Американские войска первыми вошли в немецкий город, где на принудительных работах давно трудилась Мария Сафонова. Из трёх подруг, угнанных вместе с нею из родных Криниц, в живых осталось только она.
- Одна умерла от истощения и болезней, - узнала Мария, - а Варвару «Пасючку» убили в немецком борделе.
Её немецкий хозяин в конце войны сдал туда красивую девушку. Она знала себе цену и брала вчетверо больше против других путан. Солдат Русской Освободительной Армии Власова, у которого не было столько денег, пристал к ней со злобной руганью:
- Смотри, как бы голову не потерять от жадности!
- Если тебе здесь не нравится, - вступился за неё молоденький солдатик по фамилии Щукин, - то можешь уйти, насильно сюда никого не тянут.
Тот предпочёл не ввязываться в драку и ретировался, а девушка благодарно позвала спасителя к себе, хотя и у него не было достаточно денег. Каждый раз, когда он приходил в бордель, она радостно к нему подбегала:
- Мой любимчик пришёл!
- Привет красотка! - здоровался он игриво.
И в тот день других клиентов она уже не принимала.
- Зачем ты сюда пошла, работать? - спросил её однажды Щукин. - Ведь ты стала проституткой.
- А ты зачем пошёл служить немцам?
- Ну, у меня так обстоятельства сложились.
- Ну, и у меня обстоятельства так сложились! - с вызовом ответила она.
Накануне прихода американцев отвергнутый злопамятный солдат зашёл в бордель и всадил в неё целую очередь из автомата.
- Получила, что хотела?! - с дикой улыбкой спросил он и застрелился.
Сафонова узнала об этом неделю спустя. В день официального освобождения Мария должна была покинуть семью бывших хозяев. Ей велели появиться с вещами в гражданский госпиталь, куда остальных остарбайтеров, призвали работать, так как война ещё не была окончена.
- Просто сменим одних хозяев на других… - сказала ей девушка.
- Освободителей всегда нужно благодарить! - засмеялась Сафонова.
При госпитале, куда были помещены бывшие заключённые лагерей, и раненные с фронта, была лечебница, в которую определили освобождённых из неволи на работу по уходу за ранеными.
- Война закончена! - ярким майским днём сообщила Маше разбитная Верка Бабак, которая якшалась с американцами.
- Значит, скоро поедем домой... - обрадовалась она.
- Мне сегодня Джон анекдот рассказал, - весело сказала Вера. - Гитлер подошёл в кабинете к своему портрету, висевшему на стене, и задумчиво спросил его: «Что с нами будет после окончания войны?» «Меня снимут, а тебя повесят!» - ответил ему портрет.
… Пока лидеры вовлечённых в войну сторон съезжались на подписание всех официальных документов о капитуляции Германии, жизнь Марии, да и вообще городка Биелефильда, особо не изменилась. Когда все бумаги были подписаны и решения утверждены, началось распределение бывший заключённых в фильтрационные лагеря для отправки по своим странам.
- Да ерунда! - отмахивалась Сафонова от предостережений хозяев.
- Ты подумай, - предупредила её фрау Шуман, - лучше остаться здесь...
Мария также приходила к ним в гости, делилась новостями, к тому времени, она довольно сносно научилась разговаривать по-немецки.
- Быть того не может, что нас обвинят… - отмахнулась девушка. - Не по своей же воле мы здеся оказались!
Герр Шуман прослышал о плохом отношении к бывшим узникам в советских фильтрационных лагерях и пытался образумить воспитанницу. Но Мария не верила:
- Да что вы такое говорите!
- Поверь мне… - убеждал он.
- Что же наши своих же будут и винить в том, в чём они не виноваты?
- Мне говорили…
- Это полный абсурд!
Шуманы всё лето провели в уговорах Маши остаться в Германии с ними:
- Мария, ты для нас как дочь, останься с нами.
- Я хочу вернуться! - отрезала Мария.
- Возьми хотя бы от нас вещей на память, - предложила бывшая хозяйка.
- С превеликим удовольствием!
Вскоре она официально закончила работу в качестве сиделки в госпитале и села на проходящий поезд, доставивший её в фильтрационный лагерь. Багаж составляли объёмные баулы с платьями, верхней одеждой и обувью.
- Ты что, с заработков едешь? - с подозрение спрашивали худые и плохо одетые спутницы.
Маша тащила с собой эмалированное ведро и блестящий медный таз.
- Хозяева подарили! - односложно отвечала она, испытывая одни неприятности от щедрых подарков.
За вещами приходилось следить, не смыкая глаз, народ в пересыльном лагере собрался разный. Там они прожила почти четыре месяца, и всё время их мучили вопросами въедливые «особисты»:
- Почему выехали из Советского Союза?
- Угнали! - отвечала Мария.
- Почему работали на немцев?
- Заставили.
- Почему не предприняли попытку к побегу?
