Дальний угол сада основательно запущен. Он примыкает к высокой бетонной стене, добавлявшей казенным видом мрачных красок в общую картину. Этот кусочек я считаю своей территорией. Как только добираюсь сюда, обнимаю дерево и задираю голову вверх, высматривая знак. Отступает страх, сжимавший душу, перестает звучать раздирающее голову р-р-р – звук мотоциклов, сопровождающий меня последние шесть лет. Покой и свобода – вот что такое кусочек земли со старыми деревьями, в бессилие опустившими иссохшие руки – ветви.
Дальний – это условно, территория прекрасно просматривается от крыльца больницы. Поэтому в мою свободу моментально вторгается санитар, больно хватает за руку и тянет к скамье, на которой мы должны совершать прогулку на воздухе. Толкает на сиденье, свербя глазами с одним и тем же выражением: неужели трудно запомнить, как нужно вести себя? Я сижу и улыбаюсь, потому что знаю причину его недовольства: у меня есть тайна, которую он не может разгадать. А я и под пытками не расскажу, какое богатство скрывается у бетонной стены, прятавшей нас от людей.
Замечаю, как санитар делает вид, что равнодушно закуривает и не интересуется моей улыбкой. Отворачивается, приветствуя кого-то из коллег, и я сразу перебрасываю ноги на другую сторону скамьи, упираюсь взглядом в стену, чтобы насладиться редкой для меня тишиной: у мотоциклистов заканчивается перерыв, они готовы давить на газ и рыскать по свету в поисках меня.
Мотоциклистов я не вижу, но знаю: они здесь. Сутками нарезают круги вокруг больницы, в иные дни – прямо вокруг палаты, еще чуть-чуть – и достанут меня, поэтому нужно быть начеку. Я слышу рокот мотора, даже когда они далеко, возле моего дома, кружат по наезженной колее в надежде, что я вернулась. Поэтому я не люблю дни, когда разрешается навещать нас. Это опасно: мотоциклисты могут следить за мамой, чтобы скорее добраться до меня. В такие моменты я осторожно ступаю в комнату посещений, боюсь отлепиться от двери, в которую могу шмыгнуть при первой опасности. Маму почти не слышу, с готовностью киваю на любой вопрос, превратившись в слух, чтобы знать: далеко ли они? Молниеносно хватаю пакет с продуктами, сразу же убегаю к себе и прячусь под кровать – мое единственное убежище в помещении. Потом плачу, вспоминая горестное лицо мамы.
Санитар делает подзывающий знак: пора возвращаться. Нет, просто так не уйду. Срываюсь со скамьи, бегу к дереву, глажу и целую кору, успеваю шепнуть: не бросайте! Покорно отдаюсь в руки санитара, чтобы усыпить его бдительность для следующей прогулки, уходя, выворачиваю голову на 180 градусов, еще раз улыбаюсь в пустоту, как говорят обо мне. Глупые.
На лысеющей кроне старого дерева среди редких слабеньких листочков живут три Ангела. Они редко показываются, но я верю в их постоянное присутствие и в то, что в любых обстоятельствах придут на помощь так же, как в далекий жаркий день.
Отъезжая от остановки, автобус свернул влево, и Маринка вновь оказалась на солнечной стороне. Замызганная занавеска не помогла, она была слишком узкой, ее тут же потянули к себе сидящие впереди пассажиры. Всю дорогу от солнца спасал журнал, вот и теперь Марина прикрыла им лицо, оставив место для обзора - скоро выходить, нужно поглядывать за окно. Это был единственный автобус, удобный для студентов, проживающих в окрестных селах: из краевого центра можно было доехать прямо домой.
Марина ехала к маме. Домом хату в маленьком хуторе она назвать не могла. Мама и сестренка переехали туда, когда она уже училась в техникуме, очень редкие наезды не сделали стены родными, людей знакомыми, кроме нескольких соседей, а поездку желанной. Но мама в письмах обижалась, что Маринка не приезжает, приходилось выбираться, хотя дорога утомляла. Прямого автобуса не было, ей предстояло выйти в соседнем селе и ждать, когда в хутор из района пойдет местный автобус. Не смотря на все это, настроение у Маринки было хорошее, среди многочисленных учебных и личных дел она скучала по родным.
Автобус притормозил у остановки, Марина перелезла через тюки и сумки, выбралась на воздух. Груз у нее был небольшой. Главная ценность – кукла в коробке, подарок сестре. У самой Маринки к куклам была слабость. В детстве играла тряпичной игрушкой – девицей с намалеванным лицом, делала кукол из бутылок, втыкая в горлышко волосы от кукурузы. Как-то перед днем рождения тетя спросила, что ей подарить. Марина заказала куклу и получила фарфоровую статуэтку балерины. Тетя выключила свет, восхищенно прошептала:
- Смотри, как светится!
Статуэтка Марине понравилась: тоненькая фигурка, прогнувшись, красиво вскинула вверх руки, стоя на пальчиках одной ноги – грация и трепет. С ней не поиграешь, можно только любоваться. Так и прошло детство без кукол, на которых она засматривалась через витринные стекла городских магазинов.
