Ольга Мальчина
Перстень Петра Великого
Сказка для взрослых
На одиноком хуторе, расположенном вдали от редких в этих дремучих местах сел, живет старая женщина. В молодости было у нее не самое распространенное по нынешним временам имя – Дуня, Дуняша. Теперь же хорошие знакомые называют ее Евдокией или Авдотьей, а дурные кличут за глаза хромой Авдохой. Сколько лет нащелкала ей жизнь, она уже и сама точно сказать не может. По утрам, с трудом поднимаясь с соломенного тюфяка, небрежно брошенного на широкую лежанку при печи, сложенной еще живым хозяином этого дома, она кряхтит и постанывает: «Ох, зажилась, зажилась я. И чем Бога прогневила, что он меня никак прибрать не хочет».
Когда-то хутор был наполнен голосами неунывающих и деятельных его обитателей: стариков и старух, их взрослых сыновей и невесток, горластых внуков, лошадей, коров, собак, кошек. Здесь пахали поля, растили хлеб, возили его на ярмарку, возвращались с богатыми подарками, на праздники доставали из сундуков нарядные одежки и шли за десяток километров в местную церковь отмаливать грехи. Потом, отметившись в придорожной харчевне, под гармонь, лихие приплясывания и задорные песни шествовали улицами села, чтобы себя показать да на других посмотреть, до околицы, откуда брала начало тропа в их родовое гнездо.
Жизнерадостность хуторян удивляла жителей ближайших к нему сел. «А че горевать-то им, – шептались завистники, – вон местечко себе припасли. Кругом зима уже, снег лежит, морозы лупят сорокоградусные, а у них дождичек накрапывает. В округе земля только-только оттаивать начинает, а они уже пашут». Действительно, хутор расположился в широкой ложбине между высокими холмами, и был ими огражден от северных ветров. Это или что другое делало здесь погоду, никто объяснить не мог, а только она сильно отличалась своей поюжненной мягкостью от той своенравной, которая испытывала на прочность, выносливость и терпение местных жителей. Везде трескучие холода – здесь слякоть, кругом буран – здесь легкий, посвистывающий в печных трубах ветерок, в лесах еще сугробы по пояс, а в долине подснежники цветут и сияют солнечным светом желтые головки мать-мачехи. Одним словом, там – зима, а здесь – зазимье. Вот и хутор стали называть Зазимье да Зазимье.
Годы летели и летели, никто и не заметил, как в нем поселилась тишина, а власть взяли в свои руки заброшенность и разруха. Молодые подались в другие места, поближе к людям. Старые отправились в мир иной, в объятия небес. А Авдотья вот задержалась. И теперь приходится ей одиноко доживать свою жизнь среди непаханых полей, заросших сурепкой и васильками, в старой, хотя и просторной, но давно не правленой избе, углами вросшей в землю. Одна отрада – огромный черный кот Ерофеич, прибившийся к дому лет двадцать назад невесть откуда, но так и не научившийся за это время ловить мышей, да капризная коза Манька, которая, тем не менее, поит и хозяйку, и ее прихлебателя обильным жирным молоком. Ну и огородишко Авдотья держит с двумя уликами в конце, чтобы с голоду не помереть.
В двенадцати километрах от хутора, у подножия безлесой высотки с церковью на макушке, среди торфяных болот, разрослась большая деревня. С давних пор селился в ней беглый со всех концов страны народ разных племен и сословий. Были тут бывшие каторжники, потерпевшие поражение повстанцы, не пожелавшие идти в солдаты рекруты, крепостные крестьяне, подбросившие красного петуха в барский дом и спасающиеся от наказания, проворовавшиеся чиновники и даже один генерал, спустивший в игорном доме армейскую казну, мощного азарту человек с луженой глоткой, за что и был избран на общем сходе первым сельским старостой. Словом, в каждой семье, почитай, водился какой-либо грех или грешок, загнавший ее родоначальника к черту на кулички. На том же первом сходе, глянувшие друг на друга поселенцы, обнаружили среди себя и русских, и татар, и грузин, и литовцев, и украинцев, и, где ж им быть, как не везде, нескольких евреев. Тут-то и родилось само собою название поселения Ковчег, мол, каждой твари по паре на островке спасения.
Поначалу объявлялись здесь одни мужики, которые стали захаживать в соседние деревни, приглядываться к дочкам старожилов и сватать их в жены. Местные обитатели принимали пришлых настороженно, но дочек им отдавали, поскольку народ в Ковчеге собрался предприимчивый, и село быстро обрастало богатством. С тех пор минуло уже пару сотен лет, а Ковчег все мотало по бурливому океану жизни, било, трепало, ибо люди здесь были все своенравные, свободолюбивые, не очень считающиеся друг с другом и не боящиеся греха, но, в конце концов, обтесало, пригладило и сделало похожим на другие такие же поселения в округе. Однако прежняя слава чего-то темного, таинственного, опасного за Ковчегом сохранилась. Мало того, в людской молве она еще и прирастала небывалыми подробностями, будто промышляют ковчеговцы разбоями на дорогах, тем и богатеют, а покровительствует им сам сатана. Правда ли нет ; никто не скажет, но люди здесь жили разные, как и везде. Встречались и хорошие, и отпетые злодеи. Да кто ж их в такой глухомани судить станет?
Заглянул как-то к Авдотье местный почтальон Николай, добрейшей души человек с заботливым сердцем, которого о помощи и просить не надо ; сам догадается. Принес письмецо от младшего сына. Прочитал старухе, так как она слаба на глаза стала, посочувствовал, мол, жаль, дети теперь так загружены жизнью, что родную мать десятый год навестить собираются и снова не собрались. Зная, что Авдотья сладкоежка, прихватил Николай кулек пряников да пару килограмм конфет, чтобы надолго хватило, до следующего своего появления на хуторе, пополнил Авдотьину аптечку лекарствами для скорой помощи, если сердце заболит или радикулит скрутит.
Обрадованная хозяйка вскипятила чайку, выставила пироги, варенья да меды, крынку со сладковатым и лечебным Манькиным молоком, разбила на видавшую виды, изрядно закопченную сковороду пяток свежих, только из-под курицы, яиц и давай потчевать гостя. А он и не отнекивается. На хутор Николай всегда приходит налегке, когда всю почту доставит по адресам, чтобы уже никуда не спешить. Знает, как скучает старая женщина по человеческому разговору. Жалеет Авдотью в ее одиночестве и заброшенности. Сетует, что не может чаще навещать: малые дети, хворающая жена, работа, хозяйство – все его внимания требует.
Как испепеленный пустыней странник жадно захлебывается водой из попавшегося, наконец, на пути колодца, так и Авдотья всем своим существом, затаив дыхание и не скрывая нетерпеливого интереса, впитывает в себя мирские новости. Николай, прихлебывая, по старому русскому обычаю, чай из блюдца, рассказывает неторопливо, с подробностями, красочно описывая детали. Из его повествования выходит, что в последнее время на Ковчег обрушиваются сплошные бедствия, а радостного и вовсе нет.
У Михаила Седого, что у самого болота живет, мор на скотину напал. Ветеринар сказывает, что тварь какая-то завелась диковинная, раньше в этих краях не виданная. Кровь высасывает и губит животину. Вот-вот и до других доберется.
Прохор Мухоморов погорельцем стал. Все знают, кто постарался, но помалкивают – поделом ему. Целое лето племянник Жорка пас его коров, а дядька с ним не расплатился: ты, мол, три батога избил, скотина забор у соседа повалила, а племенная телка захромала, так что убыток покрыл заработанное. Отправилась мать Жоркина Анна разбираться с родным братом по отцу, правды у него искать. «Как, – говорит, – мальцу с тем жить, что ты его одурачил. Он ведь старался мне помочь, денежку в дом принести, радовался, что может честно заработать, а ты его так… не чужой ведь он тебе – родная кровь. Зачем сироту обижаешь?». Выгнал богач сестру. Заплакала она и пошла себе. Жорка угрюмым стал, молчаливым. Все это заметили. В селе разве что утаишь. Под утро коровник-то и сгорел. Хорошо хоть скотину спасти успели.
Катька Одноглазая, ну та, которой еще в девках бык око рогом вывернул, совсем свихнулась – бегает по деревне с иконой Георгия Победоносца и вещает о близкой расплате за грехи, мол, проткнет святой Георгий гидру алчности и себялюбия, которая поселилась в Ковчеге, а село, мол, утопнет в мировой трясине, и тогда наступит конец света. Такое ей было видение.
– Но вот беда так беда случилась с девчушкой одной, Палашей, – тяжело вздохнув и горестно покачав головой, сказал Николай. – Родители ее справные были хозяева, земли прикупали, скотный двор обширный отстроили, заводишко маслобойный завели, коптильню соорудили, балыками да сырами приторговывали. Богатели. И врагов, вроде, у них не было, потому как не жадничали – бедняков да стариков одиноких прикармливали. С властями делились. Однажды поехали на ярмарку с товаром. Соседи их там встречали. Говорили, что торговля хорошо шла. А вот домой не вернулись – сгинули где-то по дороге. Народ шепчется, что это, мол, Фрола Генералова рук дело – видели их вместе на ярмарке, только тот отнекивается, что обознались односельчане, на охоте он в это время промышлял. Вот и поохотился. Только на кого? А как докажешь: не пойман – не вор.
– Да отчего же на него-то думают? – удивилась Авдотья.
– Деньжата у него завелись. Харчевнику долги отдал. А тот растрезвонил на всю деревню, мол, Фрол-то разбогател в одночасье.
– А у него пытали, откуда деньги? – заинтересовалась Авдотья.
– Пытать-то пытали, да кто ж скажет правду, – усомнился Николай. – Говорит, невиданного лося завалил, мясо одному ресторатору загнал, а шкуру и рога отдал на выделку и дорого продал какому-то богатею, коллекционирующему охотничьи трофеи. Только отродясь не случалось такого, чтоб на лосятине разжиться. Да и повел он себя странно. Когда родители Палашины пропали, никто в деревне еще о том не прослышал, а он уже к ним в дом явился с утра пораньше, чтобы, значит, над девочкой и ее добром опеку установить. Он ей и сказал, а потом увел к себе. Приказал жене никуда не отпускать, а сам помчался заявление о пропаже писать и о временном опекунстве, пока будет идти расследование. Ума не хватило нетерпение свое попридержать. Вот и зашептались люди – он ведь какой-то там Палашин дальний родственник, седьмая вода на киселе, но единственный.
– Да разве следователь тем делом не занимался? – Авдотья уже не на шутку прониклась сочувствием к сироте, которая ни с того ни с сего угодила в лапы к злодею.
– Занимался, но следов никаких, одни подозрения. Теперь Фрол Палашиным наследством законно распоряжается. В дом поспешил к ней из своей развалюхи переехать всем своим огромным семейством, будто наверняка знает, что хозяева не вернутся. Горницу ее светлую дочке старшей отдал. Палаша при кухне живет. В школу ее, конечно, отпускают, чтоб люди дурного не заподозрили, а все остальное время она у них в прислугах, за скотиной смотрит, печку топит, посуду скребет… Золушка, – Николай горестно вздохнул.
– Что ж никто не заступится? – сердито произнесла Авдотья. – Никак добрые люди перевелись?
– Учительница заметила, что девочка плохо выглядит, исхудала, на уроках засыпает, и пошла разбираться. Так Фрол на нее собак спустил, – Николай уныло глянул в окно, где уже сгущались сумерки. – Пора мне, – сказал, вставая с лавки. И уже у дверей добавил: – А что, Авдотья, взяла б ты девчонку к себе. И тебе веселее, и ей хорошо у тебя будет.
– Да Фрол ли отдаст?
– Без добра отдаст, шибко она его раздражает. А и то – ведь не дает забыть о его злодействе. Сжил бы со свету, да соседского суда все-таки побаивается. Отдаст. Я замолвлю словечко, мол, тяжело старой одной, и ему не в убыток от лишнего рта избавиться. Отдаст, – уверенно повторил он и вышел из избы.
ххх
Катька Одноглазая, высоко подобрав подол видавшей виды когда-то черной суконной юбки и не разбирая дороги, мчалась по Ковчегу. Она босыми ногами шлепала по грязным лужам, распугивая нежащихся в них хрюшек.
– Вот вам, – грозила она кому-то тощим, с рождения кривым указательным пальцем, – со всех спросится. Он, – грозно вещала она, вытягивая руку к небу, – все видит. Все ваши делишки перечтет. Никого не минует кара небесная.
Тут ее взгляд наткнулся на спешащего по делам Фрола Генералова, прапращур которого и был тем горластым военачальником, проигравшим в карты армейскую казну и бежавшим от каторги в таежную тьму таракань, чтобы сделаться первым Ковчеговским старостой. Единственный Катькин глаз ехидно сузился, взгляд заострился, как будто нацелился пробуравить Фрола насквозь, голос возвысился до визга, и она, бешено подскакивая посреди разливистой лужи, заголосила на все село:
– Люди! Люди! Держите злодея! Невинные убиенные взывают к отмщению.
Фрол наклонился к вещунье, с присвистом сплюнул сквозь зубы в лужу, прямо ей под ноги, и зло прошептал на ухо, чтобы никто больше не мог его слышать:
– Уймись, дура! Не убивал я. А будешь языком молоть, придушу в закоулке, в болоте утоплю, и никто искать не станет!
Катька с испугу шарахнулась от него и умолкла.
Эту картину с удовольствием наблюдал веселый и бесшабашный Савка Перетятько, местный конокрад. Если у кого лошадь пропадет, все село знает, что его рук дело. Но вот ни разу не удалось поймать его с поличным. Савка, посмеиваясь в рыжие, торчащие, как щетина на хребте у дикого кабана, усы, прокричал вслед Фролу:
– Остерегись, Фролушка, устами юродивой небеса глаголют! А наказание от меня примешь – коли невзначай разбогател, то не долго ждать – лошадь умыкну. Так и знай.
Фрол обернулся и молча погрозил Савке кулаком, в котором было зажато свернутое вдвое кнутовище. А на его лице отразилась тревога: конокрад был немножко с придурью – обирал только богатеев, предварительно их о том уведомив, и, не смотря на все предосторожности своих жертв, обещанное неукоснительно исполнял. Тем и прославился на всю округу. Про него односельчане приговаривали: «Савку Перетятько и за семью горами знают».
Расстроенный Фрол постоял пень пнем посреди улицы, забыв, зачем шел, да и повернул к дому. Толкнув носком ялового сапога, сшитого на заказ у местного сапожника, добротно сделанную из сосновых досок калитку, он вошел во двор. Под ноги ему подвернулась маленькая собачонка Елка, любимица детей, и с визгом отлетела к крыльцу от раздраженного хозяйского пинка.
– Ты чего бушуешь? – послышался из окна, распахнутого над лестницей, грозный окрик супруги Фрола Матрены. – Нечего спесь свою вымещать на невинной скотине. Соседей постыдись. Итак молва о нас ходит непутевая.
– Помолчи, старая, – зло произнес Фрол, – без тебя тошно.
– Старая! – охнула Матрена и заголосила: – Глядите, люди добрые, я ему старая. Да я на десять лет тебя моложе. Пень ты трухлявый. На себя посмотри. Сам не живешь и другим не даешь. Вечно угрюмый, злой, какая баба с тобой выдержит. Только мое терпение…
Фрол безнадежно махнул рукой и удалился на хозяйственный двор, не дослушав Матрениных причитаний. На душе у него скребли кошки. «Вот злыдня, – думал он о Катерине, – на все село опозорила. Ничего не докажет… Палашка вот только перед глазами маячит, потому и на языке у каждого. Кабы не она, давно б забыли на селе, что проживали здесь ее отец с матерью. Отослать ее куда-нибудь, что ли? В город. В интернат».
И тут во двор к Генераловым пожаловал местный почтальон Николай.
– Хозяин-то дома? – спросил он у Матрены, выглянувшей в окно.
– Где ж ему быть, – коротко бросила Матрена, – вон, на заднем дворе ошивается, злыдень. А тебе он зачем, письмецо что ль какое принес, али еще чего?
– Разговор есть, – промолвил Николай, – и тебя касается. Зови.
Располневшая, раздобревшая в замужестве Матрена, гора горой на двух тоненьких ножках, неожиданно споро скатилась с лестницы и побежала за мужем. Вскоре они оба возвратились, почтальона в дом не позвали, а присели на стоящую у забора скамейку, всем видом демонстрируя, что им некогда байки слушать. А Николай и сам не шибко-то хотел задерживаться в этом дворе. Раньше-то он любил захаживать к Палашиным родителям: вечерком, после всех дневных забот посидеть за чашкой ароматного чая да потолковать о том, о сем – что на душе собралось, по полочкам разложить. Добрые были люди, приветливые и слушать умели. А теперь здесь стало как-то тоскливо, тревожно, в груди будто вместо сердца ежик шевелится.
– Значит, вот я чего… – начал Николай неуверенно, не зная, как воспримут хозяева его слова, – в Зазимье старушка живет, хорошая женщина, но одинокая. Дети давно в город подались. Просит она отдать ей Палашу в компаньонки, значит. Чтоб жить вместе. – Взгляд Фрола заметно оживился, в нем появился интерес. И Николай приободрился. – Отдайте, – произнес он уже увереннее, – и старушке добро, и вы от лишнего рта избавитесь.
– Как это, – возмутилась Матрена, – старушка эта ваша хочет себе работницу найти, и чтоб за это денег не платить. Нет уж. Мне самой помощница нужна. За детьми присматривать некому. Я одна тут кручусь, а они, вишь, что надумали.
– Цыц! – рявкнул на жену Фрол, – в старой хате жила – справлялась, а здесь прынцесой себя возомнила. Работница ей нужна, видите ли. Подумаем, Николай, – как-то чересчур приветливо обратился он к почтальону. – Девочку спросим. Захочет она уйти от нас – удерживать не станем. – И он поднялся со скамейки, показывая, что разговор закончен.
«Ишь, обрадовался, – заметил про себя Николай, – в струю, значит, я попал. Избавиться хочет. Отдаст, ей Богу, отдаст». И почтальон, довольный разговором, направился к дому Катьки Одноглазой. Ей из города, неведомо от кого, пришла бандероль. Николай на своем веку не помнил, чтобы Катерине кто-либо писал, а тем более слал посылки. Поэтому небольшая картонная коробочка, которая могла бы легко затеряться в его вместительной сумке, не давала ему покоя. Он время от времени ее вынимал и, как бы взвешивая, держал на ладони, а потом клал на место.
Напуганная Фролом вещунья прибежала домой и закрыла все двери на засовы. Теперь она сидела на своей узенькой неприбранной кровати и не могла унять легкую дрожь в теле. Все ее существо сконцентрировалось на опасности, которая вдруг возникла на ровном месте, из ничего. Катька и сама не могла понять, кто ее дергал за язык. Ничего ведь наверняка она про Фрола не знала. Слышала только от односельчан всякие догадки. Откуда же такая уверенность? Она почему-то не обнаруживала в себе никакого сомнения насчет дальнего Палашиного родственника. «Он, он, он», – твердила про себя Катерина и постепенно успокаивалась.
В ворота сильно постучали. Хозяйка дома вздрогнула, торопливо перекрестилась и замерла, ожидая, не повторится ли стук. Тот, за воротами, был настойчив. Катерина не выдержала неизвестности и выглянула в окно. Увидев Николая, она обрадовалась и побежала открывать. Когда почтальон протянул Катерине бандероль, она отшатнулась и замахала руками, словно отбивалась от роя ос.
– Ну, чего ты испугалась-то, будто с того света весточку получила,– удивился Николай, – обычное почтовое послание. Вот только обратного адреса почему-то нет. Хочешь, вместе посмотрим. – Катерина молча кивнула головой.
Николай неторопливо разорвал упаковку и извлек на свет алый бархатный футляр. Озадаченно хмыкнул и попытался поднять крышку. Не тут-то было. Он поискал защелку, нащупал сбоку бугорок и нажал на него – футляр открылся: на белоснежной шелковой подушечке лежало золотое колечко, на ободке которого сиял в солнечных лучах всеми цветами радуги довольно крупный прозрачный камень.
– Бриллиант, – изумленно прошептала Катерина, – мне? От кого?
– Тут бумажка какая-то под крышкой, – заметил Николай, – сейчас посмотрим. – Он выковырнул записку, развернул и прочитал: – Для Палаши.
– И больше ничего? – встав на цыпочки и заглядывая ему через плечо, спросила убогая.
– Ничего, – почтальон озадаченно покрутил в руках бумажку, – больше ни слова.
Они уселись на крыльцо и с полчаса молчали, обдумывая ситуацию.
– Ты вот что, – наконец промолвил Николай, – кольцо припрячь до времени, Палаше не отдавай – Матрена отымет. Да не болтай о том на каждом углу. Ясно? – Катерина согласно закивала головой. – Не потеряй! – возвысил голос почтальон. – Важное что-то в нем заключено. Настанет час – узнаем.
ххх
Когда Николай пошел дальше разносить почту, навстречу ему попалась Палаша.
– Что такая грустная? – участливо спросил Николай.
– Мама почему-то вспомнилась, – чуть не плача, тихо произнесла Палаша, – на минутку показалось, что вот приду, а она меня в окошко выглядывает. Но знаю – не бывать этому, и домой идти не хочется. Трудно мне, дядя Николай.
; А ну-ка, давай присядем на лавочку, поговорим, ; предложил почтальон, указывая на скамью у чьего-то забора. ; Тебе, небось, и горем своим поделиться не с кем.
; Не с кем, ; Палаша задумчиво глянула куда-то вдаль и повернулась к Николаю. ; Не с тетей Мотрей же. В дом наш переехали, завод и деньги наши забрали, а все куском хлеба попрекают. Мол, дармоедка, содержание не отрабатываю. Почему люди бывают такими несправедливыми? Все получили ; живите спокойно. Относитесь друг к другу по-доброму, но нет ; они даже между собою лада не знают. Тетка не только меня обижает, но и детям своим как мачеха. ; Палаша не выдержала и расплакалась. Николай обнял ее, погладил по светлокосой головке и вздохнул.
– Что ж, девочка, – покачав в раздумьи головой, глубокомысленно произнес он, – судьба тебе выпала такая нелегкая – расти сиротинушкой. Не будешь впадать в отчаяние, перетерпишь – воздастся тебе. То ли муж попадется хороший, то ли богатство прибудет, а то, глядишь, и талант какой проявится. Чего только на свете ни бывает с добрыми людьми.
; Так я перестаю быть доброй, ; с негодованием воскликнула Палаша. ; Мне так и хочется этой Матрене какую-нибудь пакость сделать. И даже иногда убить.
Николай помолчал, не зная, что на это сказать. Потом вспомнил:
; Как-то в августе на поле, как рожь жали, ты снопы вязала. Я мимо на велосипеде проезжал. Засмотрелся ; такой ты мне радостной показалась. Сноп к снопу складываешь и поешь, да так заливисто, так раздольно, что птицы заслушались, приумолкли. Подумал тогда, какая беда у девчушки, а она ее радостью одолевает. Вот какое наследство тебе мать с отцом оставили, силу какую.
; Правду говорите, дядя Николай. Я когда одна, то мне так хорошо, так жизнь мила. В поле ли иду, в лес ли ; радуюсь. А вот домой ворочусь, Матрену увижу ; тоска берет.
; Вот то-то и оно. В Матрене ; одно уныние. Ты подумай, чего она свирепая такая? Потому как несчастливая. От природы то, от родителей или от собственного неразумения ; не дано ей света видеть. Она ведь в темноте живет. Представь себе, каково человеку причины для радости не находить. Это ж одно страдание. Пожалеть ее надо, Матрену-то. По сути, баба она неплохая. Не глупая, не ленивая ; сама трудится не покладая рук и домочадцам засиживаться не дает. Ей бы в сердце любви капельку, да, видать, Бог обидел… Не суди ее строго, и у тебя на душе легче будет. ; Николай поднял валяющуюся неподалеку ветку и стал чертить ею на земле какие-то фигуры, заполняя паузу и обдумывая, как приступить к главному разговору.
; На хуторе Зазимье женщина одна живет. Авдотьей кличут. Немолодая уже. Далеко не молодая, но сердечная. Люди про нее разное говорят, но я ее только по-хорошему знаю. Зла за нею не водится. Ей надсмотр нужен, живой человек рядом, что б хоть поговорить было с кем, на помощь людей позвать, если что… Так вот ; не пошла бы ты к ней жить? Две одинокие души ; вот и помогли бы друг другу. ; Николай испытующим взглядом посмотрел на Палашу: как она воспримет его предложение. И с радостью увидел, что у девочки загорелись глаза: очень уж ей хотелось от Матрениной опеки избавиться.
; Мне терять нечего, ; воскликнула она, ; хуже, чем теперь, и быть не может! Я куда угодно уйти готова, ; потом подумала и робко призналась, ; хотя и страшновато, конечно, свое несчастье я уже пережила, а ну как новое придется…
; Не бойся, ; успокоил ее Николай, ; я тебе плохого не посоветую, да и наведываться буду… С Авдотьей мы дружим. ; Помолчав минутку, Николай перевел разговор на другое.
; А скажи, Палаша, тебе от матери наследство хоть какое осталось? Побрякушки всякие, бусы, кольца? ; стал он осторожно выспрашивать. ; Или все Матрена отняла?
; Да нет, ; девочка отрицательно покачала головой, ; у моей мамы ничего такого и не было. Не носила она. Всегда смеясь говорила, что желание украсить себя всякими блестящими вещичками ; это в человеке пережиток дикарского прошлого. Одно колечко, правда, она не снимала с пальца никогда. Оно очень старое. Переходило в нашей семье по наследству из поколения в поколение, и им очень дорожили.
; А какое оно, как выглядело? ; заинтересовался Николай. Палаша довольно подробно описала мамин перстенек, видимо, приглядывалась и не раз мысленно примеряла на себя. «Оно», ; обрадовался Николай, но вслух ничего не сказал.
; Что ж, беги, девочка, домой и не унывай, может быть, вернется еще твоя мама. Чует мое сердце, что все у тебя будет хорошо.
Матрена готовила обед. От печного жара пот катился с нее градом. Она беспрерывно вытирала раскрасневшееся лоснящееся лицо подолом фартука и постепенно накалялась. Наконец, ее раздражение достигло высшего предела, Матрене нестерпимо захотелось немедленно на кого-нибудь излить все свое негодование и недовольство жизнью. В этот момент и появилась Палаша. Воодушевленная разговором с почтальоном, она широко распахнула дверь, глянула на Матрену веселым взглядом и громко сообщила:
; Вот и я.
; Эка радость, что ты. Где тебя черти носили, бездельница? Я тут одна работаю на всех вас, из последних сил выбиваюсь, а вас никого дома нет, чтобы помочь. Только и являетесь животы набить да в постель завалиться. ; Матрена гневно бухнула ухватом о пол, отшвырнула его в сторону и, подбоченясь, уставилась на Палашу, бесцеремонно оглядывая ее с ног до головы. ; А вырядилась-то. На празднике, что ль, каком была?
; Я всегда так одеваюсь, ; растерянно стала оправдываться Палаша. ; У меня и платья другого нет… Вы же все отобрали для своей дочки! ; вдруг с вызовом выкрикнула она.
; А ну не ори на тетку, ; рявкнула Матрена. Но в голосе ее послышалась некоторая озадаченность ; с чего это девчонка, всегда молча сносившая ее брань, сегодня вдруг осмелела. Она уже было подняла руку, чтобы разобраться со строптивицей, но тут без спроса и разрешения во двор вошел незнакомый человек, внешне смахивающий на охотника, так как держал в руке наперевес ружье. Вид у него был потрепанный, а взгляд насмешливо-высокомерный. Матрене он сразу не понравился, и она уже открыла рот, чтобы обругать и выставить незнакомца за ворота, но тот, едко усмехнувшись, опередил ее:
; Девчонка-то не твоя, ; уверенно заявил он. ; И маешься ты с нею. Отдай ее мне в услужение за ежемесячную плату, мне польза, а тебе выгода, ; и он протянул хозяйке золотую денежку, ярко сверкнувшую на солнце. Палаша испуганно бросилась к Матрене и обхватила ее за талию:
; Ой, не отдавайте меня, тетечка! ; воскликнула она. ; Недобрый это человек.
; И сама вижу, что недобрый, ; неожиданно ласково успокоила ее тетка. ; Я ж тебе зла не желаю. Грех это ; сироту обидеть. Да и решено уже…; Она набожно перекрестилась и поцеловала крестик, висевший у нее на шее, а незваный гость вдруг побледнел и попятился к воротам. Через минуту его и след простыл.
; Во, ; удивилась Матрена, ; кто ж это был, что креста испугался? Вот и денежку свою оставил. ; Она попробовала монетку на зуб: ; Поди ж ты, золотая, истинно золотая. Никак нечистая сила к нам заглянула. А ты-то ему зачем понадобилась? ; Палаша неопределенно пожала плечами. Матрена стала оглядывать комнату, куда б припрятать неожиданно свалившееся богатство. Сначала хотела сунуть за икону, висящую в углу, но передумала ; негоже святых в денежные дела втягивать. Тут вспомнила о Палаше.
; Поди-ка, накрывай на стол, обедать будем, ; отослала она племянницу, чтобы та не подсмотрела ее тайник, и загнала монету в щель под подоконником ровно настолько, чтобы можно было достать, если понадобится.
Когда с заднего двора вернулся Фрол, Матрена рассказала ему о странном госте, умолчав только о золотом. Муж воспринял известие очень тревожно, вскочил, забегал по комнате, зачем-то закрыл дверь на засов. Матрена даже испугалась задним числом:
; Да ты что ль знаком с ним? ; спросила она, теряясь в догадках. ; Никак у вас дела общие завелись? То-то я смотрю ; шибко уверенно он во двор вошел, как хозяин. А ну признавайся! ; Фрол, возмущенный жениным напором, подскочил к ней и в крайнем негодовании занес кулак над головой. Но Матрена всегда оказывалась начеку в стычках с мужем. Она немедленно схватила с предпечья тяжелую чугунную сковороду и прикрылась ею, как щитом, готовая к отпору.
; Замолчи, дура! ; заорал Фрол. ; Не бабского это ума в мужнины дела соваться. Детей лучше бы присмотрела. День к вечеру идет, а они у тебя где-то шляются. Скотина не поенная, у птицы не прибрано, а ты мне тут допросы учиняешь…; Голос Фрола возвысился до праведного негодования. Матрена сразу сникла, почувствовав себя виноватой. И скандал, не успев по-настоящему-то разгореться, сам по себе утих.
Весь вечер Фрол молчал. Примолкла и говорливая Матрена, чуя, что визит странного гостя добром не кончится, так как муж придает ему слишком большое значение. «Что-то тут не так», ; думала она, но продолжить расспросы не решилась.
Палаша вдруг осознала, что избежала какой-то большой беды и должна быть за это благодарна тетке. Весь вечер она старалась ей угодить. Перемыла посуду, искупала и уложила в кроватки детей, рассказала им сказку, чтобы они спокойно уснули и не тревожили мать. Ходила на цыпочках, даже самовар поставила, предложив Матрене испить чайку перед сном, чему та неожиданно обрадовалась. Фрол отказался. И вот тетка с племянницей вдвоем на кухне долго пьют чай и молчат, каждая думая о своем.
; Прости меня, Палаша, ; вдруг промолвила Матрена. ; Знаю я, что не справедлива к тебе, но бешеная моя натура уму покоя не дает. Сами кое-как живем, и тебя изводим. Знаешь, зовет тебя Авдотья из Зазимья к себе. Иди. Не задумываясь, беги отсюда. Нет добра в нашем доме. И откуда ему взяться, если мы даже себя не жалеем. Одно прошу, не держи зла на меня. Мне и без того нелегко. ; Она тяжело поднялась из-за стола и пошла в горницу, оттуда скоро вернулась, протянула Палаше раскрытую ладонь, на которой сияла золотая монета. ; Вот, возьми на дорожку, небось, сгодится. ; Палаша отрицательно замотала головой. ; Ну, как знаешь, ; вздохнула Матрена. ; И мне этого не нужно. ; Она открыла дверцу печи и бросила в нее монетку, которая ярко вспыхнула и мгновенно превратилась в огненную капельку металла, а затем исчезла.
ххх
Жорка, племянник местного богатея Прохора Мухоморова, у которого на днях подворье полыхнуло, косил последнюю в этом году траву на обширной лесной поляне. Деревенские мужики сюда не захаживали – больно неудобное место: кочки, кустарник, березовая да осиновая поросль, того и гляди, косу сломаешь, да и вода здесь надолго задерживается после весеннего паводка. Зато сочные травы стоят такие, что всадника на коне меж ними не видать. Силенок у Жорки немного, лет-то ему всего 12, но старание огромное: шутка ли – он один мужик в семье на шесть ртов, и все мал мала меньше. Отец его несколько лет назад сгинул в болотах, добывая торф на продажу. Мать совсем из сил выбилась кормить такое семейство. Раньше Палашины родители помогали по доброте душевной: сыров да масла подкинут со своего заводишка, одежку для детворы из города привезут. А теперь, когда их не стало, приходится бедовать как придется.
Когда-то давно Жоркина семья считалась зажиточной. Анна, Жоркина мать, из Мухоморовых будет. Полюбила она красавца и балагура Семена Караваева – так себе, середняка по местным меркам. Отец его кабак держал, тем и кормился. Семен там же подвязался, но больше вечерами на гармошке наяривал – народ в кабак валил, что б его послушать. Одним словом – талант-самоучка. Хотел музыке учиться, да отец не отпустил – помощник ему нужен был. Загубленный талант – это бедствие: к другому ремеслу душа не лежит, а в своем – без науки вершин не достигнешь. Сначала-то ничего, пока молодые обживались, приданое да подарки к себе приспосабливали. А потом не заладилось у них. Дети пошли, кормить надо, землю пахать, хлеб растить, а Семен к такому труду не приучен был. Он по-прежнему гармошкой перебивался. Да деньги-то небольшие шли, так, милостыня.
Тогда стал Семен землю, женино приданое, в аренду сдавать, потом соблазнился на продажу, а затем как-то так вышло, что профукал состояние и остался без гроша. Вот и пришлось подаваться на болота, торфом промышлять и приторговывать. Как-то непутево жил, задарма сгинул, оставив своих отпрысков без заботы и содержания – на милость миру. Без земли-то сильно не разгуляешься. Благо хоть, что лес общинный, и всяк с него кормится, как умеет. Вот Жорка и косит на лесной поляне последнюю в этом году траву на сено для коровы. Больше негде – луга все кому-нибудь да принадлежат. Туда не сунешься – можно и пулю в лоб получить.
Солнце поднимается высоко, припекает Жоркину макушку, и он решает передохнуть. Устроившись в тенечке под развесистой молодой, беспечно играющей на ветру листочками ивой, мальчишка бережно вынимает из корзинки приготовленный матерью обед: две картофелины, пучок зеленого лука, сырые яйца, соль, желтый переспевший огурец и кувшин с холодным, подслащенным медом березовым квасом. Но не успел он еще разложить материно угощение, как вблизи, прямо у него за спиной раздался выстрел и чуть ли ему не на голову с неба кубарем свалился огромный черный ворон. Он бессильно распластал крылья, одно из которых обильно кровоточило, и с ужасом смотрел на мальчишку. Жорка и сам испугался, вскочил и стал оглядываться по сторонам. Было слышно, как кто-то продирается сквозь заросли орешника. Видимо, это был охотник, подстреливший птицу. Жорка, даже не поняв, зачем, сорвал с себя рубашку и накрыл ею ворона, а сверху для надежности бросил свою огромную кепку, доставшуюся в наследство от отца.
– Эй, малец, – спросил вышедший на поляну человек, похоже, идущий откуда-то издалека, такой у него был усталый вид, – ты не видел – здесь птица должна была упасть? – Жорка отрицательно помотал головой. – Неужто промахнулся. Вот черт. – Тут взгляд охотника упал на разложенные на траве припасы, и он невольно сглотнул слюну. – Есть хочется, – пояснил он, – три дня ничего не мог добыть – невезуха. – Жорка стал лихорадочно собирать еду в корзину и протянул ее незнакомцу, почему-то желая, чтобы он скорее ушел:
– Вот, возьмите. Это вас подкрепит, а там, может, и повезет.
– Что ж, пусть будет хотя бы так, – согласился пришелец, взял корзину и скрылся в кустах.
Жорка смахнул кепку и осторожно приподнял край рубашки. Раненная в крыло птица не шевелилась, но ее живой глаз, не мигая, уставился на мальчишку. Жорка почувствовал в сердце укол жалости. Он завернул ворона в рубашку и со всех ног помчался домой.
Во дворе в летней кухне под камышовым навесом Анна жарила картофельные оладьи. Это была основная еда ее семьи, которая и спасала от голода. Часть огорода, где росла скороспелая картошка, уже тщательно вскопана и убрана. Еле дождались, пока придет ее черед, а то перебивались лепешками из ржаных отрубей, луком да маслятами, которые в изобилии родит местная тайга. Увидев сына, прежде времени вернувшегося с покоса, Анна всполошилась, бросилась ему навстречу, ожидая беды. И облегченно вздохнула, узнав, что он всего лишь принес раненого ворона.
– Беги-ка к дяде Федору, он поможет, – посоветовала она сыну, – но сначала дай птице попить. Видишь, сколько крови потеряла.
Ворон настолько обессилел, что не мог самостоятельно глотнуть воды из чашки. Жорка положил его на скамью, приподнял голову и стал бережно поить из чайной ложечки, следя, чтобы не захлебнулся. «Добряком растет, – подумала Анна, наблюдая за сыном, – хорошо ли ему будет таким-то среди людей?»
Федор, двоюродный брат Анны, служил в местной общине ветеринаром. Увидев птицу, удивился:
– Надо же, я такого еще не встречал – огромный и головастый. А взгляд-то какой осмысленный. Не нашенских краев птица. Залетная. Как же ты сюда угодил, бедолага? – задал он ворону риторический вопрос, естественно, не ожидая ответа, но вдруг получил его. Ворон внимательно глянул на Федора и слабо, через силу простонал: «Кра! Кру! Кар!»
– Смотри ты, – изумился Федор, – разговаривает. Ты не понял, что он сказал? – Жорка отрицательно покачал головой, хотя ему показалось, что он уловил какой-то смысл, что-то вроде того: тебе знать не надобно или не лезь не в свои дела.
Федор обстриг перья вокруг раны, вытащил из нее дробины, заткнул ватным тампоном, пропитанным какой-то жидкостью, закрепил его бинтом и поставил диагноз:
– Жить будет, а вот летать вряд ли. Забирай своего иждивенца до конца дней твоих, и завтра в это же время приходи на перевязку.
Дома Жорку поджидала Палаша. Увидев ворона, она забыла сообщить, зачем явилась, а принялась с руки кормить несчастную птицу очищенными кедровыми орешками:
– Ешь-ешь, – приговаривала она, – кедр силу дает и выздоровление. А еще ему надо насобирать в тайге ягод лимонника. Хорошо помогает при всякой хворобе.
– Откуда ты это знаешь? – удивилась Анна.
– Откуда-то, – беспечно заметила Палаша, и спохватилась:
– Я же пришла проститься, – грустно произнесла она, – меня на дальний хутор отправляют, в Зазимье, к хромой Авдохе. Видеться будем теперь не часто. Говорят, она ведьма. Я немножко побаиваюсь.
– Это злые языки болтают, а я слышала, что Авдотья – добрая женщина. Во всяком случае, хуже, чем у Фрола, тебе не будет, – успокоила девочку Анна.
– Да это не так уж и далече, – постарался приободрить Палашу и Жорка, – я тебя по выходным навещать буду. А если что, только скажи: так с ней поговорю – не посмеет она тебя обижать.
– Ишь, герой, – хмыкнула Анна, – со старухой-то чего справиться, ты бы с Фролом посмел?
– Вырасту и посмею, – сурово заявил Жорка.
Когда Палаша ушла, Жорка стал устраивать ворона на постой. В доме его оставить Анна не позволила – за ним не наубираешься. Тогда Жорка решил приспособить местечко в курятнике, но петух Гриша, увидев постояльца, видимо, принял его за соперника и так разбушевался, что от него пришлось не только ворона спасать, но и самому спасаться.
В хлеву, где жила корова Милка с теленком, недавно родившимся, и старый смирный мерин из тяжеловесов Богатырь, птицу тоже приняли недоброжелательно. Милка начала жаться к стене, прикрывая собой теленка, и чуть не придавила его, а Богатырь, как будто вспомнив резвую молодость, взмыл вверх передними ногами, роняя пену из оскаленного рта, а потом начал выбивать копытом из земляного пола комья грязи.
– Что за дела такие, – недоумевал Жорка, советуясь с матерью, как ему быть, – не хочет наша скотина такого соседства. Бунтует.
– А ты сколоти ему скворечник, только большой, и повесь на дерево, пусть пока там поживет, потом увидим, – посоветовала Анна сыну.
Когда Жорка, наконец, посадил ворона в скворечник, предварительно накормив и напоив его, было уже темно. На небо выкатилась совершенно круглая, сияющая тревожным оранжевым светом луна. Анна выглянула из окна и позвала сына:
– Иди-ка уже спать. Завтра вставать чуть свет.
– Мам, – откликнулся Жорка, – ты посмотри, какая луна, необычная, огненно красная.
– Луна, как луна, – Анна зевнула, прикрыв рот ладошкой, и захлопнула ставни. Жорка подошел к скворечнику:
– Ну, прощай, – сказал он ворону, – спокойной тебе ночи.
– Каррр! Кррри! Кррру! – неожиданно прокричал ворон, а Жорке показалось, будто он понял смысл этого крика: «Я тебя никогда не забуду». «Фу, – подумал он, – мерещится уже. Действительно, надо идти спать».
После полуночи во дворе начался форменный переполох: куры горласто кудахтали и вслепую шлепались на землю с насеста, корова отчаянно мычала, конь ржал и колотил копытом по земляному полу. Анна и дети выскочили во двор, и растерянно озирались по сторонам, не видя, где же та опасность, которая так переполошила скотину. Жорка бросился к скворечнику – птицы там не было.
– Ворон исчез, – произнес он расстроенно, – неужели хорек утащил?
– Не может быть такого, – успокоила сына Анна, – он бы отбился, чать, раза в два больше хорька. Да и перьями все было бы усыпано… Вон он, твой ворон, посмотри на луну! – удивленно воскликнула Анна. – Летит, похоже, на одном крыле.
– Не ворон это. То баба Яга в ступе и помелом махает, – уверенно заявила самая маленькая из Жоркиных сестер пятилетняя Маришка.
– Вот фантазерка, – засмеялась Анна. – Ладно, пошли сны досматривать. Все, вроде бы, угомонилось.
Жорка еще постоял немного, вглядываясь в отдаленный силуэт, обозначенный на фоне яркого лунного диска: «Ворон – не ворон, – раздумывал он, – но кто-то же летит», – и, не придя ни к какому выводу, побрел в дом.
ххх
Авдотья спозаранку выглядывала в окно, поджидая Палашу и слегка волнуясь: а ну как девчонка окажется с норовом. Да и привыкла она – во всем сама себе хозяйка, а тут придется в ее-то годы приспосабливаться к новому человеку, да еще ребенку: не котенок, если завредничает, за шкирку не возьмешь и за дверь не выставишь. В глубине души ей очень хотелось, чтобы Палаше в ее доме понравилось, чтобы ужились они душа с душой, вместе изгнали из своих дней тоску одиночества и заброшенности.
Выглядывала, выглядывала да проглядела – ненадолго отвлеклась по хозяйским мелочам, а Николай, вон он, на пороге стоит и держит за руку маленькую, не смотрящуюся на ее десять лет, испуганную девчушку.
– Ну, здравствуй, Авдотья, – зычно произнес почтальон, снимая с головы кепку, – привез вот. Побаивается немножко тебя Палаша – наговорили ей про твой хутор всякого. Но ничего, обвыкнет…
– А ты не боись, девонька, – всплеснула руками Авдотья, приветливо улыбаясь. – Кусаться не стану. И хутор мой – замечательный. Здесь столько интересного, если внимательно смотреть. Ну, у тебя времени будет достаточно самой во всем разобраться. А пока проходи, комнатку твою покажу, коли понравится, значит, приживешься у меня. – И Авдотья, припадая на одну ногу, споро побежала вперед, увлекая за собой Палашу.
Дверь легко отворилась, и перед девочкой распахнулось светлое пространство, впитавшее в себя запахи полевых трав. Стен будто и не стало совсем: они были сплошь расписанными, казалось, детской, но удивительно талантливой и доброй рукой. Никаких мрачных тонов – над всем господствовала синева ясного неба, белизна легких облаков, золотистость солнечного света, свежая зелень лесов, многокрасочность цветущих заливных лугов, и среди этого буйства природы грациозно выступали или олени с ветвистыми рогами, или нежные оленихи с легконогими детенышами. Вдали на дереве пристроилась рыжая белочка с еловой шишкой в ловких лапках, а под кустом затаился зайчишка, на самой ближней ветке токовал глухарь. У Палаши дух захватило от всей этой красоты, глаза широко расширились и засияли от восторга. Она радостно глянула на Авдотью и со всего маху бросилась на покрытую белым кружевным покрывалом постель.
– Это все мне? – спросила она тревожно, еще до конца не веря своим глазам.
– Тебе, тебе, – скороговоркой произнесла Авдотья и загадочно добавила: – Понимаешь, значит… – А что имела в виду, уточнять не стала.
Николай между тем стащил с телеги, на которой привез Палашу, небольшой узел ее вещей и занес в дом.
– Это и все? – удивилась Авдотья. – Да во что ж, девонька, я тебя одевать-то буду? Зима ж не за горами. Вот злыдни, до нитки обобрали. Ну, да ладно – как-нибудь… Давайте-ка я вас попотчую – пирогов на радостях напекла целую гору… Возьми, Николай, детишкам-то, я вот – уложила, – и она протянула почтальону небольшой холщовый мешок. – Ксении твоей не до готовки. Как она там?
– Да ничего, – вздохнул Николай, – уже из дома выходит на солнышко. Почти не кашляет.
– Я тут тебе еще лечебных травок припасла и написала, как пить, поправится твоя Ксения, – и Авдотья стала собирать на стол. Глядя, как голодная Палаша уплетает ее пироги, она довольно приговаривала:
– Ешь, ешь, а то худенькая ты у нас, кожа да кости. Ничего, мы тебе мяса-то нарастим. Красавицей будешь.
