Вступление.
Ты бежал. В очередной раз, уже далеко не первый за твою жизнь. Бежал сначала галопом, изо всех сил, так, что заплетались лапы – до черты города, в молодой лес. Потом рысью, всё дальше и дальше, думая о том, как не сбить дыхание, как не споткнуться, потому что стоит подумать о другом – и ты захочешь вернуться, захочешь прибежать обратно, лечь на пороге и скулить, и извиняться, и заглядывать в глаза. Посреди леса подвели лапы, первый раз споткнулся. Силы кончились, бежать ты больше не мог и просто шел всё медленнее, спотыкаясь и взрыкивая, пока, наконец, не упал на мягкое, шуршащее, рыже-желтое.
Хотелось домой. До боли.
Начало.
Первым был запах. Резкий, приторно сладкий. Потом кто-то взял тебя холодными руками и завернул в теплое, пахнущее совсем иначе. Покидать привычное было страшно, и ты заплакал.
Странно, что ты это помнишь. Шесть лет прошло. Ты стал взрослым и умным, ты знаешь названия запахов и откуда они начинаются, и ещё много всего знаешь. Что нужно защищать сестру-двойняшку, потому что она девочка. Что нельзя есть траву, на которой сидят маленькие черные гусеницы-личинки. Что нужно быть человеком, иначе всей твоей семье будет плохо. Ты очень ответственный, и поэтому ты человек.
Редко, когда у родителей бывает свободный день, вы тихонько выбираетесь в лес, подальше от города, куда не заходят другие. Ты любишь такие дни. Здесь, в такие дни, тебе разрешают не быть человеком, и две лапы («Две-но-ги», старательно говоришь сам себе) превращаются в четыре, и уши разворачиваются назад, чтобы подслушивать, о чем говорят мама и папа. Но вскоре и об этом ты забываешь, потому что – бег, и листья, и стрекозы, которых надо обязательно поймать, и сестра хватает тебя за хвост, и запахи, звуки, шорох ветра…
- Это опасно, - шепчет за спиной отец. – Могут увидеть… слухи, и соседи говорят…
Ты слушаешь краем уха, потому что защищаешь сестру от большого желтого паука, пытающегося от вас убежать.
- Они дети, Джерем.
Мама зовет вас домой. Вы бросаете изгрызенную палку, которую отбирали друг у друга, бежите на её тихий голос, и вот уже четыре лапы превращаются в ноги и руки. Вы идете домой, четыре человека, по дороге собирая большие, размером с твою голову, голубые и белые цветы. Дома нужно быть человеком.
И ты человек из года в год. Прошло шесть лет, затем восемь, одиннадцать. Уже ходишь в школу, где ещё люди – не такие, как ты, а настоящие. Мама сказала, что они не слышат, как ты, и ты притворяешься, что тоже не слышишь, и запахов не чувствуешь. Ты научился ходить шумно, как они.
Ты уже всё понимаешь. Есть люди, а есть вы. Люди не любят и боятся вас, люди убивают вас, если узнают, и поэтому вы тоже должны быть людьми. Поэтому ты терпишь. Молчишь. Ждешь того единственного дня в месяце, когда – лес, и бег, и уши разворачиваются назад, и сестра хватает за хвост, и запахи, звуки, шорох ветра…
А потом всё изменилось.
Мама не позвала домой. Ты насторожился, остановил игру, услышал треск веток, шум шагов. За тобой услышала и сестра, хотела что-то сказать, но только испугано отступила назад, становясь человеком. И закричал отец.
Крик сорвался, булькнул, превратился в хрип и затих. И ты побежал. В страхе метнулся в сторону, но вспомнил о сестре, повернул назад и увидел, как она падает, молча падает в мох и траву, вспыхивающие под её телом ярко-зеленым, и люди, настоящие люди идут к тому, что было сестрой, но теперь пахнет совсем другим. Заметался, не веря до конца, что защищать уже поздно, и уже первые тонкие иглы проскочили рядом с тобой, ты слышишь их свист и шепот, и страх гонит тебя прочь.
Ты бежишь. Впервые в жизни бежишь так быстро, что заплетаются лапы, а страх вытесняет из головы все мысли, кроме одной: бежать, бежать от настоящих людей, чтобы не стать, как сестра, как отец и мама, бежать…
- И что дальше?
