Эти три недели мы решили провести в Севастополе. Добрались сюда автостопом из Киева. Была глубокая ночь. Поселились мы в вагончике-бытовке, где когда-то верно жили хиппи. Захудалый такой себе вагончик, незнамо как попавший на берег моря. Этот край пляжа был таким далеким от мест общественного отдыха, не было ни души… Только растения, ветер, море, песок и наш вагончик…
Изъеденный ржавчиной, с облупившейся краской, поверх которой были нарисованы разные картинки, значки, надписи. «Здесь провели свой медовый месяц славные чуваки Пиночет и Эльза!» - гласила одна из надписей, или вот: «Наш незабываемый июльский сейшн в совковой хибаре».
Внутри нашего пристанища пахло сушеными травами, которые в изобилии висели над потолком, припавшие пылью. Видимо, последние постояльцы очень любили травяной чай. С лева под стенкой полуторная кровать, голая, обтянутая сеткой рабицей, с права ободранный столик, привинченный к полу шурупами и два ветхих табурета. На стене еще, такой смешной бумажный ковер. Старый, с погрызенными углами и заломами, местами со слезшим рисунком. Мой верный спутник, антрацитово-черный гладкошерстный кот Бармалей, терся у одной из ножек стула и метил территорию. Здесь ему явно понравилось…
Немного обжив бытовку и разложив свою скромную поклажу, я разделся до гола и пошел ополоснуться в море. Вода хорошо прогрелась за день, и было приятно смыть с себя пыль-тоску дорог…
Когда я вернулся обратно в вагончик, кот уже лежал на кровати, которую я перед этим услал сушеным «сеном» висевшим под потолком, какими-то тряпками, найденными здесь же, и своим покрывалом. Его глаза горели в темноте, как искорки. Он напевал свою любимую кошачью мантру. Я оделся, лег рядом с ним и начал засыпать под его мерное пение. Цепкие когти покалывали, а тонкие черные пальцы массажировали мою ногу.
Засыпая, я думал, вспоминал… Как все обсуждали гибель моей любимой Эльзы, как за глаза называли меня «сумасшедшим», за то что я продал все, что имел, и начал жить автостопом, не имея ни кола ни двора. «Кирилл Преображенский вне себя от горя…», «Он сбегает от реальности» - такими заголовками пестрели газеты. А я имел ввиду общественное мнение. И в пятьдесят можно изменить свою жизнь…
Дни текли за днями. Мы гуляли по набережной, смотрели на закат, на набегающие в предзакатном солнце друг на друга волны. Мои ступни проваливались в теплый песок, а мягкие лапки кота, казалось и вовсе плыли в нескольких миллиметрах от земли. Бармалей шел важно, деловито размахивая из стороны в сторону своим длинным хвостом. Мой кот – единственное родное существо для меня на этой планете. Ну, не считая моего друга Максуда, который меня всегда и во всем в жизни поддерживал, помогал, и по ныне помогает издавать мои стихи. Возможно, я – псих, но я разговариваю с Бармалеем, как с человеком. Он чувствует и понимает меня. Мы с ним часто говорим об Эльзе. Мое самое болезненное и самое дорогое воспоминание. Она никогда не была моей женой, или сожительницей, невестой… Эльза, она просто была моей любимой женщиной. Кстати, смешно, а кот шипит, когда я произношу слово «жена», хотя, я и сам не люблю это слово. Была у меня когда-то одна такая ошибка молодости…
Я сидел на стуле, а кот сидел на столе, мы смотрели в окно, на ночное августовское небо. Луна падала и освещала все внутреннее пространство бытовки. Я пил вино, и заедал его весьма неплохим шашлыком из местной шашлычни, а кот лакал из блюдца молоко… Сколько он у меня живет? Лет пятнадцать, а может и больше. Коты редко столько живут…
Запах дождя. Она одела свой длинный, черный плащ, поправила волосы и вышла в ночь. Ее шаги раздавались на лестнице. Она любила мир и принимала его таким, какой он был. Не так как все люди на Земле. Не держала меня никогда на коротком поводке и не ограничивала мою свободу, не задавала лишних вопросов, а просто воспринимала меня целиком.
