Глава 2. «Пристрелите меня молодым».
Как Мишаня и предполагал, дома его ждал неприятный разговор с матерью.
- Я, как всегда, узнаю все в последнюю очередь, как какой-то посторонний человек. Прихожу сегодня на работу, а Тамарка Артамонова у меня и спрашивает: «Ну что, Мишку-то твоего в армию все-таки забирают? Не смогла что ли откупить его? Наверняка, в горячую точку пошлют». А я, как простушка, глазами хлопаю: «Откуда, мол, ты это взяла? Кто тебе такую глупость ляпнул? Он ни в какую армию не собирается. Он же у меня учится!» А она мне так ехидненько – ты же знаешь Тамарку: «Что ты врешь-то? Весь наш отдел уже знает, что ему вчера повестка пришла из военкомата». Миш! Почему ты так со мной? Я – мать – узнаю все позже всех! Совершенно посторонние люди знают, что моего сына в армию забирают, а я… как последняя дура…, - и она заплакала, растирая слезы по щекам.
У парня от жалости к матери сжалось сердце, а в горле застрял ком. Он с трудом сдерживал собственные слезы.
- Ма! Ну, ты чего? – он подошел к ней и ласково стал гладить ее по спине. – Я не хотел… Честное слово… Я не думал, что так получится. Эта зараза-Степанида, небось, все разболтала во дворе. Придушу когда-нибудь ее, честное слово! – Он запнулся. – Я не хотел раньше времени тебя пугать и расстраивать. Тем более, что я пока ни в какую армию не иду. Не бойся…
Мать, шмыгая носом, подняла на него глаза.
- Что случилось? Почему? – мятый носовой платочек из кармана оказался как нельзя кстати.
- Что случилось, что случилось…, - он пожал плечами. – Ничего страшного. Все хорошо! Даже очень хорошо! – Он улыбнулся. – Меня завернули. На дообследование. Главврач оказался нормальным мужиком – меня в больницу отправил в стационар. Ма! Ну ты же сама знаешь, что у меня с желудком и печенью проблемы. Радуйся! Время идет! Проваляюсь в больнице недели две-три, а там глядишь - и призыв закончится. И на полгода мы будем спокойны.
- А дальше? – вопрос застыл в ее глазах. – Весной... Опять в больницу положат? Или все-таки заберут? Сейчас все обошлось, но вдруг все-таки весной заберут?
- Посмотрим… Не думаю, что меня за эти две недели вылечат и сделают новеньким. Нам бы дожить до этого «дальше». Глядишь – и война закончится, - и Мишаня грустно улыбнулся.
Это было не только его мечтой. Об этом мечтала вся страна. Кроме, разве что, ее руководителей.
А рано утром он полусонный с направлением на руках явился к больничному комплексу, который был спрятан в стороне от поселка в хвойном лесу – подальше от человеческих глаз. Боль не нужно выставлять напоказ – это травмирует здоровых.
Обширный двор комплекса производил приятное впечатление. По периметру росли старые липы, серебристые плакучие ивы и голубые ели. В центре даже была полувытоптанная клумба с остатками георгинов и флоксов, побитых первыми осенними заморозками.
«Украсились», - грустно подумал Мишка и понуро побрел к центральному корпусу, безудержно зевая в неравной борьбе с остатками утреннего сна.
Главный корпус больничного комплекса был сталинской архитектуры, с архитектурными излишествами. Толстенные звёзды, серпы и молоты из алебастра вызывающе напоминали о счастливом советском прошлом. Портик - с толстыми колоннами и скульптурами работников сельского хозяйства и промышленности на фронтоне. Улыбающиеся колхозницы двумя пальцами держали стопудовые снопы, а счастливые рабочие, в предвкушении светлого будущего, нежно обнимали кувалды.
Возле главного входа стоял полуразвалившийся старенький автобусик с солдатскими номерами. Молоденький водитель в военной форме крепко спал, откинувшись головой на переборку. А чего ему особенно волноваться-то - солдат спит – служба идет.
«Кого-то из военкомата привезли. А, может быть, и из стройбата», - подумал Мишаня. В его поселке было несколько гарнизонов, в которых служили парни изо всех республик страны. Меньше всего тут служило ребят со славянской внешностью. Оставалось только удивляться – почему? И это в 60 километрах от Москвы! Или это такая политика партии и правительства – отправить служить подальше от дома?
Но Мишка обратил внимания на это архитектурное великолепие с мраморными полами и старенький автобус чисто механически и прошел к приемному отделению, на котором каким-то чудом на стеклянной двери сохранилась табличка «Приёмный покой».
