ПАМЯТЬ ПРОШЛОГО СТУЧИТСЯ В СЕГОДНЯ
ВСЕ ДЕЛО - В ПАМЯТИ
Память – величайший из великих даров Космического разума. Хотя следует сказать, что и сам разум – продукт той же памяти. Память заложена в малом и большом в мире живой и неживой природы. Благодаря памяти частицы соединяются в атомы, запоминая свои места. Атомы, в свою очередь, запоминают свои места в молекулах, молекулы – в веществе.
Что стало бы, если бы мир вдруг потерял память? Исчезла бы форма, а с нею и содержание. Мир превратился бы в первоначальный хаос. Говоря о биологическом существе, не следует забывать о том, что передача наследственных черт, как и изменения эволюционного характера, могут осуществляться только благодаря памяти. И познание мира без памяти невозможно, исчезнет самый важный элемент познания – сравнение.
Посмотрите с этой точки зрения на самое простое действие собаки – поиск. Ей дают понюхать предмет, принадлежавший человеку, собака запоминает запах и идет по следу, выискивая его из массы других запахов, встречающихся у нее на пути. Нет сравнения, и невозможно само познание зла и добра. История человечества – это непрекращающийся процесс познания того, что с нами происходило, главными вехами которого были – взлет и падение. Любой рвущийся к власти человек желает от своего окружения одного – потерю памяти прошлого, чтобы общество не могло сравнивать его деяния с другими. Не имея такой возможности, каждый новый правитель начинал с попытки принизить, охаять предшественника своего. Если он этого не мог сделать, а действия носили слишком уж негативный характер, он начинал через средства информации представлять свои действия как вынужденный результат последствий того, что досталось ему в наследство.
Только представьте на минуту вехи развития того государства, которое развалилось на глазах ваших. Смерть Сталина, оставившего в истории нашей страны, да и не только нашей, неизгладимые следы: коллективизация сельского хозяйства, индустриализация, война с фашизмом, восстановление разрушенного. Я не стану останавливаться на действиях Маленкова и Булганина, пришедших к власти после смерти Иосифа Джугашвили, они были короткими, главный результат – ликвидация самого грозного претендента на «коммунистический престол», министра государственной безопасности Берии Лаврентия Павловича. Устранение произведено руками человека, которого так тогда любил народ – Жуковым Георгием Константиновичем. Потом уже развернулась борьба между партийными бонзами из ближайшего окружения Сталина, в результате которой к власти пришел Никита Хрущев, одна из самых малограмотных и малозаметных фигур, которого в народе знали как неудачника, развалившего экономику Украины до войны и не лучшим образом, проявившим себя на посту секретаря Московского городского комитета партии большевиков. Почему избран был Хрущев? - напрашивается вопрос. Да только потому, что его менее других боялись. Недооценили киты политики организаторских способностей того пескаря, кто на вечеринках Сталина постоянно играл роль шута.
С чего начал Хрущев? С развенчивания культа Сталина. Была ли в этом срочная необходимость? Не только не была, но даже нанесла непоправимые последствия в международных отношениях, поссорила СССР с Китаем, Албанией, Югославией. Во что обошлось обществу десятилетнее правление Хрущева? Реорганизация административного деления, передача областей и районов из одной республики в другую. Южных областей Урала – Казахстану, Крыма – Украине.
О чем в Крыму сейчас мы говорим?
Толчем слова, как в ступе воду?
Молиться нужно. Слава Богу,
Что туркам не подарен Крым?..
Подарки, во вкус вошедшего самодура, продолжались, происходило перекраивание административной карты Советского Союза, оно запестрело новыми названиями
Надтеречные районы Ставропольского края отошли к Чечне. На карте Российской Федерации появились новые области: Липецкая, Белгородская, Арзамаская, Балашовская. Для чего, спрашивается? Нужны были должности для тех, кто поддерживал бы Хрущева в борьбе с партийной элитой Сталина. Это были своего рода синекуры для преданных ему лично людей. С этой же целью обкомы партии были разделены на сельские и промышленные, вновь созданы Совнархозы. Перестройка сельского хозяйства привела к тому, что СССР стал закупать зерно в Австралии, Аргентине, США и Канаде. Мы стали забывать о вкусе настоящего хлеба (в пшеничную муку стали добавлять горох и кукурузу), у нас исчезло настоящее сливочное масло, вместо него появились «крестьянское» и «бутербродное» Резко сократилось поголовье скота. А главное – золотой запас страны уменьшился на две трети, а он при Сталине равнялся золотому запасу Соединенных Штатов Америки, хранившемуся в Форт-Ноксе. И это не все. Уверовав в ракеты как единственное средство войны, был нанесен непоправимый вред авиации и флоту. Это благодаря личному запрету Хрущева были свернуты работы под кодовым названием «Буря», которые проводило конструкторское бюро Лавочкина. Бюро был создан летающий аппарат, способный покорять космос, возвращаясь на землю, о каком Америка в то время и мечтать не могла! Представить трудно степень преступности такого решения, позволившего Америке, занимавшейся той же проблемой построить «Шаттл», «Челленджер». Очнется потом СССР, кинется вдогонку, создаст «Буран», который после полета будет оставлен бездеятельным, но – время потеряно. Действия Хрущева поставили мир на грань атомной войны. Президент США Кеннеди сказал тогда: «Хрущев – дурак, но дурак опасный!»
Хрущева сменил Брежнев, который при Хрущеве был председателем президиума Верховного Совета СССР, иными словами – президент. Чтобы сменить Хрущева, нужно было показать его невежество тем, кто еще надеялся на возможность положительных перемен. Я не удивлюсь тому, что пользуясь невежеством Первого секретаря ЦК компартии Хрущева, его, как принято говорить «подставили». Ну, скажем для примера, о случае, происшедшем в Манеже, где Н.С. Хрущев позволил себе оскорбить художников, употребляя слова, которые не принято произносить в нормальном обществе. А потом был еще и пленум по идеологии, поссоривший Хрущева со всей интеллигенцией вообще. Чиновники от искусства, будучи сами невеждами, часто провоцировали его. В среде литераторов, художников всегда находились люди, которые, завидуя истинному таланту, нашептывали на ушко нужному чиновнику, а тот передавал, в свою очередь, чиновнику рангом повыше… Талант загоняли в глухой угол, где каждый считал своим долгом боднуть поверженного. Метко по этому поводу как-то сказал автор «Василия Теркина» Александр Твардовский:
«В лесу есть птицы певчие и птицы ловчие. Боюсь, что птицы ловчие у нас в Союзе писателей передушат всех птиц певчих!»
С политической арены исчез Хрущев. С чего начал Брежнев, пришедший ему на смену? С критики всего, сделанного Хрущевым. Хотя, сменившие самого Брежнева, руководители партии называли период его правления – застойным. Ну, что поделать, когда каждый занимался тем, что приближал развал государства, издеваясь над памятью общества, его историей. Примером этому может служить сама история коммунистической партии Советского Союза. Ее заново переписывали не раз в угоду каждому пришедшему к власти. Создавали конституцию под очередного генсека и принимали ее от лица советской общественности. Использовался тот факт, что память человеческая со временем слабеет, уходят в небытие очевидцы событий, а записанное остается. Остается, подчистить, подправить, чуть-чуть изменить! Как воздействовать на психику нового поколения людей, приспособив ушедшее к изменившимся условиям? Только охаяв всю прошлую историю, а она у нас невероятно сложная. Ведь на территории нашего общего государства существовала та общественная формация, которую назвали социализмом. Жаль, конечно, что многие достижения его, взятые на вооружение другими странами, сегодня у нас ликвидированы. И вместо того чтобы заниматься экономическим подъемом, власти заняты только ревизией прошлого. Это благодаря нашим правителям умаляется заслуга тех, кто смертью своею спас человечество от фашизма. Это сегодня президент Украины Ющенко договорился до того, что период нахождения Украины в составе СССР, назвал советской оккупацией и создает музей этой оккупации! Это сегодня идет планомерно направленная дискредитация не Сталина как личности, а всего того, что при нем было сделано.
Я никогда не был не только партийным функционером, но и никогда не был рядовым членом коммунистической партии. Мало того, я откровенно радовался смерти Сталина, не прогнозируя последующих событий, приведших к развалу величайшего государства на земном шаре, о чем я, безусловно, жалею. С уходом прошлого исчезли социальная защита каждого, появились нищие и бомжи, появились сверхбогатые и бедные. Причем появление тех и других, не было естественным явлением. Когда подсчитают одни только человеческие потери за период после развала, я думаю, что они мало чем будут отличаться от потерь, понесенных в разрушительных войнах. Беда наша, мы не уделяем внимания памяти прошлого, а поэтому не понимаем своего современного положения, считая его порождением одной личности, хотя, естественно, роль личности в истории велика. Вспомните хотя бы Александра Македонского и развал его громадной империи сразу же после смерти?
