Квадратик картона с моей фотографией в забытом платье. Пропуск на секретный объект.Зачем он валяется в ящике моего письменного стола, если и объект тот давно демонтирован? Зачем напомнил он мне...
Как всегда, торопили. Забежала в отдел кадров заполнить новую анкету. У стола моей подруги-начальницы скромно сидела на краешке стула незнакомая женщина лет тридцати пяти - сорока. Ирина кивнула мне,- "сейчас", - и давая понять посетительнице, что разговор окончен, начала собирать документы в папку. Женщина направилась к выходу. Я равнодушно проводила её взглядом и, непроизвольно, тут же вновь пристально взглянула в её лицо. Отчего-то, болезненно встрепенулась память. Где и когда я могла видеть её?
- Кто такая?
- Да, разнорабочей пришла наниматься. Странная какая-то. Молодая. Разнорабочей. Маникюр лучше моего. Только что разведена. Вот анкета. Почерк, обрати внимание, каллиграфический. А имя - посмотри! Бакута Энна Львовна.
- Как?! Как ты сказала? Энна? Что же ты молчала...
- Знакомая, что ли? Завтра и встретишься, она зачислена на работу во второй цех и направление у неё на руках.
Энна... В нашей школе первые классы и десятые располагались на одном этаже. И я знала, что вот эта девушка в шёлковой коричневой юбочке и кремовой блузке с кружевным воротничком - лучшая ученица школы, что она круглая отличница, что ей прочат золотую медаль и что зовут её странным именем Энна. Всё это нам, семилетним, поведала наша учительница Вера Ивановна и я смотрела на Энну, как на неземное существо.
Однажды в школьном буфете на большой перемене, когда я, маленькая,потерявшись в очереди старших ребят, безнадёжно сжимала в руке свои 10 копеек, вдруг Энна, которая стояла позади, взяла у меня из вспотевших пальчиков монетку и через мгновенье протянула два пирожка. Я рассказывала Вере Ивановне, девчонкам в классе, дома маме, что отличница Энна купила мне два пирожка.
А мама, оказывается, знала про Энну. Её мать работала в их организации, только в другом отделе - снабжения.
Последний год перед поступлением в школу мама частенько брала меня с собой на работу, чтобы не оставлять одну дома.И только теперь я поняла, что красивая тётя Лиза и была мамой Энны.
Чтобы я не мешала, мне открывали комнату под названием "Красный уголок", где я бесконечно крутила пластинки на патефоне, нечаянно выучив наизусть в свои шесть лет весь имеющийся в наличии здесь советский песенный репертуар того времени: "Гимн Советского Союза", "Родина слышит, родина знает", "Лучше нету того цвету", Частушки Марии Мордасовой...
Я, оказывается и отца её знала. Он иногда вечером встречал тётю Лизу с работы. Нам было с ними по пути. Невысокий, с кудрявыми чёрными, начинающими седеть, волосами, он обычно оживлённо что-то рассказывал жене, обращаясь к ней - "душа моя", жестикулируя правой рукой, всегда держа левую в кармане пальто. Обращение это мне чрезвычайно нравилось и я сердилась на тётю Лизу, которая рассеянно отвечала ему: "Да,да, Лёва, я слушаю."
А дома мама шёпотом говорила отцу, что на работе только и разговоров, что у Лизы роман с директором. Я не знала, что это такое, но чувствовала мамино неодобрение.
Но всё это было в прошлом году.Теперь же, вернувшись из школы с новогодней ёлки, я услышала, как мама возмущённо рассказывала отцу, что директор Рыкунин оставил семью с тремя детьми в старой квартире, а во вновь построенный дом, который семья так долго ждала, к нему переехала Лиза. Энну оставила с отцом, потому что новый муж о чужих детях и слышать не желал. Жёсткий был человек, а потом, оказалось, и жестокий.
Шёл 1953 год. Время было голодное. Лев Георгиевич Бакута работал в Доме Культуры художественным руководителем с мизерной зарплатой. Уложив нас с братом спать,не заметив, что у меня "уши топориком", мама взволнованно рассказала отцу, что сегодня нечаянно встретилась на улице с Лёвой и, пока шли домой, он, не переставая говорил о "своих" девочках. И удивительно было для неё, выросшей в грубой нашей среде, что не слышалось в речах его ни зла, ни досады, а лишь одно сожаление,что так сложилось:
- Какие у меня могут быть к Лизочке претензии? Она ведь эвакуацию пережила. Дочку сберегла.Работу нашла. В нашем-то родном городе после бомбёжки ни дома нашего, ни родни не осталось. Я на фронте кисть левой руки потерял (это у меня протез, перчатка), профессии лишился - я пианист. Вот мы тут и остались навсегда.Мне Рыкунину противопоставить нечего. Там - положение, достаток.
Ах, как не вовремя Лиза увлеклась. Энночке сейчас так нужна мать. Ведь у неё и чисто женские проблемы, в которые мне неудобно вмешаться. Взрослая девочка, а всё равно - ребёнок. Очень страдает моя умница. И с продуктами сейчас у нас просто отчаянное положение. Всё-таки, Лизе это доступно было, они снабженцы, всё доставали в колхозах.