Беловолосая девушка потягивается, щурясь от предзакатного солнца, и ложится на прогретый настил крыши. Смотрит на тебя требовательно и выжидающе, пока ты молча мнешь в длинных тонких пальцах сигарету.
- Дальше?.. – щелкаешь зажигалкой и втягиваешь в себя сладковатый дым. – Ничего дальше не было. Шел. Ел, что мог найти, но больше голодал. По ночам снилось, как тело сестры сжигают. Через пару месяцев добрел до города. Шерм, отсюда на западе. Я тогда больше псом был… пробежал в ворота у повозки какой-то, никто и внимания не обратил. Бродяжничал. В помойках рылся, спал в подворотнях. Человеком не становился ни разу за шесть лет, что так провел.
- Говорить не разучился? – фыркает девушка, улыбаясь.
- Не знаю. Не с кем было говорить. Тощий стал, драный, шерсть колтунами. Семнадцать лет, к тому же – угловатый весь, несуразный. А потом Дикие стали город атаковать. Безуспешно, само собой, но это почти как осада: за ворота не выйти, еда заканчивалась, люди стали голодать, а бродячие псы вроде меня и подавно. Когда все закончилось и в Шерме появилась еда, у меня уже не было сил. Лежал на углу, встать не мог. Думал – наконец-то всё, больше не надо никуда бежать, сейчас закрою глаза и всё закончится.
Ты снова замолчал. Девушка нетерпеливо заерзала, ожидая продолжения. Не вытерпела:
- Ну? Как выжил?
- Не помню, - тихо соврал ты, выбрасывая в сторону окурок. – Проснулся. Живой.
Он.
Проснулся. Живой.
Запахи. Много запахов: пыль, бумага, заваренная трава осса, яблоко, душная сладость, запахи еды... Не выдержав, чихнул. Боязливо открыл глаза. Ты лежал на мягком, на груде сладко пахнущей ткани. Сидящий за столом настоящий человек тебя заметил, подошел, потянулся к тебе рукой, и ты из последних сил прижал уши и постарался отодвинуться. Тебе было страшно.
- Проснулся? - человек провел ладонью по твоей шее. Ты замер, вспоминая: так люди ласкают животных. – Такой большой, а веса в тебе, как в кошке. Будем откармливать.
Ты подумал, что в человеке веса тоже немного. Худой, длинный («Вы-со-кий», вспомнил ты), светлоголовый, пахнущий свежей водой и почему-то молоком, как пахнут дети. Он поставил возле тебя еду – жидкая кашица, чтобы ты не тратил силы, которых и так нет. Запах и голод сделали свое дело: ты приподнял голову, но не смог удержать.
- Бедовый, - тихо сказал человек, гладя твою шею. – Надо есть. Ну, давай вместе.
Сел рядом. Положил твою голову на колени, придвинул миску к самому твоему носу. И ты вдруг почувствовал себя беспомощным щенком, о котором впервые позаботились, и хотелось скулить, и заглядывать в глаза, и вилять хвостом, ловить любое слово, лишь бы не бросили снова, лишь бы и дальше рука этого настоящего человека лежала на твоей шее...
Через неделю ты встал. По привычке заставлял себя не верить и прижимал уши, когда человек подходил к тебе. Но прошла ещё неделя, две, месяц – и ты уже ждешь по вечерам у двери, когда человек зайдет в дом, потреплет тебя по шее и позовет гулять.
Он одел на тебя кожаный ошейник и назвал Греем. Ты пес. Ты знаешь, что это – безопасность. Сытая жизнь расслабляет, и где-то глубоко внутри начинает пробуждаться желание ничего не менять, желание нравиться человеку, желание остаться здесь навсегда. Тебе хорошо, когда человеку хорошо. Ты не знаешь, что это за чувство, но стараешься стать незаменимым.
Иногда он берет тебя с собой на стену, окружающую Шерм. Он воин. Сол-дат, как называют его другие настоящие люди. Там ты впервые услышал его имя: Дэмиан. Дэ-ми-ан. Дэм. Дома ты ждешь, когда за ним закроется дверь, становишься человеком и старательно произносишь мягкие, не рычащие звуки, заново учась разговаривать. Дэ-ми-ан звучит как ветер, за которым вы с сестрой гонялись много лет назад. Зачем-то расчесываешь длинные волосы, серые, как и шерсть, даже если в этом нет нужды. Смотришь в зеркало.
