Впервые я услышала голос Высоцкого в Москве, когда с маленьким чемоданчиком в руке подходила к студенческому общежитию, что на Ново-Черемушенской улице, куда меня, абитуриентку, поселили на время экзаменов. Иду, конец июня, благодать, на сердце радость – получила медаль, приехала поступать в Москву, в институт. Вдруг из открытого окна на втором этаже вырвался крик: «Чуть помедленнее, кони! Чуть помедленнее…» Я остановилась, пораженная, и стала слушать. Голос не пел, он кричал, плакал, молил на всю улицу.
Вселившись в общежитие и выпив чаю с булкой калорийкой (ах, какая она была вкусная в те годы – с блестящей корочкой, посыпанная орехами, внутри – изюм!), я приступила к повторению географии, которую сдавала на следующий день. Но хриплый незнакомый голос все рычал, хохотал, пел, одним словом злил меня и не давал сосредоточиться. Я закрывала окно, затыкала уши пальцами, я читала вслух – ничего не помогало. Вычислив окно, откуда раздавался голос, я пошла туда. «Выключите немедленно этого ревуна, или сделайте тише! – потребовала я. - Вы мешаете мне готовиться к экзамену!» «Девушка, вы не понимаете – это же Высоцкий!» – с пиететом к исполнителю отвечал молодой человек в джинсах и без майки. «Ну, и что? Мне нужно готовиться к экзамену, а он мешает!» «Ладно-ладно, - примирительно сказал молодой человек, выключая магнитофон. - Готовьтесь на здоровье. А с Высоцким вам надо познакомиться, раз уж вы наша абитуриентка!»
Я не хотела знакомиться с Высоцким. Он мне не понравился, не понравился его хриплый голос, его странные тексты, хотя новые московские знакомые находили их гениальными. Даже на собеседовании меня спросили: «Вы знаете песни Высоцкого? Они вам нравятся?» Я ответила откровенно: «Нет! Я сноб, люблю Чайковского, Моцарта, Шопена. Люблю все красивое». Да, я любила все красивое, благородное, гармоничное и старалась не замечать уродливое, темное, больное. А Высоцкий неблагородно орал в микрофон: «Траву кушаем, век на щавеле, /Скисли душами, опрыщавели, /Да еще вином много тешились, /Разоряли дом, дрались, вешались…»
Меня тошнило от этой песни. Разве это имеет какое-то отношение ко мне, к моей жизни? Я из хорошей провинциальной семьи, окончила музыкальную школу, хожу на симфонические концерты, когда летом на гастроли приезжает областной оркестр, а тут Высоцкий! Да, я люблю классику, но и современный вокал мне был не безразличен: Магомаев, Ободзинский, Окуджава с любимой песней «Надежды маленький оркестрик». Моя романтичная душа никак не принимала Высоцкого. Но тот не отступал, он меня просто «преследовал». В те годы его голос звучал везде: на студенческих вечеринках, в любой компании, на вокзалах, в походах, в метро. Власти его не признавали, он считался крамольным бардом. Тогда не было и речи, чтобы он мог выступить по радио или по телевидению. «Однако, - как говорила моя преподавательница музыки,- талант всегда пробьет себе дорогу». И Высоцкий пробился, выстоял, начал выступать в различных НИИ, учебных институтах, везде, куда можно было его полугласно пригласить. Поклонники переписывали друг у друга кассеты, и его песни неслись из каждого окна.
В институт мня приняли, я прилежно училась. Моим лозунгом было: «Учиться, учиться и еще раз учиться». Чьи это слова, вы знаете. На первом курсе я была зубрилой и после занятий не возвращалась в общежитие, как другие студенты, а оставалась в читалке - заниматься. В тот незабываемый день я учила английский, уединившись в одной из аудиторий. В дверь заглянул однокурсник Вадим: «Ты что здесь сидишь? Учишься? С ума сошла! Пойдем скорее, сейчас будет выступать Высоцкий. Это высший пилотаж!» «Я не люблю его» – пыталась я отказаться, но Вадим уже сложил мои учебники и с решительным видом смотрел на меня. Пришлось согласиться.
