Глава 27
В которой Пьетро встречается с отцом настоятелем
Сын мой! Внимай мудрости моей, и приклони ухо твоё к разуму моему,
чтобы соблюсти рассудительность, и чтобы уста твои сохранили знание.
Книга Притчей Соломоновых 5:1–2
1227, 19 августа, аббатство Файфоли
Пьетро поднялся на вершину холма, оглянулся назад, на то место, откуда он только что пришёл, и сразу же пожалел об этом — его глаза встретились с растерянными глазами девочки-крестьянки. Она уже поднялась, чтобы идти, взяла в руки корзинку, но с места сдвинуться не могла, будто её ноги приросли к той земле, на которой молился Пьетро. Она смотрела на него своими большими, полными слёз глазами, и у Пьетро было желание подбежать к ней, упасть у её ног и попросить за что-то прощения — за себя, за похотливых монахов, за грехи всего мира. Но Пьетро переборол себя, повернулся и зашагал прочь от неё, прочь от мира и его искушений — в обитель святости и благочестия. Врагу не удастся сбить его с пути, особенно теперь, когда Пьетро был так близко к своей цели.
«Но почему я не ненавижу её? — спрашивал себя Пьетро. — Ведь она — блудница, блудница вавилонская, совращающая монахов. Неужели только так люди могут прокормить себя? Неужели так лучше для её больного брата, которого зовут, как и меня, — Пьетро? Неужели она отправится навечно в ад из-за того, что пыталась спасти брата? И что есть душа человека, душа крестьянина? Не пар ли это? Может, за неведение они просто увянут, как увядает по осени трава? Милостив Господь».
Пьетро не знал ещё, где находится, но, судя по состоявшейся встрече, был он где-то совсем недалеко от аббатства. В воздухе явственно ощущался запах зрелого ячменя. Он снова подумал о том, что нечаянно узнал о монахах аббатства: «Неужели это правда? Неужели и тут всё так же, как и в городе?» Но теперь об этом думать было поздно — когда Пьетро взобрался на вершину очередного холма, его взгляду предстало зрелище прекрасной плодородной долины, в центре которой, сидя на высоком, необычно каменистом холме и обозревая поля, леса и реку, высилась каменная громада аббатства. Издалека казалось, что здания как бы сами выросли из тех камней, на которых они были посажены, — выросли под горячим солнцем Средиземноморья, как растут в лесу деревья и грибы. Восемнадцатилетний Пьетро приближался к бенедиктинскому монастырю в Файфоли в провинции Беневенто.
Несмотря на то что солнце начинало уже клониться к закату, в долине всё ещё трудились люди, крестьяне, — наверное, родственники и соседи той девочки. Ячменные поля были наполовину сжаты, а пшеничные, занимающие большую часть земли, только наливались силой. С правой стороны от Пьетро видны были сады из оливковых и лимонных деревьев. Тут и там стояли добротные обширные складские постройки. В загонах для скота трудились доярки. Возле самого подножия каменистого холма земля была расчищена и зеленела аккуратно расположенными полосками огородов, на которых крестьянские дети собирали зелёный горох и что-то ещё, чего Пьетро не мог издали разглядеть. Но что более всего удивило Пьетро — так это то, что узенькая речка, прорезающая долину, в одном месте была запружена камнями и образовывала обширный, идеально круглой формы водоём, по поверхности которого плавали утки, гуси и лебеди. На берегу рыбаки выбирали из сети и сортировали рыбу под неусыпным оком толстого монаха в коричневой засаленной рясе. Всё вокруг дышало порядком, достатком и процветанием, всё говорило о богатстве монастыря.
Это насторожило Пьетро, и он замедлил шаг, затем даже остановился. Но потом вспомнил, что хотя аббатство и было богатым, но монахи по-прежнему ничем не обладали и жили в нищете. К тому же кто он такой, чтобы судить? Вот если бы он был из богатой семьи, как брат Франциск или как Пьетро Вальдо, которые отреклись от огромного состояния ради евангельской простоты, — тогда бы, может, и имел на это право. Но он — всего лишь крестьянский сын, такой же, как и эти люди, что суетились в долине. Впервые в его помыслы закралось сомнение: «А что, если его, крестьянина, и вправду не примут в монастырь? Что будет тогда?» Но Пьетро решил об этом не думать. Он прочёл вслух молитву «Отче наш» и смело зашагал в сторону высоких каменных стен монастыря.
«Здесь я найду для себя духовный приют, — ликовал Пьетро. — Как вожделенны жилища Твои, Господи! Истомилась душа моя, желая во дворы Господни, — повторял он слова заученного им когда-то давно псалма. — Сердце моё и плоть моя восторгаются к Богу Живому».
