Итак, началась моя семейная жизнь, совсем не похожая на мою первую. Большую часть времени я чувствовала себя счастливой. И это ощущение у меня сохранялось не благодаря, а скорее наперекор тому, что происходило в нашем доме.
Ссорились мы редко. Ссориться с Валерой - занятие мало приятное: он не любил объяснять свои поступки, никогда не грубил, но и ни в чем мне не уступал, если для этого требовалось жертвовать его личными интересами. Валерина музыка, которую он включал сразу же, как приходил с работы, никому, кроме него самого, не нравилась: монотонный, тяжелый рок, с бесконечно повторяющейся мелодией, повышенная громкость... Мама, у которой часто болела голова, выдерживала все это с трудом, а Валера, ожидавший, что наконец-то в новой семье над ним перестанет довлеть его отец, так же не разделявший его музыкальных пристрастий, все чаще стал слышать мои предложения заняться чем-либо другим. Я чувствовала, как в воздухе нависает гроза, и уже начала метаться между ним и мамой, - знакомое и мало приятное для меня состояние! У нас возникал «худой мир», который действовал на меня хуже ссор: я становилась нервной и снова была близка к истерике. От начала семейной жизни я мало что выиграла: подстраиваться и поступаться своими интересами приходилось только мне одной. Валера как жил, так продолжал жить в мире своих увлечений и интересов - вел долгие переговоры о цене дисков по телефону, вводя в шоковое состояние теперь уже мою, а не его маму.
Кормить Валеру тоже было не просто. Перечень продуктов, которые Валера употреблял, сводился всего к пяти или шести наименованиям, все остальное он «не любил». Из его рациона почти полностью исключались все овощи (кроме картофеля), грибы, крупы, рыба, зелень, специи... Словом, его вкусовые пристрастия были прямо противоположны Толиным, к которым я уже успела привыкнуть. Сама я могу есть все, что угодно, готовить мне нравилось, но Валера лишал меня какой-либо возможности разнообразить его стол и был непримирим. Если подавалось что-то другое, он просто отказывался от еды (и, вообще, ел мало), но уговорить его попробовать новое блюдо, было невозможно. Мама постоянно наблюдала за столом его сморщенный нос и вылавливание на край тарелки вареных овощей из супа, в результате чего очень скоро мои родные перестали обедать вместе с нами. Ольга Ивановна прежде мучилась с Валерой точно так же: он, единственный в их семье, был таким странным и упрямым привередой.
С каждым нашим прожитым вместе днем я все больше понимала радость Ольги Ивановны по поводу передачи ее старшего сына в мои руки, хотя все равно не жалела о нашем браке. Валеру было за что уважать и любить, с ним было не только трудно, но и радостно. Этот взрослый, упрямый и ограниченный в своем культурном развитии ребенок, не любил театра, почти не читал книг, не интересовался экскурсиями и музеями и называл многие умные и любимые мной фильмы «фуфлом». Этот «ребенок» мог остаться без ужина, если я забывала ему вовремя его предложить, мог молча сидеть часами, набычившись, в своем углу, если что-то по его мнению делалось не так, как ему хотелось. Обратившись к нему, всегда можно было услышать искреннее, но крайне недипломатичное и до ужаса эгоистичное высказывание, более приемлемое для уст трудного подростка, чем женатого взрослого мужчины, будущего отца семейства. А мне в тот первый год нашей семейной жизни самой хотелось немного больше заботы: меня уже подташнивало в автобусных поездках в Пушкин, где шла отладка моих программ.
Моя, прежде всегда очень стройная, фигура все больше портилась, и я переживала, что скоро стану совсем некрасивой. Валере никогда даже в голову не приходило сделать мне комплимент, сказать, что в беременности любая женщина - красавица. Пусть это не правда, но это так важно слышать каждой будущей матери! От Валеры же, затронь я с ним эту тему, можно было бы услышать только совершенно честную и объективную оценку моей новой фигуры вместе с ни кому не нужным подробным разъяснением ее дальнейшего изменения в худшую сторону (Валера во всех вопросах считал себя специалистом). Он хорошо ко мне относился, был отзывчив на мою нежность и ласку, но не проявлял ее сам, никогда не лукавил и не за что меня не хвалил: он искренне не понимал, когда своей бестактностью делал мне больно. Мой муж был так устроен - абсолютно не умел принимать во внимание состояния других людей.