Учась в техникуме, Марина не выдержала, купила куклу в нарядном шелковом платье и кокошнике. Засмущавшись подруг, сказала, что для сестренки, и, действительно, отвезла покупку домой, строго наказав играться осторожно.
У девятилетней сестренки таких красивых игрушек тоже не было. Во дворе хаты обнаружилась старая кукла, голая и лысая, сестренка, играя в маму, пристроила ее в домике, который сделала в кустах – вычищенное место с перевернутой кастрюлей вместо стола, постеленным ковриком, под который приспособила выброшенное полотенце и другими нужными для обустроенной квартиры вещами. Среди всего этого неуклюжий найденыш был кстати, а привезенная Маринкой красавица жила в доме и не общалась с деревенскими.
В это раз кукла была особенно красивой. Марина купила ее на заводе, куда попала на практику, за немыслимые деньги – 15 рублей, половина стипендии. Германская, сказала продававшая ее девушка. Удержаться Марина не могла. Теперь кукла в коробке и сумка с городскими продуктами в виде килограмма колбасы (пришлось занимать очередь дважды), конфет, двух пачек индийского чая составляла ее поклажу.
Вечернего автобуса нужно было ждать часа три. Маринка не собиралась этого делать, до хутора можно дойти пешком. Далековато, семь километров, но дорога интересная – среди полей с пшеницей, пару раз Маринка по ней ходила. Да и родные частенько проделывают путь от хутора до села, если вовремя не приезжала машина с хлебом, потом обратно, надеясь, что кто-нибудь подвезет. Обычно их подбирала молоковозка, объезжающая фермы, или трактор, перегоняемый из одной бригады в другую.
Марина вышла за село, перешла небольшой пересыхающий ручей, повернула вслед за дорогой в поля и окунулась в настоящее колхозное лето. С двух сторон к дороге подступала созревшая пшеница, золотые волны дрожали под зноем, отражая лучи, марево переливалось и дышало жаром. Вокруг тишина и покой, хочется закрыть глаза и брести вперед, раздвигая густой воздух грудью.
Марина оглянулась: не нагоняет ли кто? В прошлый раз из села ехал на бричке колхозный конюх Митька - одноглазый щуплый мужичок, в любую жару не снимавший фуфайку. Маринка с удовольствием растянулась на сене, Митька что-то неразборчиво бормотал, частенько смеялся, поворачиваясь к ней с радостным вопросом: да? Она так же радостно отвечала: ага, не понимая смысла, и всю дорогу смотрела на плывущие облака, закинув руки за голову (заодно и загорела, в городе с этим проблема). Сейчас было пусто, что ее не расстроило. Можно во весь голос петь или читать стихи, не всегда для этого есть возможность. Марина удобней перехватила куклу, откашлялась и затянула:
«Дурманом сладким веяло,
Когда цвели сады…».
Как хорошо поется! Голос визжит, срывается, певуньей она была неважной, но в душе звучит, как надо. Допела, послушала тишину и повторила для себя на бис.
У отрешенной и увлеченной Маринки время бежало быстро, расстояние заметно сокращалось. Вон уже виднеется лесополоса - граница на половине пути, а там вскоре поля закончатся, вдалеке забелеет ферма, на которой работает мама, огромные дубы вдоль водоема подарят тень, до дома останется рукой подать.
Маринка собралась вновь запеть, но вовремя услышала далекий шум транспорта. Мотоцикл, определила на слух и оглянулась. Точно, да ни один, а целых два, пока далеко, и зной своей густотой неохотно пропускает звук. Два мотоцикла, по двое ребят на каждом, незнакомые парни, хотя для Маринки местные все были незнакомыми.
Мотоциклисты притормозили.
- Садись, подбросим.
- Спасибо, - Марина мотнула головой,- я пройдусь, уже недалеко.
- Как хочешь.
Ребята умчались вперед.
Марина остановилась, перебросила сумку в другую руку, вытерла лоб, впервые ощутив жару. Глубоко вздохнула, ощутив подкрадывающееся беспокойство, и быстрее зашагала дальше.
Снова звук мотора, теперь впереди, навстречу. Те же самые парни замедлили ход, закружили вокруг Маринки, остановились.
- Мы решили вернуться за тобой, чего бить по камням такие ножки? Каблучки сотрутся, да юбку городскую запылишь.
Марина решила не обращать внимания на откровенные разглядывания, ответила ровно, спокойно:
- Ничего, мне нравится ходить пешком, да и встречать меня будут, иду и выглядываю, скоро появятся.
Она попыталась пройти, но путь был перегорожен.
- Пропусти.- Смотрела смело, но страх уже подкрался и впился в ноги, которые сразу ослабли. Не показывать, держаться!
- Люблю гордых,- конопатый парень с выцветшими волосами засмеялся, а смех прозвучал неестественно, натужно, прерываясь.- Не ломайся, садись,- он потянулся к ней.
- Руки убери. Я сказала: пойду сама.
Голос звучал еще строго, но предательски подрагивал. Уже пугало все: дрожание рук одного, перешептывание двоих, стоявших чуть дальше и то, что она не могла встретиться взглядом с четвертым, самым молоденьким: он смущался и прятал глаза, сглатывая слюну.
- Ну, иди, иди,- усмехнулся конопатый и свистнул: вперед.