У дверей Николай приобнял Палашу и ласково сказал на прощание:
– Не тревожься. У Авдотьи тебе хорошо будет. Я ее много лет знаю – ворчливая она, как все старики, но сердце у нее доброе и отзывчивое. Ты это скоро оценишь. Ну, до встречи. Навещать буду, – и он, с усилием толкнув тяжелую дубовую дверь, натужно заскрипевшую петлями, вышел.
Палаша и Авдотья остались одни. Между ними сразу проявилась молчаливая пустота, еще не заполненная ни вечерними разговорами, ни общими заботами, ни тревогами друг о друге. Авдотья никак не могла сообразить, какие надлежащие моменту слова надобно сейчас произнести, и молчание становилось тягостным. Чуткая Палаша уловила затруднения старой женщины, уже давно отвыкшей от детей в доме.
– Можно, я пойду погуляю, посмотрю, что вокруг? – Авдотья обрадовалась возможности остаться одной и собраться с мыслями:
– Иди, иди, – с готовностью согласилась она, – только вот что – скажу тебе такое, что ты ни при каких обстоятельствах не должна забывать. – Она подвела Палашу к большому, сверкающему чистыми стеклами окну, глядящему на лес. – Видишь вон ту высокую сосну на опушке? – Палаша утвердительно кивнула головой. – То, что по правую сторону от нее, наше, можешь бродить там сколько угодно. Туда, по левую сторону – ни ногой. Нарушишь это правило – беда большая выйдет.
– А что будет, бабушка? – заинтересовалась Палаша.
– Плохо будет, – коротко и сурово бросила Авдотья, – договор у нас кое с кем – раздел владений, то наше, – она повела рукой вправо, – а это ихнее, – ее рука плавно поплыла влево. – Пока мы этот договор соблюдаем, в округе все спокойно.
– А кто эти «кое с кем»? – заглядывая в глаза Авдотье, снова спросила Палаша. – Тут же на много километров никто не живет.
– Есть такие, но того тебе не надобно знать. Иди погуляй, а я пока Маньку подою.
Палаша выскользнула из темных сеней на улицу. Солнечный сентябрьский денек полыхал не осенним жаром. Внимание девочки привлекла лужайка перед домом, где среди травы безо всякого порядка цвели крупные белые ромашки с золотистыми сердцевинками и яркие лиловые астры, над которыми жужжал неправдоподобно огромный шмель. Полюбовавшись немного этой красотой, Палаша обежала вокруг дома. Она нигде не нашла привычных глазу в сельских усадьбах четких геометрических линий огородных грядок. Здесь природе было позволено развиваться свободно, и только кое-где вдруг наткнешься на полянку клубники или наступишь на зеленые хвостики морковок, облюбовавших бугорок под калиной, споткнешься о спрятавшуюся в высокой траве желтую тыквину, обдерешь руки до крови в неожиданно возникших на пути колючих зарослях малины. Словом, вокруг царил полный беспорядок и всяк рос, где хотел. Авдотьин хутор за многие годы так и не стал обустроенным островком среди дикой природы, а остался ее неотъемлемой частью. Разве что только дом, уже слегка покосившийся, но все еще крепко стоящий на земле, указывал на то, что здесь присутствует человек.
Палаше Авдотьина усадьба нравилась. Нигде никаких запретов: туда не ступи, здесь перешагивай, потому что капуста растет, – бегай, где придется. Очень скоро она обнаружила уголок под старой, широко разросшейся дикой грушей, показавшийся ей особенно уютным, и она решила здесь задержаться, присев на почерневшую от дождей и снегов дубовую скамью. Отсюда была хорошо видна сосна, делящая лес на две части. Она пригвоздила к себе все внимание девочки. «Интересно, кто это там может водиться, что туда ходить нельзя? – удивлялась Палаша. – Что же я – в лесу никогда не была. Там есть волки, медведи… но с ними разве договоришься. Кто же это, с кем можно договориться, – рассуждала она. В конце концов, ее любопытство так разыгралось, что тело само спрыгнуло со скамейки и понеслось к лесу. – Ничего же не случится, если я только добегу до сосны и постою там», – решила Палаша.
Издалека казалось, что сосна совсем близко. Расстояние скрадывалось сырой ложбиной, которая отделяла хутор от леса. Поэтому бежала Палаша неожиданно долго, и даже в какой-то момент решила, было, повернуть назад, боясь, что не успеет возвратиться к ужину, и Авдотья обнаружит ее пропажу. Но, взглянув на солнце, успокоилась – до вечера еще далеко.
Какое же это оказалось изумительное дерево. С правой стороны крона его буйно ветвилась, веточки были крепкими и усеянными сочными изумрудными иголочками, а на кончиках их примостилась бесчисленная семейка еще не дозревших, но уже крупных шишек. Слева будто какой-то злобный великан ломал и корежил дерево, придавая ему странные и даже зловещие формы. Ветви были вывернуты так, что по здравому уму и не придумаешь, иголки пожелтели и частью совсем осыпались, а семена и вовсе не уродились.
«Да, – подумала Палаша с тревогой, – чудная какая-то эта сосна. Я такой еще и не видывала, как два разных дерева». И она вдруг почувствовала, что ей страшно. Осторожно оглядевшись по сторонам, Палаша не обнаружила ничего, что могло бы ее испугать, и, тем не менее, ей не удавалось унять нервную дрожь в коленках. Она бы уже и убежала, но любопытство было сильнее страха, поэтому Палаша стояла, как прикованная к этому месту и чего-то ждала. Углубляться в лес она не решилась, и все время поглядывала на тропу, ведущую к дому, держа в поле зрения на всякий случай путь к отступлению. Вдруг краем глаза она уловила по ту сторону сосны какое-то движение, то ли птичка взлетела и качнула ветку, то ли зайчишка прошмыгнул и задел терновый куст – это могло быть что угодно и вполне объяснимо, но у Палаши екнуло сердце. Она вся напряглась, вглядываясь в тревожную таежную полутьму. Легкий, звонкий смешок, ручейком прожурчавший совсем рядом, вывел ее из оцепенения, и она со всех ног понеслась к хутору, а вслед ей кто-то невидимый кинул старую сосновую шишку и нахально засвистел, как это делают деревенские мальчишки, засунув в рот два пальца.
Едва переведя дух, она ворвалась в дом и наткнулась на Авдотью, ухватом вытаскивающую горячие щи из печки. Та не удержала чугунок и опрокинула его на кота, который в ожидании ужина крутился под ногами. Кот взвыл и от боли прыгнул Палаше на спину, вцепившись когтями в ее шею. Авдотья всплеснула руками:
– У сосны была? – она пытливо глянула на Палашу. – Говорила тебе – не ходи. Оттуда всегда беды начинаются. И вот тебе – остались без ужина, кота ошпарили, и ты вся исцарапанная. Вон, посмотри на себя, какая красавица, – она подвела девочку к зеркалу. Палаше всего на одно мгновение показалось, что в зеркале не то в бесшабашном веселье, не то зловеще оскалилась зубастая пасть неузнаваемого существа. – Она в ужасе отшатнулась и прижалась к Авдотье. Та отстранила ее от себя и, внимательно глядя в глаза, спросила:
– Сама себе не понравилась аль увидела что?
– Так, показалось, – испуганно прошептала Палаша, – но что, не поняла.
– Не ходи к сосне, – строго приказала Авдотья, – добром это не кончится. Нашего леса тебе мало? Не прокладывай дорожку, – добавила она.
ххх
Палаша проснулась по привычке на рассвете в прекрасном настроении. Первые, только что народившиеся лучи ослабевшего осеннего солнца осветили стену, на которой стройная олениха вылизывала своего еще не окрепшего детеныша, видимо, только ставшего на ноги. Одним глазом встревоженная мать косилась на Палашу. Девочка улыбнулась, подмигнула оленихе, мол, не беспокойся, я твоему детенышу не враг, и быстро выбралась из постели. Она всегда пробуждалась решительно и, не медля, начинала новый день. В доме своей тетки она вставала первой и сразу же растапливала печь: даже летом, даже в жару деревенские жители предпочитали готовить пищу по традициям предков на живом огне. Вот и сейчас она занялась лучиной, спичками, дровами, ловко укладывая их так, чтобы огонь разгорелся быстро и наверняка.
Поставив на печку чайник и чугунок с водой для каши, Палаша вышла во двор. Потянулась к солнцу, к небу, затем брызнула себе в лицо холодной водой из умывальника, пристроенного Авдотьей прямо у крыльца, чтобы далеко не ходить, присела на чисто вымытую дождями деревянную ступеньку и загляделась на мир вокруг.
Сонные деревья стоят не шелохнувшись. Птицы еще никуда не спешат, распевая свои утренние песни. На уже по-осеннему синем, глубоком небе редкие легкие перья облаков, не торопясь, плывут в дальние края. «Как хорошо, ; радостно подумала девочка, ; как спокойно, и никто не стоит за спиной, не подгоняет». Тут ей вспомнилась Матрена. Но в своем сердце она не обнаружила ни обиды на нее, ни злости, одна только жалость, как котенок, царапнула сердце. «Я ушла, убежала, у меня еще так много хорошего впереди, а что же есть у тети Мотри? Она уже старая. А дядя Фрол злой. И дети у нее вредные. ; Перед внутренним взором Палаши предстала картина, как она с теткой на кухне пила чай в последний перед прощанием вечер, как Матрена не пожалела для нее золотую монетку, как уговаривала бежать из дома, потому что в нем нет добра. ; Все-таки она хорошая и ее жалко, ; на глаза девочки навернулись слезы, и день казался уже не таким радостным. Но тут Палаша подумала о Варваре, и ее мысли побежали в другом направлении. ; Мама говорила, что люди сами виноваты в своих несчастьях. Если все идет плохо, значит, живешь неправильно. А у меня тоже случилась беда, значит, я что-то сделала не так. ; Эта мысль испугала Палашу. ; Неужели я виновата в том, что осталась сиротой». Девочка стремительно вскочила на ноги и влетела в избу, чуть не сбив с ног ее хозяйку.
; Отчего спешка? Гонится кто, что ль? ; Авдотья стояла у зеркала, заплетая в седую косу и теперь еще густые, чуть вьющиеся волосы. Спрятав их под платок, повернулась к Палаше и улыбчиво глянула на нее. Но увидев встревоженность девочки, посерьезнела. ; Случилось что?
; У меня в голове подумалась страшная мысль, ; сходу выпалила Палаша и присела на скамью отдышаться. ; Если каждый виноват в своих бедах, как говорит мама, то, значит, мои родители пропали из-за меня.
; Действительно страшная мысль, ; согласилась Авдотья, ; нельзя жить с виной на сердце. В чем-то твоя мама, конечно, права. Плохой человек, творящий зло, получает его обратно в виде болезни или другой какой беды. Но и вполне добродетельные люди бывают несчастливыми. Вроде никому ничего плохого даже не пожелали, а беды сыплются на них ; только подол успевай подставлять. Вон Николай ; добрый человек, а жена его из болезни не выходит, из-за этого и семья бедствует. Так что ; не вини себя ни в чем. Все под Богом ходим ; он один знает, кому и чем воздать. Живи спокойно, радостно. Не жалей себя, но люби, помни, что в тебе есть божественная душа, к ней и прислушивайся ; она не обманет. Понятно?
; Понятно, ; легко согласилась Палаша, ; можно я пойду еще погуляю?
; А завтракать?
; Я потом, попозже… ; крикнула Палаша уже из-за двери.
Все, что росло, цвело и благоухало вблизи дома ее уже не занимало. Она сразу же побежала по тропе, ведущей к странной сосне. Вчерашние впечатления были какие-то неясные, загадочные, поэтому не выходили у Палаши из головы. Она мчалась к лесу только для того, чтобы убедиться ; ничего ей не пригрезилось, а было на самом деле: и смех, и шишка, и свист, а потом и страшная рожа в зеркале. Поступая так, вопреки запрету Авдотьи, девочка не задумывалась о том, что, может быть, ее влечет к сосне какая-то внешняя сила, а не только собственное любопытство, не удивилась, что бежать в гору необычно легко и весело. Но когда по ту сторону границы она увидела неясную фигуру в черном покрывале, это ее насторожило ; ей показалось, что та, под покрывалом, поджидает именно ее. Палаша приостановилась, не добежав до сосны шагов двадцать, и замерла на месте, не сводя настороженных глаз с фигуры.
; Ну, чего же ты испугалась, девочка? ; низкий женский голос звучал завораживающе нежно и призывно. ; Иди же сюда. ; Палаша, было, сделала шаг навстречу голосу, но тут же одернула себя: «Авдотья не велела ходить за сосну».
; Нет, ; твердо отказалась она, ; идите вы сюда.
; Разве ты не видишь, я сильно поранила ногу и не могу идти, ; женщина приподняла покрывало, и из-под него выглянула белая маленькая ступня, с которой стекала алая струйка крови.
; Ой, ; воскликнула Палаша испуганно, ; я сбегаю за Авдотьей, она знает всякие травы и вам поможет, а вы пока приложите подорожник, он кровь остановит.
; Да откуда же я его возьму? ; сердито спросила женщина. ; По эту сторону он не растет. Какая же ты бессердечная. Вон же ; у тебя под ногами, неси скорее. ; Ее нетерпеливый с оттенком раздражения тон насторожил чуткую Палашу. Она отступила несколько шагов назад по тропе, но на всякий случай, вдруг эта женщина не из тех, с кем предки Авдотьи заключили договор, и ей в самом деле плохо, сорвала большой лист подорожника, завернула в него камешек и кинула за сосну. К ее удивлению он как будто в стену ударился, отскочил и упал на этой стороне.
; Значит, вам сюда нельзя, ; догадалась Палаша.
; Ишь, какая смышленая, ; усмехнулась женщина, ; нельзя мне. Но тебе-то можно…
; Нет, мне тоже нельзя, ; твердо возразила Палаша, ; Авдотья сказала, что очень плохо будет всем. Я не хочу, чтобы было плохо, ; она развернулась и побежала домой.
У избы она уселась уже на знакомую скамейку под грушей и стала обдумывать, правильно ли сделала, что не помогла незнакомке. Она вспомнила, как сильно текла кровь у нее из раны, стала жалеть ее, укоряя себя в жестокости. На ее сердце легла тяжесть новой вины, которую она уже не могла терпеть: надо было срочно все рассказать Авдотье. А та, будто ее кто позвал, уже вышла из избы и направилась прямо к Палаше.
; Показалось, ты кличешь…
; Нет…но хотела… ; Палаша запнулась, думая, как помягче признаться, что опять ходила к сосне.
; Да ладно, не таись, по тебе видно, что снова запрет нарушила, ; усмехнулась Авдотья, ; я в детстве тоже все бегала… детское-то любопытство непреодолимо. А как же, иначе мир не познаешь. Видала что? ; Палаша кивнула головой и рассказала о своей встрече с женщиной под черным покрывалом.
; Может, я неправильно сделала, что ей не помогла? ; девочка искоса глянула на свою попечительницу, как бы убеждаясь, что она действительно не сердится.
; Ты поступила хорошо, не поддалась на жалость ; запомнила мое предупреждение. Они знают, чем нас искусить, что в нас главное-то. Только странно все это. Я здесь почти век живу, сколько разов ходила мимо этой сосны по грибы да по ягоды, а в молодости и на охоту хаживала, но никого ни разу не видела. А ты только появилась, и уже, вот тебе… Не спроста это, девочка. Думаю, понадобилась ты им зачем-то. Стерегись и больше к сосне не бегай. А сейчас давай-ка одежками твоими займемся. К зиме надо подготовиться. У меня шкурки лисьи лежат про запас. Коли моль не побила, сошьем тебе шубейку. И валеночки деток моих где-то сохранились. В деревенском доме-то ничего не выбрасывается, вот и пригодились.
Но не успели они со скамьи подняться, как предстал перед ними прямо ниоткуда человек с ружьем наперевес.
; А что, хозяюшки, водички путнику дадите испить?
; Величать-то тебя как? ; строго глядя на незнакомца произнесла Авдотья, почему-то загораживая собою Палашу. Она потом сама не могла объяснить себе, почему испугалась за нее. ; Чей будешь-то?
; Валериан Чертков, племянник Прасковьи Мухоморовой. Прибыл к ним по случаю бракосочетания ихнего сыночка, брата, значит, моего двоюродного.
; Знаю такую. И про свадьбу слыхала. Вот только чтобы родня у них где-то обитала ; не припомню. ; Авдотья внимательно оглядела Мухоморова родственника с ног до головы, и он ей не понравился: лицо у него непроницаемое, ничего не выражает, и улыбки нет на губах.
; Да вы ж, тетечка, все знать не можете, ; усмехнулся племянник, заглядывая за плечо Авдотьи, чтобы получше рассмотреть девочку. ; Водички-то дадите?
; Вон колодец, доставай и пей, ; не двинувшись с места, Авдотья протянула руку в сторону. ; Ну-ка, Палаша, беги домой… да дверь за собой покрепче запри, ; шепнула она на ухо девочке.
В глазах незнакомца сверкнул какой-то злобный огонек и тут же погас, но Авдотья успела его заметить и как бы невзначай взялась рукой за оглоблю, подпирающую ветки груши, чтобы они не переломились от тяжести плодов.
;Слышь, старая, ; понимая, что рассекречен, незнакомец уже не скрывал своих намерений, ; отдай девчонку. Что пожелаешь, за это проси. Хочешь, молодость верну?
; Да на кой мне твоя молодость, ; Авдотья придвинула оглоблю к себе, ветка сорвалась с нее и шаркнула по лицу гостя, оставив на нем длинную кровавую полосу. ; Лучше убирайся по добру по здорову, а то невзначай зашибу. Силы-то у меня еще хватит.
; Совсем свихнулась, старуха, ; Валериан прижал ладонью рваную рану на лице, чтобы остановить кровь. ; Смотри, не пожалей потом. Могла бы еще век прожить. Что, жизнь не мила, что ли. Часы-то твои сочтены, дура.
; Сколько ни осталось ; все мои, и ты тут ни при чем. Давай, уходи, ; как можно суровее произнесла Авдотья, хотя не ожидала, что незваный гость ее послушается. А он развернулся и, не испив воды, сделал шаг прочь и пропал.
; Господи, ; перекрестилась Авдотья, ; слава тебе, пронесло. Да кто ж это был? И что это деется-то в наших краях?
ххх
В Ковчеге готовились к свадьбе. Глава местной общины и первый богатей в селе Прохор Мухоморов, потерявший год назад жену и едва родившегося ребенка, собрался привести в дом новую супругу. По давно сложившейся традиции, еще не забытой, накануне свадьбы была назначена Яровуха, «скакания» в доме жениха, так называли здесь безудержное пьянство и пляски, в которых участвовало взрослое население Ковчега, кроме невесты. Весь сад в усадьбе Мухоморова был перегорожен длинными, наспех сколоченными столами, которые ломились от жирных деревенских блюд, приготовленных специально нанятыми для этого умелыми местными кулинарками. Сам Прохор в этот день объезжал свои владенья, проверяя, как косят и скирдуют рожь и овес его работники. Оставшись довольным, он кланялся им и просил заглянуть на Яровуху, выпить чарочку за счастье нареченных.
Когда веселье достигло своего пика, невесть откуда появился незнакомец. Он мало чем отличался от остальных, но ощущалась в нем какая-то странность, едва уловимая, не бросающаяся в глаза – рядом с ним было тревожно.
– Кто такой? – заплетающимся языком поинтересовался у своего будущего дружки Фрола Генералова хозяин дома. – Кто звал?
– Никто не з-з-звал, – так же с трудом выговорил Фрол. – Тут каждый сам по себе ходит.
Прохор поднялся из-за стола и нетвердо пошагал навстречу незнакомцу:
– Не признаю… – заявил он и махнул рукой перед носом гостя. – Назовись.
– Ваш двоюродный братец по материнской линии Валериан Чертков, – представился незнакомец, – прибыл по случаю вашего бракосочетания.
– Маманя! – крикнул Прохор. – Тут твой родственник объявился. А мы об нем ничего не ведаем.
– Да, черт с ним, – отмахнулась Прасковья Степановна, – не до него. Пущай гуляет, потом разберемся.
Усадьба Прохора уже несколько часов сотрясается от множества орущих глоток и азартно выделывающих замысловатые танцевальные кренделя ног.. Вдруг среди этого самоотреченного веселья раздается женский визг:
– А-а-а-а, он мне копытом на ногу наступил! Мужики, оборотень, оборотень, держите его!
Прасковья Степановна бросилась на голос. Здесь, в центре толпы, образовавшей плотный круг, стоял ее растерянный родственник.
– Кто орал? – грозно поинтересовалась она.
Вперед выступила взбалмошная Малашка Федосеева, известная тем, что где бы она ни появлялась, там обязательно разгорался мощный скандал, нередко заканчивающийся потасовкой.
– Ты в своем репертуаре, – подбоченясь и с неприязнью глядя на Малашку, заявила старшая Мухоморова. – Хочешь нам праздник испортить. Ну-ка, катись отсюда. – Она попыталась схватить скандалистку за локоть, чтобы вывести ее на улицу. Но Малашка увернулась от цепких рук Прасковьи и заголосила:
– Да люди ж добрые, правду говорю, копыта у него. Не сошла же я с ума.
– А ну-ка, покажь, сымай ботинок, – подступились к Валериану селяне, еще более сузив круг.
– Да вы что? – возмутился, было, Валериан. – Что за предрассудки в наше время, – но видя, что толпу иначе не убедишь, сел на траву и снял ботинки.
– Ноги как ноги, – отметил мужик, стоящий впереди, – ты, Малашка, валерьянку пей, чтобы нервы успокаивала.
– Да я своими глазами видела, – не унималась Маланья, – вы на него через ножик посмотрите – тогда его истинное обличье проявится. – И она в доказательство схватила со стола нож, повернула его лезвием туда, где сидел на траве расстроенный родственик, а другую грань приставила к переносице, глянула и упала в обморок. Ковчеговцы сначала опешили от такого поворота событий, потом засуетились вокруг Маланьи, приводя ее в чувство. А незнакомец в это время незаметно куда-то исчез. Искали, искали и не нашли. Что такого увидела Маланья, добиться не удалось, потому что она с этой минуты потеряла дар речи. Но самое удивительное произошло утром, когда гости протрезвели. На белой скатерти одного из столов обнаружились два четких отпечатка козлиных копыт. Откуда здесь взялся козел, как он залез на стол, и почему следов только два, никто объяснить не мог.
В это же время в доме у невесты Татьяны Воробьевой собрались ее подружки на последние девичьи посиделки.
– Счастливая ты, Танька, – с завистью вздохнула Зинаида Куроедова, самая старшая из подружек, засидевшаяся в девках, – замуж идешь как по-писанному: и видный, и богатый, и удачливый. А тут бы хоть за кривого, хоть за косого – лишь бы от родителей уйти. Совсем запилили, мол, в кого такая уродилась, что до сих пор мужем не обзавелась. И приданое дают хорошее, а охотников на него не находится. – Она глянула на себя в зеркало и отвернулась с отвращением. – Ну и рожа, кому такая гожа.
– Да я б лучше век в девках сидела, чем за нелюбого идти, – воскликнула с отчаянием в голосе Татьяна, – родители принуждают. Не хочу я замуж, и не быть этой свадьбе. Утоплюсь.
– С ума сошла, – Даша Петрова подняла голову от пялец. Она помогала невесте заканчивать вышивание свадебного полотенца. – Я тоже без любви шла, а теперь в своем Ванюшке души не чаю. Слюбится. Жить так хорошо, что все переможется. Только терпения надо набраться.
Тут в дом вошла Василиса Степашина, известная в округе ворожея. Местные бабы потихоньку от мужей, которые не верят во всю эту чертовщину, бегают к ней решать свои проблемы: то ли будущее детей поглядеть, то ли загулявшего мужика к дому привязать, то ли буяна утихомирить. За все берется Василиса и, говорят, ей кое-что удается. Некоторые считают, что она с нечистой силой знается, а другие видят в ее деяниях ангельское участие. На этот раз она принесла с собою вилкообразную гадательную ветвь, которую срезала в полнолуние тремя ударами ножа с орешника, еще ни разу не плодоносившего.
– Ну, девоньки, – торжественно провозгласила она, – сейчас поглядим, что ждет нашу нареченную. Какая такая судьба ей выпадет, коли она пойдет замуж за этого мироеда. – Чувствовалось, что Василиса Прохора недолюбливает.
– Да ладно тебе, – вмешалась мать невесты, полнотелая и белокожая, кровь с молоком, Елизавета, – твое гадание ясно каким будет, ведь ты на Мухоморовых большой зуб вырастила.
– Вырастила, – согласилась Василиса, – только это ни на что не влияет. Мое гадание правильное, не я – ветвь покажет. Ну-ка, задумай чего, Татьянка, спроси у веточки. Коли вниз опустится – плохо дело, коли вверх – радуйся. – Она зажала обрубок орешника двумя разветвляющимися концами между ладонями, выровняв его параллельно земле и направив на невесту. – Ну, задумала? – Татьяна кивнула головой и в напряженном ожидании сосредоточила взгляд на руках ворожеи. Та что-то прошептала, и веточка медленно поползла вниз. Все испуганно ахнули. Но этим дело не закончилось. Ветка начала вращаться, стремительно набирая скорость. В конце концов, Василиса уже не могла удержать ее и выпустила из рук. Обрубок орешника с невероятной скоростью стал метаться по комнате, затем, пробив оконное стекло, вылетел на улицу. Все бросились вслед за ним, мешая друг другу и едва протискиваясь в дверях.
Ореховая развилка висела на яблоне, неистово раскачиваясь и пытаясь сорваться вниз, словно в нее бес вселился. Но вдруг она успокоилась и замерла. Наступила такая тишина, что стало слышно, как шелестят листья на деревьях. И среди этого замирания природы раздались громкие, свободно извергаемые из самого сердца Татьянины причитания:
– Ой, бедолашная я, несчастливая. Родная мать от меня отказывается. В чужие руки отдает, недобрые. Ой, не на радость я родилась, а на муки смертные...
Елизавета, глядя, как убивается ее дочь, не выдержала, подошла к ней, обняла и тоже огласила мир рыданиями, приговаривая:
– Да на радость я тебя рожала, а вишь, как вышло-то, что и делать не пойму. – Дашка, вытирая нежданно скатившуюся слезу недовышитым полотенцем, решительно заявила:
– Отменить свадьбу, да и все, раз Татьянке не по душе.
– Это лучше всего, – поддержала ее Василиса, – дурной знак, я такого еще не видывала, чтобы гадательная ветвь так взбесилась. К большому это горю. Не отдавай дочку в лапы зверю, – убежденно заявила она.
– Гости съезжаются, товару понакупили, еды всякой, куда ж это все девать. Расходы-то какие, – всплеснула руками Елизавета. – А и тебя, дитятко, жалко… – Татьяна, почувствовав материну слабинку и податливость на ее слезы, зарыдала еще громче. Тут, осознавая безвыходность положения, в рев ударилась и вся посиделка во главе с Василисой Степашиной.
В таком жалостливом состоянии застал жену с дочкой, а также их гостей глава семейства Кузьма Митрофанович.
– Об чем рев? – строго поинтересовался он, а прояснив дело, не выразил никакого сочувствия. – Бросьте эти ваши бабские штучки, – грозно изрек он. – Свадьбе быть. А ты, Василиса, ступай отсюда и не морочь голову своими сказками. Нашли, кому верить. – Когда Василиса уже была у ворот, крикнул ей вслед: – Предсказательница доморощенная, чтоб ноги твоей на свадьбе не было.
– Я и сама не приду – неча мне с чертом водиться, – парировала Василиса. Кузьма Митрофанович в гневе схватил вилы, стоящие у стены дома, и с яростью метнул их в гадалку. Она, к счастью, успела захлопнуть за собой калитку, и вилы, как в масло, вошли в дерево, мерно покачиваясь и дребезжа.
– Ты что делаешь? – заорала Елизавета. – Одумайся! Ты же мог ее убить.
Кузьма Митрофанович, как бы очнувшись, помотал головой. С удивлением посмотрел на вилы и озадаченно почесал затылок:
– Что это я? Прямо затмение какое нашло, – больше ничего не сказав, он ушел в дом.
– Начинается, – горестно произнесла Татьяна, – начинается.
– Да что начинается-то? – Елизавета глянула на дочь с непонятной неприязнью.
– Разве вы не видите, мама, несчастья наши начинаются, – Татьяна безнадежно махнула рукой и пошла со двора.
– Куда! – кинулась, было, за нею вслед Елизавета, но тут же остановилась, оцепенев в каком-то тупом безразличии.
Наутро, не дождавшись дочери, Елизавета помчалась к Василисе, чтобы та погадала, что случилось с Татьяной, где ее черт носит. Василиса раскинула карты и покачала головой.
– Вроде и рядом твоя дочка, а вернуться не может. Беда над нею, но при этом она под защитой какого-то вашего родственника.
– Что мелешь-то, – возмутилась Елизавета. – Брешут твои карты, нет у нас никакого родственника.
ххх
Татьяна, углубленная в свое горе, брела единственной улицей Ковчега, не разбирая дороги. Как ни странно, ей никто не встретился на пути, кто бы мог вопросом или замечанием, или просто приветствием вывести ее из состояния угрюмой целенаправленности, которая вела ее прочь от родного дома. Когда она очнулась от своих тяжелых мыслей, то обнаружила себя на окраине села у опушки Ковчеговского леса. «Странно, – подумала она, – чего это я сюда забрела? Куда же мне деваться? Где несчастной пристанище найти?» – пожалела она себя. Вдруг у нее в голове мелькнуло воспоминание о том, что в той части тайги, которую когда-то давно выкупил у местных властей ее дед, он поставил охотничий сруб. Как-то, еще ребенком, она даже была там с дедом. Помнится, что сруб произвел на маленькую девочку сильное впечатление своей тяжеловесной темной угрюмостью. Ей показалось тогда, что в таком мрачном доме должна жить лесная ведьма. Может, оттого никто из дедовых наследников о лесном обиталище никогда не вспоминал.
«Есть в том какая-то тайна, – вдруг осенило Татьяну, и ее жалость к себе мгновенно иссякла. А вместо нее появился невесть откуда взявшийся интерес. – Не наведаться ли мне туда. Где-то тут начинаются наши угодья, надо поискать метки», – решила она и бодро пошагала вдоль опушки. Таблички на деревьях, которые сообщали, кому принадлежит участок леса, обнаружились сразу. Татьяна, не раздумывая, углубилась в чащу. Но когда она забрела уже довольно далеко, ей вдруг показалось, что она заблудилась и не знает, куда идти дальше.
В первый момент ей стало страшно. Среди гигантских сосен и пихт она показалась себе той же маленькой беззащитной девчушкой, которую дед привел показывать свои владения. В растерянности опустилась она на поваленное бурей трухлявое дерево и постаралась обуздать свой страх. Боязливое трепетание сердца удалось усмирить, сосредоточившись на медленном глубоком дыхании – так в детстве учила ее бабушка, когда Тане снился страшный сон, и она не могла после этого уснуть. Вот теперь и пригодилась бабушкина наука.
Когда сердце успокоилось, Таня попыталась вспомнить, что говорил ей дед о том, как найти дорогу к лесному убежищу. Ведь что-то же он ей говорил. Где же это было? Она огляделась по сторонам и ахнула про себя: «Да здесь же и было. Вон обгоревшее дерево. Надо же – еще стоит. Дед говорил – от обгоревшего дерева держись на север. На север… А где же север. Как узнать, где север»? – Таня вскочила на ноги и забегала среди деревьев, ища примету, которая поможет ей вспомнить. «Дед на стволах что-то показывал. Что? Что? Что? Вот! – обрадовалась она – Мох. Он говорил, смотри, с какой стороны растет мох и веток меньше, там и север».
Хотя Таня жила возле леса, знала его плохо – не тянуло ее в лесные дебри. Лесные ягоды и грибы в их семье собирали родители и старшие дети – мальчики. А ее, девочку, любимицу отца, в лес не пускали – неровен час, заблудится. Опыт, накопленный селянами, подсказывал им, что женщины на местности плохо ориентируются. Время от времени приходится искать то одну пропавшую соседку, то другую. А вот чтоб мужик из леса не вернулся – здесь не припомнят, если, конечно, медведь не задрал или волки не напали. Но такое случалось редко.
Вспомнив дедову примету, Таня обрела уверенность и с легкостью молодости преодолевала бурелом. Настроение у нее совершенно изменилось. Отчаяние, которое она переживала с тех пор, как ее семья решила породниться с богатыми Мухоморовыми, куда-то отдалилось. Казалось, что и не было ничего плохого. Одно любопытство вело ее вперед. Она с замиранием сердца ждала проникновения в семейную тайну, надежно укрытую в таежной бревенчатой избе. «Зачем дед ее построил? – удивлялась Таня. – Он никогда не охотился. Кормился землей – корчевал пни, пахал, сеял рожь да овес. Еще лошадей разводил. И зачем ему была нужна та избушка?»
Когда день клонился к закату, а Таня устала и готова была вновь впасть в отчаяние, лес расступился. На широкой поляне, заросшей густой, местами пожелтелой и ни разу не кошенной травой, стоял старый, почерневший от времени сруб. Он оказался таким маленьким, что Таня усомнилась – дедова ли это изба. Тогда, в детстве, она ей показалась огромной и просторной. Дверь была подперта снаружи крепкой оглоблей, видимо, не от людей запиралась, а от зверья. Отсюда, как ни странно, убегала в лес узкая, заметно протоптанная тропинка. Значит, в избе кто-то живет или бывает.
Таня с трудом отодвинула оглоблю и вошла вовнутрь. Да, это дедов домик. Вон в левом углу висит знакомая икона Георгия Победоносца, почитаемого дедом святого. Та самая, из детства. Широкая дубовая лавка справа у крошечного оконца и печка слева – все так и было тогда, только с тех пор сильно помельчало. «Да, это же я выросла», – догадалась Татьяна и рассмеялась.
В избе было прибрано, полы выскоблены. Таня подошла и потрогала печь – теплая. Приподняла крышку небольшой, сверкающей алюминиевыми боками надраенной кастрюли – оттуда пахнуло чем-то вкусным. Таня сглотнула слюну – как же она проголодалась. Пошарив на полке возле печи, она вытащила глубокую глиняную миску и деревянную ложку. Не обнаружив половника, налила себе через край и мигом проглотила странное варево из корешков лесных трав, каких-то семян и листьев. Не насытившись, доела оставшееся и заглянула во все укромные места – не найдется ли еще чего-нибудь съестного.
Убедившись, что придется довольствоваться малым, огорчилась. «У нас сейчас полдничают. Чай пьют с пирогами и вареньями, – с сожалением вспомнила она. – Как же тут живут впроголодь-то»? Выглянула в окошко – там уже начинал синеть вечер. «Дома, наверное, хватились», – Таня представила себе растерянную и испуганную мать, отца, на коне объезжающего село, чтобы поднять людей на поиски, так всегда делалось, когда кто-нибудь пропадал в лесу. В ее сердце проснулась недавняя тоска, усиленная жалостью к родным, которым сейчас тоже плохо. Чтобы справиться с этими угнетающими ее чувствами, она стала утешать себя тем, что ни в чем не виновата, а всего лишь спасает свою единственную жизнь, которую хочет прожить счастливо и не маяться с постылым мужем. «Нет, они меня не любят и не обо мне станут жалеть, а о богатствах этого Мухоморова, – вдруг зло подумала она, – ну и пусть – никогда больше меня не увидят. Лучше умру в этом лесу».
Таня легла на скамью, и, чтобы выкинуть из головы печальные мысли, стала созерцать закопченный потолок. Пятна, выпуклости, сучки на старых досках напоминали ей зверей, каких-то сказочных чудовищ или лица людей. Она с интересом разглядывала их и не заметила, как уснула. Сон ее был тревожен. Она видела себя в странном ольховнике, в окружении деревьев, на которых среди редких листьев росли острые черные шипы. Продираясь сквозь них, она в кровь исцарапала себе лицо и руки. Ее сердце бешено билось от страха. Ей казалось, что она никогда не выберется оттуда.
Вдруг хлопнула дверь, и Таня проснулась. Давно наступила ночь. В темноте она не разглядела, кто вошел, поэтому затаилась, боясь обнаружить свое присутствие. Вошедший чиркнул спичкой и зажег масляный фонарь, стоящий на полочке над дверью. В избе посветлело, и Таня увидела, что это женщина. Ей сразу стало легче. Она вскочила с лавки и, было, бросилась к хозяйке избы с объяснениями, но замерла от удивления: перед ней стояла Варвара, Палашина мать, живая и здоровая.
– Боже мой! – воскликнула Варвара. – Ты же вся в крови. Небось, была в Чертовом лесу. Погоди, я тебе раны промою и подорожник приложу. Они плохо заживают. По себе знаю. – Тут только Таня почувствовала боль.
– Странно, – произнесла она. – Я же спала. А выходит, то, что снилось, случилось наяву?
– Сама не понимаю, как это получается, – ответила Варвара. – В первые дни, как я сюда попала, мне снились всякие ужасы, а потом оказывалось, что это было на самом деле.
– А как ты узнавала?
– Как? Как и ты, то с синяком проснусь, то с клоком черной шерсти в руке, то с каким-то странным предметом, назначения которого не знаю. Вот, посмотри… – Варвара полезла за печь и вытащила оттуда кусочек светлого блестящего металла, не больше монеты, в форме молодого месяца с непонятными знаками по широкому ободку. – Видишь? Что это может быть такое. Какая-то чертова метка. Мне, кстати, во сне она так и явилась, вместе с чертом… в образе старика. А однажды приснилось, что я тону в болоте. В панике очнулась – вся мокрая, тиной воняет, и лягушка на подушке сидит. Представляешь – что я пережила… Спать стала бояться. Одну ночь не спала, другую держалась, третью не выдержала. А в полудреме вдруг старца увидела, того самого, что метку дал, и как бы голос его услышала: «Проси о защите Георгия Победоносца». А как просить. Я-то не крещеная. Отец мой был правоверным атеистом. Ни одной молитвы не знаю. Шептала, что на ум приходило, но от души. И помогло. В доме чувствую себя в полной безопасности, а вот в лесу… Сама скоро увидишь.
– А какой он, старец этот? – будто о чем-то догадываясь, спросила Татьяна. – У него, может быть, шрам был, вот такой? – она провела ладонью от середины лба через бровь и до мочки уха.
– Был. А откуда ты знаешь? – удивилась Варвара.
– Дед мой. Он в кавалерии служил, и его на войне саблей полоснули. Послушай, Варвара, а ты-то как здесь оказалась? Все село думает, что тебя и мужа твоего Фрол Генералов убил. А ты вот она. Чего ж домой не явилась?
– Как здесь оказалась, не помню, ничего не могу сама себе объяснить. А почему не вернулась…поживешь здесь – поймешь, – загадочно ответила Варвара. – Я тут раненую олениху с детенышем выходила. Она мне молоко дает. Вот попей, да будем спать. Больше-то я сегодня ничем не разжилась.
После такого легкого ужина Варвара стала перед иконой Георгия Победоносца и с полчаса шепталась с ним, беспрерывно крестясь и кланяясь. Таня, глядя на нее, тоже на всякий случай три раза повторила единственную молитву, которую знала от бабушки: «Отче наш, сущий на небеси, да святится имя твое…»
На этот раз Татьяна, измученная дневными приключениями и впечатлениями, спала крепко и без сновидений. Проснулась поздно. Когда поднялась с лавки, в углу, на брошенном на пол старом полушубке, никого не было. На столе стоял стакан кислого оленихиного молока. Татьяна пригубила его и поморщилась: горчит. До конца пить не стала. Поежилась от утренней прохлады и вышла из избы.
Солнце стояло высоко, но грело лениво, уже по-осеннему. Татьяна прислушалась – ее удивила непроницаемая тишина: ни шороха листьев, ни пения птиц, ни шлепков о землю падающих с елей спелых шишек, ни дятел не постучит по стволу, ни кукушка не прокукует. Она решила обследовать окрестности. Пошла наугад, долго продиралась меж множества упавших, на первый взгляд совершенно здоровых деревьев, вывороченных из земли с корнем. Татьяна не помнила, чтобы в их краях в ближайшие дни пронеслась мощная буря, способная так повалить лес. Споткнувшись о корни, она упала прямо на огромный муравейник, испуганно ойкнула, ожидая, что его обитатели немедленно набросятся на нее, спасая свое жилище. Но ни один муравей не показался поблизости. «Странно это, странно», – прошептала она, начиная тревожиться не на шутку.
Она брела так, никуда не сворачивая, часа два и вдруг, неожиданно для себя, оказалась перед дедовой избушкой. «Где-то я все-таки повернула», – решила она. И пошла в другом направлении. Примерно через два часа она снова стояла перед срубом. «Интересно, – начиная сердиться, заметила она, – я что же, и домой не попаду. Так, сюда я шла на север, значит, следует определить, где юг». По ее расчетам она должна бы уже добраться до лесной опушки, но дорогу ей опять загородило дедово убежище. Теперь она испугалась всерьез: «Неужели отсюда нет дороги? Тогда понятно, почему Варвара не вернулась в Ковчег».
– Вчера я не хотела тебя пугать, – услышала она у себя за спиной и обернулась. Варвара стояла с лукошком, полным маслят. Поймав взгляд Татьяны, она пояснила: – Только они и родят здесь почему-то. И живности никакой нет – на зайца силок ставить бесполезно. То, что сюда забрела олениха, убегающая от преследователей, просто удача – моя. И твоя теперь. Выбраться отсюда, как ты убедилась, нельзя. Заколдованное место. Зачем твой дед построил здесь избу и как сам вышел отсюда – загадка. Если мы ее разгадаем – спасемся.
ххх
Накануне свадьбы Прасковья Степановна, как это принято в селе, обошла все дворы Ковчега, чтобы огласить дату предстоящего события и позвать на торжество односельчан: никто не должен, затаив обиду, пожелать новобрачным чего-нибудь недоброго. Возле дома Катерины Одноглазой она остановилась в задумчивости – звать или нет. Решила позвать. Катька – баба безвредная, но непредсказуемая: мало ли что придет ей в голову, когда вся деревня гуляет, вдруг проклянет, а ее кто-то в небесах слышит – все сельчане о том судачат. Пусть будет на глазах.
Прасковья отворила никогда не запирающуюся дверь и вошла в дом без стука. Хозяйка куда-то отлучилась. Прасковья никогда раньше не бывала в доме юродивой, поэтому с любопытством огляделась. Здесь царил невероятный беспорядок. Ни одна вещь не знала своего места. Больше всего Прасковью удивил старый, подбитый кожей на протершейся пятке валенок, лежащий в изголовье неприбранной кровати и служивший, видимо, подушкой. Она подошла и взяла его в руки, даже не зная, зачем. Повертела. Вдруг о пол что-то звякнуло. Прасковья положила валенок на место и нагнулась посмотреть, что это из него выпало. К своему удивлению, она обнаружила золотое кольцо с довольно крупным искусно ограненным прозрачным камнем, даже в полутьме Катькиного жилища переливающимся всеми цветами радуги. «Какая красота, – залюбовалась Прасковья игрой камня с проникающим из дыры в крыше светом, – откуда такая роскошь у сумасшедшей. Она, небось, и оценить этого не может. Ишь, в валенок спрятала. Нашла место. – И Прасковья, не устояв перед соблазном, сунула колечко в карман. – Катьке оно ни к чему. Да, она и не вспомнит о нем – в голове-то у нее пусто, а станет орать, что у нее кольцо пропало, то кто ж в эти байки полусумасшедшей поверит», – успокоила она себя. У забора с тыльной стороны усадьбы Прасковья приостановилась, осторожно выглянула на улицу и, убедившись, что рядом никого нет, а окна соседних домов слепы, тенью проскользнула сквозь узкую дыру, едва протиснув в нее свой круглый упитанный живот. Домой она вернулась огородами, никем не замеченная.
Катерина Одноглазая с утра сбегала на почту в поисках Николая, но там его не застала и теперь сидела на скамье у ворот своего дома в надежде дождаться почтальона здесь. Когда он появился в конце улицы на своем стареньком велосипеде с тяжелой сумкой через плечо, она стремглав бросилась навстречу. Николай удивился такой поспешности: раньше Катерина вообще не обращала на него никакого внимания, поскольку вестей ниоткуда не ждала. «Что-то стряслось», – подумал он.
Действительно, Катерина была невероятно возбуждена, она не могла устоять на месте, все время крутилась вокруг почтальона, а он должен был поворачиваться вслед за нею. При этом она невнятной скороговоркой твердила о каком-то страшном человеке, который хочет отнять у нее Палашино кольцо. Николай приткнул свой велосипед к забору, взял Катерину за руку и усадил на скамью. Сам сел рядом и ласково погладил ее по плечу, успокаивая:
– Ничего не бойся, я с тобой. Расскажи все по порядку.
Постепенно стало выясняться, что последних несколько дней Катерине во сне является образ незнакомого человека, который вызывает у нее чувство панического страха. Этот ужасный тип всегда твердит одно и то же: «Отдай кольцо. Отдай кольцо. Принеси его к кривой сосне и положи слева от нее под выступающий над землей корень». Катерина не могла понять, о какой сосне идет речь. Кому надо отдать кольцо. Она не знала, что делать, и чего-то безотчетно страшилась. Николай тоже был озадачен. С одной стороны, мало ли что может присниться полусумасшедшей женщине, а с другой – он сам воспринял рассказ Катерины необъяснимо для себя всерьез.
– Да, – медленно выговорил он после долгих раздумий. Катерина молча сидела рядом, время от времени всхлипывая и вытирая рукавом стекающие по щекам слезы. Она терпеливо ждала, когда этот сильный и надежный, по ее мнению, человек примет какое-нибудь решение, которому ей будет не трудно подчиниться.
– Да, – задумчиво повторил Николай, не очень-то понимая, куда ведут Катеринины сны. – Выход один, – наконец, решил он, – отнести кольцо Палаше, раз оно ей предназначалось. Тащи его сюда.
Катерина с готовностью бросилась в дом и долго не появлялась. Но вот в окно высунулась ее голова, и совершенно обескровленные страхом губы едва выдохнули:
– Нету.
– Как! – вскричал Николай. – Хорошо ли ты искала?
– Нету, – только и смогла еще раз выдавить из себя испуганная до беспамятства женщина.
Николай бросился в дом. В течение двух часов он вместе с Катериной превернул все вверх дном, но кольца так и не нашел. Обессиленно рухнув на табуретку, он с неприязнью уставился на Катерину:
– Куда ж ты его задевала, растяпа? – Катерина молча в который раз тряхнула валенок, который не выпускала из рук. – Да, брось ты его, – раздраженно прикрикнул он, – чего уж теперь беречь. – Катерина вздрогнула, как от удара, и заревела в полный голос. Николаю стало жаль ее. «А и правда, чего это я ору,– упрекнул он себя, – сам виноват. Такую ценность доверил несмышленой бабе. Она-то за себя не отвечает».