- Куда бежать? - удивлялась девушка. - Кругом Германия.
- Почему не покончили с жизнью, - настаивали они, - а сдались врагам?
На такой вопрос ни у кого не было ответов. Но появился страх и обида за непонимание в том, какой ад они пережили в концлагерях.
- Будто мы не такие же советские люди! - думала она, когда выходила в город и смотрела на гулявших по улицам военнослужащих.
После капитуляции Германии советские солдаты успели перестроиться на мирный лад. Мужчины пили всё, что горело и ухлёстывали за женщинами. Девочки из всех сил набросились на дармовое заграничное барахло.
- Форму носить надоело, а кругом такие красивые вещи! - хвастались военнослужащие женского пола.
- Дома таких не будет…
Но наряжаться было не всегда безопасно. Однажды его знакомые связистки надели яркие платья, туфельки на высоких каблуках и счастливые, сияющие пошли по улице. Навстречу шла группа пьяных солдат, которые начали кричать:
- Ага!.. Фравы!
- Мы не фравы...
- Пошли с нами! - заржали они и потащили девчат в подворотню.
- Да мы русские, свои, ай!.. Ай! - завизжали девчонки.
- А нам начхать! - красноармейцы на глазах у прохожих утащили их в кусты.
Однажды, когда Мария дремала на нарах, сквозь вату сна к ней прорвался чей-то вопрос:
- Кто-то знает Марию Сафонову из Криниц?
Виновница интереса приподнялась на локтях и недовольно спросила:
- Кому я там понадобилась?
К ней на второй ярус деревянных нар поднялась хрупкая симпатичная девушка, лет семнадцати на вид и смущённо сказала:
- Я знакомая твоего брата Николая. Меня зовут Саша Шелехова.
- Где ты его видела? - вскочила Сафонова.
- Он освобождал меня из концлагеря…
Девушки быстро подружились. Санька подробно рассказала ей свою незавидную историю. Маша свою. Они настолько сблизились, что почти всё время проводили вместе.
- Глупая ты Сашка, - укоряла подругу спустя месяц более опытная Сафонова, - завела бы себе «мужа» и не парилась бы…
- Как можно! - ужасалась Саша и сильно краснела.
Дело в том, что пересыльный лагерь, куда они попали, оказался смешанного типа. Изголодавшие за много лет от женского общества молодые мужчины не давали прохода девушкам.
- Немцы за этим делом строго следили, - вздохнула Саша, - а нашим всё равно… У них был во всём порядок!
Организованные группы бывших работников похищали зазевавшихся девушек и затащив в свой барак коллективно насиловали всю ночь. Особенно свирепствовали выходцы из азиатских республик.
- Я вот даю Андрею, и он меня от всех защищает! - похвасталась Машка.
Спастись от приставаний можно было только одним способом. Парень и девушка всенародно объявляли об отношениях и становились временными мужем и женой. Так Сафонова нашла кареглазого Андрея и даже мечтала увезти его к себе на родину.
- Я так делать не буду, - отрезала Сашка и покраснела.
- Ну и дура! - возмутилась Маша.
Шелехова не могла признаться подруге, что, не смотря на войну и лагеря, смогла не потерять не только гордость, но и девственность.
- Страшно…
- Смотри, как бы не пожалеть, - предостерегла колхозница.
В начале осени Саша поздно вечером возвращалась с очередного допроса. Внезапно ей набросили на голову мешок из-под муки и куда-то потащили. Шелехова отчаянно сопротивлялась, но ничего не смогла сделать с десятком жадных сильных рук.
- Мамочка! - шептала она на протяжении этой бесконечной ночи.
Утром парни, которые даже не говорили по-русски, выбросили её за дверь барака и она, шатаясь, еле добралась до своего места.
- Господи! - крикнула при виде её Мария.
Она сразу всё поняла и принялась хлопотать над измождённой подругой.
- Они же советские люди, - заплакала Саша. - Как так можно?
- Нашла советских…
Самое страшное выяснилось через неделю. Александра к своему ужасу поняла, что забеременела.
- Что мне делать? - спрашивала она совета у опытной Сафоновой.
- Поехали со мной в деревню, - предложила та.
Её быстроглазый Андрей успешно нашёл новую «жену».
- Что я у вас делать буду?
- То же что и все, - парировала невозмутимая Машка, - работать в колхозе… С голода не умрёшь.
- А ребёнок?
- Родишь, а там посмотрим…
- Чего смотреть?
- Вдруг получится узкоглазым, - сказала она, - соседи в Сталино засмеют.
- А твои деревенские не засмеют?
- Скажем, что у тебя муж был казахом…
Шелехова принималась обижено плакать, а Мария гладила её по вздрагивающей спине и уговаривала:
- Ну, кому ты в Донбассе нужна?.. Матери нет, отец пропал. А у нас в деревне тебе завсегда помогут.
- Думаешь, они не будут ругать тебя?