Наверное, по человеческим меркам ты красивый. Но он видит тебя только огромной серой дворнягой.
Ты узнал, что жизнь умеет быть равномерной. Вечером он возвращается домой, ты встречаешь его у двери. Он готовит ужин, занимается делами, ты стараешься быть незаметным. Вы идете гулять, ты не отходишь ни на шаг. Возможно, дома он опять позовет тебя на кровать, сядет рядом, будет рассказывать тебе что-нибудь и расчесывать твою спутавшуюся шерсть, отчего глаза закрываются сами собой, а в лапах не остается сил, и ты стараешься дышать тише, чтобы не спугнуть тихое умиротворение, и слушаешь, слушаешь тихий, ровный голос.
- Грей… знаешь, была такая книга, ещё до Первой Ядерной. «Дориан Грей». Про красивого и самовлюбленного мужчину, продавшего душу за вечную молодость. Я от бабушки слышал в детстве…
Ласка усыпляет. Перед сном в голову лезет мысль, старательно отгоняемая днем: так не будет вечно. Пройдет время. Пес должен будет постареть, но твоя жизнь намного длиннее собачьей, и тебе придется уйти. Ты вздрагиваешь во сне.
Три года с настоящим человеком пролетают быстрее, чем вся прошлая жизнь. Ты смотрел и слушал, ты узнал многое, что должен был узнать раньше. Ты изучил настоящих людей, узнал названия того, что они чувствуют, научился различать. И теперь, лежа ночью на полу у кровати Дэмиана, ты едва не воешь от невозможной любви к человеку.
Утром ты просыпаешься, потому что тебе наступили на хвост. Вскрикиваешь, обиженно убегаешь в угол и оттуда выслушиваешь извинения человека. Прощаешь. Как всегда.
Сегодня вы идете на стену. Дэмиан останавливается рядом с другими настоящими людьми, закуривает, придерживая тебя за ошейник. Он ненамного старше тебя, всего лет на пять, но он уверенный и властный, а ты привык подчиняться.
- Слышал, в городе опять кто-то видел Диких, - мимоходом говорит Дэмиан. Ты бросаешь попытки поймать надоедливое насекомое, лезущее в глаза, и ловишь каждое слово.
- Да, говорят. Где-то на твоем участке, вроде бы парень. Кто знает, может только слухи.
- Наверное, снова собака. Или крыса какая-нибудь. Другим в городе сложно спрятаться. Облавы будут.
Тебе страшно. Никто на тебя не смотрит, но страх заставляет тебя прижать уши и замереть. Вечером, дома, ты наконец принял решение. Казалось, что так сможешь защитить своего человека. Долго смотрел, как он спит, но наконец, нашел в себе силы.
Ты бежал. В очередной раз, уже далеко не первый за твою жизнь. Бежал сначала галопом, изо всех сил, так, что заплетались лапы – до черты города, в молодой лес. Потом рысью, всё дальше и дальше, думая о том, как не сбить дыхание, как не споткнуться, потому что стоит подумать о другом – и ты захочешь вернуться, захочешь прибежать обратно, лечь на пороге и скулить, и извиняться, и заглядывать в глаза. Посреди леса подвели лапы, первый раз споткнулся. Силы кончились, бежать ты больше не мог и просто шел всё медленнее, спотыкаясь и взрыкивая, пока, наконец, не упал на мягкое, шуршащее, рыже-желтое.
Хотелось домой. До боли.
Реальность.
- Не помню, - тихо соврал ты, выбрасывая в сторону окурок. – Проснулся. Живой.
Девушка разочарованно вздохнула и брезгливо отмахнулась от сигаретного дыма, полетевшего в её сторону.
- Бросил бы ты эту гадость, а? Травишься сам и других травишь.
- Это рорха, всего лишь, ничего в ней нет. Не табак же.
- Давай уже, дальше…
Ты задумчиво ковырнул камушек возле своего колена и вытянул ноги. Открываться перед ней не хотелось, и молчать не хотелось, и не хотелось совсем ничего.