– Ладно, не реви, – сказал он почти ласково, – найдется колечко, если потерялось. А если украли, то тем более такую вещь не утаишь – сама вылезет на свет божий, потому что краденый брилиант приносит большие несчастья. Подождем… Палашу все-таки придется проведать – может, и знает она чего об этом кольце. Завтра и отправлюсь. А ты не горюй. Не тебе предназначено, потому и ушло. Надо бы сразу отнести, так ведь хотелось, как лучше.
Прасковья, придя домой, сразу же побежала к окошку. Она долго вертела колечко, подставляя его солнечному лучу то одной стороной, то другой. Камень, будто живой, менял свой образ. То на него набегала тень чего-то тревожного, то он расцветал веселым искристым сиянием, словно беспечный смех ребенка, то мутнел, как будто иссякал и обессиливал. Прасковья глаз не могла оторвать от этой таинственной красоты, рождающей в ее душе неясные, необъяснимые чувства и ощущения. Наверное, она еще долго простояла бы у окна, как прикованная, если бы не пришел Прохор. Прасковья от неожиданности вздрогнула и быстро сунула руку с перстнем в карман.
Прохор был чем-то расстроен, поэтому не обратил внимания на поспешность матери, так ей не свойственную.
– Татьяна пропала, – угрюмо сообщил он, – вчера повздорила с родными, ушла из дома и не вернулась. Всю ночь искали. Без толку.
– Как же так! – воскликнула Прасковья. – А свадьба? Я же все село созвала. Что же будет? Позора не оберешься – невеста сбежала.
– От меня не сбежит, – мстительно сжал кулаки Прохор, – из-под земли достану. Всю округу переверну, а найду. – Он стремглав выбежал во двор, вскочил на оседланного с утра жеребца, со всей силы хлестнул его бока кнутом и куда-то умчался. Пропадал весь день. Вернулся затемно, злой и молчаливый. Яростно стянул с ног грязные сапоги, бросив их посреди прихожей и, не ужиная, пошел спать. Прасковья расспрашивать побоялась – итак видно, что явился ни с чем. Она посидела еще в одиночестве за обеденным столом, допивая вечерний чай и о чем-то напряженно думая до такой степени, что забыла провести смотр рядов своих работников, которые каждый раз перед сном должны были выслушивать нелестные замечания хозяйки об их трудах.
Ночь утихомирила дом и его домочадцев, но свадебные проблемы теперь казались особенно неразрешимыми. Прасковья с какой-то безотчетной тоской вглядывалась в темень за окном. На мгновение ей показалось, что к оконному стеклу приникло человеческое лицо и пристально уставилось на нее. Она вздрогнула, неожиданно вскрикнула и тут же зажала рукою рот, прислушиваясь, не разбудила ли кого. Когда ее взгляд вернулся к окну, за ним никого не было, только ветка яблони поскребывала по нему, вызывая нервную дрожь.
– Фу, – выдохнула облегченно Прасковья, – показалось, слава Богу. – Она поспешно перекрестилась и поднялась из-за стола. – Пора на покой.
В своей захламленной всякими дорогими безделушками спальне она еще раз полюбовалась колечком, надела его на мизинец, так как ни одному из других довольно мясистых пальцев оно не подошло, и с удовольствием, как в облако, погрузилась в пушистую, взбитую прислужницей перину и огромные, вздыбленные кверху подушки. «Хорошо быть богатой, – подумала она напоследок, – приятно…» ; и мгновенно уснула.
Под утро, перед тем, как загорланить деревенским петухам, приветствующим рассвет, дом Мухоморовых огласился криком ужаса и боли, донесшимся из спальни хозяйки. Пробудившаяся челядь столпилась перед ее дверью, не решаясь побеспокоить. Садовник Михеич побежал будить Прохора. Когда тот вошел в комнату матери, то нашел ее на полу в обмороке, а из мизинца, на котором отсутствовали две фаланги, алой струей стекала кровь. Потрясенный Прохор так и застыл столбом у порога, не зная, что предпринять. Горничная Прасковьи Глаша, с любопытством заглянувшая в комнату из-за плеча молодого хозяина, ахнула и помчалась за местным доктором, который жил поблизости.
Недоспавший доктор, вялый и недовольный тем, что его выдернули из постели в самый приятный для сна час, увидев рану на руке Мухоморовой, сразу пробудился и озадаченно воскликнул:
– Это же укус!
– Какой укус, – возмутился Прохор, – вы что, доктор, ослепли? Пальца-то нет.
– Вот я и говорю, – пояснил доктор, – откушен. Рана рваная, кость отломлена и раздроблена. Кто-то отхватил палец зубами. Крепкими зубами.
Обработав остаток мизинца и наложив тугую повязку, чтобы остановить кровь, он принялся приводить в чувство Прасковью, сунув ей под нос нашатырный спирт. Когда она открыла глаза и села, всех удивил ее бессмысленный взгляд, устремленный к окну.
– Белое лицо, страшный человек, племянник, кольцо… – прошептала она и снова впала в беспамятство.
– Бредит что ли? – спросил Прохор, прислушиваясь.
– Странная история, – не ответив ему, задумчиво произнес доктор. – Тут нужен следователь. Глашу послали за участковым милиционером Сергеем Митрофановым, юным выпускником районной школы милиции, присланным в село взамен погибшего в схватке с медведем прежнего участкового, заядлого охотника.
Сергей без промедления приступил к делу. Он скрупулезно обследовал каждый сантиметр комнаты: пол, подоконник, потолок – нет ли щелей и дыр, через которые мог проникнуть если не человек, то зверь. Затем перебрался во двор и часа полтора ползал под окном и под забором напротив, чуть ли не вспахивая носом землю, но никаких следов, кроме козлиных, не обнаружил. А козы, как известно, вегетарианцы – мяса не едят и больше бодаются, чем кусаются. После этого участковый приступил к допросам домочадцев. В конце концов, выяснилось, что злоумышленник мог проникнуть внутрь только через входную дверь, но ключи от нее были лишь у Прасковьи и Прохора. Замок на ночь запирала сама хозяйка, не желая, чтобы работники тайком водили в дом знакомых или родственников, подкармливая их хозяйскими харчами. Из этого Сергей сделал вывод, что палец себе могла откусить сама Прасковья по неосторожности во сне.
– Ага, и сама его проглотила, не поперхнувшись, – заметил Прохор себе на беду. Следователь пристально уставился на него:
– Тогда это вы впустили кого-то в дом, ключ был еще и у вас, и я должен вас арестовать до полного выяснения обстоятельств, – заявил он. Но тут за Прохора вступился Михеич:
– Нет, он не мог. У меня старческая бессонница, и я всегда слышу, как у хозяина скрипит кровать, когда он ворочается или встает. А сегодня он спал, как младенец, и я его еле добудился, когда мамаша закричали.
– Так, – сердито рявкнул следователь, видя, что и эта версия рассыпается в прах, – тогда вы все подозреваемые. Доктор, осмотрите зубы у каждого, может быть, у кого-нибудь обнаружатся следы крови или частички кожи потерпевшей, или косточка застряла. А я делаю обыск.
Осмотр и обыск тоже ничего не дали. Во время всех этих действий на юном курносом лице Сергея сформировалось выражение разочарования – видимо, он осознал, что до блестящих прозрений Шерлока Хомса ему далековато и достичь такого же совершенства в раскрытии преступлений вряд ли удастся. В голове у него больше не было версий, он не знал, что сказать взирающим на него с надеждой людям.
– Что ж, надо подождать, когда жертва придет в себя. Может быть, она прояснит обстоятельства, – вяло промолвил он и удалился. А обитатели дома Мухоморовых молча разошлись по своим углам, встревоженные непонятным ночным происшествием.
ххх
Когда Прасковья Степановна, наконец, пришла в себя, она увидела пустую комнату, бледно горящую под потолком голую лампочку без абажура, окно без штор и себя, возлежащую на довольно примятой перине под пестрым лоскутным одеялом. Сначала она не поняла, где находится. Обстановка вокруг показалась ей незнакомой. Но, пообвыкнув, она осознала, что лежит на своей кровати в своей комнате, только изрядно опустевшей. Прасковья Степановна с трудом оторвалась от высоких подушек и села. Где роскошная хрустальная люстра? Где дорогой серебряный подсвечник? Где инкрустированная перламутром и жемчугом шкатулка, всегда стоящая на туалетном столике? Где, наконец, изумрудная, отделанная драгоценными камнями и позолотой пудренница, привезенная из-за границы? Где шелковое стеганое одеяло? Потрясенная Прасковья Степановна дернула за шнурок, висящий у нее над головой. Раздался нежный звон медного колокольчика, призывающего слуг. Но на него никто не откликнулся. Хозяйка дома в раздражении стала неистово дергать за шнурок, язычок колокольчика радостно затрепетал, наполняя дом изящной медной трелью. Но его никто не услышал. Прасковья Степановна неловко сползла с кровати, доковыляла до двери и, широко распахнув ее, громко крикнула:
– Эй, кто-нибудь! – По дому гуляло эхо, как будто он необитаем. Озадаченная хозяйка выбралась в коридор и пошла по нему, открывая все попадающиеся на пути двери. В доме действительно никого не оказалось. Мало того, в нем не было ни дорогой мебели, ни персидских ковров, ни китайской фарфоровой посуды – челядь испарилась вместе с хозяйским добром, как будто по дому буран пронесся и выдул все под чистую.
Прасковья Степановна, напуганная странными обстоятельствами, в чем была, выбралась на улицу. Здесь неспешно протекала обычная жизнь ковчеговцев. Все соседские дома стояли на своем месте. Знакомые ребятишки гоняли по пыльной дороге железное колесо от бочки. Жирные хрюшки валялись в грязных лужах, подставляя бока еще не остывшему на зиму солнцу. Почтальон Николай катил на своем старом велосипеде с тяжелой сумкой на боку. Увидев Прасковью Степановну, он приподнял кепку надо лбом, приветствуя ее как ни в чем ни бывало. Прасковья Степановна стала потихонечку успокаиваться, решив, что все страхи ей привиделись спросонок. Она уже, было, повернула к дому, как заметила марлевую повязку у себя на руке. В тревоге размотала бинт, голова у нее закружилась, ноги ослабли, и она чуть не хлопнулась наземь – мизинца не было. Вместо него торчал, сочась сукровицей, безобразный красный обрубок. Тут она вспомнила все, что происходило в последние дни: приготовления к свадьбе, украденный перстенек, надетый вот на этот самый, теперь отсутствующий мизинец, пропавшая невеста, лицо в темноте за окном. «Племянник, – подумала она, – откуда он взялся? Не было у нас в роду никаких Чертковых, так он, кажется, назвался. Не припоминаю… С его появлением и начались все беды. Недаром Малашка так визжала на Яровухе, точно оборотня увидела. Что же теперь делать-то. И Прохор куда-то пропал».
Вернувшись домой, Прасковья Степановна еще раз обошла все комнаты и начала потихоньку догадываться, какой такой смерчь вынес все ее добро, пока она лежала без сознания, а Прохор носился по тайге в поисках сбежавшей невесты. «Вот люди, – с озлоблением думала она о своих слугах, – стоит чуть-чуть не доглядеть, и обчистят до нитки. Никакой благодарности. Глашка, вот тоже, сколько я ей платьев передарила со своего плеча-то, а она бросила меня в самый тяжелый момент. Небось и шкатулку с украшениями она унесла. Ну, погодите, найду я вас, – пригрозила она, – дознаюсь, кто сотворил и это, – она поднесла к глазам искалеченную руку. – Никому не попустится…».
В Ковчеге Прасковью Степановну побаивались. Ходил слушок, что ночами она ворожит, то-то у нее в бане свет иногда до петухов горит. Поэтому относились к ней с осторожным почтением: не дай Бог задеть случайно оброненным словом – сглазит, чего доброго, или болезнь какую приколдует, или на скотину мор нашлет, а то и насмерть изведет. И дружбу с нею не водили – никто никогда соли или хлеба не попросит, как это принято между хорошими соседями. В давние времена только Татьянин дед Петр Воробьев к ней захаживал. Сначала-то думали – сердечная привязанность у них складывается. Потом смекнули – не, другими тут делами пахнет, потому как часто они меж собою бранились.
И надо сказать, слухи такие не зря ходили по Ковчегу. Прасковья Степановна была ведьмой, правда, силы не большой. Потому-то и согласилась на брак своего сына со строптивой Татьяной, что надеялась – внукам достанется наследство сразу от двух ведунов, и они превзойдут свою бабку. Даже помогла Прохору Татьяниных родителей обворожить, чтобы согласие дали на этот брак против воли любимой дочки – при сговоре принесла с собой пляшку самогонки, на дурман-траве настоенную. Ее тщеславная натура не могла смириться с бережливостью природы, которая не расщедрилась наделить ее особыми магическими талантами, так – бросила подачку. Прозреть будущее – ей было не дано, а вот пакость какую сотворить – это она мастерица. Поэтому, наверное, и был ее жизненный путь поперечно-полосатым. То счастье привалит, то беды начинают ломать и корежить устроенный быт, потому что не могла предвидеть последствий своих стараний. Сейчас в ее жизнь вторглась явно черная полоса.
Прасковья Степановна сидела на своей пушистой перине, которую вороватые слуги не решились выдернуть из-под бессознательной хозяйки (вдруг очнется), и размышляла о злодейке-судьбе, так непредсказуемо играющей человеком – верно говорится в народе: от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Еще недавно она от дорогих заморских яств отворачивалась, а теперь и корке черного хлеба обрадовалась бы. Тут у Прасковьи Степановны судорогой свело желудок, и она почувствовала непреодолимый голод, но шарить по закромам ей даже в голову не пришло – она точно знала, что там все выметено под метлу.
Теперь ее мысли были заняты только тем, где раздобыть еду. Накинув на себя старый, протершийся под мышками халат, единственное, что оставила ей Глашка, Прасковья Степановна снова вышла на улицу и побрела по дороге, еще не зная, к кому напроситься на пироги. Она перебирала в уме всех обитателей Ковчега и не находила среди них кого-либо, кто мог бы ее пожалеть. Получалось, что добра от нее никто не видел, а с проделками ее сталкивались, почитай, все. Надо признать, что ворожила Прасковья Степановна не со зла, а из интереса – силу свою пробовала, все надеялась, что с опытом и возрастом ее прибудет. Поэтому ей было все равно, на кого падет ее маленькое проклятие. Зато как радостно было, когда оно исполнялось. И теперь она с горечью сознавала, что некому откликнуться на ее беду, все ей какими-нибудь несчастьями да обязаны.
Тут странная мысль, как молния, пронзила ее мозг, и она застыла посреди дороги. Зачем ей это все было нужно? Ведь обладает большим богатством, нажитым ее предками, затем муж и сын расстарались его приумножить. То, что слуги унесли – это крохи, не стоящие сожаления. Ни в чем не нуждалась. Да все, казалось, мало. Хотелось чего-нибудь еще – славы, власти, поклонения. Нравилось, что ее боятся. И ведь не дура, а поддалась таким мелким интересам. Теперь вот – стоит посреди родного села, и всем чужая. Надо сначала покончить с прежней жизнью, решила Прасковья Степановна, а потом сочувствия в людях искать.
Она вернулась в свой двор, пошла в самый конец сада, где стояла бревенчатая баня с пристройкой, в которую хозяйка никого не пускала, даже убирала в ней сама. Здесь и находилось то место, где в полном уединении вторгалась она в жизнь своих односельчан. Прасковья Степановна вошла в полутемную, с крошечным окошком комнату. Тут во всех углах лежали разноцветные узелки с кладбищенской землей, взятой с разных могил в зависимости от цели ворожбы, или какими-нибудь травами, злаками, гадательные ветви, какие-то порошки, склянки с мазями и настоями, полудрагоценные и драгоценные камни, таящие в себе магическую силу, тряпичные куклы, проткнутые иголками, заговоренные булавки и прочая утварь обычной деревенской ведьмы. Жесткой метлой Прасковья Степановна принялась безжалостно сметать все это в кучу посреди комнаты, чтобы предать очистительному огню.
И тут неведомо откуда появился ее племянник. Он и в двери не входил, а просто материализовался перед старой ведьмой, неистово размахивающей метлой.
– Порядок, что ли наводите, тетушка, – вкрадчиво промолвил он. Остолбеневшая от удивления Прасковья Степановна промолчала. – А перстенек-то куда дели? Не помните, случайно, кто это вам палец-то оттяпал?
– Твое какое дело? – грубо рявкнула на него хозяйка дома. – Неча в родственники набиваться. Не было у меня никаких таких племянничков.
– По крови, может, и не было, а по делам нашим – мы родичи, – нагло ответил Валериан. – Наша вы, тетушка, а замыслы ваши – пустое. Бросьте вы эту метлу. Беритесь за дело. Перстень мне надобно отыскать, который вы у нас из-под носа увели.
– Не видала я ничего. Спала, – почему-то стала оправдываться Прасковья Степановна, чувствуя за собою какую-то вину перед этим бесом. И хотела бы рявкнуть на него и выставить за дверь, но язык не поворачивался.
– Это не так уж и важно, – холодно заметил Валериан, – был он у вас в руках, значит, связь с этим камешком вами установлена. Остается только ее проявить. Сейчас все и узнаем. – Он велел ведьме следить за его рукой, а сам стал размахивать ею перед ее носом влево и вправо, как маятником. Потом ткнул ее пальцами в лоб и приказал:
– Спать. – Прасковья Степановна так и замерла, где стояла, с закрытыми глазами. – Вспоминай! Кто откусил палец и украл кольцо? Чья тень мелькнула в комнате? – Лицо Прасковьи Степановны сильно напряглось, щеки заколебались мелкой дрожью. Видно было, что она мучительно во что-то вглядывается.
– Ворон…вижу тень огромного ворона, – наконец, прошептала она и очнулась.
– Значит, жив, курилка, – с досадой отметил Валериан. – Не добил я его, значит. Что ж, не прощаюсь, тетушка. Надеюсь, еще свидимся.
Когда Валериан исчез, Прасковья Степановна рухнула на табуретку и глубоко задумалась. Так она сидела с полчаса. Потом вскочила, схватила метлу и быстро сгребла в кучу все свои «погремушки», которые забавляли ее многие годы, а теперь опостылели. Сверху бросила несколько книг по черной и белой магии и подожгла. Сама вышла во двор и подперла дверь подвернувшимися под руку вилами.
Вскоре разбушевавшийся огонь собрал возле ее дома толпу ковчеговцев. Люди примчались с ведрами, чтобы тушить пожар. Но Прасковья стала у них на пути и не пустила. С недоумением соседи наблюдали, как горит баня. Было в этом зрелище нечто необычное. Там, на пожарище, все что-то взрывалось, стучалось в запертую снаружи дверь, стонало и выло, словно пес. Потом оттуда потянуло паленой шерстью, а затем разнеслось такое сероводородное зловоние, что наблюдатели отошли подальше, чтобы не задохнуться.
Когда от бани ничего не осталось, Прасковья Степановна повернулась к селянам и скорбно произнесла:
; Простите, люди добрые, кому зло сотворила, кого обидела, кому неправду сделала. Простите. А перед тобой, Анна, ; обратилась она к Жоркиной матери, молча стоящей в толпе, ; я более всего виновата. Была тебе злой мачехой и в трудные для тебя времена отцовским добром не поделилась. Возвращайся с детьми в свой дом. По-другому жить станем. ; Анна благодарно поклонилась, но приглашение отвергла:
; Мы к своей хате привыкли. В хоромах нам не сподручно.
; Как знаешь, ; вздохнула Прасковья Степановна, ; но без помощи теперь не оставлю.
Ковчеговцы – народ отходчивый, поэтому покаяние Прасковьи Степановны приняли, еще и утешать взялись:
– Не грызи ты себя, Прасковьюшка, все не без греха, – успокаивали ее. – Повинилась на миру и ладно. Бог милостив, он всех прощает, а мы тебе не судьи. – И повели погорелицу чаями да пирогами потчевать, всяк в свой дом зазывая.
ххх
Николай встал до петухов, чтобы быстрее накормить скотину, разнести почту и еще засветло успеть в Зазимье и обратно. Дорога на хутор Авдотьи ему всегда доставляла удовольствие. Почтальон на своем стареньком, повидавшем виды велосипеде легко катил ржаным полем. Спелые колосья золотом отливали в солнечных лучах. Легкий ветерок гонял по ним веселые волны. Кое-где на свет осторожно выглядывали голубые глазки васильков. Синее на золотом радовало сердце. Николай глубоко вдохнул в себя свежий, насыщенный цветочными ароматами воздух и въехал в сосновый бор. Здесь было сыро и душно, стоял густой запах хвои. «Тоже хорошо, – подумал Николай, – так бы ехал и ехал».
Изба Авдотьи с холма, на котором стоял бор, выглядела сказочным теремком. Крытая сосновой дранкой крыша, почерневшая от времени, деревянные резные наличники на окнах, словно кружева, весело разрисованные ставенки, петушок на коньке, балкончики и лесенки, обрамленные изящными балясинами и поручнями – видно было, что над домом с душой потрудился искусный мастер. Лишь вблизи становилось заметно, сколько лет простояла Авдотьина изба, что она давно не первой молодости, как и ее хозяйка.
Палаши дома не оказалось.
– К ней Жорка пожаловал, – пояснила Авдотья, – умчались куда-то. Дела у них. Когда вернется, не сообщила.
– Если ты не против, я подожду ее, – для проформы сказал Николай, хотя знал, что Авдотья ему всегда рада.
– Вот и славно, – воскликнула хозяйка, предвкушая добрую беседу, – я сейчас чаек поставлю, оладушков напеку, проголодался, небось, за день-то, и поговорим ладненько.
Скорая Авдотья обернулась в десять минут, и вот они уже сидят за столом, по случаю гостя, накрытым белой скатертью. Пьют чай с конфетами, привезенными Николаем, и он не торопясь, обстоятельно рассказывает:
– Ну, дела пошли у нас в Ковчеге. Мухоморовы с Воробьевыми свадьбу собрались гулять. На Яровухе в доме жениха незнамый родственник объявился. Сказывают очевидцы, что вместо ног у него копыта козлиные. А Малашка Федосеева на него сквозь нож посмотрела, так в обморок грохнулась и дара речи лишилась.
– А зачем сквозь нож? – удивилась Авдотья.
– Говорят, тогда оборотень в своем истинном виде показывается.
– Что ж она такого углядела, что говорить перестала?
– Да кто ж знает. Видно, что-то очень страшное. Прямо с ума баба съехала, – пояснил Николай. У Авдотьи мурашки побежали по спине, когда она попыталась представить себе, что могла увидеть бедная Малашка.
– Если бы черта, то с чего в обморок падать, – рассудила она. – Его облик известный. Наверное, что-то уж очень незнакомое.
– Но это еще не все. У невесты на посиделку Василиса Степашина явилась погадать, что, мол, в будущем ждет. Так такое нагадала, что невеста пропала, и найти не могут. Прохор с ног сбился. Злой ходит. Шутка ли – на свадьбу всего наготовили, гостей назвали полтыщи, а невеста сбежала. Как сквозь землю провалилась.
– Ну, его-то не жалко. Не люблю я Мухоморовых. Жадные шибко. Так что им поделом. Вот Татьяне я сочувствую. Сказывают – хорошая девка, работящая, умная, правда, малость строптивая, но это по молодости. Жизнь-то обтешит. – Авдотья горестно вздохнула. – Кабы беды какой с ней не случилось. Куда ж она деваться-то могла?
– А еще вот что стряслось, – продолжал Николай, – намедни, ночью, у Прасковьи Мухоморовой кто-то палец откусил. Происшествие необъяснимое. Сам участковый следователь зашел в тупик: все двери заперты изнутри. Ключей ни у кого, кроме хозяйки, нет. Получается, что она сама двери открыла, кого-то впустила, затем выпустила, двери закрыла и после этого потеряла сознание. Бормочет что-то про родственника, про кольцо какое-то, хотя из дома ничего не пропало. Странная история, если знать, что в одном месте кольцо, действительно, исчезло. Может быть, не зря на этих Мухоморовых такие напасти посыпались, – задумчиво произнес Николай и рассказал историю с Палашиным бриллиантом.
– Невиданное дело, – изумилась Авдотья. – Бывали в наших краях происшествия, и преступлений всяких на моем веку повидывала. Только всегда было известно, чьих рук дело. Правосудие нередко не добиралось до обидчика, а народ все видел или догадывался. Помалкивал только, потому как у нас за каждым, почитай, какой-нибудь грешок да водится. А вот так, чтоб никто ничего не видел и подумать не мог – такого не припомню. Что ж это за кольцо такое бриллиантовое? Надо Палашу-то пораспрашивать. Может, она поймет, что за знак такой в этом перстеньке. – Авдотья взглянула в окно. Там уже смеркалось, и она забеспокоилась: – Ой, что-то детки загулялись. Надо бы пойти поискать, – и она не по годам резво поднялась с табуретки.
– Постой, – удержал ее Николай, – сам схожу.
А Палаша с Жоркой в этот момент, конечно же, стояли у однобокой сосны. Авдотьин запрет подействовал на них прямо противоположным образом – таинственная половина леса влекла и манила их к себе. Хотелось войти и узнать, чего же в ней такого опасного таится, что нельзя туда ходить, и в то же время было страшновато – не станет же Авдотья зря предупреждать. В тот самый момент, когда они громко спорили, вернуться им домой или еще здесь побыть, чего-то ожидая, из густого, почти непролазного кустарника на той стороне легко выплыла, так показалось ребятам, фигура молодой женщины в черном одеянии и поманила их за собой. Жорка, было, двинулся на этот зов, но Палаша схватила его за руку и удержала:
– Не ходи. Посмотри, какая она странная. – Жорка вгляделся, но ничего особенного не заметил.
– Баба как баба, – отмахнулся он.
– У нее же лица нет! – воскликнула Палаша.
– Кто зрячий, для того нет, а кто слеп – тот увидит, – вкрадчиво заметила женщина. – Не бойся меня, девочка. Я сама нуждаюсь в помощи. Ну, иди же сюда.
– Нет, – решительно ответила Палаша, – бабушка Авдотья не велела дорожку прокладывать.
– Да она уже проложена, – усмехнулась женщина, – без тебя и твоей Авдотьи постарались. Смотри – видишь, какой тракт протоптали. – Прямо на глазах удивленной Палаши стал проявляться широкий путь, ответвляющийся от тропы, по которой они с Жоркой пришли к сосне, и ведущий в глубь запретной части леса. Кусты куда-то исчезли, и стало ясно, почему женщина так легко одолела преграду.
– Я боюсь, – прошептала Палаша испуганно и схватила Жорку за руку, – ты что-нибудь понимаешь? – Жорка удивленно посмотрел на нее:
– Что тут такого непонятного. Если ей туда можно, то почему нам нельзя? Только посмотрим и вернемся, – и он решительно шагнул по ту сторону сосны. Ничего не произошло.
– Видишь, – ласково обратилась женщина к Палаше, – боятся нечего. Ну, иди же сюда. – И Палаша тоже шагнула вслед за Жоркой.
К удивлению детей, кусты вернулись на свое прежнее место, и продираться сквозь них было трудно. А женщина свободно плыла впереди, как будто не существовало перед нею никаких преград, и к тому же, как на канате, вела за собою Палашу и Жорку. Ноги и руки у них были ободраны в кровь, одежда порвана. Они бы и хотели остановиться, но тело им не повиновалось.
– Куда она нас тащит? – дрожащим голоском спросила Палаша. – Видишь теперь, что нам надо было послушаться Авдотью.
– Да, – нехотя согласился Жорка, – что-то здесь не так. Но ты не боись, из каждого трудного положения можно найти выход.
– Выход-то найти можно, – насмешливо произнесла женщина, – только вот куда он приведет. – И она резко обернулась. Ребята отшатнулись – на них смотрела сама смерть. Во всяком случае, им так показалось, потому что лицо женщины было истощено до невероятной степени: крутые скулы едва прикрывала смуглая сухая, туго натянутая кожа, глазницы ввалились, и из них светились лихорадочным блеском огромные черные безжалостные глаза, впалый рот сверкал пустой беззубой прорехой. Это видение длилось одно мгновение и тут же исчезло, а вместо злобной старухи перед ребятами вновь стояла знакомая веселая молодая женщина.
– Ух, – облегченно выдохнул Жорка, – привидится же такое. – Палаша промолчала, а с ее лица так и не сползло выражение напряженной тревоги.
Женщина неожиданно остановилась, повела рукой, и прямо на глазах у детей в пространстве стала проявляться обычная деревенская изба. Вот в воздухе повисла крыша, потом как будто карандашом нарисовались четыре угла, пара окошек и дверь, и, наконец, все это заполнилось светлыми новыми, хорошо обтесанными бревнами. Жорка, не веря своим глазам, подошел и потрогал бревна рукой – они были настоящие.
– Откуда это взялось? – удивленно спросила Палаша.
– Было здесь всегда, – пояснила женщина, – только не каждому дано увидеть. – Она повернулась к своим пленникам, и они снова поразились ее новому обличью. Старое лицо, изрезанное морщинками, обесцвеченные годами глаза, почти белые, из-под верхней узкой губы выглядывают три почерневших, сточенных временем зуба – вроде бы обычная деревенская старуха, но было в ней что-то неуловимое, наводящее трепет – от нее исходила энергия, парализующая волю.
– Баба Яга, – догадалась Палаша, – видишь, Жорка, куда мы попали. Прямо в лапы к бабе Яге.
– Не преувеличивай, – Жоркин оптимизм и некоторая самоуверенность мешали ему трезво оценивать события. Он всегда надеялся на лучшее. Это и помогало ему в жизни, и грозило большими неприятностями, так как он не всегда мог вовремя разглядеть нависшую над ним опасность. Вот и сейчас он то ли не мог, то ли не хотел насторожиться, чтобы быть начеку. – Обыкновенный лес, бабка старая – не пойму, что тебя пугает.
– Ну, детонька, заходи, – баба Яга, не обращая внимания на произведенное ею впечатление, подтолкнула к двери Палашу. – Пока гостьей будешь, – добавила она со скрытой угрозой в голосе. – А ты, мальчик, беги домой. Ты свое дело сделал, и теперь мне не нужен. – И тут только Жорка стал подозревать, что он совершил какую-то страшную ошибку. Он вцепился в Палашину руку и гневно заорал:
– Отстань, старуха. Никуда она с тобой не пойдет!
– Еще как пойдет, – насмешливо заметила баба Яга и легко отодвинула Жорку от Палаши, – тут не твое, не ее желание силу имеет, а мое. – С этими словами и она, и Палаша, и просторная изба исчезли. А посреди леса в одиночестве стоял испуганный и растерянный двенадцатилетний мальчишка, шмыгающий носом и беспрерывно смахивающий с грязных щек неудержимо бегущие слезы – чувство вины оказалось самым тяжелым из всех неприятных переживаний, какие он испытывал в своей маленькой жизни.
Николай тем временем на своем велосипеде уже несколько раз объехал окрестности Зазимья, но ни Палаши, ни Жорки не обнаружил. Он даже смотался в Ковчег, чтобы узнать, не возвратился ли Жорка домой, но Анна сама тревожилась и терялась в догадках – такого не бывало, чтобы сын нарушил обещание вернуться к назначенному часу. Авдотья весь вечер не заходила в избу – сидела на скамье в саду, кормила полчища комаров, но терпела, будто это могло помочь Палаше добраться до дома.
Николай появился уже по темноте и привел с собой Жорку. Авдотья сразу поняла, что стряслось что-то страшное. Она вскрикнула и горестно прикрыла рот уголком цветастого платка, который сполз у нее с головы, а она и не почувствовала.
– Вот горе-то, – воскликнула она, – за сосну ходили? – Жорка молча кивнул головой. – Рассказывай. Подробно. Каждую мелочь вспомни. Нам надо найти ключик к нашей беде.
ххх
Фрол Генералов к полудню закончил ремонт саней, чтобы по снегу не возиться, и решил проведать свой сыроваренный завод, доставшийся ему под опеку от Палашиных родителей: надо было дать распоряжения работникам на завтра. Хозяин собирался на ярмарку торговать сырами да прикупить кой-какого товару на зиму, которая не за горами. По дороге ему попался Савка Перетятько.
– Ну, чего ж не объявляешься лошадь красть, я уж и ждать устал? – крикнул Фрол задорно и весело хлопнул кнутовищем по голенищу сапога. – Небось моих кулаков опасаешься?
– Не тщись, Фролушка, – смиренно ответил Савка, но в глазах у него мелькнул бес. – Кулаки твои не вездесущие – достань попробуй. А лошадь нонча уведу – ты ведь, говорят, на ярмарку собрался. Так что ждать недолго осталось.
«Во народ, – подумал Фрол не то с неприязнью, не то с восхищением, – у тебя еще и в мыслях нет, а он уже все знает и молву разносит».
В душе у Фрола кошки, конечно, заскребли. Говорят, не было случая, чтобы Савка не выполнил обещания. Но с другой стороны, надо быть последней растяпой, чтобы у тебя со двора коня увели. «Ничего… – решил он, – у меня не украдет», – и успокоился.
Вечером Фрол самолично проверил все запоры. К двери конюшни привязал двух огромных и свирепых псов по кличке Содом и Гоморра, помесь немецкой и кавказской овчарок, подаренных деверем. Тот держал собачий питомник, но как-то не досмотрел, и появились на свет ни на отца, ни на мать не похожие существа, утопить которых хозяин по вере своей не решился и раздавал всем желающим бесплатно. Псы были на редкость смышленые, преданные и злые. Так что Фрол был уверен – Савке к коням не пробраться. И все-таки спал он плохо, ночь провел в полудреме, все время прислушиваясь, не залают ли собаки, не скрипнут ли ворота.
Утро занялось ясное, теплое и ничего дурного не предвещающее. Кони стояли в стойлах. Запоры никто не вскрывал, и собаки встретили хозяина бодрым веселым лаем. Фрол совершенно успокоился, но держал себя на всякий случай настороже.
Нагрузил телегу, взял в сенях кнутовище и только после этого вывел лошадь из конюшни, запряг. Пошел открывать ворота, все время держа ее в поле зрения, хотя куда она могла теперь деться. Когда вернулся, кнута на облучке не оказалось. Фрол точно помнил, что он снимал его с гвоздя в сенях и оставил на возу.
«Странно», – подумал он и огляделся по сторонам. Все было тихо и спокойно.
– Матрена! – крикнул он. – Ты кнута не видала?
– Нужно мне очень твоим кнутом интересоваться, – ехидно ответила жена, выплывая на крыльцо.
– Присмотри за лошадью. Схожу кнут возьму. Может, это я только собирался его снять со стены, – пробормотал он озадаченно.
– Вот еще, – Матрена сердито повела круглыми плечами и отправилась в огород нарвать зелени для борща, – делать мне больше нечего.
В этот момент раздалось отчаянное ржание освобожденной от подпруг лошади, и она стремительно вынесла на себе седока за широко распахнутые ворота. Савка был лихой наездник и в мгновение ока скрылся из глаз. Фрол метнулся в конюшню, набросил на молодого, недавно объезженного жеребца уздечку и помчался вдогонку. Кобыла, доставшаяся Савке, была не так резва, поэтому Фролу удалось сократить расстояние между собой и похитителем. Савка, видя, что его могут настичь, свернул к лесу, где труднее скакать по бездорожью, но зато можно затаиться в густом высоком кустарнике. Фрол последовал за ним.
Савка мчался по зарослям низкого молодого ельника, рискуя сломать себе шею, но и Фрол не отставал. Он решил во что бы то ни стало поймать конокрада с поличным и отдать его на суд общины, хотя не был уверен, что односельчане не проявят к нему милосердия, так как крал-то он у богатеев, а у тех, по мнению нищего большинства, не убудет. Вдруг путь ему преградил человек, неожиданно, будто гриб после дождя, выросший на дороге. Конь споткнулся, шарахнулся в сторону и сбросил седока. Фрол рухнул на пушистую невысокую елочку, и это смягчило удар. Когда ему удалось выпутаться из ветвей и сесть, он с изумлением увидел пред глазами козлиные копыта, торчащие из-под широких, обтрепанных по низу штанин. Переведя взгляд вверх, он уткнулся в склоненное над ним лицо Мухоморового родственника.
– Не зашибся? – С сочувствием в голосе спросил племянник Прасковьи Степановны. Но глаза его смотрели сурово и холодно. По спине Фрола пробежал легкий озноб. Он поежился и опустил глаза. К его удивлению копыт как не бывало – Валериан Чертков прочно стоял на земле в потертых, грязных, неопределимого цвета ботинках. – Куда это мы так спешим? – иронично спросил он, сильным движением руки за шиворот поднимая Фрола с земли и ставя на ноги. – Уговор-то кровью писан и пересмотру не подлежит, а ты его нарушил.
– Не с тобой подписывался, не тебе ответ требовать, – вдруг осмелев, грубо заявил Фрол.
– Ишь ты, храбрый какой, – зловеще ухмыльнулся племянник. – Кольцо обещанное где?
– Нет его у меня, – прорычал Фрол. – Я его Катьке Одноглазой отправил по почте, чтоб она Палаше передала.
– Это с чего же такой дальний путь? – осведомился Валериан.
– Не мог же я его девчонке лично вручить. Материно все-таки, догадалась бы… – Тут Фрол обозлился – чего это он оправдывается перед этим мелким бесом. – А достали вы меня. Спать не давали: «Отдай кольцо, отдай кольцо, принеси к кривой сосне». Разбежался я эту сосну по всему лесу искать. Да и Катька – вредная баба. Полусвихнутая. Небось, вы ее тоже донимали – может, теперь совсем ума лишится, чтобы на человека напраслину не возводила.
– Так уж и напраслину? – усомнился Валериан. – Только у Катьки кольца нет. И до Палаши оно не дошло. Его похитили. Сначала ты, потом моя так называемая тетка. А теперь оно пропало бесследно… вместе с ее пальцем. Так что – в долгу ты у нас, Фролушка. Надо было сразу отдать – пожадничал…Не отыщешь кольца – плохо тебе будет. Совсем плохо… – С этими словами Валериан так же неожиданно пропал, как и появился.
Фрол озадаченно огляделся по сторонам, куда же это его занесло? И зачем? Ах да, у него же лошадь украли. Однако воспоминание о неприятном событии не вызвало в нем никаких чувств, в душе у него было пусто и холодно, а мысли крутились вокруг недавней встречи. Он как-то вяло взял под уздцы жеребца и пешком пошел назад в деревню. О Савке он больше ни разу не вспомнил.
– Не догнал? – Матрена стояла в воротах, подбоченясь и извергая из заплывших жиром, узких глаз потоки гневной энергии. – Растяпа, рохля, ни на что ты не способен, даже свое имущество защитить!
– Отстань, – рявкнул на нее Фрол, – подумаешь, кобылу потеряли, тут бы голову не потерять! – Он сказал это с таким не скрываемым страхом в голосе, что Матрена сразу же остыла.
– Что еще стряслось-то? – тревожно спросила она. Но Фрол, не ответив, обошел ее и скрылся за домом, на заднем дворе. Матрена не решилась двинуться за ним.
А Савка, поняв, что преследователь отстал, остановился и слез с лошади. Оглядев и ощупав ей ноги, живот, убедился, что она не поранила себя в такой бешеной скачке.
– Молодец, – похвалил он кобылу, похлопывая ее по крутому, упругому боку, – хорошо бежишь, правильно. Отдохни маленько и поскачем дале. – Тут он обнаружил, что не знает, в какую сторону направиться. Лес показался ему незнакомым. – Вот те на, – изумился Савка, – отродясь не блудил, а теперь и не знаю, куда податься. Ну, лошадка, выручай. Поворачивай, куда сама знаешь.
Кобыла покорно тронулась с места и побрела, не разбирая дороги, спотыкаясь на каждом шагу и настороженно встряхивая ушами, как бы прислушиваясь к чему-то. Постепенно ельник начал сменяться редким, без подлеска, ольховником. Савка подивился, какие мощные здесь ольхи растут – он таких никогда и не видывал.
К его изумлению добавилось еще одно впечатление. Он даже слез с коня, чтобы получше разглядеть – кое-где на ветках среди листочков торчали жесткие черные иглы.
– Ну, дела, – встревоженно прошептал конокрад, – никик я на границе с Чертовым лесом. – Савка знал, что об этом месте в народе плохая молва ходит, будто обитает там нечистая сила. И не дай бог туда приблудиться. Вернуться-то вернешься, но вот жизнь твоя кончена, ибо попадешь в кабалу к нечисти лесной и ничем от нее не откупишься. Правда, Савка не знал никого, кто бы там побывал, а байкам стоит ли верить. И все-таки на одно мгновение он решил, было, благоразумно повернуть назад, но азарт и любовь к риску взяли верх – захотелось проверить, правду ли говорят люди. Он тут же пришпорил лошадь и углубился в чащу, которая с каждым шагом становилась все гуще и непролазнее, а ветви, как живые, тянулись за лошадью и седоком, вцепляясь им в тела своими колючками. Кобыла уже истекала кровью, и деревья, казалось, как вампиры, всасывали ее в себя. Савке стало жаль лошадь. Он остановился на поляне, спешился, привязал ее к дереву:
– Жди здесь, – приказал строго и в шутку добавил, – с бабой Ягой повстречаюсь, побалакаю с нею о том о сем и вернусь. Ежели она не побоится высунуться из своей избушки на курьих ножках.
– Сказок начитался, Савка, – раздался у него за спиной скрипучий старческий голос, – нет у меня такой избушки. Ни к чему она мне. И бояться мне нечего – я у себя дома. А вот ты зачем пожаловал – не спросясь границу переступил? – Савка от неожиданности вздрогнул, поспешно обернулся и испуганно взморгнул длинными рыжими ресницами, не зная, что сказать.
– О, – резюмировала баба Яга, – дара речи лишился или слов не подберешь?
– Слов не нахожу, – согласился Савка, – не ждал, что правду народ болтает. Думал, сочинителей много развелось.
– Иной подсочинит, – заметила баба Яга, – а кое-кто знает… Ладно. Не сам ты сюда пожаловал – я тебя покликала. А пока нужен ты мне, за жизнь свою не опасайся. Уберегу тебя от напастей, но и сам гляди в оба. Дар твой воровской мне понадобился. Сама могла бы украсть, да закон не позволяет.
– Да что украсть-то? – заинтересовался Савка.
– Придет время – узнаешь, теперь иди за мной, – она левой рукой начертила круг в воздухе и как бы захватила что-то ладонью, потянула на себя и спрятала за пазуху. Прямо на глазах у ошеломленного конокрада проявилась просторная бревенчатая изба.
– Откуда она взялась? – поразился Савка.
– Всегда была. Просто видеть ее нельзя было. А сейчас я сняла завесу, – пояснила баба Яга, – заходи, пока гостем будешь… – Самоуверенный Савка не обратил никакого внимания на это ее «пока».
В избе он обнаружил Палашу. Она стояла на скамейке у пышущей жаром печи и мешала деревянным, хорошо выструганным ольховым обрубком какое-то варево в огромном закопченном котле. На фоне этого котла она показалась Савке особенно бледной, маленькой и несчастной. Палаша, увидев конокрада, бросилась ему на шею и всхлипнула:
– Савушка, забери меня отсюда. Я домой хочу.
– Ты что ж над ребенком издеваешься? – возмутился Савка, повернувшись к бабе Яге.
– Не твоего ума это дело. – Сердито оборвала его старуха. – Будешь вмешиваться, лишу дара речи и движения. А ты не реви, ничего плохого я тебе еще не сделала! – прикрикнула она на девочку.
– Не моего, так не моего, – согласился Савка и лукаво подмигнул Палаше. Он решил дождаться удобного момента и похитить девочку. Как им потом удастся выбраться из Чертова леса, он не подумал.
– А чего это у вас тут, бабуля, осины кругом? – Поинтересовался он. – Говорят, чернокнижники их не жалуют – силу она у них отнимает.
– У кого и отнимает, твоя правда. Накапливает осина в себе черную силу. Только умеючи, ее, удесятеренную, можно получить обратно. Способы есть…
Баба Яга смахнула со стола в подол черной, как смоль, юбки, звонко звякнув ими, какие-то склянки, которые вывалила в большую плетеную из ветвей корзину. Савка подивился, что они не разбились. Накрыла столешницу цветастой скатертью с бахромой и громко хлопнула в ладони, приказав кому-то:
– Ну, подавайте угощение. – По полу громко затопали четыре ноги, и кто-то невидимый стал стремительно носиться вокруг стола, ставя на него одно кушанье за другим так плотно, что мыши негде было бы прошмыгнуть.
– Ого, – восхитился Савка и сглотнул слюнки, – такого я отродясь не пробовал. Щедрая ты, бабушка.
– От щедрот моих не убудет, – самодовольно заметила баба Яга, а Савка отметил, что она падкая на похвалу, и хитро ухмыльнулся. – Ну, садитесь, работнички. Знаю, знаю – как вас кормить буду, так вы мне и потрудитесь. А дело у нас с вами общее и тяжелое.
– Что ты такое, говоришь, бабуля, – набивая рот ароматным незнакомым кушаньем, невнятно пробубнил Савка, – у людей с нечистью отродясь не было ничего общего.
– Может, и не было, – с сомнением согласилась баба Яга, ничуть не обидевшись. – А вот теперь появилось.
ххх
У Михаила Седого, который живет на окраине Ковчега, почти у самой кромки болотистой равнины, напал на скотину непонятный мор. Все деньги, отложенные про запас, были истрачены на ветеринара, но лечение не принесло никаких результатов. И в одночасье семья впала в бедность. В довершение ко всему сегодня из стада не вернулась последняя корова, десятилетняя Феня, теперь единственная кормилица. Пастух божился, что не спал ни минуты, следил за животиной, а как пропала Феня, не заметил, думал – домой пошла.
Феня хорошо знала дорогу и всегда возвращалась с пастбища самостоятельно. А на этот раз ее не дождались. Может, поглупела на старости лет и заблудилась в болотах – больше, вроде бы, негде. Михаил надел высокие резиновые сапоги, засунул за пазуху пасхальное яйцо, которое, по народному поверью, помогает в таких случаях, и отправился на поиски. Он осмотрел чуть ли не каждый куст, но никаких следов своей коровы не обнаружил. До темна скакал Михаил с кочки на кочку, когда понял, что ушел довольно далеко от дома и возвращаться уже поздно. «Где-то тут должен стоять скит, в котором еще в начале прошлого века жил отшельник-старовер, – вспомнил он, – можно развести огонь, обогреться и обсушиться». Найти там какие-нибудь продукты он не надеялся, потому что с некоторых пор охотники перестали туда наведываться и оставлять запас – крупы, спички, соль для тех, кто попадет в беду.
