Глава четвертая
Владислав родился крепким и горластым. И ничем не напоминал того Владика. Вылитый папаша, только черные глазки побольше и рот красиво очерчен, как у мамы. Крупный. Когда ножками дрыгал, мог так заехать в физиономию мамы или папы, что те удивлялись.
– Тяжеловес, – с гордостью говорил Павел, но особой нежности не проявлял к этому «любителю пожрать».
Грамотная мамаша все делала по часам, как велели врачи. Павел протестовал.
Он вообще противился многим неприятным процедурам. Например, когда Ирина на ночь открывала форточку, чтобы ребенок дышал свежим воздухом, Павел возмущался. Он не любил сквозняков, хотя и был спортсменом.
– Но какой же это сквозняк? – удивлялась Ирина. – Дверь закрыта... Это просто свежий воздух...
Если она отнимала от груди уснувшего ребенка, Павел недовольно говорил:
– Пусть ест сколько влезет.
– Но он уснул.
– Я вижу – он иногда губами чмокает, значит – не наелся. И даже во сне сосет!
– Мне так и сидеть – в ожидании, когда он чмокнет губами? Раздетой? – огрызалась Ирина.
– А чего ты паришься? Чем ты недовольна?
Ирина только плечами поводила: Павел был мастером перекручивать ситуацию так, что она всегда оказывалась виноватой.
Однажды Владик долго не мог уснуть – плакал надрывно и даже после того, как Ирина попыталась еще раз его накормить.
– Что-то болит у него, – забеспокоилась Ирина.
– Зачем сразу паниковать? Просто вредничает.
– В таком возрасте не вредничают.
– А ты откуда знаешь?
Ирина помассировала младенцу животик, убедилась, что нет температуры, покачала на руках. Владик плакал уже как-то размеренно, словно вошел в свой ритм и во вкус. Плакал вроде бы с удовольствием.
– Сбегаю к маме, она все знает.
– Глупости не говори! Уже поздно. Не буду я с ним сидеть. У меня завтра на первой ленте семинар по специальности. Мне пора ложиться.
– Я – мигом!
Когда вернулась с кучей маминых советов, младенец не плакал, но как-то странно всхлипывал – по-взрослому, как после долгих рыданий.
– Ну вот, а тебе надо к мамочке сразу бегать, – ухмыльнулся Павел. – Секрет был прост: по заднице его надо было шлепнуть как следует.
Ирина остолбенела. Потом кинулась к сыну и стала разворачивать пеленки. На маленькой круглой попке отпечаталась взрослая пятерня. Попка горела, сын горестно всхлипывал с закрытыми глазками. Павел с каким-то вызывающим видом ( ожидал взбучки ? ) сидел на постели.
Ирина молча запеленала ребенка, дала ему соску, повернулась к мужу.
– Еще раз руку на него поднимаешь – я уйду, – буквально прошипела она, дрожа от возмущения.
... Через много лет она услышит от Татьяны:
– Вот когда надо было от него уходить, дорогая! А ты растянула удовольствие на три десятка лет.
– Но он же ни разу потом не прикоснулся к детям.
– Да какая разница?! Человек, способный поднять руку на грудного младенца... сколько Владьке было месяцев? Шесть? Ну вот... Ради собственного спокойствия...
– Я еще тогда не созрела, – оправдывалась Ирина.
– Долго же ты созревала, моя дорогая...
Да, Павел ни разу не ударил ни Владика, ни потом – Машку. Но ссоры стали повторяться, начинались с пустяков, словно по одному сценарию. Закаляясь в боях за справедливость, Ирина показала характер (гнусный, по мнению мужа) и приобрела необходимый словарный заряд для «отстреливания». Она редко начинала ссору – Павел имел потрясающий талант провокатора. Зная все слабые стороны жены, он бил в цель, всегда попадая в десятку. И получал наслаждение от собственной меткости, точно не мог уже существовать без ответных ее слез – злых, а не жалобных. И, зная это качество ее слез, с удовольствием поворачивал ситуацию так, чтобы все выглядело наоборот:
– Ну, и чего ты скандалишь? Я же имею право сказать! Я же просто сказал! Или я не имею права в своем доме высказать вслух, что думаю?!