Он прошёл мимо удивлённых крестьян, приветствуя их поклоном, и оказался на дороге, круто поднимающейся вверх и ведущей прямо к воротам аббатства. Несмотря на усталость, он легко поднялся по каменистой дороге и, оказавшись перед воротами, ещё раз бросил взгляд на тот мир, который навсегда покидал, вытер рукавом пот со лба и постучался в толстую дубовую дверь, окованную железом.
Вскоре он услышал тяжёлые шаги за дверью и хриплый кашель. Дверь скрипнула и медленно отворилась. Из тёмного проёма на Пьетро вопросительно смотрел совершенно лысый монах ростом головы на две выше его. Наверное, он принял Пьетро за попрошайку, но тот улыбнулся, кротко и тихо, будто благословляюще, и опытный взгляд монаха понял, что перед ним не простой человек.
— Меня зовут Пьетро Ангелериус из Изернии. Я пришёл, чтобы стать твоим младшим братом, — сказал Пьетро.
Ещё более выразительны, чем слова и улыбка, были его глаза, светящиеся любовью и ревностью. Отец-ключник, а это он открыл дверь, кое-что повидал на своём веку и знал, что носители таких глаз делаются либо святыми, либо злодеями. Злодеями — чаще. Он не сдвинулся с места.
— Я — облатус, с младенчества, — продолжал Пьетро.
Монах не проронил ни слова, и Пьетро сказал громче и с неожиданной уверенностью:
— Я хочу служить Богу! Веди меня к отцу настоятелю.
Монах подумал о чём-то с минуту, потом сделал шаг в сторону, давая понять, что Пьетро может зайти. Пьетро просиял. Он поклонился лысому монаху и с трепетом ступил на святую землю монастыря.
Дорога, которая проходила под толстыми сводчатыми стенами аббатства и шла вперёд, к высокой церкви, была выметена так чисто, что, казалось, трудились над ней ангельские руки. С левой стороны вдоль дороги выстроились просторные здания: конюшни, общежитие для братии и приют для пилигримов. С правой стороны шла другая, уже не такая высокая и толстая, стена. Из-за этой стены раздавалось как будто весёлое птичье щебетанье, доносились незнакомые, но пьянящие ароматы каких-то трав и цветов.
Они достигли угла стены, за которой, как Пьетро понял, располагался монастырский сад, ароматы которого он жадно вдыхал. Он слышал об этом чудесном саде, о диковинных деревьях, растущих в нём.
Лысый монах привёл его к маленькой двери в стене, которую открыл одним из многих ключей, что висели у него на поясе. Сердце Пьетро учащённо забилось: неужели ему сейчас предстоит увидеть этот райский сад? Монах отворил дверь и кивнул на неё Пьетро, а когда тот зашёл, то протиснулся следом.
Ступив за стену, Пьетро обомлел: ему показалось, что он действительно попал в Эдемский сад. Ароматы, щекотавшие обоняние людей, находящихся по другую сторону стены, обретали полную власть над оказавшимися внутри. Кругом было полно незнакомых деревьев — таких, о существовании которых он и не подозревал. На деревьях висели красные, синие, жёлтые плоды — невиданные плоды, и Пьетро даже не знал, были ли они съедобны или нет. Монах провёл Пьетро на небольшую полянку, где на аккуратных грядках примерно одного размера росли какие-то диковинные травы. Но были там и такие, которые Пьетро мог узнать, — это были знакомые ему мята, тмин, укроп и валериана.
В центре полянки на коленях стоял человек, лица которого Пьетро не видел, потому что он склонился над какими-то небольшими растениями, отсаженными в отдельных горшочках. Рядом с ним стоял низенький столик с чернильницей, пером и открытой книгой, в которую, как Пьетро догадался, недавно делались записи. Человек поднял голову, и с первого взгляда Пьетро понял, что перед ним — отец настоятель, сам аббат монастыря. Пьетро кинулся к нему, упал перед ним на колени и поцеловал пахнущую землёй большую и тяжёлую руку.
— Кто ты, сын мой? — дремучие брови отца настоятеля выгнулись с неожиданной лёгкостью. Лицо, казалось, могло быть грозным, могло быть и добрым.
— Я Пьетро Ангелериус из Изернии. Хочу служить Богу.
— Служить Богу? — аббат посмотрел на Пьетро с любопытством. — А разве тебе неизвестно, что Богу служить надо в том чине и звании, в котором родился? Ты ведь крестьянин, крестьянский сын? Вот и служи, как крестьяне служат, — работай на земле, — он ткнул пальцами в чёрную мягкую землю — такой земли Пьетро никогда ещё не видел. — Ступай-ка ты домой, Пьетро из Изернии, — добавил настоятель.