Странно было, что дороги в скит он никак не мог найти – давно там не бывал, но ведь хорошо помнил, что от раскидистой березы, стоящей на большой кочке посреди болота, надо повернуть налево и пройти километра два – не больше. А вот идет, идет и все не дойдет. Вдруг впереди он увидел приглушенный огонек – как будто окно светится. «Точно, в скиту кто-то есть, – подумал Михаил. – В наших краях и на злодеев можно нарваться». Он решил подобраться осторожно и посмотреть, кто еще, кроме него, шастает ночами по болоту. Какая такая нужда может загнать сюда человека. Михаил вспомнил ветхое строение с дырявой крышей и земляным полом, вросшими наполовину в рыхлую болотистую почву стенами, облепленными порыжевшим густым мхом, с окошком, глядящим в мир пустыми фрамугами, через которые тянет сырым промозглым сквознячком. Он даже поежился от этого воспоминания, так ему стало не по себе.
Еще издали Михаил понял, что в скиту идет большая гульба. Из трубы валил черный дым, пахло горелым мясом, гремела какая-то странная музыка, напоминающая дробь боевых барабанов. «Ой-е-ей, – подумал Михаил, – не мою ли корову здесь проедают». И точно, на распахнутой двери, держащейся на одной петле, он увидел растянутую черно-белую шкуру своей несчастной Фени. «Да что ж это за напасть такая свалилась на нас, – горько прошептал Михаил. – Последнюю корову и ту не уберегли». Бесшумно подобравшись к скиту, он заглянул в окно и остолбенел. Убогий скит изнутри выглядел просторным, сияющим красноватым светом. Обставленный роскошной резной мебелью из красного дерева, он производил впечатление царских хором. Белые мраморные столешницы столов отсвечивали розоватым сиянием, подлокотники и сидения кресел были обиты синим бархатом и серебристой парчой. Откуда доносилась музыка, Михаил не разглядел, как и не понял, откуда здесь свет.
Вдруг огни в комнате вспыхнули ярче, и она наполнилась силуэтами людей, которые постепенно стали обрастать живой плотью. Вот уже можно было различить мужчина это или женщина, их лица, детали одежды, украшения. Пораженный Михаил не мог отвести глаз от происходящего. Он замер у окна, словно окаменел, ничего больше не замечая вокруг. Что-то в этих людях настораживало его, но он никак не мог понять, что именно. «Да они же все на одно лицо – и мужчины, и женщины!» – воскликнул он, осененный удивительной догадкой, и испуганно оглянулся – не обнаружил ли кто-нибудь его присутствия. Теперь ему стало казаться, что он где-то видел эти лица. Его голова напряженно вспоминала. Вот – на Яровухе у Прохора Мухоморова, племянник Прасковьи Степановны. Тогда еще Малашка Федосеева разглядела у него копыта, а потом вообще лишилась дара речи. «А и впрямь, здесь что-то нечисто, – решил Михаил, – может, пора уносить ноги». Но любопытство удерживало его у окошка, хотелось досмотреть, что же будет дальше.
Обитатели скита, до сих пор спокойно сидящие в креслах, оживились, поднялись со своих мест и устремились к стене, украшенной тканным золотом и серебром шелковым гобеленом. Оттуда не понятно, как, потому что Михаил точно знал – никакой двери там нет, появился еще один человеческий силуэт, который стал стремительно приобретать определенность форм. Все молча ждали. Наконец, он повернулся лицом к окну, и Михаил увидел, что этот не похож на остальных, и решил, что он у них главный. В тех – бесцветных, ничем не примечательных, с совершенно правильными чертами лиц, как будто их рисовали по одному образцу под копирку, – не было жизни, чувств, не было никакого выражения. Закрыв глаза, Михаил уже не мог вспомнить, как они выглядят.
Этот производил впечатление, прочно отпечатывающееся в памяти. Его некрасивое ассиметричное лицо тем не менее не было лишено гармонии. В нем все сочеталось друг с другом. Длинные черные, как оперение ворона, волосы легкими волнами ниспадали на плечи. Высокий бледный лоб был открыт и глянцево блестел. Бездонные темные, как ночное небо, глаза, казалось, смотрели на мир без зрачков, и потому вызывали ужас. Изогнутые соколиным крылом, сросшиеся на переносице брови выражали спокойствие и непреклонность. Узкие губы, плотно сжатые, выдавали в нем человека мощной воли и безжалостной натуры. От созерцания его высокой стройной фигуры оставалось ощущение уверенности, силы и угрозы. Михаилу стало страшновато. «Какая странная компания», – подумал он, сразу решив, что от нее нельзя ждать ничего хорошего.
Этот подал знак рукой, двое из тех сорвались с места и откуда-то из глубины комнаты привели человека. Михаил вгляделся и с изумлением узнал –Фрол Генералов. Только какой-то потерянный, как будто спит на ходу или находится под гипнозом. Поставили посреди комнаты – стоит. Велели отодвинуться – отодвинулся. Поманил главный пальцем к себе – покорно поплелся, как велено. «Что за дела, – подивился Михаил, – чего это он? Опоили зельем каким-то, что ли?» Всегда самоуверенный, никому не уступающий, настаивающий, чтобы последнее слово было за ним, теперь Фрол повел себя необычно, слишком смиренно.
Что говорил ему главарь, Михаил не слышал, но по лицу Фрола, искаженному гримасой ужаса, понял – дела Генераловы плохи. После беседы, на Фрола надели желтый кафтан и, видимо, велели накрывать на стол. Фрол с бешеной скоростью стал таскать от печи и расставлять на столе кем-то уже приготовленную еду, разложенную на красивых фарфоровых блюдах. Эти знали толк в роскоши. Потом к Фролу подошел один из участников сборища, так Михаил окрестил странное собрание, взял его руку и умелым движением ножа вскрыл ему вену. Черная испорченная кровь упругой струей вырвалась из кровяного русла и потекла в тонкие хрустальные бокалы, которые заранее были приготовлены на золотом подносе. Затем туда долили белого виноградного вина. Михаил с отвращением смотрел, как почти черная Фролова кровь постепенно светлела, становилась прозрачной, вот в ней отразились блики от люстр, и она заиграла на свету как дорогое красное вино. Первый бокал Фрол сам преподнес тому, кто уже восседал во главе овального стола. Тот медленно отпил глоток под пристальными взглядами остальных и, видимо, одобрил напиток. Бледные руки потянулись к подносу, глаза возбужденно заблестели, на бескровных лицах заиграл румянец. Оживление постепенно овладело этим сборищем странных сущностей, и они жадно набросились на еду.
Когда от бедной Фени остались только косточки, отяжелевшая от жирного мяса компания выползла из-за стола и пустилась в пляс, чтобы смягчить последствия неудержимого обжорства. Танцы тоже были необычными. В них полностью отсутствовала гармония. Каждый выплясывал сам по себе, в одно и то же время совершая десяток не сочетающихся друг с другом движений. Лица у танцоров были напряжены, будто они исполняли некую непосильную работу. Михаил с сомнением покачал головой – ему не нравилось такое веселье. Оно пугало. «Пожалуй, пора сматываться, – решил он, – а то вдруг кто-нибудь из них захочет прохладиться и выйдет наружу. Поймают – попьют кровушки, упыри». Он стал осторожно отодвигаться от окна. И тут его нога соскользнула в затаившуюся между кочек лужу, он потерял равновесие и со всего размаха шлепнулся в болотную жижу. Сердце у него испуганно екнуло, и он с ужасом уставился на дверь скита, ожидая оттуда появление недруга. Но произошло совсем неожиданное. Музыка внезапно смолкла. Свет погас, и все затихло, будто и не было ничего.
Михаил осторожно поднялся и заглянул в окно – внутри скита царила темень, и оттуда тянуло затхлой сыростью. Он решил войти и оглядеться. На полке над дверью нащупал огарок свечи и зажег ее зажигалкой. В ските ничего не изменилось с тех пор, как он последний раз здесь ночевал: та же разруха, грязь, неуют. «Что ж тогда я видел, – удивился Михаил, – неужто пригрезилось. Где мраморные столы, бархатные кресла? И куда делся Фрол Генералов?».
Ничего не понимая, он оторвал от стены клок сухого мха, подобрал несколько досок, отвалившихся от потолка, и растопил печь. Тепло, постепенно согревающее его остывшую от сырости кровь, не принесло никакого душевного облегчения. Михаил стал думать, что от всех этих бед и переживаний, свалившихся на его семью, он постепенно сходит с ума. Вот уже дошло дело до галлюцинаций. Тут он вспомнил о Фене, быстро поднялся и пошел посмотреть на дверь – шкура висела на своем месте. «Чертовщина какая-то, – расстроенно подумал Михаил, – ведь кто-то же съел корову». Он подвинулся поближе к огню, выбросил все мысли из головы и стал просто смотреть, как плещутся языки пламени, подвластные сквозняку. Незаметно для себя он задремал, а когда проснулся, солнце уже вовсю освещало болота, и увиденное ночью показалось Михаилу дурным сном.
На обратном пути он решил навестить Фрола, который был ему должен немалую сумму еще с прошлого года, когда сам бедствовал. Давно уж пора спросить долг, но, скорее всего, не это влекло Михаила к Генераловой усадьбе, хотя он не спешил себе в том признаться. Михаил хотел проверить, действительно ли происшествие в скиту – только сон. Фрол встретил его не дружелюбно. Он выглядел помятым, уставшим и угнетенным.
– Деньги отдам, скоро, – коротко заверил он Михаила. – Сейчас пока нету.
– Че-то ты выглядишь нехорошо? – поинтересовался Михаил. – Болеешь, что ли? – Он взял Фролову руку и повернул ее запястьем вверх.– Что это у тебя за шрам такой, прямо на вене?
– Фельдшер приходил, – выдергивая руку из цепких пальцев Михаила, зло ответил Фрол, – дурную кровь пустил, что б в голову не ударила.
– А правду ль говоришь? – усомнился гость.
– Тебе-то что за дело, – рявкнул Фрол и вытолкал Михаила на улицу, поспешно закрыв за ним калитку.
ххх
Авдотья, выслушав Жорку, тяжело осела на лавку перед домом и задумалась.
– Плохи дела, – она горестно покачала головой, – трудно оттуда, почти невозможно, вернуть хорошего человека. Предупреждала я Палашу… Не послушалась.
– Это я виноват, – вступился за подружку Жорка. – Женщине той поверил. Вся в черном, красивая. Говорит, помощь нужна…
– Им всегда наша помощь нужна, – Авдотья сердито глянула на Жорку, – без нашей глупости, злости, жадности им не продержаться. Что ж, не зову в дорогу. Сама пойду. У тебя, Николай, детишек полная хата и жена хворая. Не гоже их бросать на произвол судьбы. И ты, Жорка, беги к матери. Один ты у нее помощник и кормилец. Им без тебя нельзя. А я уже старая. Мне ничего не страшно, и ничто меня здесь не удерживает. – Авдотья зашла в хату, взяла в сенях холщовую торбу, набила ее съестными припасами, прихватила спички, выгнала кота и Маньку в сад, чтоб сами кормились, затем подперла входную дверь поленом и прикрыла ставни.
– Ну, не поминайте лихом, коли сгину, – и пошла по тропе, ведущей к кривой сосне.
– Ты бы хоть утра дождалась, – крикнул ей вслед Николай, – чего на ночь глядя отправилась.
– Там неважно, – отмахнулась Авдотья, – с той стороны света не видать. Жорку проводи домой, – приказала она напоследок, – а то не ровен час – за мной увяжется.
Она словно в воду глядела. Не успела Авдотья скрыться за поворотом, как Жорка рванул плечо из-под несильной руки Николая и стремглав помчался за старухой. Почтальон попытался его догнать – да где там, мальчишки и след простыл. Николай поразмышлял еще, не податься ли и ему на поиски Палаши, но решил сначала зайти домой, по дороге оповестить о случившемся Анну, которая, наверное, уже с ума сходит от тревоги за сына, и потом подумать, что делать.
Авдотья споро шла по тропе, хоженной перехоженной ею за долгую жизнь – и вслепую не споткнулась бы. А тут кто-то налетел сзади и сбил с ног. Авдотья грохнулась на землю и с испугу стала размахивать посохом, отбиваясь от не видного впотьмах ворога.
–Ой, – завопил тот Жоркиным голосом, – не деритесь, это же я.
– Ослушался? – сразу успокоившись, спросила Авдотья. – Ладно, помоги подняться. О матери-то подумал?
– Подумал? – угрюмо ответил Жорка. – Пока продержится. Сена для коровы я много заготовил. Не помрут с голоду. А тут и я вернусь.
– Ну, ну, – в голосе Авдотьи слышалось сомнение, – а коли не вернешься?
– Как-нибудь, – отмахнулся Жорка, – …ну, не могу я остаться! – вскричал он с отчаянием, не находя больше аргументов.
– Ладно, – смилостивилась Авдотья, – только не самовольничай.
У кривой сосны они остановились передохнуть.
– Тяжело, – пожаловалась Авдотья, опираясь спиной о ствол дерева, – видно, последние силы там оставлю. Не пришлось тихо отойти, – добавила она с сожалением, совершенно разжалобив Жорку.
– Да что вы такое говорите, бабушка, – прошептал он, чуть не плача, – мы еще все вместе будем чай пить с вашими пирогами…
– Я знаю, что говорю… – прервала его утешительную речь Авдотья, – но ты меня не жалей. Мне не страшно, я не страдаю. Наоборот, устала от жизни и никак не дождусь… Все, отдохнула. Пошли.
Лес встретил их враждебной тишиной. Нигде никакого звука.
– Туч нет, а звезд не видно… – испуганно прошептал Жорка, – куда они делись?
– Это кроны деревьев здесь так сплелись, что закрывают небо, – успокоила его Авдотья. Пробираться по густым зарослям было нелегко, то и дело на пути вставал молодой, буйно разросшийся подлесок или лежали поваленные чем-то огромные дубы. Авдотья выбилась из сил довольно быстро и велела Жорке располагаться на ночлег. Мальчишка натаскал валежника, разжег костер и бросил на землю охапку еловых веток.
– Ложитесь, бабушка, я постерегу, – предложил он.
– Хорошо все-таки, что ты пошел со мной, – порадовалась Авдотья, – одной было бы трудно и тоскливо. – Еще затемно она поднялась и уступила место Жорке. – Теперь ты. – На его возражения заметила: – Давай, давай – стариковский сон недолог.
Когда развиднелось, путники с изумлением обнаружили, что ночевали чуть ли не у стен старого охотничьего сруба.
– Вот те на, – воскликнула Авдотья, – могли и подпалить по незнанию! Что ж, будем стучаться.
На стук из дома вышла Варвара. Увидев старую женщину с мальчиком, она всплеснула руками:
– Да как же вас угораздило сюда забрести?
– По своей воле пришли! – ответил Жорка. – Разве вы меня не узнаете, тетя Варя? – Варвара напряженно вгляделась в Жоркино лицо:
– Аннушкин сынок, что ли? – обрадовалась она и тут же огорчилась. – Зря ты сюда… отсюда хода нет.
– Может, и нет, – откликнулась на это Авдотья, – но мы все-таки поищем. В дом-то приглашай.
Татьяна тоже уже проснулась, растопила печь и поставила на плиту котелок с водой – согреть кипятку. Авдотья, увидев ее, сразу догадалась:
– Вот и пропажа нашлась, – заметила она, присаживаясь на лавку у окна. – Татьяна, что ли?
– Она самая, – подтвердила Варвара.
– Красивая, и чуть такому ироду не отдали, – осудила Татьяниных родителей Авдотья. – Молодец, что сбежала. Нельзя дурному покоряться. Изба деда твоего? – Татьяна кивнула головой и поинтересовалась:
– А вы когда-нибудь здесь бывали?
– Нет, не пришлось, а вот деда твоего знавала. Непростой был человек. Знающий.
– Давайте, гости дорогие, к столу, чайку попьем с чем Бог послал, – позвала Варвара. Авдотья развязала свою торбу и вывалила из нее прямо на до бела выскобленную столешницу все свои припасы: каравай черного ржаного хлеба, десятка два пирожков, несколько сваренных вкрутую яиц, пакетик соли и кулек конфет да пряников, которыми ее снабжал Николай. У Варвары глаза загорелись:
– Век хлебушка не едала, – она отломила от каравая горбушку, круто посолила ее и жадно стала есть, запивая пустым кипятком.
– Кушай, кушай, голубушка, – ласково проговорила Авдотья, – небось, хватила лиха. Про тебя всякое сказывают…Слава Богу, что жива…
После такого щедрого завтрака и хозяева, и гости уселись на крылечке, чтобы обсудить свое положение. Сначала рассказывали Варвара с Татьяной о том, что успели узнать об этом лесе. Затем Авдотья и Жорка описали все, что случилось с Палашей. Авдотья даже о кольце не забыла упомянуть, которое пришло по почте Катерине Одноглазой, а потом пропало.
– Мое, похоже, – задумчиво произнесла Варвара, – всегда со мной было, а как здесь оказалась, исчезло. Семейная реликвия моего мужа. Мать его говорила: этот алмаз Петру Первому принадлежал. А освещал его сам Патриарх Всея Руси. Предание о нем гласит, будто он даже над дьяволом власть имеет. Потом перстень достался великому русскому певцу Федору Шаляпину, а тот подарил его Илке Поповой, болгарской певице, когда она голос потеряла. Бриллиант ей помог – голос вернулся, а с ним и молодость. Как в нашей семье оказался, родители не сказывали, умолчали. Только помянули, что если его украсть, то он многие беды приносит. Свекор перед смертью обмолвился, что надо бы от перстенька избавиться. Да я пожалела…Судя по тому, что свалились на нас такие несчастья, не с добром этот перстенек у нас появился. Может, и хорошо, что пропал… – Не о бриллианте думала сейчас Варвара, а очень расстроилась, даже всплакнула, переживая за дочку, но быстро взяла себя в руки, настроившлась на решительные действия и твердо заявила:
– Нечего тут рассиживаться и горевать, идем искать избушку бабы Яги.
– Ага, – заметил Жорка, – как ее найдешь, если она не видная.
– Погодь, – остановила ее и Авдотья, – надо сначала понять, как отсюда выбираться станем. Путь проложить, по которому спастись можно. Без этого мы Палаше не поможем. Настигнут нас…Дед-то твой незря заимку здесь выбрал, на границе с Чертовым лесом, на их стороне, – обратилась она к Татьяне. – Хаживал сюда и назад возвращался. Сказывают в народе, что он с нечистой силой знался, потому будущее прозревал. – Авдотья помолчала, обдумывая свои действия. – Изба проста больно, – с сомнением покачала она головой, – для моленья годится, а для чернокнижных занятий вряд ли. Надобно поискать…
– Чего же поискать, бабушка? – нетерпеливо спросил Жорка. – Тут все на виду. Искать-то где?
– Кабы знать… – вздохнула Авдотья. – …Сначала, наверное, в избе…
Женщины поднялись со ступенек и друг за дружкой вошли в дом. Жорка поплелся за ними. Они внимательно осмотрели и перещупали стены, потолок, карнизы и досточки на полу, даже в печь заглянули в поисках тайного хода куда-нибудь еще, в какое-нибудь убежище колдуна. Ничего. Вдруг Татьяна вскрикнула:
– Смотрите! – на одном из бревен пламенем свечи были выжжены какие-то знаки.
– Что-то знакомое, – заметила Варвара. – Ой, да они похожи на те, что на монетке полумесяцем. – Она засунула руку за печь, вытащила оттуда тряпицу, развернула и достала странный предмет, который уже показывала Татьяне. –Только что нам с этим делать? – Она со всего размаха пнула бревно ботинком. – Может, под ним что-то есть?
– Тихо ты, оглашенная, избу развалишь! – прикрикнула на нее Авдотья. Она взяла в руки «полумесяц» и стала внимательно его разглядывать. – Похоже, что знаки на ободке написаны в обратном порядке. Вот, эта волнушка здесь первая, а на бревне последняя. Она приложила монетку к стене и стала сличать, не заметив едва проступающую щель между бревнами. Неверные старческие руки не удержали «полумесяца», и он провалился куда-то в подпол. Женщины ахнули так отчаянно, будто потеряли последнюю надежду.
– Что вы наделали, – с ужасом в голосе прошептала Варвара. Неожиданно стена вздрогнула и поползла в сторону, выскользнув почти всей своей плоскостью на улицу, а за нею открылось мизерное пространство с лестницей, по которой можно было спуститься вниз боком, плотно прижавшись ко второй стене. Осторожно протиснувшись в этот узкий лаз, Авдотья позвала женщин за собой, а Жорке на всякий случай велела остаться наверху. Он сначала все время норовил заглянуть туда, чуть ли не ныряя головой в дыру, но ничего не увидел в темноте и стал озираться по сторонам, то и дело поглядывая на дверь: оставшись в одиночестве, он стал ощущать необъяснимую тревогу, как будто ждал, что кто-то страшный сейчас ворвется в дом.
– Эй, Жорка! Подай лампадку и спички – там на полке над дверью! – крикнула из-под пола Варвара. – Ой. Не надо, – тут же отменила она свое распоряжение. В подвале стало медленно светлеть, будто всходило персональное солнце. Женщины озадаченно принялись искать отверстие, через которое свет мог проникать сюда с улицы. Но вместо него обнаружили небольшой, вроде мячика для пинг-понга, шар, который светился ровным золотистым сиянием. Татьяна взяла его в руки.
– Обожжешься, – предупредила ее Варвара.
– Я его помню, – обрадовалась Татьяна. – Это дедов вечный огонь. Он что-то объяснял мне… ага, это чувствует человека. Наши излучения дают ему первоначальный импульс, а потом он уже сам светится. Ай, нагревается. – Она поспешно положила шар на место. – Надо взять его с собой. Будет и тепло, и свет.
Авдотья между тем осматривала комнату: она показалась ей очень просторной, просторнее, чем сама изба. Все здесь затянулось паутиной, которая почернела от пыли, копившейся на ней несколько десятилетий. У противоположной стены стоял длинный стол, сделанный из толстых тесаных досок. На нем валялись в беспорядке какие-то склянки, лучинки из разных пород деревьев, тряпочки, косточки, шкурки животных, комочки твердой, пересохшей земли, глины, стояли старые весы, какими пользуются в аптеках, с крошечными гирьками, оставленными на маленьких, потерявших первоначальный цвет чашечках. Под этим бедламом обнаружилась обычная канцелярская папка для бумаг. Когда с нее стряхнули слой пыли, то увидели надпись «Для Авдотьи и внучки моей Татьяны».
Татьяна и Варвара с недоумением уставились на Авдотьины руки, которые держали папку. Их вдруг свела судорога, словно они пытались удержать непосильный вес, а потом мелко задрожали и обессилели. Татьяна подняла упавшую папку с грязного пола, раскрыла. Там лежали два пожелтевших листа бумаги. На одном из них сверху крупным размашистым почерком было выведено: «Дорогая Авдотья…». Татьяна протянула лист старухе, та осторожно взяла его, отошла в сторонку, села на потрескавшуюся почерневшую от подвальной сырости лавку и, не читая, уставилась куда-то в угол неподвижным слезящимся взглядом. Варвара и Татьяна с сочувствием смотрели на нее, догадываясь, что с автором писем ее что-то связывает, какая-то давняя история, всплывшая в воспоминаниях и разбередившая душу. Они притихли и осторожно выползли наверх по скрипучей, обветшалой лестнице.
– Ну, читай, что пишет твой дед, – нетерпеливо заглядывая в письмо через плечо Татьяны, попросила Варвара. – Видишь, он наперед знал, что ты тут объявишься. Может, и что потом будет, скажет. – Татьяна подошла к маленькому окошку, чтобы было виднее, и стала читать вслух, с трудом разбирая корявый и быстрый дедов почерк:
«Милая моя внучка Татьянка…»
– Дед при жизни никогда меня так не называл, – вспомнила Татьяна, – только Танюха. – «Вот ты и выросла. Теперь пришла и твоя пора послужить людям. Знаю, что ты не питаешь к ним большой любви, ибо с тобою поступили несправедливо. Забудь об этом. Раз ты здесь, то выбор твой достоин уважения. И ты должна ему соответствовать. Собери все свое мужество в один кулак и делай, что велит тебе Авдотья. Не прекословь ей, ибо она знает, как следует поступать в сложившихся обстоятельствах. Твой слишком рано ушедший дед. Жалею, что не могу вам помочь». – И все…, – разочарованно произнесла Татьяна. – Ничего не сказал.
– Так, наверное, он все отписал Авдотье, – предположила Варвара. И вдруг спохватилась: – А где Жорка? – Она в тревоге выскочила на крыльцо и окликнула мальчишку, но на ее зов никто не ответил.
ххх
Жоркино ощущение присутствия еще кого-то с каждым мгновением становилось все сильнее и тревожнее. Ему даже показалось, что его кто-то кличет. Он осторожно выглянул за дверь и увидел на крыльце замершую в неподвижности большую черную птицу. Ворон пристально смотрел в Жоркины глаза, будто силился внушить ему какую-то мысль. И в голове мальчишки действительно родилась фраза: «Иди за мной, я тебя выведу отсюда».
– Нет, мне нельзя, – решительно отказался Жорка. – Лучше помоги найти избушку бабы Яги. – Ворон взмахнул крыльями, оглянулся и сделал круг перед домом, словно позвал мальчишку за собой. Жорка спрыгнул с крыльца и побежал, не упуская из вида сияющую в солнечных лучах иссиня-черным оперением птицу. И тут он удивленно подумал: «А дядя Федор говорил, что летать не будет. А он летает…». Ворон, будто понял мысли Жорки, победно каркнул и описал круг у него над головой.
Бежать пришлось долго. Трудно было замечать, что у тебя под ногами, и одновременно следить за вороном, который хоть и летел низко, чуть ли не задевая макушек деревьев, но все-таки время от времени пропадал из вида. Жорка набил себе шишек и обзавелся дюжиной синяков, но не слишком придавал этому значения – главное было не упустить птицу.
Наконец, они остановились. Ворон завис на одном месте, подцепил что-то невидимое клювом и с усилием стал тянуть вверх. У Жорки будто пелена стала сползать с глаз – сначала он увидел основание избы, завалинку, потом проявились окна, двери и вот вылезла на свет божий труба с валящим из нее зловонным черным дымом. Жорка взбежал на скрипучее крыльцо и стал тарабанить в тяжелую дубовую дверь.
– Эт кто же здесь хулиганит? – дверь резко распахнулась и на пороге появилась знакомая старуха с крючковатым носом и сердитыми маленькими глазками под мохнатыми бровями. Ее узкие губы недовольно скривились при виде мальчишки и выпустили наружу поток отнюдь не приветственных и мало вразумительных слов. Жорка понял только одно – баба Яга в гневе.
– Вы б не бранились, а в дом позвали, – примирительно заметил он. – Раз уж я здесь.
– Вот то-то и есть плохого, что ты здесь, – недовольно ответила ему старуха. – Ну, проходи, коль пришел. – Жорка переступил порог, а вслед за ним в избу влетел ворон и уселся на полке под потолком.
– Это ты его что ли привел? – спросила баба Яга. – Зря, зря. Только дело испортит. – Ворон осмысленно каркнул, и баба Яга смягчилась. – Значит – ты и есть спаситель. Ладно, в долгу мы у тебя…
– А где Палаша? – Жорка тревожно осмотрелся по сторонам. – Куда ты ее спрятала?
– Не беспокойся, – усмехнулась баба Яга, – никуда твоя девулька не денется. Отсюда не сбежишь. – Тут по крыльцу тяжело затопали чьи-то сапоги, и в избу ввалился Савка с огромной охапкой хвороста для печи. Увидев Жорку, он почему-то сильно обрадовался и весело, широко улыбаясь на все тридцать зубов и две прорехи, заявил:
– Вот видишь, бабуля, нашего полку прибыло, так что трепещи и готовься к худшему.
– Тоже мне, воитель, – огрызнулась баба Яга, – ты только на то и способен, чтобы украсть, так что не заносись и ничего не замышляй такого… У меня разговор короток: превращу в червя или того хуже – в прах под ногами.
– Ой-ей, напугала, – вроде бы легкомысленно произнес Савка, но все-таки не смог скрыть, что несколько трухнул от бабкиных угроз.
Тут откуда-то из-под пола появилась Палаша с лукошком, наполненным до верху отборными мухоморами, сияющими красными пятнистыми шапочками. Баба Яга сказала:
– Пора и к делу приступать ; мне зелье варить, вам в путь отправляться. Нечего зря на вас харчи переводить. Ты, Палаша, помнишь, что был у твоей матери перстень дорогой с необыкновенным, чистой воды бриллиантом?
– Да, был, – согласилась Палаша.
– Камень этот огромной силой обладает, его прибрала к рукам одна алчная дама, за что и лишилась пальчика. Я ворона послала своего…
– Так вот кто Прасковье Степановне палец оттяпал? – восхитился Савка. – Ловко. А мы-то всем селом голову ломаем, кто бы это мог проникнуть через закрытые окна и двери. А он как? – Савка с интересом глянул на нахохлившегося под потолком ворона.
– Трубы печные нам зачем, – самодовольно заметила баба Яга. – Запорами нас не остановишь. Тут другая беда вышла. Наш лес на части поделен между нами, силами лесными. – У бабы Яги язык не повернулся назвать себя и своих приближенных нечестью, как это среди людей водится. – Участок тут есть, завладел им один залетный див восточный, за какие-то грехи изгнанный из своих краев. Да нам не жалко, места всем хватит. Только нраву оказался буйного с руками загребущими и падкий на драгоценные камни. Так вот – не устоял он перед соблазном, перехватил ворона, когда тот перстень нес, сшиб с неба, а камешек отобрал, это у своих-то, кто его приютил. Неблагодарная тварь. – Баба Яга не смогла сдержать раздражения. – Вот тебе, Савка, и нужно тот перстенек у дива-то украсть, сам ведь не отдаст. Изобретательный ты на это. Сюда принесешь. А там посмотрим…
– Ничего себе, – возмутился Савка, – ты со всеми своими чарами не можешь, а я должен…
– С чарами могу, – рассердилась баба Яга, – красть не могу, потому как для меня камень тогда силу утратит. Свойство у него такое, он только дареный власть имеет. Понятно тебе, пустая голова…
– Значит, я должен украсть и тебе подарить? – уточнил Савка. – С какой это стати? Перстень-то Палашин, стало быть, коль он матери ее принадлежал.
– Палаше и отдадим, – быстро согласилась баба Яга. – А как она с ним поступит – не твое дело. Ты сначала укради…
– Так вот зачем тебе Палаша нужна была, – догадался Жорка, – чтоб она тебе свой перстенек подарила…
– Молодец, смышленый, – усмехнулась баба Яга, – если хотите отсюда выбраться, делайте, что велено. – И Жорка с Савкой охнуть не успели, как оказались стоящими посреди дремучего леса, а избы бабы Яги словно не бывало.
– Куда идти-то? – спросил Савка. – Где этот див обитает-то, не сказала. Выставила и все. Мол, догадывайся сам. Зловредная баба. – Тут в вышине закружилась черная птица, громко каркая, чтобы обратить на себя внимание.
– Ворон, – обрадовался Жорка, – он нас приведет, куда надо.
Птица еще раз издала протяжный гортанный крик, будто предупреждая о чем-то, и полетела, с трудом взмахивая раненым крылом. Конокрад и мальчишка побежали за ним. Но Савка быстро выбился из сил, потому что не любил ни во что вкладывать слишком много энергии.
– Погодь, – остановил он Жорку, – здесь где-то лошадь моя пасется. На ней сподручнее будет. – Ворон молча пережидал на верхушке дерева, пока Савка отыщет и взнуздает Генералову кобылу. Дальше дела у них пошли быстрее и легче. Кобыла не слишком торопилась по лесному-то бездорожью, но и не медлила – опытная бегунья. Вскоре они достигли того места, где лес лежал влежку, поваленный неизвестной силой, так как бурана в этих краях давно не бывало.
– Карррр, – гневно пророкотал вверху ворон, и путники поняли, что достигли владений залетного восточного дива.
– Вот разбойник, – возмутился Савка, – небось, это он лес повалил. Силушку девать некуда… Видно, ума небольшого. Обставим мы его в два счета. Помяни мое слово, – легкомысленно заверил он Жорку.
– Ого-го! – заорал Жорка, приставив ко рту сложенные трубочкой ладони, чтоб громче выходило. – Где ты, басурман из земель дальних?! Выходи силой меряться!
– Ты что – рехнулся, – одернул его Савка, – чего мелешь-то, какая у нас сила. – Он с сомнением потрогал свои жиденькие бицепсы на руках, – у нас во где, – он постучал себя указательным пальцем по голове, – у нас в котелке кой-чего имеется. Вот тем и тягаться станем.
– Чем, чем? – услышали они позади себя тихий вкрадчивый голос и обернулись. Перед ними стояла скала, вся в каких-то черных завихрениях на макушке, а под ними у этой глыбы просматривались глаза, нос и рот, который беспрерывно шевелился, словно глыба жевала жвачку или произносила речи. Но на самом деле она сказала только это «чем, чем?», а Жорке и Савке стало страшно. Ворон, поняв их состояние, отважно каркнул и спикировал скале на макушку. У той сразу обнаружились руки, которыми она стала размахивать, пытаясь поймать птицу и прихлопнуть ее между ладонями, больше похожими на две огромные сковороды. Но юркий ворон клюнул дива в глаз, отчего тот тоненько протяжно взвыл и рухнул на землю.
Жорке, наконец, удалось разглядеть, какое у дива лицо. Оно было некрасивым, бесформенным – какой-то кусок теста, из которого кое-как вылеплены впадины и выпуклости: раскосые узкие глазки, длинный нос, но определеннее всего торчали большие мясистые уши без мочек. Жорке стало жаль завывающего от боли чужеземца, и он перестал бояться, вытащил из кармана тряпицу, которая служила ему и скатертью, и салфеткой и носовым платком, намочил ее водой из фляги и подошел к диву. Осторожно отодрал его огромную ладонь от глаза и приложил к нему свой мокрый и холодный компресс. Видимо, диву сразу стало легче, он перестал выть и с интересом глянул на пришельцев одним глазом.
– Чтобы не быть неблагодарным, я вас отпущу, – заявил он тоненьким голоском.
– Да мы ж не за тем пришли, – разочаровал его Савка. – Мы-то пришли посмотреть, что за чудо чудное появилось в наших лесах. – Диву, видно, стало лестно внимание местных жителей.
– Точно, – быстро согласился он, – вы здесь такого не видали.
– Ну, так показывай, – одобрил его заявление Савка.
– Чего? – удивился див.
– Чего? Чего? – Савке не понравилась непонятливость чародея. – Экий ты несообразительный. Чудеса показывай, что ты умеешь? – Див пожал плечами и задумался.
– Объясняю, – Савка уже начал терять терпение, – наш Змей Горыныч может из пасти огонь извергнуть, леший филином прикинуться и в болото заманить, баба Яга и того хуже – тебя в червяка превратить может, ворон, вон, – Савка ткнул пальцем в небо, – тебя в глаз клюнул, а ты что умеешь делать такого, чего никто не может.
– Дворец построить, – наконец, вспомнил див свои умения. – Тебя за тридевять земель перенести. Реку вспять повернуть. Лес повалить.
– Ага, стало быть, этот лесоповал – твоя работа. Не много у тебя чудес. С ними и я справиться смогу, ну не дворец, а избу точно построю. И перенестись куда-нибудь мне раз плюнуть, ежели лошадь резвую увести. А деревья валить – ума большого не надо. Это у нас любой мальчишка управится – с бензопилой-то. Вот гляди, что я умею. – Савка смахнул рукавом грязь с круглого старого пня, оставшегося от спиленного здесь когда-то гигантского дуба, вытащил набор дорожных стаканчиков, вставляющихся друг в друга, отсчитал три, а остальные сунул назад в свой необъятный карман, в котором носил все, что необходимо для его ремесла, даже уздечку мог впихнуть. Поставил стаканы вверх дном на пень:
– Вот гляди, под этот стаканчик я кладу фасолину, – пояснил он диву, – теперь буду их передвигать, а ты следи – угадаешь, где фасолина, их станет две. Будем две вращать – угадаешь, под какими они стаканчиками, станет три…Но если не угадаешь, фасолина исчезнет. Понятно? – Див кивнул головой.
– Только пусть он сначала, – сказал див неуверенно и ткнул толстым пальцем в Жорку.
Савка стал елозить стаканчиками по пню, Жорка внимательно следил за его махинациями, хотя это было неважно: конокрад все равно ловко и незаметно подложит фасолину под тот стаканчик, на который укажет мальчишка. Но Жорке самому было интересно угадывать. Див тоже с увлечением наблюдал за руками вора. Когда они замерли, див азартно заорал:
– Вот, вот, под этим! – и полез, было, проверять, но Савка больно шлепнул его по рукам и строго заметил:
– Не твоя очередь, – он хитро подмигнул Жорке. Тот понял и приподнял стаканчик, на который указывал див. – Ловко, – одобрил Савка, перевернул стаканчики, и все увидели, что под ними уже лежат две фасолины. Понятно, что Жорка «угадал» и в следующий раз, фасолин стало три.
– Я, я теперь! – нетерпеливо воскликнул див и отодвинул Жорку от пня.
Савка проделал привычную комбинацию руками и выжидательно уставился на дива. Тот протянул руку к одному стаканчику, потом передумал и заинтересовался другим, затем вернулся к прежнему.
– Ну, смелее, – подбодрил его конокрад, – корову, что ли, проигрываешь. – Див, наконец, решился и перевернул стаканчик – под ним лежала фасолина. На его бесформенном лице проявилась широкая, почти по-детски наивно-, радостная улыбка. Он стремительно смахнул все стаканчики и совершенно счастливый продемонстрировал две фасолины. Положив их на пень, сам накрыл стаканчиками и оживленно хлопнул Савку по плечу так, что тот аж присел и сморщился от боли. Теперь он не отводил неморгающих внимательных глаз от Савкиных рук. Но вора это не смущало – он знал свое ремесло.
Когда на пне оказались три фасолины, див был настолько счастлив, что Савка и Жорка испытали угрызения совести – они-то знали, что обманывают его, а он радуется, как ребенок.
– Эх, – вздохнул Савка, – кабы не Палаша в плену у бабы Яги, я бы этого не делал. Прости меня, Господи, что дуралея вокруг пальца обвожу. Видишь же, что не по своей воле. – А див, приплясывая вокруг пня, требовал повторения опытов.
– Чего захотел, – пожурил его Савка, – делать мне что ли нечего, как только с фасолинами возиться, силу свою напрасно тратить. Ты что-нибудь посущественнее поклади сюда на размножение. – Див непонимающе уставился на него.
– Ну что там у тебя есть, выворачивай карманы. – Див послушно пошарил у себя за пазухой и вытащил свои богатства – ничего существенного, кроме Палашиного камешка, который так и сверкул на солнце маленькой радугой.
– Во, во – вот это – угадаешь, три будет, – оживился Савка. Див не раздумывая, протянул ему перстень. – Ну, а если промажешь – исчезнет. – Но эти слова чужеземец пропустил мимо ушей, уже подсчитывая свои прибыли.
Савка ловко манипулировал руками, шепнув Жорке, чтобы тот готовился к бегству. Когда див, потеряв терпение, смахнул стаканчики, под ними ничего не было, а Савка и Жорка со всех ног мчались прочь. Ворон, громко и победоносно каркая, летел следом. Рассвирепевший див, было, бросился в погоню, но ворон вернулся, стал клевать его своим мощным клювом, норовя попасть в глаз, и не давал сосредоточиться на заклинаниях, которые бы помогли догнать похитителей. Когда, наконец, див взвился в воздух, пролетая над лесом, он никого не увидел – Савка и Жорка как сквозь землю провалились. Только где-то далеко впереди раздавались гортанные крики большой черной птицы.
ххх
Стоял теплый сентябрьский полдень. Николай, разнесший уже почти всю почту, наконец, добрался до последнего подворья Ковчега, принадлежащего Михаилу Седому. Прежде, чем спуститься в болотистую низменность, он приостановился на пригорке, подставил нежному солнечному лучу лицо и зажмурился, всем телом ощущая радость бытия. В воздухе уже чувствовалось легкое свежее дыхание ранней осени. «Чудесная пора, очей очарованье!» – пропел Николай строчку Пушкина и окинул взглядом пространство перед собой, готовый ликующим сердцем охватить весь прекрасный божеский мир. Он и сам не понимал, отчего сегодня у него такое приподнятое настроение, какое в последнее время его редко посещало. «Может, грядущие беды предчувствую. Вот и радуюсь напоследок…» – предположил он с присущим ему пессимизмом.
Ворота во двор Михаила Седого были распахнуты настежь, а сам хозяин сидел на лавочке с унылым взглядом, обращенным внутрь себя, где он, видимо, не находил ничего хорошего. Когда Николай окликнул его, Михаил вздрогнул и отвлекся от созерцания своего внутреннего мира.
– За скотину переживаешь? – с сочувствием спросил почтальон.
– Чего за нее теперь-то переживать, – вяло бросил Михаил. – Вся передохла, и нет проблем. Слушай, а у тебя так бывает, что видения нахлынут, как на яву. Кажется – вот точно все видел, а потом раз – и нет ничего. Куда делось?
– Нет, не бывает, – твердо отказался Николай, – это болезнь такая – шизофрения, называется. Когда кажется то, чего нет.
– Оно нельзя сказать, что совсем нет, – с сомнением произнес Михаил. – Шрам-то остался.
– Покажи, – заинтересовался почтальон.
– Да не у меня, у Фрола Генералова. – И Михаил рассказал о своем приключении в болотах, даже о шкуре своей бедной Фени не забыл помянуть.
– Да, – изумился Николай, присаживаясь на скамейку рядом с хозяином, – странные у нас дела творятся. Надо бы в скит этот сходить…к ночи. Как? Не забоишься?
– Страшновато, конечно, но хочется убедиться, что не схожу с ума, – признался Михаил. – Это-то, чать, пострашнее будет. – Договорились они, что в сумерках, пока еще путь видно, встретятся у березы, которая растет посреди болота, и вместе отправятся в скит, потому как Николай дороги туда не знает.
Когда Михаил и Николай добрались до места, уже стемнело, и на небесный склон, усыпанный мириадами светил, выкатилась, словно пастух среди овец, огромная круглая луна.
– Полнолуние, как раз для нечистой силы, – иронично заметил почтальон, заглядываясь на небо. Его спутник зябко поежился и пугливо осмотрелся по сторонам. Вокруг было все спокойно. Скит стоял посреди болота огромной черной кочкой, лишенной каких-либо признаков жизни.
– Никого не видать, – Михаил осторожно заглянул в темное окошко. – Рано, наверное. Старики сказывают, что всякая нечисть после полуночи объявляется. Придется ждать.
– До полуночи-то еще ого-го, – Николай при слабом свете луны с напряжением всматривался в циферблат больших карманных часов, – что ж, стоймя здесь торчать. Может быть, войдем пока? – неуверенно предложил он. Дверь скита натужно заскрипела проржавевшей единственной петлей и распахнулась. Мужики осторожно вошли и тихонько присели на одну из лавок, стоящую поближе к выходу, чтобы в случае чего успеть выскочить наружу. Ждали в полной тишине, сосредоточенно, чтобы не упустить момента, когда следует бежать.
Уставший Николай, весь день крутивший педали своего велосипеда, начал клевать носом. Вдруг Михаил толкнул его в бок. Почтальон открыл глаза и заметил, что в избе стало светлее. Откуда распространялось голубоватое свечение, мужики не стали разбираться, а сразу же рванули к выходу. Только двери на привычном месте не оказалось. Они на мгновение застыли в полной растерянности у голой сплошной стены, но быстро опомнились и повернули к окну. Но и оно куда-то исчезло.
– Во попали, – испуганно выдохнул Михаил. – Эти-то сейчас здесь будут, упыри.
– Спрятаться бы куда-нибудь, – оглядывая быстро светающее убежище древнего монаха, прошептал Николай и замер, пораженный. Скит совершенно преобразился – в нем не осталось ничего от убогой, полуразвалившейся хибары. Она стала вроде бы больше, сияла чистотой и роскошью убранства – это уже была просторная зала, с высокими потолками, позолоченными канделябрами, многочисленными пуфиками и диванчиками разных размеров из красного дерева, обитыми дорогими парчовыми и шелковыми тканями. На противоположной стене висел яркий, тканный золотом и серебром гобелен, на котором были изображены картины псовой охоты на львов. Потрясенный Николай, забыв об опасности, вертел головой во все стороны и не мог оторвать глаз от этой красоты. Такое он видел только в кино про жизнь французских королей.
Наконец, его взгляд остановился на гобелене. Сначала он с интересом разглядывал фигуры охотников, застывших в живописных позах, и морды собак, обезображенные оскалом яростного лая. Ему даже стало жаль льва, который, чуя свой конец, все же мужественно сопротивлялся, прижавшись задом к стволу раскидистого дерева и в напряженном ожидании высоко подняв мощную лапу. Одна из нападающих собак уже была обездвижена ударом его острых когтей.
Вдруг Николая прошибло потом – фигуры на гобелене изменили положение, повернув головы в его сторону, куда-то исчезли сапоги и вместо них из-под коротких штанин торчали козлиные копыта. Собаки тоже преобразились, обзаведясь рожками и крысиными хвостами. Только лев оставался настоящим.
Михаил подошел и приподнял край тяжелого гобелена, заглянув за него – он предполагал, что там должна быть какая-то дверь, ведь в прошлый раз главный появился именно оттуда, но никакого прохода не обнаружил.
– Ты вот сюда смотри, – ткнул пальцем в гобелен Николай. – Они меняются, они же живые.
Михаил стал всматриваться в изображения охотников, но ничего странного в них не заметил – висит себе картинка, и больше ничего. Николай с раздражением помотал головой:
– Я же только что видел, как они смотрят на меня, как будто сильно удивлены.
