68.
Он вернется в Кабул в конце января, когда в Ташкентский госпиталь начнут прибывать раненые. Бойцы обрадуются его приезду, но словно ища у него справедливости, они, ждущие приказа о возвращении домой, будут с горечью рассказывать Саньке о бойне в Панджшере. Ротный Гончар высокий, почти двухметрового роста говорил чуть не плача:
- Сань, ну, зачем надо было устраивать это позорное побоище. Ведь у нас же была договоренность с Ахмадом, мы уходим, не трогая их, а они нас. Мы же знали все их посты, они у каждого командира на карту нанесены. Скажи, там, в верхах люди сидят или нелюди? Зачем надо было нарушать это соглашение? Масуд узнал о готовящейся операции и заблокировал все выходы из ущелья. Простые крестьяне стали заложниками. А мы бомбили их. Наши самолеты поливали кишлаки огнем. Тебе повезло, что ранен был, а я до смерти себя проклинать буду за то, что принял участие в этом позорище. Ты, знаешь, после бойни женщины выходили на дорогу. Снегу было много, а они выходили и бросали под гусеницы наших боевых машин своих мертвых детей.
Санька обнял его, пытаясь разделить эту горечь. Армия всегда будет заложником политики. Почему же во главе государства оказываются недоумки? В тот момент ему казалось, что он больше не возьмет в руки оружие, чтобы не выполнять приказы, от которых тошно на душе даже у таких матерых бойцов, как Гончар.
А первого февраля из Союза на вертушке прилетел Полкан. Он привез приказ о его переводе под юрисдикцию КГБ. Санька, не желающий обсуждать эту тему, схватился с ним:
- А ты спросил меня, хочу я воевать? Что ты, как змей, искушаешь меня своими предложениями?
- Сань, ты еще не жил в Союзе. И не знаешь, что той страны, из которой ты уходил в Афганистан, больше нет. Я знаю тебя. Кем ты будешь в ней – кооператором или рекэтиром? Что глаза вытаращил, не усек? Бандиты это. Свободы захотел, а куда ты ее девать будешь? Ты сейчас не горячись. Давай документы оформляй, и съездим в гости к Лехе, Оленю, Русту. Или ты хочешь под фанфары из Афганистана выйти?
Санька хотел оказаться на необитаемом острове с Аленкой и сыном. Но, остыв, согласился подумать над предложением Полкана. А съездить к матери Оленя и Руста надо обязательно. В штабе все уже было согласовано, и Санька опять задался вопросом, кто же на самом деле Пал Егорыч? Глаза у него выхватывали бойцов из бывшей Санькиной роты, и он невзначай, то ли спрашивал, то ли констатировал:
- А, вот этот Тош – хороший парень. Где ты его нашел? Возьми адрес, такие друзьями до смерти бывают.
- А, если я хочу, чтобы он жил долго?
- Ну, ты этому его должен был научить.
Санька, прощаясь, без Полкана спросил, где тот живет и сам назвал Аленкин город. Тогда ему просто хотелось встретиться как-нибудь с Антоном на гражданке, может быть выпить пива или познакомиться с его семьей.
Да и с другими бойцами расставаться было нелегко. Вот ведь надоело все и палатки, и казармы, а уж от пекла Афганистана летом и от пронизывающих ветров зимой, сводило скулы. А на поверку, оказывается, привык. Жалко мужиков, с которыми судьба, может быть, больше не сведет. Есть и шутники среди них, и угрюмые, как сычи, но в бою не подведут. Он снова вспомнил Руста. Теперь и прощения не попросишь, что засомневался в нем. Надо будет мать навестить, как она теперь без сына?
Сделанное дело должно вызывать удовлетворение. Но, уезжая из Афганистана, Санька чувствовал щемящую пустоту, напрасность своей работы, будто десять лет он строил песочный замок, а набежавшая волна одним махом слизала его.
Тяготили и предстоящие встречи с родственниками погибших. Малодушно хотелось найти причину, не ехать. Но побывать на могилах друзей нужно. В купе поезда они с Полканом больше пили, чем разговаривали. А на станции, где жил Леха, пытаясь выяснить, как пройти к нему, нарвались на гром бабу:
- А он вам зачем? – спросила она, прищурив глубоко посаженые глаза.
- Да, вот служили вместе с ним в Афганистане, - под простачка закосил Полкан.
- Видела я таких дружков, пошли вон отсюда.
Не ожидавшие такого приема мужчины, оторопели, а она уходя, громко бубнила что-то.