В глаза ударяло слепящей снежной белизной. Село Корякино дышало легкой морозной пыльцой. Из труб домов к высокому посветлевшему небу поднимались белесые ленты дыма. Среди заснеженных крыш, неподалеку от кирпичной школы утопала в сугробе яблонька. Баба Маша, худенькая, проворная женщина, в стареньком, нанковом жупане, подбрасывает в печку сухое поленце, чурочку с торчавшим острым носиком-сучком..
- Нас у отца девять было. – продолжает начатый пару часов назад неспешный свой рассказ баба Маша. – Могло быть, конечно, и поболе. Но батюшка мой, царство ему небесное, выпивать шибко любил. А уж читать какой был охотник! Из читальни, бывало, его не вытянешь неделями. А уж если вытянешь, так запивал он. Помер он как-то раз. В аккурат, на Акулину-Гречишницу и преставился. Из читальни как вот вышел с книжкой, как сейчас помню - «Письма из России мисс Катрин Уильмот. 1863 год», в твердой обложке Лейпцигского издания, так и представился. Да что это была за читальня? Смех, да и только! Двое войдут книгу обменять, третий – дожидайся в пристройке! Сколько раз говорили председателю сельсовета, Сусуеву Ульриху Петровичу, (он у нас из поволжских немцев был) что в Корякину нужна библиотека настоящая, с читальным залом! Люди вон целые города возводят, а у нас просто срам. Читальня, что уборна!
Баба Маша выставляет на стол мягкие румяные бриоши, птифур, фаршированную рыбу, суфганийот, зельц, капрац, тапиоку, кулебяку и бутылку крепкого деревенского сбитеня. Протирая бурым от времени полотенцем граненый стаканчик, говорит, как бы извиняясь.
– Сама-то я не пью. Не приучилась. Да и не берет она мине.
Баба Маша, или – Марийка, как называли ее в молодости, рассказывает неторопливо, сбиваясь на незначительные детали, перескакивая из одного времени в другое, примеривая эпизоды-этюды друг к другу, словно собирая свой рассказ из осколков разбитой, драгоценной вазы.
И постепенно передо мной вырисовывается картина, история человеческой жизни, интересная, захватывающая, словно срежиссированная невидимым гениальным режиссером.
В библиотеке холодно, неуютно. Да и можно назвать ее библиотекой? Одна комнатушка с низким потолком. Посредине - качающийся из стороны в сторону деревянный барьерчик. По одну сторону – стол, заваленный газетами и журналами. По другую – два громоздких стеллажа, занимающих все пространство. За окном слышится звон шпунтов. Это трудится бригада гранитчиков. Скоро! Скоро в Корякино будет свой памятник Ленину.
С тех пор, как библиотекарша, Софья Моисеевна, неожиданно для всех, и, прежде всего, для самой себя, подалась в город на заработки, а на ее место посадили молодую, глазастую Марийку, Митя, бригадир гранитчиков стал слишком часто заходить в библиотеку. Митя грамотный. Он раньше работал в Ленинграде, тесал гранит у подрядчика, заменяя разбитые плиты на набережной Невы. Брал Митя в основном книги по специальности: «Обработка хальцедона тесением», «Разновидности турмалина», «Открытые разработки гидроглоссуляра в Перми». Он много рассказывал Марийке о жизни в большом городе. Там, в тиши библиотеки, долгими деревенскими вечерами, под чутким руководством Мити, Марийка и выучилась грамоте. Волочился за ней в ту пору еще и Васька Ерофеев. Он в бригаде подсобником был. Худощавый, нескладный, ходит к ней в библиотеку в замасленном армейском бушлате. Помогал девчатам-гранитчицам переворачивать плиты. А еще носил на кузницу закалять севшие шпунты. Свяжет проволокой, взвалит на плечо, как вязанку дров, и несет, посвистывая, детина конопатая. Получал до шестисот рубликов в месяц. Против двух тысяч Митиных. А как он играл на сарнае! Девчата со всей деревне сбегались послушать его сарнай. Умел он и на сопеле наигрывать, укрывая девичье сердце теплым, нежным саваном непонятной сладкой печали. Говаривали про него гранитчики, что рубит он гранит вроде бы без брака. Кое-кто поговаривал, что де пора бы ему и разряд присвоить. Да бригадир тянул чего-то, не спешил с разрядом-то. Марийка из окна библиотеки частенько видела Василия за плитой с киянкой в руках. А однажды Васька изловчился, зажал ее возле стеллажа своим сильными ручищами, прихватил словно гранитную плиту и поцеловал в губы долгим терпким, как сикер, поцелуем. Сладко стало Марийке. Казалось, что поцелуй тот длился вечность, хотя и прошло-то всего от силы минут пять-десять. Затрепетало пойманной птицей в груди ее девичье сердечко, не познавшее еще настоящей мужской ласки. В сердце вразнобой звучали киянки –молотки гранитчиков. А однажды, на праздник песах, заявился Васька в шевиотовом костюме, расправил воротничок белой сорочки поверх пиджака, и скрипнув сапогами, повернулся смущенно к ней.
