Глава III
Кинофестивали
Азиз Аппакович Тураев был министром кинематографии Узбекистана и прекрасным человеком. Он был достойным, крупным баем, но это соответствовало и его социальному положению, и узбекскому, неистребимому веками менталитету.
Познакомились мы с Азизом Аппаковичем, когда полетели вдвоем на отбор фильмов для Ташкентского кинофестиваля в Сирию и Турцию: он – как председатель Оргкомитета фестиваля, я – как представитель Госкино.
В таких недолгих зарубежных командировках люди, которым приходится жить бок о бок, или сразу сходятся, или перестают разговаривать друг с другом на второй день. Нам повезло. В соответствии с возрастом и табелем о рангах я звал его на вы – Азиз Аппакович, а он меня, по-дружески, - Миша и на ты. Это было нормально, и у нас сложились хорошие, не официальные, не панибратские, а товарищские отношения.
Не буду рассказывать, как мы разъезжали с Азизом Аппаковичем по Сирии: это очень интересно, но скорее из Клуба кинопутешествий. Вспомню лишь один эпизод непосредственно связанный с нашей работой.
Нас пригласили к Генеральному директору сирийского телевидения на просмотр фильмов. Предложили для знакомства выпить чая без сахара, но ведь узбеки очень чутко распознают вкус чая, и Азиз Аппакович распробовал несколько крупинок сахара на дне чашки. Это его задело до глубины души, и я, как мог, сглаживал инцидент. Дальше было еще хуже. Оказалось, что подготовленные для просмотра фильмы лежат в сейфе, а единственный от сейфа ключ остался у какого-то служащего, которого не могут найти уже который час. Об арабской необязательности я уже раньше слышал от нашего партнера в Сирии кинопрокатчика Ганема:
- Миша, если твои друзья-арабы договорились с тобой встретиться в определенное время, всегда уточняй: время по-арабски или по-европейски? И если они ответят: «По-арабски», - можешь не торопиться, раньше чем через три часа после назначенной встречи никто не придет.
Я помнил эти слова, но Азиз Аппакович о них не знал и начинал нервничать. Суета в кабинете Генерального директора сирийского телевидения становилась все навязчивее и недоговореннее.
- Слушай, Миша. Я тебе доверяю. Сам отбирай эти фильмы, а я поехал в гостиницу.
Он уехал, а я остался ждать, когда мне, наконец, что-нибудь предложат для Ташкентского кинофестиваля.
В Турцию нас не пустили. В это время там особенно рьяно преследовали коммунистов, и когда мы доехали на машине до границы Сирии и Турции, в раскрытое окно нам уперлись в грудь стволы автоматов, недвусмысленно намекающих, что лучше возвращаться в Дамаск.
Наша командировка происходила осенью, а в марте следующего года мне пришлось срочно вылететь в Ташкент.
Ташкентский кинофестиваль приходился раз в два года на май. Он чередовался с Московским кинофестивалем и был его зеркальным отражением. Московские чиновники на время становились заместителями узбекских товарищей, так и я превращался в Ташкенте из ответственного секретаря Московского фестиваля в заместителя ответственного секретаря Ташкентского кинофестиваля.
Но вернусь к поездке в Ташкент за два месяца до самого фестиваля. В те времена еще не существовало электронной почты, и нельзя было через интернет передать официальные документы с подписью и печатью. Так что приходилось работать курьером. Я повез кипу секретных фестивальных бумаг в Ташкент на подпись Азизу Аппаковичу.
Март в Ташкенте – уже почти лето: не московская весна, а щадящий от зноя, зеленый, яркий, цветущий предвестник жары.
В аэропорту меня встретил неизвестный начальник отдела республиканского Госкино. Я сразу распознал в нем бая, еще маленького, только начинающего свою карьеру бая. Он отвез меня в знакомую интуристовскую гостиницу, поселил в отдельном номере и попросил ждать звонка.
- Я приеду за вами, если Азиз Аппакович сможет вас принять в эти дни.
Дни сузились до двух часов. Он перезвонил и сказал:
- Я сейчас за вами приеду. Азиз Аппакович согласился вас сегодня принять.
В томлении ожидания я сидел в маленьком кабинете щуплого начальника отдела, и с каждой минутой вынужденного молчания он становился мне все более неприятен. Прозвенел телефонный звонок, и хозяин кабинета торжественно сказал мне:
- Идите за мной. Азиз Аппакович ждет вас.