Что сохранила память наша о самом тяжелом для нашего государства времени – Второй Мировой войне? А, что мы знаем о послевоенном времени?
Мы памятью своей не дорожим, беспечны перед бурей и грозою; мы водку пьем, от страха не дрожим, смывая память пьяною слезою.
Менталитет ли наш таков: торопиться и торопиться, идти впереди планеты всей, чтобы затем сделать все, чтобы нас отбросило назад, и глядеть вслед идущим, мечтая о том, как бы теперь догнать их? Или так уже Богом задумано? Кто знает?
Целью моего повествования станет период жизни страны, начавшийся сразу вслед за освобождением от немецкой оккупации. Я пишу о том, что сохранила моя память. Это не исторический обзор, а желание поделиться описанием событий, прошедших интерпретацию через мое сознание.
РЕКА ВРЕМЕНИ
Река времени несет невидимые воды свои. И, как у всякой реки, у нее есть ровное русло, есть и извилистое, есть пороги, когда с грохотом двигается оно, а вокруг пылают города и деревни, дым стелется, закрывая голубую лазурь небес. То закружится, то низвергнется водопадом, идет тогда Великое переселение народов, и непонятно, откуда берется такая масса людей, внешним видом несхожих, говорящих на непонятном языке и нравом крутых. И все это только результат восприятия его. Нет, кажется, языка у времени, и все же есть язык перемен происходящих. Течет река времени, отстукивают ее отрезки, сменяющие друг друга, светлый день и темная ночь, и годы летят, и столетия проходят. Не будь смены ночи и дня, чем бы оно давало о себе знать? Старостью и смертью?
Течет река времени, к истоку ее не добраться. Нет обратного пути, только вперед и вперед. И не опередить ее, не забежать, чтобы узнать, когда кончится она и кончится ли? И дважды не вступить в воды ее!
Одному удалось сделать это – Сизифу. Так чем кончил этот хитрец, обманувший смерть? Катит, напрягая все силы, огромный камень в гору. Вот, кажется, и вершина горы показалась… Но, вырывается камень непокорный и с гулом скатывается к подножию горы. И снова начинает свой бесконечный труд Сизиф. Для чего наказание такое? Чтобы не мог, за трудом бесплодным, вспомнить о пути в вечность и открыть пути того другим. Узнают люди путь входа и выхода в реку времени, не заставишь по смерти толпами вскатывать камни…
А обычно мы, люди, несемся в потоке времени, не видя берегов, и не видно на пути нашем ничего, за что бы можно было зацепиться... То вынырнем на поверхность, то вновь погрузимся. Последний глоток воздуха, обмякло тело – и все. Река времени вдаль понеслась, но уже без пловца. Стоит времени забурлить грозно, как из глубин неведомых на поверхность выносится все легкое, грязное, столько мусора, запахи неприятные издающего, хоть нос затыкай да глаза закрывай! Но сгорает в солнечном пламени мусор тот. Не дано ему время долго пачкать, мусор – он только мусор и есть! Чувствуя приближение конца своего, оборачиваемся мысленным взором назад, видим упущенное хорошее, вздыхаем скорбно. Но, умоляй время, не умоляй его, ничего изменить нельзя. С мольбою горькой, запоздалой, наш зов летит: «Пусть будет все иначе…» Но время не вернуть, мы говорим устало: «Утратив голову, по волосам не плачут»
Есть у времени слуги временные, летописцами называли их прежде. Если летописец тот по душевности своей действовал, то частицы времени людям в наследство доставались. А если за злато-серебро, то куски времени во зло для людей обращались. Потому, наверное, осталось недоверие к страницам прошлого, если там летописец пишет о поражении своих. К примеру, французский ученый А.Мазон считает, что автор «Слова о полку Игореве» – лжепатриот времен Екатерины II. Но подумал бы французский фантазер: «Разве придворные льстецы писали б о поражениях?»
Чтобы извлечь малый сгусток времени, надо памятью своей в него окунуться, от пыли и налета веков отряхнуть, от мусора очистить. Позволю и я себе памятью к прошлому обратиться, ведь не в простое время я жил. Имена Гитлера, Геринга, Бормана, Геббельса не пустой звук для меня. Не простые слова для меня и имена Рузвельта, Черчилля, де Голля. На просторах моей Родины, матушки России, жил я, когда жили и трудились Сталин и Маленков, Хрущев и «антипартийная группа», Брежнев и Косыгин, Андропов и Устинов, Черненко и Горбачев, и иные, кого сегодня демократами великими называют. И пишу я не по заказу, а от души своей, видя, как историю страны моей демократы в угоду врагов России искажают. Болью в душе отзывается прошлое, а раз так то жив я, жива память моя. Откуда время ты, и что ты есть такое? Сокрыто от меня, иль наяву, доволен я, что не даешь покоя – коль больно мне, так значит, я живу!
Нет в истории малого и великого в отдельности, в тесной связи находится все. И малое мое – история жизни моей, история города, в котором я большую часть жизни прожил, именуемый Керчью, как колоски тонкие, колеблющиеся на ветру, влились в великое, сноп державы моей – России.
С трепетом, надеждой, что не угасит Господь мой, свет памяти моей, приступаю.
.
ВЕТРОМ ПРОДУТЫЕ, СОЛНЦЕМ ПРОЖЖЕННЫЕ
С какой бы стороны солнце ни светило, степь во власти его. То ласково поднимет зелень трав, ковер из цветов ткет, то обжигает ее, да так, что желто-бурой становится она, печальной, глаз не ласкающей. Продуваема степь и ветром со всех сторон. На пути ветра никаких преград. А от сильного да холодного, да жгучего норд-оста под одеждой тела не спрячешь. Да и что против ветра такого наша одежда городская, виды повидавшая? Если пальто и на вате, то вата та давно свалялась, плотными комками из-под подкладки прощупывается; перед ветром что решето с большими отверстиями. Уж и весне бы пора, да что-то не торопится она, ветры северные завывают, по ночам песни тоскливые распевают. Редко, но прерывает песни эти хохот сыча, облюбовавшего дом, который татары нам предоставили во временное пользование. До войны в нем школа начальная была. Но то до войны было. Может, сыч и облюбовал его потому, что был дом оставлен людьми? Солнце все дольше и дольше задерживается в небе голубом, не спешит небосклон покинуть. Чтобы тело теплом побаловать, выходим наружу, перебираемся на ту сторону дома, что от ветра защищена, подолгу стоим, ласковым солнечным лучам себя подставляя. Крымские татары, живущие здесь с незапамятных времен, ходят в верхней одежде из овчины. Ветер им не страшен. Им в ней даже жарко становится, полы распахивают. Что за странный народ эти татары? Дома у них саманные, и ни единого деревца вблизи каждого из них! Как они от летнего зноя спасаются?.. Пока еще степь безрадостна. Серая, тусклая, без конца и края, с огромными темно-серебристыми пятнами полыни. Ходим рубить мы ее вместе с корнями для топлива, на норы змеиные постоянно натыкаемся. Змеи выползают наружу, как и мы, люди, тянутся к теплу, тело вытягивают на пригорках, под солнышко – тоже греются, ленивые. Даже шипеть не хотят, когда их шевелишь палкой. Нам не велено трогать их, только они и спасают жителей от полчищ полевых мышей. Но вот и земля прогрелась, трава из нее полезла. Низкорослая она еще, но для овец доступная. Разбрелись отары овец по степи, чабанами сопровождаемые.
Рано вроде бы, но вдруг грозы далеко-далеко на севере загремели. Только откуда им? Ведь небо яркое, синее, туч на нем нет. Дошло до нашего сознания: то не грозы, а орудия степь оглашают. Значит, освобождение к нам идет не с Востока, как мы того ожидали, а с Севера. Пора и домой! Засиделись мы тут в татарской деревне. Мирно с ними уживаемся, скандалов нет, спорить не за что. У них свой быт, у нас – свой. У них вся жизнь с овцами связана. Овцы – одежда их, овцы – мясо, овцы – брынза. С продажи баранины на столе татарина и хлеб, и овощи. А мы только есть баранину можем, а не выращивать овец. Чужд нам этот быт. Нам в татарском селе некуда руки свои приложить, да и не с руки прихода своих ждать! Вот почему, оставив здесь временно членов семей слабых, не готовых к длительному пешему переходу, поднимаемся. А что нам подняться? Что голому подпоясаться! Котомку с самым необходимым на спину и – айда! Невольные бродяги мы,- насильственно лишили крова, - идем домой без денег и сумы. Но руки есть, знать, жизни есть основа!
Что за спиной оставляем? Разбросанные вокруг артезианского колодца, безостановочно извергающего светлую прозрачную воду, приземистые из самана татарские домики, без всякого намека на то, что рядом с ними хоть когда-нибудь вырастут деревья. Рядом с домишками находятся кошары с отарами овец. Скирды не сена, а курая, служащего топливом. Да и плиты в домиках для курая построенные, требующие постоянной кормежки прожорливой пасти плиты. За спиной остаются жители села, с которыми мы успели установить дружеские отношения. За спиной останутся пять месяцев томительного ожидания того момента, когда мы двинемся назад, домой!