Отъехали недалеко, остановились, переговариваясь и оглядывая дорогу со всех сторон.
Маринка испугалась. Что делать? Бежать назад? Оглянулась: пустынная бесконечная дорога, никого вокруг, ни намека на помощь. Мотоциклисты, пошептавшись, не спеша, проехали вперед, свернули к лесополосе и остановились в тени деревьев. Сквозь расстояние Маринка ясно видела алчные глаза, сулившие беду, от которой не убежать. Ребята словно подбадривали друг друга, так выглядели их кривые усмешки и нетерпеливое приплясывание. Может, бросить сумки и побежать в пшеницу, но куда убежишь в бескрайнем поле? Да и погоня только раззадорит тех, кто принял решение. Сохранять разум, собрать в кулак волю, может, удастся выпутаться.
Марине ничего не оставалось, как двинуться вперед. Четверо молча наблюдали за ее приближением, уже не улыбались, облизывая губы, жадно осматривали фигуру в короткой юбке, бросали взгляды в гущу лесополосы. Мотоциклы молчали, но руки твердо вцепились в газ, готовые в нужный момент врубить на полную.
Ватные ноги почти не держали, только усилием воли Маринка не давала им подломиться, чтобы рухнуть в пыль. Вот уже совсем близко, вот один парень нагнулся к педали, что-то подправляя. Это – конец?
Маринка заплакала от страха и бессилия. Остановиться не могла (зачем?), шла вперед, умирая с каждым шагом. Воздух густел, дергался из стороны в сторону, уплывал, душил. Упасть на колени и умолять ребят не трогать ее? Понимала: не поможет, ничто не поможет. Вот так заканчивается жизнь.
Разум вспыхнул, ища спасения. Маринка сделала то, о чем она, комсомолка до мозга костей, никогда не помышляла.
Вскинула лицо вверх, к небу, перебросила коробку с куклой подмышку левой руки и сотворила первый крест.
- Господи, помоги.- От ее крика ребята вздрогнули и на миг замерли.- Спаси меня, Господи, я тебя умоляю, только Ты сможешь мне помочь. Помоги! Помоги!!!
Слезы застилали глаза, Маринка шла, пошатываясь, спотыкалась, но вглядывалась в небо, не переставая креститься.
- Помоги, Господи! Я никогда Тебя ни о чем не просила, я даже не знала, что Ты есть. Во имя всего святого, помоги!
Перед ней открытое небо, опускающееся все ниже и вбирающее в себя крик души. Таким никогда его не видела. Или это она на грани потери сознания от страха? Все плыло и качалось, сливалось воедино, сверкало под нестерпимым солнцем, а она кричала в этот свет просьбу к Единственному Спасителю. Как во сне, поравнялась с мотоциклистами и крестилась, крестилась. Смеялись? Этого она не слышала, услышала, как завелись моторы.
- Господи!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Впереди под лучами солнца что-то блеснуло. Маринка протерла глаза, всмотрелась. Легковая машина! Маринка шагнула на середину дороги, расставила руки, пошла на встречу. Все воспринималось, как в замедленной съемке, время остановилось. Наконец машина затормозила, из окошка выглянула женщина. Маринка бросилась к ней.
- Помогите, ко мне ребята пристают!
- Конечно, садись,- женщина открыла заднюю дверцу, сидевший там мальчик подвинулся.
- Эти?- мужчина за рулем кивнул на четверых, отворачивающих лица в стороны.- А ты чего одна ходишь?
- Мы всегда тут ходили, мама говорит, не опасно. Все всех знают,- всхлипнула девушка.
- Ребята могут быть залетные, мотаются по полям, делать им нечего. Давай, мы отвезем тебя домой.
Маринка испугалась. Вдруг мотоциклисты выследят, где она живет, а дома только мама и сестренка.
- Вы в город? Я с вами.- Уехать подальше, убежать от страха, который намертво вцепился и не отпускает.
- Мы не туда, хотим заехать к родственникам в Алексеевку. С нами поедешь?
Маринка покачала головой: неудобно.
- Я выйду в селе на остановке, подожду автобус.
- Правильно, там всегда люди. Да ребята вряд ли вернутся, они уже далеко.
На остановке оказалась соседка мамы, возвращающаяся от сына. Маринка, придвинувшись к ней, слушала рассказ о поездке, радовалась подходившим людям, тоже ожидающим автобус. Два раза ребята на мотоциклах проехали мимо, поглядывая на нее, но уже с иным выражением. Больше не появлялись, но Марина почему-то решила, что они непременно последуют за автобусом. Всю дорогу оглядывалась назад, выскочила на своей остановке и пулей влетела во двор, закрыв калитку на защелку. Остановилась перевести дух, чтобы не волновать маму. Через огород к ней уже мчалась счастливая сестренка.
- Пойдем, к тебе пришли.
Я намертво цепляюсь за спинку кровати, санитар с трудом разжимает мои пальцы, грозится удушить «теперь уже точно». Слабый он человек, прибегает к помощи слов, сильные обычно молчат. Поддаюсь: пусть думает, что победил, когда-то поймет, как был смешон.