- Да ты что, - засмеялась Мария и сообщила: - У нас знаешь, какая большая семья?.. Один или два человека особой роли не сыграют.
Александра неохотно согласилась с её вескими доводами. Осенью 1945 года Сафонова и Саша сошли на полуразрушенной станции Унеча, откуда Мария была угнана три года назад. Их предсказуемо никто там не встретил из её родных…
***
Жарким победным летом Григория Шелехова выписали из лечебного заведени и отправили в часть, базирующуюся в небольшом прусском городке на границе с Польшей. Служба шла ни шатко, ни валко. Время шло, а Григория всё сильнее томила мечта о возвращении домой.
- Как же вырваться из энтой помойки? - ломал он голову.
Ухали демобилизованные старики, а его всё не отпускали. Злопамятный подполковник, при снятии которого с должности он когда-то присутствовал, запомнил его фамилию. Подполковник окопался в штабе и так как не мог отомстить бывшему командиру дивизии Утвенко, напакостил сержанту.
- Мне ить пятьдесят один год! - пожаловался Шелехов.
- Тебе трубить осталось всего ничего, - издевательски утешил его пузатый писарь. - Один годик…
- Штабные крысы!
- Но, но! - возмутился тот. - У меня совесть чистая, я по тюрьмам не сидел как «враг народа».
- Чистая совесть - признак плохой памяти… - сказал Григорий и в сердцах грохнул дверью.
Так он маялся ещё месяц, пока ему на ум не пришла спасительная идея:
- У меня же хрен знает сколько ранений!
Шелехов обратился к знакомому военврачу Гольдину. Расформировывали его часть, и он мог выписать ему демобилизационные документы. У врача была своя забота. Надо было доставить в Ленинград трофейный аккордеон и кое-какое барахло его последней ППЖ, которая чуть раньше уехала рожать.
- Если довезёшь, выпишу бумагу, - предложил практичный доктор.
- Да я не знаю куда ехать… - признался он.
- Решай сам, - иронично скривился Гольдин, - мои условия ты знаешь…
Пока сержант обдумывал возникшие проблемы с пунктом демобилизации, всё разрешилось, само собой. Буквально накануне крайнего срока принятия решения, он получил такие редкие на войне письма.
- За всю войну три письма получил, - удивился Григорий, когда почтальон части протянул ему два треугольника. - А здеся сразу два...
- Тогда танцуй!
Первое письмо содержало извещение, а другое просьбу. В извещении сообщалось, что старший сержант Шелехов Пётр Григорьевич геройски погиб за Родину в мае 1945 года в Берлине.
- Как же так? - растерялся он. - Буквально в последние дни…
Он написал сыну после возращения из памятного отпуска в Сталино. Даже получил от него радостный ответ, в котором Петя написал о своей встрече с военным врачом Юлией Коноваловой и адрес её полевой почты.
- Она помнит тебя! - эти простые слова в скупых строчках письма убедили его написать незабываемой девушке.
Также он написал и сыну, но ответа больше не получил. Видимо в царившей кругом неразберихе письма затерялись и дошли до его части лишь после смерти адресата.
- Так мы с Петькой и не увиделись… - прошептал Григорий и впервые в жизни заплакал от ощущения невосполнимой потери.
Терять младшего сына оказалось ещё больнее, чем Михаила. С третьим сыном тоже было не всё в порядке.
- Прошу тебя, - написала его мать Елизавета, - когда сможешь, съезди в Ленинград. Последнее письмо от Сергея пришло из города Пушкин. Больше ни слуху, ни духу! Может он там, в госпитале обитает. Найди его Гриша!
После таких новостей Григорий окончательно решил плыть в Ленинград. Выполнить просьбу Елизаветы о поисках среднего сына, и фронтовая любовь Юля настойчиво звала его. Она демобилизовалась туда в начале года и работала в одной из центральных больниц города.
- Давай свой аккордеон, - сказал он Гольдину, - я туда еду!
С ним собрались отправиться в Ленинград два тыловых старшины. То ли хозяйственники-снабженцы, то ли кладовщики. Они совместно разработали план:
- Надо добраться до Штеттина... - предложил один из неразлучной парочки с лицом киноактёра Николая Крючкова.
- Зачем?
- Там мы попросимся на советский корабль, плывущий в Ленинград.
- Толково! - одобрил план Шелехов. - Только как туда попасть…
Организовать путешествие оказалось очень просто. Они наняли шофёра-немца и тот на огромном газогенераторном грузовике, за отсутствием бензина двигавшемся при помощи сжигания деревянных поленьев, промчал их через всю северную Германию.
- Даже без бензина немцы умудряются быстро передвигаться… - удивлялся один из пожилых попутчиков.
- А наши бы пёрлись пешком.
Пустынный Штеттин представлял собой груду развалин. Они почти никого не встретили на улицах. В порту стоял советский корабль «Маршал Говоров».
