Витю Лиходеева арестовали без большого шума. Одетые в штатское оперативники не постучавшись вошли в комнату, где он жил, сунули Вите в нос свои удостоверения, одели на него наручники, собрали в принесенную с собой большую матерчатую сумку его постельное белье и висевшее на спинке кровати полотенце, на которых впоследствии эксперты нашли обличающие Витю следы совершенного им полового акта, и увели его с собой. Все это было сделано так четко и так быстро, что у Славки Табалы, старлея из роты связи, который как раз зашел к Вите в гости, только челюсть отвисла.
Виктор Лиходеев, наладчик вычислительной техники, был призван на армейскую службу, в отличие от большинства остальных двухгодичников, не сразу после окончания ВУЗа. Успел поработать на заводе, выпускающем компьютеры, поездить в командировки. Но кто-то в генералитете решил, очевидно с подачи разработчиков из курирующего нашу воинскую часть оборонного института, что наличие опытного электронщика в составе персонала комплекса, которым наша часть была оснащена, позволит обойти трудности, неизбежно возникающие при любой попытке научить кого-либо из генералов штаба армии управлять, с помощью этого комплекса, боевыми действиями авиационных соединений.
Но электроника отнюдь не являлась пристрастием лейтенанта Лиходеева. Он вовсе не являлся толковым специалистом. У него было совсем другое увлечение. Он был бабником. Причем бабником очень успешным. В том смысле, что пользовался небывалым, просто поразительным успехом у женщин.
Красавцем его назвать нельзя было. Невысокого роста, рано начавший лысеть, плотно сбитый, он, тем не менее, словно бы излучал некие флюиды, весьма ощутимые для представительниц слабого пола. Мы, его сослуживцы, никак не могли понять, чем это он их привлекает. При этом ему было совершенно все равно, какая женщина ему подвернулась, — невзрачная, неброская внешне, замарашка, или настоящая красавица.
Иногда он, просто на спор с нами, заводил знакомство с любой женщиной, которую мы ему указывали. И даже совершенно неприступная на первый взгляд, дама, после короткого разговора с ним, брала его под ручку и вместе с ним уходила.
Кое-кто из нас, полагая, что секрет успеха кроется в тех словах, которые он произносит, знакомясь с женщиной, в неком сакральном содержании его речей, старались в момент такого знакомства подойти к нему поближе, чтобы услышать эти волшебные слова. Но, ко всеобщему разочарованию, оказалось, что Витя каждый раз говорил одно и то же.
— Собственно говоря, вопрос такого содержания, — говорил он женщине или девушке, с которой знакомился, — дело в том, что…
И, продолжая нести такую вот ахинею, бессодержательную и бессмысленную, уводил ее куда-то. Она шла за ним, заколдованная звуками его речей словно бы звуками некой волшебной флейты.
Остается только догадываться, как обходился он потом со всеми этими женщинами, которых классифицировал по одному ему известным признакам, подразделяя на "морковок", "мочалок" и "швабр". Но не все из этих "морковок" и "мочалок" после плотного общения с ним оставались им очарованы. С некоторыми из них ему лучше было больше не встречаться. Однажды, когда он вел в холостяцкое логово очередную жертву своей сексапильности, неожиданно начался сильный дождь. Им пришлось спрятаться под навес. И там, приглядевшись к девушке, Витя проявил неосмотрительность. Сказал, что лицо ее кажется ему знакомым. Она поначалу не могла вспомнить, знает ли его, но потом задумалась. И вспомнила. Лучше бы не вспоминала. Поскольку, вспомнив, пришла в такую ярость, что Вите пришлось в срочном порядке, почти бегом, не обращая внимания на дождь, покинуть и негодующую подругу и спасительный навес.
Его, похоже, иногда подводило то, что в юности он занимался вольной борьбой. И девушка, попав в его объятия, внезапно оказывалась лежащей на лопатках. Причем происходило это как-то само собой, без каких-либо видимых усилий с его стороны. Некоторые дамы, оказавшись припечатанными к холостяцкому ложу, находили в подобном беспомощном положении особую, ни с чем не сравнимую, прелесть, другие же, не терпящие даже намека на насилие над собой, оказавшись под Витей, неукротимо пышущим жаром вожделения, прямо-таки вскипали от негодования, хоть и не могли уже ничего со всем этим поделать.
А если вдруг у лейтенанта Лиходеева не было возможности сразу же после знакомства обольстить очередную свою избранницу (например, если ему необходимо было срочно прибыть по месту службы), то он назначал ей свидание. Вот только на свидание, которое он сам же и назначил, приходил Витя далеко не всегда. Потому что по пути к назначенному месту встречи ему, с высокой степенью вероятности, могла встретиться другая"мочалка," "морковка"или даже "швабра" из тех, что не успели еще попасть в сферу его сексуального обаяния. В таком случае Витя, без малейших колебаний, переключался на новый объект, моментально забывая об ожидающей его даме.