В этот раз мама не одна, с сестрой. Из-за неосторожности родных опасность становится явной: двоих выследить легче, нужно подстраховаться. Я прикладываю палец к губам: тихо. Прижавшись спиной к стене, втягиваю голову в плечи, осторожно пробираюсь к окну, приставляю к глазам бинокль из ладошек и оглядываю двор. Не видно, затаились или очень далеко, звука почти не слышно. Можно перевести дух, обнять сестру. Она редко навещает меня, я же не забываю о ней никогда. Улыбаюсь, на глазах появляются слезы, о которых я давно забыла (сильные девочки не плачут!), шагаю к сестре:
- Моя Маринка приехала!
В тот далекий вечер Марина привезла мне удивительную куклу - высокую, в красном брючном костюме и берете. Я весь вечер провозилась с ней, с Мариной общалась мало. На ночь я улеглась на полу, в маленькой хатенке было душно, спать на перине считалось пыткой. Брошенное на пол одеяло с простынкой все лето служили мне привычной постелью. Марина устроилась на кровати, но через время сползла ко мне.
- Жарко?- спросила я, прижимая куклу.
Сестра покачала головой, придвинулась, прошептала:
- Мне страшно.
- Да?
Мой вопрос прозвучал радостно: пугалки всегда привлекали, после истории о черной руке мы визжали и смеялись одновременно.
- Только маме не говори,- попросила Марина,- будет переживать.
- Кто тебя напугал?
- Ребята на мотоциклах. Я не стала ждать автобус, пошла пешком, они меня чуть не утащили в лесополосу.
- И все?- я была разочарована.- Как бы они утащили? Не волки, все-таки. У нас мальчишки безобидные, больше хвалятся, а чуть припугнешь, убегают. Я, знаешь, как их гоняю!
- Ты бегаешь возле дома, если что, маму позовешь, а я была одна на дороге, а тут они со своими угрозами.
- Обзывались? – Это бывает обидно до слез, я знала.
- Что-то вроде этого. Я от страха Богу молилась.
- Кому?- я подумала, что ослышалась.
- Да. Мне так стыдно. Я же секретарь комсомольской организации, всегда строгая и правильная, требую от товарищей, что положено, а сама оказалась слабой. Сейчас вот лежу и думаю: вдруг послышится звук мотора? Так и кажется, что узнали, где я живу, и ездят вокруг хаты.
Мы замерли, вслушиваясь в тишину.
- Маринка, не выдумывай, вокруг хаты нет дороги. Забор, огород, слева вон заброшенный двор, все заросло акацией, не пробраться. И пруд теперь углубляют, перерыли возле него, грязь не просыхает, коровы еле ноги вытаскивают.
- Когда страшно, такие мысли не спасают. Я буду бояться приезжать к вам.
- А как же Бог? – Это больше всего не давало покоя.- Его же нет, а ты зачем-то молилась.
- Но я же спаслась. Меня подобрали люди на легковой машине, отвезли на остановку. Это было чудом.
- Я б на легковушке тоже покаталась. Только это все равно не чудо. Если б мальчишки заблеяли, как козы, или мотоциклы у них стали летать – другое дело.
- Это не цирк, а жизнь, и ты не смейся и никому не рассказывай, хорошо? Мне просто нужно было выговориться, теперь легче стало с такой защитницей. – Марина погладила меня по голове.- Ты спи, а я буду думать, как теперь жить.
Она прижалась ко мне, но, выговорившись, успокоилась и засопела.
Я обняла ее: бедная! Как она могла испугаться наших деревенских мальчишек? Не зря мама вздыхала: хоть бы не испортилась в городе. Не испортилась, а перестала верить, что в жизни все хорошо. И надо же – молилась Богу! Вот этого совсем не понять. Глупо надеяться на чудо вместо того, чтобы надавать обидчикам, как следует. Я бы не растерялась, хватала бы палки и швыряла в них, кричала бы, что все расскажу их мамкам или пожалуюсь председателю колхоза. Мне нужно Маринкины страхи забрать себе, я сильная, справлюсь. Кого просить, чтобы сестра все забыла? Неужели, Бога?
Я тихонько поднялась, у окошка остановилась и отдернула занавеску. На подоконнике за кипой газет – запас на зиму для растопки печки – стояла деревянная иконка. Ее случайно обнаружила мама, когда мы переехали в эту хату. Разбирала завалы в чужом сарае, палки и доски откидывала в сторону: сухие, пригодятся для разжигания дров. Квадратную деревяшку успела разрубить на три части, когда отлетевший кусок перевернулся, открыв лик Божьей Матери. Мама охнула, подобрала остальные кусочки и сложила вместе. Тут же отыскала ржавую проволоку и закрепила ею три части. Принесла в хату, все оправдывалась:
- Грех не на мне, а на тех, кто выбросил с мусором. Я же не знала.
Поставила на подоконник, на мое возмущение «Зачем ставишь в доме икону?» рассердилась:
- Она тебе мешает? Пусть стоит, и не смей трогать!
«Не смей трогать»,- передразнивала я маму каждый раз, когда протирала пыль на подоконнике, передвигая иконку.