– Место, видать такое, – задумчиво произнес Михаил, – дурманящее, вот и мерещится всякое…
– А пропавшая дверь, а свет невесть откуда взявшийся, а эта роскошь…– он обернулся и широко развел руками, да так и застыл на месте – все куда-то исчезло, а вслед за тем померк свет, и скит погрузился в кромешную тьму. Чиркнув спичкой, Николай осветил убогое жилище и дверь с растянутой на ней шкурой бедной Фени.
– Да, – глубокомысленно промычал он сквозь крепко стиснутые от страха зубы. – Не знаешь, что и подумать. Давай-ка уносить ноги.– Мужики резво рванули в дверь и помчались к одинокой березе, не оглядываясь и не останавливаясь, будто под ними хлюпало не зыбкое болото, а простирался широкий накатанный тракт, и только возле нее перевели дух.
Дальше шли молча и сосредоточенно – в темноте того и гляди угодишь мимо кочки. У Михаилова двора приостановились, закурили, хотя Николай раньше не курил. О чем-то повздыхали, не решаясь обсуждать происшествие. Вдруг Михаил с яростью швырнул наземь недокуренную и до половины сигарету, придушил ее носком сапога и решительно заявил:
– Да что ж мы, не мужики, что ли. Каких-то козлов испугались. Завтра наберем досок, устроим настил поблизу, в кустарнике, я присмотрел еще в прошлый раз, затаимся там и поглядим, что за нечисть у нас завелась. – На том и порешили.
Следующим вечером они нагрузились коротко порезанными досками и отправились по знакомой тропе в болотах. Удобно устроились в густом ивовом кустарнике и стали ждать. Время тянулось, как водится в таких случаях, медленно. Солнце еле-еле ползло к верхнему краю леса, а потом долго висело на верхушках сосен. Когда оно, наконец, отправилось на покой, вокруг Михаила валялись десятки окурков.
– Две пачки искурил, – с досадой роясь в пустых карманах, процедил он сквозь зубы, чтобы никто не услышал его густого баса. – Когда же эта полночь наступит? И луна куда-то подевалась – ни черта не видать, – проворчал он, вглядываясь в циферблат часов, но так ничего и не различив на нем.
И тут окошко скита засветилось. Мужики приподнялись на своем настиле, тревожно всматриваясь в темноту вокруг, и короткими пробежками осторожно приблизились к нему, заглянули.
– Во, – прошептал Михаил, – тени маячат. И прошлый раз так было. Щас фигуры появятся, все на одно лицо. – Действительно, тени стали принимать четкие очертания, оживились и задвигались по комнате, которая теперь сильно отличалась от той, что они уже видели. Хотя гобелен и висел на своем месте, но картина, изображенная на нем, не имела ничего общего с прежней. Мужики толком не смогли ее разглядеть, только льва и собак там не было точно. Половину комнаты занимал широкий помост, устеленный персидскими коврами и мягкими подушками, сияющими яркими восточными узорами. Все это великолепие накрывал спускающийся сверху шатром тончайший, едва приметный в голубоватом свечении балдахин. Мужики не заметили, как под ним оказался, возлежа на одном боку и подперев голову согнутой в локте рукой, знакомый уже Николаю тот. Его подданные по очереди подходили к нему, падали на колени и целовали носки его башмаков, демонстрируя полное смирение и преданность.
Затем десятка два человекоподобных, так окрестил их Николай, не решаясь причислить к человеческому роду, притащили упирающегося великана, который, чтобы поместиться в комнате, должен был распластаться на полу. Великан, похожий на восточного дива, дрыгал ногами и руками так, что чуть не развалил стены, однако этого не произошло, потому что комната увеличилась в размерах.
– Ну, чудеса, – воскликнул Николай, забыв, что надо оставаться незамеченными. К его счастью, великан в этот момент взревел, только поэтому люди за окном не были услышаны. – Что за нечисть прибилась к нашему Ковчегу? – удивлялся почтальон, перейдя на шепот. – Чем это обернется для нас, и как с нею сладить?
– Ладно, потом обмозгуем, – отмахнулся Михаил от тревожных вопросов. – Ты смотри, что дале будет. Может, и поймем, чего они тут объявились.
Ничего особенного не произошло, а только див глянул на того и задрожал всем телом, совсем вжавшись в пол.
– Перстень принес? – вроде бы спокойно, не разжимая губ, произнес «главный упырь», как Михаил окрестил его, а и мужикам за окном стало страшно, что ж про дива говорить. Он отчаянно замотал головой, силясь что-то объяснить, но от ужаса и от незнания подходящего языка мычал нечто невразумительное. Главный потерял терпение и подал знак увести. Потом подозвал к себе одного из свиты и приказал: «Допытать и отправить туда, откуда я его вызволил – ни к чему не годным оказался».
– Вишь, – прокомментировал Михаил, – что за перстень такой? В прошлый раз он его от Фомы Генералова требовал. Теперь вот от этого чудища. Видать, нужен он ему крепко?
– Кажется, догадываюсь я, о каком перстеньке речь идет, – неуверенно промолвил Николай и коротко рассказал историю с Палашиным бриллиантом.
– Наверное, большая сила ему дадена, коли сам сатана им интересуется, – глубокомысленно рассудил Михаил.
– Как ты знаешь, что это сатана? – всполошился Николай.
– Не знаю, а почему-то на ум пришло.
– Не, – подумав, решил Николай, – у сатаны итак над нечистью полная власть, что тут может добавить какой-то перстенек. Это что-то другое. Понять бы, что.
Тут явился допросчик дива и скорбно сообщил, что перстня у него нет – завладели им два каких-то человека, обчистили восточного гостя в два счета и были таковы. Тот, под балдахином, нахмурился, все в ужасе пали ниц, а он тихо произнес (и попробовал бы его кто-нибудь не услышать):
– Перстень отыскать. Так и знайте: без него нам тут нечего делать. В нем заключена огромная охранительная сила, которая не позволяет нам установить свою власть над человеческим родом. – После этого наблюдатели глазом моргнуть не успели, как под балдахином никого не стало. Подданные поднялись с пола, попятились в сторону гобелена, сделались тенями и растворились в пространстве. Затем погас свет. И мир погрузился в реальность земной звездной ночи. Михаил с Николаем отпрянули от окна и обалдело огляделись – не верилось, что вся эта чертовщина им не привиделась, а случилась на самом деле.
– Во как. Человечеством им охота завладеть – не меньше, – наконец, с трудом выдавил из себя Михаил, собираясь с мыслями, – невероятно, и ведь никому не расскажешь. За сумасшедшего сочтут. Придется самим разбираться.
ххх
Фрол Генералов проснулся среди ночи весь в липком поту от нахлынувшего неизвестно почему ужаса. Может, и приснилось что такое, только он этого не мог вспомнить. Лежа с открытыми глазами, он пытался понять, что же его так напугало. В какой-то момент ему показалось, что за окном кто-то скребется. Он перевел взгляд туда и внутренне содрогнулся от ледяного озноба, волной пробежавшего по спине: на фоне темного стекла маячило белое лицо человека, глядящего прямо на него. Фрол вскочил и зажег свет. Лучшего он не мог придумать, ибо теперь весь обозначился, как на ладони. Взгляд нежданного гостя был спокоен, пронзителен и беспощаден. Генералов, сам того не желая, подошел к окну и распахнул его. Перед ним стоял «племянник» Прасковьи Степановны.
– Иди за мной, – приказал он.
Фрол покорно перелез через подоконник и поплелся за Мухоморовым «родственником». Тот шел уверенно, ровным шагом, не оглядываясь и не задерживаясь ни на минуту, будто перед ним дорогу кто настом выстелил. Фрол же то и дело спотыкался, проваливался в неожиданно возникающие на пути ямы и канавы, цеплялся за кочки и падал. Когда вошли в Чертов лес, то и вовсе худо стало. Рослые осины, казалось, перед «племянником» расступались, давая ему пройти, а в Генералова вцеплялись всеми своими колючками, до крови раздирая кожу на лице и руках. Хотя тело его не слушалось, а жило какой-то своей жизнью, подчиняясь неведомой силе, голова вполне сознавала происходящее. «Вот дурак, – клял себя Фрол, – так вляпаться. Жил себе спокойно, не сильно бедствовал, на харчи хватало, так позавидовал заможним родственникам – разбогатеть захотел. Вот и разбогател. Теперь сам над собой не волен. В такую кабалу влез. И перстень этот…чего бы не отдать, как обещал, так пожадничал, припрятал, сделал вид, что не понимаю, об чем речь… А они все знают… Куда только тащит меня этот гад. Хоть бы живу остаться. Эх, пропадаю ни за что, будут черти на мне в аду воду возить…»
Пока Фрол ворочал в своей непутевой голове эти тяжелые мысли, дорогу преградила невысокая гора. Генералов даже не подозревал о ее существовании, хотя здешние места знал хорошо – хаживал тут в поисках цветка черного папоротника, который, как людская молва разносит, указывает, где клад лежит. Клада Фрол не нашел, зато встретил Валериана, а тот и поспособствовал разбогатеть…
Племянник подал знак рукой остановиться и исчез в чреве горы. Фрол ждал не долго. Часть скалы неожиданно двинулась, отступила, открыв узкую щель, в которую Фрол протиснулся помимо своей воли. Скалы за спиной сомкнулись, и Генералов оказался в кромешной тьме. Ничего не видя, он все-таки ощущал, что рядом кто-то есть, и его охватил уже знакомый ужас. И не напрасно. Раздалось оглушительное хлопанье крыльев, как будто с места сорвались одновременно тысячи крылатых существ, и эта голодная стая с вожделением набросилась на жертву, вспарывая острыми клыками кожу и высасывая кровь. Фрол отчаянно замахал руками, отбиваясь от хищников, завертелся на месте. Но это мало помогало. Они облепили его с ног до головы, и везде, где не было одежды, изодранной в клочья колючими ольхами, он чувствовал прикосновение жадных сосущих ртов.
В отчаянии он бросился вниз лицом на землю, в какую-то вонючую жижу, прикрыл голову руками и замер, понимая, что ничем больше помочь себе не может. Боли он не испытывал, но головокружение было таким, что, казалось, переворачивало землю вверх тормашками, и ужас неизбежного падения в какую-то бесконечную бездну заставлял сердце быстро биться и подскакивать вверх.
Когда Фрол уже почти впал в беспамятство, откуда-то просочился синеватый свет, который постепенно набрал густоту и, наконец, озарил всю пещеру. Кто-то, разогнав хищных тварей, тряхнул его за плечи и поставил на ноги. Генералов очнулся, с усилием разлепил отекшие веки и огляделся: он увидел стены сырой пещеры, на которых висела вниз головой тьма тьмущая летучих мышей. Потом у него перед глазами проявилось лицо Валериана. Он, видимо, что-то говорил, потому что губы его шевелились, но Фрол не мог разобрать ни слова из-за сильного шума в ушах, а только понял, что нужно опять куда-то идти. Он так измучился, что уже ничего не боялся, а хотел лишь одного – скорей бы все закончилось.
Валериан привел его в другую пещеру, которая была более обжитой. В ней на всюду разбросанных шкурах хищных животных, прикрывающих сырые камни, возлежали какие-то твари, и похожие на людей, но и отличающиеся от них. На круглых головах, покрытых короткой серой шерстью, виднелись маленькие мышиные уши. Из-под верхней губы, торчали два острых клыка, руки напоминали людские, но соединялись с телом тонкими полупрозрачными перепонками. А ноги… ноги заканчивались козлиными копытами. Увидев эту компанию, Фрол сразу же пришел в себя и снова впал в паническое состояние, ожидая еще худшего испытания.
В дальнем углу пещеры, куда он почему-то не смел смотреть, раздалось повелительное:
– Подойди. – Валериан грубо подтолкнул Фрола в плечо так, что он чуть не упал. Генералов испуганно засеменил ногами, боясь споткнуться впопыхах, и жалким изваянием согбенного старика застыл перед тем, кого он не видел, но догадывался, кто это.
– Покажите, – голосом, полным безразличия к жертве, произнес некто из невидимого глазу пространства. Валериан подошел к Фролу и развернул у него перед глазами свиток. – Узнаешь свою роспись, писанную кровью? – строго спросил допросчик. Фрол в отчаянии кивнул головой и упал на колени.
– Пощади, – взмолился он, едва ворочая распухшим языком, – ну, нет его у меня. Глупость сотворил. – Тот насмешливо хмыкнул. – Да, пожадничал я, – признался Фрол, – слабость человеческая…
– За слабости платить надо, – равнодушно заметил тот. – Прощения тебе не будет. А расправу смягчу, ибо ты нам принес кое-какую пользу – к проложенной другими дороге добавил свою тропу. Теперь вот ; перед нами широкий тракт. И мы пойдем по нему с легкостью беспощадных и непобедимых… – Из темноты выскользнула бледная рука с длинными, заканчивающимися острыми ногтями в форме орлиных когтей пальцами и потянулась к Фролу. Он в безоглядном подобострастии схватил ее обеими руками и крепко прижался к ней окровавленными губами.
– Заклеймить его, – приказал тот. К Фролу подскочил один из ушастых, обличьем как две капли воды похожий на Валериана, и приложил к его левой руке раскаленное до бела железо. Запахло паленым мясом, и Фрол упал в обморок.
Когда он очнулся, то обнаружил себя в изодранной одежде на окраине Ковчега, а на левом плече у него красовался красными рубцами грубый шрам, сильно напоминающий мертвую голову с проступающими под ней двумя перекрещивающимися берцовыми костями. Рядом с ним стоял Валериан.
– Ну, иди, – сказал «племянник» Прасковьи Степановны, – знак этот у вас означает смерть, – он ткнул длинным ногтем указательного пальца в шрам, – а у нас принадлежность к нашему миру. Так что – не прощаюсь, Фролушка.
Как он исчез, Фрол не заметил. Его внимание привлек столб черного дыма, поднимающегося над тем местом, где должен был стоять дом Палашиных родителей. Забыв обо всем, Генералов помчался по улицам села. Страшная догадка подстегивала его и придавала силы. Предчувствия не обманули его. Возле пожарища он увидел Матрену, сидящую на каком-то гигантском узле со спасенным тряпьем, безудержно рыдающую и громко причитающую:
– Вот горюшко! Только-только жить стали по-человечески, так все сразу прахом пошло, в золу превратилось. И за какие грехи наказание такое! Ой, люди, помогите последнее спасти! – Она, широко раскинув руки, обращалась к миру… Несколько женщин пытались ее утешить, а мужики, выстроившись в цепочку от колодца до забора, насколько близко позволял подойти огонь, передавали друг другу ведра с водой и поливали пламя. Да где там. Спасти, почитай, ничего не удалось. Все подворье сгорело. Хорошо хоть скотину вывели да сами уцелели. Грязные, мокрые, несчастные, возвращались Генераловы в свою старую убогую избу. Сурово им вслед смотрело село, без сочувствия. «Это им Палашины слезы отлились», – шептались односельчане.
А под утро новая беда свалилась на Фрола и его домочадцев. Ни с того ни с сего, когда ковчеговцы досматривали последние сны, заполыхал и маслобойный заводишко. Никто и не видал, как он сгорел и кто к тому руки приложил – проснулись, а над селом висит огромное облако гари и пепла. Ох и голосила Матрена. Не слыхивали здесь даже на похоронах, что б так баба убивалась. Тут уж самые ледяные сердца растопились, и потянулись к дому Генераловых люди с припасами и утешением: кто мешок картошки приволочет, кто головку домашнего сычужного сыра, кто ведерко моченой клюквы, кто подушку, сделанную из отборного гусиного пуха, кто одеяло стеганое…Матрена принимала все эти знаки людской доброты и вроде бы отходила душой.
А Фрол, сидел на завалинке старой, еще дедом ставленной избы, уставя взгляд в одну точку, и ничего вокруг не замечал. «Ох, кабы умом не тронулся с горя-то, – шептались сердобольные старухи, – мужики народ хлипкий, беду трудно переносят. Или еще хуже – запьет. Ты уж присматривай за ним, Матрена, не ровен час – руки на себя наложит». То ли в воду глядели, то ли накаркали. Только ночью Фрол впотьмах выскользнул на улицу и с тех пор в селе не появлялся.
Одни говорили – утонул в болотах, другие уверяли, будто встречали в лесах странного, обросшего щетиной сумасшедшего человека, как обезьяна скачущего по деревьям, очень напоминающего Фрола. Пытались даже его отловить, сети расставляли, ловушки хитроумные, но он умело от них уворачивался – не дурак, значит. Ну и оставили сельчане его в покое – пусть живет, как знает. Некоторые даже еду в лес носили – подкармливали.
Матрена тоже как-то с охотниками увязалась – мучила ее неопределенность, хотелось самой убедиться, что лесной человек – не ее муж. А вдруг, надеялась она, все-таки он, пусть хоть какой – лишь бы живой. Полдня просидела она со своими спутниками в засаде у того места, где люди его чаще всего встречали. Наконец, среди тишины раздался треск сухих веток, и появилось обросшее с ног до головы плотным волосяным покровом человекоподобное существо. Никак в нем нельзя было узнать Фрола. Но вот оно повернулось в профиль, знакомо глянуло исподлобья, и Матрена, сорвавшись с места, взвыла отчаянно и жалобно: «Фролушка, вернись, все сердце об тебе изболелось. Или не признаешь меня? Это ж я, жена твоя». Существо остановилось, обернулось, издало протяжный стон и, двинулось, было, навстречу Матрене, но вдруг замерло, а потом одним резвым прыжком скрылось в чаще леса.
ххх
– Ну, вот и Чертов лес, – обреченно произнесла Варвара, зная, что придется войти в него и другого пути нет. Уже полдня женщины бредут по тайге, куда глаза глядят. Сначала-то все к дедовой избе возвращались. А потом Авдотья смекнула, как перехитрить лешего, водящего их по кругу. Велела всем одежду на изнанку вывернуть. Обувку с левой ноги надеть на правую, а с правой на левую. И закричала, что есть силы:
– Овечья морда, овечья шерсть! – Кто-то невидимый с досадой воскликнул:
– А-а-а! Догадалась! – разозлился, устроил бурю, повалил у них на пути несколько деревьев и затих.
– Отстал, вроде, – прокомментировала Авдотья, – силенок не хватило с нами совладать. Но, признаться, и я подустала. Присядем-ка, отдохнем…
Путницы повалились на подстилку из мха, покрывшую землю под высокой сосной, и некоторое время молчали. Отдышавшись, любопытная Татьяна приступила к расспросам.
– А что, Авдотья, в том письме, которое тебе дед оставил? Ты молчишь, ничего не говоришь, а он велел тебя слушаться. – Она внимательно глянула Авдотье в глаза, но под ее суровым взглядом быстро отвернулась.
– Да, – поддержала ее Варвара, – хотелось бы знать, что делать будем.
– Всего сказать не могу, – спокойно ответила Авдотья. – Только путь у нас с вами впереди трудный и опасный. С силами придется совладать нездешними, но главное – незримыми. Действуют они тайно и коварно. А все потому, что некоторые наши ковчеговцы стали нарушать древнее соглашение между местными племенами и духами этой земли о разделе пространства, в незапамятные времена добытое кровью и жертвоприношениями. Это неписаное соглашение дало им возможность мирно существовать, не вмешиваясь в дела друг друга: добрые ; людям, темные ; духам. С тех пор, как потянулся сюда народ пришлый, в основном, с заковыристым прошлым, и основал Ковчег, заинтересовалась им нечисть потусторонняя. Притягивали ее вибрации всяких поганых человеческих замыслов и деяний. Стала подбираться к запретным границам. Тогда-то дед твой, Татьяна, и купил здесь заимку, сруб поставил, силу свою и знание великое применил к тому, чтобы заслон крепить. Оттого и умер рано – жизненную энергию быстро растратил. С тех пор и пошло у нас в округе – все не как у людей.
– А ты любила его? – вдруг ни с того ни с сего брякнула Татьяна и сама смутилась от прямолинейности своего вопроса. Авдотья сразу помрачнела, долго молчала, потом неохотно промолвила:
– Проницательная ты девка. Ишь, чего заметила. Да, любила. Даже замуж за него собиралась. А как признался он, что колдун, отказалась от него. Душу свою губить не захотела.
– Ладно вам – прошлое поминать, – упрекнула своих спутниц Варвара, – о другом думать надобно. Говори, Авдотья, что делать станем. Что там дед Татьянин тебе отписал.
– А то и отписал, что молчать я должна, слова не вымолвить, чтобы нечисть нездешняя его не уловила, замыслов наших не разгадала, а вам слушаться меня во всем. И еще – никто нам не поможет, самим придется думать, как Палашу вызволять и как дом свой от беды оберечь. Если ничего не бояться и себя не жалеть, справимся. Что ж, пошли… – Женщины тяжело поднялись с земли и обреченно перешагнули границу Чертова леса, не зная, что их ждет впереди, но подозревая, что трудности случатся великие.
Рослые осины будто только того и ждали – потянули свои колючие ветви к маленьким человеческим фигурам, чтобы утолить свою ненасытную жажду крови.
– Ишь, вампиры, – изумилась Варвара, – спасения от них нет. Так и рвут кожу.
– Мне этот лес таким и пригрезился, – тревожно промолвила Татьяна. – Нам здесь не пройти. Они нас высмокчут, как паук муху.
– Ну-ка, Татьяна, – спокойно сказала Авдотья, – давай-ка дедов шар. Огнем проложим себе дорогу. – Татьяна вытащила из холщовой сумки, найденной в дедовом подполье, небольшую свинцовую коробку, которая служила экраном, не позволяющим излучениям человеческого тела запустить реакцию нагревания и свечения шара. Женщины по очереди подержали его в руках, а когда он достаточно нагрелся, Варвара, как самая сильная, швырнула его далеко вперед. Шар катился и воспламенял по дороге сухую траву. Его движение задало направление постепенно разгорающемуся пожару. Он набирал скорость и, наконец, с треском и воем помчался вперед, выжигая в лесу широкую просеку.
– Вы только посмотрите, – Варвара показывала рукой на ближайшую обожженную огнем, но уцелевшую осину, – она словно животина какая. У нее по стволу кровь течет.
– Страшно, – поежилась Татьяна, – и жалко. Ей, наверное, больно.
– Угу, – насмешливо заметила Варвара, – пожалел волк овцу и съел. Тут уж кто кого – не на жизнь, а на смерть. Выкинь из сердца жалость к ним.
– Вот этого как раз не надо, – сурово вмешалась в разговор Авдотья, – плохие советы даешь, Варвара. Жалость воину не помеха, она его справедливым делает и милосердным к побежденным.
– Ты людей имеешь в виду, а я нечисть всякую, на которую насмотрелась в своих лесных снах, – возразила Варвара, – никакого милосердия я к ним не испытываю…я их опасаюсь. Сгинули бы – и хорошо.
Авдотья спорить не стала – у всякого свое мнение имеется. Коли ему его изменить приспичит, то жизнь сама так повернется, что прямо наоборот думать станешь. Вот и неча зря горшки бить.
– Теперь в оба глядите, – перевела она разговор на другое, – встреча нежданная нас ждет. Опасный кто-то на пути появится. Надо постараться силе его воспротивиться.
– Это тебе дед предсказал? – живо поинтересовалась Татьяна.
– Он, – не стала отнекиваться Авдотья, – только не все ему открылось. Не знает он, чем дело завершится, и потому тревожится. Умоляет быть внимательными и осторожными.
Идти по выгоревшему лесу тоже было не просто. Запах дыма забивал легкие и вызывал удушливый натужный кашель. Всюду попадались недогоревшие пни, поваленные стволы деревьев, через которые надо было перелезать. Вскоре путницы, с ног до головы усыпанные черной сажей, стали похожими на трех белозубых негритосов. А тут еще невесть откуда взялся сильный ветер и погнал огонь в обратную сторону, который принялся подбирать то, что не успел поглотить в первый раз. Пришлось спасаться бегством. Варвара первой добежала до небольшого болотца, заросшего тиной, не раздумывая, плюхнулась в него и воскликнула:
– О! Я здесь уже бывала. В одном своем сне сидела в таком болоте вместе с лягушками. Сны-то сбываются.
– Не могу я, – взмолилась Татьяна, – не могу я в него лезть. Здесь так гадко.
– Лезь, или пропадешь, – приказала Авдотья, погружаясь в холодную жижу до подбородка. Татьяна, с трудом пересиливая себя, последовала за ней.
Когда огонь проскочил мимо, женщины вылезли на берег, дрожа от холода.
– Надо найти лужицу почище и простирнуть одежу, – скомандовала Авдотья. – Вот хорошо, – одобрила она, выкручивая юбку, кофтенку и порыжевшее от желтой болотной воды бельишко, – теперь пойдем сушиться к пожарищу. Заодно и обогреемся.
Не успели они пристроиться возле толстого ствола догорающей осины, как позади них раздался топот бегущих ног и кто-то с одышкой, едва выговаривая слова, удивленно произнес:
– Вот те на…и вы тут? – Женщины обернулись и увидели Савку с Жоркой, ведущих на поводу лошадь. Встреть они их немного раньше, то очень бы обрадовались, но сейчас мужики поспели не вовремя. Авдотья шикнула на них, чтобы не подходили, и велела обождать поодаль, за уцелевшим кустом бузины, пока их не позовут.
– Ты говорила, что встреча будет опасная… а вон как вышло, – с облегчением заметила Татьяна, – теперь почему-то не так страшно.
– Погоди радоваться, – остановила ее Варвара, – неизвестно, что еще впереди станется.– Авдотья промолчала, но ее печальные глаза заставили всех притихнуть.
Дальше шли впятером, молча и напряженно вглядываясь в открывающийся путь. Дедов вечный огонь куда-то пропал. Искали его, искали, но так и не нашли. Ворон тоже оставил Савку с Жоркой. Видать, улетел, спасаясь от пожара. Обгоревшие остовы деревьев выглядели зловещими, будто собирали силы, чтобы отомстить за свою гибель. Лица у путников постепенно становились все мрачнее и мрачнее, видно было, что каждый шаг дается им с невероятными усилиями, которые они прилагали, чтобы обуздать свою тревогу.
– Да, – вдруг спохватился Савка, – мы ж, Варвара, твой перстень добыли. – Он распахнул рубаху и снял с шеи серебряную цепочку с крестиком, на которую подцепил и перстень, чтобы не потерять невзначай. – Вот, держи.
– А откуда ты знаешь, что он мой? – удивилась Варвара.
– Да-к, баба Яга сказала. Она же нас с Жоркой послала его у дива заморского украсть, чтоб, значит, Палаша ей его подарила, – пояснил Савка.
– Значит, ты видел Палашу, – разволновалась Варвара, – как ей у бабы Яги приходится?
; Страшновато, конечно, ; вздохнул Савка, ; кто знает, чего от этой зловредной старухи ожидать. Покаместь не обижает.
; Не волнуйтесь, тетя Варя. Ничего она Палаше не сделает, ; уверенно заявил Жорка, ; ей ведь надо перстень в даренье получить. Пока он у вас, Палаше ничего не грозит.
; Будем надеяться, ; вздохнула Варвара, повертела в руках перстенек, не зная, куда его припрятать, да и надела на палец, чтоб на виду был, под присмотром, нельзя потерять ; в нем Палашино избавление.
Вдруг лошадь, которую вел под уздцы Савка, заволновалась, захрипела, вздыбилась и тревожно заржала, затем рванула удила, вырвалась из Савкиных рук и стремительным галопом помчалась прочь. Савка, было, устремился за ней, но где там ; только треск ломаемых веток еще некоторое время доносился из глубины таежной чащобы. Путники насторожились – недобрый знак, когда лошадь так пугается и не слушается хозяина.
– Черта, что ли, почувствовала? – оправдывался Савка, сконфуженный тем, что не смог совладать с кобылой. И тут перед ними, как из-под земли, вырос Мухоморов «родственник». Татьяна ахнула от неожиданности и отступила за Савкино плечо. Валериан сразу заметил блеснувший на пальце Варвары перстень, и на его невыразительном лице впервые отразилось сильное впечатление – в его глазах загорелся алчный огонек всепоглащающего интереса. Он не мог отвести взгляда от Варвариной руки. Затем его собственная рука поднялась вверх, к Варвариному лицу, длинные тонкие пальцы коснулись ее лба, и путники ахнуть не успели, как Варвара сама сняла перстень с пальца, протянула его Валериану, а тот молча положил его за щеку и исчез так же мгновенно, как и появился.
– Что ты сделала! – воскликнула Татьяна. – Ты сама…поверить не могу. – Она бросилась к Варваре и стала ее тормошить за плечи. Но та стояла столбом, как не живая, только по щекам ее текли неудержимые слезы.
– Что-то с нею плохо, – озадаченно прошептала Татьяна. Авдотья подошла.
– Очнись! – приказала она непреклонным тоном и стукнула Варвару по лбу сложенными в щепоть пальцами. Та помотала головой, и взгляд ее стал осмысленным. Медленно, как будто чего-то опасаясь, Варвара поднесла руку к глазам. В первый момент она не поверила, что перстня на пальце нет, подумала, что ошиблась, и глянула на другую руку. Когда до ее сознания дошел весь ужас происшедшего, она опустилась на землю, прижала ладони к лицу и, раскачиваясь из стороны в сторону, громко разрыдалась. Ее спутники молча стояли рядом, не зная, что теперь делать.
ххх
С тех пор, как Савка с Жоркой отправились добывать перстень у заморского дива, на сердце у бабы Яги было не спокойно. Она ни на чем не могла сосредоточиться. За одно дело примется, бросит, возьмется за другое и снова не может довести до конца. Тут она не выдержала, принялась за ворожбу.
– Надо посмотреть, что в нашем лесе делается, – сказала она Палаше. – Редко в мир заглядываю, стара стала – силы берегу. Да и надобности в том не было. А ноне что-то тревожно. Нюхом беду чую. Кабы не случилось чего с нашими посланниками. – Она достала шесть восковых свечей, поставила кружком на столе перед большим зеркалом, зажгла, водрузила меж ними хрустальное блюдо с ключевой водой и принялась водить над ним руками, приговаривая: «Мгла вековечная расступись. Тайна желания проявись. То, что исполнилось, покажись». Вода в блюде оставалась спокойной, а вот ее отражение в зеркале заколебалось, на него набежала тень, она выползла за пределы блюда и сложилась в живую, движущуюся черно-белую картину. На ней Савка кладет под один из стаканчиков ярко сверкнувший на солнце перстень. Затем баба Яга видит его и Жорку верхом на коне, а ворон клюет дива в глаз, не давая ему отправиться в погоню. Вот див растерянно носится под облаками, пытаясь разглядеть в лесу своих обидчиков, но никого не может обнаружить. На этой картинке сила бабы Яги, видимо, слабеет, зеркало светлеет, а изображение в нем исчезает.
– Что ж, – делает вывод баба Яга, – вроде, все хорошо получилось. Не зря я надеялась на конокрада. Ловкий человек. Но на сердце отчего-то не полегчало, – вздыхает она. – Давай-ка, чайку попьем с вареньями. Ставь чайник на печку, – приказывает она Палаше, – время быстрее пролетит.
Палаша зачерпывает воду из дубового ведерка, ставит на раскаленную плиту чайник и жалобно просит:
– Отпустила бы ты меня, бабушка. Перстень тот ты и так забери, когда Савка его принесет. Он мне не нужен.
– Дура девка, – сердито произносит баба Яга. – Перстень тот твой и только при тебе силу свою проявить сможет, чтобы от всех бед оберегать и темной власти противостоять.
– А это какая власть? – спросила Палаша.
– Как вы нас зовете – нечисть лесная? Пусть так. Над нечистью лесной вознесешься… коли удержишь его. Но я тебя не боюсь. Ты на зло не способная. И делить нам нечего. Тут с другим кем сразиться придется. Повадились некоторые из заоблачных миров и все наше прихватить хотят. Так обложили, что сунуться куда из избы не безопасно. Крови нашей жаждут. Вон – на осинах шипы вырастили. Так что и не проси – не отпущу. – Она громко втянула в себя горячий чай из большой глиняной чашки, схватилась за горло, вскочила и зачерпнула из бочонка холодной воды, поспешно глотнула, чтобы остудить обожженное небо. – Все сегодня не так, – в сердцах проворчала баба Яга. – Выгляни-ка в окошко – никик ворон кличет.
Действительно, ворон сидел на земле, совершенно обессиленный. Его перья были опалены огнем, и он еле дышал. Палаша выскочила за дверь, поспешно спрыгнула с крыльца, минуя ступеньки, и бережно взяла на руки обгоревшую птицу. Когда она внесла ворона в дом и положила на лавку, баба Яга еще больше расстроилась.
– Беда не за горами, – медленно произнесла она, – ну рассказывай. – Ворон что-то тихо, совершая усилие над собой, каркнул, и баба Яга совсем понурила голову. Она долго молча сидела на лавке рядом с птицей, устремив взгляд в одну точку на полу и безжизненно уронив руки на колени.
– Так, – наконец, решительно произнесла она, – неча даром горевать, надо делу помогать. Сначала мы тебя полечим. – Она вытащила из темного угла, где был свален в кучу всякий хлам, старый, видавший виды ушат, плеснула в него горячей воды из чайника, добавила туда каких-то настоев из глиняных горшочков, порошков и высушеных в тени на сквозняке лечебных трав. Все это тщательно перемешала деревянной ложкой и прикрыла чистым льняным платком. Подождала некоторое время, пока вода приостынет, и сунула в нее ворона. Птица покорно лежала в кадушке, вытянув шею, чтобы не захлебнуться. Затем старуха закутала ворона в красную тряпицу, что-то пошептала над ним и удовлетворенно заметила:
– Вот, раны мы твои затянули, силы красный цвет даст, ну а перья природа отрастит – летать недельку не сможешь, потому хищников стерегись. Из дома не ходи. Пока на печи твое место. Теперь кой-чего потруднее предстоит. Я не надолго отлучусь. А ты, Палаша, за порог ни ногой. Отныне на тебя охота пойдет.
С этими непонятными для девочки словами баба Яга вышла из избы, повернулась, сделала рукою знак, будто замок на дверь повесила, а про окошко-то и забыла. Палаша, хотя и знала, что пути домой из этого леса не найти, распахнула ставенки и вылезла наружу. Ворон что-то крикнул ей вслед предупреждающее, но она не поняла, стремглав бросилась бежать, куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого места. Сама не заметила, как оказалась в Чертовом лесу.
Никогда раньше она здесь не бывала, поэтому не знала крутого нрава местных осин. И то, что они не пускали в ход свои шипы, ее не насторожило. Она легко бежала между рослыми деревьями, будто ей кто дорожку прокладывал, и скоро остановилась возле невысокой, лишенной всякой растительности, каменистой горы. Скалы расступились. Перед Палашей открылся широкий проем, который изнутри светился голубоватым сиянием. Он и пугал девочку, и возбуждал ее любопытство. Она в нерешительности призадумалась. Гора ждала, а затем оттуда, из ее светящегося чрева, полилась тихая мелодия. Она очаровала Палашу, все ее существо устремилось туда, где так нежно и призывно пела флейта. Девочка шагнула вперед, а скалы сомкнулись позади нее. Но она не встревожилась, потому что в мягком тонком звучании не чувствовалось никакой угрозы.
Пещера скорее напоминала огромный зал, с потолка которого свисали полупрозрачные канделябры, созданные природой из богатых оттенками кристаллов кварца. В них отражался огонь множества горящих факелов. Колеблющееся пламя преломлялось в кристаллах и отбрасывало на стены пещеры разноцветные тени. Здесь царил праздник, карнавал. Обитатели пещеры в ярких нарядах и в масках на бледных лицах, с бокалами красного вина в руках стояли вокруг музыканта, облаченного в шелковый алый плащ и берет с белоснежным страусовым пером. Он самозабвенно играл на флейте, в порыве вдохновения закрыв глаза и полностью отдавшись переживаниям, рождающим мелодию. Одна его нога, обтянутая золотистой кожей высокого ботфорта, была согнута в колене и попирала синее бархатное ложе невысокой банкетки. Палаше стало жаль красивую банкетку, на которую так бесцеремонно поставлен грязный сапог. Но тут она глянула на лицо флейтиста, полуприкрытое черной маской, и оно показалось ей прекрасным.
Наконец все заметили Палашу и повернули к ней свои таинственные лица. Сквозь разрезы причудливых масок, изображающих морды хищных животных, на нее глянули одинаково холодные глаза. Ей вдруг стало страшно под этими взглядами. Она вся съежилась и отступила туда, где недавно был вход.
– Какая очаровательная гостья, – ласково произнес музыкант. Прервав игру, он подошел к девочке, взял ее за руку и вывел в центр круга, туда, где только что стоял сам с флейтой в руках. – Поприветствуем ее, – предложил он и пару раз хлопнул в ладони. Все присутствующие на балу заапладировали. Но гром аплодисментов показался Палаше неожиданным и угрожающим. Она отшатнулась и инстинктивно прикрыла голову рукой. Ее испуг развеселил окружающих. Они просто покатывались со смеху, не в состоянии остановиться. Флейтист же, напротив, сердито сдвинул брови, метнул искрометный взгляд и твердо приказал:
– Молчать. – Мгновенно воцарилась полная тишина. Даже стало слышно, как капельки воды, оседающие на своде пещеры из влажного воздуха, падая, мерно ударяются о камни внизу. – Ты видишь – мы рады тебе, проходи, будешь желанной гостьей. – Он сделал знак рукой, и один из прислужников пододвинул бархатную банкетку поближе к креслу, которое больше было похоже на трон, отлитый из чистого золота. Флейтист величественно водрузился на него и пригласил Палашу сесть рядом на банкетку. Заиграла тихая струнная музыка, фигуры задвигались в медленном причудливом танце. Бал продолжался.
Постепенно музыкальный темп ускорялся, еще совсем недавно энергичные звуки скрипки, нежное пение виолончели становились все тише, незаметнее, а в общий хор инструментов сначала вторглись гортанные перепевы гитары, а затем все подавил ритмичный барабанный бой. Танцующие приостановились как бы в недоумении и вдруг пустились в необузданный, неудержимый пляс. Их тела словно разладились: руки, ноги, голова, туловище совершали самостоятельные движения. Они казались куклами, которых дергали за веревочку сразу несколько кукловодов, не сумевших договориться между собою. Палаша в тревоге глянула на флейтиста и заметила на его лице мимолетную улыбку крайнего возбуждения. Он сам был готов включиться в этот дикий танец и едва сдерживал себя. Он впился глазами в судорожно дергающиеся тела, переполняясь энергией болезненного движения. Наконец, не выдержал, сорвался со своего трона и пустился в пляс. Вот тут Палаша по настоящему испугалась, вскочила и бросилась бежать куда-то в глубь пещеры.
Девочка неслась, не разбирая дороги. Свет факелов становился все слабее. Когда наступила полная темнота, Палаша остановилась. Куда идти? Ничего не видно. Она села на камень, оказавшийся рядом и попыталась унять нервную дрожь. Оттуда, где она только что была, появилась фигура, освещенная огнем факела. Она двигалась, не спеша и уверенно. У Палаши не было больше сил бежать, поэтому она осталась на своем камне: будь что будет. Фигура оказалась флейтистом.
– Пойдем, – ласково сказал он. – Я тебе что-то покажу такое, отчего ты перестанешь нас бояться. – Палаша поднялась и покорно побрела за музыкантом. Шли они недолго. За первым же поворотом в горе оказалась еще одна пещера, довольно светлая, потому что в ее своде сияла огромная дыра, сквозь которую просматривалось небо. Флейтист поставил факел между камнями и выволок из темного угла несколько небольших сундуков.
– Смотри, какое богатство, – он поднимал крышки одну за другой, и в солнечном свете вспыхивали разноцветными огнями перстни, браслеты, ожерелья с дорогими драгоценными камнями. Вперемежку с ними лежали старинные золотые монеты, какие-то статуэтки, подсвечники, серебряные кувшины, украшенные изумрудами, празднично сверкнула усыпанная бриллиантами и жемчугами диадема. В глазах флейтиста загорались алчные огни, когда он брал в руки ту или иную вещь. Он даже не заметил, что на Палашу это богатство не произвело никакого впечатления, поэтому продолжал искушать ее. – Все твое будет… за какую-то малость, – тут в его руке оказался Варварин бриллиант, – подари мне это. – Он протянул раскрытую ладонь к Палашиному лицу. Увидев материн перстень, Палаша встрепенулась, молниеносно схватила его и надела на палец, крепко сжав ладонь в кулак.
– Ни за что! – решительно крикнула она. – Ни за что! Слышишь?
– Слышу, – миролюбиво согласился флейтист. – Что ж, посиди здесь, подумай. Куда ж тебе деться. Поголодаешь – за корку черного хлеба подаришь. Имей ввиду – ты сама виновата: от такого выгодного обмена отказалась.
ххх
Ковчеговские мужики третьи сутки прочесывали тайгу в поисках пропавшей Татьяны. Уже до Чертова леса добрались, а следов никаких не обнаружили. У запретной черты остановились в сомнениях, идти дальше или нет.
– Нельзя нарушать закон предков, – говорили одни. – Беда большая будет. – Они и сами не могли объяснить, чего опасались и во что верили: абы чего не вышло и весь сказ, уперлись и ни в какую – не пойдем, мол, за черту.
– Выйдет али не выйдет, бабушка надвое сказала, – возражали другие, – а девку теперь спасать надобно.
– Тот ли станет себя мужиком почитать, кто за бабу не заступится, – выдвинул последний аргумент Михаил Седой, но ему мало кто внял.
Прохор слушал-слушал эти разговоры, плюнул в сердцах и шагнул. За ним последовали отец Татьяны Кузьма Воробьев, почтальон Николай и Михаил. Не то чтоб совсем ничего не боялись, а только Татьяну жалели.
Вот тут-то осины, словно обрадовавшись нечаянной поживе, вполне проявили свой крутой норов. Они устремлялись своими колючими ветвями навстречу путникам, вцеплялись в одежду и рвали ее в клочья, стремясь добраться до кожи. Такого мужики не ожидали.
– Ничего себе, – потрясенно выдохнул Михаил, – тянутся, как живые.
– Сбесились они, что ли? – изумился и Прохор.
– Придется по-пластунски меж корнями пробираться, – решил Кузьма Воробьев, опускаясь на землю, – ничего, выдюжим, и не такое переживали. – Кузьма две войны отвоевал, всякого навидался.
; Зачем же так героически, ; услышали они насмешливые слова у себя за спиной и дружно обернулись. Позади них с охотничьим ружьем за спиной стоял человек, кого-то смутно напоминающий.
; Знакомы, аль нет? ; осторожно поинтересовался Прохор.
; Что ж родственника не признаешь? ; с укоризной в голосе промолвил охотник. ; Мамани вашей племянник Валериан Чертков. ; И он, как бы козырнув, резким движением поднес ладонь к виску.
; А, ; припомнил Прохор, ; на Яровухе у меня видались. Там еще какой-то скандал получился меж вами и Малашкой Федосеевой.
; Копыта она у него углядела, ; уточнил отец Татьяны Кузьма Воробьев.
; Взбалмошная баба, ; отмахнулся Валериан, ; пустое. Заблудились, что ли? ; перевел он разговор на другую тему.
;Да нет, ; с подозрением глянув на Валериана, ответил Михаил, ; чего нам блудить-то, мы здесь свои, и места эти наши. А вот вы кто такие? ; Он почему-то назвал Генералова «племянника» во множественном числе, озадачив тем своих спутников. И вдруг Николай смекнул, что он имел ввиду тех, на болоте, всех на одно лицо, сильно смахивающее на физиономию Валериана.
; А и впрямь, ; тревожно уточнил он, ; мы здешних мужиков всех на перечет знаем, ; а вот вы неведомо откуда взялись…
; Да еще в родственники набивается, ; зло добавил ко всему сказанному Прохор и с совершенно ясными намерениями подступил к Валериану почти вплотную, крепко сжав кулаки. ; Ну-ка, отвечай, зачем явился? Не то правду из тебя оглоблей выйму. ; В этот момент, никто даже не успел заметить, как, в его руках оказалась вывороченная с корнем молодая осинка. Валериан растерянно отступил и замахал руками, прикрываясь ими, будто ему уже влепили хорошую подзатрещину.
; Вы что, мужики! ; воскликнул он. От испуга его голос сорвался на щенячий визг. ; Я ж помочь хотел…
; Знаем мы твою помощь на этой-то стороне леса. Добрые люди сюда не хаживают, ; рассудительно заметил Николай.
; Говори, кто такой, а то пришибу, ; гневно настаивал на своем Прохор, размахивая над головой Валериана дубиной, с корней которой за шиворот и в глаза «племянника» сыпалась сырая земля. Он не выдержал натиска и обратился в бегство. Мужики, не сговариваясь, дружно рванули за ним, и в азарте погони не заметили, как отчего-то присмирели осины и больше не цеплялись своими, не понятно как приобретенными колючками за их одежду.
; Ишь, как улепетывает, ; с одышкой произнес Михаил Седой, ; знать, дурное что за ним и впрямь имеется.
; Заметьте, мужики, ; выдохнул Кузьма, ; дистанция меж нами не сокращается… нам его не догнать. У меня уже грудь разрывается. А он летит, едва земли касаясь.
; Да, все… на черта он нам нужен, ; Михаил остановился, согнулся пополам и, схватясь за сердце, тяжело запыхтел, шумно втягивая ртом воздух. ; Мы ж сюда… за другим шли…
; Ладно, неча зря терять силы, ; решил и Прохор, ; пойдем своей дорогой…
; Только какой? ; с сомнением заметил Николай. ; Лес-то на все четыре стороны раскинулся? Где искать Татьяну?
; Надо бы сначала одно местечко проверить, ; предложил Кузьма, ; здесь неподалеку заимка имеется. Мой отец там охотничий сруб поставил. Татьяне о нем ведомо… Куда ей еще в лесу-то податься.
Вдруг глаза Николая расширились, в них мелькнуло недоумение, а рука взлетела кверху, указывая на что-то страннное за спиной у мужиков. Они дружно обернулись: между деревьями стояло обросшее шерстью с ног до головы человекоподобное существо, смахивающее на огромную обезьяну, и гигантской лапой манило их к себе.
; Ага, ; полуиспуганно прошептал Кузьма, ; так мы к тебе и пожаловали на обед. Вот, ; и он показал обезьяне кукиш, одновременно готовясь к бегству, если существо вдруг разозлится. Но оно проявляло все признаки миролюбия и не трогалось с места.
; Чего хочет ; не понять, ; заметил Михаил. ; А и подходить близко боязно. Такому свернуть башку человеку ; раз плюнуть.