- Проснулся. Живой. Через неделю ушел, надоело всё, решил – найду Диких. Вдруг примут. Бежал через лес, пока не отчаялся, упал, зарылся в листья и думал, что дальше будет... А там они меня сами нашли. Накормили, объяснили, что к чему, научили всему. Драться, воевать, охотиться. Вот и живу… уже два года. – Ты кивком указал на рыжего кота, спящего на краю крыши. – Д'йирм говорит, что я, как появился здесь, сильно изменился. Не знаю. Да, наверное.
Солнце, наконец, целиком скрылось за полуразрушенными домами, на брошенный город опустилась ночь. Не твое время. Д'йирм встал, потягиваясь и зевая, как домашний ленивый любимец. Спрыгнув вниз, затерялся в темноте улицы.
- Не наше время, - тихо сказала девушка. – Ты как хочешь, а я – от греха подальше, пусть ночью кошки бродят, им зрение позволяет.
Ты легко спрыгиваешь с крыши на землю, ловя запахи начинающейся ночи. Всё тихо. Те из вас, кто живет ночной жизнью, ушли на границы территории, дневные Дикие расходились по убежищам. Вы задержались здесь дольше, чем могли, на своем пути к лагерю настоящих людей из сопротивления. Ночью это место было опасным.
Девушка осторожно спустилась следом за тобой, ушла в дом, оглянувшись у двери.
- Ты идешь? Расскажи мне что-нибудь ещё. Я люблю твой голос.
- О чем?
- О войне, - она свернулась клубочком на ворохе листьев, мягко светящихся рыжим. – О Первой Ядерной.
- Не знаю я о Первой Ядерной, - проворчал ты. – Меня тогда и в планах-то не было... Спи, завтра рано вставать.
Планета всё решила сама. Никто не ожидал, что океаны, горы, земли, всё существующее – единый, живой организм. Планета. Измученная войнами, вредными производствами, самой жизнью людей, она стала защищать свое тело.
И последней каплей стала война. Первая Ядерная. По сути – единственная ядерная война. Второй Ядерной Войной назвали то, что не смогли объяснить – когда без причины детонировали все оставшиеся снаряды, уничтожив большую часть населения, и без того небольшого после войны человеческой. Города разрушились, леса были выжжены, огромная часть мира погибла навсегда. Планета очищалась и лечила себя радиацией, приспосабливаясь и готовясь к новой жизни.
Выжили те, кто успел укрыться. Выжили, остались людьми. Заперлись в гигантских убежищах, выстроенных перед Первой Ядерной. Почти век спустя уже другое поколение, не видевшее старого мира, вышло из этих дверей. Их встретили те, кто не мог выжить.
Дикие. Те, кто не успел укрыться и не успел погибнуть. Радиация и планета переплавили их, создав новое, существовавшее лишь в легендах. Сплав человека и животного. Две сросшиеся души в изменяющемся теле.
Выросшие на рассказах о старом мире настоящие люди знали: то, что не такое, как ты, должно быть убито.
- Проснись, - хриплым, мертвым голосом, интонациями Дэмиана произнесли губы сестры, чернея и исчезая в огне.
Ты открыл глаза, не шелохнувшись. Почувствовал кожей спины мокрую листву.
- Проснись, - повторила девушка, тыкая пальцем в твой живот. – Ну, ты и спишь. Иди завтракать. Скоро уходим.
Путь.
Ты бежал неторопливой рысцой. Вперед и вперед, вперед и вперед. Размеренные движения, размеренные всполохи мха под лапами, размеренный хруст рыжей листвы на земле, размеренное дыхание, твое и не твое. Сколько вы уже в пути? Кажется, день уже превращается в вечер. Рядом бежит бело-золотистая лисичка, быстро перебирая маленькими лапками, подстраивается под твой размашистый бег, обиженно поглядывает на тебя желтыми глазами. Ещё бы, ты про войну не рассказал…
Размеренность долгого бега утомляет. Ещё несколько часов – и вы доберетесь до лагеря сопротивления. Того самого сопротивления, в которое тебя привели два года назад.
Ты, кажется, прижился там. Нашел в этом какой-то смысл. Многочасовые тренировки, новые люди и новые Дикие, охота и истории не оставляли времени и сил на воспоминания, а ты старался забыть. Первая, пожелавшая тебя, пришла ночью. Ты решил узнать. Всегда замкнутый и холодный, молча позволил опрокинуть себя на спину. Мокрые губы оставляли неприятные следы на коже, горячие, влажные руки касались тела. Тело отказалось реагировать. Первая ушла, не сказав ни слова.