С появлением семьи Валера не лишился ни одного из своих прежних увлечений, а я уже оказалась оторванной от привычной и любимой мной жизни: от йоги, спорта, поездок на комсомольские загородные слеты, от молодежных вечеринок. У нас были общие друзья и общая работа, но оказались разные права и возможности, и Валера не считал нужным от чего-либо отказываться ради того, чтобы просто поддержать меня в радостном ожидании нашего первенца. От этого, пусть и вполне нормального для беременной женщины неравенства, а более всего, от полного непонимания моих настроений Валерой, мне становилось обидно. Очень хотелось ласки и поддержки мужа - хотя бы на словах! После работы мы никуда не ходили вместе: ни театры, ни прогулки по парку Валеру не привлекали. Говорил и думал мой муж только о себе и о своем, вовсе не запрещая мне делать то же самое.
Весной в городе пошли слухи о предстоящем существенном повышении цен на автомобили. Валера, с детства мечтавший о своей машине, стал сам не свой, и начал думать о том, где бы занять денег на ее покупку: половина суммы уже была накоплена для этой цели его мамой. Идея приобретения машины в первый же год семейной жизни показалась мне дикой: автомобиль не был предметом первой необходимости для молодой семьи, живущей на скромные оклады инженеров, к тому же, ожидающей ребенка. Машина была у Валериного отца, и мне казалось, что этого вполне достаточно для двух наших дач, расположенных по одной дороге. К моему удивлению, идею приобрести собственный автомобиль поддержала моя мама. Она всегда мечтала о зяте, который будет возить ее на дачу. Я прекрасно понимала, что ее мечты несбыточны. Валере нужна была машина для своего удовольствия и нужд, становиться водителем любимой тещи он изначально не собирался: подвезти не откажет, но только, если у него будет для этого время!
Я уже понимала это достаточно хорошо и, боясь повторения прошлых ошибок моего первого замужества, висящих на моей душе тяжким грузом, воспротивилась маме, собирающейся снять деньги с книжки. Я, как огня, боялась своего нового возможного рабства: хочет Валера себе игрушку - пусть его родители и покупают ему, а перспектива иметь мужа, просиживающего в гараже, когда я буду одна нянчиться с ребенком, да еще выслушивать попреки мамы, что Валера использовал ее деньги для своих интересов, меня совсем не устраивала.
Мой первый и единственный откровенный разговор со свекровью, на понимание которой я очень надеялась, оставил у меня удручающее впечатление. Она была то ли хитра, то ли глупа, и моих тревог не поняла совершенно. Всю свою жизнь она страдала от собственного мужа, занимающегося машиной и «детской пеленки в руках не державшего», оставляя все хлопоты на нее, но, видимо, это ярмо, ставшее ей привычным, ей полюбилось. Ничего, кроме много раз повторенного ею «Валерик всю жизнь мечтал о машине» и, что «он точно, как его отец», я от нее не услышала. В том, что и Валера не будет мне помощником в женских делах, она нисколько не сомневалась. После этого разговора всякое желание откровенничать или искать поддержки у своей свекрови у меня пропало навсегда.
Машина стала первым поводом для наших семейных разногласий. Валера на мои возражения против ее покупки отвечал хмурым молчанием, отказом от еды и поздними возвращениями с работы. Переубедить свою маму мне тоже не удалось: Валере были выданы деньги с нашей книжки и еще часть взята в долг, выплачивать который пришлось только нашей семье, причем в год моего, в те времена неоплачиваемого отпуска по уходу за ребенком. Глупость и доверчивость по отношению к зятьям всегда были неизлечимым заболеванием нашей семьи.
Вскоре Валера оформил через комиссионный магазин покупку шестой модели «Жигулей» с небольшим автопробегом и в неплохом состоянии. Впервые в жизни в нашей семье появилась собственная машина. Валера был счастлив, как никогда, и, как я и предвидела, теперь проводил все свое свободное время в гараже. Единственным положительным для меня моментом в этой покупке была ставшая более частой тишина в нашем доме.