В лунном свете я внимательно разглядывала нарисованное изображение. Как-то все просто – обычные краски, никакого блеска, как у соседской бабушки в углу, не впечатляет. Женщина в красном платке склонилась к маленькому мальчику. Это его Марина просила о спасении, и, говорит, он помог. Глупости, так не бывает. Человек сам себе хозяин, что хочет, то и делает. Сейчас я проверю. «Сделайте так, чтобы моя Марина совсем-совсем забыла о сегодняшней встрече. Снимите это с нее и переложите на меня. Мне наплевать на каких-то пацанов, я не испугаюсь, я знаю себя». Замолчала, подождала. «Не можете? Эх, вы. Я так и думала. Все равно я спасу Маринку, без вашей помощи, все сделаю своими руками».
Уверенная в своих силах, я легла на место, закрыла глаза
и оказалась на дороге между полями. В руках – коробка с куклой, я везу ее сестре, которая в детстве не имела кукол, только тряпичную с волосами из пряжи. Воздух переливался под солнцем, но это было не марево, а страх, заполнивший пространство. Я пошатнулась на недержащих ногах, устояла, огляделась. Сквозь меня лентой проходила сверкающая дорога, а я была, как граница: сзади – одна жизнь, впереди, возможно, никакой. Четверо парней на мотоциклах черным крестом пресекали будущую дорогу. Я часто водилась с мальчишками, но никогда не видела у них выражения, с каким эти смотрели на меня. Что было в их взглядах? Не понимала, а сердце от страха сжалось. Я могу вернуться туда, откуда начала путь – на тонкое одеяло, брошенное на пол. Мне легче, чем Маринке, у нее не было возможности вернуться. Легче, а, значит, я должна пройти путь, о котором просила, забрать его себе, потому что я не городская барышня, все вынесу. Что мне сделают эти взрослые мальчишки? Покатают и бросят в полях? Я сумею вернуться, на бричке с Митькой изъездила их вдоль и поперек, развозя обед во время посевов и уборок.
Я пошла вперед, а разум кричал: спасайся! Исподлобья взглянула на ожидающих моего приближения ребят: волчьи пасти открылись от жары и похоти, сладкие слюни стекали по подбородкам, и они облизывались, потирая руки и сжимая бедра. А еще меня раздевали взглядом, мне было стыдно, я больше не купалась в пруду в одних трусиках. Стало жутко, ясно поняла, что приближаюсь к беде. Не пойду, юркну в пшеницу, спрячусь, только они меня легко найдут: пшеница уже налилась, колосья тяжелые, полягут, если их потревожить, укажут путь. А я сойду с ума, когда в золотой норе меня отыщет черный волк и наложит лапу на то, что принадлежит мне. Да и не смогу я этого сделать, мой путь – этот, я выбрала его сама.
Меня трясло, кукла прыгала в руках, колени подгибались. Я заплакала от страха: все, не хочу, не буду, прости меня, Марина! С силой закрыла глаза, резко открыла, надеясь, что окажусь в своей постели. Ребята смеялись, подмигивали: иди, иди. Я шла, как кролик к удаву, понимала, что нельзя, а шла, просто деваться некуда. Может, мне это снится, в самый страшный момент проснусь? Конопатый далеко вытянул волосатую руку и провел по моей спине и ниже, вскричал:
- Нельзя такие ножки бить по камням, каблучки сотрутся.
Что он несет? У меня нет каблучков, я маленькая девятилетняя девочка! Неужели они этого не видят? Если меня принимают за Маринку, не спастись, именно этого она боялась.
Выход один: делать, как она, просить о спасении Бога. Только я видела: он совсем маленький, сидит за шторкой у мамы на руках и еще не ведает, что в его руках судьбы людей. В минуты страха или опасности я всегда зову маму, но Марина говорила, что ее нельзя расстраивать. А женщина на иконе – тоже мама, знает, что нужно делать, не зря всегда смотрит с пониманием, успокаивающе. Матерь Божья, помоги, спаси от беды, которую я не знаю!
Рука сама собой поднялась ко лбу, сама сотворила крест – памятью предков, без меня – неумехи в этом деле, лицо задралось к небу, почему-то зная: это туда. И слова нашлись сами: помоги, я обещаю твоему сыну, что безропотно приму все, что он назначит!
Так я впервые увидела Ангелов. Они ехали навстречу на машине: мужчина с женщиной и ребенок на заднем сиденье. Ребенок – это важно, сразу появляется доверие, стоит взглянуть на чистое лицо.
На ватных ногах я кинулась к затормозившей машине.
- Помогите, ко мне ребята пристают.
Дверца открылась, я шмыгнула на заднее сиденье.
Женщина некоторое время смотрела на меня, потом пожала плечами, обернулась к мужчине.
- Чего стоишь?- спросила, видя недоуменное выражение на его лице.
- Странно. Тебе не кажется, что такая ситуация уже была?
- Кажется,- с расстановкой проговорила женщина, еще раз глянув на меня.- Я прекрасно помню, как мы останавливались. Испуганная девушка с куклой и несчастным лицом, вон те мальчишки на мотоциклах.
- Здесь?
Женщина огляделась.
- Да, я запомнила.
- Когда?
Женщина пожала плечами.