Стали приходить другие. Это стало чем-то вроде спора: кто? Кто сможет? Сердце угрюмо молчало, разум оставался привычно безразличным, тело отвергало всех. Не смогла ни одна, и ни один.
Д'йирм сказал: такие, как ты, любят один раз. И ты прекратил попытки забыть.
Погрузился в тренировки. Развивал тело, делая из себя машину для убийства. Казалось – так проще и понятнее. Найти смысл в войне с людьми. Найти способ для войны с людьми. Найти людей. Найти их смерть. Не думать. Делать.
Было всё равно.
На всё.
Автоматически остановившись вместе с остальными, ты с трудом выбрался из вязких воспоминаний. Больше похожие на сон, чем на мысли, они не хотели тебя отпускать, звали, затягивали обратно. Туда, где твоя голова лежит на коленях настоящего человека, и жесткая щетка путается в жесткой шерсти, и тихий голос рассказывает тебе про красивого и самовлюбленного мужчину, продавшего душу за вечную молодость. Туда, где лес, и бег, и уши разворачиваются назад, и сестра хватает за хвост, и запахи, звуки, шорох ветра…
Выдираясь из воспоминаний, ты почувствовал запах.
Я.
Первым был запах. Запах свежей воды и почему-то молока, как пахнут дети. Запах казался продолжением воспоминаний, из которых так тяжело выбираться. Едва уловимый, далекий, он тянулся из лагеря.
Замерло сердце. Несколько секунд я не верил. Дэмиан? Здесь?..
Хотелось бежать. Обыскать весь лагерь, найти, от кого пахнет молоком и свежей водой, надеждой и болью. На Д'йирм разговаривал с человеком, и я стоял, как должен стоять, среди других Диких, выбравших главным его. Лапы помимо воли скребли землю.
Наконец, Д’йирм махнул нам рукой. Я сорвался с места под удивленный вздох девушки, стоящей рядом. Вперед, в центр лагеря, направо и снова вперед, дальше, ещё дальше, мимо уже знакомых построек и палаток, за знакомым запахом.
Здесь.
Я остановился перед невысоким деревянным бараком. Дэмиан был внутри. Я не смог бы спутать его запах с другим, сколько бы лет не было между нами. Нахлынувшее чувство вины заставило поджать хвост. Лапы отказались слушаться, я не мог сдвинуться с места. Я бросил его, бросил его и сбежал, бросил своего настоящего человека…
Я опустился на землю перед дверью, стараясь успокоить бешено бьющееся сердце. Почему он здесь? Солдат на стороне людей, оказавшийся в лагере сопротивления. Пленный? Предатель? Перебежчик?..
Дверь распахнулась, больно и неожиданно ударив меня по чувствительному носу. Я отскочил с позорным взвизгом и принялся трясти головой, прогоняя боль. И окаменел, почувствовав на загривке руку человека и услышав любимый, тихий, растерянный голос.
- Грей...
Я стоял перед Дэмианом, прижав уши и опустив голову. Я прятал глаза и не мог пошевелиться, не мог избавиться от мыслей о том, что он злится на меня за мой побег или вообще забыл и думать обо мне. Кто я ему? Всего лишь собака, которую он пустил в свой дом. Я думал, что давно уже разучился что-либо чувствовать, но сейчас горло сдавило от множества самых разных эмоций – радость встречи, страх оказаться забытым, вина, боль воспоминаний, желание прикоснуться к нему, чувствовать его… я потерялся в почти забытых ощущениях и тем неожиданней для меня стали его действия. Опустившись на землю передо мной, Дэмиан обхватил мою шею руками и прижался лицом к жесткой, спутанной шерсти.
- Я думал, ты погиб…
Мы сидели в его комнате. Я был человеком, впервые перед ним я был человеком, и оттого чувствовал себя неловко. Казалось, он видит меня насквозь, видит все, что я чувствую. Но он сидел напротив и просто говорил, глядя куда-то в сторону.
- Как раз в тот день, когда ты исчез, в городе поймали Дикого. Говорили, что собаку, но больше я ничего не смог узнать. И решил, что это был ты.
- Мне тебя не хватало.
