НАЧАЛО
Местность в древней Элладе. Портики, амфоры и иные атрибуты аттического существования.
Порфирий (стоит задумчиво).
Аммон (бежит к нему).
Аммон (добежав): Профессор, я прибежал к вам, чтобы сообщить сообщение…
Порфирий: «Сообщить сообщение»?
Аммон: С необходимостью. Сообщение сообщают. Бегом бегут. Разговор разговаривают.
Порфирий: Ну-с, допустим. Ваши речи не лишены смысла. Но отчего же вы «бежали бегом»? Могли бы и «шагать шагом».
Аммон: Хотел преодолеть ограничения, наложенные на физические действия уважаемым г-ном Зеноном. Так сказать, на высокой скорости их преодолеть.
Порфирий: И как – получилось?
Аммон: Лучше, чем у стрелы.
Порфирий: Отчего же это?
Аммон: Я думаю, это оттого, что стрела не обладает ни душой, ни рассудком и, следовательно, не может принимать и даже признавать возможность своих действий (если всё-таки ненароком их совершает) в присущей им субъективности.
Порфирий: То есть, иными словами, вы утверждаете, что физический мир, равно как и мир высоких абстракций, управляется желаниями вот этого древнего грека, которого в настоящий момент я вижу перед собой?
Аммон: Напротив, я это от всей души отрицаю. Поскольку физический мир на самом деле движется от следствия к причине, а не наоборот, как утверждает большинство живущих, опираясь ни на что иное, как на данные своего восприятия – а в львиной доле даже не на восприятие, а на воображение, то вот именно поэтому я и отрицаю возможность управления физическим миром. По крайней мере со стороны человека. Зато человек прекрасно может физический мир – да и любой другой – комментировать. Из чего я вывожу, что мир, в котором и посредством которого живут наши собратья и сосёстры, т. е. древние греки и гречанки (мы видим их ежедневно), с его пространством, причудливо сконфигурированным, с его временем, прямым, как полёт стрелы на участке от «а» до «б», есть ни что иное, как плод моего воображения. Комментарий к предмету, который только в комментариях и становится существующим. Мы с таким же успехом можем управлять им, с каким бы пытались воздействовать на слова – а не на смыслы этих слов или же на звучания этих слов. Но я не об этом хотел сказать.
Порфирий: «Становится существующим»… да, это вполне в вашем духе. Так о чём же вы хотели мне «сказать, говоря»? И – что вы там говорили, кстати, о – цитирую – «субъективности стрелы»?
Аммон: А, да, так прямо я об этом пока не говорил, но да – есть такое дело. У стрелы. (Вижу, вас не обманешь.) Но о субъективности предметов как-нибудь потом.
Порфирий: Топора, например.
Аммон: Ну, если он нами рассматривается – то да. Вы, однако, меня отвлекаете вашими глупостями.
Порфирий: Говори, с чем пришёл, и уходи.
Аммон: Вот! вижу наконец перед собой прямого и честного человека! А пришёл я рассказать вам Зеноновскую сказочку, но только наоборот.
Порфирий: Начните же!
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Аммон: Вы, конечно, помните, как наш мудрец (о подвигах которого будут ещё долго петь научные деятели во многих странах мира, взгляд которых на вещи основывается на представлении об абстракции как о Божием даре со всеми его атрибутами, полностью представленными в книжках, которые они вынуждены из чувства самосохранения считать святыми и, значит, к их благу или корысти, неинтерпретируемыми), возлежа на солнышке, лучи которого его не достигали и достичь не могли (по его разумению), разродился вдруг гневным дифирамбом в адрес движущихся предметов (совершенно забыв о покоящихся). Проще говоря, он высказал идею, которая в популярном изложении может звучать так: движения не существует. Я сразу спросил: где именно не существует? А затем: что есть движение?