- Ерунда,- махнул рукой мужчина,- это от жары. Мы же сегодня впервые были у сватов, раньше по этой дороге не проезжали. И так зачем-то решили сделать крюк: тебе захотелось посмотреть окрестности.
- Дежавю,- захлопал в ладоши мальчик,- это так называется!
Машина тронулась. Я оглянулась: растерянные ребята что-то доказывали друг другу, тыкая пальцем в циферблат часов, потом на дорогу. Красноречивый жест одного из них пальцами по шее, видимо, не убедил остальных, они продолжали пожимать плечами, кто-то первым завел мотоцикл и бросился прочь, старательно объехав место, где стояла машина.
Утром Марина проснулась веселой, с наслаждением потягивалась.
- Как здорово дома! Не буду долго вылеживаться, подышу утренним воздухом.
В ночной сорочке скользнула за дверь, засмеялась во дворе заигрываниям пухлого щенка.
Я затаилась, ожидая ее визга, приготовилась увидеть испуганное лицо: вдали слышался шум приближающихся мотоциклов.
Маринки долго не было, вернулась с букетиком полевых цветов.
- Поднимайся, лежебока, выспишься, все каникулы впереди. Повозимся на огороде, пока не очень жарко.
Я замотала головой:
- Дай поспать, мне надоел огород.
Сестра ушла, я сразу бросилась к окошку, выглянула на улицу. Никого. Наверное, затаились, ждут, пока я выйду, и набросятся, раздирая на куски.
Я стала жить с оглядкой, почти не выходила во двор, ночью все чаще кричала от окружавших меня кошмаров, забивалась под кровать. Мама уговаривала, что снов не нужно бояться, это понарошку. Она почти все время пропадала на работе, на меня мало обращала внимания, соседи рассказали о моем странном поведении. Как выхожу кормить цыплят, размахивая палкой, которую не выпускаю из рук, жмусь к стенам, надолго замираю, вытянув шею. Как без повода начинаю визжать и пулей мчаться в хату. Однажды мама, придя на обед, долго уговаривала меня открыть дверь, заглядывала в окна, стучала, плакала. Вдвоем с соседкой они вырвали крючок, вытащили меня из-под кровати, мама отшлепала: нашла время играться, перепугала до смерти.
- Я думала, это они,- плакала я.
- Кто?
Я мотала головой в сторону окна и прижимала палец к губам:
- Тише, услышат.
Мама возила меня в больницу. Доктор разговаривал со мной, а я вцепилась в маму и онемела от страха: вдруг это переодетый волк заговаривает зубы, чтобы я потеряла бдительность? Подпрыгивала от каждого звука, не понимала, о чем спрашивают. Меня хотели оставить, а мама плакала, не соглашалась, просила назначить домашнее лечение.
Марина приезжала еще раз. При ней я не подавала виду, что чего-то опасаюсь. Я поклялась, что никогда не произнесу слова «мотоциклисты», чтобы сестра не вспомнила. Вон она какая счастливая, вновь пришла пешком, разрумянилась от солнца, смеясь, рассказывала, что пела во все горло, теперь оно першит. Расспрашивала, почему я такая бледная, почему не бегаю, как раньше, на пруд, не загораю (знаю, ее подговорила мама).
- Не хочется,- отвечала я.
Всю ночь я не спала, оберегала сестру, натягивала ей на уши простынку, чтобы не услышала грохота. Вон они, за окном, мелькают тенями, умудряются пробраться сквозь забор и заросли акации, не оставляют следов на пашне – хитрые. Днем я смело выходила с Мариной во двор, только ради нее прятала страх, и он вгрызался в мозг, копился, давил, требуя выхода.
Иногда шума я не слышала, радовалась: не нашли и отстали от меня. Мыслила логически: я никогда не вижу света фар, а, поскольку, в нашем хуторе нет ни одного фонаря, в полной темноте мотоциклисты не смогли бы высматривать дорогу, значит, их нет, я все придумываю. Становилось легче, днем я даже высовывала нос во двор, в такие моменты мама почему-то плакала и обнимала меня. Я решила окончательно покончить с ночными страхами, однажды собралась с духом и выглянула в окно, всмотрелась в темноту. Мой маленький мир рухнул! В ночной мгле вокруг дома сновали черные волки. Бесшумно, чтобы обмануть меня, проезжали мимо окна, привстав на сиденьях и приложив мохнатые ладони к глазам, оглядывались, вынюхивали. Им не нужны были фары: пламенем неизвестного желания горели глаза, нутро, носы вытягивались далеко вперед и вели алчную свору на мой запах. Я присела, оставив на виду только глаза, не могла отвести взгляда от теней, которые приближались. Мое движение не осталось не замеченным: мотоциклы развернулись в сторону окна, свет фар резанул по глазам, мозгу, разрывая его в клочья, и я закричала.
- Тише, тише,- спокойному голосу удалось прорваться сквозь грохот,- сейчас станет легче.
Укол в плечо.
Я затравленно оглядывала незнакомую комнату, человека в белом халате и вопила :
- Они! Они!
- Тише, здесь никого нет, никто сюда не может войти. Посмотри, какая крепкая дверь и решетка на окне. Ты мне потом расскажешь, кто они, и мы научимся изгонять их.