; А не кажется ли вам, мужики, что в той фигуре есть что-то знакомое? ; с оттенком сомнения или сожаления в голосе произнес Николай. ; Никак Фрола напоминает? Говаривали местные охотники, что с тех пор, как он пропал, стали в лесу встречать невиданное доселе существо ; внешне вроде зверь, а ведет себя осмысленно, к людям тянется: никого не трогает, только ходит за охотниками неотступно, будто сказать что-то хочет, а иногда замечали у него по волосатым щекам скатившуюся прямо человеческую слезу.
; Ну, если куда свести хочешь, так веди, ; вдруг решился Прохор, ; пойдем за тобой, ; и он сделал шаг в сторону человекозверя.
; Где наша не пропадала, а вот живы до селе, ; поддержал его Кузьма.
; Да уж, чему бывать… ; Вздохнул Николай, не очень-то одобряя решение мужиков, но подчиняясь ему. Михаил молча последовал за всеми, хотя сомнения его одолевали нешуточные: можно ли так безоглядно довериться лесной нечисти ; заведет в такие дебри, что и не выбраться потом. А с другой стороны ; вдруг чего знает это чудище и помочь желает. В душу-то не заглянешь, что там в ней ; не распознаешь, не доверившись.
Человекозверь, широко шагая и энергично размахивая огромными, достающими до колен ручищами, казалось, шел неспешно. Однако мужики еле за ним поспевали. Он время от времени оглядывался и, видя, что его спутники отстают, сдерживал шаг или совсем останавливался, но не допускал, чтобы расстояние между ним и мужиками слишком сократилось, видимо, осторожничал, не до конца понимая свою силу.
Неожиданно лес кончился. За неширокой долиной открылась лысая гора. Селяне никогда ее не видели, но слышали, что есть за Чертовым лесом возвышенность, на которой ничего не растет, даже чертополох, и никакая живность не водится, потому что она порченная ; на ней в полнолуние нечисть всякая собирается и устраивает свои гульбища.
; А, видать, вправду старики сказывали про это место-то, ; промолвил Кузьма, и в голосе его слышалась тревога, ; говорили, что отсель никто не возвращается, всяк гинет, кто сюда забредет по несчастью.
; Вот и завел, чертов сын, ; проговорил Михаил, как бы подводя черту под своими сомнениями.
; Если никто отсюда не вернулся, то как мир узнал про это место? ; усомнился Прохор и сам ответил на свой вопрос: ; Значит, были смельчаки, кто выбрался. Нечего нам прежде времени руки опускать. ; А дикий поводырь приостановился у подножия горы, обернулся, поманил рукой спутников за собою и споро полез по склону вверх. Мужики нехотя стали подниматься за ним.
На полпути к вершине человекозверь остановился, наклонился и ткнул пальцем куда-то себе под ноги, затем осторожно отстранился от этого места.
; Пойду-ка посмотрю, ; решил Прохор, ; что он там показывает. А вы здесь постойте, мало ли чего ; вдруг западня, то хоть выручите. ; Он нерешительно потоптался на месте и осторожно двинулся вверх по склону. Его спутники молча наблюдали за ним. Вдруг Прохор плюхнулся на землю, а его голова и плечи куда-то провалились. Наверху торчали только длинные ноги, обутые в добротные яловые сапоги, сильно искореженные бездорожьем.
; Чей-то он? ; встревожился Николай, краем глаза поглядывая на зверя: слишком беспомощным казался теперь Прохор, взять его можно было голыми руками. Но зверь не делал никаких попыток схватить человека.
Прохор вернулся в свой полный рост и зычно позвал:
; Идите сюда. Здесь такое… ; мужики поспешно двинули к нему и удивленно разинули рты ; перед ними разверзлась земля и открыла вид в небольшую пещеру, наполненную странным сиянием. Они по очереди заглядывали в нее и изумлялись. Солнечные лучи, падающие сверху, преломлялись в рассыпанных всюду драгоценных камнях и отражались на ее сводах маленькими радугами. Сначала наблюдатели даже не поняли, что это такое так сияет. Потом, присмотревшись, увидели открытые сундуки, набитые драгоценностями.
; Смотри-ка, ; восхитился Михаил, ; зверь-то нам клад показал.
; А там еще что-то, ; промолвил Николай, висящий в дыре, ; там, вроде, человек. На камне сидит. Эй! Ты кто? ; Человек поднял голову, и Николай узнал Палашу. ; Нашлась! ; радостно крикнул он.
; Танюха нашлась? ; не веря своим ушам, переспросил Кузьма.
; Нет, Палаша, ; уточнил Николай. ; Палаша там, в пещере. Жди, девочка, сейчас мы спустимся и тебе поможем.
; Ага, ; возразил Михаил, ; как тут спустишься. У нас ни веревок, ни шестов…
Зверь вдруг встрепенулся и стремительно побежал под гору. Мужики видели, как он пересек долину и углубился в лес. Они встревожились и стали оглядываться по сторонам в поисках того, что спугнуло их проводника. Действия человекозверя они восприняли как бегство. Но он вскоре появился, волоча за собой ствол огромной сосны с обломанными ветками. Зверь безбоязненно приблизился к мужикам и воткнул дерево в отверстие пещеры. Можно было спускаться.
Палаша, ослепленная светом, льющимся сверху, не могла различить заглядывающие в дыру лица, испугалась и готова была бежать, но Николай предугадал ее намерения и громко крикнул:
; Не страшись, Палаша, это я, Николай!
Девочка обрадованно вскрикнула и бросилась к опущенному зверем стволу. Как по лестнице, она бесстрашно забралась по нему наверх, бросилась к Николаю и заплакала.
; Ну, уж теперь-то не реви, ; ласково проговорил он, поглаживая Палашу по светлокосой голове, ; самое страшное уже позади. Теперь пойдем домой…
; До дома далеко, ; остановил его Кузьма, ; Татьяну надо найти…
;Да, ; вспомнил Николай, ; и Авдотью с Жоркой. Раз Палаша объявилась, то и им в лесе нечего плутать. Двинули, что ли.
; Да вы что, мужики… ; возмутился Прохор, ; такое богатство здесь оставим. Нет уж ; я против, ; и он стал спускаться в пещеру.
; А че ж, возьмем помаленьку на покрытие убытков, ; согласился Михаил и последовал за Прохором. Кузьма тоже не удержался. Даже бессребреник Николай, никогда не покушавшийся на чужое, поддался соблазну.
; Ты погоди здесь, ; виновато попросил он Палашу, ; я сейчас…совсем обнищали… болезнь жены все соки из нас выжала…
Когда Палаша осталась одна, человекозверь неожиданно прыгнул к ней сзади, схватил за руку и сорвал с пальца материно кольцо, потом выдернул из дыры в пещере ствол, размахнувшись, с недюжинной силой отшвырнул его в сторону. С ликующим хохотом он нагнулся над дырой, заглянул в пещеру, вытянул вниз волосатую ручищу и погрозил растерянным мужикам на прощание огромным кулаком.
Палаша от страха не могла пошевелиться. Когда чудище удалилось, она, наконец, пришла в себя, подползла к краю отверстия, заглянула вниз и жалобно прокричала:
; Дядя Коля, что же теперь делать…
; Жди нас, Палаша, сама никуда не ходи, ; ответил ей Николай, ; должен же быть здесь выход…
ххх
Елизавета Воробьева совсем извелась. С тех пор, как пропала Татьяна, а вслед за нею и Кузьма, она перестала спать, есть, все у нее из рук валилось, в хлеве орала некормленая скотина, в закромах появились полчища мышей и попортили семенное зерно, а коты-бездельники куда-то пропали.
Непутевая то была идея выдать Татьяну замуж за сына местной ведьмачки. Хотя и богатеи эти Мухоморовы, а только, видать, не угодны они Богу. Грех с ними родниться. Потому и посыпались на голову все мыслимые и немыслимые несчастья, ; корила себя Елизавета. В отчаянии она прибегла к последнему средству получить хоть какую-то весть о своих родных ; гаданию. Дело нехитрое ; зеркало, плавающая свеча в чаше с колодезной водой и сильное желание прозреть правду. Елизавета, насколько хватало сил, пристально вглядывалась в зеркало, шепотом приговаривая: «Ну, родные мои ; доченька моя Татьяна и супруг мой суженный Кузьма ; покажите, что с вами сталося, где вы, живы ли?» Но зеркало оставалось спокойным и бесстрастным. И вот когда Елизавета почувствовала, что силы ее на исходе, а сознание плавает в каком-то дурмане, глянула на нее из зеркала страшная рожа и зловеще оскалила длинные, торчащие в разные стороны зубы, а затем выбросила вперед волосатую руку и стукнула Елизавету кулаком в лоб. Бедная женщина так и свалилась со стула.
Пришла она в себя оттого, что кто-то больно шлепает ее по щекам.
; Ну, оклемалась? ; спросил этот кто-то голосом Василисы Степашиной. ; Поднимайся-ка. Нечего на полу лежать. У вас из-под двери больно дует.
Елизавета с трудом сдвинула с места свое грузное тело и села. Ее осоловевший, бессмысленный взгляд был устремлен к зеркалу.
; Там, там, ; с трудом выдавила она из себя, ; ужас.
; Гадала, ; догадалась Василиса, ; сколько раз тебя предупреждала, не берись, не умеючи удар отвести. Воду-то взболтала? ; Василиса отрицательно помотала головой. ; Ой, дура ты, Лизавета. Ты ж этого черта в свой дом впустила. Мало тебе того, что дочь от тебя сбежала, мужик кто знает где мыкается, так ты еще и нечисти потусторонней путь открываешь. Воду почему не замутила, я ж тебя учила…
; Да не успела я, ; разозлилась Елизавета, ; он меня по лбу треснул…
; Ой-е-ей, ; насторожилась Василиса, ; это что-то незнаемое, о таком я не слыхивала, что ж это за невидаль такую ты из преисподней вызвала. ; Она тяжело опустилась на подвернувшуюся табуретку и задумалась. ; Так, пойдем-ка поглядим. ; Она вышла из дома, зачем-то сняла с себя крестик и направилась к бане. Широко открыв дверь, Василиса переступила правой ногой через порог и быстро сунула крестик под пятку. В этот же момент, она испуганно вскрикнула, отшатнулась, повернулась и побежала к дому, а дверь бани сама собою с грохотом захлопнулась.
; Ну, ; нетерпеливо выдохнула Елизавета. ; Кого видала-то?
; Не признала, ; изумленно отмахнулась деревенская ворожея, думая о чем-то своем, ; вроде как человек…а то как огромная мышь летучая…невиданная. ; Она, наконец, пришла в себя и даже попыталась рассуждать. ; Видела я мало. Не успела. Испугалась чего-то. Сначала вроде человек пригрезился. Потом руками махнул, а они уже крылья перепончатые, морда приплюснутая, как у летучей мыши, и два белых клыка…Или не было этих клыков… Толком-то я ничего не разглядела.
; Господи, помоги, ; взмолилась в отчаянии Елизавета, ; подскажи, как нам от беды оградиться…
; Вот-вот, ; сердито заметила ворожка, ; сначала пути им выстилаете, а потом к небесным силам взываете. Только не помогут они теперь, коль черта сама призвала.
; Как же быть? ; Елизавета с мольбой и надеждой глянула на Василису. ; Ты ж много чего знаешь, подскажи…
; Есть одно средство верное, ; Василиса помолчала и неуверенно добавила, ; правда, в наших краях вряд ли отыщется…
; Говори, ; во взгляде Елизаветы неуверенность и страх сменились решимостью.
; Надо взять землю с могил семи добрых людей, смешать ее и посыпать ею вокруг дома. Это средство большой силы, от многих бед оберегает. Только где в наших краях столько доброго народа наберется. Почитай, что ни двор ; добро там не селится. Злые у нас люди…Злые…
; Ой, не говори, ; согласилась с нею Елизавета. ; По миру пойду, а найду земличку. Не может же быть такого, чтобы по всему свету добрые люди перевелись. Сей час же и отправлюсь. ; Она полезла под кровать, достала оттуда огромный чемодан, открыла его и стала перемещать в него свой обширный гардероб.
; Да ты никак на курорт собираешься, ; усмехнулась Василиса. ; По святому делу с чемоданами не ходят. Мешок с харчами за спиной, одежонка полегче, чтоб идти не мешала, посох в руке ; больше ничего и не требуется.
Елизавета опустилась на краешек кровати и вздохнула.
; Тяжело отказываться от привычных вещей. Кажется, и прожить без них нельзя. На холодную погоду взять надо. На жаркую тоже. Как же без этого. Мыло, полотенце, салфеточки, скатерочку какую, чашку мою любимую, чайничек ; чайку попить в дороге.
; Ну да, ты еще и самовар с собой прихвати, и кровать, чтоб было удобно в чистом поле ночевать, тогда и крышу придется за собой тащить ; вдруг дождичек пойдет и перину намочит. ; Василиса решительно вытряхнула из чемодана все, успевшее туда попасть, и сунула его обратно под кровать. ; Возьмешь большую торбину, положишь в нее прорезиненный плащ, кирзовые сапоги на плохую погоду и ватное стеганое одеяло, которое тебе послужит и кроватью, и шубой, ежели до зимы не вернемся. Прихвати еще каравай хлеба, пакетик соли и флягу с водой. Остальное люди подадут, а не подадут, то тайгой продержимся. Все. Я тоже пошла собираться. Одну тебя не брошу. Чует мое сердце, что большие бедствия ждут Ковчег, и эта землица от добрых людей нам ой как пригодится.
Только Василиса прикрыла за собою дверь, как на пороге появилась Анна Караваева:
; Ты одна? А мне соседи твои сказали, что Василиса у тебя. Полдня за нею гоняюсь. ; Она потопталась на половичке, чтобы отодрать налипшие на подошвы ботинок мокрые листья, уже опадающие с деревьев. ; Тошно что-то на душе. Сон дурной видела. Хотела, чтобы Василиса растолковала…
; Про Жорку что ли? ; заинтересовалась Елизавета.
; Да кто его знает, ; Анна присела на табуретку, стоящую сбоку от двери, не решаясь без приглашения войти в комнату. ; Видела себя в чистом белом поле. Ветер будто бы сильный. Я одна. Вдруг вдали ; человек, на сына моего похожий. Я, с трудом преодолевая буран, подхожу, а человека и нет. Вместо него на грязном снегу ворон сидит и пристально смотрит на меня, то ли сказать что-то хочет, то ли позвать куда-то. Вот и думаю ; не случилось ли чего с моим Жоркой. И ворон знакомый вроде бы. Похож на того, что Жорка раненым домой принес.
; Как ты поймешь, тот или не тот – вороны все на один манер устроены, ; усомнилась Елизавета. ; Да и не важно это. Ворон всегда не к добру. Вот и я который день места себе не нахожу. О дочке да о муже думаю. Беда у нас в Ковчеге поселилась. Почитай, у всех что-нибудь да неладно. А тут еще гадала я ; так черт какой-то из зеркала выскочил. Василиса говорит: одна есть защита нам ; раздобыть земли с семи могил добрых людей. В общем, мы с нею в дорогу собираемся, могилы эти искать.
; Искать-то как будете? На кресте ведь не написано, что под ним добрый человек покоится, ; уточнила Анна.
; Народная молва скажет, ; убежденно ответила Елизавета. ; Память о добрых людях долго хранится.
; А знаешь, пожалуй, и я пойду с вами, ; неожиданно решила Анна. ; Надо же что-то делать. Нет мочи сидеть сложа руки и ждать, не известно чего.
; Детей куда денешь? ; изумилась Елизавета. ; У тебя ж семеро по лавкам сидят и мал мала меньше.
; Мачеха присмотрит. Покаялась она перед селом, за дела свои прощение просила и в свой дом жить звала. Только не приняла я ее помощь. А теперь, думаю, не время свою гордость тешить. Побегу, договорюсь с нею, а вы без меня не уходите…
; Ну, на север аль на юг, на запад, на восток путь держать будем? ; спросила Василиса у своих спутниц, приостанавливаясь за околицей и оглядываясь по сторонам.
; Куда б ни идти ; везде родная сторонушка. И добрые люди, небось, всюду имеются, ; заметила Анна.
; Только чего-то в нашем краю они родиться не хотят, ; Елизавета поправила мешок за спиной и вопросительно глянула на Василису, признавая за нею старшинство. ; Вот и приходится грязь месить по городам и весям.
Повернувшись лицами к деревне, бабы поклонились родной сторонушке, что б, значит, не поминала недобрым словом, если сгинут, и вошли в тайгу. Озадаченно смотрели ковчеговцы вслед удаляющимся фигурам трех женщин, которых и подругами не считали, и всех вместе никогда не видели. «Куда это они, ; шептались соседи, ; что за дела такие? Почему это из села все время кто-нибудь уходит? Так ведь и обезлюдеет место-то. Ой, не врет Катька Одноглазая, беда, видать, не за горами…».
Первое время странницы помалкивали, думая о своем, переживая расставание с домом, загадывая будущее. Потом разговорились.
; А вот скажите мне, бабоньки, отчего это так бывает, ; стала осторожно выведывать Анна у своих спутниц, что они думают о вещах, которые среди ковчеговцев обсуждать было не принято. ; В каждом из нас и божеское имеется, и дьявольское, но иной человек на тебя глядит все ликом божеским, благостным, а другой только сатанинской личиной повернуться норовит.
; Свобода выбора, ; глубокомысленно пояснила Елизавета, ; одному добро по душе, другому зло.
; А как этот выбор получается? ; не унималась Анна. ; Говорят, наследственность, воспитание… в нашем роду по части наследственности дела плохо обстоят: что Мухоморовы, что Караваевы добродетель в своих домах не прикармливали. А Жорка у меня добрым растет. Меня жалеет, братьев и сестер не обижает, старикам помогает, как может. Вот и Палашу выручать в тайгу подался…
; Тайна это ; за семью печатями, ; глубоко вздохнув и как бы не смиряясь с таким положением вещей, произнесла Василиса. ; Зло ведь тоже для чего-то человеку дадено, а то как он науку жизни освоит и себя распознает? Значит, кто-то и служить ему должен. Плохо только, когда кругом одни злыдни появляются. Когда люди до такой степени позволяют себе испоганиться, что добро бежит от них сломя голову. Ивана-кузнеца помните? Какой замечательный был человек. Последний рубль отдаст, а сам на воде и хлебе перебьется, у кого денег нет ; коня подкует и борону склепает задаром… Выжили, кузню отобрали ; отец твой, Анна.
; Сказывают, сгинул он в тайге, на промысел белки пошел, а охотник-то из него неважный… ; с горечью вспомнила Елизавета, ; где могилка ; никто не знает. А как бы она теперь пригодилась. Какая б польза от нее была…
; Видать, при жизни человек много доброго сделал, что Бог сокрыл его место успокоения от человеческих интересов. Пусть, мол, отдыхает теперь, ; предположила Анна. Василиса с удивлением посмотрела на нее и с улыбкой заметила:
; Я думала, что у тебя в голове мысли только о том, как семью прокормить и по миру не пустить. А ты о Божеском промысле размышляешь. Да, чуден человек. Живет, как айсберг, чуть-чуть на поверхности, а все самое главное скрыто с глаз людских. Думаешь ; вот замученная трудом и нищетой вдова, мать большого семейства, а оказывается, на самом-то деле ; странствующий философ.
Женщины рассмеялись. Глянули друг на друга приветливо и поняли, что не зря судьба свела их вместе.
ххх
Баба Яга летела на своей ступе навстречу Савке с Жоркой, чтобы вовремя перехватить перстенек, да опоздала. Прямо у нее на глазах бриллиантом завладел какой-то нездешний молодчик с охотничьим ружьем за спиной. Но старую не проведешь: баба Яга сразу распознала в нем не человеческую стать. «Так вот, значит, вы какие ушлые, ; подумала она про пришельца, ; уже и про силу перстня прознали. А я не могла угадать, кто за ним охотится ; на дива грешила. Вот то-то же ; не пойми вовремя, кто тебе враг, и не сможешь оберечься. Промашку я тут допустила. Не зря душа-то скреблась все время ; не прислушалась к ней, чаи распивала, а надо было поторопиться. Ну, ничего… и мы не лыком шиты».
Баба Яга вылезла из своей ступы, чтобы размять затекшие ноги, и несколько унять трепетание разволновавшегося сердца. Но долго расслабляться она себе не позволила ; снова втиснулась в свою летающую лоханку, махнула метлой и взвилась ввысь, задевая макушки деревьев. Выше подниматься она не стала, чтобы не упустить из вида похитителя Палашиного кольца.
Так и добралась до Лысой горы. Незнакомец скрылся внутри ее, а баба Яга пристроилась за небольшим выступом напротив того места, где открылся вход в пещеру, и стала ждать, что будет дальше, как еще себя проявит ворожья рать. Время текло медленно, но солнце все-таки доползло до края леса и скрылось за ним. Сразу стало темно и ничего не видно. Баба Яга испугалась, что пропустит самое главное. Она осторожно выступила из своего укрытия и, таясь, почти ползком, перебралась к самому входу в пещеру. Спрятаться было негде, поэтому она распласталась на земле, надеясь: если что, ее примут за бугор или кочку. Однако здесь, снаружи, ничего не происходило, зато изнутри доносились звуки сумасшедшей музыки. Похожую ей нередко приходилось слышать, когда грибники или ягодники, чтобы не скучать в лесу, врубали на всю громкость свои магнитофоны.
С рассветом баба Яга снова перебралась за выступ. Ждала долго. У нее уж и глаза стали слипаться, но вдруг у горы появились деревенские мужики. Старая ведьма встрепенулась от удивления, и сонливость как рукой сняло. «Че эти-то тут потеряли, ; озадаченно подумала она, ; да и как решились в Чертов лес идти? Сроду здесь людей не встречала. Видать, дела у них серьезные с этими… А там-то кто? Вроде как тоже человек, а весь шерстью порос… Да, загадка…Че творится! Че деется!»
Когда же на горе появилась Палаша, баба Яга подскочила, как ошпаренная. Этого-то она ну никак не ожидала, ведь оставила девочку в избушке и замок на дверь наложила. «Ай, ; вспомнила она, ; про окно-то я и забыла. Стара стала, совсем ума лишилась», ; отругала она себя. Но тут луч солнца упал Палаше на руку, и на одном из пальчиков ослепительным огоньком сверкнул бриллиант. Баба Яга аж зажмурилась. «Перстень у девчонки, откуда? А мужики-то словно в яму провалились». Старуха подождала немного, но, видя, что Палаша по-прежнему одна, только волосатый рядом толчется, решила уже покинуть свое убежище и разобраться с девочкой, как чудище сцапало Палашу, сорвало с пальчика перстень и со всей мочи рвануло под гору. Баба Яга растерялась: то ли похитителя догонять, то ли беглянку возвращать. Одно без другого для нее не имело никакого значения.
Видя, что Палаша никуда не собирается, а так и стоит одиноким деревцем на ветру, Баба Яга метнулась из своего укрытия и направила ступу за обросшим шерстью человеком. То, что это именно человек, она не сомневалась ни минуту, поэтому и устремилась за ним так отважно, без предосторожностей ; людей она не опасалась: по ее мнению, это были слабые и никчемные существа, созданные только для того, чтобы совершать глупости и всю жизнь расплачиваться за них. «Главное, отобрать перстень, ; решила она, ; а девчонка никуда не денется».
Волосатый заметил погоню и прибавил скорость, прячась за деревьями. Баба Яга с трудом поспевала за ним. Ее ступа то и дело сталкивалась со стволами мощных осин, рискуя расколоться на части. Острые шипы не могли добраться до кожи человека сквозь его густой волосяной покров, поэтому он не обращал на них никакого внимания. А вот баба Яга страдала от ран и царапин. Наконец, она решила подняться над лесом и тут потеряла из виду волосатого. Она металась в небе, зорко вглядываясь вниз в поисках хоть какого-нибудь движения, но никого не обнаруживала.
«Куда ж девался, ; удивилась она. ; Никак у него тут логово. Ладно, не будем печалиться,; приободрила она себя, ; сегодня не мой день, но я хотя бы знаю, у кого перстень. Найти ворюгу не составит труда. Хорошо, что он человек, а не из этих. Пожалуй, стоит отправиться в избушку и провести расследование. Кажется, я слишком легкомысленно отнеслась к делу, вот и пропустила самое главное ; сил на ворожбу пожалела, не все до конца досмотрела и осталась у разбитого корыта. Эх, Савка, Савка, а я-то на тебя понадеялась. Растяпа ; только лошадей воровать и сгодился».
Тут взгляд бабы Яги, еще посматривающей вниз в надежде все-таки обнаружить волосатого, упал на просеку, проложенную в лесу огнем. «Савка должен быть где-то рядом, ; подумала баба Яга. ; Далеко ему за это время не уйти». Она с интересом повертела головой, оглядывая окрестности. В конце просеки, на земле, отдыхала горстка людей, среди которых старуха признала Савку и Жорку. «Вот они где! ; воскликнула она обрадовано. ; Полетим-ка разбираться…» В нетерпении она слишком стремительно рванула вниз, грохнулась о землю, вылетела из своей ступы и, кувыркнувшись в воздухе, шлепнулась на Авдотью. Та даже глазом не повела, спокойно высвободилась из-под грузного тела и хладнокровно заметила:
; Первый раз вижу, как с неба сваливаются. Небось дело спешное? ; она насмешливо глянула на старуху. ; В наших годах спешить некуда, да и вредно для здоровья. Кости можно переломать.
; Это ж баба Яга! ; воскликнул Жорка, вскакивая с земли и тыча пальцем в старуху, которая тяжело поворачивала свое тело, пытаясь подняться и сесть.
; Ну, баба Яга и что с того? ; проворчала она.
; Палашу увела, вот что! ; обличил ее Жорка.
; Увести-то увела. Признаю. Но не удержала. Ваша Палаша теперь на Лысой горе. Че там делает, не скажу. Объявляю перемирие, ; заявила ведьма, ; хочу знать, Савка, почему добытый тобой перстень в чужих руках оказался?»
; А кто ты ему такая, чтоб им интересоваться? ; возмутилась Варвара. ; Перстень мой, мне об нем и болеть.
; Я его не в чужие руки, я его хозяйке отдал, ; стал оправдываться Савка, опасаясь гнева бабы Яги. ; Я как-никак честный вор ; у порядочных людей не краду.
; Да как ты знаешь, кто порядочный, кто нет. Того не тебе судить! ; Грозно возвысив голос, рявкнула на него старуха. ; Ты должен был перстень мне принести. Тогда бы не случилось беды. Я бы на него замок наложила, хотя бы на время. А теперь что ; иди свищи этого полузверя, получеловека.
; Какого получеловека? ; насторожилась Авдотья. ; Перстень охотник забрал…у Варвары. Странный такой. Силой владеет.
; Да, ; согласилась баба Яга. ; Но потом я видела другое. Перстень оказался у Палаши, и его отнял какой-то волосатый человек, видать, в лесу живет, вот и оброс шерстью. Он и привел мужиков ваших на Лысую гору. Потом они пропали. А появилась Палаша. Я ее там и оставила, когда погналась за волосатым. Но и он исчез. Так что путь нам держать к Лысой горе…
; Это мы пойдем к Лысой горе, ; сурово поправила старую ведьму Авдотья. ; А с тобой нам не по пути. Отсюда наши дороги расходятся. ; Она поднялась с земли и покинула просеку. За нею двинули и ее попутчики.
; Еще пожалеете, ; крикнула им вслед баба Яга, ; нет у вас силы против этих. ; Потом с сомнением прошептала: ; А у меня есть ли? Впустить супостата в свой дом легко. Для этого многое не требуется ; одно разгильдяйство и попустительство. А вот выгони попробуй.
Прилетев домой, она сразу стала настраивать пространство. Сначала его надо было искривить, чтобы приблизить к себе будущие события, дабы их получше разглядеть. Затем установить их связи в настоящем, чтобы понять, чем они вызваны. Затем определить угрозы и способы их предотвращения. В избе бабы Яги стоял плотный туман. Предметы, стены, потолок колебались, меняли очертания, пол уплывал из-под ног. Баба Яга не ощущала своего тела, оно, казалось, расплывалось, разлеталось мельчайшими частичками по пространству, и это порождало страх, неуверенность, которые она, конечно, преодолевала, но тратила зря драгоценную энергию воли.
; Не ты меня вызвала, ; вдруг услышала ведьма скрипучий, металлический голос, ; я к тебе приблизился. Хватит ходить стороной ; пора и послужить. И не думай отлынивать. Всюду достану ; не разжалобишь тогда. Вижу трех женщин. Средство они знают ; рать против меня собирают. Помешай им.
Все мгновенно вернулось на свои места. Баба Яга сидела на широкой лавке, перед нею стояло зеркало, а рядом с ним дымились густым чадом две потухшие свечи. Хрустальное блюдо, в которое она налила чистейшую ключевую воду, теперь было наполнено черной вязкой жидкостью, издающей тошнотворный сероводородный запах.
; Ойеей, ; прошептала Баба Яга, в ее голосе слышался ужас, губы дрожали. ; Кто же это был? Почему так страшно-то? ; Она собрала свою волю в кулак, вновь зажгла свечи и стала ворожить сначала. Ничего не выходило ; все ее знания и умения теперь не стоили ни гроша. И это испугало ее окончательно. Она сжалась в сгорбленный жалкий комочек на своей скамье, руки у нее опустились, ноги казались тряпочными и не слушались ; баба Яга не могла подняться, не могла сидеть, не могла дотянуться до стакана с водой, который стоял рядом на припечке. Никогда ведьма не думала, что страх может до такой степени обессилить. Она лежала, подтянув ноги к подбородку, а по ее телу, сведенному судорогой, пробегал леденящий сердце озноб. «Это конец», ; безнадежно думала баба Яга. И вдруг ее осенило ; а если согласиться послужить, от нее, чать, не убудет. И в этот момент она почувствовала, что к ней возвращается ее былая сила.
ххх
Мужики, оказавшись в западне, не долго раздумывали, а набили карманы, запазухи золотишком и отправились искать выход. Уже через несколько шагов они попали в кромешную темноту. Руками нащупывая пустоту, они двигались наугад, зорко вглядываясь, не мелькнет ли где впереди лучик света. Но тьма поглотила не только образы мира, а даже время. Казалось, оно остановилось, и отрезок пройденного пути не удлиняется.
; Ну, мужики, ; с сомнением в голосе произнес Михаил, ; никак придется возвращаться, пока совсем дорогу не потеряли. Заплутаем здесь и вовсе не выберемся. Там-то солнышко светит, и мысли быстрее бегут. Что-нибудь придумается.
; Что там может придуматься, когда стены вогнутые, по ним не подняться, веревок нет, ; возразил Прохор, ; не может быть, чтобы тот, кто спрятал эти богатства, опускал их через дыру вверху. Вы видели гору ; почти отвесные склоны. Мы с трудом вскарабкались, а с сундуками нипочто не пройти. Так что за мной, браты мои, ; он бодро выкинул руку вперед, указывая направление, и она уперлась в глухую стену. ; Прохода нет, ; озадаченно сообщил он.; Возвращаемся.
Путь назад оказался короче, а время бежало быстрее. Светлая пещера проявилась неожиданно скоро. Но путники не устремились к ней, а остановились в задумчивости. Свет, пробивающийся сквозь вход в нее, был отнюдь не золотисто-солнечным, как им запомнилось, а зловеще-оранжевым.
; Что-то мне туда не хочется, ; боязливо заметил Николай, ; чувствую ; ноги не идут, а будто вязнут в каком-то невидимом потоке. Надо нам сворачивать. ; Не сговариваясь, мужики повернули в другую сторону. Снова шли, с трудом нащупывая впотьмах дорогу, но и тут наткнулись на сплошную стену.
; Фу ты, ; возмутился Прохор, ; опять неудача.
; Похоже, пещерный леший нас водит, ; предположил Михаил,; сдается мне, что тупик тот же, если пощупать, то вот на этот выступ я и в прошлый раз наскочил, чуть лоб не расшиб. И теперь тем же местом стукнулся.
; Возвращаемся, ; снова решил за всех Прохор. И его спутники поплелись за ним, теряя самообладание: страх остаться в горе навсегда потихонечку заползал в душу. Теперь они выбрали направление между теми, которые уже обследовали.
; Пойдем по середке, ; предложил Николай, ; может, мы просто не вписались в проход, а он был рядом.
Выбор оказался правильным. Хотя и долго шли, зато попали в другую пещеру, которая была ярко освещена факелами.
; Во, дела, ; изумился Михаил, ; огонь горит, а никого не видать.
; Бесовское место, всего можно ожидать, ; Николай настороженно покрутил головой и заглянул себе за спину ; не сидит ли черт на левом плече. ; Тьфу, тьфу, тьфу, ; сплюнул он три раза, ; остерегись, нечистая сила.
; Вы нас позвали ; мы и пожаловали, ; послышалось из-за выступа скалы. Вслед за этим оттуда выступила человеческая фигура. В свете факелов Прохор сразу же признал ее.
; О, племянничек, ; изумленно промолвил он, тыкая пальцем в пришельца. ; Наш пострел везде поспел. Ну, и с чем ты пожаловал на сей раз?
; А с тем, что у вас в карманах, ; насмешливо ответил Мухоморов родственник, ; время бежит, тысячелетия проходят, а люди не меняются ; все так же падки на чужое богатство: золотишко-то не вами здесь припрятано.
; Тобой, что ли? ; с вызовом поинтересовался Прохор.
; И не мной, ; согласился «племянник», ; его владелец не нам чета, он спросит так спросит ; каждому отмерит по заслугам. ; Испугал, ; усмехнулся Прохор. ; Вали отсюда ; не таких видывали. ; Михаилу самоуверенность Прохора показалась чрезмерной. А вдруг и впрямь золотишко меченое. Николай так тот и вовсе сразу поверил «племяннику» и вывернул карманы. На землю посыпались золотые монеты древней чеканки с непонятными знаками. Прохор посмотрел на него с недоумением.
; Ты чего, ; изумился он, ; этого боишься. Вспомни, как он от нас драпал в лесу-то. Мой дрын ему оглоблей показался со страху. Да что он может?
; Не, ; возразил Николай, ; чую, не спроста это нам досталось. Добром не кончится. Бросайте все, мужики, и давайте выбираться.
Племянничек хохотнул и отступил в сторонку. А на его месте уже стоял, неведомо откуда взявшись, незнакомец в алом плаще с флейтой в руках. Он поднес ее к губам, и под сводами пещеры раздалась нежная завораживающая мелодия. Она лилась и лилась, то почти совсем затихая, то щебеча лесной пичужкой, то рассыпаясь звонким девичьим смехом, то постанывая от боли, то страдая от тоски. Ее хотелось слушать без конца. Николай глянул на своих товарищей, и его сердце екнуло от плохих предчувствий: лица Михаила и Прохора как будто были стерты ; на них исчезли все морщинки и потерялась резкость очертаний, они утратили живость и индивидуальность выражений, а казались теперь плохо выполненными карнавальными масками.
Николай подумал, что нужно скорее освободить карманы и запазухи его спутников от чертова золота. Но флейтист будто угадал его мысли: повелительным жестом руки он подал какой-то знак «племяннику», тот рванулся к Николаю и остановил его.
; Тут в силе только собственное желание, ; заявил он, ; если твои попутчики не хотят лишиться золотишка, что, я бы сказал, умно, то ты не можешь им помешать. Каждый сам за себя решает. Тебе это понятно? ; Николай, того не желая, кивнул головой и согласился. ; Будем клеймить? ; спросил «Мухоморов родственник» у флейтиста. ; А, может, распишутся кровью, что согласны заложить душу и свои земли, а также чад и домочадцев? Или опечатаем? Да и отпустим? ; Флейтист согласно кивнул головой.
«Племянник» подобрал с земли золотую монету, брошенную Николаем, взял за руку Прохора и придавил его большой палец к ее поверхности. Николай с изумлением увидел, что на ней отпечатались до мельчайших подробностей все особенности Прохорового пальца. То же самое он проделал с Михаилом.
; Ну, вот, теперь никуда не денутся, ; удовлетворенно заметил он. ; Нам свои всюду нужны. ; Николай не понял, что он имел ввиду, но на сердце легла тяжесть, а душа затрепетала в тревоге.
После ритуала получения печати они в одну минуту оказались на свободе. Михаил и Прохор выглядели как обычно. Были веселы и оживленно обсуждали, к чему приспособят неожиданное богатство. Михаил решил, что завтра же отправится на ярмарку прикупить десяток коров и хорошего быка, чтоб коровье потомство рождалось крепким и обильным.
У Прохора денег итак куры не клюют, но то заработанные, и або на что их не потратишь, жалко. А на эти можно разгуляться.
; Пароход, что ли, купить и отправиться в дальние страны, на людей посмотреть, себя показать, ; размечтался он. ; Нет, чего доброго поднимется шторм, набежит волна, затонет, и тю-тю денежки, ; тут же передумал он. ; Куплю ресторан в городе и каждый день буду лучшую водку с шампанским задарма пить. Хотя нет, это бы в чужом задарма, а в своем-то мною же и купленную. Может, дворец себе построить…Так зачем он мне ; у меня дом просторный о семнадцати комнатах. Черт его знает ; не могу придумать, чего захотеть, ; возмутился он, наконец. ; Придется просто в банк положить и сшибать проценты. Однако…вдруг банк лопнет. ; Прохор помрачнел и замкнулся в себе, полностью поглощенный тревожными мыслями. Николай поглядел на него и решил, что правильно от золотишка избавился ; не принесет оно радости. А бед и без того хватает.
; Что ж, дело сделано, ; заявил Михаил, ; пора и до дому возвращаться.
; Как до дому? ; возмутился Николай. ; Мы ж Татьяну шли искать. И Кузьму где-то потеряли. ; Он огляделся по сторонам. ; Кузьма-то где?
; Кузьма не мальчик ; сам дорогу, чать, отыщет, ; равнодушно заметил Прохор. ; А Татьяна из-под венца сбежала, на всю округу опозорила, на что она мне теперь нужна. ; Прохор развернулся и пошел в сторону села, не оглядываясь. Михаил последовал за ним.
А Николай бессильно опустился на землю, пытаясь сообразить, что же произошло. В небесах сияло осеннее солнце, на небе не было ни одной тучки, гора сверкала и переливалась разноцветными вкраплениями гранитных глыб. Все вокруг дышало спокойствием и довольством, а у него по щекам катились слезы, и душа терзалась какой-то неожиданной потерей. Он не знал, что делать, да так и сидел, наблюдая поток спутанных, непоследовательных мыслей в своей голове.
Из такого рассеянного, неопределенного состояния его вывел голос Авдотьи.
; Чего это ты тут расселся? ; укоризненно спросила она. ; У Лысой-то горы лучше не сидеть, а бежать надобно от нее без оглядки. Аль случилось что?
Николай радостно вскочил на ноги и бросился обнимать Авдотью. Хоть невелика помощь от старухи, да, может, совет дельный даст. Тут из-за каменистого выступа показались Савка с Жоркой, а за ними и Варвара с Татьяной.
; Палашу не видал? ; сразу же спросила Варвара. ; Она должна быть где-то здесь.
; Ох! Я про нее и забыл, ; Николай быстро отбежал от горы, чтобы видеть то место, где был спуск в пещеру. ; Да вон она маячит. Молодец, дождалась, не убежала. ; Он споро стал подниматься по склону. За ним потянулась молодежь, а Авдотья осталась внизу ; не по годам ей такие горки.
По дороге, тяжело отдуваясь и проглатывая слова из-за сбившегося дыхания, Николай попытался рассказать, что с ним произошло. Слушатели были сосредоточены на подъеме, поэтому улавливали его повествование краем уха, плохо вникая в события. Поняли только одно, что внизу, в пещере обнаружился клад и что с Николаем были Кузьма, Михаил и Прохор, но Кузьма пропал, а остальные почему-то вернулись в село.
; Ну, и где ж твое богатство? ; живо поинтересовался Савка.
; В пещере оставил, ; с сожалением сообщил Николай, ; потому, видать, и стал им неинтересный.
; Кому это им? ; Татьяна, совсем выбившаяся из сил, присела на валун. ; Давайте передохнем, ; попросила она.
; Да кто его знает, ; с сомнением в голосе произнес Николай, пристраиваясь рядом с ней. ; Один вроде племянник Прасковьи Степановны, Прохор его признал, а другой ; тоже знакомое такое лицо, а где видел ; не припомню. Крутится в голове…
; Ладно, пошли, ; Варваре не терпелось увидеть дочь, поэтому она не замечала усталости. ; Потом будем разбираться, кто да что…
Палаша, уже совсем павшая духом и приготовившаяся к еще худшему развитию событий, вдруг увидела мать, но глазам своим не поверила, и поэтому даже шага не сделала ей навстречу. Она смотрела на дорогое ей лицо и не испытывала никакой радости, подозревя обман или наваждение. Опыт подсказывал ей, что в этом Чертовом лесу ничего хорошего произойти не может.
; Доченька, что же ты? ; простонала от переизбытка счастья Варвара. ; Иди ко мне. Это же я, твоя мама. Разве не признаешь? ; Палаша вопросительно глянула на Николая.
; Правду говорит, ; подтвердил он, понимая Палашино замешательство.
; Мама, мамочка! ; вскрикнула Палаша с таким отчаянием в голосе, что Татьяна не удержала слез.
; Намучилось дитя, ; произнесла она. И уже заревев в голос, всхлипнула, ; Я тоже по маме скучаю.
; Ну вот, ; смутились мужики, ; вместо радости в слезы. ; Тут снизу, из пещеры, послышался голос Кузьмы.
; Эй, наверху, есть кто?
; Нашелся, ; обрадовался Николай. ; Папаня твой, ; повернулся он к Татьяне.; Ну-ка, давайте ствол спустим. Вон он валяется.
; Папаня, папаня! ; закричала Татьяна, заглядывая в пещеру, ; я здесь!
Обрадованный Кузьма без передыху вскарабкался по стволу и бросился к дочери. Все радостно наблюдали их встречу.
; Великое воссоединение, ; прокомментировал Савка. ; Пошли уж. Внизу Авдотья ждет. Кабы чего с ней не случилось.
Николай подошел к Кузьме и шепотом спросил:
; Был-то где?
; Вздремнул с устатку и не заметил, как вы ушли. А один двинуться в темноту побоялся. Решил на свету дождаться. Небось хватились бы.
; Ты золотишка-то не брал?
; А, ; махнул рукой Кузьма, ; так обрадовался, что Татьяна нашлась, ; даже в голову не пришло.
; Ну и хорошо, ; облегченно вздохнул Николай. ; Не чистое оно, оказалось, то золото.
ххх
Баба Яга никак не могла собраться с мыслями. Вот напасть свалилась на ее седую голову. Отродясь никому не служила, а тут, на склоне лет, приходится под чужую дудку плясать. Конечно, ничего сверхъестественного от нее не требуется. Сеять и лелеять зло ; ее предназначение от природы. Все остальное от ума или от сердца. Иногда и на добрые дела потянет. Как теперь, с дуру вступила в единоборство незнамо с кем и попала в кабалу. И никуда не денешься, локоток не укусишь ; придется покориться.
Знать бы, где сейчас бродят эти три странницы, в какую сторону подались и далеко ли ушли. Увидеть-то она их может запросто, средство есть, понять, зачем ушли, тоже. А вот как определить, где находятся. Тайга везде одинаковая, кругом деревья, на место не указывают. Баба Яга задумалась, перебирая варианты. Ворона пустить на поиски, но он еще слаб, обгоревшие крылья не обросли новым пером ; далеко не улетит. Придется самой по сторонам порыскать.
Баба Яга влезла в ступу и помчалась над лесом в Ковчег. Отсюда решила она начать свой поиск. «Значит, они отправились за землей с семи могил добрых людей, ; рассуждала баба Яга, ; а где добрые люди больше всего плодятся? ; Баба Яга задумалась и нашла неутешительный ответ. ; Да везде. Везде они плодятся. Хорошо, попробуем иначе. Где их легче всего обнаружить? Там, где память людская крепче, где молва о них из века в век ширится, где люд, значит, благодарнее. А где у нас люд благодарнее? Где ему живется труднее, там и доброта ценнее. А живется ему труднее…; баба Яга думала, думала и решила, ; да везде ему нелегко. Вот незадача. Это если по людским условиям, ; вдруг догадалась она, ; а если по природным? В пустыне? Нет, туда далече топать-то, не дойдут. Запад и восток исключаем ; там жить можно. Север остается. Север. Скорее всего туда они и направились. ; Баба Яга взлетела над лесом, прибавила скорости и скоро обнаружила внизу три женские фигуры. ; Ай да баба Яга. Ай да молодец, умная головушка, ; похвалила она себя.
Приземлившись поодаль, она вылезла из ступы, подобрала корявую клюку и, по-старчески семеня ножками, потопала навстречу трем странницам. Завидя их, остановилась и слабеньким голосочком, прям сейчас и отдаст Богу душу, пропела - простонала, вызывая жалость и доверие:
; Куда ж, милые, путь держите? В такую-то глухомань по добру не идут. Никак беда ведет?
; Беда, бабушка, - ответила Елизавета, ; неведомый ворог на нашу землю покушается, на детей наших.
; Что на землю, на наши души посягает, ; добавила Василиса.
; Идем земличку с семи могил добрых людей искать, чтобы оградить себя от чужеродной силы, ; пояснила Анна.
«Будет вам земличка», ; подумала баба Яга, а вслух сказала:
; Знаю одну такую могилку, провожу.; И заковыляла в густые заросли колючего терна, облепившего склоны крутого холма, где и проходу-то не видать, а он будто расступается. Василиса насторожилась. «Непростая бабулька», ; подумала она. Анна с Елизаветой, ничего не подозревая, радостно последовали за старухой.
; Вот, ; указала она на едва заметный горбик земли, поросший чертополохом и крапивой, ; здесь лежит великий праведник, удалившийся от мира отшельник, огорченный неисправимой людской греховностью.
; Нет, ; Василиса отрицательно мотнула головой. ; Раз от мира ушел, доброты в нем нет. О ком молился он здесь, мы не знаем, может, только себе спасения искал, а людей презирал и призывал на их головы кару небесную. Вишь, тропы к нему не видать. Не ходят сюда, чтоб очиститься, силы зачерпнуть для жизни. Нет об нем памяти народной. Спасибо тебе, что помочь хотела, а только пойдем мы мимо. ; Не успела она вымолвить последнее слово, как старуха исчезла.
; Вот те на, ; изумилась Елизавета, ; куда это она подевалась?
; Вы вокруг посмотрите! ; воскликнула испуганно Анна.; Один терновник, куда ни глянь. И сильный какой! Как выбираться-то станем?