На мой прямой вопрос Зенон не ответил – да и его прихлебатели тут же обрушились на меня со своими комментами: которые, впрочем, за пределы короткого умственного отрезка не выходили. Ну, я и ушёл – что с шестёрками дискутировать?
Ушедши же, уединился я в небольшой, но комфортной пещерке и стал думать.
Первое, что я заметил, это то, что мой разум, испорченный диспутами с людьми, которые намеренно путают абстракцию и реальность, не может выйти за пределы узкого умственного круга, очерченного, с одной стороны, представлением об универсальности идеально мыслимого, с другой же – связанной с первым представлением идеей, что вне трансцедентного ничего не существует: никаких морей и оливок. Нет, между прочим, и самих по себе мыслей – вообще ничего «самого по себе» – ибо теперь буквально всё становится проявлениями силы, которой мы не только никоим образом не ощущаем в качестве даже собственного прямого источника, но и тем же самым образом и косвенно не можем ни доказать, ни опровергнуть её существования. Говоря «есть Бог, или Абстракция», мы следуем повадкам родителей, которые предоставляют ребёнку либо съесть вот эту ложку каши – либо быть съеденным самому; собственно говоря – так называемый «Бог» (или бука в шкафу) является скорее дисциплинарной мерой, чем познавательной. Вещью, которой нет, но которая есть.
Чем в таком случае я отличаюсь от матрёшки, внутри которой находится следующая – и так до бесконечности в оба конца?
Порфирий: Этак можно обо всё сказать, что оно не существует.
Аммон: Да, – этим-то Зенон и занимается.
Порфирий: Допустим. Но – он делает так в высших целях: для развития науки, свободного взгляда на мир, так сказать.
Аммон: Хороша свобода! С такой свободой не помолившись ложку сахара не съешь!
Порфирий: Ну а насчёт его апорий – каково будет опровержение?
Аммон: Всех до единой разом – или одной какой-нибудь?
Порфирий: Начните с одной.
Аммон: Начну с одной; но сначала замечу, что не только их создавать – их и опровергать не следует. Но – чего только не сделаешь для хорошего человека.
Вот взять хотя бы стрелу, которая якобы вылетает из лука и летит к цели. На самом деле она летит наоборот (если летит): от цели, которая последовательно приближается к «точке вылета» по мере рассуждения, к тому, что можно назвать «пределом дробимости» и что совпадает с «точкой вылета» абстрактно (так сказать), как отображение физической величины, но никогда не будет достигнуто, потому что абстрактно дробить дробимое можно «до бесконечности»: физически же эта «бесконечность» недостижима; остаётся доказать, что она несостоятельна и как мыслимая модель.
Порфирий: Дерзните!
Аммон: А не фиг делать! Стрела летит и достигает цели; но прежде, чем долететь до цели, она должна преодолеть, допустим, половину пути; до того – половину половины; до того половину этой половины. И далее до бесконечности, так как абстрактно эта половина бесконечно делится на как бы вложенные в неё половины половин. В итоге стрела не может вылететь потому, что должна преодолеть не физическое пространство, а математический предел дробимости, наименьший пройденный путь, отрезок, который невозможно вообразить потому, что он лежит вне пределов физического мира. Вне Космоса не только ощущаемого, но и воображаемого. Всё.
Порфирий: Как?! Это всё?!
Аммон: Да, это всё. А если это не всё – то предъявите мне, пожалуйста, наименьший из возможных отрезков [пути]; и если вы сможете доказать, что меньшего не может быть, то стрела, легко преодолев сначала его, уж дальше полетит прямо за милую душу. И вот ещё вопрос: этот наименьший отрезок стрела пролетит за наименьшее количество времени – или же нет?
Порфирий: Вопрос сложный. Давайте пока слегка пройдёмся – тут, я слышал, мальтийские пираты привезли какого-то особенного контрабандного вина… Где, кстати, эта самая Мальта находится?
Аммон: Без понятия. (Оба удаляются, рассуждая о насущных проблемах.)
КОНЕЦ