Вот эта то привычка и подвела его впоследствии.
На свидания лейтенант предпочитал ходить в полевой форме. В авиации летчикам полевой формы не полагалось, но офицерам подразделения автоматизации, которые не относились к летному составу, ее выдавали. Витя одевал хромовые сапоги, галифе, портупею и полевую фуражку. полагая, что в таком виде больше нравится женщинам. Даже зимой он, если только мороз был не слишком сильным, он старался ходить в фуражке. А когда кто-либо пытался втолковать ему, что зимой желательно, все-таки, носить теплую шапку, он встречал такую попытку скептически.
— У военных голова не мерзнет, — снисходительно объяснял он сочувствующим.
Надо, конечно, отдать ему должное — он никогда не жадничал. Если, например, на свидание к нему приходили сразу две "мочалочки", то одну из них он всегда уступал кому-нибудь из сослуживцев. Правда, вопреки своей привычке оказывать знаки внимания одинаково, как красавицам, так и замарашкам, в подобных случаях он, как правило, оставлял себе девушку посимпатичней.
Так, однажды, жертвой его доброты стал Аркаша, тоже двухгодичник, выпускник МВТУ им.Баумана, чрезвычайно вежливый и чрезвычайно деликатный петербуржец. Когда на свидание к Вите пришла тридцатилетняя подруга вместе со своей мамой, которая, несмотря на солидный возраст, любила выпить и погулять вместе с дочкой, Аркаша оказался первым, о ком тот вспомнил. Тем более, что Аркаша находился близко от места свидания, так как, в отличие от других холостых офицеров, не поселился в офицерском общежитии на территории воинской части, а снимал квартиру в городе.
Явившись к Аркаше, который, недавно сменился и спал после дежурства, и беспардонно разбудив его, Витя заявил, что в части объявлена учебная тревога, а, поскольку он случайно оказался поблизости, зайти за Аркашей попросили его. Конечно, Витино вранье было шито белыми нитками, но Аркашу подвела присущая многим коренным петербуржцам, деликатность, не позволившая ему открыто усомниться в правдивости Витиных слов.
И лишь позже, практически уже оказавшись в лапах похотливой старухи, осознав всю отчаянность положения, в которое поставил его Витя, Аркаша сумел превозмочь свою, делающую его таким слабым, деликатность и решительно вырваться из сковывающих его тенёт.
Тем не менее Витя долго еще обижался на Аркашу за то, что он, совершив этот отчаянный, абсолютно неожиданный, рывок на свободу, испортил ему удовольствие от долгожданного свидания. Однако никто так и не узнал, каким образом Вите удалось разобраться с разгульной мамой и ее, не менее разгульной, дочкой, как смог он выпутаться из той сложной ситуации, в которую он, неожиданно для себя, попал.
До того, как армия неожиданно вмешалась в его жизнь, Витя Лиходеев проживал в заводском общежитии в ожидании, когда, наконец, подойдет льготная очередь на получение жилья. Военкомат помешал осуществлению его жилищных замыслов, однако новоиспеченный лейтенант все-таки сумел извлечь пользу из сложившейся ситуации. В то время военкомат забирал паспорт у человека, который призывался на два года для службы в качестве офицера, и выдавал тому офицерское удостоверение. Прописка в этом удостоверении не указывалась и осуществлялась по отдельной справке.
Витя, воспользовавшись этим, вступил в жилищно-строительный кооператив, успел за время службы эту квартиру построить и прописаться там по справке. Потом он успел продать в деревне дом своей престарелой матери — бывшей партизанки Отечественной войны — и прописать ее в свою вновь построенную квартиру.
А когда двухлетний срок его службы в армии подошел к концу, бывший лейтенант Лиходеев спрятал подальше справку о прописке в своей новой квартире и, забрав в военкомате паспорт, опять прописался в общежитии и восстановил очередь на жилье. И, если бы его не подвела всепоглощающая тяга к женскому полу, он получил бы, на льготных условиях, вторую квартиру, так как наличие у него квартиры, в которой он прописал мать-партизанку, нигде, ни в каких предъявляемых им в жилищные инстанции документах отражено не было.
Выйдя на гражданку, Витя начал было водить женщин к себе на квартиру. Однако его матери это не понравилось. Сначала она пыталась уговорить сына остепениться, прекратить этот блуд. Однако эти уговоры оказались безрезультатными.