- Прежде он назывался «Борей», - сообщил пехотинцам словоохотливый морячок, - входил в состав финского флота.
- А к нам как попал?
- Перешёл после Финской войны в порядке контрибуции.
В трюмы «Говорова» немецкие докеры грузили станки, демонтированные на местных заводах. Они договорились с помощником капитана. За флягу спирта, который был предусмотрительно запасен старшинами, их обещали взять на борт.
- Но «Говоров» отплывёт только через неделю, - сообщил мариман.
- А нам куда?
- Поживите пока в советской комендатуре, - посоветовал картавящий помощник.
Комендатура размещалась недалеко, в большом каменном здании, нижние окна и подъезд которого были заложены кирпичом и мешками с песком. Со всех сторон здание оплетала колючая проволока.
- Прямо неприступная крепость! - присвистнул Григорий.
- Чего они так укрепились? - удивились старшины.
Кабинет коменданта оказался на самом верхнем этаже. Постучавшись, они вошли в просторную комнату. Посредине сидел мрачный майор. Он поглядел на гостей исподлобья через свисающие на глаза русые волосы. Перед ним на столе стояла наполовину пустая бутылка, стакан, а в обширной луже лежал хлеб, вперемешку с кусками сала.
- Товарищ майор, разрешите обратиться! - как положено, произнёс сержант.
Майор молчал, сопел и только смотрел на вошедших. Дважды пришлось повторить. Вдруг майор вскочил, схватился за горло, выбежал из комнаты, и они услышали, как он громко блюёт в пролёт лестницы. Вернувшись, он мрачно спросил:
- Ну, что вам?
Демобилизованные объяснили ситуацию.
- Старшина-а-а! - заорал он и громко икнул.
Вошёл средних лет мужичок, которому было поручено устроить гостей. Усевшись на нары в одной из комнат, они стали закусывать, а для установления хороших отношений поднесли старшине стаканчик спирта.
- Будем здоровы! - сказал старшина и выпил.
Он крякнул от удовольствия, но спирт был неразведённый, и глаза его полезли на лоб. Вдруг один вывалился из глазницы и звонко шлёпнулся в котелок с борщом.
- Ё-моё! - выдавил онемевший Шелехов.
Старшина спокойно покопался ложкой в супе, разыскивая потерянный глаз, достал его, вытер подолом гимнастёрки и, разведя пустую глазницу пальцами, вставил на место.
- Такие-то дела, - смущённо сказал он. - В 1944 году в Белоруссии пуля сделала меня одноглазым. Стал я нестроевой, служил в хозкоманде, а теперь всё обернулось плохой стороной. Мой возраст уже демобилизован, а здесь советских войск нет, это ведь польская территория. Наш комендантский взвод заменить некем, вот и приходится служить…
Днём в городе было тихо и спокойно, но с наступлением ночи началось нечто невообразимое. Повсюду поднялась стрельба, послышались крики, стоны, непонятный шум. Солдаты комендантского взвода посоветовали гостям не высовывать носа на улицу:
- Даже не думайте!
- Ну, их нафиг! - единодушно решили красноармейцы. - Пускай сами разбираются.
Дверь комендатуры забаррикадировали, у амбразур уселись дежурные наблюдатели.
- Теперь я понял, почему здание так укреплено, - сказал товарищам Григорий.
- Так оно спокойнее…
В развалинах города скопилось много всякой нечисти. Недобитые фашисты, уголовники, советские дезертиры, английские шпионы. В комендатуре они наслушались необычайных историй про бандитские шайки, как грибы после дождя возникавшие на территории Польши.
- Одной из таких шаек командует бывший советский капитан, герой Советского Союза, некто Глоба… - проинформировал их вечно пьяный майор. - Его помощником обер-штурмбаннфюрер СС, а в банду входит всякий интернациональный сброд.
- Ты смотри, как спелись!
Великолепно снаряжённая оружием, что в изобилии валялось на дорогах, банда разъезжала по стране на быстроходных немецких вездеходах «Адлер».
- Поймать их, что ли трудно? - спросил он.
- Ограбив городок, она уезжают в неизвестном направлении со скоростью более ста километров в час, - покачал головой комендант. - В городишках у бандитов осведомители, сообщающие по радио, куда направились преследователи. Так что поймать их трудно!
Вечером следующего дня вдруг началась стрельба из винтовок, пулемётов, автоматов по окнам и дверям комендатуры. Даже ударил лёгкий миномёт.
- Чувствуется, что операцией руководит не дилетант, а опытный военный! - определил одноглазый старшина.
- Сейчас начнётся та стадия, - прохрипел Шелехов, - когда нужно сосредоточиться и постараться не сдохнуть.
Пришлось ветеранам тряхнуть стариной и начать ответную стрельбу из амбразур. Было неуютно под густым потоком пуль.
