РОндо для двоих. Часть 3, гл. 6

Людмила Волкова
                Глава шестая

                Ей понадобилось много лет, чтобы окончательно определить свое место в семье, которая не распалась вопреки очевидному факту:  они разные – по характеру, отношению к людям. К любым – незнакомым и совсем близким. Но, очевидно, оба взрослели и по мере этого процесса  сблизились – вроде бы для себя незаметно, все еще отдавая дань привычке  не соглашаться друг с другом.
                Если бы они оба не упрямились, а однажды сели и поговорили, расставив все точки над I, то сообразили бы, что различий осталось куда меньше, чем общего. Но мешали две вещи – недоверие Ирины к способности мужа ее понять и уверенность Павла, что он всегда прав.
                Общими были не только дети, их одинаково любившие и требующие внимания,  не только постель, где им стало одинаково комфортно. Оказалось засеянным и то поле, что Ирина относила к интеллектуальным. Павел, однажды подобравшись к жениному «чтиву», обнаружил, что это не пустое, не просто «программа» изучения, а обширный плацдарм для размышлений, за которыми тянулись в разные стороны узкие нехоженые тропинки, вроде бы чуждые для ума химика.
                – Слушай, – сказал он однажды, когда Ирина долго  рассматривала в альбоме репродукцию картины Брейгеля «Слепые», – а что тут красивого?
Он подсел к ней, попялился на несчастных калек, бредущих за поводырем, скривился.
                – Даже противно... Зачем тебе Танька вообще подарила это... безобразие?
                Он ткнул пальцем в альбом.
                Ирина старательно, как ученику, рассказала о содержании картины, мастерстве автора, даже вспомнила что-то из биографии художника.
                Павел сначала слушал с обычной ухмылкой, потом вздохнул, сказав неожиданное для нее:
                – Темный я, Ирка. И где ты нахваталась таких специфических знаний?
                – Да все тут и написано, в предисловии к альбому.
                – А по мне, так наш Репин круче  этого Брейгеля. Все у него на месте  все понятно.
                Но с тех пор, если в свободную минуту Ирина рассматривала альбомы репродукций, Павел присаживался рядом, бросал:
                – Покажи!
                Так же было и с музыкой. Сначала он не понимал, как можно больше часу слушать какой-то фортепьянный концерт да еще сидеть с таким отрешенным видом. Теперь он иногда на ходу говорил:
                – А ничего, красиво!
                А через семь лет совместной жизни Павел уже под руководством жены стал отличать Рахманинова от Шопена, а Чайковского даже насвистывал в процессе какой-нибудь домашней работы.
                Он оказался неплохим хозяином, и когда через пять лет  службы на заводе пластмасс они получили квартиру, Павел сам перестелил полы,  настроил всяких кладовочек  с полками в прихожей. Вместе покупали новый диван-кровать, из-за которого чуть не погрызлись прямо в магазине. Вкусы на вещи были у них разные все равно, но в тот раз победила Ирина.
                Павел после окончания института неожиданно  предпочел производство, хотя его звали в науку. И  вскоре стал ведущим специалистом на Заводе пластмасс,
Ирина какое-то время  металась между   научной карьерой в области литературоведения ( поступила в аспирантуру) и  журналистским хобби, пока хобби окончательно не потеснило науку, став основным занятием.
                Потом подвернулся случай,  и   Ирина перешла в Книжное издательство.    Она даже успела завоевать  авторитет отличного редактора,   прежде чем грянула перестройка, выбившая  обоих  супругов из колеи на несколько лет,
Финансовые трудности сблизили их: надо было выживать. Мысль о разводе больше не возникала  у Ирины даже после ссоры. Квартира, полученная мужем на заводе, тоже держала их на коротком поводке. Павел перестал получать зарплату ежемесячно, как привык. Платили  натурой – тазиками пластмассовыми и прочей посудой.
                Зато общая неразбериха в стране обернулась удачей в квартирном вопросе. Если раньше получивший квартиру сотрудник не имел права переходить на другое место, не вернув заводу жилище, то сейчас ведомственные дома стали для завода обузой, и никто больше за порядком не следил.  Люди стали разбегаться в поисках более теплого места, а приватизированные квартиры превратились в их собственность.
                И Павел   без проблем перешел в Химико-технологический институт на одну из кафедр. Пока ассистентом. После защиты диссертации ему обещали если не золотые горы, то хотя бы приличную зарплату.
                В этот благоприятный для его карьеры момент наука  вдруг  стала быстро сворачиваться – вместе с теми производствами, которые она обслуживала. Не угадал он и с темой диссертации, потерявшей актуальность. Теперь он получал не больше, чем жена, а меньше. Это било по самолюбию и портило характер Павла, и без того не ангельский. У него началась болезнь под названием скупердяйство – вполне объяснимая, но почти неизлечимая. Павел считал себя бережливым, а  жену мотовкой, потому что та покупала изредка  вещи, без которых можно было обойтись.