Сердце колотилось в груди у Пьетро — он знал, что в этот самый момент решается его судьба. Ему, наверное, надо было сказать что-то, объяснить, уверить этого человека, что он — облатус, избранный, посвящённый. Но Пьетро молча стоял на коленях и молился тихою молитвою.
— Отчего же ты ничего не отвечаешь? — спросил его аббат, усаживаясь на низенькую скамеечку, стоящую перед столом. — Почему хочешь уйти из крестьян в монахи? Ты учился грамоте? Знаешь ли молитвы?
— Я с детства научен грамоте, — отвечал Пьетро, поднимая голову. — Умею и читать, и писать. Божественные книги тоже читать приходилось.
— Вот как? — удивился отец настоятель. — И что же, понимал ли ты, что читаешь?
— Как же не понять? Слово Божие хотя и мудро, но просто.
Аббат глядел на него с растущим интересом.
— А читал ли ты Нагорную проповедь Христа?
— Блаженны нищие духом, — начал Пьетро говорить великие слова, которые помнил уже много лет, — ибо их есть Царство Небесное…
Он прочитал все девять заповедей блаженства и спросил, не желает ли отец настоятель проэкзаменовать его в других Писаниях.
Ещё раз внимательно посмотрев на Пьетро, аббат глянул на лысого монаха, подал ему какой-то знак, и тот с поклоном удалился.
— Выходит, — сказал настоятель, оставшись с Пьетро наедине, — ты из валленсов будешь?
— Нет, падре, — признался Пьетро. — Я слышал об этих святых людях, но никогда с ними не встречался. Мы живём далеко от гор.
— Святые люди? — аббат глянул Пьетро прямо в глаза. — А известно ли тебе, Пьетро из Изернии, что валленсы давно уже объявлены еретиками?
Пьетро не мог поверить услышанному. Но не мог он и не поверить отцу настоятелю.
— Впрочем, — голос старого монаха неожиданно смягчился, — это сегодня их еретиками называют. А завтра, может, и вправду святыми назовут. А может, и не назовут — Господь один знает… Но скажи-ка мне, что случилось с твоим лицом?
Пьетро счастлив был рассказать ему о том, что случилось с ним много лет назад. Пока он говорил, аббат глядел в голубые глаза Пьетро, сияющие невинностью из-под длинных чёрных ресниц.
— Ну что ж, — сказал он, выслушав историю Пьетро, — думаю, Господь тебя действительно призвал, и твоя мать не напрасно нарекла тебя облатусом.
Пьетро ликовал. Он припал к мозолистой руке отца настоятеля.
— Не благодари меня. Я лишь сделал так, чтобы не стоять на пути Бога, — сказал тот, поднимаясь. — Но пойдём, я покажу тебе сад. Немногим монахам доводилось его видеть. Отец Лука, который тебя сюда привёл, тем самым порекомендовал тебя мне. А я ему верю, потому что уста и уши его затворил Господь.
Следуя за отцом настоятелем, Пьетро прошёл через стройные ряды грядок, цветущих всеми мыслимыми и немыслимыми цветами, в то отделение сада, которое ещё не видел. Это отсюда доносилось восторженное, будто славящее своего Творца пение множества птиц. Здесь к деревьям были аккуратно привязаны кормушки, засыпанные зерном. При появлении Пьетро некоторые птички вспорхнули повыше, но не похоже было, что они его сильно боялись. Через короткое время птицы перестали обращать на него внимание, приняв Пьетро за одного из своих. Но что ещё более поразило Пьетро в этом таинственном саду, так это то, что на ветках одних и тех же деревьев висели… разные плоды. Пьетро, который умел не только писать, но и считать, пытался сосчитать, сколько же разных плодов могло расти на одном дереве, но не мог: деревья были посажены близко друг к другу и их распростёртые в стороны ветви перемешивались.
— Видел ли ты когда-либо такие деревья, Пьетро? — спросил его отец настоятель.
— Никогда ещё не видел я таких чудес, — ответил Пьетро растерянно. — Должно быть, это деревья, уцелевшие с Эдемского сада. Я знаю, что то дерево, которое растёт пред престолом Божьим, приносит двенадцать плодов, каждый плод в свой месяц!
— Сын мой, деревья эти никакие не особенные. Просто к стволу одного дерева мы научились прививать ветви с других деревьев, приносящие другие плоды.
Пьетро внимательно слушал, но по лицу его было видно, что он не понимает, о чём идёт речь.
— Вот, смотри, — сказал отец настоятель, срезая с одного из деревьев веточку толщиной с мизинец. — Это ты, Пьетро, — указал он на веточку. — Ты теперь так же отрезан от своего дома, от своего родства, крестьянства, и теперь хочешь быть привитым к другому дереву — к Церкви, вот к этому, скажем, дереву.