- Прошла война, - со злостью подумал Григорий, - а теперь, чего доброго, придётся сложить голову здесь, в энтой дыре!
К счастью, всё обошлось. Лишь оцарапало одного солдата, да основательно наложили в штаны его спутники, не нюхавшие пороху на войне…
- Зато зараз смело можете говорить, што воевали! - подшучивал нам ними Шелехов.
- Нашёл над чем шутить…
Как только взошло солнце, осада прекратилась, и налётчики исчезли словно призраки, будто ничего не происходило. С великой радостью они утром погрузились на «Говорова», который на ночь отходил далеко от берега во избежание инцидентов.
- Неспокойно здесь! - оправдывался помощник капитана.
- Мы в курсе…
«Говоров» довольно долго плыл по Одеру, прежде чем достиг моря у города Свинемюнде. Повсюду в реке торчали корпуса и мачты затопленных судов. В одном месте стоял переломленный бомбой танкер, в другом разбитый и сидящий на дне броненосец.
- Когда энто их так раскурочило? - недоумевал страдающий морской болезнью Григорий.
- Может наши? - высказал догадку старшина.
В разные стороны торчали огромные стволы пушек, а вода доходила до капитанского мостика. Виднелись подводные лодки, лежащие на берегу, словно выбросившееся на сушу киты. Попадались перевёрнутые плавучие краны.
- Наверняка немцы сами повзрывали! - определил незнакомый опытный моряк.
- Да нет, - не согласился другой старшина, - точно мины…
Наконец, началась суровая открытая Балтика. Было холодно, ветрено и мрачно. Облака с дождём летели параллельно поверхности огромных серых волн. Сильно качало. На палубе пробирала дрожь, и его ловкачи-спутники договорились с механиком, чтобы их пустили в каюту.
- Каюта двухместная, но её хозяин всегда на вахте, - сказал хитроватый механик.
- Со спиртом мы везде поместимся!
Они обосновались в тепле и уюте. За удобства пришлось платить, они всю дорогу непрерывно пили вместе с хозяином каюты, закоренелым страстным алкоголиком. Он так рассказывал о себе:
- До войны я однажды пошёл в больницу, врач говорит, что надо пить железо…
- А ты?
- Пришёл домой, пропил железную кровать, а лучше не стало!
- Скоро Ленинград? - спросил Григорий, маявшийся от безделья.
- Не грузите меня, я не сухогруз. Я танкер, наливайте...
… Плыть пришлось долго, так как Балтийское море кишело рогатыми минами. Был только один более или менее безопасный путь, вплотную к финскому берегу. От скуки они целыми сутками пили и трепались.
- Мне недавно подводники рассказали интересную историю! - хозяин каюты держался на удивление твёрдо. - На Средиземном море одна из немецких ПЛ. доставила груз винтовок какому-то из арабских племён в Северной Африке, гадившему англичанам. В ответ благодарный вождь племени подарил немцам белого верблюда. Чтобы не портить отношения с союзниками немцы подарок приняли. Так как в люк ПЛ. животное явно не проходило, то его привязали к перископу, установили, какова будет глубина при погружении, но так чтобы голова верблюда всё-таки торчала над водой. Пошли обратно на базу в Адриатике, причём несколько раз им приходилось погружаться. Однажды это произошло возле каких-то рыбацких шхун. Можно представить, как себя чувствовали рыбаки, когда возле них проплыла башка бешено орущего верблюда!
- Обосрались мабудь! - сказал Шелехов и, уронив голову на стол, уснул.
Простояв сутки в Хельсинки, они двинулись дальше, почти прижимаясь к скалистым обрывам финских шхер, пока не достигли острова Гогланд.
- Прибыли! - чётко сказал моряк, когда увидел знакомые очертания берега и свалился в богатырский сон.
- Слава Богу, - заплетавшимся языком пробурчал Григорий, - ишо день и я бы умер от спирта…
Действительно скоро показался грозный Кронштадт, где им опять пришлось ждать сутки разрешения на вход в порт.
- Можно сойти с ума!.. - нервничали старшины.
- Теперь-то чего бояться?
- Рядом город, рядом дом, а мы торчим здесь и ждём! - жаловались коренные ленинградцы.
4 ноября корабль прибыл в холодный ленинградский порт. Таможня к военнослужащим особенно не цеплялась, у неё были другие заботы. При разгрузке развалился ящик со станками, и оттуда посыпались отрезы тканей, костюмы, обувь и прочее барахло. Сопровождающий груз майор начал стрелять из пистолета, защищая своё награбленное в Германии имущество.
- Нам до энтого представления нет дела… - сказал Шелехов, и старшины согласились с ним.
- Поехали отсюда!
Быстро сторговавшись с шофёром свободного грузовика, они покатили по великому городу. Грязный закопчённый, весь в шрамах от осколков и выбоинах от бомб, после мёртвого Штеттина, Ленинград казался трупом, в котором едва теплилась жизнь. Серые жители, словно припухшие, закутанные в мешкообразную одежду, едва волочили ноги.