Нас восемь человек: четверо мужчин, две женщины и два мальчишки-подростка, тоже считающие себя мужчинами. Для этого у них, пожалуй, есть основания,- ими прочувствовано то, что многие не увидят за всю долгую жизнь, и главное из прочувствованного – чудовищное насилие!
Один мужчина с белым билетом, то есть он освобожден от армии по состоянию здоровья. Правда, это не освободило его от трех немецких концлагерей, которые он покидал вопреки желанию немецких властей, проще говоря, он бежал из них. Это мой отец, высокий, как каланча, сбривший густую черную бороду, чтобы немцы не посчитали его за партизана.
Судьба трех остальных мужчин достойна была бы стать основой особого повествования, но…
Иван Супрунов, лет тридцати, бывший моряк черноморского флота. Смотришь на него и удивляешься: «Как могли взять моряком недомерка?» Он не только ниже среднего роста, но и в плечах узок, и в талии тоже. Он обладает невероятно подвижными чертами лица, позволяющими ему создавать самые непривлекательные рожицы. Ему удавалось в одно мгновение скорчить рожу врожденного дебила, даже струйка слюны катилась из уголка рта. Знакомство с ним произошло в тот момент, когда немцы формировали из заключенных мужчин Багеровского концлагеря колонну для отправки в Германию. Иван скорчил такую физиономию, что подошедший к нему немец, плюнул ему в лицо, сказав только одно слово: «Шайзе!»
Константин Хрисанопуло, грек по национальности, и тоже не великан, с миловидным лицом, лет 24-х, не больше. Он в ночное время выпрыгнул из самолета, который был сбит вблизи Керчи немецким «мессершмидтом». Скрывался в селе. Попал в концлагерь. Его успели, в самый последний момент, женщины переодеть в женское платье, в этом платье ему и удалось избавиться от этапа на Севастополь.
Алексей, фамилию его я забыл, умел разыгрывать из себя инвалида, а, в общем, был молчаливым и достойным человеком.
Кроме меня, четырнадцатилетнего мальчугана, был еще один подросток – мой двоюродный брат Володя Мелихов. Он был чуть постарше меня, чуть повыше, чуть поплотнее и намного сильнее. Я ему во всем уступал, кроме объема знаний. Здесь я превосходил его намного! Но в военное время, увы, знания не слишком ценный груз. Следует сказать, что подобное наблюдается и во время падения нравов, сопровождающее всякий раз смену политических формаций.
Женщины: моя тетушка Ирина Максимовна, никогда не славившаяся худобой, но значительно потерявшая в весе за последние полгода, в возрасте 34 лет с приятным лицом, прекрасным покладистым характером. Единственный дефект ее – она абсолютно неграмотна. Двоюродная сестра моя Зоя, красивая стройная девушка 17 лет.
Путь наш долгий, длинный, рассчитать силы нужно, но не можем мы длинные привалы делать, дух внутренний, беспокойный, на ноги поднимает, говоря: «Пошли, не засиживайтесь!» И идем мы торопливо по дороге столбовой, с телеграфными столбами поваленными, проводами с них бессильно свисающими. Любоваться бы природой, - уж больно хороша она весною,- да разглядывать по сторонам некогда. Странно как-то, вон уже на горизонте и Ислам-Терек показался, нынче он зовется «Кировское», а это означало тогда – за спиной сорок километров пути оставлено, а ни единого раза мы окрика не услышали: «Хальт!» Да и мундиров ни серо-пепельных, мышиного цвета, немецких значит, ни желто-зеленых румынских не встретилось нам. Ну, ни единого! Словно потоком смыло, освобождая землю от чуждого, враждебного! Но и нашего красноармейца не видно что-то? Это значит, не по пути передвижения войск наш путь идет, далеко в стороне мы от него оказались. Потому и не слышно поскрипывания телег груженых, ни пофыркивания моторов машин, ни лязга стальных траков танков. Да и небо чистое от самолетов, ни единого мотора в голубом просторе. Ни единого взрыва, ни единого выстрела! Боже, какая же благодать – эта тишина! Позволяет она нам и птичьи голоса слышать и полеты пчел диких. А вот и станционное здание, в котором не видно ни единого человека. А зачем оно, если поезда не ходят? Да и власти ислам-терекские, немцами утвержденные, куда-то подевались? Скорее всего, с немцами, за задок машин их цепляясь, сбежали… Чуть подальше в стороне от станции в 1942 году концлагерь немцы устроили для военнопленных, куда немалое число и гражданских лиц из г. Керчи пригнали. Колья да колючая проволока – вот и все затраты! Да, чтоб не разбежались, охрану из румын поставили. Отцу моему, два дня в нем пробывшему, он хорошо был знаком. Рискнул сбежать – удачей риск тот обернулся. Не рискнул, кто знает, что было бы, чем бы кончилось? Чуть в стороне, еще правее, в сероватом свете наступающего вечера, здание большое склада немецкого, продовольственного виднеется. Но не немец стоит у дверей, а наш красноармеец. У меня глаза круглыми, как у совы, стали, когда я заметил на плечах его погоны. Удивился, думаю: «А может, он и не наш? Может, иной, какой принадлежности?» А лицо простое, конопатое, нос – картошкой, ну, обычное славянское лицо. Набрался храбрости, спрашиваю: «А ты, дядь, наш, русский будешь или нет?»
Засмеялся он заливисто, сквозь смех отвечает: «Да, русский, русский я, не сумлевайся!»
«А погоны у тебя, дядь, как у власовцев, только на рукаве нет надписи «РОА?».
Еще больше смеется: «Да русский я, советский!» И в знак уважения дал мне конфет в широкой трубочке, на большие таблетки похожие! Сладкими оказались таблетки те, сам попробовал и другим своим дал. Поговорили бы еще с тем красноармейцем, так нет, пора нам двигаться. Ноги мои в татарских постолах отдохнули.
ВСЕ ПОДЛЕЖАЛО ПЕРЕОСМЫСЛИВАНИЮ
Начинать приходилось с переосмысливания того, что нового входило в быт наш, после трех лет войны и вынужденного нахождения в немецкой оккупации. Ведь мы жили в условиях полного информационного голода: ни газет, ни радио – только слухи! И не удивительно, что у меня такой разговор с солдатом в Ислам-Тереке вышел. Когда наши войска покидали Керчь в средине мая 1942 года, знаки различия у военных были на петлицах: треугольники, квадратики, прямоугольники («шпалы»), ромбы, у маршалов – большие пятиконечные звезды. А вернулись в погонах, и знаки различия на них – звездочки. Уходили красноармейцами, а вернулись солдатами. Уходили командирами, а вернулись – офицерами. Хоть и не велик я был возрастом тогда, но хорошо знал, что множество белогвардейских офицеров было расстреляно советской властью, как владельцев золотых погон. Среди белых офицеров, погибших в гражданскую войну, был и брат моей бабушки – Стефан Выходцев, гусар, штабс-капитан. Бабушка вспоминать о нем спокойно не могла, она перебирала все доступные ей прекрасные эпитеты для характеристики внешности и ума брата. Чувствовалось, что она любила его крепкой сестринской любовью которую теперь так трудно встретить. Лично я не сочувствовал им, белым! Напротив, в фильмах про гражданскую войну я приходил в восторг, когда видел, как красные громят белых. И вдруг, нате-ка, красные офицеры?.. Да и не только в погонах, но вся грудь в орденах… Были прежде кубики и шпалы,- вроде, создавали их не зря?.. А теперь – в погонах «обветшалых», к временам вернулись «Октября»?.. Царских офицеров презрительно называли в советское время золотопогонниками. А я видел советских офицеров только в зеленых, Я не знал, что это погоны полевые, созданные так, чтобы не привлекать к себе взора противника. А в мирном быту, они тоже золотом будут светиться.
До войны орденоносцев в стране было мало, в городе их знали всех поименно. Скажем, Виноградова, директор школы №23 им. Кирова, в которой я учился до войны, была награждена орденом Трудового Красного знамени. Но она была одна среди учителей на весь Керченский полуостров. Медали «За отвагу» и «За боевые заслуги» были реже, чем георгиевские кресты царского времени. А теперь у всех возвращающихся из армии орденов было огромное количество.