; Да, ; Елизавета прислонилась к огромному круглому валуну, чтобы устоять на в раз обессилевших ногах, ; ужасно. Нигде ни тропы, ни просвета.
; Ну-ка, отойди, ; отодвинула ее от камня Василиса, ; вот наше спасение. Надо подтолкнуть его вниз, он и проложит нам дорожку.
; Как же его подтолкнешь! ; в отчаянии воскликнула Елизавета. ; Силенок-то у нас, как у воробья.
; Я знаю, ; обрадовалась Анна, ; надо подкопать землю со стороны склона. Камень потеряет равновесие и сам скатится.
; А как отскочить не успеем ; подомнет, ; усомнилась Елизавета.
; Успеем, осторожно будем копать, ; уверенно подбодрила ее Василиса, ; доставайте у кого что есть, ножи, топорики ; все сгодится.
Несколько часов женщины ковыряли землю под валуном, время от времени испытывая его устойчивость. Наконец Анне показалось, что он шатается.
; Вот теперь подтолкнем чуток, ; предложила она. Камень легко покатился вниз, подминая кустарник и прокладывая хотя и тернистую, но все-таки дорогу.
Баба Яга, раскинув карты, с огорчением обнаружила, что у ее подопечных все складывается благополучно. «Неужели выбрались, быть такого не может. Тот терновник лося способен остановить, не то что деревенских баб», ; подумала она и решила посмотреть в хрустальную чашу с ключевой водой. Совершив обряд, ведьма стала пристально вглядываться в воду, надеясь, что изредка и карты врут. Но на этот раз они все-таки сказали правду. Баба Яга увидела путниц на окраине огромного села ; из конца в конец не видать. Они разговаривали с местным крестьянином. Тот показал рукой какое-то направление, и три женщины, поторапливаясь, двинулись туда. Скоро на горизонте обнаружилась маковка церквушки, к которой примыкало обширное кладбище.
Ведьма не на шутку встревожилась и полезла в свою ступу. Неистово размахивая старой, почти лысой метлой, она мчалась в сторону села с удивительным названием Доброе, хотя и понимала, что ничему помешать теперь не сможет.
; Растяпа, ; корила она себя. ; Надо было их не терять из вида. Но кто ж мог подумать, что они выйдут именно на это село, куда и тропы-то все давно заросли, и слава о нем трубить перестала. Всегда надо быть начеку. Чуть зазеваешься, потом не расхлябаешься.
Когда она добралась, наконец, до места, то поняла, что опоздала. Кладбищенский смотритель, седой подвижный мужичок, шустро водил женщин между могил и без умолку, так, что и слова нельзя вставить, рассказывал о всех, кто завершил здесь пути земные. У него выходило: что ни крест, то под ним праведник покоится, что ни березка в изголовье, то добрый человек лежит.
; Надо же, ; изумлялась Елизавета, ; думали, к зиме не воротимся, а тут под боком, считай, что искали, то и нашли.
; Что за место такое, ; спросила Василиса у смотрителя, ; сроду не видывала, чтоб вся деревня от одних добрых людей плодилась?
; Это зависит от того, кто место застолбил и какое имя дал. Наше село испокон века Добрым прозывалось. Это как печать, поставленная на века ; в Добром живешь, добрым прослывешь. Неужто не слыхали?
; Нет, не слыхивали о вас в наших местах, ; с сожалением промолвила Анна.
; Да, времена нынче тяжелые пошли. Раньше-то к нам многие хаживали ; в нашей церкви помолиться, нашим воздухом подышать. А теперь редко кого увидишь здесь чужого, да и свои иной раз как чужие, ; смотритель глубоко вздохнул и замолчал, но не на долго. ; Встречали, небось, в лесу сопку, поросшую терновником, да так густо, что и мышке не проскочить?
; Отшельник, сказывают, там похоронен, ; заметила Елизавета.
; Да где там, ; усмехнулся старик, ; наш, доброевский. Неслыханное здесь злодеяние учинил, родного брата убил из-за отцовского наследства. Вот и выслала его община в лес, отселила, значит, от людей. Он там одичал, затосковал да и повесился. Нашли его охотники, сжалились, похоронили, но на могилу ту запрет наложен ; никто туда ходить не может.
; Так что ; у вас тут, больше никаких происшествий не бывало? Никто никому по пьни в глаз не влупит, соседского куренка не придавит, сплетню не сочинит, не позавидует ; все друг друга прощают? ; недоверчиво поинтересовалась Василиса.
; Скука смертная, ; засмеялась Елизавета, ; тишь да благодать, но и счастья не видать. Нам ведь в радость друг другу косточки перемыть, поликовать втихую, что беда не в твой дом заглянула, подглядеть грехи да слабости друг у друга, чужое к рукам прибрать, а иначе жизнь какая-то тусклая.
; Э, бабоньки, все мы люди, и у нас такое случается, ; согласился смотритель, ; ничего на самотек пускать нельзя. Люди быстро лицо теряют, позволяют своей животной природе над душой верх взять.
; Это так, ; закивали головами женщины. ; Истинную правду говоришь.
; Но есть такое качество в человеке, на котором он мир в равновесии удерживает. Коли от природы оно не даденное, так его внушить можно. У нас каждому мальцу с пеленок твердят: будь справедливым. И во главе нашей общины стоят люди, кто по словам и по делам справедлив, независимо от возраста. А кому наши порядки не нравятся ; путь открыт на все четыре стороны. Шагайте в широкий мир, где душа плачет оттого, что люди друг друга не жалеют.
Вот могилка, видите, вся в цветах. Митрий здесь лежит, старухи Петровны единственный сынок. Учителем был. Дети его любили. Так вот, когда школа загорелась, он детей своих вывел, а один ребенок из младшеньких, видать, испугался да и спрятался. Когда его не досчитались, Митрий Николаевич, значит, в дом горящий рванулся. Его удерживали. Видно было, что сейчас крыша рухнет. Да он не послушался. И дитя не спас. И сам погиб. Говорили некоторые, что дурак, бесполезно сгинул. А наши-то справедливые с почестями великими его похоронили, потому как добро не бывает бесполезным, ; старик назидательно ткнул в небо указательным пальцем и добавил, ; во как у нас судят-то.
; За веру жизнь отдать не так уж и трудно. Вон на Руси сколько народа полегло из-за какой-нибудь веры: в Бога, в царя, в социализм, в светлое будущее… ; Анна горестно вздохнула, ; а вот за чужого человека не каждый может. Кто он тебе ; не брат, не сват, не мать, не отец, не дитя, не праведник какой, не гений и миру ничего не дал. Тут такой огонь в сердце гореть должен, чтобы любовь к человеку стала превыше жизни, к простому обыкновенному человеку, к соседу твоему, который, может быть, ночами картошку в твоем огороде копает.
; Правильно, Анна, говоришь, ; согласилась Василиса. ; Не было бы на свете этих великих добродеев, и мир бы не устоял ; пал бы, уничтоженный человеческой алчностью и корыстью. Поклонимся низко могилке незнакомого нам Митрия. Мир праху твоему, мил человек, но не обессудь ; земличка нам твоя для хорошего дела нужна. Возьмем горсточку ; и нам хватит, и от доброты твоей не убудет.
; А вот тут талант схоронен, ; продолжал старик. ; Посмотрите на нашу деревню: что ни изба ; произведение искусства. Наличники расписные, коньки резные, башенки да балкончики, и ни один дом на другой не похож. И все это из интереса, в свободное время все село обустраивал наш дорогой Аким Федорыч. А хлеб свой на конюшне зарабатывал ; лошадей любил.
; Поклон тебе, добрый мастер, ; промолвила Василиса. ; И твоя земличка нам послужит. ; Она сгребла в ладонь несколько сырых комочков, скатившихся со свежего могильного холмика, и завязала их в белый кружевной платочек. ; Видать, недавно помер.
Долго водил кладбищенский смотритель своих благодарных слушательниц по доброевскому кладбищу и все рассказывал, рассказывал о живших когда-то в этих местах людях и об их делах, которыми они остались в памяти местных поселенцев. Получалось, что не такая уж и скучная у них была жизнь, хотя зла они не творили, а помогали миру, как могли, изо всех своих человеческих сил.
; Что ж, ; наконец, промолвила Василиса, ; спасибо тебе, добрый человек и прощай. Мы нашли то, что искали: вот они ; семь узелков землички с семи могил добрых людей. Сила в них необыкновенная и наше спасение. А теперь нам пора возвращаться ; дома нас ждут не дождутся, ждут и надеются.
«А, ; решила баба Яга, все это время бегающая от могилы к могиле и прячущаяся в разросшихся кустах кладбищенской сирени, чтобы не упустить из виду трех странниц. ; Пусть идут. Я пыталась им помешать. Слово даденное сдержала. А коли не сложилось, в чем моя вина ; я старалась. Если же у них получится с тем иродом потягаться, тогда и мне спокойнее будет».
Домой странницы вернулись на исходе другого дня.
; Ишь, и идти далеко не понадобилось, ; облегченно подвела итог путешествию Василиса. ; Значит, поначалу рассыплем земличку вокруг церкви, чтобы вся нечисть из Ковчега прочь побежала.
Как только круг вокруг церкви замкнулся, на Ковчег упала тьма, словно неожиданно ночь наступила, без заката.. Поднялся сильный ветер. Кое-где повалил деревья, сорвал крыши с домов, с полчаса побушевал, завывая страшными голосами, да и утих так же неожиданно, как и начался.
; Теперь пошли за околицу, ; приказала Василиса. ; Будем опечатывать дороги, чтобы бежавшая нечисть назад не вернулась.
Посыпали они земличку с могил семи добрых людей на все четыре стороны.
; Вот какая рать нас охраняет, ; радостно вздохнула Анна. ; Можно ничего не бояться.
; Бояться надо, ; не согласилась с нею Василиса. ; Себя надо стерегтись. Рать ратью, но и от нас, ковчеговцев, многое зависит.
; Уж теперь поостережемся, ; уверенно заявила Елизавета, ; сроду гадать не стану и дочь за Прохора не отдам. Пусть только домой вернется, голубушка моя, ; она жалостливо всхлипнула и смахнула сбежавшую слезу кончиком платка.
ххх
Фрол не помнил, зачем он отобрал перстень у Палаши. Его привлекла игра солнечного луча, отраженного гранями бриллианта. Он смотрел на него, смотрел и, наконец, поддался непреодолимому желанию завладеть им. Сейчас он сидел на поляне под раскидистым дубом и вертел перстень в руках. Наглядевшись на него вдоволь, он стал думать, к чему бы его приспособить, какая от него может быть польза. Придя к выводу, что пользы никакой, одна красота, он выдрал с корнем куст конопли, расщепил ее на волокна, надел на них перстень и завязал вокруг шеи. В этот момент и появился перед ним Валериан Чертков, Мухоморов «племянник».
; Молодец, ; сказал он как всегда с легкой насмешкой. ; Дело знаешь. Давай сюда. ; Он протянул бледную руку с длинными цепкими пальцами к Фроловой шее.
Фрол весь задрожал, испытывая безотчетный страх перед этим человеком, но перстень все-таки прикрыл огромной волосатой лапой и отрицательно помотал головой. Валериан удивленно вздыбил лохматые брови и гневно глянул на ослушника взглядом, не обещающим милосердия. Наверное, не сдобровать бы Фролу, но в этот момент на лес обрушился ураган, повалил деревья, поломал ветки, а Фролов недруг вдруг изменился в лице, зашатался, из-под его широких коротких штанин вылезли копыта, и он, быстро ими перебирая, помчался прочь.
Фрол сразу успокоился и помахал вслед рукой, попытавшись даже засунуть в рот два пальца, чтобы посвистеть и поулюлюкать, как в детстве, но с недоумением обнаружил, что разучился это делать. С таким же недоумением он стал разглядывать себя. Густой волосяной покров на всех частях тела испугал его. Кажется, он впервые осознал, в каком положении находится, протяжно отчаянно взвыл и обеими руками вцепился в гриву на голове, будто хотел оторвать ее вместе с кожей. Потом долго сидел на земле, уставясь в одну точку. Только к вечеру к нему вернулась способность передвигаться. Он поднялся и взял направление на Ковчег.
А в это время Авдотья безуспешно пыталась вывести своих спутников из Чертова леса. Они уже и одежками поменялись, башмаки надели с левой ноги на правую и наоборот, что доставляло большие неудобства при каждом шаге, заклятье хором прокричали: «Овечья морда, овечья шерсть!», ; но неизменно возвращались к Лысой горе.
; Видать, это не леший нас водит, а кое-кто посильнее будет, ; решила Авдотья. ; Придется последнее средство применить. Твой дед, Татьяна, в письме указал, где можно найти цветок черного папоротника, которого нечисть всякая как огня боится, потому что он силы ее лишает. Находим центр Лысой горы и идем от него точно на юг, никуда не сворачивая, до заката солнца. А там уж он раскроется, и мы его увидим.
Шли долго. К вечеру совсем притомились и еле ноги передвигали от голода. Наконец, солнце скрылось за лесом, а прямо перед путниками в зарослях папоротника раскрылся незатейливый цветок, сразу и не заметишь.
; Он и есть, ; Авдотья наклонилась, вынула из своего мешка небольшой ножик и срезала уже тронутый желтизной стебель. ; Теперь отдохнем и двинемся назад, ; она устало опустилась на поросший мхом пень. ; Только бы до дома добраться, а там решим, что делать дальше.
; Жить, ; весело оскалил зубы Савка, ; чего ж еще.
; Нет, ; Авдотья тяжело вздохнула, переводя дух, ; покоя нам не будет, пока не очистимся. ; Никто не понял, что она имела ввиду, но с вопросами к Авдотье приставать не стали, видя, как она тяжело дышит и едва выговаривает слова. ; Что ж, пошли. У нас еще дел невпроворот. Дед твой, Татьяна, отписал в письме, что надобно отыскать перстень, который когда-то принадлежал царю русскому Петру Великому. Он нам поможет. Только вот как, твой дед не сказал. Самим надо догадаться. Видать, это твой перстенек, Варвара.
Путники поднялись с земли, которая вобрала в себя их усталость, и направились в сторону Ковчега. На этот раз идти было легче. Авдотья брела впереди, выставив перед собой в вытянутой руке, как щит, цветок черного папоротника. Вот и Лысая гора уже осталась позади. По Чертову лесу, похоже, буря пронеслась. Многие деревья потрепала. Пострадавшие от нее осины поунялись и поникли, не доставляя путникам никаких неприятностей.
Вдруг недалеко раздался треск сухого валежника под чьими-то тяжелыми шагами, и прямо на Авдотью вышел не то человек, не то зверь, с ног до головы заросший грубой густой шерстью. Он остановился перед нею, не сводя глаз с цветка. Затем увидел Николая, Савку, обрадовался, стал бить себя в грудь, повторяя:
; Фрол. Фрол.
; Неужто в самом деле Фрол? Куда же ты пропал? ; изумился Савка. ; Как изменился. Помнишь, что я у тебя кобылу увел? ; Фрол почему-то радостно закивал головой. ; И впрямь Фрол. Колдовство какое-то. Надо же так человека обидеть, ; посочувствовал Савка.
; Смотрите, смотрите, у него на груди колечко, мамино колечко, ; воскликнула Палаша.
; Отдай, ; потребовала Варвара и протянула руку. Фрол покорно, чем всех несказанно удивил, сдернул перстень с шеи и положил на Варварину ладонь.
; Ладно, отведем тебя домой, ; смилостивилась Варвара, ; хоть и не надо бы: помнится, что в тебе причина моего горя. Но Матрена, небось, извелась от неопределенности, ждать тебя, али уж не ждать. Вот, доставим ей подарочек.
Путники двинулись дальше, а Фрол, понурив голову, побрел за ними. Возле Матрениного дома приостановились.
; Эй! ; крикнул Савка. ; Хозяйка, принимай пропажу. Муженек твой отыскался.
Матрена в одно мгновение оказалась у ворот. Выскочила на улицу и сразу же бросилась к Фролу, безошибочно угадав в обросшем существе мужа.
; Ой, горюшко, ; взвыла она, ; я еще тогда в лесу, как увидела тебя, сразу же признала. Да чего ж ты не откликнулся, бедолашный. Мыкался по тайге одинешенек в своей беде.
; Что ж ты воешь-то, ; осуждающе произнесла Авдотья, ; живой вернулся ; радуйся. Остальное поправимо. Веди его, корми, постриги маленько. Поживет среди людей, небось, облысеет. Человеческое навек дается. Лишь бы он сам себя человеком сознавал. А ты помоги ему.
Авдотья повернулась и пошла дальше, тревожась о том, где заночевать придется. До хутора сегодня ей не добраться. Николай как будто понял мысли старой женщины и пригласил ее к себе.
; Пойдем, чего тебе вдали от людей делать. Поживи у нас ; хата большая.
Татьяна, Кузьма и Варвара с Палашей направились к другому концу села, где их дома стояли по соседству.
; Варвара, перстенек-то теперь береги, как зеницу ока, ; крикнула им вслед Авдотья. ; Цены ему нету, ; добавила она тихо.
Навстречу им попался Прохор. Вид у него был растерянный и подавленный. Он глянул на односельчан сумасшедшими глазами и чуть ли не себе под нос прошептал:
; Разорен. Все, все пропало, в золу превратилось, все золото.
; Да чего ты так переживаешь, даром досталось, прахом и ушло. ; Попытался успокоить его Кузьма. ; Видать, и впрямь нечистое было то золотишко. Николай правду сказал. Радуйся, что отделался от него. У тебя и без того денег куры не клюют.
; Все, все пропало, ; будто не слыша доводов Кузьмы, продолжал твердить Прохор. О намечающейся еще недавно свадьбе никто даже не вспомнил.
Возле пепелища путники остановились.
; Думала, приду домой, а там муж дожидается. ; Горестно произнесла Варвара. ; Ни мужа, ни дома. Как это случилось, не могу вспомнить. Знаю только, что Фрол к этому причастен. Вроде с ярмарки ехали. Его в тайге встретили. Потом еще какой-то человек объявился. Муж исчез, а я оказалась в избе на заимке. Видно, до конца жизни меня эта неизвестность будет мучить. Все пытаюсь вспомнить и не могу…
; Пойдемте к нам, ; ласково обняв за плечи Варвару, позвала Татьяна. ; Ты мне опорой была. Не знаю, что бы я без тебя делала в дедовой избе: с голоду или со страху померла бы. Так что не чужие теперь.
; Правильно Татьяна говорит, ; поддержал дочь Кузьма, ; крыша над головой у вас всегда будет, и харч какой обеспечим. А там, глядишь, и избу новую поставим…
Хотя уже было далеко за полночь, Елизавета и не думала ложиться спать. Ее обуяла энергия деятельности. Она в одиночку ворочала шкафы, диваны, кресла, столы, находя им новое место. Затем, подбоченясь, долго смотрела на плоды своих трудов, оставалась недовольна ими и начинала все сначала. Она сама не понимала, какой черт ее подзуживает переставлять мебель, которая уже два десятка лет никуда не передвигалась и хорошо прижилась в своих углах. Наконец, вернув все в первоначальное положение, она принялась раздувать самовар, хотя никогда не пила чая на ночь, чтобы не мучиться с засыпанием. «Что это со мной делается, ; вдруг подумала она, осознав необычность своего состояния. ; Жду, что ль кого»? И тут ей стало ясно, что действительно ждет. Бросив все, она побежала к воротам и тут столкнулась с мужем и дочерью, как раз входящими во двор.
Повиснув на шее щупленького Кузьмы всеми своими ста килограммами, она чуть не уронила его на землю. Он решительно высвободился из объятий жены, несколько смущенный ее откровенным проявлением чувств при чужих людях. Елизавета оставила его в покое и нежно обняла дочь.
; Слава Богу, вернулись, ; облегченно промолвила она и погладила Татьяну по щеке. ; Совсем заждалась. Как знала, что вы придете ; самовар поставила.
Она отступила в сторону, пропуская родных с гостями.
; И тебя, Варвара, с возвращением. В селе всякое сказывали о вашей пропаже. Муж-то тоже нашелся? ; поинтересовалась она.
; Нет, совсем сгинул, ; дрожащим голосом произнесла Варвара, еще острее почувствовавшая свою беду при виде чужой радости.
; А ты надейся, ; сочувственно утешила ее Елизавета. ; В жизни всякое случается. И хорошее тоже. Ты ведь здесь.
; С селом-то что стряслось? ; спросил Кузьма, прикрывая за собой ворота. ; У соседей крыши посносило. Деревья по улице повалило. Буря что ли? Нас случаем не зацепило.
; Нет, нет, ; поспешно успокоила его супруга. ; Это мы с Василисой и Анной Караваевой бурю устроили. Пошли, пошли, ; поторопила она удивленно приостановившегося Кузьму. ; Вот ужином накормлю и все расскажу. Да и вас послушаю. ; Тут она подошла к забору, разделяющему усадьбы, и громко крикнула:
; Василиса, не спишь что ли! Иди к нам. Радость-то какая ; Кузьма с Татьяной вернулись! И Варвара с Палашей тоже.
Ведунья, выглянувшая в окошко на крик, тут же набросила на плечи шаль и побежала к соседям. Кузьма встретил ее приветливо и даже попытался испросить прощение за свой странный гнев накануне Татьяниной свадьбы.
; Ты не держи на меня зла, Василиса, не в себе я был, ; смиренно покаялся он.
; Да я уж и забыла, ; радостно пробасила Василиса своим низким голосом. ; Тут, Кузьма, такое происходит, что не до обид будет.
Почти до зари просидели соседи за чаем с калачами и плюшками, рассказывая друг другу о своих приключениях и пытаясь связать события в одну логическую цепочку. Но какого-то звена все время не хватало. Картина не складывалась. История казалась незавершенной, и это тревожило.
ххх
Ленивая осенняя муха, едва шевеля цепкими лапками, ползала по оконному стеклу, надсадно жужжала, пытаясь выбраться из темной избы бабы Яги наружу, к свету. Ведьма безмысленно наблюдала за нею, постепенно раздражаясь. Наконец, она не выдержала, но вместо того, чтобы выпустить бедняжку, безжалостно придавила ее пальцем. «Вот так и со мною…», ; она не стала додумывать мысль до конца ; без того все ясно. Уже вторые сутки баба Яга ждет расплаты за невыполненное обязательство. Она сидит на своей лавке у стены, не спит, не ест, полностью предавшись переживанию будущих страданий. Муха вывела ее из этого состояния, заставив хоть что-то сделать.
Теперь мысли старой ведьмы побежали по другому кругу. «Ну и что я здесь сижу, чего я жду. Сколько раз себе говорила, что переживать надо, когда неприятности уже одолели. А заранее мучиться ; только жизнь укорачивать». Она зябко повела плечами, с трудом разогнула затекшие колени и резко встала. «Посмотреть, что ли, что вокруг деется», ; она уже было взялась расставлять зеркала, но передумала. Залезла в ступу, махнула метлой и полетела. «Так посмотрим, ; решила она, ; собственным-то глазом вернее будет».
Чертов лес ее удивил. Некоторые деревья лежали вповалку, похоже, скошенные недавней, не понятно откуда налетевшей бурей. «Вроде не такая уж сильная была, а вон что наделала», ; подумала баба Яга. Осины приувяли, опустили свои странные колючки и стояли понуро, будто изживали последние часы. «Нет, тут не природа повоевала, тут что-то другое, ; решила ведьма. ; Полетим, поглядим, что народ вытворяет. Небось, все и разъяснится».
Ковчег давно был у бабы Яги под опекой ; она легко понимала местных жителей и все их интересы прочитывала как у себя на ладони. Туда она и направилась в первую очередь. Однако подступ к поселению будто какая стена загородила. Ведьма летала, все время натыкаясь на невидимую преграду. Наконец, совсем обессилев, она опустилась на опушку леса, вылезла из своей ступы и отправилась обследовать преграду более детально. «Ясно, что здесь без деревенских баб не обошлось ; мастерицы козни строить. Небось, это те, путешественницы, ; язвительно подумала про людей старуха, ползая по траве и принюхиваясь к чему-то. ; Могильная земля и впрямь не только для зла годится. Ишь, все дороги запечатали, на все четыре стороны, чтобы, значит, вражина какая снаружи не проникла. ; Баба Яга опустилась на пенек и задумалась. Сидела она так долго, видимо, мысли ее одолевали сложные, и вдруг с досадой хлопнула себя по коленям. ; Того не понимают, что все даром ; внутри их самих всегда сила найдется, которая в сговор вступит и печать-то поломает. Не могут люди в покое и добре долго обретаться. Им всегда чего-нибудь не хватает. Пойдут меж собою враждовать из-за мелочи какой-нибудь, да нас и призовут в помощники. А то и того ирода окаянного, что в лесах притаился, из деревни изгнанный, но ведь не побежденный. Что ж, подождем маленько. Пускай пока сами разбираются. А мне со своей бедой справиться надобно. Придется все-таки в зеркала поглядеться да в воды хрустальные, чего мне-то ожидать. Тот-то, небось, в гневе пребывает. А лучшее б в смятении… хоть какой-нибудь шанс».
Вернувшись домой, она не сразу принялась за дело ; на сердце было тревожно, а ворожба требовала спокойствия духа. Присев на крылечко, ведьма грела на полуденном солнышке свои старые косточки и поглядывала на еще по-летнему голубое небо. Лес стоял тихо, даже птицы приумолкли. «Хорошо-то как, ; подумала баба Яга, ; жизнь прекрасна сама по себе. И чего нам всем не ймется, не терпится в этакой-то благодати. Ведь вот сейчас вскочу и помчусь в магические кристаллы глядеться, как будто меня черт за косы тянет, а чего я там угляжу…может, и навек покой потеряю». Она нехотя поднялась и вошла в избушку.
Приготовления много времени не отняли. Зеркала сияют чистотой, вода прозрачна, пламя свечей бестревожно устремлено вверх, не колеблется и не чадит. Все настроено на обычный осмотр пространства, в котором редко что меняется. И все-таки баба Яга в сомнениях. А ну как повторится история, когда какая-то сила на время лишила ее дара. Вдруг и совсем отнимет.
Сосредоточенно вглядывалась ведьма в воду, готовая к неожиданностям. Вот и Чертов лес. Слишком уж притихший, будто прислушивается к чему-то. Это насторожило бабу Ягу. Лысая гора, тоже необычно спокойная. «А ну-ка, глянем, что внутри, ; решает ведьма, ; странно, совсем пусто, даже летучих мышей не видать. А еще недавно была тьма тьмущая. Куда ж они подевались?» У бабы Яги засосало под ложечкой. Она почувствовала: что-то идет не как всегда ; и насторожилась.
Теперь надо бы наведаться на болота. Внутренний голос подсказывал бабе Яге, что сегодня это опасно. Она привыкла слушаться его, поэтому медлила, обдумывая, не перенести ли визит на другой день. «С чего это я стала такой малодушной, ; упрекнула она себя, ; раз что-то не так, надо поглядеть, что именно, чтобы знать, откуда ожидать напасти». Она решительно заставила себя сосредоточиться на знакомых до мельчайших подробностей картинах болота.
Миновав развесистую березу, она направила свой взгляд в сторону скита, где в давние времена проживал отшельник. Баба Яга хорошо его помнила. Ох, и намучилась она с ним. Своими молитвами он доставил ей немало лишних хлопот. Сколько сил пришлось растратить в противостоянии, зато было интересно, кто кого. Сгинул отшельник. А у бабы Яги начались относительно спокойные времена. И вот на тебе ; объявился новый враг, да пострашнее будет. Вдруг в хрустальной чаше мелькнула какая-то тень, баба Яга вскрикнула и мгновенно взболтала воду рукой. Ее сердце бешено заколотилось. «Вот оно где», ; она немножко подождала, не последует ли вслед за тенью и сам ее обладатель. Но вода в чаше оставалась спокойной. «Вовремя, значит, защитилась, ; порадовалась баба Яга. ; Что же теперь делать? Носа никуда не высунешь, чтобы не повстречаться».
Когда баба Яга бывала в растерянности или смятении, то оставляла все мысли на потом и занималась мелкими делами: убирала в избе, варила колдовское зелье, готовила отвары и настои. Ну а если уж совсем на сердце становилось нехорошо, то читала свою книгу с заклинаниями, проклятьями и заговорами в надежде, что нужное решение подскажет знание, заключенное в настольной мудрости всех ведьм. Именно этим она сейчас и занялась. Не спеша вглядывалась она в текст, раздумывая над каждой фразой. Листала страницу за страницей, но не обнаруживала ничего, что могло бы ей подсказать, какая сила засела на болотах и как с нею совладать.
«Кабы сам сатана объявился, то я бы знала и покорилась. Да и не стал бы он дара у меня отнимать, свои, чать. Нет, там чужинец какой-то, из заоблачных миров, из тридевятых царств. На нашу власть посягает, ; с тревогой рассуждала баба Яга. ; Не справиться мне самой. На людишек надежды нет. Сел здесь немного. Самое большое Ковчег. Но эти-то, как всегда, о себе позаботились. Отгородились от мира невидимой стеной, а до остальных им и дела нет. Хотя и то верно, что по нынешним временам добрых людей не хватит, чтобы землей с их могил от всего мирового бесчинства оградиться. Что это я, ; вдруг спохватилась баба Яга, ; бешеный петух в макушку клюнул, так сразу о добре вспомнила. Тьфу. Вот ведь как ; и на зло зло найдется. Не думала, что кто-то в этом мире может мне, старой опытной ведьме, ничего никогда не опасающейся, такую беду накликать ; страх в сердце поселить. Эх, Палаша, Палаша, имела бы я твой перстенек… Да чего уж теперь…»
Долго сидела баба Яга над своей книгой, вздыхала. Встала, попила чайку и опять взялась за чтение. Так ничего и не вычитав, подошла к окошку. Полная луна выплыла из-за тучи и глянула на нее своим загадочным ликом. Ведьма засмотрелась на нее, и вдруг ее осенило ; самое время на шабаш податься. Давненько она не летывала на Лысую гору погулять всласть, попировать до упаду, побесноваться без удержу. Теперь хоть и не до веселья, а надо проведать кой-кого, предостеречь и посоветоваться.
Когда баба Яга появилась на шабаше, там уже вовсю шло беснование. Ведьмы и колдуны разного масштаба, бесы большие и помельче, лесная нечисть от леших до кикимор и русалок варили возбуждающее зелье, пили его без меры, скакали вокруг огромного костра, носились друг на друге и на метлах, выкрикивая непотребства, извергая из себя потоки самой мерзкой ругани и призывая на головы всех соучастников игрища беды и несчастья. Здесь мерялись силами: кто кого вернее низвергнет в самое пекло.
Бабе Яге такие забавы были не по душе, казались зряшной тратой энергии, поэтому она в них редко участвовала. Ее появление вызвало удивление многих и насторожило ; что-то явно произошло такое, что заставило старуху притащиться на Лысую гору. Ее окружили, стали расспрашивать, но она, ни на кого не глядя, сразу направилась туда, где на возвышении сидел распорядитель сегодняшнего гульбища. Жестом руки он подозвал ее к себе:
; Жива еще, старушка? Давненько ты нас не проведывала. Думали, что уже в пекле жаришься. ; Он громко расхохотался, довольный своей шуткой. Окружающие подхихикнули ему. ; Что же заставило тебя вылезти из твоей берлоги и примчаться сюда, где такие, как ты, сожалеют о прожитых годах, глядя на юную смену попирателей добра и благочестия. Посмотри вокруг, старуха, найдешь ли ты здесь место для себя?
Распорядитель был груб и величественен. Он чувствовал трепет толпы ведьм и колдунов, страшащихся его произвола, и упивался этим. Они не могли знать, когда и кого он возвысит, когда и кого уничтожит данной ему на время шабаша властью. Но бабе Яге было нечего терять, она уже миновала свои лучшие годы и теперь только доживала отпущенный судьбой век. Ее не страшило пекло, но вот расстаться со своим ремеслом она не могла ; тогда бы жизнь, сколько ее ни осталось, утратила бы всякий смысл. Не моргнув глазом, не дрогнув, она заявила:
;. Да, я стара, но это ожидает каждого и тебя, мой повелитель. Место для себя я здесь и не надеялась найти. Меня привела беда. ; Баба Яга сделала многозначительную паузу, и распорядитель насторожился.
; Ну, говори, не тяни, ; нетерпеливо приказал он.
; В округе появилась сила, которая претендует на полную власть в этих местах. ; Сообщила баба Яга.
; Откуда дозналась? Кто такие?; недоверчиво уточнил распорядитель. Нечисть, окружившая его, выжидательно притихла.
; Сама видала и трухнула ; страшные, кто такие ; не признала, вглядеться не дали. Одно скажу ; нашего рода, но не наших краев. Откуда взялись, кто призвал ; не ведаю.
Баба Яга рассказала о всех изменениях в Чертовом лесу, свидетельствующих о влиянии пришельцев, и о том, как чуть сама не лишилась дара, получив его назад только после обещания послужить чужакам. Поскольку обещания она не выполнила, то теперь опасается за свое будущее.
В конце она мимоходом заметила, что люди предприняли попытки справиться с пришельцами, заставив их отступить на болота. Но это ничего не значит для мира, и возвращение узурпаторов ; дело времени. А то, что они готовятся вернуться, она узрела в хрустальных водах при свечах и зеркалах. Конечно, ведьма, описывая немногочисленные случаи своего столкновения с чужаками, приукрасила их страшными деталями, чтобы к ее словам отнеслись вполне серьезно. Но одурманенная веселящим зельем нечисть посмеялась над ее страхами.
; Напугала! Напугала! ; визгливо выкрикнула одна молоденькая и очень хорошенькая ведьмочка. ; Ну, кто за мной? ; Она оседлала метлу и призывно махнула нежной маленькой ручкой, пальцы которой были украшены многочисленными золотыми кольцами с драгоценными камнями. Вся мужская рать колдунов, ведьмаков и леших тотчас же рванула за нею. Ведьмы постарше чуть подзадержались, желая более подробно порасспрашивать бабу Ягу. Опыт подсказывал им, что осторожность в любом деле не помешает, тем более, если речь идет о недруге. Выслушав еще раз красочное описание засевших на болотах супостатов, они решили, что пока особо страшного ничего не произошло, а баба Яга могла потерять на время свой дар из-за дряхлости ; слишком долго она живет на свете. Поэтому, в конце концов, и эти осторожные дамы вспорхнули на своих метлах и устремились в сторону болот. Бабе Яге ничего не оставалось, как последовать за ними.
Когда эта визжащая, кричащая, сквернословящая свора приземлилась возле староверческого скита, распугав лягушек и змей, из дыры в давно обветшавшей крыше с натужным, нарастающим гулом вырвался черный тугой, закрученный спиралью вихрь горячего воздуха. Он мгновенно взлетел к звездам и исчез, растворившись где-то в высоте темного неба. Затем уже оттуда, из бескрайней космической бездны, послышался тот же гул ; смерч стремительно возвращался, вобрав в себя всю энергию разряженного им пространства и удесятерив свою мощь. Среди ведьм и колдунов началась паника. Они стали беспорядочно метаться, забыв, зачем явились сюда. И тут сверху на них обрушился мощный удар, который сначала пригвоздил их к земле, а затем вознес вверх и разметал по болотам.
Баба Яга плюхнулась неподалеку от упавшей одинокой березы. Одежда на ней висела клочьями, с нее стекала вонючая болотная жижа. Сил подняться у ведьмы не осталось. Она смогла лишь ползком перебраться из лужи на сухое место у дерева. Там и просидела до утра, пока не взошло солнце. Только теперь у нее появились в голове какие-то мысли, и были они не утешительными. Она поняла, что противостоять чужинцам из заоблачных земель и тридевятых царств невозможно ; придется покориться.
ххх
Авдотья проснулась оттого, что в ночной тишине гулко заскрипели ветхие Николаевы ворота, которые никогда не закрывались на запоры. «Если бы это был вор, то вошел бы осторожно. Но что красть-то у почтальона? Николай живет на зарплату да тем, что вырастет на огороде, и не держит никакой скотины, кроме старой, дающей последнее молоко козы. Однако бодливую Гальку бесшумно не уведешь. Все в селе знают, что коза скандалистка и управиться с нею может только сам хозяин. Значит, пришел тот, кто не боится разбудить», ; рассудила Авдотья. Тут за скрипом последовал отчаянный стук. «Что-то стряслось, не иначе, а то чего барабанить-то в такую рань», ; решила почтальонова постоялица. Она с трудом сползла с мягкого матраса (привыкла спать на жесткой лавке, вот все суставы и онемели), выглянула в окошко, но ничего не усмотрела из-за сильно разросшейся под ним калины, и пошла будить Николая. Тот спал в другой половине дома и стука не слышал. Когда они вдвоем вышли на крыльцо, то увидели Михаила:
; Ну вы и дрыхните, ; проворчал он, ; я все кулаки и пятки себе отбил…
; Случилось что? ; широко зевая, осведомился Николай.
; Да вы что, ничего не слышите, ; возмутился Михаил. ; На болотах-то черт знает что творится. Такое впечатление, что там ракету запустили, а потом грохнули ее о землю. Кто это может быть? Не догадываешься? Я еле зорьки дождался, а то хотел тебя ночью будить, да жена не пустила…
; Ты думаешь, это они? ; испугался Николай.
; Грохочут чем-то, чего доброго и до нас доберутся, сволочи, ; Михаил погрозил кулаком в сторону болот.
; Что-то непонятное, ; Авдотья испытующе посмотрела на мужиков, ; о чем это вы говорите, будто что-то знаете. А ну не таитесь.
Николай с Михаилом смущенно почесали затылки и неуверенно стали рассказывать о своих посещениях скита и обо всем увиденном на болотах.
; Надеюсь, ты не думаешь, что у нас крыша поехала, ; осторожно поинтересовался Николай, опасаясь, что о нем пойдет по селу слава человека, у которого не все в порядке с головой.
; Вот те истинный крест, ; перекрестился Михаил, ; не врем, не фантазируем, все видели своими глазами. Нечисть у нас завелась…и на болотах, и, само собою, на Лысой горе угнездилась. Вот, смотри, клад мы обнаружили, Фрол показал. Я тоже кое-чего прихватил, чего ж ему в горе зря лежать. ; Он вытащил из кармана странное изделие. ; Николаю нес продемонстрировать. Эта цепь с распятием была золотая, украшенная камешками драгоценными. А как пронеслась буря по нашим местам, враз превратилась в железную и заржавела. Че с нею делать ; не пойму. Вещь точно нечистая. В реке утопить, так может рыба перестанет водиться. В землю закопать, так вдруг недородом по селу ударит. Вот, присоветуйте чего-нибудь.
; Это не по нашей части, тут надо с Василисой Степашиной совет держать, ; Николай внимательно стал разглядывать крест. ; Чудно как-то. Нечисть всякая креста бояться должна, а он видишь как ; сами его и подсовывают. Не понятно что-то.
; Что ж тут непонятного, вы на него внимательно поглядите, ; усмехнулась Авдотья. ; Кто на распятии-то изображен.
; Христос, кто ж еще может быть? ; неуверенно ответил Михаил.
; А лик-то у него чей? ; Авдотья уже откровенно сердилась ; надо же быть такими невнимательными. ; Я слепая и то вижу.
; Вот это да, ; изумился Николай, ; этот-то усмехается и язык показывает.
; Вот то-то и оно, ; тревожно заметила Авдотья, ; надо зорко смотреть, чтобы вовремя увидеть подмену. Нечисть тем и страшна, что она под благо маскируется, но некоторые приметы для своих все-таки проявляет.
Николай с Михаилом еще некоторое время недоуменно рассматривали крест.
; Назад его что ли отнести, на Лысую гору? ; рассуждал вслух Михаил. ; Пусть сами своими непотребствами тешатся.
; Говорю тебе, у Василисы спросить надобно, ; возразил ему Николай, ; Она на то и знахарка, что про все скрытое от глаз ведает. Она тебе точно скажет, что делать.
; Что ж, я пошел тогда, ; Михаил потоптался у ворот и неуверенно добавил, ; надумаете на болота податься ; кликните.
; А ну-ка, расскажи еще раз поподробнее, ; попросила Авдотья, опускаясь на крылечко. Николай присел рядом и начал свое повествование с самого начала, стараясь не упустить ни одной детали из того, что ему поведал Михаил и чему он сам был свидетелем.
; Странно однако, ; заметил он, завершая свой рассказ, ; они вроде нас опасались. Корову Михаилову убили и слопали. У Фрола кровушки попили и с нами могли расправиться в два счета, а не только не тронули, но и каждый раз исчезали, когда мы себя обнаруживали. Почему бы это?
; До поры до времени, ; Авдотья вся углубилась в свои размышления и замолчала. Николай ее не беспокоил, ждал, когда она сама еще что-нибудь скажет. И она вдруг встрепенулась, оживилась, будто в нее кто добавил чуток молодой энергии и поднялась с лавки. ; Фрол у них в долгу, видать, потому и не опасен им. А вам не казались, что силы своей еще не набрали… И нам надобно поспешить, пока еще не поздно. Пошли, позавтракаем, чего на голодный желудок-то подвиги совершать, прихватим Палашу и айда на болота.
; Палашу-то зачем? ; удивился Николай.
; В ней все и дело, ; коротко ответила Авдотья, будто точку поставила. И Николай не решился больше ни о чем спрашивать.
Михаил добрался до Василисиной усадьбы довольно споро. Солнце только-только поднималось над селом. «Спит, небось, еще, ; подумал он. ; Ничего, у ворот подожду, на лавке посижу, подумаю, об чем говорить-то с ней стану». Однако Василису он застал за странным занятием. Она в одной ночной сорочке каталась по траве, тяжело переваливаясь с боку на бок. Михаил так и застыл от изумления, уставясь на мокрую с ног до головы ведунью, потом вдруг спохватился и смущенно отвел глаза. Она же как ни в чем ни бывало легко поднялась на ноги, стряхнула с себя налипшие листья и пояснила:
; Чего засмущался ; обычное дело. Спозаранку по росе покататься полезно для здоровья. Да и лишнее электричество с тела в земличку стекает. Ноне многовато его в воздухе, хотя не видать, чтобы гроза собиралась. Ну, заходи, ; пригласила она, широко отворив дверь в дом, ; посиди здесь, а я переоденусь и послушаю, с чем пришел. ; Вышла она из спальни, раскрасневшаяся, бодрая, молодая, хотя лет ей уже немало. «Во как, ; подумал Михаил, ; и впрямь с росой-то, видать, не только электричество в землю уходит, но и годы сбрасываются. Надо попробовать, а то что-то жить стало тяжеловато».
; Ну, чего задумался? ; Василиса ногой передвинула табуретку и села напротив гостя. ; Рассказывай, с чем пришел. Михаил вынул из кармана цепь с крестом и показал ведунье:
; Вот, посмотри, не знаю, как от нее избавиться. Была золотой ; стала ржавой железякой с фальшивым распятием. ; Василиса глянула, и весь ее румянец сполз с лица.
; Где взял? ; Она порывисто перевела дух, как будто ее кто за горло ухватил. Михаил аж сам испугался, не понимая, отчего, и сбивчиво, торопливо рассказал, как было дело, добавив, что превращение произошло, когда над Ковчегом и лесом промчалась буря.
; Ага, ; Василиса немного успокоилась, ; значит, после того, как мы землю с семи могил добрых людей вокруг села рассыпали. Ишь ты, помогает ведь доброта людская-то. Чары темные с креста прахом пали, и он предстал в своем истинном виде. Не страшен он теперь никому, так как искушения в нем не осталось.
; Может его в кузню отнести, чтобы в огненной купели и след его сгинул? ; предложил Михаил.
; Ни к чему это, ; отмахнулась Василиса, ; в болоте утопить ; туда ему дорога. ; И она направилась к выходу. Михаил вяло, совершенно разочарованный простотой предстоящего действия, поплелся за нею.
; Не пойму я что-то, ; приостановившись на крыльце, знахарка тревожно посмотрела на небо, огляделась по сторонам: ; Ни тучки, ни облачка, а в воздухе полно озона, все замерло, как перед грозой. И тело наэлектризовано, как и в бурю не бывает. Вот, смотри, ; она поднесла ладонь к волосам, и они потянулись к ней.
; Да это взрыв на болотах такое с атмосферой наделал, ; догадался Михаил, ; здесь, на этом краю, небось, не слышно было, а у нас так грохнуло…
; Взрыв? ; Василиса удивленно повернулась к Михаилу. ; Да, да, я припоминаю, перед восходом… я еще подумала, что гром… А потом вышла на крыльцо ; подивилась: небо чистое. Так это было на болотах, говоришь? А что же там могло взорваться? Болотный газ просто так не взрывается. Тут чье-либо участие надобно.
; Да есть одно предположение… ; таинственно произнес Михаил, и Василиса насторожилась…
Но в это время она увидела, как во двор к Воробьевым входят Авдотья с Николаем. Василису это подивило: обитательницу Зазимья в центре Ковчега последний раз лет десять назад встречали, а уж на этот край деревни, в такую-то даль, без нужды она бы точно не выбралась.
«Интересно, ; подумала Василиса, ; какая это беда старуху сюда занесла?» ; то, что именно беда, она почему-то не сомневалась. Легко слетев с крыльца, она понеслась к соседям, забыв о Михаиле. Он тоже заметил ранних гостей, и сразу же решил, что они пожаловали не иначе как в связи со взрывом на болотах и торопливо зашагал за знахаркой. Войдя в избу, обитатели которой, несмотря на ранний час, уже были на ногах, он прямо с порога и спросил:
; Что, собрались все-таки? ; Хозяева дома посмотрели на него с недоумением, а Авдотья с Николаем поняли:
; Собрались, ; дружно, в один голос ответили они.
; Палашу прихватим с ее перстеньком и сейчас же подадимся на болота, ; добавила Авдотья, спокойно выдержав устремленный на нее встревоженный взгляд Варвары. Та отвела глаза, но тут же снова глянула на Авдотью и твердо заявила:
; Дочку одну не отпущу.
Палаша обняла мать и нежно погладила по руке.
; Не беспокойся, со мною больше ничего не случится. Я ведь буду с Авдотьей и Николаем. Они мне всегда помогут.
; Не отпущу и все. С вами пойду, ; настаивала Варвара.
; Так тому и быть, ; за всех решила Авдотья, ; кто с нами заодно, препятствовать не станем. ; И не задерживаясь ни на секунду, направилась к дверям. Василиса не долго думая забежала домой переодеться в резиновые сапоги да телогрейку, чтоб защититься от сырости и комаров, и помчалась следом. Татьяна, было, тоже рванулась к дверям, но Елизавета повисла у нее на шее с воплем:
; Не пущу! Итак неделю где-то пропадала. ; И дочь сдалась. Только, выскочив на крыльцо с сожалением долго смотрела вслед уходящим вдаль односельчанам, ощущая в душе неизбывную тоску, будто на битву провожала.
