Бабская ревность — это совсем другое. Не скандалы и расспросы, это только у истеричек бывает, а тихое отчаяние и страх. Когда их прячешь, чтобы удержать его, становится только хуже.. Женщины должны всё, что на сердце, открывать.
Эльчин Сафарли "Если бы ты знал..."
В глаза врезается его ухмылка, острые уголки рта режут сердце, скулы каменеют под моими пальцами, глаза, как две голубых льдинки. Я не могла увидеть за ними душу, потому боялась. Но он в первый же день сжал меня в своих руках и понес по скользкой вечерней улице.
Помню его руки, которые по-особому держали сигарету …Вместо нее я всегда видела себя: пойманная его пальцами, способная коснуться губ, но взамен должна была гореть…пылать от ревности. Завороженная бабочка, летящая на огонь.
Его имя стало именем ревности, и когда та, другая, произносила его, в горле словно появлялся красный жгучий перец, он сжигал мой разум, как спрут опутывал мое сердце и сжимал до нестерпимой боли. Их переписка в контакте – кислота, выплеснутая в мои глаза, яд, введенный мне в кровь, угарный газ, наполняющий мои легкие…Самое тяжелое было терпеть, скрывать эти рвущие внутренности эмоции, улыбаться и быть милой и с ним и с ней.
Ломала себя, выворачивала наизнанку, давилась болью, и каждое общение до утра занозой впивалось в сердце. Я не могла этого выносить…я стала не собой, страх и неопределенность, непонимание сделали из меня маленького испуганного зверька, который имел силы только на последний защитный бросок…
И мне хотелось только правды, мне хотелось узнать, чем она лучше…Это знание стало бы вехой моего поражения. Я довела себя до истощения, стала походить на труп, лишенный эмоций, лишь книги наполняли пустоту внутри меня и действовали как обезболивающее.
Что-то вернуло его, облаченного в бирюзовую рубашку, и хоть он и говорил что, но я не верила. Я отчаянно пыталась поверить, но не могла, выжидала до последнего, ничего не помогло. Возможно потому что в сердце пытался проникнуть другой. В лихорадке меня било целый вечер, я не могла себя простить, и до конца не понимала кому я все же "изменяла". Оказалось, себе. Потому я попросила его уйти первому, чтобы он не видел, как ухожу я, не видел моей спины. Я взяла в свои руки тяжкий груз вины.
Он вновь появился, когда мне была необходима помощь, и я схватилась за него как за спасительную соломинку. Он был алкоголем: вуалировал боль, но не убивал ее. Наверное, тогда мы были эгоистами, каждый думал о себе...так незаметно мы и отошли друг от друга.
Хотя этот портрет еще ни раз встречался в моих экспозициях, он так и оставил на себе налет этой острой ревности, который никакие мазки жизненной краски не смогли заглушить.