Она была бессильна перед этим иезуитством. Муж находил слова, выворачивающие все наизнанку. В них не было логики. В них было только одно – желание укусить, да побольнее. Он приписывал ей качества, которых в ней сроду не было, и которые она сама презирала. Чудесным образом ее достоинства оборачивались недостатками – в его глазах. Ирина никак не могла понять, он и вправду считает ее лентяйкой, плохой матерью, никудышней женой и дурой набитой, или это все обычные средства для ее поражения? Словесные пули, так сказать?
– Посмотри, пуговица на моей клетчатой рубашке болтается, – говорил он перед уходом в институт. – Могла бы и пришить.
– А ты бы мог раньше это сказать, не на ходу.
– Следить нужно за мужем, – полушутливо отвечал он, тут же добавляя вполне серьезно: – хорошо, что я приучен мамой следить за своими вещами.
Ирина растерянно смотрела, как он тут же отрывал пуговицу и демонстративно откладывал рубаху в сторону.
Так, значит, он это серьезно говорит! Она, у которой на руках дом и ребенок, да еще занятия в институте, должна пересматривать всю одежду этого... бездельника (да, бездельника!), пока тот часами смотрит спортивные передачи по телевизору?!
– Мне тоже некогда, – невольно оправдывалась она. – Я тоже устаю.
– А чего ты оправдываешься? – наигранно изумлялся Павел. – Терпеть не могу, когда оправдываются! Откуда в тебе это?
– Но ты вынуждаешь! Ты заставляешь меня каждый раз оправдываться, что-то объяснять! А надо бы сказать тебе: сам пришивай, если заметил!
– Вот ты как заговорила?!
Говорил он это тоном победителя, но остановиться не умел: тут же перечислял все ее «недостатки»: обидчива, принцесса на горошине, неумеха, паникерша, неряха.
Все было выдумкой, но тут же становилось реальностью: Ирина обижалась и в панике бросалась на амбразуру, защищая себя.
– Ты снова оправдываешься? Ладно, бегу. Вечером продолжишь перечень своих достоинств. Если еще не иссякла.
Он убегал, а Ирина с дрожащими руками и колотящимся сердцем садилась на диван – переживать: «Что делать? Что делать? Неужели так будет всегда? Неужели одна крошечная пуговица важнее моего спокойствия?!»
От недосыпания и усталости Ирина похудела и подурнела, но лишний раз взглянуть на себя в зеркало у нее не было ни времени, ни особого желания. Выходя на улицу, попудрит лицо, мазнет помадой по губам, пробежится гребнем по своим роскошным волосам, отпущенным на свободу без всякой стрижки или прически, и – вперед!
Кончился академический отпуск, Пришлось просить старую соседку сидеть с ребенком, пока Ирина учится.
Днем некогда было горевать – университет отбирал это время, а Владик свое – вечернее. Ребенок оказался беспокойным, любителем поесть, да еще требовал добавки.
Он толстел на глазах, а потому Ирина старалась его не перекармливать. Это тоже зачислялось ей в недостатки:
– Та дай ты ему пожрать, – возмущался Павел. – Сколько он еще орать будет? Ну и мамаша!
Глава пятая
Тысячи женщин переживали подобное, мечтая о разводе или разводясь, не прожив и первого года испытаний браком. Ирине тоже хотелось подхватить ребеночка на руки и бежать к маме. Но она терпела – как ей казалось – ради сына. Вот вырастет без папы, и что хорошего? Павка рос без отца, и что получилось?
– Ты долго еще будешь копаться? – говорил Павел уже в постели, пока Ирина возилась с обедом на завтра, приводила в порядок детские бутылочки и прочие вещички. – Я тебя сегодня дождусь?
– Сейчас, я кончаю. Две минуты...
– У меня вроде бы и жены нет, – продолжал Павел, но, зная по опыту, не рисковал углубляться в любимую тему: еще надуется и ляжет спать на раскладушке. Было такое.
Как ей не хотелось после скандала по мелочам ни его ласк, ни любви! Она не успевала еще переварить очередную дурацкую ссору. Ее удивляла жадность, с какой набрасывался на нее муж, полчаса назад доведший ее до слез своими придирками. Но она помнила мамин наказ:
– Ирочка, будь осторожна в словах, когда речь идет о мужской потенции! Они такие ранимые! Они устроены иначе, сама увидишь. Им нужна активность...Если даже не хочешь или не можешь ответить на любовь... действием, то изображай старательно эту самую страсть! Терпи, доця.