- Марийка! – будь зараз моей… женой… - от волнения он облизнул пересохшие губы.
Кровь бросилась в лицо Марийке. Но как же Митя? Как же бригадир? Учитель мой, ненаглядный? Марийка, оттолкнув Василия, запахнув полушалок, опрометью выбежала из читальни…
Баба Маша, вдруг откинулась в кресле, взволнованно закрыла лицо руками и тихонечко запела:
- Хата встала спереди
Темное окошко
Ой, ты ж, стежка, погоди,
Протянись немножко...
А через месяц состоялось торжественное открытие монумента. Был праздник. Салют. Концерт. Приезжали канатоходцы с шестами. Лилипуты. Но лишь Марийка не пришла на открытие. Проплакала всю ночь за овином. Так и не увидела лилипутов.
Потом в ее жизни появился. Николай. О нем как-то раз прочитала в районной газете «Красный путь» В статье было все правильно, но Николай морщился. Его смущала пышная фраза «трудовой подвиг героя».
- Ну, какой я герой? – смеялся он, когда они с Марийкой, укрывшись от людских глаз, счастливые и красные от волнения сидели в стогу, за околицей. – Герои, они только в книгах бывают. А я просто честно выполняю свой долг перед Родиной!
Такой он был, Николай. Немножко наивный, немножко смешной, но такой нежный и внимательный… Он дарил ей конфеты, полушалки яркие, мотки ниток мулине для вышивания на пяльцах. А Марийка дарила ему свою нежность и вышитые салфетки. Но до главного дело не доходило. Не готова была еще Марийка к этому. Боялась. А чего – сама не знала.
Митя на МТС работал. Машины в то время в МТС были старые, изношенные. Запасных частей к тракторам почти не было. Трактористам приходилось снимать некоторые с автомобилей: суппорты, кривошипы, храповики, шпинделя, плунжеры. Шофера обижались. Дело порой доходило и до безобразных кровавых драк. Каждый ремонт, иногда самый пустяковый, затягивался на месяц, а то и на год. Пока драка не кончится. У запасаливого Николая в агрегате всегда на всякий случай имелись в запасе ходовые шестерни, вертлюг, фланцы, пуансоны, ресиверы, спринклер, шибер, цанга, люнет, планки транспортера. Механизаторы жили в поле. Марийка, гордая и неприступная, влюбилась в Николая, но до себя не допускала.Считала, что рано еще. Два лета подряд она носила ему обед на полевой стан. Николай работал за четверых. А иногда и за семерых. Пока те отдыхали в клубе. Пот градом стекал по его лицу, на шею, потом скрывался в густых зарослях курчавых волосьев его груди. Тогда Николай за лето сжал 424 гектара и намолотил 7630 центнеров зерна. Ульрих Петрович вручал грамоты прямо в поле. Выступал цыганский хор из областного центра. Лицо Марийки пылало от счастья и гордости. Ей казалось, что в этой победе есть и ее маленькая заслуга. Ячмень стоял высокой стеной, волной переливался под легким ветерком. Хедер машины врезался в эту стену и подкошенные стебли падали на полотно, медленно уползали в зев барабана. Молотилка мерно гудит, и транспортер вышвыривает наружу солому. В бункер льется золотое зерно.
Марийка любила эти минуты. Она любила наблюдать за Николаем во время работы. Он и сейчас стоит перед ее глазами, высокий, статный. Вот он набирает горсть ячменя и пробует его на зуб. Потом осматривает стерню. И не заметив необмолоченных или потерянных колосьев, широко улыбается. Значит, не зря переоборудовали соломотранспортер! Если бы не убрали отбойный битер, то на таком высокостебельном и влажном хлебе обязательно были бы потери. И вместе с Николаем улыбается Марийка. Она знает, что отбойный битер усиливает перетряхивание соломы и обеспечивает ровную подачу ее на транспортер копнителя. Автопогрузчики, передвижной зерноочистительный агрегат прекрасно оправдал себя на уборке хлебов.
А весной по примеру Николая весь подсолнечник на площади более чем 1100 гектаров посеяли квадратно-гнездовым способом, обработку межрядий проводили перекрестно, в двух направлениях. Поэтому и урожай пшеницы удался хороший. Больше двадцати центнеров с каждого гектара! А кукуруза уродила чуть ли не по тридцати центнеров. Марийка тянулась за Николаем во всем, в свободное от библиотеки время подрабатывая на ферме и в овощеводческой бригаде. Она как бы заново открывала для себя жизнь, отдаваясь всецело, без остатка людям. В новой бригаде ей нравилось все. Тогда она впервые увидела, как почти вся рассада помидоров была высажена в грунт переоборудованной табачной посадочной машиной. Впервые силосные траншеи рыли скреперами и бульдозерами. Налаживалась жизнь в Корякино. Вместе с Николаем их сначала направили на краевую, а затем и на четвертую Всесоюзную конференцию сторонников мира. Это были замечательные деньки. Но все робкие намеки Марийки о браке Николай пресекал.
