Глава шестая
Ей понадобилось много лет, чтобы окончательно определить свое место в семье, которая не распалась вопреки очевидному факту: они разные – по характеру, отношению к людям. К любым – незнакомым и совсем близким. Но, очевидно, оба взрослели и по мере этого процесса сблизились – вроде бы для себя незаметно, все еще отдавая дань привычке не соглашаться друг с другом.
Если бы они оба не упрямились, а однажды сели и поговорили, расставив все точки над I, то сообразили бы, что различий осталось куда меньше, чем общего. Но мешали две вещи – недоверие Ирины к способности мужа ее понять и уверенность Павла, что он всегда прав.
Общими были не только дети, их одинаково любившие и требующие внимания, не только постель, где им стало одинаково комфортно. Оказалось засеянным и то поле, что Ирина относила к интеллектуальным. Павел, однажды подобравшись к жениному «чтиву», обнаружил, что это не пустое, не просто «программа» изучения, а обширный плацдарм для размышлений, за которыми тянулись в разные стороны узкие нехоженые тропинки, вроде бы чуждые для ума химика.
– Слушай, – сказал он однажды, когда Ирина долго рассматривала в альбоме репродукцию картины Брейгеля «Слепые», – а что тут красивого?
Он подсел к ней, попялился на несчастных калек, бредущих за поводырем, скривился.
– Даже противно... Зачем тебе Танька вообще подарила это... безобразие?
Он ткнул пальцем в альбом.
Ирина старательно, как ученику, рассказала о содержании картины, мастерстве автора, даже вспомнила что-то из биографии художника.
Павел сначала слушал с обычной ухмылкой, потом вздохнул, сказав неожиданное для нее:
– Темный я, Ирка. И где ты нахваталась таких специфических знаний?
– Да все тут и написано, в предисловии к альбому.
– А по мне, так наш Репин круче этого Брейгеля. Все у него на месте все понятно.
Но с тех пор, если в свободную минуту Ирина рассматривала альбомы репродукций, Павел присаживался рядом, бросал:
– Покажи!
Так же было и с музыкой. Сначала он не понимал, как можно больше часу слушать какой-то фортепьянный концерт да еще сидеть с таким отрешенным видом. Теперь он иногда на ходу говорил:
– А ничего, красиво!
А через семь лет совместной жизни Павел уже под руководством жены стал отличать Рахманинова от Шопена, а Чайковского даже насвистывал в процессе какой-нибудь домашней работы.
Он оказался неплохим хозяином, и когда через пять лет службы на заводе пластмасс они получили квартиру, Павел сам перестелил полы, настроил всяких кладовочек с полками в прихожей. Вместе покупали новый диван-кровать, из-за которого чуть не погрызлись прямо в магазине. Вкусы на вещи были у них разные все равно, но в тот раз победила Ирина.
Павел после окончания института неожиданно предпочел производство, хотя его звали в науку. И вскоре стал ведущим специалистом на Заводе пластмасс,
Ирина какое-то время металась между научной карьерой в области литературоведения ( поступила в аспирантуру) и журналистским хобби, пока хобби окончательно не потеснило науку, став основным занятием.
Потом подвернулся случай, и Ирина перешла в Книжное издательство. Она даже успела завоевать авторитет отличного редактора, прежде чем грянула перестройка, выбившая обоих супругов из колеи на несколько лет,
Финансовые трудности сблизили их: надо было выживать. Мысль о разводе больше не возникала у Ирины даже после ссоры. Квартира, полученная мужем на заводе, тоже держала их на коротком поводке. Павел перестал получать зарплату ежемесячно, как привык. Платили натурой – тазиками пластмассовыми и прочей посудой.
Зато общая неразбериха в стране обернулась удачей в квартирном вопросе. Если раньше получивший квартиру сотрудник не имел права переходить на другое место, не вернув заводу жилище, то сейчас ведомственные дома стали для завода обузой, и никто больше за порядком не следил. Люди стали разбегаться в поисках более теплого места, а приватизированные квартиры превратились в их собственность.
И Павел без проблем перешел в Химико-технологический институт на одну из кафедр. Пока ассистентом. После защиты диссертации ему обещали если не золотые горы, то хотя бы приличную зарплату.
В этот благоприятный для его карьеры момент наука вдруг стала быстро сворачиваться – вместе с теми производствами, которые она обслуживала. Не угадал он и с темой диссертации, потерявшей актуальность. Теперь он получал не больше, чем жена, а меньше. Это било по самолюбию и портило характер Павла, и без того не ангельский. У него началась болезнь под названием скупердяйство – вполне объяснимая, но почти неизлечимая. Павел считал себя бережливым, а жену мотовкой, потому что та покупала изредка вещи, без которых можно было обойтись.