- Холодно, промозгло и мрачно, - огорчился теплолюбивый Григорий.
- Кони с Аничкиного моста сняты! - перечислял повреждения волнующийся старшина: - Юсуповский дворец сильно повреждён и без крыши.
- На Музее этнографии снизу доверху огромная трещина... - поддержал товарища другой хозяйственник. - Шпили Адмиралтейства и Петропавловского собора в тёмных футлярах, а купол «Исакия» закрашен нейтральной краской для маскировки.
Шелехов видел, что в скверах ещё уныло торчали носы закопанных зенитных пушек. Многие здания имели заметные отметины от попадания снарядов. Грустный ветер носил в невидимых руках жёлтую листву, ветки и какие-то грязные бумажки.
- Как меня встретит Юля? - гадал он до самого расставания с надоевшими попутчиками.
Григорий, сильно волнуясь, постучал в обитую модным дерматином высокую дверь большой коммунальной квартиры.
- Кто там? - спросил старческий голос.
Он сбивчиво объяснил кто он и цель визита, затем дверь медленно открылась.
***
В начале триумфального июня сводный батальон танкистов 3-го Украинского фронта под командованием генерал-майора Ивана Шаповалова двигался походной колонной от Курского вокзала Москвы до станции Химки. Там им предстояло жить и тренироваться для торжественного сводной колонной прохождения на Параде Победы.
- Не всем советским воинам выпала такая честь! - радовался он.
Танкисты шли по праздничным улицам, украшенным приветственными плакатами и цветами образцовым строем. Все окна и балконы по пути были распахнуты, повсюду стояли радостные люди. Прямо в строю идущих солдат обнимали и целовали женщины и девушки. Некоторые бывалые, много пережившие танкисты плакали от полноты чувств:
- Вот для чего мы не жалели жизни!
Генерал-майор тоже едва сдерживал волнение. Он впервые видел величественную столицу СССР и с нескрываемым любопытством рассматривал высоченные дома, тротуары и людей.
- Мне не довелось увидеть распростёртый в огне и развалинах Берлин, - подумал Иван Матвеевич. - А жаль…
Его боевой воинский путь закончился в австрийских Альпах.
- Впереди союзники! - донесла тогда разведка.
- Стоп машины, - приказал командир корпуса, - войне конец.
Неожиданно оказалось, что дни утрат и печали минули, поскольку навстречу через реку спешили вооружённые, но улыбающиеся американцы с горячим желанием пожать руку непобедимым союзникам.
- Россия, браво! - с акцентом выкрикивали они, норовили обняться и предлагали диковинные заморские сигареты.
- Не Россия, а Советский Союз… - поправил их генерал-майор.
Они закурили и выпили отечественной водки. И закрепили Победу крепким американским виски.
… Следующие дни прошли в постоянных изнуряющих тренировках. Военнослужащих, многие из которых не имели представления о строевой подготовке, инструкторы пытались научить чёткому шагу парадных колонн.
- В параде будут участвовать двадцать четыре маршала, двести пятьдесят генералов, две с половиной тысячи офицеров, больше тридцати тысяч рядовых и сержантов! - пугали они нерадивых. - А вы идёте не в ногу!
- Мы не должны опозориться! - закончил его мысль Шаповалов.
Однажды, вернувшись с очередных занятий, они получили распоряжение о том, что завтра будет выдача и подгонка нового парадного обмундирования.
- Никто до этого парадного обмундирования не носил и вообще не видел, - заметил полковник Мирзоев.
- Мы многого не делали раньше… - подтвердил Иван Матвеевич.
Полковник стал знаменитостью корпуса после курьёзного эпизода. После боя в начале войны командир корпуса орал на комбрига Мирзоева, который отступил с занимаемых позиций, а комбриг оправдывался:
- Так это я не отступаю. Это я так маневрирую задним ходом!
Пока шились мундиры и шли тренировки они сдружились. Часто рассказывали друг другу всякие истории.
- На переформировке мы были под Наро-Фоминском, - вспоминал полковник. - Затем нас отправили на мелитопольское направление, где в районе реки Молочной шла очередная бойня. Мы ждали, пока пехота пробьёт немецкую оборону и наш корпус войдёт в прорыв, но когда увидели, сколько пехоты погибло, то настроение у всех стало похоронным. Там впервые увидели рабочие немецкие танки, брошенные экипажами из-за отсутствия горючего.
- Меня там удивило, что колонны сдавшихся в плен немцев, конвоируют в наш тыл такие же военнопленные румыны. - Шаповалов понимающе усмехнулся.
- Какой-то театр абсурда…
Наконец их позвали примерять обновки. Мундир для офицеров был зеленоватого цвета, однобортный, со стоячим воротничком, приталенный под парадный ремень. На рукавах и воротничке, в зависимости от воинского звания, нашивались золочёные галуны в форме плоских катушек.
