Армен Сергеевич из команды Ужикова плавно растопыривал пальцы ног, вытягивая их на голубой свет прозаичной лампы; нюхал тужась, подтягиваясь измученно к волосатой пакле.
Скалился способно на песни, льющиеся помоями по ветхим ушам из соседского коль-де-барака.
И в запутанном замешательстве выскабливал пушнину брыси, взявшуюся от негодных носков и застрявшую по пакости своей в нерасторопных прериях отчебучин ног.
Бурачал эпизодически самовар. Молчали в казначейской с пол дюжины состава из команды Ужикова. Красиво ходили кони, издрыгивая гривовой вязью, во ржании прощипав на прочность траву и стебли барышника.
Издали несся кикиморой дым, ослепляя берег реки Увалга, брызгами возившейся там колхозной детворы и собачьей поморы.
Армен Сергеевич сковырнул очередного пушистого увальня: стрекотом через мизинец прокинул того в даль казармы, как пегого орнаментного козла.
И грызнул не сильно за свой большой палец ноги, скочебочась как только наполовину.
Удивление враз - неприлично постигло Армена Сергеевича.
И тут же, не разглядывая "окружающих всюду служивых" грызнул повторным разом на отказ до пьяну.
Потом Армен Сергеевич прикусил кончик самокрутки, на крутой ноге, и в затяжку уложился спать.
Ибо, старший жандармеец Филаня Сурецкий запретил обкусывать пушнину от носков засохшую меж пальцев ног.
И тем, кто не станет прислушиваться к этому суровому приказу, обещал врезать по арсено-сергеечевской опочивальни, а не ходить ходуном.
Чур!..
Как, говорится…