Когда все утряслось, и Павел диссертацию защитил ( уже по другой теме), преподавателям сильно урезали зарплату, и теперь кандидаты наук почти сравнялись с простыми ассистентами. А Ирина – напротив – вроде бы выбилась в начальницы. Пусть и небольшие, но все-таки...
Ссоры их носили бытовой характер. Уже давно Ирина рассталась с иллюзиями, что мужа необходимо ввести в круг своих интересов, а ей самой – проникнуться его проблемами или симпатиями. Павел был равнодушен к деятельности жены, считая журналистику бесполезной:
– Ну, кто сейчас читает местную прессу? Все – вранье или стрельба из пушек по воробьям! Никто даже не проверяет вашу брехню. А если и обнаружит, что все правда, то кто сейчас способен изменить ситуацию?! Ну, пишешь о крышах, которые текут, а их не чинят. И что? Кинулись чинить? Сто лет пройдет – и мы уже не увидим, как кто-то, не содрав лично с тебя денег, полезет на крышу спасать от наводнения живущих на последнем этаже!
Издание книг за счет автора он тоже считал делом вредным и бесперспективным.
– Плодите графоманов и радуетесь, что те вам платят, – бурчал он.
О своих институтских делах Павел помалкивал. А если его там чем-то задевали, ходил мрачный, с кем-то ругался по телефону, но на вопросы Ирины коротко бросал:
– Оно тебе надо? Все равно не поймешь. Долго рассказывать.
Детей любил, но не так, как хотелось бы Ирине. Пока они учились в школе, не вмешивался ни во что. Ирина считала – от лени и равнодушия, а он говорил, что только так и следует поступать. Вон его мама не лезла в его душу, и ничего – выжил как-то, человеком стал.
Приходилось Ирине бегать на родительские собрания и вникать в школьные проблемы. И гонять за двойки, поздние гулянья с друзьями, когда она высматривала на балконе появление деток и так нуждалась в поддержке мужа. Ну, пусть хоть слово скажет! Получалось, что мама плохая, к бедным деткам цепляется, принюхивается, не курят ли, не нашли ли себе плохих друзей. А папочка хороший, печется о свободе взрослых детей, не надоедает расспросами.
Конечно, ссорились из-за этого. Ирина уже орала на мужа, потеряв всякую осторожность:
– Девочке еще пятнадцати нет, уже полночь, я с ума схожу, а ты уставился в свой телевизор!
– Предлагаешь и мне вопить? Я что – по городу должен бегать в поисках этой мерзавки?
– А если с нею что-то случилось? На темной улице?! Пойдем хоть встретим!
– Куда? Я же не идиот идти в никуда. Сама вернется.
– А когда вернется, и я ее отругаю, ты словечка не скажешь в мою поддержку, так?
– Дуэтом, что ли девчонку пилить?
– Ты – отец! Ты просто обязан меня поддерживать в такую минуту. Но ты, как всегда, смолчишь!
Являлась эта мерзавка – целая и невредимая, как и предсказывал папочка. Ирина, взвинченная тревогой за нее, налетала с порога:
– Может, отдельную квартиру будешь снимать, чтобы я тебя не ждала до ночи?
– Ну, мама, ну я забыла на часы посмотреть! Я же пришла! Папа, скажи ей!
– Наша мама собиралась уже в морги звонить и в милицию. Истерику тут мне закатила. Ты уж пожалей отца – приходи пораньше.
– Ты забыла, как твоя одноклассница инвалидкой стала?
Страшный случай с одноклассницей дочки, которая вечером возвращалась в темноте и влетела в открытый канализационный люк, да там и осталась с поломанным позвоночником до утра, пока несчастные родители действительно обзванивали все больницы, морги и милицию, на некоторое время усадил дома старшеклассников. В школе была паника. Родительские собрания прошли по всем классам. Искали виновных в «распущенности подростков которым позволялось гулять в темное время дня».
Через месяц страсти улеглись, и в демократических семьях снова мамы торчали на балконах, встречая припозднившихся чад, а папы бушевали, когда чадо возвращалось.
Не бушевал один Павел, весь гнев обративший по точному адресу – тех, кто не следил за состоянием люков. Не первый же случай!
–Мамочка, я тебе обещаю внимательно смотреть под ноги, – посмеивалась легкомысленная Машка.