- Красота! - оценил Мирзоев.
Брюки были из синего сукна и другой выкройки, нежели бриджи, которые носили во время войны. Новые штаны были с небольшими галифе от карманов и ниже и больше походили на брюки, чем бриджи.
- Сшиты они аккуратно, - заметил кто-то, - честь и хвала нашим швеям.
- Из-за них парад перенесли… - буркнул тучный подполковник.
- Почему?
- Не успели пошить до 22 июня, - пояснил он. - А было бы символично провести парад Победу в день начала войны…
С пошивкой парадного обмундирования для генералов дело обстояло иначе. На каждого из участвовавших в параде генералов в ателье предварительно были сообщены соответствующие ростовки, которые позволили пошить парадную форму индивидуально для каждого.
- Вот теперь я настоящий генерал! - с удовлетворением заметил Шаповалов, рассматривая себя в зеркале ателье.
- Сидит, как влитой… - суетился рядом портной.
Накануне парада все его участники были награждены медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне». Этот день был особенно торжественным потому, что медали участникам парада вручались одним из первых в стране. Все с интересом их рассматривали.
- Для меня это первая медаль, полученная в жизни, - признался генерал-майор, - чего нельзя сказать об орденах…
Помимо изображения в профиль Верховного Главнокомандующего товарища Сталина на ней были выбиты слова:
- «Наше дело правое. Мы победили».
На другой стороне слова, определяющие название самой медали:
- «За победу над Германией».
К медали каждому участнику парада было выдано удостоверение в жёстких корочках красного цвета.
- Приятно ласкают глаз... - сказал Мирзоев.
- Я знаю, - удивился Иван Матвеевич, - другие удостоверения о награждении медалью идут в обычных белых корочках из плотной бумаги.
Наступил день парада Победы 24 июня 1945 года. Как назло с самого раннего утра было сумрачно, по небу плыли тучи, временами шёл нудный моросящий дождик. Они приехали на Красную площадь и построились в отведённом им месте.
- Погода выдалась плохой! - с сожалением глядя на насупленные небеса, сказал Шаповалов.
- Столько слёз люди пролили, - заметил стоящий рядом герой-танкист, что природе тоже не грех поплакать в такой день…
Над торжественным городом нависли мрачные сумрачные облака, и дождь падал на столичную брусчатку.
- Да разве это помеха для фронтовиков, ещё не отвыкших от скользких дорог и грохота боя! - бодро произнёс он.
- Пройдём как надо.
- Говорят, из-за этого воздушную часть парада отменили...
Они стояли почти напротив Мавзолея Ленина, ибо прохождение войск шло по фронтам с севера на юг. Поэтому Карельский, Ленинградский и 1-й Прибалтийский фронты стояли ближе к Историческому музею, а их фронт почти по центру площади. Военная техника занимала Манежную площадь и улицу Горького.
- Какое-то радостное волнение в душе, - сказал Мирзоев, - хочется, чтобы всё прошло как можно лучше.
- Такое случается раз в жизни, да и то не у каждого…
Все присутствующие с интересом наблюдали, как заполнялись гостевые трибуны, а через некоторое время и трибуны самого Мавзолея. Их появление гостевые трибуны встречали овациями и праздничными возгласами.
- Как хорошо виден в центре трибуны товарищ Сталин! - присмотрелся Мирзоев.
- Товарищ Сталин одет в плащ и резиновые боты, - сказал практичный Иван Матвеевич.
- По погоде!
- А вот маршалы вымокнут насквозь...
Весь личный состав войск на Красной площади был одет в парадные мундиры с орденами и медалями на груди и оружием, в зависимости от рода войск. В соответствии с директивой Генерального штаба предусматривалось:
- В сводном полку иметь три стрелковые роты, вооружённые винтовками, три стрелковые роты - автоматами, роту танкистов, роту лётчиков - пистолетами.
Рота сапёров, рота связистов, рота кавалеристов вооружили карабинами; кавалеристов, кроме того, шашками.
- Вон смотрите, на шинели держат собаку! - удивился подполковник.
Все дружно повернули головы в сторону школы военных собак.
- Это овчарка по кличке «Джульбарс», - сообщил всезнающий Мирзоев. - Он обнаружил при разминировании участков в последний год войны около восьми тысяч мин. Незадолго до парада «Джульбарс» получил ранение и не мог идти. Товарищ Сталин приказал нести пса на своей старой шинели.
- А ты откуда это знаешь? - не поверил Шаповалов.
- Брат служит в Генеральном штабе… - коротко ответил полковник.
… Так тихо переговариваясь, они простояли примерно час. Моросящий дождь собирался на их стальных шлемах в плачущие капли, которые затем мелкими струйками стекали на мундиры.
- Эх, мундир потом сядет… - пожалел кто-то сбоку от генерала.
- Нашёл время печалиться! - шикнул он.