И я невольно пытался сравнивать немцев с нашими. У немцев получить орден было почти немыслимо. Я видел вручение орденов дивизии «Эдельвейс», когда в домике, в котором мы жили, на Литвинке, летом 1943 года расположилось крупное немецкое начальство. Нас, хозяев, выгнали во двор, охраны против нас, правда, не выставляли, потому и награждение происходило для нас открыто. Каждый немец, получающий награду, а их было около десятка, носил следы множества ранений и не только в виде ленточек на лацкане мундира, рядом с застегивающейся пуговицей (это давало возможность быстрого выделения его из массы других), но и в виде множественных бинтов на различных участках тела, еще не снятых. И возникал вопрос: почему так скупы немцы на награды, и так щедры наши? И вопрос еще к нашему орденоносцу: «Что это дает в материальном плане тому, оплатившему награды кровью и здоровьем?»
МЫ РЕБЯТУШКИ УРАЛЬСКИЕ, НАМ ЛАМПАСЫ БЫ, ДА ГЕНЕРАЛЬСКИЕ!..
Уходили наши красноармейцы на восток, оставляя нас, полностью беззащитных, на расправу врагу.
Видели мы серые, тусклые, без единой улыбки на лице. Никто не нес гордо голову на своих плечах, стыдно было поднять и прямо взглянуть в лица оставляемых. Только слышно было редкое: «Мы еще вернемся». Редко у кого, из уходящих, на груди орден был привинчен или медаль висела, не за что было, наверное, получать! А вернулись в таких орденах, о существовании которых мы не знали.
Какой цвет обращает на себя внимание в первую очередь, и даже раздражает, когда в избытке, или фоном становится? Правильно – красный. В революцию особым шиком считалось иметь галифе красного цвета. Вспомните, какого цвета галифе носил Попандопуло, один из героев фильма «Свадьба в Калиновке»? А какого цвета галифе носил комдив Чапаев? Тоже – красного.
Был когда-то цвет красный мундиров у английских солдат. Красный цвет ассоциировался со знаком опасности. Может, английскому Джимми хотелось одеться поярче, чтобы противник, красный цвет завидев, наутек пускался? Но американцы, воюя с англичанами за свою независимость, использовали этот цвет английских мундиров к своей пользе, отстреливая воинов метрополии, как ярко окрашенных фазанов. К тому времени, когда я подрос и стал в цвете разбираться, одежда воинов стала однотонной. У наших воинов шинель серая, верхняя одежда – цвета хаки, а красного цвета только и всего, что звездочками на пилотках и фуражках красноармейцев светился, да «кубарями» и «шпалами» на петлицах. Теперь не на саблях бились, а по ярким целям стрелять в каждой армии научились. А вот к ярким орденам тяга нас не оставила. Даже мы дети, играя в войну, цепляли на майки и рубашки кусочки белой жести. Нам удавалось создавать знаки отличия из металлических бутылочных пробок, подкладывая их под колеса двигающегося трамвая. Расплющенные, они, по нашему мнению, красиво смотрелись. Взрослым решать проблему отличий было сложнее. Разрушив прошлое и отряхнув прах его со своих ног, они стали перед вопросом, каким образом стимулировать революционную активность масс?
Вернуться к обычаям древности не могли. Ну, никак не укладывается в сознание Александр Македонский, обвешанный медалями, как и киевский князь Святослав в орденах! Чем старались выделиться полководцы знатные? Отделкой шлема и оружия. Вот и советские руководители решили награждать самых активных, самых-самых – именным оружием. Простое оно с виду, в бою необходимое, а главное – скромно и дешево. Аппетиты на отличие возрастали, награжденных именным оружием стало так много, что решать вопрос, именное оно или нет, стало крайне затруднительно. Ну, не станет же каждый награжденный в знак доказательства выхватывать саблю, когда такое движение может еще и неправильно истолковываться… Думало, думало советское руководство страны, и ничего иного придумать не могло, как вернуться к той, проверенной веками системе награждения, которой пользовался государь-батюшка, – к орденам. Но тут одна закавыка вышла – все прежние ордена посвящены были святым: Георгию Победоносцу, Андрею Первозванному, Святому Владимиру, святой Анне. И правильно – владелец такого ордена мог надеяться на покровительство того святого, какому орден был посвящен. И условия были для того древние и надежные – вера православная, к чести, совести призывающая. Знали предки наши, на какой ленте орден, следует носить, на какую сторону груди прикреплять. Скажем, орден Святой Анны на шее носился. Св. Владимир на темляке. А у советских людей святых не стало, религией было избрано безбожие, атеизм значит. Святого на грудь не повесишь, разобидится тот на богохульника, да не в ту сторону помощь может повернуть. Однако вскоре вышли таки из положения, решено было в основу ордена положить сам символ революции – цвет красный. Сказано – сделано, высшим орденом стал орден Красного Знамени. И первый кавалер для него подвернулся, им стал легендарный командир Дальневосточной Красной Армии Блюхер, русский человек, но почему-то с прусским прозвищем. Только не повезло первому кавалеру этого ордена, как, впрочем, и другим из первой десятки награжденных. Нужными они только в боях оказались, а в пришедшее время мирное расстреляли их как врагов народа, на заслуги перед народом не посмотрев, да и оправданий не выслушав.
Война гражданская закончилась, а многим, к власти присосавшимся, так хотелось быть орденом высоким отмеченным, так уж хотелось, что зубы хрустели и ломались от злости, глядя, как другие сидят рядом, а на груди у них на бархатной темно-красной основе орден Красного Знамени эмалью чистой, красной поблескивает. Вздыхает такой «орденопросец»: «Ну, как же так выходит, и положение мое выше и к «самому» нахожусь поближе, а ордена нет?!» Ах, как же красиво - вся грудь в орденах, в прошивках, нашивках, да в красных штанах
Призадумался и Коба, к тому времени Великим Сталиным ставши: «Непорядок получается, рядом со мной товарищи по партии, по революционным делам, сидят, пьют, едят со мною, а орденов на них нет. Подумают, что не преданными партии людьми себя окружил я, а временными прилипалами. Только как же это сделать, чтоб было все законным, за что давать их? Не войну же для этого начинать, да посылать наркомов комиссарами в действующую? А потом, ну какие воины из просидевших штаны евреев?»
Мысль гения была ясная, четкая и тут же реализованная. У товарищей ордена Красного Знамени тоже появились, только трудового, а не боевого. Впрочем, это уже и не важно было – издали трудно отличить боевой от трудового.!
На время серьезная проблема была решена. Только на время короткое. Когда число награжденных до критической массы возросло, Великий Вождь опять призадумался: «Как же так получается, опять все равными стали, а как же со стимулом активности быть? Нет пока революционеров пламенных, да знатных, чтобы их именами ордена называть. А свое выпячивать, кажется, еще рановато. Правда, есть один святее всех святых и живее всех живых, упрятанный под гранитную толщу мавзолея. И появилась в стране более высокая награда, лицом Ульянова над орденом Красного Знамени взметнулась – орден Ленина. Но и с этим орденом та же беда приключилась, что и с Красным Знаменем, у отдельных лиц помногу их появилось. В длинный ряд выстроить – как-то эстетически плохо смотрятся. К тому же и для этой награды приблизился час критической массы. Вот и стали звание Героев Советского Союза присваивать, с золотой звездочкой, да на грудь богатырскую. И звучит прекрасно, и для власти не опасно. Ведь есть такие строки «Интернационала»:
Никто не даст нам избавленья,
Ни Бог, ни царь и ни – герой,
Добьемся мы освобожденья
Своею собственной рукой.
Бога нет, царя не стало, а с героями, в случае чего, разделаться – плевое дело!
Первыми героями стали спасители гибнувших челюскинцев – летчики Ляпидевский, Леваневский, Водопьянов.
Вспоминаются слова подпольной песенки:
Здравствуй Ляпидевский, здравствуй Леваневский,
Здравствуй лагерь Шмидта и прощай.
Вы зашухерили пароход «Челюскин»,
А теперь - награды получай!..
Все правильно, тогда полеты в Арктику дело было сложное, опасное, и дать за это звездочку стоило. Вот только число Героев стало, почему-то, стремительно расти, золотые звездочки замелькали вперемежку с орденами, обыденными для глаз людских стали, но пока еще призывающими к действию.
Все уладилось в миру нашем, советском, под Красной Звездой Кремлевской, вот только в армии – непорядок, рядовые в орденах таких же ходят, как и командиры. Решено было ввести специальные награды для солдат – медали «За Отвагу», «За Боевые Заслуги». К тому же ясно, что награждать солдат чаще надо, ведь главная фигура в бою, все-таки, – солдат! Без его безумной отваги с врагом не справиться!