Через двойные двери, разделяющие приемную и врата высокого кабинета, мы вошли к Азизу Аппаковичу. Огромный кабинет и стол буковой «Т», как две капли воды, напоминающий московские начальствующие кабинеты, словно подчеркивал недосягаемость хозяина от подчиненных.
Когда мы возникли на пороге, а маленький бай еще не успел пролепетать и пары слов, Азиз Аппакович встал из-за стола и прошествовал мне навстречу, раскрыв руки.
- Здравствуй, Миша, – обнял он меня. - Как я рад тебя видеть.
А потом сделал неуловимый взмах рукой, и я впервые в жизни увидел, как человек, начальник отдела престижной организации, лопнул, как мыльный пузырь и растворился в воздухе.
- Садись, Миша, за стол. Рассказывай, как ты. Бог с ними, с бумагами. Потом подпишу и тебе передам. Я сегодня на дачу уезжаю, хочешь со мной? Или погуляй по Ташкенту, тебя повозят.
Честно говоря, мне были приятны его внимание и отношение ко мне, но от поездки на дачу я отказался.
Меня опекал в Ташкенте ответственный секретарь фестиваля, у которого я уже не раз работал заместителем. Я всегда помнил свою каторгу на Московском кинофестивале, а на этой должности приходилось отвечать за все и за всех. И проникся к своему узбекскому товарищу теплом и дружбой, когда услышал впервые его традиционный ответ на просьбы нескончаемой очереди посетителей: «Не мой вопрос».
В перестроечные времена он стал министром культуры, и мы встречались в Москве, а тогда он принимал меня у себя дома в уютной, семейной обстановке, и водил на рынок, где мы ели незабываемый узбекский плов и удивительный узбекский лагман.
Сам Ташкентский кинофестиваль мне запомнился дневными трудами и проблемами, которые надо было немедленно решать, вечерними приемами и ночными застольями в закрытом клубе гостиницы, где один раз в два года объединялись и перемешивались за столиками известные режиссеры, актеры и актрисы и обычные служащие кино. Мы все были оторваны от дома и жили в одной гостинице, и это сближало нас, таких разных, таких далеких друг от друга в обычной жизни.
* * * * * *
На Московском кинофестивале я чувствовал себя вольготнее, но ответственнее. Все начиналось с заселения номеров работниками служб. Мне, как ответственному секретарю, полагались кабинет, приемная с секретаршей и отдельный номер для отдыха. Потом в ныне покойную гостиницу «Россия», где все и происходило, заезжали гости.
Гостиница «Россия» была выстроена в форме огромного тюремного квадрата с внутренним двором, и километровые коридоры позволяли обогнуть ее по периметру. Она была несуразной, но ставшей родной за много лет, и мне жаль, что ее больше нет.
Офисы наших служб располагались на четвертом этаже, и из двери кабинета можно было выйти на балкон, но не в обычном понимании слова, а на длинный широкий козырек, нависающий над входом в концертный зал. Этот балкон лично для меня имел еще одно большое преимущество: через него, не выходя в коридор, где всегда толпились посетители в кабинет, можно было попасть в мой спальный номер.
До заезда гостей обустраивались кабинеты и проводилась телефонная связь. На моем рабочем столе обычно стояло четыре телефона: два аппарата прямой связи с начальством, внутренний телефон для общения со службами и городской телефон. После телефониста ко мне в кабинет заходил Слава – брат-близнец упоминавшегося в прошлой главе Гены.
- Миша, ты не хочешь покурить на балконе? Хотя все равно, ты и так все знаешь.
После чего он ловко подключался к телефонам и уходил.
Когда я только начинал свою работу на этом поприще еще как сотрудник, отвечающий за списки зарубежных гостей, мой начальник сразу дал понять, что фестиваль – не разгульное веселье для некоторых избранных, а тяжкий труд для нас. После застолья, приуроченного к нашему заселению в гостиницу, он сказал пророческие слова, врезавшиеся мне в память до конца жизни: «Не может быть никаких прогулов во время кинофестиваля. Их не может извинить даже болезнь, только ваша смерть. А вы, Миша, подготовьте мне к семи утра список всех заехавших иностранцев с указанием стран и должностей». Иностранцев за последние сутки заехало человек пятьсот. К тому времени компьютеры я видел два раза в жизни. Они занимали большую комнату и напоминали мне из старых фильмов телеграф и телефон времен октябрьской революции. Зато в моем подчинении было три машинистки, ровесниц двадцатого века, и три пишущих машинки, с которыми они, видимо, не расставались с детства. Клавиши на машинках застучали бойко, а я понял, что ночь предстоит бессонная и дома мне в ближайшие две недели не предстоит увидеть.