«Покой нам только снится!» - в тему мелькнула мысль. В унисон с ней на весь холл заверещал желтый попугайчик в клетке.
Кроме молодого офицера и четверых грустных парней, в холле приемного отделения в углу у бочки с фикусом робко переминалась с ноги на ногу особа средних лет с фингалом под глазом и немыслимым макияжем, активно «косящая» под молодую. На ее руке, согнутой в локте, почти висела пожилая женщина в каком-то темном пальтишке, сшитом, наверное, еще в девятнадцатом веке и вязаной беретке сиреневого цвета. Женщина держала авоську, из глубин которой торчал ананас, батон сухой колбасы и блок сигарет «Ява», надорванный с одной стороны.
И началось заселение. Мишане пришлось даже подождать малость.
У закрытых дверей в Терапевтическое отделение молодой капитан с дежурным врачом разбирали на столе сопроводительные бумаги четырех призывников, которые стояли тут же, сбившись в маленькую грустную кучку.
Толстая кастелянша очень непонятной национальности, недовольно бормоча себе что-то под крючковатый нос, копалась в рюкзаках и сумках ребят. Она с видом хозяйственного хомяка-переростка деловито обследовала чужое имущество, подносила его к глазам, зачем-то нюхала, разве что на зуб не пробовала. Быстрыми отработанными движениями одни вещи хомяк в медицинском халате рассовывал по холщевым мешкам, другие аккуратно складывал в открытый ящик письменного стола.
- Тетя Клав! Ты хоть имей совесть-то! – обратился к кастелянше дежурный врач, бросая тревожные взгляды на офицера. – Хоть бы не при людях это делала. Или уже совсем невмочь?
- Виктор Алексеевич! Ну, ты чо? Думаешь обижу тебя? Все будет как обычно! – она даже не покраснела, но врач моментально побледнел и слился с побелкой на стене. – Пятьдесят на пятьдесят! Им это уже не понадобится – они ж теперь на государственном довольствии стоять будут.
- Тетя Клав! Ну-ка быстро заканчивай этой дурью маяться! Отведи-ка этих ребят в палаты. Принеси им что-нибудь больничное одеть. А потом помоги там девчонкам на кухне. Скоро завтрак – думаю, не управятся, - врач силой закрыл ящик стола и вытолкал очень деловитую кастеляншу из приемного отделения. - Извините ее… Старость - не радость. Несет черт знает что.
Кастелянша, как навьюченный мул, понесла рюкзаки призывников куда-то внутрь отделения, опять недовольно что-то бурча. И минут через пять вынесла четыре комплекта фланелевых пижам какой-то психоделической расцветки. Обшарпанные шлепанцы с тусклым звуком упали на пол.
- Разбирайте! – скомандовала кастелянша. – Носить аккуратно – другой одежды нет! На грудях не рвать – овсянкой не обливать! Тута вам не дома – обстирывать никто не будет! Заляпаете – так и будете ходить пятнатыми до выписки!
Переодевались призывники молча и обреченно. А через пять минут их всех рассовали по разным палатам. Мишаня даже не успел ни подружиться, ни попрощаться с собратьями по судьбе.
Тут, не дожидаясь приглашения, к врачу бодро подскочила молодящаяся особа, волоча за собой женщину постарше и ее авоську.
- Доктор! Доктор! – негромко и торопливо затараторила громким шепотом та, что была помоложе, прикрывая ярко-красный рот рукой. – Извините, пожалуйста… К вам вчера в отделение поступил мужчина… Красивый такой... Ну, у него фамилия такая смешная – Сметана. Еще у него зуб золотой во рту спереди, - и она показала, где этот зуб у него должен был находиться. При этом у самой в этом месте не хватало, как минимум, двух зубов. И было понятно, почему при разговоре она прикрывает рот.
- Да, - кивнул головой доктор. – Помню такого. И что?
- Как что? – удивилась беззубая молодуха. – Вот пришли, узнать, что с ним? Не очень сильно покалечен? Жить будет?
- Насколько я помню, вчера в приемном отделении разговор шел о скалке об его голову, - пытался вспомнить подробности доктор. – Это Вы про него спрашиваете?
- Ага. О нем, о родимом. Но речь шла не о скалке. Там была чугунная сковородка, - уточнила «девица». – Случайно на пол упала… Ну, у семейных такое бывает. Иногда… , - она мило улыбнулась. Лучше бы она этого не делала – попугайчик в клетке свалился со своей жердочки и захлебнулся в плошке с водой. - Доктор, зовите меня просто Анжелой.