Все вздохнули с облегчением, ну, кажется, уладилось, слава Богу! Уладилось, да ненадолго, беда пришла нежданная, войной тяжкой нагрянула. Потянулись с Запада тучей черною, непроглядною враги извечные – германцы. И вооружение у них покрепче нашего оказалось, хоть мы о том иначе думали, и классом военным выше, да и опыта у них поболее нашего, как-никак всю Западную Европу измерили сапогами своими, покорили. А мы ж к тому, глупость допустили всех своих военачальников, мало-мальски стоящих, в распыл пустили»! Пришлось новых творить. А из чего, да на скору руку?.. А как проверить, тех создали, или не тех? Те, которых постреляли, были войной проверенные! А этих, новых, на маневрах пришлось проверять! Нужны учения, тут никто спорить не станет. Но учения – не война! На маневрах легче, не довлеет страх смерти. Но он же, этот страх, заставляет мысли быстрей двигаться. Метутся мысли быстро, сплетаются, одна другую отталкивает, а потом и сплетаются в нужное решение, основная цель которого – уцелеть! А уцелеть лучше всего можно, поразив врага! Эту, великую истину познают быстро, не не всегда без ошибок получается. Иногда и одной ошибки не хватает, чтобы достичь ее! Многократно повторенная ошибка и есть, по-видимому, истиной, поскольку она неоднократно проверена жизнью. Мы войну с немцами и начали с великого множества ошибок. Додумались самолеты свои под бой немцам подставить, у границы, на полевых аэродромах расположив. Порою, даже не замаскировав их! Нате, бейте нас! Тут мы, открытые, в силе своей уверенные! Что же мы без самолетов им теперь противопоставить могли? Ярость, храбрость, презрение к смерти, месть? И стали все наши, сражающиеся и не сражающиеся, либо героями, либо мучениками.
И те, и другие – наград достойны! И стали награждать, награждать, списками целыми, чтобы и штабные, и тыловики в те списки свои имена втиснуть могли.
И не было у нас вернувшихся с войны без наград. А медалей стало тьма, если не «За оборону», то «За взятие». Вспомните слова песни:
«А на груди его сияла медаль за город Будапешт!»
Война кончилась, значимость наград тускнеть стала. Решено было подкрепить их материально. За ордена, да и за медали тоже, платить стали. Но не долго это длилось. Подсчитали суммы выплаченные, развели руками и сказали: «Будет с вас! Много что-то получается!»
Ну, как при подсчете крота в мультфильме про «Дюймовочку»:
«По зернышку в день, оно – мало выходит. А за год 365 зернышек – выходит много!»
Отменили выплаты, народ не роптал. Миром доволен, светом любуется, красками яркими, как ребенок – веселится. Да, что говорить, заслужил наш человек мирную жизнь, живота своего не жалея!
Но вот товарищи из политбюро недовольны, думали: «Опять беда, с наградами этими! Неладно как-то получается, народ в орденах и медалях гуляет, а руководящие работники, на фронте не бывшие, по кабинетам сидевшие, даже значка порядочного не имеют. И стали награждать по случаю праздников, и юбилеев скопом. Естественно, и воевавшим досталась толика наград, чтоб не роптали. Ордена и медали-то одинаковые. Попробуй, разберись-ка, за боевые дела даны, или за выслугу? До абсурдов даже дело доходило. Так, А..Маринеско, командира подлодки, объявленного личным врагом Гитлера номер один, человека резкого, открытого, бесшабашного, до безрассудства храброго, от флота отставили, с которым он жизнь свою связал, так и не присвоили звания ему Героя Советского Союза, хотя представление об этом не раз подавалось. Так и умер в бедности достойнейший человек, забытый властью, но по счастью не забытый товарищами. Не нравился высокому начальству за свой удалый характер Маринеско. Хоть бы головой тупой своей там, на верху, подумали: «Разве из тихих, да покладистых герои вырастают?» Враг Гитлера – такое заслужить?.. К тому ж у фюрера по счету - Первый! Не научился на коленях жить, в отечестве своем наказан был примерно!..
А вот генсеку, нашему, Леониду Ильичу Брежневу, в войну политработником бывшему, и в звании не генеральском, а полковничьем только, в мирное время и маршальскую звезду на погоны прикрепили, и орден Победы вручили, а звезд Героя – аж целых пять отвалили. Перед всем миром опозорились и ничего…
Если б собрать все награды, Леониду Ильичу Брежневу врученные, да сразу все вывесить, то места не только на кителе, но и на штанах его до самого низу, спереди и сзади, не хватило бы. А в мешок сложить, да за спину поместить, в три погибели согнулся б генсек, кондрашка б его прихватила, не дала бы до полного отупения дожить, как это в жизни случилось! Генсек так ярок среди нас, ему в истории посвящены страницы, сиянием груди затмил иконостас, осталось только на него молиться!
И молились, во всяком случае, обстановка для этого соответствующей была…
И окружение генсека было таким же, откровенно бессовестным, только с меньшими хватательными возможностями.
Так принизили значение наград боевых, что стали ими детишки играться.
Так в королевстве нашем шли к равенству и братству: кто воевал, кто не воевал – попробуй, разберись? Орденов-то у них поровну! А потом, тому, кто воевал пенсию маленькую начислили, чтобы только выживать мог, а тот, кто в тиши кабинетов, под вентилятором сидел – жирует, по «заграницам» ездит, в банки иностранные миллионы и миллиарды прячет, на черный день. Но, что-то уж черный день запаздывает?
А что уж о времени том говорить, когда страна распалась на удельные княжества? Только на одной Украине героями можно пруд прудить. Потанцевал, попрыгал на зарубежных подмостках, отметили там – на, тебе, попрыгунчик лихой, Героя Украины получай! Песню спел, президенту понравилась – стань Героем Украины! От стыда глаза деть некуда, видя, как тешатся паны президенты наши – «избранники» народа, наградами незаслуженными разбрасываясь!
А боевыми настоящими наградами, как товаром, теперь на блошиных рынках торгуют. И совесть не шевельнется у торговца, ведь не все же ордена получены за доблесть кабинетную, многие из них и жизнью, и кровью оплачены!
Их бы, те ордена настоящие да боевые, в квартирах и избах на стенах «красных» вывешивать, как прежде вывешивали фотографии дорогих людей, чтобы дети, да внуки трудами ратными дедов гордились, зная, за что они получены.
Вот дела-то, какие, Боже праведный! Смотришь ты, Отец наш небесный, на вакханалию эту с высоты небесного престола и думаешь, наверное: «Места в аду маловато, надо бы увеличить, не хватит на всех!»
СИМВОЛ НАШ ЖИВОЙ
Во время оккупации информацией нас не баловали. Ее добывали мы из уст врагов наших. Правда, те не слишком удостаивали нас своего внимания, надо же понимать, как следует вести себя существу высшей расы с недочеловеком. Но обстоятельства заставляли все-таки ломать этот барьер, и общаться. То обстоятельство, что мы не понимали немецкой речи, особой значимости не играло. Знак жестов, да еще угрожающего характера и животным понятен, не только человеку. Одним из первых слов, которое мы услышали от фашистов, было «Капут». Не зная поначалу значения этого слова, можно было сразу догадаться о неблагоприятном для нас звучании его, когда еще при этом винтовку показывают, добавляя всем безъязыким понятное: «Пум, пум!» Чаще всего слово «капут» звучало в сочетании с названием городов наших крупных, а более всего с Москвой и Ленинградом. Мы, находясь в оккупации, не могли согласиться со сдачей врагу столицы Родины. Не верили, когда немцы нам говорили: «Москва – капут!» Только уже спустя годы после окончания войны я мог убедиться в том, что такой поворот событий был реальным и нашим вождем проработан. Недаром правительство было переведено в здание сельхозинститута в п. Советы, вблизи города Кинель, Куйбышевской (Самарской) области. Сам Сталин Москвы не покидал, оставаясь символом надежды. До войны он был символом обновления. Сколько городов, крупных и малых, столько предприятий, улиц, учебных заведений с этой целью носили его имя? Да, особой скромностью вождь не страдал! Меняя названия городов, не только цели обновления следовали, но в первую очередь угодить вождю стремились! И ни чем иным объяснить изменение личных имен не возможно, как желанием подчеркнуть преданность свою? Владлен, Сталина и сколько их еще, имен противоестественных? Это уже и не имена были, а убогие символы времени!
Что поделать, не могли мы обойтись без символов, утратив веру в Бога. Ведь до объявления атеизма основой нашей идеологии была вера в Бога. Мы без Бога обойтись не могли. Он нам давал хлеб насущный, он даровал и жизнь, и победу. Недаром предки наши говорили: «Без Бога ни до порога!» И если хотелось предкам нашим отметить ратные подвиги воинов в сражениях победоносных, то избирали тех, кто так или иначе был связан служением Богу. К примеру, прошла битва на поле Куликовом, победой над Мамаем закончившаяся, героями ее стали иноки Пересвет и Ослябя. Вспомните, сам князь Александр Ярославич, по прозванию Невский, потомок Рюрика, символ бесстрашия, воли, ума прозорливого, и благородства, перед смертью своей в иноки был посвящен.