Эти слова немого отрезвили. Нужно продолжать бороться и не произносить страшное «мотоциклисты», чтобы оно не дошло до мамы, а через нее к Марине. Меня уложили на кровать, кажется, я поспала, а когда проснулась, услышала знакомый рокот и поняла: спрятаться от них не удастся.
Я начала кричать.
Женщина с иконы закрыла мне рот ладошкой.
- Молчи, тебе не нужны уколы, они навредят здоровью. Просто терпи.
- За что? За что? – это я кричала молча.
- Ты взвалила на себя ношу большую, чем смогла вынести. Он,- женщина сделала рукой жест, словно погладила маленького ребенка,- никогда не посылает того, чего человек не сможет преодолеть. Нельзя без веры выбирать путь. Взвалила – неси безропотно, как и обещала, проси прощения и верь в Его милость – поможет. Верь в Ангелов, они всегда с тобой.
- Помоги, Господи! – кричала ни я, внутреннее - умное и знающее.
Медсестра остановилась, не доходя до кровати, внимательно посмотрела на меня.
- Успокоилась? Твое счастье.
Постояла, в раздумье глядя на шприц, развернулась и тихонько прикрыла двери, после чего пожала плечами и тайком огляделась: впервые за время работы она не выполнила назначенную процедуру.
Как и дома, ночи я проводила под кроватью. Поэтому мотоциклисты меня до сих пор не обнаружили, когда, разыскивая, светили в окна. Никто не мог заставить меня спать на кровати. Делали уколы, я проваливалась в сон, но во сне так кричала от страха и бессилия, что женщина с иконы переносила меня на мое место, утверждая, что человек должен спать там, где ему удобно. Привязывание тоже не помогало. Со словами: ремни - не гвозди, женщина развязывала их, потом я научилась это делать сама, просто представляла, что она подходит и помогает – и оказывалась на свободе. Умница-врач, наконец, махнул на меня рукой, втираясь в доверие, чтобы выведать: кто же такие ОНИ? Тем более, что я никогда не кричала вслух, поэтому были сделаны выводы, что поддаюсь лечению. Мой молчаливый крик слышала только моя доброжелательница, пославшая на выручку Ангелов.
Самым страшным для меня было выйти из помещения, стены хоть как-то защищали. Не кричала, ничего не говорила, просто сопротивлялась, а глаза от страха вылезали из орбит. Санитар силой вытолкнул меня во двор. Рычание мотоциклов оглушило, взорвало мозг. Как затравленный зверь, я искала спасение, обводя взглядом двор, замечая самые мелкие детали из того, что охватывало зрение. В дальнем углу сада на старом дереве сидели три птички. Три – число Ангелов, спасших меня на краю пропасти. Это они вновь указывают путь к спасению! Мне казалось, что я летела по воздуху, стремясь достичь цели. Обняла дерево, встряхнула, чтобы дать понять: увидела и принимаю помощь. Птички вспорхнули, улетели, но это не имело значения. Их не должны видеть другие, а я сразу распознаю посланный знак: мы здесь! С тех пор мне достаточно было охватить взглядом три листика или склонившиеся друг к другу веточки, и я улыбалась: это они. Мотоциклисты испуганно переглядывались и под радостный смех мальчика: «Дежавю» удирали прочь от страшного для них места на дороге между полями.
- Моя Маринка приехала! Надолго?
Заглядываю в глаза: не затаился ли там страх, не подкралось ли беспокойство? Не должны, я накрепко привязала их к себе.
- Три дня побуду с мамой. Я теперь далеко живу, только в отпуск приезжаю или, когда отгулы набираются. Так что, поправляйся быстрее, что ж мама одна кукует?
- Поправлюсь, когда Бог простит. – Прошу:- Помолись за меня.
- Да не умею я и не положено,- улыбается Марина,- я же комсомолка.
Мама толкает ее в бок, обещает, вглядываясь в меня:
- Помолимся. И бабу Маню соседскую попрошу, она в церковь ездит.
Светится, сегодня я ей нравлюсь.
- Зачем в церковь? – отмахиваюсь я.- Нужно, чтобы Марина, Бог ее любит. Он живет у нас на окошке, а его мама мне помогает.
Моя мама вновь вздыхает, жалостливо глядя на Марину, женщина напротив горестно качает головой.
- Как же она помогает?- нарушает молчание мама.
- Рассказывает про Ангелов. Я открою вам секрет, который хочет выведать санитар, но не дождется, потому что обижает их. – Я перешла на шепот.- Все постепенно успокаивается, ОНИ выдыхаются, потому что не могут бороться с Ангелами, которых становится все больше. – Я ожидаю восторженных возгласов, но все молча смотрят на меня.- Еще научила развязываться одним желанием, говорила: ремешки – не гвозди, а санитары из-за этого вместо меня сходили с ума, почему-то боялись. Смешно?
Я вижу, что маме и сестре, напротив, очень грустно, поэтому сдерживаюсь, не смеюсь, продолжаю:
- И все время учила, учила.
- Грамотейка,- Марина со вздохом обнимает меня, я, счастливая, утыкаюсь в ее плечо.
- Расскажи нам, чему научилась.- Мама задает глупые вопросы, не веря в них, лишь бы я говорила.