- Да-да… Я что-то подобное припоминаю, - кивнул головой доктор. – Сковородка упала на пол... Ага… А на полу этот Сметана лежал?
- Ой, так много всего со вчерашнего вечера произошло – я даже всего уже и не упомню… Где вчера он только не лежал! И тут и там…, - засуетилась «красавица». – Мы вот с мамой пришли просто узнать – ОН выживет? Мой Геша хоть немного пришел в себя?
- Ну, как вам сказать? – доктор окинул взглядом обеих дам и на всякий случай немного отодвинулся от них. – Жить он будет. Даже немного в себя пришел. Совсем немного… Но…
- Что «но», доктор? Что-то пошло не так? – вскрикнула Анжела, прикрыв рот. – Он умер?
- Ну, что Вы? – махнул на нее руками молодой врач. – Жив он, конечно. Но боюсь, что для вас у меня печальное известие… У него амнезия. Вспомнить о своей прошлой жизни он, возможно, никогда не сможет.
- НееееТ! Не может быть! – закричала в ужасе Анжела, как будто бы увидела перед собой обезглавленный и выпотрошенный труп. У присутствующих заложило уши. С пальмы посыпались листья.
- Что ж Вы так кричите, женщина? – отпрыгнул от нее врач. – Это же не смертельно. Будем надеяться, что со временем память к нему все же вернется, и он все вспомнит.
- Не дай боооог! – также громко закричала пожилая женщина – привет из девятнадцатого века. – Только не это! Мне дурно…, – она схватилась за сердце, закатила глаза и стала оседать на пол.
- Мама! – подхватила ее Анжела. – Мама! Все в порядке! Прекратите устраивать здесь концерты! Этого никто не оценит. Зрителей нет! Бесплатно работать не стоит!
- Женщины! Вы чего здесь хулиганите? – накинулся на них доктор. – Мужика вчера чуть не угробили, теперь здесь «веселитесь». Шли бы вы домой, пока милиция здесь не появилась. Но на прощание могу вас обрадовать – он еще долго не сможет вспомнить вчерашний день.
- Ой, доктор, спасибо! – взвизгнула Анжела, ее мама тоже захлопала в ладоши. – Вы нас успокоили. Вы нас так обрадовали. Можно передать ему эту передачку? – и она передала тете Клаве авоську с продуктами непервой необходимости. - Сколько мы вам должны, доктор? Три рубля Вас устроят?
- Бог с вами! Все! Идите! – доктор уж и не знал, как от них избавиться. – Идите уж…
Анжела ущипнула маму в бок, и они довольные собой и сложившимися обстоятельствами, высоко подпрыгивая, как две молодые газели, скрылись за высокими дубовыми дверьми.
- Уф! – ошарашенный доктор перекрестился, не обращая внимания на присутствующих в холле тетю Клаву и Мишаню. – Не приведи господь, встретить вот таких в темной подворотне. Тетя Клав! Если когда-нибудь… я… случайно… приведу сюда вот такую… Анжелу... – пристрелите меня молодым. Хорошо?
- С удовольствием, Витек! – и она хлопнула доктора по заднице. – Тока потом не говори, что не помнишь о своей просьбе.
Мишаня хмыкнул, доктор и кателянша оглянулись на него, потом переглянулись между собой и принялись расселять его в Терапевтическое отделение.
С ним они долго колупаться не стали – выдали старую застиранную пижаму кофейного цвета, запихнули в гардероб его домашние вещи, а потом проводили его до палаты в единственном экземпляре. В ней ему предстояло прожить не менее двух недель.
Мишаня надеялся, что в стационаре он проваляется все-таки подольше. «Представляться» он умел – научился за годы учебы в школе. В старших классах парень частенько стал этим пользоваться. Ведь никто из учителей не может проверить – болит ли на самом деле у ученика живот или он только притворяется. Приходилось верить Мишане на слово. Благо, что учился он неплохо и вдобавок стабильно, несмотря на многочисленные пропуски занятий.
Отделение, куда попал парень, было общим. Здесь лечились и женщины и мужчины. Проживали все они, естественно, в разных палатах, поэтому уровень рождаемости в стране не менялся.
Его палата была предпоследней перед туалетом. А уж за туалетом был запасный выход с лестницей и курилкой, где коротали свое время ходячие больные обоих полов.
(Продолжение следует)