                Когда все утряслось, и Павел диссертацию защитил ( уже по другой теме), преподавателям  сильно урезали зарплату, и теперь кандидаты наук почти сравнялись с простыми ассистентами. А Ирина – напротив – вроде бы выбилась в начальницы. Пусть и небольшие, но все-таки...
                Ссоры их носили бытовой характер. Уже давно Ирина рассталась с иллюзиями, что мужа необходимо  ввести в круг своих интересов,  а ей самой  – проникнуться его проблемами или симпатиями. Павел был равнодушен к деятельности жены, считая журналистику бесполезной:
                – Ну, кто сейчас читает местную прессу? Все – вранье  или стрельба из пушек по воробьям! Никто даже не проверяет вашу брехню. А если и обнаружит, что все правда, то кто сейчас способен изменить ситуацию?! Ну, пишешь о крышах, которые текут, а их не чинят. И что? Кинулись чинить? Сто лет пройдет – и мы уже не увидим, как кто-то, не содрав лично  с тебя денег, полезет  на крышу спасать от наводнения живущих на последнем этаже!
                Издание книг за счет автора он тоже считал делом вредным и бесперспективным.
                – Плодите графоманов и радуетесь, что те вам платят, – бурчал он.
                О своих институтских делах Павел помалкивал. А если его там   чем-то задевали, ходил мрачный, с кем-то ругался по телефону, но на вопросы Ирины коротко бросал:
                – Оно тебе надо? Все равно не поймешь. Долго рассказывать.
                Детей любил, но не так, как хотелось бы Ирине. Пока они учились  в школе, не вмешивался ни во что. Ирина считала – от лени и равнодушия, а он говорил, что только так и следует поступать. Вон его мама не лезла в его душу, и ничего – выжил как-то, человеком стал.
                Приходилось  Ирине бегать на родительские собрания и вникать в школьные проблемы. И гонять за двойки, поздние гулянья с друзьями, когда она высматривала на балконе появление деток  и так нуждалась в поддержке мужа. Ну, пусть хоть слово скажет! Получалось, что мама плохая,  к бедным деткам цепляется, принюхивается, не курят ли, не нашли  ли себе  плохих друзей. А папочка хороший, печется о свободе  взрослых детей, не надоедает расспросами.
                Конечно, ссорились из-за этого. Ирина уже орала на мужа, потеряв всякую осторожность:
                – Девочке еще пятнадцати нет, уже полночь, я с ума схожу, а ты уставился в свой телевизор!
                – Предлагаешь и мне вопить? Я что – по городу должен бегать в поисках этой мерзавки?
                – А если с нею что-то случилось? На темной улице?! Пойдем хоть встретим!
                – Куда? Я же не идиот идти в никуда. Сама вернется.
                – А когда вернется,  и я ее отругаю, ты словечка не скажешь в мою поддержку, так?
                – Дуэтом, что ли девчонку пилить?
                – Ты – отец! Ты просто обязан меня поддерживать в такую минуту. Но ты, как всегда, смолчишь!
                Являлась эта мерзавка – целая и невредимая, как и предсказывал папочка. Ирина, взвинченная тревогой за нее, налетала с порога:
                – Может, отдельную квартиру будешь снимать, чтобы я тебя не ждала до ночи?
                – Ну, мама, ну я забыла на часы посмотреть! Я же пришла! Папа, скажи ей!
                – Наша мама собиралась уже в морги звонить и в милицию. Истерику тут мне закатила. Ты уж пожалей отца – приходи пораньше.
                – Ты забыла, как твоя одноклассница инвалидкой стала?
                Страшный случай с одноклассницей дочки, которая вечером возвращалась в темноте и влетела в открытый канализационный люк, да там и осталась с поломанным позвоночником до утра,  пока несчастные родители  действительно обзванивали все больницы, морги и милицию,  на некоторое время усадил дома старшеклассников. В школе была паника. Родительские собрания прошли по всем классам. Искали виновных в «распущенности подростков которым позволялось гулять в темное время дня».
                Через месяц страсти улеглись, и в демократических семьях снова мамы торчали на балконах, встречая припозднившихся чад, а папы бушевали, когда чадо возвращалось.
                Не бушевал один Павел, весь гнев обративший по точному адресу – тех, кто не следил за состоянием  люков. Не первый же случай!
                –Мамочка, я тебе обещаю внимательно смотреть под ноги, – посмеивалась легкомысленная Машка.