ххх
Бабу Ягу привели в чувство голоса людей, друг за другом бредущих по болоту. «А этих кой леший сюда завел, ; подивилась ведьма, с трудом различая сквозь густой туман человеческие фигуры. ; Гляди-ко, прям на меня правят, и спрятаться негде». Она в панике огляделась по сторонам и с испугу не нашла ничего лучшего как плюхнуться в воду рядом с кочкой, на которой сидела. Булькнуло громко. Люди приостановились, прислушались.
; Что это? ; испуганно спросила Палаша и вцепилась в материн рукав.
; Водяной балует, ; со смешком пояснил Михаил, ; щас за бороду цапнет и утянет в трясину.
; Но у меня же нет бороды, ; дрожащим голоском сообщила девочка и на всякий случай потрогала свой подбородок ; вдруг выросла невзначай.
; Тогда и опасаться нечего, ; успокоил ее Михаил.
; Глядите, как березу выворотило вверх тормашками, и впрямь будто взрывом, ; Николай приостановился, пошевелил ноздрями, принюхиваясь, ; озоном несет… Сильный был разряд.
; Я ж говорю, что все наэлектризовано…; Василиса огляделась по сторонам, ; не такие какие-то болота нынче. Что-то в них не так, а чего ; не пойму.
; Вздыбленные они, ; заметила Авдотья, ; будто их кто приподнял и изнутри вывернул, мха не видать, одни коренья повылезали…
; И точно, ; Николай наклонился и стал разглядывать кочку, на которой стоял. ; И как это ты, Авдотья, своими слабыми глазами все подмечаешь?
; Кто его знает, ; Авдотья вроде и участвовала в разговоре, но видно было, что она в то же время над чем-то размышляла, вглядывалась во что-то внутри себя, ; может и не глазами вовсе…Враг-то перед нами непрост будет. Даже не знаю, как мы с ним совладаем.
; Совладаем, ; уверенно заявила Василиса, ; я земличку с семи могил добрых людей прихватила, хорошо, что оставила про запас ; сильное средство. ; Авдотья промолчала, только с сомнением покачала головой.
; Не пойму я что-то, куда идти, где скит искать, ; Михаил рассматривал лежащую на боку березу. ; Я всегда по ней ориентировался, а теперь ее развернуло.
; Время у нас есть, раньше ночи они не появятся, пойдем наугад по часам, ; решил Николай, ; мне сдается, что от березы мы с тобой направо поворачивали и минут сорок шли.
; Че-то я не уверен, ; с сомнением произнес Михаил, ; ветку помню подломанную, которая прямо на скит указывала, а теперь она вон лежит…
; Направо, так направо, ; Авдотья резко повернула и запрыгала по кочкам, будто и не было у нее тяжести годов за плечами и хромой ноги. Все подивились тому и потянулись за нею.
Оказалось, что направление выбрали верное ; вскоре показалось старое покосившееся строение из почерневших и поросших мхом бревен.
; Смотрите, крыши нет, ; Варвара указала рукой на валяющиеся вокруг обугленные тяжелые перекладины, ; спалило и прямо по косточкам разнесло. И трубу развалило. Видно, молнией ударило и ветер был сильный.
; Ну откуда молния? Откуда молния? Грозы-то не было, ; возразила Василиса.
; Ладно, не спорьте, ; Авдотья прислонила свой посох к стене и сняла заплечный мешок, ; я в скит войду, а вы тут побудьте. Перекусите, я хлеба и воды прихватила…в мешке. ; И хотя дверь в избушку древнего отшельника валялась на земле, сорванная с последней сохранившейся петли, никто не посмел не только заглянуть вовнутрь, чтобы полюбопытствовать, чем там занята Авдотья, но даже приблизиться к скиту. Мужики притащили обгоревшие, но все-таки целые бревна, уложили на них почему-то не тронутый в кустах бурей Михаилов настил и приготовились к долгому ожиданию. Солнце только-только приближалось к полудню.
Когда люди прошли мимо, баба Яга вылезла из ямы, в которой утонула почти по горло. Отряхиваясь и отплевываясь, сняла с себя одежку, хорошо выкрутила ее и снова надела. Поеживаясь от сырости и холода, принялась приплясывать на кочке, чтобы согреться. Скоро она вошла во вкус, впала в какую-то ритуальную трясучку, такую энергичную, что от ее одежды пошел пар ; настолько разогрелась. Когда солнце изрядно припекло макушку, она спохватилась: «Ой, что это я здесь расплясалась…Люди-то небось не впустую по этим болотам шастают. Надобно поглядеть…». Она засуетилась, стала скакать по кочкам, разыскивая свою ступу с метлой. Потом сообразила, что среди бела дня на метле сложно остаться незамеченной, махнула рукой на все: а, мол, потом отыщу, куда им деться, ; и осторожненько побрела в сторону скита, стараясь нагибаться пониже, чтобы не бросаться в глаза.
Продираясь среди густо поросших камышей, Баба Яга подобралась к той стороне скита, где было крохотное окошко. Люди не могли ее здесь заметить, поэтому она безбоязненно выпрямилась в полный рост, заглянула внутрь и обнаружила там знакомую старуху, кажется, с хутора Зазимье, с которой недавно повстречалась в Чертовом лесу, уже тогда поняла, что она у ковчеговцев главная и испытала к ней необъяснимое почтение. То ли ее года впечатляли, то ли чувствовала в этой величественной старухе еще не до конца растраченную силу.
«Чего-то замышляет, ; решила она, наблюдая за Авдотьей, которая стояла на коленях перед старой лавкой, сложив на нее руки и низко опустив голову, ; или молится. Послушать бы, о чем…». Но как ни напрягала баба Яга слух, до нее доносилось лишь неясное бормотание. «Что ж, ; решила она, ; здесь я бесполезная. Надо возвращаться домой и посмотреть все вблизи. Волшебные зеркала да хрустальный шар вернее укажут, зачем понадобилось людям околачиваться у этого дряхлого скита…»
Ступу с метлой она отыскала удачно быстро. «Все-таки память еще ого-го, ; похвалила себя баба Яга, ; хоть давно на болотах не бывала, а не забыла, что где. Сразу определилась». Взлетев вверх в своей потрескавшейся ступе, она сделала крюк, чтобы люди у скита ее не приметили, и взяла направление к Чертову лесу.
Дома она быстро помылась, переоделась в чистую черную сорочку, распустила и расчесала черепаховым гребнем седые волосы, чтобы стряхнуть с них накопившуюся постороннюю энергию, зажгла свечи, расставила зеркала, и шепча над водой в хрустальной чаше какие-то заклинания, принялась вглядываться в них. Она не осознавала, сколько прошло времени ; казалось, оно тянется бесконечно долго. Но баба Яга знала, что нельзя давать волю нетерпению ; все, что требуется, проявится в свой черед. И вот, наконец, сияющая гладь серебристого стекла замутилась, посерела, заклубилась черным облаком, а из него стала проявляться картина болот, полуразвалившийся сруб, возле него люди, сидящие на дощатом настиле.
Баба Яга напряженно прислушалась к разговору меж ними, но ничего стоящего в нем не обнаружила: какая-то корова, шкура на двери, Фрол Генералов в услужении у каких-то племянников. Ее подивило только, что Фрол, заносчивый, по ее мнению, мужичонка, кому-то способен служить. «Наверное, деньгу большую дали», ; предположила она.
Говорил в основном один крепкий мужик, живущий рядом с болотами, у которого нежданно негаданно передохла вся скотина. Баба Яга ему симпатизировала, знала его печальную историю и даже сочувствовала. «Вот и этот, сельский добряк, Николай, кажется, почтальоном трудится, ; удивилась ведьма. ; Ему-то на что здесь торчать, когда у него жена больная и дети малые… Ага, местная знахарка, считающая себя полноценной ведуньей, Василиска, тоже притащилась. ; Баба Яга ее терпеть не могла, хотя и не опасалась неравного, на ее взгляд, соперничества: зла не творит, куда ей. И вдруг она увидела Палашу. Ведьма вплотную придвинулась к зеркалу, пытаясь разглядеть, есть ли на пальце девочки кольцо с бриллиантом, а не обнаружив его, почему-то успокоилась. Но тут ее взгляд наткнулся на Варвару, которая заправляла под платок выбившуюся прядь волос. Ведьме в глаза ударил яркий луч солнца, и она заволновалась. ; Перстенек-то на что на болота тащить: сронит нечаянно ; только его и видели. Вот глупая баба. ; И вдруг ей в голову пришла мысль, которая сразу отодвинула в сторону беспокойство за бриллиант. ; Интересная компания получается. Эта таинственная старуха, Василиса, Палаша, ее мать с перстнем и два мужика для усиления команды. Не спроста это. Надо подсмотреть, чем там старая занимается, чего из скита глаз не кажет. В мысли ее позаглядывать…».
Баба Яга сняла с полки шар хрустальный, поставила его перед собой меж двух свечей, открыла свою волшебную книгу и стала по ней читать сильное и очень длинное заклинание, такое, что запомнить его за свою жизнь она так и не смогла. Когда прозвучали последние слова, внутри шара засверкали маленькие молнии, а ведьма впала в гипнотическое состояние. Теперь она видела себя Авдотьей, а в голове у нее проносились Авдотьины мысли.
Авдотья разговаривала с Богом. Ее слова были просты и понятны. Она ничего не просила для себя. «Господи, ; шептала она, ; помоги нам всем. Черные пришли времена. Мало осталось среди нас людей, согласных на добро. Все хотят какой-то выгоды. Все чего-нибудь себе выторговывают. Труд обесценился. Огород вспахать ; работника не сыщешь даже за деньги, а чтоб ради помощи старому человеку или сироте, а то и вдове ; и не заикайся. Господи, понимаю, что не стоишь ты над нами командиром, чтобы указывать нам свое место, чтоб водить по прямым дорогам и останавливать, когда возводим зло в закон и отдаем ему первенство ; сами пути свои выбираем. К милосердию твоему взываю ; прости ты нас, грешников великих, вольных и невольных, помоги нам с силами темными совладать, которые не только на землю нашу покушаются, но и души наши поневолить хотят. Здесь я, старуха немощная, последние силы собрала, чтобы помешать людям совсем опоганиться. Дай ты мне совет правильный, как поступить надобно». Авдотья приумолкла, прислушиваясь не то к Богу, не то к голосу души своей, ожидая правильного ответа на свой вопрос.
Баба Яга очнулась и долго сидела в глубокой задумчивости. Молитва Авдотьи тронула ее. «Вот они зачем здесь, ; наконец, поняла ведьма, ; решили все-таки с тем басурманом поквитаться. Ой, трудное дело затеяли. С ведьмаками он легко совладал, а с людишками и подавно справится… Что ж, станет одним селом меньше ; жизнь не закончится и зло не переведется». Баба Яга встала со своей скамьи, потушила свечи, собрала и поставила в угол зеркала и вышла на крыльцо. Великолепный день лучился и сверкал. Жизнь торжествовала в шуме деревьев, в пении птиц. Стая ворон гоняла кота, бросалась на него с высоты и клевала в то место, откуда у него растет хвост. Кот высоко подпрыгивал, пытаясь отбиваться лапами, и несся к дому. «Воронята у них здесь, на деревьях, что ли, ишь, разбушевались». Она понаблюдала за ними, стараясь успокоиться, умиротвориться, отвлечься, но камень с души не падал. «Эх, ; вздохнула она, ; непонятны дела людские. Одни готовы горло перегрызть ближнему своему, другие за него голову сложить. – Она еще немного постояла среди леса и, подхватив кота, спрятавшегося у нее под юбкой, направилась в дом. ; Не наше это дело, об людях судить, пусть сами разбираются».
ххх
Закончив молиться, Авдотья почувствовала в душе удивительный, не соответствующий моменту покой, как будто все грехи земные ей были отпущены, и она готова совершить последний переход. «Рано , ; подумала она, ; не кончено дело-то». Но эта мысль, еще привязывающая ее к жизни, не стерла ощущения приближающегося предела. «Скорей бы, ; вздохнула она про себя, ; устала… Жизнь была длинной. Да хорошо, что не трудной. И радостей и горя в меру отпустила. Стариков хоронила, изжившими свой век, детей не теряла. Не бедовала, не голодала».
Лицо Авдотьи посветлело, морщинки на нем разгладила легкая задумчивая улыбка. Она вспомнила свое замужество. После отказа Петру Воробьеву, будущему Татьяниному деду, на нее словно проклятие легло ; никто сватов не засылал. Рядом же подрастала соперница, младшая сестренка Настя, писаной красоты девочка, на которую засматривались все деревенские парни. Один из них, не то чтобы молодец хоть куда, а берущий за душу местных девчонок неотразимым обаянием Василий, Василек, сын хозяина богатого хутора Зазимье, и посватался к Анастасии. Но ее отец заупрямился ; не бывать тому, чтобы младшая дочка поперед старшей замуж выскочила. Настенькины слезы не произвели на него никакого впечатления.
; Бери старшую, ; предложил он Василию. Тот глянул на Авдотью, которая замерла от неожиданности, прижавшись спиной к печи, и согласился:
; Коли пойдет, возьму. ; Так и сговорились.
Авдотье-то все равно за кого было идти. Ее сердце, пережившее безмерную любовь к Петру и опустошенное разлукой с ним, даже не екнуло от переживания предстоящих событий. Свадьбу сыграли скромно. Невеста просто собрала свои нехитрые пожитки и перебралась в дом к жениху. Тяжело по началу было с нелюбым в постель ложиться. Но как-то так случилось, что терпением, нежностью и веселой заботой Василек завладел сердцем Авдотьи, наделив его спокойной надежной привязанностью. Об ином муже она и не помышляла. Иногда даже радовалась, что ума и воли хватило за Петра не выйти.
Воспоминание об умершем муже наполнили душу старой женщины умиротворением: «Вот и встретимся, Василек, ; прошептала она, ; скоро уж, недолго ждать осталось». Тут у нее перед глазами возник образ родного дома ; теремка, как они называли его меж собою. А и впрямь Василий постарался, чать, всю жизнь совершенствовал его: то резные наличники да ставенки добавит, то раскрасит по-новому, то балкончики перестроит. Как вошел во вкус ; не было ему равных среди плотников. А поначалу-то… Авдотья в голос рассмеялась, вспомнив ту давнюю историю.
Она уж на сносях была своим первенцем. А зазимцы, хоть и не бедовали, но жили как-то безалаберно, довольствовались малым, ютились все, почитай, семеро: мать с отцом, два брата с сестрой да молодые в двух крохотных комнатушках. Вот и стала Авдотья приставать к свекру с мужем: поставьте новую избу, да поставьте. Они и не отнекивались, понимали, что семейство расти начинает, места маловато. Но руки все не доходили. Как-то в конце лета, Авдотья точно помнила, что день был жаркий, все ушли на сенокос, а ее не взяли, чтобы не перетрудилась. Забралась она на чердак, да потихонечку, полегонечку разобрала крышу, скинула вниз тяжелые перекрытия и принялась бревна из сруба вынимать, да свекор с мужем вернулись. Стали мужики на нее орать, грозить ей кнутовищем. Старый, было, на чердак полез, да она лестницу ногой оттолкнула и не дала вновь ее приставить.
Притомились мужики, вокруг дома бегаючи, поразмыслили и решили:
; Ладно, слезай, завтра начнем новый сруб, ; лестницу ей приноровили поудобнее, но одолеть ее до конца она не успела: от нестерпимой боли потеряла сознание, упала, сломала ногу, тогда и охромела, и от бремени разрешилась. Сын родился здоровым, крепким, весь в мать. А Василек на радостях за месяц просторный дом соорудил, трудился, не зная отдыха. Авдотья даже стала беспокоиться за его здоровье ; не надорвался бы. К дождям и перебрались в новую избу.
Вспоминаются Авдотье прожитые годы: сколько было в них хорошего ; не перечесть, а плохого-то, раз-два и обчелся. Самое тяжелое ; это война, когда все взрослые мужики в округе по фронтам разошлись, а бабы с детьми выживать остались. Там убивали, здесь сами мерли. Но и тут ее Бог миловал, не сильно горем ударил. Один из братьев мужниных сгинул где-то, без вести пропал. Остальным больше повезло. И Василек, хоть израненный, но живой домой вернулся. Детишек она сохранила. Сама пахала, сама сеяла, в тайгу на охоту ходила, белку промышляла, шкурки за деньги сдавала, детям на одежки, а мясом зиму переживали до первой зелени, до молодой картошки.
Авдотья закрыла глаза, посуровела, на лицо упала тень, брови сдвинулись. Нет, не война была самым тяжелым в ее жизни. Самым трудным было найти в себе силы для прощения. Тот день с утра складывался как-то неудачно, все из рук хозяйки валилось, будто она беду чуяла. А под вечер приехал на хутор на телеге почтальон и привез с собой маленькую девочку лет семи.
; Вот, это к вам, ; бросил он коротко и снял с облучка ребенка. ; Проводница почтового вагона взяла под опеку и передала вместе с почтой.
Почтальон уехал, а Авдотья смотрела на девочку и ничего не понимала.
; Чья ты? ; спросила она тревожно.
; Мама сказала, что теперь папина буду. У нее другой ребеночек родился, ; услышала она удививший ее ответ.
; А где твоя мама? ; Сердце Авдотьи сжалось от страшного предчувствия.
; Вот, ; девочка вытащила из-за пазухи уже пожелтевшую фотографию. Авдотья глянула, и у нее закружилась голова ; еле на ногах устояла. Ее муж, ее Василек, на снимке весело и нежно смотрел не на нее, а на сидящую рядом совсем юную и, по всему видно, бесшабашную девушку в туго затянутой на тонкой талии гимнастерке. Она уж теперь и не помнит, как оправдывался перед нею муж, как божился, что всегда ее одну любил, а та… время было такое, перед смертью радости захотелось. Кто ж знал, что жив останется.
Поняла она его, даже пожалела… и простила, потому что любила. Да и сейчас любит. Девчонку в свой дом приняла и вырастила, как собственную дочку. А вот доверительная дружба, сложившаяся меж ними за годы супружества, тихо, незаметно умерла. Кажется, ничего в их семье не переменилось с тех пор, и только внутри себя Авдотья чувствовала затаившийся клубок обиды, который нет-нет да проявит себя беспричинной тоской.
За давно остывшей печкой что-то тонко заверещало. «Неужели даже здесь живет сверчок, ; подумала Авдотья, прислушавшиваясь к звукам за спиной. ; Нет, показалось. Тишина-то какая…». Мысль о сверчке навеяла воспоминание о внучке, тоненький голосок которой ни на мгновение не умолкал, если она только не спала. Дети росли как трава в поле. Некогда было особенно-то ими заниматься. Может, оттого и сохранялась между ними и родителями непреодолимая дистанция. Она всегда чувствовала их уважение к себе, их доверие, заботу, но не могла с уверенностью сказать, любили ли они отца с матерью или исполняли свой долг. Конечно, Авдотья всегда была сдержана в проявлении своих чувств, и они тоже не спешили перед ней распахнуться. Но никто не мог бы обвинить ее в том, что она когда-нибудь поступала с ними несправедливо или бессердечно. Во всех ситуациях она оставалась на стороне детей. И если ссорилась с мужем, то причина была одна ; его суровость к ним.
А вот внучка…внучку она баловала, мастерила ей тряпичных кукол, рассказывала сказки, потакала ее капризам, за что и получала выговоры от невестки: «Когда мы от вас приезжаем, Катерина становится совершенно неуправляемой», ; попрекала она свекровь. Авдотья грустно улыбнулась: «Столько лет прожила, а нажила только одну внучку от старшего сына. Остальные или не могут, или не хотят себя обременять. Ну да это их дело…».
Авдотья прикрыла глаза и, по-видимому, задремала. Во всяком случае, она не подавала никаких признаков бодрствования. В скит заглянул Николай. На цыпочках подошел поближе, тревожно прислушался, но убедившись, что Авдотья ровно и спокойно дышит, так же тихо удалился. Через полчаса она встрепенулась и почувствовала невероятный прилив сил. Пора было обдумать ситуацию.
Прежде всего она вытащила из-за пазухи письмо Татьяниного деда и еще раз внимательно его прочитала. Там не было ничего конкретного, касающегося того дела, ради которого она сюда пришла. Одни предположения и намеки. Внимание Авдотьи на этот раз привлекла давняя история, зачем-то описанная колдуном. Король Англии Ллудд в борьбе с драконами, разоряющими его царство, вызывал их в лохань с медовым вином, покрытую шелковой тканью, заворачивал в нее и хоронил на окраинах своего царства в каменных сундуках и насыпал сверху толстый слой земли. Она сразу подумала о шелковом гобелене, по рассказам Николая и Михаила, появляющемся на стене перед тем, как незваные гости проникали в этот мир. «Они были живыми, они смотрели на меня с гобелена, ; говорил Николай, ; я чуть сознание не потерял от страха».
«Что-то похожее… ; размышляла Авдотья, ; только как это применить… Эх, старый ты лицедей, ; упрекнула она Татьяниного деда, ; числил себя великим чародеем, а совета дельного дать не смог ; все намеки да иносказания. Как мне, простой бабе, разобраться в запутанном деле. Вина медового у нас и в помине нет, никто его в селе уж с незапамятных времен не готовит и рецепт утрачен. Выманить-то мы их выманим, сами явятся на перстенек Варварин. Даром что ли они на него охотились? Чать, вылезут как миленькие, а вот припечатать-то их чем? ; И вдруг ей на память, не понятно, к чему, пришла история о том, как зять однажды привез ей в подарок белый оренбургский платок. Они тогда всей семьей проверяли, правду ли говорят, будто он так тонок, что его можно продеть в обручальное кольцо. Оказалось ; правда. ; А если свернуть гобелен тоненькой трубочкой и продеть сквозь перстень…; вдруг подумала она, ; нипочто не вылезут… Варвара сказывала великую силу тот перстень имеет, ибо освящен самим Патриархом Всея Руси, а носил его царь-батюшка Петр Первый, высоко Русь поднявший. Вот как. Да, нипочем им с перстнем тем не совладать. Потом камень привязать и в болоте утопить… Нет, в болотах нельзя. Ткань обветшает, и они освободятся. Эх, сундук бы каменный, да нету. Ладно, об том после подумаем. Сначала главное сделать надобно».
хх
Авдотья поднялась с лавки и направилась к двери. Солнце ослепило ее, она зажмурила глаза, постояла так немного, чтобы привыкнуть к свету. Ее спутники с терпеливым ожиданием смотрели на нее, зная, что Авдотья что-то надумала: не зря ж столько времени одна в сыром скиту просидела. Да чего торопить ; сама скажет.
Присев с краешку на настил, она отломила кусочек от горбушки ржаного каравая, припорошила его солью и помусолила наполовину беззубым ртом. Больше есть не стала. Волнение ею овладело такое, что едва с ним справлялась. Василиса заметила это, протянула ей старую, помятую со всех боков от долгого применения флягу с водой:
; Запей-ка, ; сказала ласково, ; водичка и силу дает, и успокаивает, и страх отливает, и мужества прибавляет.
; Страха-то у меня нет, ; промолвила на то Авдотья, ; и мужества за долгие годы накопилось: жизнь ведь учит за себя не бояться. Но вот сомнения одолевают: а вдруг не совладаем мы с ворогом и только большей беды наделаем. Вырвется он из наших пут-то и пойдет разбойничать по Руси. Да, не дай Бог, перстенек твой, Варвара, в его руках окажется. Вот чего опасаюсь.
; Не знаю, что ты там надумала, а, на мой взгляд, надо вокруг скита землю с семи могил добрых людей рассыпать. ; Предложила Василиса. ; Такая невидимая преграда станет у него на пути, что ему никак не прорваться. Ну, а в ските мы его попробуем назад отправить. Молиться будем…
; Нет, ; возразил Михаил, ; на Бога надейся, а сам не плошай. Мы с Николаем видали его в делах. Страшная сила.
; Мне Татьянин дед в письме подсказку дал, ; выслушав всех, призналась Авдотья. ; Как я понимаю, они через гобелен шелковый как-то к нам проникают. Объяснить я не могу… Так получается по рассказам Михаила и Николая. Надо гобелен тот со стены снять, тоненькой трубочкой свернуть и сквозь перстень продеть. Им уж и не выбраться из него. Только перстень не в любых руках силу явит. Подари-ка ты, Варвара, его Палаше. Не зря вся эта нечисть из ее рук колечко-то получить старалась. Вот так я понимаю наше дело. А что потом будет ; поглядим.
; Бог не выдаст ; свинья не съест, ; самоуверенно заявил Михаил. ; Я гобелен тот из рук не выпущу, пусть и не трепыхаются. Будь уверена, Авдотья.
; Не хвались, пока дело не закончено, ; упрекнула его Василиса. ; Опасно то, что мы ничего не знаем наперед, даже предположить не можем, с чем столкнемся. Предлагаю всем помолчать, собраться с духом, настроить себя на подвиг. ; Палаша легкомысленно хмыкнула, смутилась и спряталась за мать. Василиса сердито глянула на нее. ; Ничего смешного в том, что я сказала, нет. Вдруг и головой придется поплатиться. Если кто в чем виноват в этой жизни, покайтесь, чтоб чистым пред Богом предстать.
Только теперь люди на болотах стали осознавать, что впереди их поджидает непознанная опасность, и этот день под чистым голубым небом, среди мхов и топей у них может оказаться последним. Они приумолкли, стали думать каждый про свою жизнь, вспоминать, что было в ней счастливого, горького, смешного, а то и постыдного. Вздыхали, глядя на небеса, о чем-то жалели, Николай украдкой смахнул непрошеную слезу, Михаил, заметив это, сжал рукой его плечо, чтобы тот не чувствовал себя одиноким в своих печальных размышлениях. Даже Палаша, при всей ее веселости и неумении долго огорчаться, тесно прижалась к матери, крепко обхватив руками ее шею, и грустно смотрела в лужицу у своих ног, будто хотела в ней увидеть отражение будущего. Только Авдотья оставалась спокойной, потому что уже нашла окончательное решение и приняла его в свое сердце. Она теперь ничего не опасалась, а терпеливо ждала, когда зайдет солнце.
Наконец, последний солнечный луч бросил прощальный отблеск на болота, на людей среди них, на село вдалеке, отразился в позолоченном куполе местной церквушки, одиноко возвышающейся на пригорке, и скрылся за горизонтом. Авдотья решительно поднялась и пошла в скит. Остальные потянулись за нею. В ноздри им ударил густой запах вековой затхлости ; захотелось сразу же вернуться назад, на свежий воздух. И сделать-то надо было всего один шаг, но никто об этом даже не подумал. Огонь не разводили, чтобы не спугнуть непрошеных гостей. Расположились, как придется, и стали ждать ночи. Время не торопили. Каждый был бы рад без конца так сидеть, скорчившись от холода, лишь бы пронесла беда свои ворота, пусть бы позаглядывала в чужие. Но не бывать тому.
В ските начало светлеть. Первым это заметил Николай, который ни одним глазом не мог задремать, борясь с мелкой нервной дрожью во всем теле. Он поднял голову и стал вглядываться в постепенно редеющую тьму. Убедившись, что синеватое свечение ему не кажется, а и в самом деле пробивается сквозь противоположную стену, он толкнул локтем уснувшего беспокойным сном Михаила. Тот встрепенулся, поежился и уставился еще не совсем проснувшимся взглядом туда, где ясно были освещены покрытые мхом бревна.
Авдотья давно уже заметила перемену в ските, но не поняла, что происходит. Подумала, что ночь прозевали и уже наступил рассвет. Только странный какой-то. В тревоге неотрывно смотрела она на проблески света, не сразу сообразив, что льется он не из окошка. Повернув голову туда, где должна была быть давно утратившая рамы и стекла дыра в стене, она ее не обнаружила. Не оказалось на месте и входа. Вспомнив рассказ мужиков, тоже потерявших дверь в одно из своих посещений скита, Авдотья сразу успокоилась: началось ; ничего они не проспали.
; Вот там сейчас гобелен появится, ; прошептал Михаил, ; надо поближе подобраться. ; Он и Николай, приподнялись и, почему-то низко пригибаясь, перебежками приблизились к стене. Василиса тоже было двинулась за ними, но Авдотья остановила ее:
; Не надо, шуму можно наделать, да и лишняя толкотня ни к чему. Пусть Палаша с перстнем подойдет.
; Одну не пущу, ; заявила Варвара и пошла следом за Палашей. Авдотья возражать не стала. Василиса присела рядом с нею, но было не до разговоров. Знахарка стала шептать самые сильные заговоры против нечистой силы.
; Погодь, ; остановила ее Авдотья, ; ты им явиться помешаешь. Их, наоборот, зазывать надобно. Ковровую дорожу стелить и медовым вином потчевать. ; Василиса приняла ее иронию всерьез и удивилась:
; Да где ж мы это возьмем? ; Авдотья скупо улыбнулась:
; А, обойдутся. Итак вылезут. ; С этой минуты она замолчала, напряженно наблюдая за развитием событий и в душе горько жалея, что старческая слабость не позволяет ей выловить этих супостатов собственными руками.
Между тем сруб совершенно преобразился. Старые замшелые бревна приобрели лунный блеск, комната стала просторнее, углы утратили висящие клочьями лохмотья паутины. Вдруг на стене прямо ниоткуда проявился шелковый гобелен, на котором, кроме тканого серебряными нитками поля, не было ничего. Затем образовалась темная точка, которая на глазах у удивленных зрителей начала быстро вращаться и увеличиваться в размерах, будто вывинчивалась откуда-то. От нее побежали, мелькая и переливаясь радугой, разноцветные лучи, которые начали складываться в образы и картины.
; Не пойму я что-то, когда его снимать? ; растерянно прошептал Михаил. Авдотья с Василисой не усидели на месте и тоже подошли к стене.
; Не знаю… пока рано, ; неуверенно ответила Авдотья, ; этих-то еще нет. Вот покажутся… ; Не успела она договорить, как мгновенно, не заметным для глаза движением на гобелене проявилась уже знакомая Михаилу и Николаю картина псовой охоты на львов.
; Пора! ; нервно выкрикнула Авдотья.
; Николай и Михаил схватили гобелен с двух сторон и стащили его со стены, но не удержали.
; Тяжелый, сволочь, ; зло промолвил Михаил, расправляя тончайшее полотно на полу и пытаясь свернуть его в трубочку. Николай помогал ему. Но их усилиям противостояла какая-то чужая воля. Гобелен изгибался, вырывался из рук, метался по полу, ускользая от своих похитителей.
; Читай заговоры, Василиса, надо ослабить их мощь, а ты, Палаша, надень перстенек-то на большой палец, чтоб не соскользнул, и помоги мужикам, ; распорядилась Авдотья.
Лишь только Палаша взялась рукой за край гобелена, он сразу обмяк, успокоился ; тут и удалось свернуть его тоненькой трубочкой, надеть на него перстень. Укротители неизвестной силы облегченно и радостно вздохнули ; ворог пойман. Авдотья сняла с себя суконную разлетайку, много лет согревающую ей плечи, плотно завернула в нее гобелен, так поступил король Ллудд с пойманными драконами, и отдала Палаше.
; Держи крепко, не потеряй, вернемся в деревню ; придумаем, что с ними дальше делать…. Тебя твой перстенек от них оградит.
Люди повернулись к выходу и тут только осознали, что его-то нет.
В растерянном молчании оглядывались они по сторонам, не веря, что спасения может и не быть.
; Прошлый раз, ; голос у Николая дрожал, ; оно как-то само собой обошлось.
; Вы сидели здесь, небось, тише воды ; ниже травы, ; с досадой бросила Василиса. ; А вот нам спуску ждать нечего.
; Тут всем и погибель, ; обреченно прошептала Варвара и в тревоге обняла Палашу. ; Останемся в заточении вместе с теми, ; она кивнула на сверток, который дочь крепко, обеими руками прижимала к груди.
; Это оттого, что мы главного не дождались, ; предположил Михаил. ; Он-то всегда после появлялся, когда все уже вышли.
; Получается, что бесполезно силы тратили, ; разочарованно произнес Николай.
; Нет, ; твердо возразила ему Авдотья, ; мы ворогу в нашу землю дорогу заградили, рать его полонили. А один он нам не страшен. Что ему одному-то здесь делать, одному с народом не справиться… Теперь помолимся о спасении душ наших и жизней. ; Она сложила ладони лодочкой, прижала их ко лбу и зашептала быстро-быстро одной ей известные слова, в которых звучали и слезы, и боль, и раскаяние, и мольба. Михаил, хотя не знал ни одной молитвы, да и в Бога верил как-то неуверенно, и тот попытался припомнить свои грехи и испросит у высших сил прощения и помощи.
Когда раздался чуть слышный треск, затем стук, люди не сразу обратили на него внимание. Мало ли, что может трещать в старом срубе ; бревна проседают. Но звуки становились все громче и грознее, наконец, превратились в нестерпимый гул, стены зашатались.
; Свят, свят, свят, ; перекрестилась Василиса, ; этот-то супостат, небось, путь ищет. Ишь, что вытворяет. ; Бревна ходили ходуном, Авотья и ее спутники, как завороженные, смотрели на них, даже не догадываясь поискать укрытие, забиться в какую-нибудь щель. Земляной пол неожиданно вздыбился, на нем уже нельзя было устоять, стены взмыли вверх, рассыпались на отдельные бревна и обрушились на людей всей своей тяжестью.
; Живи, доченька-а-а! ; взлетел к небесам слабый старушечьий крик и опал в трясину с легким шуршанием, словно отживший свое лето ивовый лист.
ххх
Вдруг наступила такая тишина, что ее звенящая волна докатилась аж до Ковчега. Его обитатели выходили за порог, оглядывались по сторонам, смотрели на небеса и не понимали, что их тревожит, какая причина рождает в сердце невыносимую тоску. А тут еще и Катька Одноглазая выскочила из дома и помчалась по улице, громко выкрикивая:
; Люди, люди добрые, на болотах-то антихрист воюет. Громом гремит. Огнем полыхает. ; Обращали взгляд в сторону болот, а там и впрямь столб огня и дыма.
; Скит горит, скит горит, ; кричала вразнобой ватага ребятишек во главе с Жоркой Караваевым. ; Айда пожар смотреть.
За детьми на болота потянулись и взрослые. Любопытно, конечно, с чего это чуть не две сотни лет простоявший благополучно сруб вдруг полыхнул. Ковчеговцам не привыкать по кочкам-то скакать ; болота ими обжиты вдоль и поперек. Топка на зиму отсюда ; считай, полсела торфами промышляет. Охота на птицу тоже хорошую добавку к кашам да борщам доставляет. Ягоды еще ; костяника, морошка, моченые в бочках ; самые что ни наесть витамины в бедном овощами лесном краю. Так что болота эти они видели перевидели, но тут застыли в полном недоумении. Отродясь не бывало, чтоб так все наизнанку вывернуло. Кочки корнями вверх торчат и опору под собой потеряли: станешь на какую, а она из-под ног уходит. Береза, которой уж лет пятьдесят, не меньше, так в свой островок вцепилась, что ни один буран ее не брал, а тут из земли выдернута и в сторону отброшена.
; Да что ж это такое, в чем мы Бога прогневили?! ; заголосила какая-то женщина, и все увидели, что это Малашка Федосеева.
; Вот те на, ; ахнула толпа, ; немая-то заговорила. ; Это необъяснимое событие вывело ковчеговцев из оцепенения.
; Да, ; почесал затылок Кузьма Воробьев, ; чертовщина какая-то.
Примчавшаяся детвора сразу же рванула было в сторону горящего сруба, но Кузьма схватил Жорку, предводителя местных пацанов, за шиворот, поставил позади себя и грозно проворчал:
; Не лезь поперед батьки в пекло. Видишь, тропы-то нет, здесь теперь без шеста не пройдешь. Заново дорогу надо прокладывать.
И тут ковчеговцы с изумлением увидели вдалеке бредущую к ним фигуру. Казалось, человека покидают последние силы, так медленно и с усилием он переставлял ноги. Приглядывались, приглядывались, но не признали. Лишь когда он упал, забеспокоились. Подождали ; может, поднимется, но тот не подавал никаких признаков жизни, и тогда Кузьма отломал от березы длинную толстую ветвь, очистил ее от листвы и мелких отростков, воткнул в топи и сделал первый шаг. За ним последовало еще несколько мужиков. Так, с трудом нащупывая путь, они добрались до неизвестного и тут же узнали в нем Михаила.
; Елки-палки, ; выдохнул Кузьма, и в голосе его послышалось великое беспокойство. ; А где же остальные?
; У скита, ; Михаил едва переводил дух. ; Я за помощью шел. Там беда.
; Щас, тебя дотащим и туда двинем, ; решил Кузьма.
; Нет, ; Михаил с неожиданной силой покачал головой. ; Я сам доберусь. Не теряйте времени.
; Как знаешь, ; с сомнением произнес Кузьма и помог Михаилу подняться. ; Идемьте, мужики.
Пока спасители пробирались к тому месту, где еще недавно стоял скит, они не раз оступались и срывались в топь, попадали в трясину и вытягивали друг друга из нее, уходили под воду вместе с неустойчивой кочкой, но все-таки добрались. На островке все еще полыхал огонь. Мокрые с ног до головы, они даже порадовались жару, пыхнувшему на них с пожарища: «Во, погреемся и обсохнем». Но когда увидели, в каком плачевном положении находятся люди, которые ждали от них помощи, им и без огня стало жарко.
На земле, прямо в воде лежало тело старой женщины. Ее совершенно нельзя было узнать: платье, руки, волосы, обгорели, лицо покрыто толстым слоем сажи. Рядом сидела плачущая девочка, прижимающая к груди какой-то сверток. Ее гладила по голове, обнимала и утешала Варвара. Они, видимо, меньше всех пострадали. Кузьма неуверенно приблизился:
; Что тут у вас произошло?
; Все пошло не так, как ожидали, ; слишком спокойно объяснила Варвара. «Похоже, она в шоке, ; предположил Кузьма, ; да, дела…»
Николай и Василиса сидели поодаль, прижавшись для равновесия друг к другу спинами. Голова у почтальона была обмотана какой-то тряпкой, из-под которой сочилась кровь и тоненькой струйкой стекала по щеке. В лице ни кровинки. Василиса прижимала к обожженному лбу, над которым торчал кверху закрутившийся мелкими колечками безжизненный клок волос, какие-то листья. «Наверное, подорожник, ; подумал Кузьма. ; Где она его здесь нашла?»
Он присел рядом на корточки и спросил, кивнув в сторону лежащей на земле женщины:
; Авдотья? ; Николай молча кивнул головой, а Василиса вытерла ладонью бежавшие по щекам слезы и поморщилась от боли, нечаянно задев огромный, на полголовы волдырь.
; Кому же еще быть-то, ; всхлипнула она. ; За всех расплатилась.
; Ну, а те… ; Кузьма помялся, не зная, как определить новых обитателей скита, но нужное слово так и не нашел, ; те-то как?
; Справились… ; коротко ответила ему Василиса, и Кузьма, все поняв, больше спрашивать не стал.
; Господи, как же мы вас отсюда доставлять-то будем, ; сокрушенно вздохнул он, пристально оглядев островок и только сейчас осознав истинную трудность положения, ; ума не приложу. Здорово вас потрепало. Сами не доберетесь. Болота теперь ; сплошная хлябь. Придется молодняк рубить и гать класть. Благо, что недалече. Вы уж потерпите.
; Да уж потерпим, ; согласилась Василиса. ; Авдотье уже не поможешь, а мы ничего, продержимся.
Кузьма поднялся и подозвал к себе самого молодого из своей команды.
; Давай, Ленчик, ты порезвее будешь нас-то, стариков, беги, поднимай село. Скажи, дорогу прокладывать надо к скиту. Раненых выводить.
Когда мокрый Ленчик выбрался из болота, почитай, весь Ковчег уже собрался на его краю.
; Че случилось-то там, сказывай? ; кричали люди. Но парень ничего объяснить не смог, только передал просьбу Кузьмы и план спасения людей. Озадаченные ковчеговцы еще пытались выяснить, зачем те пострадавшие на болотах оказались, но толку не добились. Впрочем, какая разница ; надо выручать односельчан. Мужики взялись за топоры, бабы им помогали стволы и ветки скреплять и укладывать ; к вечеру гать была готова.
Когда Кузьма выводил Варвару с дочкой, он попытался взять у Палаши сверток, чтоб той легче идти было, но девочка не отдала, вцепилась в него, будто что бесценное в нем. «Но что такого может быть у девчонки? Блажь детская, ; рассудил Кузьма, ; что ж, пусть сама тянет, коль ей так хочется». Авдотью несли на сооруженных на скорую руку носилках. Она оказалась легкой, почти невесомой. Как при жизни никому хлопот не доставляла, так и после смерти никого не обременила.
На следующий день, когда село немного оправилось от переживания непонятных событий, которые всяк трактовал на собственный лад, в местной церкви отпевали Авдотью. Она лежала в своем небольшом гробу совершенно спокойная. Огонь, не пожалевший ее тела, не тронул лица. Оно вроде как помолодело, и сквозь голубоватую бледность проступила былая женственная красота.
; Надо же, ; прошептал кто-то в толпе, ; если уж хороший человек, то его и смерть украшает. ; На него цыкнули, чтобы не болтал, но слова эти так поразили Варвару, что она взвыла и бросилась на гроб:
; Ах, Авдотья, как я тебе благодарна… ; Ее попытались увести, но она упиралась и все приговаривала: ; ах, Авдотья, ты же мне дочь спасла. Когда бревна рушились, вход открылся, ты Палашу наружу вытолкнула, а сама не успела. Все, все на тебя посыпалось.
Что посыпалось, какой вход ; никто ничего не понял. Ясно только было, что Варвара теперь по гроб жизни обязана этой старой женщине, которую в Ковчеге мало кто знал, кое-кто о ней слышал, но почему-то все село пришло проводить в последний путь.
А в это время баба Яга наблюдала в свои зеркала, что на земле делается, чем жизнь движется, и, конечно, в Ковчег заглянула. Похороны Авдотьи сильно ее заинтересовали: «Ишь, людишек набежало, ; с какой-то скрытой завистью прошептала она. ; А тут в одиночестве помирать придется. Обгложут мои косточки серые волки, омоют холодные дожди, и нигде на свете не упокоится моя душа, ; запричитала Баба Яга, жалея себя. Вдруг ей в голову пришла здравая мысль. ; Чего это я раньше времени убиваюсь. Пока что я живая. А вот ты, Авдотья, укоротила себе денечки. Жила бы в своем сказочном Зазимье, умерла бы тихо на печи. А ты вон что учудила ; взялась подвиги совершать на старости-то лет. А зачем? Кто оценит твое воительство? Люди-то хорошего не припишут. Пол села начнет судачит, что с ума ты сошла, девчонку похитила и на болота увела, а мать со товарищи бросилась ее спасать. Другая половина блаженной тебя посчитает, сродни Катьке Одноглазой, которой антихрист пригрезился в старом скиту. Конечно, отодвинуло твое геройство черные дни от Ковчега, перекрыла ты дорожку козлоногим. Так ведь люди грешить не перестанут, они им новую стежку проложат. Пусть не эти ; другие явятся. Неистребимо зло в человеках… ; Тут баба Яга приостановила свой внутренний монолог, будто ее поразила какая-то противоречивая идея, ; если, конечно, такие, как ты, Авдотья, непреклонные, среди людишек переведутся…»
Гроб Авдотьи несли на руках местные мужики. В тоскливом молчании двигался за ним траурный поток ковчеговцев. Старое кладбище приняло его молча и спокойно. Накрапывающий с утра дождик вдруг прекратился. Тучи расступились, открыв сияющую голубизну небес. Сырая яма и холмик земли возле нее выглядели противоестественным поруганием жизни. А тут еще на очистившемся от туч небе грянул гром. Мужики и бабы задирали в недоумении головы вверх, не понимая, что это может греметь в такую ясную погоду. У кого нервы послабее, крестились и взывали к Богу. Но вот была брошена на свежую могилу последняя горсть земли, и тучи снова захватили небесное пространство, разразившись проливным дождем. Селяне спешно покидали пределы вечного успокоения, стремясь скорее добраться до своих земных убежищ. И долго еще в этот вечер у горящих очагов обсуждали они эти странные похороны, отмеченные каким-то непоследовательным поведением природы.
Когда кладбище опустело, вокруг маленького холмика свежей земли остались Варвара с Палашей, Василиса да Михаил с Николаем.
; Что ж,; горько вздохнув, сказала Василиса, ; пусть земля тебе, Авдотья, будет пухом, а небеса раем. Жила ты тихо, как все ; от рождения прошла путем земным, исполнив все, что предначертано было: трудилась, детей растила, мужа любила. А вот смерть приняла жертвенную, землю свою для людей спасла, пределы зла ограничила, свое место ему указала. Спи спокойно ; ты все долги раздала. Мы, живые, теперь у тебя в должниках будем.
; Прощай Авдотья, все дни свои буду помнить, что ты для меня… для нас сделала, и внукам, и правнукам перескажу… ; Варвара снова не смогла сдержать слез. ; Не беспокойся. За могилкой присмотрим, дом твой обживем и подлатаем. Еще долго стоять будет. И этих супостатов беречь станем как зеницу ока, ни тля, ни ржа, ни огонь каземат их не разрушат. В целости гобелен тот сохраним со всеми печатями. Посильнее каменного сундука запоры сыщем.
; Мне жаль, бабушка, что мало поговорила я с тобой, ; прошептала Палаша. ; Мы теперь с мамой в твоем доме жить станем. Наш сгорел. Ты же не рассердишься? К сосне я больше бегать не буду. И Жорке не дам… ; Тут она прижалась к материному животу, плечики ее задрожали и сквозь плохо сдерживаемое рыдание она призналась: ; Я вот только не могу, что тебя не увижу больше, никогда, никогда.
Николай и Михаил молча стояли, нервно теребя кепки в руках и глотая слезы, чтоб не дать им наворачиваться на глаза.
; Эх! ; с отчаянием в голосе воскликнул Николай.; Представить себе не могу, что больше незачем ехать в Зазимье, что не ждет меня там одинокая старушка, всеми забытая, с которой только и отводил душу в доброй беседе.
Низко поклонились они праху Авдотьи и пошли в разные стороны, всяк свою жизнь доживать. А она здесь осталась, снова в одиночестве, только теперь оно ей уже не в тягость.