Музыка, которой увлекался Валера, была не такой уж плохой. В наше время эти ансамбли считаются чуть ли классикой. Но, независимо от достоинств этой музыки, я постепенно все больше и больше начинала ее ненавидеть, и причиной этому было вовсе не ее качество, и даже не громкость, а исключительно недипломатичное, упрямое отстаивание Валеры своего права слушать ее каждый вечер в удобное для него время. Эта музыка отнимала у меня мужа, давила на меня и становилась источником моих ссор с мамой и постоянных отрицательных эмоций. Может быть, именно поэтому я до сих пор не люблю «Битлз», от которых сходит с ума весь мир? Для меня они навсегда остались в в моей памяти вместе с нашими первыми размолвками и жуткими проявлениями Валериного эгоизма.
Вторым источником моих переживаний стал роман моей подруги Тани с братом Валерия – Сашей. Таня, родив сына, уже жила и работала в Ленинграде, но ее семейная жизнь с мужем все больше не ладилась. С Сашей она познакомилась на нашей свадьбе, где тот – до ужаса влюбчивый, бесхитростный и ласковый - в нее сразу же влюбился. Братья были похожи только внешне – по характеру они во всем казались своей полной противоположностью! Перед обаянием и активностью младшего брата Таня не устояла, и у них завязались серьезные отношения. До того серьезные, что Таня уже собиралась подавать на развод с мужем.
Семья моего мужа и сам Валера этот роман не одобряли, а я оказалась меж двух огней: как супруга Валеры, я должна была его поддерживать, а как подруга Тани – остаться на ее стороне. Таня настойчиво требовала от меня участия в ее судьбе. Она стала часто бывать у нас дома и на семейных праздниках, где бывал и Саша, и там всем давала понять, что имеет на Сашу особые права. Все это не могло не портить моих отношений со свекровью, мир с которой держался только внешне - мы не ссорились, но и не были близки. Ольга Ивановна, очень ласковая на словах, на деле не принимала никакого участия в семейной жизни своего «просватанного» сына - ни морально, ни материально.
И хотя к Ольге Ивановне я не испытывала никаких теплых чувств, в данной ситуации я была на стороне Валеры. Таня была старше Саши, а Саша – чрезвычайно податлив и подвержен всем влияниям. Кроме того, я слишком очевидно видела, что Таня, навещая меня, находящуюся в положении, приходит ко мне, не как к другу. Я была нужна ей только как возможность получить информацию о Саше или встретиться с ним. Женская дружба не внушала мне доверия, а, возможно, я сама ее не заслуживала: в тот год интересы моего собственного мужа и наш будущий ребенок были для меня важнее.
Рождения ребенка ожидали к середине осени. В тот год стояла удивительно красивая золотая осень. Каждый день я одна пешком ходила в Парк Победы, отгуливая положенные мне по режиму, километры, и любовалась убранством осенних деревьев. Я всегда любила осень и была рада, что мой сын (а я ждала именно его и уже назвала его Мишей) появится на свет в это красивое время года. Уже была куплена кроватка и все необходимое детское приданое, прочитана и законспектирована толстая книга об уходе за новорожденными. Мне очень хотелось поскорее родить – не столько снова стать стройной, сколько оставить позади естественный страх и волнение перед предстоящим испытанием. А еще мне очень хотелось увидеть нашего наследника! Время шло, но ничего выдающегося не происходило: наступала уже 43-ья неделя моей беременности! Мой ребенок пошел в меня, родившуюся только на десятом месяце, и появляться на свет не спешил. Валера давно уже перестал отвозить нашу машину в гараж: она теперь стояла на улице под окнами, готовая в любой момент доставить меня в родильный дом.
Каждый день мне звонили друзья и интересовались, почему я все еще нахожусь дома, сильно действуя мне на нервы своими звонками. Врач тоже досадовала на свою ошибку в расчетах: я уже давно перебрала количество дней, полагающихся для оплаты по дородовому больничному листу. Устав ждать, она назначила мне 19 октября явку в консультацию с вещами, чтобы насильно отправить меня в родильный дом. Этого мне явно не хотелось.
18 октября я включила Валеркин магнитофон (хоть какая-то от него польза!) и поставила любимую кассету с записью «АББА» - популярного шведского ансамбля. Танцы под «АББА» привели к ожидаемому успеху – в десять часов вечера у меня начались первые схватки, и мы - мама, Валера и я - поехали в родильный дом. В четыре утра следующего дня я без особых проблем родила большеглазую девочку, весом 3 килограмма и 150 граммов. Так случилось событие, ставшее щедрым воздаянием за все мои предыдущие и будущие жизненные неудачи. В наш дом прилетела моя «Синичка», наполнившая мою жизнь смыслом и радостью.
(продолжение следует)