- Разве можно сейчас говорить о личном счастье, когда в стране такие дела великие затеваются! – говорил он, задумчиво поглаживая ее по спине своей натруженной, шершавой ладонью. А через полгода Николай неожиданно женился на Евдокии Салямовой, переселенке из далекого северного Амычана. Марийке казалось, что все трактора злобно рычали на нее. Мир вокруг нее сузился до каморки со стеллажами. Девушка осунулась и спала с лица. На токах шла круглосуточная молотьба, а Марийка замкнулась в себе. Жизнь утратила для нее всякий смысл. Николай в тот год впервые позже всех закончил уборку ( ближе к зиме) и не вышел на первое место в районе. Не вышел он и на второе. И на третье не вышел. Зато у него родилась дочка. Потом другая, третья…
Потом… Потом все улеглось, рассосалось. Стало все как у всех. Не лучше, но и не хуже. Во дворе весной цвела жимолость и благоухал краснотал. Умер от цинги дядя Николай, брат матери. Подался на Ишим сплавлять лес племянник Юрка, Сережкин сын. Наташка Чеботарева второй уж раз замуж вышла за цыгана заезжего. Уехала с ним в табор, да вернулась вся в синяках да побоях.
Как-то по весне подалась Марийка в областной центр за книгами. На попутках. Чтоб, дешевле вышло. А когда назад возвращалась с книгами, (полну сумку набрала) довольная и счастливая, вдруг неожиданно уже возле Лебядино, грянула гроза. Настоящая весенняя гроза, с громом и молнией! Марийка побежала по тропинке прочь от дороги, завидев вдалеке ветхую крышу какого-то строения. Дождь хлестал ее по лицу, по обнаженным рукам, грудям, по икрам, по лядвеям и чреслам. Мокрое платье прилипло к горячему молодому телу. Марийка крепко прижав к себе сумку, чтобы не намокли книги, ногою отворила ветхую деревянную дверь. Из полутемного пространства на нее были устремлены чьи-то озорные сверкающие глаза.
- Грозу переждать можно? – спросила Марийка, переводя дыхание.
- Гостям завсегда рады. – ответил ей негромкий надтреснутый тенорок, принадлежавший, очевидно, существу юному и неиспорченному. Тонкий запах махорки вперемежку с потом приятно щекотал ноздри. Десятки паучков испуганно побежали вверх, сматывая паутины. С улицы тянуло грозой и свежестью. Постепенно глаза привыкли к сумеркам. Вихрастый паренек в широченных домотканных штанах, босой, сидел на единственной, узкой кроватке, укрытой серым казенным солдатским одеялом. Он по-доброму улыбался Марийке. Марийка робко присела на краешек кровати. Гроза все усиливалась. Дождь шумел по крыше, выбивая неровный ритм. Быстро стемнело.
- Эк, зарядил, - вздохнула растерянно Марийка. О том, чтобы идти в ночь, не могло быть и речи.
- Небо падает на добрых. – ответил малый. – Вода возвращает человеку его естество.
- Где тонко, там и мокро, - согласилась Марийка.
- Время неба приходит как тать на паланкине черного дерева. – с грустью вздохнул юноша.
- Но человек не виновен в своих пороках. – возразила Марийка, стараясь успокоить его.
- Да ты ложись, кукомоя! – смеясь, кивнул на кровать паренек. – Места всем хватит! А на рассвете пойдешь домой-то!
Марийка озорно тряхнула головой и, скинув прюнелевые стоптанные туфли, нырнула под серое солдатское одеяло. Теплые волны дивного, неясного сна окутали ее. Ночью от холода она всем своим дрожащим телом тесно прижалась к пареньку, пытаясь немного согреться. Паренек обнял ее, словно укрывая руками от холода.
- Ты прямо, как дикая кошка! – сонно пробормотал он.
Всю ночь она слушала его ровное дыхание и любовалась в темноте его лицом. Гроза давно уже кончилась. Сквозь сиреневые шорохи утра было слышно, как редкие тяжелые капли падали с прислонившегося к дому ясеня на крышу. Солнечный лучик робко сквозь щель проник в горницу. Легкие пылинки кружились в этом тонком лучике. Марийка потихоньку, стараясь не задеть паренька, перелезла через него, и стала собираться. Юноша повел носом, почмокал толстыми губами, потянулся и открыл узкие со сна глазенки.
- Чьих ты будешь? - Спросила его Марийка, затягивая потуже пояс.
Тот взглянул на нее родниковым взглядом спустившегося с неба ангела, непринужденным движением откинул назад русые спутанные вихры и ответил просто:
- Путины мы! Слыхала, может?
Марийка счастливо засмеялась. Мир вокруг нее стал как будто шире и светлее. В тот год апрель пришел сразу после февраля и длился два месяца.
КОНЕЦ