, сообщив дежурному по рации свои координаты, забежал в арку. Волосы на его голове под фуражкой встали дыбом. На земле, у него под ногами, невдалеке от валяющегося в нелепой позе безжизненного милицейского тела, лежала с открытыми глазами голова его друга, Педренко, без фуражки.
***
Слух о страшном убийстве постового милиционера быстро распространился по всему городу, обрастая новыми ужасающими подробностями. В прокуренном баре «Детство Зямы» сдвинув столики, сидела живописная компания: человек десять небритых крепких парней, в камуфляжной форме. Некоторые были со свежими бинтовыми повязками. В углу пирамидой стояли костыли. Рассказывал один. Остальные молча пили пиво, курили и слушали.
- …вырубал с одного удара. У нас с ним никто не связывался. Он молчун был. Ага. Я сам видел, как у одного албанца он снес башку. Напрочь. Одним ударом. Удара самого я не видел, но точно видел, что ножа в руке у него не было. Он ребром ладони снес башку албанцу. Или сербу. Ага! Напрочь! Подпрыгнул метра на два вверх и снес! Этот серб сзади хотел на него напасть. Я даже крикнуть не успел, как он башку ему снес. И как ни в чем не бывало пошел дальше. Нервы железные. Он все время в черных очках ходил. Я зуб даю, это он.
- Может, это конфу? – спросил угрюмо один из сидевших
- Я, наверно, не знаю конфу! – обиделся рассказчик, усатый парень с перевязанной головой. - Это вообще, если хочешь знать, не единоборство. Это убийство. Его потом арестовали. Расстреляли, наверное. Я уже тогда раненый был, – он вдруг нахмурился, стал принюхиваться. – Мордвин! – воскликнул он возмущенно. - Опять ты навонял?
- Я не вонял! – откликнулся, сквозь общий хохот, бритый наголо боец.
- Не наливай ему больше пива! – распорядился усатый с наигранной строгостью.
- Простите, а где это было? – вдруг раздался хриплый голос из-за спины усатого.
- Что? – грозно оглянулся тот. За его спиной стоял долговязый парень в черных очках, в вязанной лыжной шапочке, натянутой по самые уши.
- Ну, вот, вы рассказывали про парня, который голову снес сербу.
- А в чем дело? Я разве сказал, что сербу?
- Ну, албанцу…
- А зачем тебе?
- Надо.
- Косовска-Митровица. Недалеко от Приштины. Там наша часть стояла. А ты собственно – кто?
- Да нет. Я так… Парень успокаивающе поднял руки, отступил в темноту.
- Нет! Так не пойдет, парень. Ты сейчас скажешь, зачем тебе это! – угрожающе привстал усатый. Следом за ним привстали остальные.
- Этот боец - брат мне. – Сказал тихо долговязый. Все сразу сели.
***
В палате он лежал один. Медсестра Жанет, смуглая стройная девушка из Марокко, всякий раз делая ему очередную инъекцию, поражалась тому, какая у него толстая кожа.
- Лучше будет, если он умрет здесь. – Сказал ей как-то раз задумчиво седой врач, австриец Ульрих Похердаун. – По крайней мере, он не увидит своего позора.
Все давно знали, что Гомес Соплейн, сержант иностранного легиона, приговорен трибуналом к расстрелу за мародерство и убийство мирного жителя. Приговор должен быть приведен в исполнение сразу, как только Гомес придет в себя и сможет самостоятельно встать к стенке. Кое-кто считал, что он уже давно пришел в себя, после побоев, но умело ушел в несознанку. Поэтому возле реанимационной палаты, где лежал Гомес, на всякий случай выставили круглосуточный пост. Мулатка Жанет успела влюбиться в сержанта Соплейна и подолгу задерживалась в его палате, якобы по своим медицинским делам. А на самом деле она подолгу любовалась изможденным лицом Гомеса, нежно поглаживая его руку, и молила Бога о том, чтобы он спас от смерти этого прекрасного юношу.
В день святого Малахая, когда в палатах после отбоя наконец-то затихли стоны раненных и бесконечные метафизические споры, дверь реанимационной приоткрылась, и в нее тенью проскользнула высокая сутулая фигура. Вошедший подошел к кровати и, осветив лицо лежащего сержанта лучами своих глаз, склонился над ним. Что-то бормоча себе под нос, он достал из недр одежды небольшую ампулу, вставил ее в ухо Гомесу. Тот сразу открыл глаза, удивленно и неподвижно уставился на склонившегося к нему человека.
- Лого! – прошептал он, наконец, разомкнув потрескавшиеся губы.
- Я не мог тебя найти! - виновато сказал Лого. - На нашу базу в Гималаях упала шальная бомба и разбила все приборы.
- Меня приговорили к расстрелу. – Сказал Гомес грустно.
- Это ничего, – ответил Лого. – Не переживай. Я знаю, ты не виноват. Теперь я сменю тебя здесь, а ты поедешь домой. – Он осторожно приподнял Гомеса за шею и посадил его на кровати.
Гомес вдруг неожиданно для себя расплакался. Плечи его затряслись в беззвучных рыданиях.
- Все хорошо, братишка! – Лого погладил его по плечам, взъерошил и без того взъерошенные волосы. – Неужели ты подумал, что я бросил бы тебя здесь? – Он стал доставать из сумки какие-то темные продолговатые предметы с проводами и уверенными точными движениями прикреплять их к телу Гомеса с помощью липучек и многочисленных ремешков.
- Знаешь, что самое прекрасное на этой планете? – спросил Гомес, немного успокоившись.
- Женщины? – спросил Лого, не прекращая работы.
- Нет, – улыбнулся Гомес. – Музыка! Хотя женщины тоже прекрасны… Ты уже слышал их музыку? Нет? Это просто что-то необыкновенное.… Знаешь, Лого, кажется, я буду очень скучать…
***
Утром, трепеща от предстоящего свидания с любимым, по безлюдному коридору в палату со шприцем в руках бежала Жанет. Возле реанимационной палаты шприц выпал у нее из рук. Перешагнув через неподвижно лежавшего часового, Жанет застыла в дверях, словно Лотова жена, беззвучно шевеля толстыми накрашенными губами.
КОНЕЦ