Ирина безропотно приходила в постель, где ее ждал с раскинутыми руками, для объятий, обнаженный мужчина – муж.
В постели он был ненасытным, а потому на прелюдии не задерживался, хотя та с годами становилась все короче, но и нежней. Ирине хотелось продлить эти ласки, словно доказывающие любовь мужа. И если у Павла было благодушное настроение, Ирина тоже отходила сердцем. «Значит, я ему нравлюсь?» – думала она, прогоняя недавние сомнения в этом. И мысль о разводе тихонько, на цыпочках, покидала ее.
– Хочет – значит любит, – успокаивала ее Татьяна при очередной жалобе на Павла.
– Ему нужна другая женщина. Я недостаточно страстная. Он разочарован.
– Главное, чтобы ты не разочаровалась окончательно. Мужик, когда не любит жену, утешается на стороне. И не лезет со своей любовью каждую ночь. Ведь не пропускает ни дня?
– Но как он может днем меня критиковать, цепляться к каждому слову и интонации, а ночью… любить?
– А как ты можешь ходить в обиженных, а потом пускать его, прощая?
– Значит, или я его люблю, или не имею гордости никакой. Стыдно, ей Богу!
Чем чаще ссорились Ирина с Павлом, тем больше она нуждалась в Татьяне. Та снова заняла свое законное место лучшей подруги.
Павла это раздражало:
– Что это твоя Танька зарядилась к нам гости ходить чуть ли не каждый день?
– Чем она тебе мешает? Она звонит каждый день, а приходит раз в месяц.
– Отвлекает только.
– От чего или от кого?
– Пока вы тут болтали, можно было столько сделать!
– Ну да, можно было генеральную уборку сделать, стены побелить…
– Не понимаю, о чем можно говорить так долго? Какие у вас могут быть секреты от меня?
– Тебе не понять. У тебя не было друга.
– Снова ты за свое.
Однажды Ирина спросила у Павла в постели – не до, а после всего:
– Ты меня еще любишь? Может, разведемся?
– Ты сбрендила? – лениво отозвался он.
– Но ведь тебе плохо со мной? Тебе нужна другая, на меня не похожая, ведь так?
– Не терплю глупости! Иногда ты такую чушь несешь!
Ирина разозлилась, крикнула:
– Это – не чушь! Это выход из положения! Найди себе другую и упражняй на ней свои зубки!
– А ты не ори – и все будет о’кей! Я женился на другой женщине – умной, нежной, воспитанной.
Это было хорошее начало для нового всплеска ссоры, но Ирина молча отвернулась от мужа, про себя обозвав его идиотом.
Снова он ушел от ответа на вполне конкретный вопрос.
«Мы говорим на разных языках», – подвела итог этой сцене Ирина.
Учеба и семья отнимали не только время для раздумий над своей судьбой, но и физические силы. Ирина жила, как получалось, и ни с кем не обсуждая мужа, даже с матерью. Пару раз Танька оказалась свидетельницей ее словесной перепалки с мужем, но не вмешивалась. Просто заторопилась уйти, а через неделю все-таки не выдержала, спросила у Ирины:
– Слушай, он всегда такой?
– Какой?
– Мелочный? Зануда. А что будет в старости?
Так далеко Ирина не заглядывала. Обиды переживала недолго – некогда было обижаться. Некоторые темы в разговоре с мужем обходила, уже сообразив, что согласия не будет. Например, все ее рассказы про однокурсниц Павел выслушивал с откровенно скучающим лицом, о преподавателях – любимых или не очень – с интересом, но тут же находил повод не согласиться. Когда Ирина восхищалась кем-то, муж выражал сомнение:
– Такой уж эрудит – этот твой профессор. А кем ему еще быть? Он же две диссертации отгрохал. Чему тут удивляться?
– Я не удивляюсь, я просто говорю, что таких – надо еще поискать! Словно все профессора одинаковы! Есть же бездари, каким-то образом пролезшие в науку?
– А-а, если ты просто говоришь, тогда ладно. Но восхищаться...
Ирина растерянно замолкала от такого поворота в разговоре.