- Больше такого никогда не носить…
- Разговорчики в строю!
Общее внимание привлекло появление на прекрасном гнедом коне в красивой форме маршала Советского Союза Рокоссовского, которому было поручено командовать праздничным парадом.
- Стройный, подтянутый! - заметил Мирзоев.
- Ему же нет и пятидесяти лет, - подсчитал в уме Шаповалов.
- Он так и просится на картину.
Дождь продолжал мелко, будто неохотно, моросить. Раздался бой Кремлёвских курантов, оповестивших, нас наступило десять часов. Из Спасских ворот на белом породистом коне появился принимающий парад Маршал Советского Союза Жуков, в парадном небесно-голубого цвета мундире, полностью заполненном орденами и медалями.
- Как говорится, ни одного живого места! - заметил Иван Матвеевич.
Произошла встреча командующего и принимающего парад. Лошади гарцевали после салюта шашками, но опытные кавалеристы управляли ими умело. Рокоссовский сделал рапорт о готовности к параду, они совершили объезд войск. Жуков поздравлял победителей. В ответ неслось нескончаемое:
- Ура-а-а-а!
Всё это сопровождалось музыкой мощного сводного оркестра. Закончив объезд войск, Жуков степенно поднялся на трибуну мавзолея и занял место у микрофонов, рядом со Сталиным. Зазвучали фанфары:
- «Слушайте все! Слушайте все!»
Речь Жукова была эмоциональной, яркой и короткой. Но во время речи дождь усилился, и на глазах зрителей небесно-голубой мундир, начиная с плеч, стал менять цвет на серый, медленно опускаясь к поясу. Кто-то накинул на него накидку, но было уже поздно, так как он изрядно промок.
- Дождь не жалеет и стоящих в строю, - подумал генерал-майор, оглядев застывших рядом товарищей.
По команде Шаповалов сделал несколько шагов и не понял, в чём дело. Впереди идущее подразделение начало сбиваться с ноги. Один солдат шагал с левой ноги, а другой с правой. Получался не воинский строй, а цыганская толпа. Хорошо, что это случилось по направлению к Историческому музею, а иначе был бы несмываемый позор.
- Но в чём дело, что случилось? - недоумевал он.
Не слышно было акцентированного удара больших барабанов, которые в военном оркестре определяют постановку левой ноги. Под него все в строю должны одновременно опускать левую ногу.
- Куда подевался акцентированный звучный и определяющий удар барабана? - спросил его Мирзоев.
- За время дождя кожа на барабанах отсырела, - догадался Иван Матвеевич, - все удары стали глухими и одинаковыми.
- Кошмар, провал!.. Что делать? - прошептал сосед.
Почти толпой, кто правой, кто левой ногой, батальон подходил к Историческому музею и начал заход правым флангом. В ответственный момент Шаповалов закричал зычным голосом, во всю мощь глотки:
- Левой! Левой!
Солдаты подобрали ногу, выравнивали шеренги. Всего за одного линейного до мавзолея все взяли нужную ногу, выпрямили шеренги и прошли, как могли. Линейными назывались солдаты с винтовками, которые стояли вдоль пути прохождения войск торжественным маршем и обозначали дистанцию между подразделениями.
- Для нас парад закончен! - с облегчением выдохнул он.
- Теперь можно и на других посмотреть… - сказал Мирзоев, когда они остановились за храмом Василия Блаженного.
Танкисты, лётчики, пехотинцы, моряки ритмично двигались им навстречу по гулкой брусчатке в строгом порядке и взаимодействии, в каком ещё два месяца назад громили врага.
- Будто сгусток энергии и порыва армии-победительницы вышел на встречу с народом! - сказал майор-танкист со следами ожога на лице.
- Который страдал долгих четыре года, - согласился генерал.
- Это пик нашего единства!
Следом по Красной площади прошли около двух тысяч единиц военной техники. Прохождение колонн заканчивалось отработанным ритуалом по швырянию захваченных знамён противника к подножию Мавзолея Ленина. Из знамён было отобрано двести штук, которые несла специальная рота.
- Под звук, дробь множества барабанов - это зрелище поистине потрясающее! - прошептал кто-то за спиной Ивана Матвеевича.
Знамёна и штандарты разгромленных немецких частей бойцы несли в перчатках, подчёркивая, что брать их в руки омерзительно.
- Прямо дрожь по телу! - признался Шаповалов незнакомому статному полковнику-артиллеристу, когда знамёна полетели к подножию Мавзолея.
- Мы так долго к этому шли! - полковник украдкой вытер влажные глаза.
Знамёна бросали на специальный помост, чтобы вражеские штандарты не коснулись мостовой Красной площади. Первым швырнули личный штандарт Гитлера, последним знамя «Русской освободительской армии» генерала Власова. Вечером помост и перчатки участников были сожжены.
продолжение http://proza.ru/2013/01/26/53