- Научилась просить прощение.
Я замираю: почему я это произнесла? Еще минуту назад ни о чем таком не помышляла. Когда-то мне сказали: ты виновна, и я живу с виной, не пытаясь исправиться. Поэтому мотоциклисты все время берут верх.
- Проси прощения и верь в Его милость,- шепчу я.
Упираюсь взглядом в стенку, надолго застываю. Марина трясет меня, мама всхлипывает. Потерпите, мне нужно собраться с мыслями!
Я поднимаюсь.
- Мне пора.
- Что ж так быстро?- мама украдкой вытирает слезы.- За сколько времени хорошо говорим. Неизвестно, когда теперь с Мариной увидитесь.
Отвлеченно обнимаю сестру, киваю маме, грожу в окно кулаком:
- Недолго вам осталось.
Уходить не хочется, но я не могу терпеть, наружу рвется воспоминание. Тянет пригнуться, чтобы меня не увидели с улицы, но больше всего боюсь, как бы Марина чего не заподозрила. Почему от страха всегда слабеют ноги? Чтобы не заметили, убегаю очень быстро, еле сдерживая слезы. Впервые так тяжело расставаться, но это нужно, чтобы быстрее состоялась встреча. Пора изгнать мотоциклистов из своей жизни!
- Не плачь,- Марина гладит маму по плечу.
Женщина на скамейке успокаивает.
- Не расстраивайтесь. Вы счастливая, вон у вас старшенькая какая умница. Да и про другую ничего плохого не скажешь, чего ее тут держат? Так складно разговаривает!
- Она у нас всего пугается: дрожит, озирается, прячется,- вздыхает мама.- Даже здесь спит под кроватью. За столько лет должна привыкнуть к доктору, а не подпускает его, мечется по палате, ловить приходится. Только одного санитара слушается, вроде как знает что-то про него, а держит в секрете, поэтому чувствует превосходство, так врач объяснял. Вы же слышали, как она про него и про ангелов говорила, взбрело же такое в больной голове. А разговаривает она, только при Марине. Очень сестру любит, в глаза заглядывает, как мама: не плохо ли ей? Меня не боится, поэтому и внимания не обращает, все о своем страхе печется. Приду я или нет – ей одно.
- С чего она такая?
- Ума не приложу. Вроде, во сне ей что-то привиделось, другого не могло быть, она девочка домашняя, спокойная. Ночами кричать стала, и все хуже, хуже. За столько лет не наладилось, чего ждать?
- А я со своей и поговорить не могу, так все плохо. Жду врача, что еще расскажет, разрешит ли хоть глазком на дочку взглянуть? А больше у меня никого и нет. Вот и говорю: вы счастливая. Верьте, наладится, девочка к Богу повернулась, это хороший знак.
Долгие годы я не подходила к окну. Сейчас бросаюсь к нему, выглядывая на улицу, чтобы увидеть уходивших маму и сестру. Выгибаюсь, влипаю щекой в решетку, но замечаю лишь кусочек маминой юбки, потому что дорожка на пути к калитке поворачивает в сторону. Окидываю взглядом двор. Пусто, никто не нарезает круги на мотоциклах, и рокот далекий, неясный – за бетонной стеной мимо проходит жизнь.
Вечером решаю вновь показать себе, что перестаю бояться. Как там, на улице, темной ночью? Сквозь качавшееся дерево всматриваюсь в небо. Звездочка… еще одна…должна быть третья, всегда что-то бывает третьим. Не видно, но это не значит, что мои Ангелы не со мной. Главное, верить: они рядом и оберегают, а звездочка просто перекрыта толстыми ветками. Все думаю: что же я должна вспомнить, к чему был толчок при встрече с родными? Важное, иначе женщина с иконы не втолковывала бы мне это, пытаясь пробиться сквозь мой, все отталкивающий, страх.
- Господи, прости меня, я не ведала, что творила.
Да, да, вот так! Еще раз, с надеждой, с верой, что не оставит! Помог Марине, поможет и мне!
- Господи, прости меня!
Я шепчу и шепчу эти слова прямо в звездочки: Ангелы скорее донесут мою просьбу.
Эту ночь я решаю провести на кровати. Не испугаюсь, когда они начнут светить в окно, пусть попробуют пробиться сквозь решетку. Мне некогда отвлекаться на слежку за ними, нужно вспомнить еще одно важное, чему учила моя защитница. Она часами терпеливо сидела рядом, а я не могла ее слышать, боялась, как только перестану быть начеку, волки протянут лапы сквозь решетку и играючи проведут когтями по спине. Но я вспомню, женщина не учила бы меня, зная, что ничего не отложится. Господи, сколько у нее терпения!
Я ежусь, вспомнив о длинных лапах и носах. Ладно, полезу на свое место, под кроватью обжито и уютно. Не насовсем, просто нужно еще чуть-чуть времени, а пока сосредоточусь и покопаюсь в мозгах. Как там было? Ангелы, помогайте! Ага, вот оно! Трое из легковой машины, птички на дереве, ветки и листочки, звездочки (две, третья рядом), мама с сестрой, повторяйте и помогайте! Давайте все вместе:
- Отче наш, сущий на небесах…