Она отличалась свободолюбивым нравом в сочетании с безответственностью. Мамино гипертрофированное чувство долга ее то смешило, то сердило, и сама Ирина в который раз убеждалась в бесполезности такого мероприятия, как воспитание собственным примером.
«Каким в колыбельку, таким и в могилку», – думала она в процессе напрасных поисков в родном чаде ее собственных положительных качеств. Например, усидчивости и терпения или трезвой оценки ситуации.
Машка хорошо училась, то есть, легко. Очевидно, взяла все-таки от папы с мамой хотя бы это качество ума – сочетанье способностей вроде бы несовместимых – к языку и точным наукам. Сюда бы прицепить прилежание – и она бы легко стала медалисткой.
Не стала. Пошла бродить по институтам. Проучилась в химико-технологическом два года – бросила. Пошла в строительный, на архитектурный. Зацепилась, даже в аспирантуру «угодила сдуру» – по ее словам.
– Ну, здесь повеселее будет, – объяснила она причину своего кульбита. Как всегда – внезапного для родителей.
Пожалуй, впервые огорчила папу-химика своим поступком.
– Да мне все равно где учиться, – успокоила она «предков», – объявляя о расставании с папиной мечтой вырастить себе смену.– Я могу и на филфак двинуть. Или в иняз.
– Тебя к чему-нибудь тянет, Мария? – сурово допытывалась Ирина, обеспокоенная всеядностью дочки, проявившейся еще в детстве.
– Тянет, обожаю шоколад и книги.
– Которые ты читаешь без разбору, – вздыхала Ирина, давно уже упорядочившая свое собственное чтение. – Подсунь тебе учебник по физике, ты его проглотишь, как детектив.
– Ты, мамуля, не боись, я в уме сортирую чтиво по качеству.
– Но теряешь время на всякую ерунду!
– Не знаю такого понятия – время. У меня его навалом.
Ирина только вздыхала.
Даже в своих любовных предпочтениях дочь на нее не походила. Ирина влюблялась в талант, во внешность, пусть и ошибочно «значительную». Машка, расставшаяся с девственностью сразу после школы, особо не напрягалась при выборе спутников. Кому она нравилась, с тем и дружила, находя в каждом что-то достойное любви. И спала. Спасибо, что хотя бы не под носом у родителей, а на территории бой-френда. Во времена Ириной молодости такая сексуальная свобода называлась развратом.
Ну и допрыгалась, в конце концов влюбившись в пустоголового красавца-охранника. Хорошо, что у того была своя «хата», и маме не приходилось вплотную сталкиваться с этим увечным красавцем.
– Скажи, хоть о чем вы с ним разговариваете? – спрашивала Ирина, пытаясь понять причину такой многолетней привязанности умной девочки к своему охраннику.
– Мы делом занимаемся, – смеялась Машка. – Некогда нам разговаривать.
– Извини за нескромный вопрос: вы делом занимаетесь все свободное от работы время? И днем?
– А когда как. Ты не суши себе мозги. И не бойся: ребенка не будет. Не от такого же рожать!
– А когда он будет – ребенок?
– А когда созрею. После тридцати, – уточняла Машка, добивая свою мать такими долгосрочно-невнятными прогнозами.
Сын Владик доставлял меньше хлопот в процессе своего взросления. Он как раз теорию про яблочко, которое недалеко от яблони падает, подтверждал. От мамы ему достался увлекающийся характер в сочетанье с твердым знанием, чего он хочет в жизни. От папы – способность к точным наукам и легкое занудство в бытовых вопросах. Но, думала Ирина, имея такую бесхозяйственную жену, без этого занудства поддерживать в доме порядок было бы трудно. Два разгильдяя в одном доме было бы драмой для ребенка. А так... Аленка в компании с папой Владиком познавала главные традиции домашнего воспитания. В два года она уже за столом орудовала ножом и вилкой так, словно родилась в аристократической семье. Культурные навыки она приобретала легко и даже с некоторым избытком, например, в чистоплотности: прежде чем усесться на горшок, она поправляла коврик под сосудом, а руки бегала мыть каждые полчаса.
Владик относился к приземленным личностям, а потому все завихрения в поведении сестрички Маши не приветствовал.
Он закончил транспортный институт по специальности «энергетика» и трудился на этой ниве, где хоть и бывали потрясения, но никогда не случалось глобального кризиса. Без куска хлеба он в своей солидной конторе со сложным названием – типа налоговой инспекции (Ирина толком не знала, чем сынок занимается) не рисковал остаться. И получал больше папочки, которого этот факт неприятно задевал.
Продолжение http://www.proza.ru/2013/01/23/1804