К шести утра правленный и переправленный текст был готов, а я окончательно свыкся с мыслью, что опять все наврали про этот сказочный фестиваль.
Дни заезда гостей для меня были самыми тяжелыми. Я отвечал за службу размещения иностранцев, за их поголовье, поименный состав, за авиаперевозки и приглашения для них на открытие и закрытие фестиваля. А иностранных гостей обычно бывало больше тысячи.
В один из таких сумасшедших дней секретарша соединилась со мной по внутреннему телефону:
- К вам Басилашвили.
И не успела она положить трубку, как в кабинет ворвался разъяренный Олег Валерианович Басилашвили.
- Что это за безобразие творится? Для меня не нашлось номера на этом вашем фестивале.
Я не отвечал за расселение советских кинодеятелей, но не мог же я послать известного актера ходить по инстанциям.
- Присядьте. Подождите минуту, пожалуйста.
Как обычно, произошел сбой. Басилашвили обратился не в ту службу, а мои девочки, не взглянув ему в лицо, определили, что в списках такого не значится.
- Маша, я к тебе сейчас спущусь вместе с Олегом Валериановичем Басилашвили. Свяжись сейчас с Дашей, пусть она тебе скажет номер, забронированный для него.
И я повел за собой в службу размещения слегка успокоившегося Олега Басилашвили.
- Слава Богу. Вижу хоть одно нормальное лицо, умеющее решать проблемы в этом бардаке.
Мне это было лестно услышать.
Утро на фестивале начиналось с совещания у Генерального директора. Иностранцы всегда были наипервейшей головной болью, и я отчитывался первым.
Кульминацией работы становилась «раздача слонов», то есть приглашений на открытие и закрытие фестиваля. Эти приглашения раздавались руководителям служб для выдачи гостям, но они почему-то всегда таинственным образом таяли. Их никогда не хватало. Когда у меня окончательно заканчивались приглашения, а в приемной бурлила толпа необилеченных иностранцев, всю жизнь мечтавших попасть на открытие Московского кинофестиваля, я, уже умудренный опытом, делал просто: вел длинную вереницу жаждущих чуда открытия и немедленно притихших гостей через двор гостиницы к служебному входу, и они радостно влетали в распахнутые перед ними ворота в зал. Я чувствовал себя при этом гордо и высоко, мне нравилось дарить людям кусочек долгожданного счастья.
Должность обязывала, но и позволяла найти новых товарищей и нужных знакомых. Ведь принцип того времени: «Ты – мне, я – тебе», - никто не отменял. Теперь я думаю, что это было лучше и честнее, чем нынешние взятки и откаты.
Когда фестиваль окончательно катился по проложенным рельсам, украшая дни приятным разнообразием приемов в посольствах и ресторанах, я иногда выбирал спокойные вечера, чтобы заглянуть домой, а не ночевать, как чаще случалось, в гостинице.
Один из фестивалей пришелся на антиалкогольный закон. Он, как буря, разметал устоявшуюся киношную жизнь, пройдясь по ней катком несуразиц и казусов. Первым его эхом стал наш разговор с представителем «Совэкспортфильма» во Франции Сашей Новиковым.
- Миша, ты понимаешь, что директор французского департамента кино не может обедать без вина? Он так привык: пить вино за обедом. Что я ему скажу – вина нет? Что делать теперь?
Выход нашелся. Саша сбегал за бутылкой в соседнюю «Березку», и господин директор французского кино запивал свой обед вином, как и привык.
Когда в ночном баре на втором этаже гостиницы, куда пускали только киношников, я присаживался к знакомым, меня спрашивали:
- Ты что будешь пить, чай или минеральную воду?
В бутылках из-под минеральной воды плескалась водка, в заварочных чайниках – коньяк.
Так мы и доживали, в трудах и веселье, не ведая, что будет завтра, последнее десятилетие уходящего века.