70.
Леха проводит их до станции и, как и предупреждала жена, захочет залезть на верх, стоящей рядом водокачки. Слава Богу, костыли не дадут, а на одних руках он долго не продержался – лестница была из металлического прута. Полкан пошлет женщину с флажком за Ириной, боясь, что Рыжий с передышками заберется все-таки на верхотуру. А когда та придет, узнает, что на высоту его тянет только по пьяному делу. И посоветует в следующий раз бутылку на конек крыши привязывать. Если выпить захочет – пусть трезвый лезет. Саньке показалось это глупой шуткой. И он нескоро узнает о том, что несколько раз слазивший за бутыльком Леха, перестал задыхаться от высоты, а, когда страх прошел и пить перестал.
Но сегодня Саньке было грустно. Друг вроде как тосковал по Афганистану, скучно, что ли ему было. Еще дети у них с Иринкой никак не получались. Рыжий, смутившись, признался, что они с женой все анализы сдали и все у них хорошо, а дети не получаются. А бабка, местная колдунья, жене сказала, что мертво у него в душе, потому и дети не заводятся. Не веривший в колдунов Санька, почему-то нашел в словах знахарки смысл. Полкан молчал, глядя в потолок, о чем думал он, было непонятно.
Деревенька Олега и районный центр , где жил до войны Рустам были в одном направлении. Они проезжали села и города, маленькие полустаночки и крупные станции. И всюду по пути следования их цыганской толпой встречали частники или, как говорил Полкан, кооператоры. Что им только не предлагали: от игрушек, сшитых из старого плюша до тулупов из овчины. Санька уже хотел было прицениться, кроме военного бушлата и летной куртки у него ничего не было, но Егорыч остановил, вывернул тулуп наизнанку и показал ему сожженную во многих местах шкуру:
- Частники! Наверное, научатся когда-нибудь, а пока зряшный перевод денег.
К Олеговой деревне подъехали в пять вечера. Вроде бы светло было, но пока разузнали, пока дошли – начало смеркаться. Они шли по пустой заснеженной улице, многие дома на которой были заколочены, отчего деревня казалась заброшенной. В редких окнах горел свет, где-то лаяла собака. Дойдя почти до речки, они остановились перед домом, с красной звездой на наличнике. От дороги к дому была расчищена узкая тропинка, по обе стороны которой высились сугробы. Света не было. Они постояли, прикидывая, что же делать, как-то они не предусмотрели этот вариант. Но в доме вдруг вспыхнул свет, а на крыльцо, кутаясь в шаль, вышла женщина – мать Олега. Не узнать ее даже в сгущавшихся сумерках было нельзя:
- Вы от Олега, сынки, - спросила она, будто ждала вестей от него.
- Мы его друзья, - хрипло ответил Санька.
- Так чего же стоите на дороге, проходите.
В доме было чисто, но как-то безжизненно.
- Вы проходите, проходите, - опять сказала женщина, видя, что они оглядываются в поисках коврика. Но Санька снял ботинки и Полкан, нагнулся, расстегивая замки и, заслонив собой дорогу хозяйке. Женщина, съежившись от холода, подождала, потом сложив лоскутное одеяло, убрала его с дивана, пригласив присесть.
- Сынки, вы не обессудьте, я вас оставлю на времечко – вот карточки Олежкины пока посмотрите, - она кивнула на толстый, обтянутый плюшем, альбом и, как была босая, сунула ноги в валенки, накинула шубейку и шаль, и убежала куда-то.
Они посидели в тишине, слушая дыхание друг друга, перебиваемое громким цоканьем маятника, взяли альбом, который, видимо, не убирался со стола и стали смотреть черно-белые снимки. На них счастливый, лукавый, озорной Олень, не подозревавший о своем будущем, то обнимал друзей, то строил рога одноклассницам, а то совсем маленький, в одной маечке стоял на дороге с прутиком. Боль заставляла усиленно глотать слюну. Полкан встал, обошел комнату, приоткрыв дверь, заглянул в другую. Но как по команде замер, услышав шаги в сенях:
-- Ну, вот и прибежала я, не устали ждать, - женщина держала в руках банку со сметаной и завернутый в газету кусок свинины, - Митрич сегодня поросенка колол, предлагал мне мясо, да я не взяла. А, видишь, понадобилось. Сейчас я, сынки, сейчас.
Санька, почувствовал неловкость, вот ведь, обормоты, даже гостинцев не захватили:
- Да, зачем вы из-за нас в расходы пустились, картошкой бы обошлись. Мы знаете, сколько жареной картошки не ели?
- Вот и Олежек тоже картошку жареную всему предпочитал. А мяса Митрич мне по-соседски дал, мало у нас народу осталось. Все, в город перебираются. Здесь и хлеба – то свежего не купишь. Да мне и не надо ничего. – Она включила газовую плиту, налила масла, порезала мясо и пока чистила картошку по избе, поплыл самый соблазнительный запах из Санькиного детства - он вспомнил, как они с Серегой принюхивались на улице, когда пахло жареным мясом и картошкой.
- Брат звал к себе, да куда я от Олега уеду, - продолжала женщина, - а вы какими судьбами ко мне?
- Война кончается, вот решили друзьям об этом сказать. Они боялись, она расплачется, но она, помолчав, сказала:
- Я вот ночами не сплю, все думаю, может лучше бы его в тюрьму посадили – отсидел бы, да живой пришел. Герой-то он для кого? А сына-то у мамки нет.
Что тут на это скажешь – они и молчали. Но она велела им выдвинуть от стены стол, застелила новой клеенкой, достала из подпола соленья и пока раскладывала по тарелкам – поспела картошка, она подала ее прямо в сковороде.
- Выпьете, ребятишки? Мне-то нельзя – сердце прихватывает, а вам можно за то, что выжили. Она подала граненые рюмки, налила водки, внесенной из сенцов и села рядом.
Но так и не притронувшись ни к чему, перед третьим тостом сказала:
- За родителей это, за помин, значит. Только сынки-то раньше родителей упокоились и прижала платок к глазам, привычно достав его из - под манжеты платья.