И тогда, будто вспомнив свою партизанскую юность, Витина мать взялась за топор. Это средство оказалось гораздо более результативным. После того, как старая партизанка, размахивая топором, который она, вместе с остальным немудреным скарбом, привезенным ею из родной деревни, хранила на балконе, несколько раз выгнала из квартиры приведенных непутевым сыном "мочалок", он перестал водить женщин к себе домой, а начал использовать для удовлетворения своих сексуальных потребностей комнату в общежитии. Тем более, что его сосед по комнате женился и, в ожидании, когда ему, наконец, выделят квартиру, жил вместе с молодой женой у тещи, не выписываясь при этом из общежития.
Таким образом, Витина жизнь вошла, наконец, в привычное для него русло. Поток женщин, жаждущих его любви, не иссякал. Офицеры, вместе с которыми он недавно еще служил, обязательно заглядывали к нему в общежитие, с большим удовольствием проводя там время, когда бывали в городе.
Так и оказался у Вити в гостях Табала в тот самый момент, когда пришли милиционеры.
Произошло, как оказалось, вот что.
Витя мимоходом, по пути с работы к себе в общежитие, обаял некую девицу, которую завел к себе и там, легко преодолев ее слабую попытку сообщить ему, что она "не такая", насладился ласковым девичьим телом. Когда они расставались утром, она назначила ему, на следующий день, новое свидание. Он, как всегда, пообещал прийти.
Оказалось, что она живет поблизости, в женском общежитии, которое было расположено буквально в соседнем доме.
Тем не менее, Витя, как обычно, на свидание не пришел. По пути к назначенному месту встречи он ухитрился познакомиться с новой девушкой и, практически на глазах у своей вчерашней пассии, взял новую знакомую под ручку и увел ее в свое холостяцкое жилище.
У любовницы, оказавшейся вдруг отвергнутой, от неожиданности даже челюсть отвисла. Но, оправившись от потрясения, она решила отомстить своему коварному соблазнителю и отнесла в милицию заявление, в котором сообщила, что была изнасилована. Хоть она и не знала фамилии насильника, но зато знала, как его зовут и номер его комнаты в общежитии. В ее устах Витя выглядел настоящим злодеем. Она написала, что он силой затащил ее в свою комнату и там, лишив всякой возможности сопротивляться, совершил с нею половой акт.
Так и закончилась Витина эпопея.
Не успев хорошенько распробовать всех удовольствий гражданской жизни, он вляпался в то, чем чреваты были эти удовольствия. И вляпался очень сильно. Хотя никто из тех, кто был с ним знаком, не мог поверить в его способность изнасиловать женщину. Да, он легко мог променять одну любящую его женщину на другую, Но изнасиловать какую-нибудь из них — никогда!
Так что перед следователем стояла трудная задача. Нужно было доказать, что совершено насилие над девушкой, которая, что бы там она ни писала в своем заявлении, познакомившись на улице с мужчиной, которого потом обвинила в насилии, сама пришла к нему в комнату , там, не поднимая лишнего шума, провела с ним ночь, а утром, уходя к себе домой, назначила ему новое свидание.
Однако Витю подвела особенность его характера. Он, при всех своих недостатках, ухитрился сохранить какую-то наивность и почти детскую доверчивость. Следователь, который вел его дело, оказался мужиком неглупым, быстро подобрал ключики к Витиной психике, умело изображал доброжелательность и даже проявлял нечто вроде заботы о своем подследственном. Следователь этот, окружив Витю своей лживой заботой и показным душевным теплом, сумел убедить его в том, что ему лучше добросердечно признаться в изнасиловании. Тогда, мол, его если даже и посадят, то совсем ненадолго. Все почти что простят. А может быть и вообще дадут условный срок.
И Витя написал чистосердечное признание. Хоть все были уверены в его абсолютной невиновности, хоть никаких доказательств использования против жалобщицы насильственных мер не было, и понятно было, что всё, что произошло, произошло по обоюдному согласию. И, если бы он не сознался, никто не смог бы доказать его вину.
Но он сознался. И был посажен. Сидел где-то в республике Коми. Сидел, по нашим меркам, недолго. Уже года через два вернулся обратно. Но это был уже не тот Витя. Он как то сник, поблек, поскучнел и перестал пользоваться таким, как раньше, успехом у женщин. Во время отсидки у него воспалилась простата. Его видели все время с одной женщиной, тихой и заботливой. А потом он вообще исчез с нашего жизненного горизонта.
Больше никто из бывших сослуживцев его не встречал. Он остался только в их памяти, как полувоенный Дон Жуан из офицерской юности, ставший жертвой своей сексуальной неотразимости, вступившей в его душе в такое странное сочетание с наивностью, доверчивостью и беспардонностью по отношению к своим женщинам.
Символом этого экзотического хитросплетения так и останутся — прямо на улице опустившаяся перед Витей на колени со словами "Останься, ведь я люблю тебя!" молодая, очень красивая женщина, отчаянно полюбившая его чиновница городского исполнительного комитета, и уходящий на свидание к очередной своей "мочалке" Витя, одетый в полевую армейскую форму.