А у нас при Советской власти без Бога стали жить. Непорядок, жить без символа! Взамен одного небесного нам дали двух земных. Один бог мертвый, в мавзолей помещенный, другой – живой, в Кремле обитающий. Мертвого поминали редко, в дни торжеств государственных, зато славословие живому звучало ежедневно, помногу раз: в речах торжественных и неторжественных, в планах и реляциях, в прозе и стихах, в песнях и ораториях. Помощниками Бога, как верующие знают, ангелы разных рангов являются. Так у живого бога, Сталина, разместилось рядом, в «ангелах, но не хранителя» много людей, известных и взрослым и детям, тоже в «молитвах земных» восхваляемых. Членами Политбюро, наркомами называют их. Но, в отличие от небесных, среди земных ангелов почему-то часто и «черти» заводились. И не просто заводились, а приходилось их постоянно разоблачать, выводить на чистую воду. А чтобы отмыться не могли, лишены они были всякой возможности оправдаться, да и права на помилование не имели: как-никак, именем народа судимы были!
Были среди них и такие, кто роль камикадзе для Сталина играл. Не могли они знать одного постулата советского: «Камикадзе – это служащий, оказавший услугу своему патрону».
По мере удаления от Москвы чертей, понятно, меньше становилось, масштабы действий мелкими становились, сокращались, поэтому «черти проклятые» периферии не терпели. Говоря о Керчи, рабочем городе, можно сказать, что для чертей размаха деятельности здесь не было, разоблачать было некого. Находилась, правда, мелочь всякая, в ничтожно малом количестве, не умевшая словом божьим… пардон, партийным, пользоваться, или дело, даже небольшого масштаба, повернуть не в ту сторону, двигаться не туда, куда все шли, ее можно было вредителями назвать.
Вредитель – это и враг, и не враг… Предатель – действует, рассчитано, руководствуется целью, а вредитель может вред нанести и по дури своей, просто по политическому, или иному недомыслию.
Находились, конечно, и вредители средней руки. Кому-то из них задолжала Советская власть, да долга своего вовремя не отдала, кого-то не оценила по заслугам его? Кого-то по иной причине обидела невниманием своим? И они, желая ей доказать, что она допустила по отношению к ним несправедливость, работу свою, признанную на родине слабой, негодной, с чертежами готовыми, передать врагу пытались, тайну военную, вредящую обороноспособности Советского Союза туда же направить!
Бывало и так, что гражданин сам остался должен стране, да не в состоянии был долг отдать свой, или не хотел его отдавать, вот он и взваливал груз своей ответственности на Родину, облачив его в определенную, но не желаемую власти, форму. Всех таких легче было к вредителям отнести, чем пробовать разобраться, что там и к чему?
МАРИЕНТАЛЬ
Нас, возвращающихся домой, можно было назвать одержимыми. Откуда только силы берутся у нетренированных к длительным походам людей? Мы транспортом не избалованы были. Ходить в Ички, районный центр со станцией «Грамматиково» (теперь центр этот зовется Советское), мы укладывались за 5 часов, а это туда и обратно составляет 32 километра. Но на этот раз нас ожидал путь, по нашим подсчетам, равный 165 километрам, - многовато, все же!. Мы оставили Ислам Терек за спиной. Само передвижение по степным пространствам в условиях, когда отсутствует угроза жизни, доставляло всем нам величайшее наслаждение. Апрель выдался необычным. Дни стояли ясные, солнечные и по-летнему жаркие. Небо без единого облачка, голубое-голубое, каким оно может быть только весной. Степь, покрытая изумрудно зеленой травой, усыпанная желтыми раскрывшимися полностью лютиками. Чтобы не блуждать по тропинкам и дорогам, проложенным в степи, мы двигались вдоль железнодорожного полотна, всегда на расстоянии видимости его. Ни люди, ни животные на нашем пути не встречались. Носились насекомые, они все торопились дать потомство, им было не до нас. Мы тоже торопились, не щадя своих ног, но совсем по другой причине. Среди нас были две женщины, они давно скинули туфли и шли в носках по земле и траве, поскольку набили водянки. Мы спешили, как только может торопиться человек, истосковавшийся по дому. И не щадили не только ног своих. Как-то странно, идем уже долго, а не видим следов сражений. Только подходя к станции Владиславовке, нам впервые встретились свидетельства того, что война еще продолжается. Это не была линия обороны, и не было следов сражения. Это была расстрелянная с воздуха немецкая автомашина. Она полностью сгорела. На ней еще находились обугленные трупы, положение тел которых позволяло сделать вывод, что смерть настигла их тогда, когда они пытались выпрыгнуть из кузова автомобиля. В кабине были два тела небольших размеров, цветом и материалом напоминавшие уголь. Чуть в стороне лежал труп молоденького немца, с погонами унтер-офицера. Тление пока не тронуло его, цвет лица напоминал воск. Мне не было жаль его, он получил то, за чем пришел к нам! Мы не задерживались, прошагали мимо. Вид мертвых тел был слишком привычным для нас, чтобы останавливаться.
Но все чаще и чаще приходится делать привалы. Легче всего идти мне. Отец мой и двоюродный брат идут в сапогах, а на мне обычные татарские постолы, обувь, сработанная мною лично из куска сыромятной телячьей кожи, шерстью наружу. Меня научили это делать татарские пареньки, с которыми я сдружился в татарском селе Колчура. Я и сейчас утверждать готов, что лучше постолов обуви для степи нет. Мягкая, сработанная, по стопе, под нее только портянка нужна, по форме постолы напоминают пирожки, в которых вместо начинки стопы человеческие находятся, стягиваются они длинными сыромятными ремешками, которыми затем и портянки на голенях скрепляются. Обуешь постолы, и ясным становится, почему под них шальвары нужно носить, а не брюки европейские. Верх любой казенной обуви в степи стирается за короткое время, а шерсть телячья долго выдерживает натиск сухих высоких трав. Мне в них идти легко. Встречу по пути лужу, помещу в них, не разуваясь, ноги, и вновь они в постолах, как в чулках, себя чувствуют. Уже пора бы и на ночлег пристраиваться, да что-то отец знака нам не дает. Идет он размашисто, ростом высок, шаг у него широкий. Чтобы компенсировать, приходится на каждых его двумя, тремя отвечать. Идти можно, дорога хорошо просматривается. Ночной светильник на небесах зажегся, поднялся огромным серебряным блюдом. Поднимаясь, он уменьшался в размерах, но усиливал яркость свою. Потом и звезды россыпью, как яблоки золотые, по небесам расположились. Отец стал распевать псалмы царя Давида. Я удивился тому, что он их все наизусть помнил, хотя запрет на религию давно воцарился на нашей земле. Знания отца объяснялись тем, что невзлюбил его священник, преподававший закон Божий в Рыльском торговом училище во времена царя Николая Второго. Каждую осень ждала нерадивого отрока переэкзаменовка. И результат – налицо, отличные знания – любой псаломщик позавидует!
Отдыхали мы, когда полночь на вторую половину свою перевалила. Если днем нас жара преследовала, то ночь оказалась очень холодной. В апреле еще отмечаются резкие перепады дневной и ночной температур. Даже за уши стал пощипывать холод. На краю Дальних Камышей мы обнаружили и облюбовали немецкий блиндаж, обшитый изнутри прекрасными, плотно пригнанными друг к другу досками. Внутри оказалось немало соломы, из которой мы быстро соорудили себе лежбища. Те, кто до нас занимал блиндаж, валялись мертвыми метрах в пятнадцати. Нам они не мешали. Мы отлично выспались. Проснулись рано. Отец сказал, что через три дня наступит праздник Святой Пасхи, пора торопиться. Мы съели по сухарю и маленькому кусочку сала и были готовы к дальнейшему пути. Нам здорово повезло: ехавший в Керчь «Студебеккер» подобрал нас. Военная машина шла налегке, без груза. Я впервые ехал на американском автомобиле, где сиденья заводского изготовления находились сбоку, легко убираясь. Ничто не напоминало наши толстые доски, которые каждый шофер изготавливал сам и клал поперек кузова, прикрепляя к боковым деревянным бортам. Амортизация автомобиля была прекрасной. Мы сделали по пути только одну остановку в Мариентале. Мой отец не раз бывал в этом селе, основанном в виде «экономии» немцами, перебравшимися с юга Украины и назвавших ее, так, как называлось их прежнее – Мариенталь. Сейчас Мариенталь было разрушено. Проемы окон и дверей провалами зияют, дома без крыш. Словно кто-то из мести взял и все уничтожил, созданное заботливыми человеческими руками. Ни одного жителя мы так тут и не увидели. Не исключено, что они были, но не удостоили нас своим вниманием. Покидал я Мариенталь с тяжелым чувством ожидания подобного в городе, который привык считать своей второй родиной. Впереди нас ждал дом, если, конечно, домом назвать можно то, что встретило нас!