                Она отличалась свободолюбивым нравом в сочетании с безответственностью. Мамино гипертрофированное чувство долга ее то смешило, то сердило, и сама Ирина  в который раз убеждалась в бесполезности такого мероприятия, как воспитание собственным примером.
                «Каким в колыбельку, таким и в могилку», – думала она в процессе напрасных поисков в родном чаде ее собственных положительных качеств. Например, усидчивости и терпения или трезвой оценки ситуации.
                Машка хорошо училась, то есть, легко. Очевидно, взяла все-таки от папы с мамой хотя бы это качество ума –  сочетанье  способностей вроде бы несовместимых – к языку и  точным наукам. Сюда бы прицепить  прилежание – и она бы легко стала медалисткой.
                Не стала. Пошла бродить по институтам. Проучилась в химико-технологическом два года – бросила. Пошла в строительный, на архитектурный. Зацепилась, даже в аспирантуру «угодила сдуру» – по ее словам.
                – Ну, здесь повеселее будет, – объяснила она причину своего кульбита. Как всегда – внезапного для родителей.
                Пожалуй, впервые огорчила папу-химика  своим поступком.
                – Да мне все равно где учиться, – успокоила она «предков», – объявляя о расставании с папиной мечтой вырастить себе смену.– Я могу и на филфак двинуть. Или в иняз.
                – Тебя к чему-нибудь тянет,  Мария? – сурово допытывалась Ирина, обеспокоенная всеядностью дочки, проявившейся еще  в детстве.
                – Тянет, обожаю шоколад и книги.
                – Которые ты читаешь без разбору, – вздыхала Ирина, давно уже упорядочившая свое собственное чтение. – Подсунь тебе учебник по физике, ты его проглотишь, как детектив.
                – Ты, мамуля, не боись, я в уме сортирую чтиво по качеству.
                – Но теряешь время на всякую ерунду!
                – Не знаю такого понятия – время. У меня его навалом.
                Ирина только вздыхала.
                Даже в своих любовных предпочтениях дочь на нее не походила. Ирина влюблялась в талант, во внешность, пусть и ошибочно «значительную».  Машка, расставшаяся с девственностью сразу после школы, особо не напрягалась при выборе спутников. Кому она нравилась, с тем и дружила, находя в каждом что-то достойное  любви. И спала. Спасибо, что хотя бы не под носом у родителей, а на территории бой-френда. Во времена Ириной молодости такая  сексуальная свобода называлась развратом.
                Ну и допрыгалась, в конце концов влюбившись в пустоголового красавца-охранника. Хорошо, что у того была своя «хата», и маме не приходилось вплотную сталкиваться с этим увечным красавцем.
                – Скажи, хоть о чем вы с ним разговариваете? – спрашивала Ирина, пытаясь понять причину такой многолетней привязанности умной девочки к своему охраннику.
                – Мы делом занимаемся, – смеялась Машка. – Некогда нам разговаривать.
                – Извини за нескромный вопрос: вы делом занимаетесь все свободное от работы время? И днем?
                – А когда как. Ты не суши себе мозги. И не бойся: ребенка не будет. Не от такого же рожать!
                – А когда он будет – ребенок?
                – А когда созрею. После тридцати, – уточняла Машка, добивая  свою мать такими долгосрочно-невнятными прогнозами.
                Сын Владик доставлял меньше хлопот в процессе своего взросления. Он как раз теорию  про  яблочко, которое недалеко от яблони падает, подтверждал.  От мамы ему достался увлекающийся характер в сочетанье с твердым знанием, чего он хочет в жизни. От папы – способность к точным наукам и легкое занудство в бытовых вопросах. Но, думала Ирина, имея такую бесхозяйственную жену, без этого занудства поддерживать в доме порядок было бы трудно. Два разгильдяя в одном доме  было бы драмой для ребенка. А так... Аленка в компании с папой Владиком  познавала главные традиции домашнего воспитания. В два года она уже за столом орудовала ножом и вилкой  так, словно родилась в аристократической семье. Культурные навыки она приобретала легко и даже с некоторым  избытком, например, в чистоплотности: прежде чем усесться на горшок, она поправляла коврик под сосудом, а руки бегала мыть каждые полчаса.
                Владик относился к приземленным личностям, а потому все завихрения в поведении сестрички Маши не приветствовал.
                Он закончил транспортный институт по специальности «энергетика» и трудился   на этой ниве, где хоть и бывали потрясения, но никогда не случалось глобального кризиса. Без куска хлеба он в своей солидной конторе со сложным названием – типа налоговой инспекции (Ирина толком не знала, чем сынок занимается)  не рисковал остаться. И получал больше папочки, которого этот факт неприятно задевал.



Продолжение  http://www.proza.ru/2013/01/23/1804