Аббат подвёл Пьетро к большому дереву с толстым стволом. Таких деревьев Пьетро никогда ещё не видел и не знал, как они называются. Ветви его были усыпаны различными плодами: одни краснели какими-то ягодами, другие ломились под тяжестью груш, яблок и других, незнакомых Пьетро, плодов.
Отец настоятель тем временем внимательно оглядел «церковное» дерево, срезал одну из веточек, а потом приставил к свежему срезу «веточку Пьетро» и обмотал плотной тряпицей. Он достал откуда-то склянку с белой, мутной жидкостью и полил ею перевязку.
— Теперь веточка привита.
— И какой принесёт она плод? — растерянно спросил Пьетро.
— Я привил твою ветвь к доброму дереву, — ответил настоятель. — И ветвь твоя добрая — она принесёт гранатовые яблоки, красные, как кровь Спасителя.
Пьетро упал на колени и вновь схватил грубую, как у крестьянина, руку аббата. Он припал к ней щекой и заплакал от благодарности.
— Будет, будет, — поднял его тот. — Только помни, Пьетро, что к дереву этому не только Бог руку приложил. И хотя корень хорош, но есть ветви, что приносят плоды негодные. Их Садовник отрезает, но не ранее, чем убедится в том, что они безнадёжны. Понимаешь ли ты значение этой притчи, мой сын?
— Понимаю, падре, — кивнул Пьетро.
— Тогда скажи мне, как ты её понимаешь? — настаивал святой отец.
Пьетро задумался на минуту.
— Когда я подходил к аббатству, — начал Пьетро, — то встретил молодую крестьянку, которая сказала мне, что монахи платят ей овощами за её блуд. Они, наверное, на той ветви, что даёт кислый плод.
— Ты хорошо это заметил, сын мой, — медленно произнёс отец настоятель, внимательно глядя на Пьетро. — Плохо лишь то, что если срезать все плохие ветви, то Церковь останется голая.
Пьетро посмотрел на него в испуге.
— Но милостив Господь, — добавил настоятель, срывая с дерева большой, светящийся наливной желтизной плод, напоминающий яблоко. — Долготерпелив и милостив Бог. Попробуй от этого плода, — аббат протянул его Пьетро. — Сей не запретный плод, это — сидония облонга, что по вкусу напоминает яблоко, но обладает многими целительными свойствами. Плод подкрепит твои силы — ты проделал большой путь.
Пьетро с благодарностью принял плод, поднёс его ко рту и откусил небольшой кусочек. Плод был такой сладкий, сочный и ароматный, что Пьетро в растерянности обомлел, даже испугался этого неожиданного наслаждения. Отец настоятель заметил это и сказал:
— Плод потому такой вкусный, что мы находимся на церковном кладбище. Каждое из этих дерев питается разлагающимися телами наших братьев-монахов, почивших в монастыре. Но ты не смущайся, сын мой, — добавил он, заметив, что Пьетро перестал жевать. — Нужно уметь принимать неизбежное, и вкушать от этого сладость, и благодарить Господа, без воли Которого ничего не делается. Ешь.
— Да, падре, — промолвил Пьетро, и снова откусил от плода, думая о том, что плод этот напоминал по вкусу морковку, которой угощала его крестьянская девочка.
Вечером отец-ключник принёс Пьетро грубый балахон с капюшоном, а отец настоятель под пение братии собственноручно задвинул засов массивной двери маленькой кельи, в которой Пьетро предстояло провести, распростёртому на каменном полу в молитве, три дня и три ночи — в память о трёх днях и трёх ночах, проведённых Спасителем во гробу. И когда Пьетро выйдет из кельи на третий день, он воспрянет к новой жизни в чине послушника — чине, по небесной иерархии уступающем только ангельскому чину монаха и почти божественному чину священства. Ведь даже брат Франциск из Ассизи, как утверждают, говорил, что если бы ему встретились по дороге ангел и священник, то он бы припал вначале к ногам священника, а потом уже склонился перед ангелом. Впрочем, Пьетро не гонялся за чинами — он искал Бога и братства, себе подобных. Особенно Пьетро благодарил Бога за отца настоятеля. Однако пройдут годы, прежде чем Пьетро осознает и поймёт, каким редким исключением из общих правил являлся этот церковник — его первый и последний в жизни Настоятель.
На три дня и три ночи Пьетро окунулся в непрерывную молитву. Он вряд ли мог сказать, когда спал, а когда бодрствовал. Видел и сны, и видения, которые представали перед ним. Маленькая веточка начинала приживаться на громадном дереве, и Пьетро начинал чувствовать, как новые воды, новые соки, новые духовные силы, пульсируя, наполняют его душу.