БОЛЕЗНЬ И СМЕРТЬ ГОРОДА
Города, как и люди, рождаются и умирают. Как и люди, они медленно растут и долго на ноги становятся. Если это правило нарушается, то город может расти относительно быстро, но в таком случае невооруженным взглядом видно его уродство. Да и умирает он, не оставив после себя памяти, кроме названия, которое толком-то знают одни историки. Спросите, скажем, про Каракорум, великую столицу монголов. Где она? Какой она была с виду? Из сотни опрошенных едва найдется один, кто вообще слышал о ней! Скорее всего, будут припоминать название какой-нибудь горной системы. А ведь перед владетелем этого города трепетали в свое время великие люди. Сам хан Батый бледнел при одном упоминании о возможности вызова его туда. А ведь он был внуком не кого-то, а Чингиз-хана, когда его самого, как огня, боялась Европа! Тоже можно сказать и о Сарае, столице Золотой Орды, куда когда-то был вызван великий князь Роман Галицкий и претерпел немалые унижения. Имя Сарая сохранилось, но, где он находился, хотя бы знать?.. Смерть города тоже во многом напоминает смерть человека. Город может долго умирать от экономической «чахотки». Вроде и жив, и в тоже время – все признаки смерти налицо. Ну, как сейчас Керчь, в первые годы третьего тысячелетия. Процесс умирания может ускориться, если «лекарь» действует бестолково. Не работают органы такого города, не дают городу питания, а «лекарь» центр города украшает, хотя чуть поодаль стены зданий обветшали, кровли протекают, по улицам в непогоду пробираться трудно. Нечистоты зеленой лужей стоят, ручейками змеятся, а дети запускают в них кораблики. Им не мешают рои крупных зеленых мух и запахи отвратительных миазмов. Попытки скрыть не просто увядание города, а его клиническую смерть, мне напоминает макияж, накладываемый на лицо умершего, чтобы его «благородно» похоронить. Лечить город кардинально надо, срочно запускать все реанимационные мероприятия, только «лекарь» думает часто не о жизни города, а об объеме своего кошелька. Город на ладан дышит, и покидают его те, у кого сила и ум еще сохранились. Остаются те, у кого сил подняться нет, не держат в воздухе одряхлевшие от старости и недоедания крылья, а ум не востребован и съедается молью времени... Город не имеет производств, нуждающихся в творческом уме. Умирает город медленно, жизнь постепенно прекращается, без катаклизмов. И стоит такой город еще некоторое время где-то в стороне от бушующей жизни, со стороны даже кажется живым еще. Но жив он по форме, а не по содержанию. Называют такие города городами-призраками. Бывает смерть и краткой по времени, но бурной, борется город за жизнь свою, трепещет, но тщетно… Агония, полная трагизма, о которой, возможно, будут повествовать! Причиной смерти могут явиться природные катаклизмы, а может, ими будут военные действия?
Я пытаюсь представить себе гибель Содома и Гоморры, о которой говорит Библия. Мой взор мысленно видит льющиеся с небес раскаленные потоки. Горят здания, сады, виноградники. К небесам поднимаются клубы дыма с резким запахом серы и фосфора. Люди пытаются бежать. Но огонь липнет к коже их, пузырятся, чернеют кожные покровы. Куски напалма отрываются и падают на горящую землю вместе с кожей, обнажая кроваво-красные пятна горящей человеческой плоти. Недолго мечутся живые горящие факелы, падают на испепеленную землю, корчатся и замирают. На месте некогда цветущих городов остаются черные гигантские пятна, напоминающие чернотой своей свежий, только что положенный асфальт. И будут показывать спустя многие века путешественникам стоящий в отдалении соляной столп - все, что осталось от жены праведника Лота, которая ослушалась приказа Бога и обернулась назад, чтобы увидеть, что творится с городом, который они с мужем и дочерями оставили за спиной.
Несколько иной выглядит смерть римских городов Помпеи и Геркуланума. Их избирали для уединенной жизни и отдыха патриции, ищущие тишины от слишком бьющей по нервам бурной жизни Рима. Роскошные виллы в окружении садов и виноградников, толпы обслуживающих рабов и рабынь… Ничем не выдавал Везувий своего негодования на людей, строящих свои жилища не только у подножия его, но и на склонах. Спал долгие века, не проявляя своего нрава. Зелень склонов его гармонировала с небесно-голубыми водами морского залива, чаруя взор и наполняя покоем души сибаритов. Кто мог ожидать, что старик Везувий проснется и покажет всему миру свой неукротимый характер! Пробуждение вулкана было стремительным и бурным. Погиб Плиний Старший, пытаясь увидеть это извержение вблизи. А его племянник – Плиний Младший в письмах своих об этом поведал. Известный русский живописец Карл Брюллов изобразил картину буйства Везувия в своей, известной всему миру картине – «Последний день Помпеи». Картина великолепна, полна отчаяния людей, ищущих спасения. Я же, по размышлении, полагаю, что большинство людей, жителей Помпеи, а тем более Геркуланума, даже не успели осознать того, что происходило. Горячие газы обожгли кожу их, мгновенно покрыв огромными ожоговыми пузырями, проникли в дыхательные пути. Чудовищная боль в груди, секунды конвульсии человеческого тела и… смерть. Затем города и их мертвые жители будут засыпаны толстым слоем горячего вулканического пепла. Только тем, кто стоял далеко от Везувия, было видно пламя, вырывающееся из жерла вулкана, и слышался громовой хохот проснувшейся горы. Еще более грозной была картина разбушевавшейся стихии ночью, когда всполохи огня выхватывали из темноты испуганные лица людей. Из кратера взлетали высоко в небо вулканические бомбы, горящими гигантскими каплями падали они вокруг Везувия, сея смерть и разрушение. А землетрясение в Средней Азии, в считанные секунды разрушившее Ашхабад и унесшее жизни сотни тысяч людей! Попробуйте представить весь ужас случившегося глазами тех, кто покидал землю, чтобы уйти в небытие… Агония смерти города может длиться, по меркам человеческого времени, долго, если он подвержен осаде и разграблению. Картина гибели может быть и более короткой, но от того не менее ужасной.
Напрягая свое воображение, мы можем нарисовать жуткую картину, скажем, гибели одного из красивейших городов, существовавших на земле - Пальмиры. Красавцы дворцы и храмы, поражающие чистотой линий порталов и колонн. Жилища, утопающие в зелени пальм. И это в местности, где самым ценным сокровищем является обычная питьевая вода. Ведь далее, за пределами города, простирались только желтые безбрежные пространства пустыни. Что может быть дороже воды в пустыне? О ней, как о величайшем сокровище, мечтают караванщики, ведущие по пустыне вереницы верблюдов долгие дни и недели. Пьют мелкими глотками чай, заваренный на мяте. И капли влаги не проронят на песок. Спросите о цене воды бедуина, вынужденного купать своего новорожденного сына в моче верблюда?! Когда вы сегодня попадете в дорогой ресторан Дамаска, то увидите на вашем столике стакан с обычной водой, охлажденной, с пузырьками газа на внутренней поверхности. Не удивляйтесь, вам на столик поставили самое дорогое сокровище жаркого Востока.
…Бредет медленно караван, прожариваемый белым солнцем пустыни. От обжигающего сухого пустынного ветра лицо бедуина спасает бурнус. Мечтает ли он или просто дремлет, покачиваясь в такт движения «корабля пустыни?» И вдруг реальность - райским миражом глазам его предстает город, где чистая и вкусная вода в избытке. Зеленые пальмы образуют красивые аллеи. Со всех сторон ведут караванные пути к нему, к жемчужине Ближнего Востока. Слава о мудрости красоте и хозяйственности властительницы Пальмиры - царицы Зиновии распространяется по миру, вызывая зависть тех, кто привык создавать все, не трудом тяжким, а острием меча. И вторгаются в Пальмиру легионы Древнего Рима. Грабят богатства, убивают, превращают жителей в рабов. Но не понятно мне, чем руководствовались римляне, уничтожая саму возможность возрождения жизни в красавце городе? Может, завистью?.. А может, и сама Зиновия была виновна, пытаясь для выгоды своей использовать борьбу между римлянами и парфянами? Римский император, не очень в свое время популярный, Галлиен был разбит войсками Зиновии, и это раззадорило властолюбивую женщину, слишком часто она стала вмешиваться в дела Рима, когда ее об этом не просили. Возмутился новый римский император Аврелиан, пленил Зиновию, доставил в цепях в Рим. Что с ней там стало тогда, кто знает? Говорили, что он ей даже дом подарил за пределами вечного города. Но только слухи то, не больше. Оставила по себе память царица только именем своим. Ограничился малым наказанием тогда властитель Рима, не тронул Пальмиру. Пальмиру разрушили по его приказу, когда там поднялось антиримское восстание. А это уже позднее было. Где миф, а где - правда? Мне лично кажется, правда находится где-то посредине. Но, как бы то ни было, город разрушен, вырублены пальмы, исчезла зелень, высохли источники воды. Остались пески и среди них скелет богатого и красивого города. И никогда уже на месте его не будет цвести жизнь. Судьба еще одного богатого города, Карфагена, во многом напоминает судьбу Пальмиры. Он тоже стал жертвой развратного Рима. Разнят два этих города древности исходы. Много позднее рядом с могилой Карфагена возникнет цветущий город Тунис. Впрочем, и сам Рим, разрушитель Пальмиры и Карфагена, умирал такой же жуткой и быстрой смертью, когда его подверг разрушению и разграблению вандал Гензерих. Правда, не нашлось тогда того, кто бы красочно описал смерть города, веками распространявшего власть на огромные пространства цивилизованного мира. Только разбитые мраморные статуи, труд величайших скульпторов, могли поведать, что происходило тогда в вечном городе.
