«Доченька, здравствуй!
Извини за долгое молчание – так получилось. Мы с матерью делали ремонт. 8 декабря твоему брату исполнилось сорок лет. Спасибо, не забыл родителей, приехал на сутки, погостил и уехал.
У нас уже тепло, погода солнечная, весна не за горами. Это, конечно, хорошо, но ноги у меня все равно мерзнут – нарушено кровообращение, еще в войну обморозил ноги. Я думаю еще раз написать в Минздрав, чтобы они направили меня в Институт курортологии. Ты сходишь туда? Два года назад тамошнее лечение мне очень помогло.
Дома все по-старому, с одной лишь разницей - мне стало трудно ходить, а мать вообще не выходит из дома. Бывают дни, когда без хлеба сидим. Передавай привет мужу и всем родственникам. Поцелуй от меня своих доченек. Напиши мне размеры девочек, мы с матерью купим им костюмчики. Я собираюсь к тебе на первую внучкину годовщину, если здоровье позволит. Крепко вас всех целую.
Ваш дедушка Митя (а твой папка)».
Это было последнее письмо отца. Здоровье не позволило ему приехать – в конце февраля, не дожив месяца до первой годовщины своей внучки, мой отец Дмитрий Федорович умер от инсульта. Выходец из деревни, фронтовик, прошедший дорогами войны, он был простым человеком, он не получил образования, не сделал карьеры, не добился положения в обществе, но я его любила таким, каков он был.
Папа никогда не повысил на меня голос, никогда не ударил. Для него я всегда была девочкой. «А девочек нужно беречь», - говорил он. Я помню его молодым и красивым. Сохранилась фотография послевоенного времени, на которой отец сидит перед камерой, закинув ногу на ногу, в хромовых сапогах, в военной форме без погон, на коленях - портфель. Светлые волосы аккуратно зачесаны назад по тогдашней моде. Все на этой фотографии светлое, и светел сам папа. Его губы и глаза улыбаются. Он весь – свет, доброта, сбывшаяся надежда на мир и счастье. После войны, которую папа окончил майором с двумя орденами боевого Красного Знамени и несколькими медалями, он какое-то время работал на руководящих должностях, не имея высшего образования. Но так не могло длиться вечно.
Мама, капитан медицинской службы в военном Сталинграде, а теперь врач-педиатр, твердила отцу, что нужен диплом, что нужно учиться и утверждать себя в мирной жизни. Папа понимал это и даже поступил в горный техникум на вечернее отделение, но учеба не клеилась. В пятидесятые годы организации стали возглавлять люди с дипломами, недавние выпускники, у которых оказалось больше терпения и настойчивости, чем у папы. Его сократили. Он пробовал многие специальности, работал завскладом, сцепщиком на железной дороге, вулканизаторщиком на автобазе. Он ежедневно прочитывал «Правду», что называется, «от корки до корки», читал журнал «Новое время». За политическую грамотность его везде уважали. Выйдя на пенсию, он очень страдал от безделья, от отсутствия коллектива, потом приспособился к новой жизни, завел голубей, ходил на рынок, в библиотеку, много читал, часто приезжал ко мне в Москву. Его любимой книгой был «Петр Первый» Алексея Толстого.
…Когда я вошла в дом, папа был еще жив. Он лежал недвижимый на кровати. Он не говорил, не двигался, не проявлял никаких признаков жизни, только смотрел. С дороги, даже не сняв пальто, я бросилась к нему. Он узнал меня, и его глаза наполнились слезами.
- Папочка! Дорогой мой! Ты узнаешь меня? – я присела на край кровати, взяла его за руку. Большая папина рука, столько раз ласкавшая меня, была безжизненной и тяжелой.
В бессознательном состоянии он пролежал до конца дня и тихо скончался. Прощай, папочка, любимый, единственный. Его омыли и положили в гроб, где он лежал словно живой. Его достойное лицо не было изъедено болезнью, оно было разгладившимся и спокойным. Я взяла расческу и причесала его светлые волосы, не поредевшие с годами, провела пальцем по бровям, по шраму на щеке. Его мертвого я совсем не боялась – это же папа, он же родной, свой.
Приехал брат, стал заниматься формальностями. Мама не плакала, бледная, с запавшими глазами пила лекарства, сосредоточенная на чем-то своем, нервно стискивала руки. Пришли соседи, пришла моя школьная подруга. Были организованы скромные похороны на новом кладбище, что за городом. Могилу в промерзшей февральской земле отцу вырыли его товарищи по работе, скромные работяги. Не было речей, не было оркестра, у гроба понуро стояли два десятка человек.
«И если умирает человек, с ним умирает первый его снег, и первый поцелуй, и первый бой… Вс это забирает он с собой». Со смертью папы у меня появилось странное ощущение, что теперь я стою на краю Вечности и заслоняю собой моих малолетних дочерей от холода смерти.
Несколько месяцев назад я, наконец, собралась поехать в родной город поклониться могиле отца и навестить любимую подругу. Был холодный и яркий октябрьский день. Я долго бродила по кладбищу, пытаясь вспомнить, на какой «улице» мы похоронили отца. «Господи, помоги же мне!» - взмолилась я в слезах. Захоронение оказалось слева от центральной аллеи, а не справа, как мне помнилось. Я не была здесь больше двадцати лет. К моему удивлению, могила отца оказалась ухоженной, а у памятника стояли воткнутые кем-то в землю яркие искусственные цветы…