Мои первые слова ему. Он, кажется, слегка вздрогнул от неожиданности. Я подобрал под себя ноги, устраиваясь удобнее на жестком полу, и помимо воли снова стал водить пальцами по кожаному ошейнику. Ошейнику, который я никогда не снимал. Он стал частью меня. Сейчас, надетый на человеческую шею, он был свободным.
- Зачем ты его носишь?
- Чтобы помнить.
- Помнить меня?
- Помнить тебя.
Он изменился. Светлые волосы отросли и сейчас были перевязаны узлом. Стал тоньше, изящнее, движения стали спокойнее. Серые глаза, светлее моих. И я чувствовал, что его окружает власть. Он по-прежнему был лидером. И, как оказалось, он был одним из лидеров сопротивления. Даже тогда, когда он подобрал меня на улице.
Тишина. Неловкость.
- Грей…
- Исаф. Меня зовут Исаф.
И я не выдержал. Слова сыпались сами собой, пока я упирался взглядом в пол.
- Дэмиан, прости меня. Ты, наверное, злишься, что я пропал. Я должен был остаться, но мне было страшно. Если бы они нашли меня в твоей квартире, они бы убили нас обоих. Я… я не мог тебя потерять. Прости. Наверное, ты больше не захочешь видеть меня рядом с собой, я же обманывал тебя столько лет и…
- Я знал, что ты Дикий.
Я замер, забыв, как дышать.
- Я знал, что ты Дикий, - повторил он, подаваясь вперед и проводя тонкими пальцами по моей щеке. – Я много раз видел тебя человеком, когда ты думал, что я сплю. Ты не замечал. А я ждал момента, чтобы поговорить, но ты ушел раньше, чем я решился на это.
Он взялся за мой ошейник и мягко, но требовательно потянул к себе. Давняя привычка подчиняться ему никуда не делась. Я лег на пол, устроив голову на его коленях.
- Теперь спи. Вы целый день добирались сюда, а поговорить мы ещё успеем.
Пёс.
Приятная дрожь прокатилась по спине, когда Дэмиан положил руку на мою шею и слегка сжал шкуру, молча приказывая оставаться на месте.
Два месяца я оставался рядом с ним в лагере. Два месяца тренировок. Я стал его тенью, его верным псом, сопровождая его на встречи, переговоры, тренировки, вылазки с разведчиками, в бой – везде, где рядом с ним могла быть собака. Подчиняться его малейшему жесту вошло у меня в привычку.
Мы много говорили. Часто я засиживался в его комнате до ночи, слушая рассказы о том, что было в Шерме после моего бегства или его мечты о том времени, когда нам не придется прятаться в лесах. Мое слепое обожание вернулось. Возвращаясь к себе, я ещё долго лежал и не мог спать. Невозможность прикоснуться к нему была хуже пытки, а возможность быть рядом ничуть не облегчала ситуацию. Скорее, наоборот. Иногда мне казалось, что и он испытывает ко мне какие-то чувства, бросает на меня взгляды, которые я не могу понять. Но, наверное, мне это только казалось.
Пальцы на загривке сжались сильнее, вырывая меня из паутины мыслей. Я напрягся, но, как оказалось, зря. Мы уходили. Уходили со встречи с настоящими людьми, не сумев договориться о перемирии. С самого начала было ясно, что из этой затеи ничего не выйдет. Большинство людей нетерпимы. Их пугает и поэтому злит все, чего они не могут понять, но слушать и учиться они не желают.
Домой мы вернулись в молчании. Оставшись псом, я забился в угол его комнаты, стараясь стать незаметным, пока он разговаривал с другими лидерами. Я пользовался такими моментами, чтобы смотреть на него. Я уже не был тем глупым подростком, которому хватало возможности быть рядом. Я хотел целовать его губы, касаться его, обладать им. Я хотел взаимности.
Их встреча затянулась. Чувствуя себя лишним, я тихо выбрался из барака и пошел к себе, обходя лагерь по внешней ограде. Мысли не давали покоя. Кажется, именно это чувство люди называли «страдать»? Глупое слово. Не отражает и половины того, что чувствуешь, когда душа рвется на части. Я старался отвлечься. Смотрел, как трава, приминаясь под лапами, на мгновение вспыхивает ярко-зеленым. Говорят, раньше такого не было. И деревья раньше, до Ядерной войны, не светились по ночам бледно-зеленым и золотым светом. И ночи не были такими темными. Хотел бы я увидеть тот мир, в котором жили когда-то только люди. Мир, в котором я никогда не смог бы родиться.