В магазинах ведь Вы знаете, ни мяса, ни масла не купить. Скотины мы не держим. Энночке перед выпускными нужно хорошее питание, знаете. Я понимаю, Лизе не до наших проблем, а попросить Энна стесняется. Однажды заглянула к матери на работу, а Рыкунин грубо попросил не мешать в рабочее время.
Но настал момент, когда Энна вынуждена была прийти к матери с просьбой помочь достать, хотя бы, три десятка яиц. Был конец апреля, близилась Пасха и дефицит достиг апогея. Но Лиза не решилась раздражать ревнивого мужа заботами о бывшей семье.
- Лучше это сделать тебе, - посоветовала она дочери. Подойди к Борису Ивановичу сама, он не откажет, позвонит в любой колхоз - привезут, - опустив глаза, произнесла она.
Выслушав робкую просьбу девочки, он буркнул:
- Освобожусь, позвоню.
Окончилась утренняя планёрка, он прошёл молча мимо Энны, сел в машину и уехал по делам. Вернулся ближе к обеду. Девочка ждала. Сильно похудевшая в последнее время, бледная, с затравленным взглядом зверька, она ждала его милости. На приглашение матери подождать в её кабинете - отказалась.
- Часам к четырём привезут,- бросил он ей и, открыв дверь в кабинет снабженцев, коротко приказал:
- Лиза! Обедать!
И та заторопилась в машину. Тоскливо проводила взглядом Энна непривычно суетливую и покорную мать.
К концу рабочего дня кладовщица из колхоза привезла корзину яиц. Может, она и не собиралась обидеть эту несчастную девочку, но от внезапного ощущения своей значимости в эту минуту, громко произнесла:
- Это для тебя что ли? Вот в какую даль для начальства везти приходится.
И тут случилось страшное. Энна вдруг схватила корзину, перевернула её и с диким хохотом стала ногами давить эти "долгожданные" яйца.
В тот день, я зашла к маме на работу и расположилась в "Красном уголке" делать уроки, чтобы вместе идти домой. Энну не видела. Помню, я замерла, спрятавшись за шкаф от ужаса, от диких криков, от топота множества ног, от какой-то неслыханной паники.
Мама рассказывала и много раз пересказывала подробности этой жуткой сцены.Как ловили девочку, как она зверьком пряталась за ангарами и складами, как рыдала, сидя посреди огромной лужи пополам с мазутом, никому не даваясь в руки. Пока, обессиленную, не извлекли её здоровые мужики в спецовках, вызванные из мастерских, спеленав грубым шерстяным одеялом и, связав, поместили в "скорую".
Мать лежала в обмороке. Возле неё суетилась медсестра.
Люди подавленно и осуждающе молчали, наблюдая отчаянное человеческое горе.
Энна сошла с ума.
Рыкунин вскоре получил другое назначение и Лиза уехала с ним.
Энну я больше не видела. Лев Георгиевич продолжал работать в ДК. Жил одиноко, постарел, ссутулился. Я училась уже в 9 классе, когда его пригласили в нашу школу заменить ушедшую в декретный отпуск учительницу рисования. Мне безумно хотелось узнать о судьбе Энны и я решилась спросить.
- Так, Вы помните её? - удивился он,- столько лет прошло. Энночка долго лечилась. Слава Богу, выздоровела. Вышла замуж. Живут в Костроме. Даже попробовала поступить в институт, но нагрузки для её психики оказались опасными. Пришлось оставить. Родила дочку. Пишет мне. Я у них бывал.Зять, правда, выпивать, последнее время, начал. Сюда и показываться дочка не хочет, тяжелы для неё здешние воспоминания. Да и я боюсь за неё - попытку суицида пережили.
Вы и маму её, Лизу, знавали? Она, слава Богу, счастлива в браке, красавица.Теперь в Москве живут. Нет, с дочкой не видится.
***
С той поры минуло ещё десять лет. И вот вчерашняя встреча.
Утром я ждала её. Но Энна не пришла. Зато явился... следователь, который доложил, что на железнодорожном переезде была сбита электричкой женщина, которую никто не опознал. А из документов при ней было только направление на работу в цех №2, со штампом нашего предприятия. Свидетели на остановке утверждают, что это было похоже на самоубийство.
Кто теперь скажет, может быть, не напрасно, боялась Энна возвращения сюда. "По несчастью или к счастью, истина проста: Никогда не возвращайся в прежние места..."
На похороны дочери приехала Лиза. Она мало изменилась. Дорогое траурное кружево покрывало голову с тщательной причёской. Хороший макияж. Узнав мою маму, отвела в сторонку и тревожно спросила, сильно ли она постарела. На что мама, не кривя душой, заверила, что дай Бог, каждой так выглядеть. За гробом шел отец, Лев Георгиевич, а под руку его держала девочка лет четырнадцати, поразительно похожая на Энну, которую я помнила десятиклассницей.
Фото из интернета.