Иногда ее возмущал какой-то факт из институтской жизни. Забывая о своем решении никогда больше не говорить о преподавателях, она не выдерживала:
– Представляешь, читает нам современный русский язык, а сама говорит «блюдА» и « квАртал», точно бабка безграмотная! Ухо режет...
– Ну, это ты у нас чистоплюйка, всех поправляешь!
– При чем тут я?! Она доцент! И преподает русский язык, а не китайский!
– Ну и что? Разные бывают доценты.
Дух противоречия крепко сидел в ее супруге, попирая всякую логику.
Это качество его ума (или характера?) ставило Ирину в тупик. К этому она никак не могла приспособиться. Как и к тому, что у Павла было семь пятниц на неделе. Он менял свои мнения, обещания и планы с удивительной легкостью.
– Ты вчера обещал…
– Разве? Не помню.
– И что теперь делать? Ты меня подвел.
– Не бери в голову. Не суетись.
За два года совместной жизни Ирина изучила все недостатки мужа. К некоторым приспособилась, просто запретив себе поднимать многие темы для обсуждения. Знала: тут они не найдут общего языка.
Но у Павла хватало ума не начинать бесплодного спора за общим столом – в присутствии посторонних, пусть даже это была родня.
Так создавался миф о счастливом браке и необычайном Ирочкином везении. Даже отца удалось обмануть. Не раз он говорил что-нибудь вроде этого:
– Павка твой – настоящий мужик. Самостоятельный, мастеровитый, в доме порядок, тебя любит, знает, чего хочет в этой жизни. Кругом – одни разводы, а ты, умничка, правильно сориентировалась в свое время.
«А я, дура, променяла Шурика, доброго, славного, любящего, на этого...», – думала Ирина, не доведя мысли до конца, потому что ей предстояло еще много лет разбираться в своей ошибке.
Что он за человек? Откуда в нем такое желание противоречить даже в мелочах, выискивая зацепки для спора? Любит ли она его? Наверное, да, но не как человека, а как мужчину. Но ведь мужчина, если он настоящий, должен обладать благородством.
Это чисто абстрактное понятие, отодвинутое нашим веком на задворки книжной реальности, включало в себя прежде всего великодушие. Когда мужчина легко прощает мелочи, Когда он не замечает невольно допущенной неловкости. Когда выражает свое мнение, не принижая женского достоинства. Когда держит данное слово, выполняя обещанное.
Пока же Павел словно нарочно делал все, чтобы не попасть в категорию этих благородных личностей. Ирине казалось иногда, что он испытывает ее терпение нарочно, как бывает в детстве, когда мальчишки дразнят противника, провоцируя на драку.
Как недавно было: взял в руки черновик ее курсовой работы по творчеству Эльзы Триоле», полистал, качая головой, буркнул:
– Сколько у нас русских писателей хороших, а ты взяла эту французскую дамочку. Блажь какая-то.
– На место положи тетрадь, – процедила Ирина сквозь зубы. – Надо будет и мне дать тебе какой-нибудь ценный совет, какими тебе заниматься... кислотами. Может, тему диссертации тебе подсказать?
Он расхохотался:
– Кислотами! Девочка моя, что ты петришь в моей науке? Это тебе не книжки почитывать. Тоже мне – профессия!
Невежество Павла в литературе и искусстве для нее оказалось неприятным сюрпризом. Жадное чтение исторических романов объяснялось просто: Павел был любознательным к фактам историческим. Но степень таланта писателя его не интересовала. Стиль, язык, манера автора казались ему второстепенными. Понять интерес жены к этой «ерунде» он не мог, как не мог вообще понять чужие интересы. Его замечательная память хранила даты и цифры, географические и исторические названия в огромном количестве, и Павел смеялся над дырявой памятью жены в негуманитарных областях знаний.
– Слушай, как ты школу закончила, если не помнишь…
Дальше можно было долго перечислять, что Ирина не запомнила.
Сначала она посмеивалась вместе с мужем над своей бедной головой. Потом увидела: Павел вошел во вкус и высмеивает все подряд, не обращая внимания на посторонних. Но стоило Ирине обидеться, как он тут же выдавал какую-нибудь избитую пословицу – типа «на обиженных воду возят».
продолжэение http://www.proza.ru/2013/01/23/1230