Актовый зал института был переполнен. Нам нашлось место на одном из подоконников. Ровно в шесть часов Высоцкий, небольшого роста человек лет тридцати, чисто выбритый и наглаженный, вышел на сцену. Одет он был просто, без артистического шика, в руках держал гитару, и тут же, едва поздоровавшись, без всякого вступления начал петь. Я была настроена скептически, тем не менее, слушала внимательно. Он по-прежнему был не близок мне, но не признать, что он талантлив, что он владеет аудиторией, я не могла. Наряду с песнями о разной былинной нечисти, которую он выудил из русского фольклора, он исполнил несколько так называемых военных песен, тронувших меня до слез. Я родилась в послевоенное время, и война не опалила меня своим огнем, но генетическая память о войне во мне была и дала о себе знать. Я плакала, а Высоцкий пел:«На братских могилах не ставят крестов, /И вдовы на них не рыдают – /К ним кто-то приносит букеты цветов /И Вечный огонь зажигают».
Он пел, словно сам участвовал в войне и прошел фронтовыми дорогами:
«Нам говорили: «Нужна высота!» /И «Не жалеть патроны!»…/Вон покатилась вторая звезда /Вам на погоны». Зал отвечал бурей аплодисментов, все встали. Я отбила себе ладоши, аплодируя. Мой спутник тоже был в восторге. Ровно в семь Высоцкий закончил концерт и, поклонившись, ушел за кулисы. И ни разу не вышел на вызовы публики, хотя зал неистовствовал. Как мне позже сказали знатоки, такова была его манера.
Работая переводчиком на Московском кинофестивале, я несколько лет подряд видела Высоцкого рядом с Мариной Влади, французской актрисой, известной советскому зрителю шестидесятых годов по фильму «Колдунья». Нельзя было не заметить, что если в начале их отношений Марина была блистательно красива, неотразима и весела, то после нескольких лет их романа она надела закрытое платье в мелкий цветочек, а глаза спрятала за стеклами темных очков. На то были причины. Читайте ее книгу «Владимир, или прерванный полет».
Во время одного из кинофестивалей Тадеуш Ломницкий, директор Польской театральной школы и почетный гость фестиваля, пригласил меня на спектакль театра на Таганке с участием Высоцкого – слава последнего была так велика, что достигла уже Варшавы. В тот вечер давали «Гамлета». Мы с паном Тадеушем сидели в первом ряду. «Не представляю Высоцкого в роли Гамлета. Он, скорее, хулиган, чем принц датский» – критично заметила я. «Zobaczymy (увидим), - ответил с улыбкой Ломницкий. – Вся Варшава говорит об этом Высоцком. Посмотрим спектакль, а тогда уже будем судить».
Спектакль прошел «на ура», после его завершения зал просто взорвался аплодисментами. Высоцкого вызывали много раз. Он выходил, кланялся, и я видела, как струйки пота стекают по его лицу. «И никакой он не хулиган», - смягчилась я, украдкой вытирая слезы восторга. «Ну, как вам Гамлет, пани Аня? Правда, хорош? – искренне восхищался актером директор театральной школы. – Нужно пригласить его в Польшу».
Став старше, пройдя через испытания и потери, я поняла, почему Высоцкий был так популярен и любим народом. Он выражал дух народа, его юмор, его насмешку над собой и своей горькой судьбой. Высоцкий был просто обречен на всенародную любовь. «От Москвы до самых до окраин» - как в песне поется. Когда он ушел из жизни, и стали печатать его стихи, вдруг открылось, что это большой поэт. «Оплавляются свечи на старинный паркет, /И стекает на плечи серебро с эполет. /Кто-то дуло наводит на невинную грудь. /Пусть былое уходит, пусть придет что-нибудь».
И это «что-нибудь» пришло - перестройка. Высоцкий был провозвестником перемен, но не дожил до них. Его жизнь трагически оборвалась. Вся страна горевала о нем. Я была в отъезде и не стала свидетелем грандиозных похорон всенародно любимого барда. Интересно, как бы он жил и что бы он делал в пост перестроечной России с ее олигархами, с ее нищими пенсионерами, с ее свободой слова, о которой мечтал и воплощал в жизнь, несмотря ни на что? Скорее всего, он по-прежнему писал бы и пел свои песни. На радость народу и в пику новой номенклатуре. «Пусть уйдет, что уходит./Пусть придет, что придет».