Мы никогда не узнаем, где будет тот миг, который не повторится снова. Визг шин, мерцание фар за окном, скрежет, лязг… Никто не виноват, что так получилось. Ночь, скользкая дорога, крутой поворот. Я не виню водителя автомобиля, я не виню никого…
Невозможно было больше жить в этом городе, в этой квартире. Везде Эльза, Эльза, Эльза, а значит и боль. Каждая мелочь, каждый закоулок и подворотня напоминали о ней, кричали о ней. И ни в одном городе на земле я не могу оставаться надолго, ибо в каждом городе я снова начинаю видеть ее… Тень, запах духов, голос…
«Завтра мы уезжаем. Я снова стал видеть в проходящих мимо женщинах - ее» - сказал я Бармалею, на что кот повернул голову в мою сторону и стал внимательно смотреть мне в глаза. В его глазах читалось: «Ты не сбежишь от нее никогда, хозяин», да я и сам знал это. Но нам с ним было хорошо вдвоем.
А тут тает снег, вот и весна. Мы стоим у берега Невы и наблюдаем, как разводят мосты. Кот трусит мокрыми лапами, а я задумчиво смотрю вперед, выдыхая из легких сизый дым. Постояв так минут пять, подбираю Бармалея на руки, и мы неспешно начинаем свой променад, держа курс к медному всаднику. На днях, я заключил договор с одной цветочной компанией. Надежная компания, ее мне посоветовал Максуд. И я им заплатил на десять лет вперед, за то, чтобы они каждое воскресенье приносили Эльзе на могилу по букету желтых тюльпанов, ее любимых цветов.
Мы стоим на балконе одного из отелей Ленинграда. Я смотрю на спящий город, задумчиво почесывая подбородок, кот трется о мою ногу. Нам недолго осталось. Все чаще прихватывает мое сердце, а Бармалей все чаще прилегает отдохнуть и уже не может подолгу ходить. Теперь на прогулках я ношу его на руках, а он благодарно прижимается мохнатой мордочкой к моей руке. Что это влажное на моей щеке? Слеза… «Мужчины не плачут» - вслух сказал я, для ободрения и вошел с балкона в комнату. Сел на край дивана и начал искать на тумбочке чистый листок бумаги и карандаш…
Я рисую, старательно вывожу ее. Каждую волосинку в ее длинном водопаде волос, каждую тоненькую морщинку на ее округлом лице, блестящие черные глаза, колкий, с легким прищуром взгляд. Родинку, изгиб губ…
Кот издал протяжное «Мя-я-я-у-у», я оторвал глаза от листа, рука с карандашом замерла на полпути. В комнате Эльза, казалось реальная, живая Эльза, одевала свой черный плащ, поправила волосы и вышла, слегка толкнув входную дверь. Шаги раздавались на лестнице. Я бросился за ней вслед, вниз по ступенькам, но видел то край ее плаща, то кусок плеча. Я споткнулся, задыхаясь побежал дальше. В груди сильно закололо, я упал на пол. Последнее, что я увидел, это был Бармалей, он бежал ко мне, шатаясь и громко мяукая.
Человек спускался по лестнице вниз. На одном из лестничных пролетов он увидел лежащего на полу мужчину, возле которого сидел кот и протяжно мяукал. Он тыкался мордой в руку хозяина, гладился об нее. Когда он подошел ближе, кот повернул морду к человеку. В больших желтых глазах стояли слезы…
Проходили годы и годы, а человек все приносил желтые тюльпаны к могиле Эльзы Рубан. Рядом была еще одна более свежая могила, в ней был похоронен Кирилл Преображенский и Бармалей. Шло время, а свежие цветы все так же были на могиле каждое воскресенье…
Женщина в длинном черном плаще, мужчина в домашних брюках и рубахе, и черный кот, не спеша брели по лунной дорожке. Он касался пальцами звезд и нарочито отдергивал от них руку, якобы настолько горячими они были, она хохотала запрокидывая голову, кот не спеша водил хвостом из стороны в сторону, говоря «Хозяин, хозяин…» и они шли, шли, шли…. А путь в вечность, как известно не имеет конца.
25.01.13.