Дверь в мою комнату была приоткрыта. Запах свежей воды и молока, запах любимого человека. Дэмиан здесь? Когда я вошел, он сидел на кровати.
- Что-то случилось? Почему ты здесь? Уже ночь.
- Все хорошо. Подойди ко мне.
Когда я подошел, он взял меня за ошейник и, ложась на спину, потянул меня за собой. Я… растерялся. Я не ожидал. Его требовательный поцелуй застал меня врасплох, но я не мог не отвечать. Его запах и близость пьянили. Я касался его и он выгибался в ответ, чтобы быть ближе, обнимал меня ногами. Он был таким… податливым, отзывчивым, и эта иллюзорная власть над ним сводила меня с ума. Дыхание замирало комом в горле от невозможности выразить словами то, что я чувствовал сейчас.
Но сейчас слова были лишними.
Утро встретило запахом гари.
Дэмиан торопливо одевался рядом с кроватью. Вскочив и наспех натянув на себя одежду, я следом за ним выскочил на улицу, мгновенно оборачиваясь псом. Запах гари – горел подлесок на окраине лагеря, и пламя уже перекинулось на палатки и деревянные бараки, быстро расходясь все дальше и дальше. Запах крови – люди с повязками на лице, чужие настоящие люди с металлом в руках, капающая с металла кровь, свои настоящие люди и свои Дикие, защищающие право жить и право быть свободными. Запаха страха – детеныши-Дикие, удирающие в лес со всех лап, и младенцы-люди на руках матерей, следующие за ними… за спиной я услышал звонкий шелест меча, вынимаемого из ножен, и знакомая ладонь властно легла на мой загривок, взъерошив и без того вздыбленную шерсть.
- Исаф… фас.
И я бросился вперед. Цель, точно рассчитанный прыжок, зубы впиваются в чужую плоть, металлический и сладкий вкус крови врага на языке. Я слышу и чувствую всех, кто за моей спиной, вижу тех, кто впереди. Защищать тех, кто не может защитить себя сам. Не бояться огня. Не бояться смерти. Не отступать. Но вскоре все мысли вылетают из головы, потому что - бег, и кровь, и враги, которых надо убить, и металл задевает меня, оставляя боль, и запахи, звуки, шорох ветра…
Шестым чувством понимаю, что ранен Дэмиан. Оборачиваюсь. Он лежит на земле, и чужой настоящий человек заносит над ним уже окровавленный металл, с презрением глядя сверху вниз. Срываюсь с места, надо успеть, успеть, успеть. В лапы впиваются горячие угли, оставляя ожоги, но это все неважно.
Не самый плохой конец – отдать жизнь за любимого человека. Металл впивается в мой живот, пока я сжимаю зубы на горле врага. Я чувствую, как останавливается его сердце. И как замирает мое.
Ты.
Я запустил руки в жесткую серую шерсть.
В углу тесной палатки тонкими нитями поднимался в воздух дым от тлеющих листьев рорхи. Пряный, резковатый запах должен был успокаивать нервы, но сейчас не помогал даже он. Казалось, что во всем мире не осталось ничего, кроме шума дождя, тонкой струйки дыма в углу и Дикого, лежащего передо мной.
Твои глаза закрыты. Ты не слышишь меня.
Исаф… я ничего не успел сделать. Все случилось слишком быстро. Ты отпустил горло человека только тогда, когда начал задыхаться сам. Я зажимал руками рану на твоем животе, но кровь текла сквозь пальцы. Когда остановилось твое сердце… я думал, что мое разорвется. Я не мог тебя потерять. Только не сегодня. Не сейчас, когда я тебя нашел, когда ты был так близко, когда я мог сказать тебе о том, как ты мне нужен.
Я стоял перед тобой на коленях, уткнувшись лицом в слипшуюся от крови шерсть. Мыслей не было. Слез не было. И не было сил что-то делать. До той секунды, когда я услышал, как сердце в твоем теле медленно и тихо снова начинает биться.
Все давно закончилось. Сейчас твои глаза закрыты, ты не слышишь меня. Спи, мой Дикий.
Я буду рядом, когда ты откроешь глаза.