А вот описать смерть города, сыгравшего огромнейшую роль в духовной жизни всего мира, ставшего колыбелью трех величайших религий (иудейской, христианской и мусульманской), Иерусалима, смог один человек. И сделал это Иосиф Флавий в своей «Иудейской войне». Благодаря нему можно мысленно представить страдания осажденных горожан, гибель защищающих последний оплот, последнюю надежду иудеев – крепость Масаду. Перенесшие длительную осаду, умирающие от голода, они предпочли смерть рабству. Прежде всего отцы и мужья убили своих жен и детей, а затем убивали себя. Ворвавшимся римлянам предстали мертвые тела в том положении, в которых их застала смерть.
Некоторые города, прежде шумные, буйно жившие, ушли, не оставив по себе вообще памяти.
Но все города, какова бы ни была их смерть, умирают тогда, когда их покидают люди. Причины для этого разные. И часто эти причины остаются неизвестными последующим поколениям людей. Бредут путешественники в зеленых чащах девственного леса, прорубая острой сталью тропу среди чащи зарослей и лиан, и вдруг натыкаются на дивные творения рук человеческих. Каменные кружева древних храмов, мертвые глаза каменных истуканов, олицетворяющих божества далекого прошлого. «Как же так, – недоумевает путешественник, – отправляясь сюда, я полагал, что здесь никогда не ступала нога человека!» Письменных источников нет, и возникает перед людьми задача со многими неизвестными: кто жил в городе, когда возник город и когда исчез, что заставило людей покинуть его, остались ли потомки или жители исчезли вместе со смертью города, ничего после себя не оставив? Такие поселения имеются в Центральной Америке, Юго-Восточной Азии. Нередко мы знаем и время смерти города и причины ее. Но безлико для нас бедствие тех людей, которые жили в нем.
Есть города, которые умирали не единожды, но жизнь снова, через некоторое время, возвращалась к ним… К таким городам относится древняя столица Боспорского царства, многократно на протяжении более чем двух с половиной тысячелетий менявшая свое имя, последнее из них – Керчь.
…До Рождества Христова оставалось 63 года, один месяц и девять дней. Летний ясный день начинался так же, как начинались все остальные летние дни Пантикапея. Рябились голубые воды залива. У деревянного причала стояли два судна из далекого греческого города-государства Афин. Один разгружал недра своего черного и глубокого трюма. По шатким деревянным сходням сновали, как муравьи, жилистые худющие фигуры рабов в грязных, засаленных набедренных повязках. Сгружались на причал многочисленные амфоры с аттическим вином, оливковым маслом, керамическая черепица, мешки с различными товарами. Разгрузка происходила под неусыпным оком надсмотрщика. Правда, плеть его не гуляла сегодня по плечам «нерадивых» рабов. Второй корабль загружали мешками с золотистой пшеницей, солеными осетрами. На городском рынке, расположенном неподалеку от храма бога Диониса, шла бойкая торговля. Продавали прибывшие из Афин товары, а также товары местного производства. Богатые ходили медленно между рядами продавцов, сохраняя достоинство и внешнюю невозмутимость. Беднота отчаянно торговалась, стараясь дешевле закупить продукты для многочисленной семьи. Часть горожан толпилась у входа в храм, посвященный богу вина. Ремесленники занимались обычным делом. Гончар крутил свой незамысловатый круг. Каменотесы подготавливали камень-ракушечник под закладку нового дома. Дети с криками и визгом занимались доступными им играми.
Внимание некоторых горожан привлекло необычное поведение домашних животных: мычали коровы, блеяли овцы, выли собаки. Кормчие кораблей обратили внимание на то, что где-то вдалеке от берега вспучились воды пролива. Высокая волна покатилась к берегу. Земля застонала. Гора качнулась, стряхивая с себя ветхие строения. Раздался грохот, рушились стены даже крепких зданий, оседали крыши, погребая под собой жителей. Пыль заволокла город. Толчки следовали один за другим. Люди с криками в панике бегали, пытаясь спастись от гнева богов. Водный вал подошел к берегу. Корабли взлетели вверх. Они сейчас казались огромными птицами, пытающимися подняться в воздух, хлопающими на ветру белыми крыльями-парусами. Затрещали бревна причалов, и корпуса суден ответили таким же треском. В бортах обоих кораблей образовались огромные проломы, туда потоками хлынула морская вода. Большинство моряков было сброшено с палубы в море. Их подхватывали волны и били о стенки причалов, выбрасывали мертвые тела на берег… Прошло совсем немного времени и цветущий город умер. Осиротелые жители бродили в поисках уцелевших живых родственников, моля богов о сохранении жизни. Город практически был уничтожен. Но он возродится, правда, не достигнув того величия, которым обладал до буйства стихии. И останутся два вопроса для автора этой книги неясными. Совпадало ли по времени разрушительное землетрясение с извержением вулкана Карадага? Связано ли с этим катаклизмом изменение места впадения реки Кубань? Известно, что когда-то воды Кубани впадали не там, где она впадает сегодня, близ г. Темрюка, а прямо в Керченский пролив, смешиваясь с морскими и опресняя их. Известно, что осетры, судаки, тарань ловились в то время в водах самого пролива.
В третьем столетии после Рождества Христова Пантикапей, возрожденный, жил и трудился, хотя торговля с Грецией резко сократилась. Материковая Греция переживала не лучшие свои времена. А связям Пантикапея с нею мешали пираты, в большом количестве оседлавшие берега Крыма и бороздившие Черное море в поисках добычи. Развелось корсаров древности великое множество. На какие только ухищрения не шли архонты, чтобы жизнь Пантикапея не замерла! Торговля с заморскими греческими городами составляла основу благополучия. Договаривались с пиратами, ссужая их деньгами и продуктами питания, предоставляя в их распоряжение свои суда и натравливая их на соседей. Но само отношение с пиратами, как зависимой стороной с покровителями, показывало, насколько ослаб вечный город.
И не удивительно, что не спасли Пантикапей ни стены, ни помощь пиратов от хлынувших на него варварских племен, получивших название готов. Нападение готов не было внезапным. О движении их было известно. Надеялись на военную выучку гоплитов и защиту стен. Ни то, ни другое не спасло города. Орды дикарей, в кожаных штанах и куртках из необработанных овечьих шкур, вооруженных короткими мечами и палицами сокрушили защитников Пантикапея. Разрозненные группы горожан еще кое-где оказывали сопротивление. Тщетно, они все пали, обагряя кровью склоны горы, на которой стоял акрополь. Готы в плен жителей не брали. Готам рабство не было знакомо. Кочующие племена не обременяли себя толпой невольников, сковывающих движение. Красивых здоровых женщин захватывали с собой, всех остальных предавали смерти. К вечеру 2 дня, августа месяца, 327 года на месте Пантикапея были груды развалин, на улицах валялись трупы мирных жителей вперемежку с защитниками родных стен. Пантикапей еще возродится, а вот Мирмекий и Илурат, города-спутники, прекратят свое существование.
Медленно шло возрождение города. Не так-то просто достигать процветания. По образу действий и жизни своей он более стал походить на сельское, больших размеров, поселение. Основными занятиями горожан было сельское хозяйство и рыболовство. Ремесло было в объеме, обеспечивающим внутренние потребности горожан.
446 год, орды Аттилы, все сокрушая на своем пути, достигнут Пантикапея. На этот раз размеры разрушений стали настолько велики, что было ясно: городу уже не воскреснуть. После ухода гуннов от города останется разрушенным все, что могло быть разрушено, сгоревшим все, что могло сгореть. Жителей в городе не осталось. Пантикапей погиб навсегда и больше под этим именем не появится на страницах истории!
Проходит еще четыре столетия, и на месте Пантикапея мы видим город Боспор. Город создан византийцами. Обратили те внимание на выгодное географическое положение места. И если Феодосия становится главными воротами Восточного Крыма, то Боспор становится, как и в былые времена, поставщиком рыбы и в небольшом количестве зерна. Исчезли античные боги. Обломки античного храма, посвященного богу вина Дионису, пошли под фундамент христианской церкви Иоанна Предтечи. Строится она недалеко от подножия горы Митридат, чуть ближе к берегу пролива. Эту церковь с последующей пристройкой может видеть каждый сейчас и, преклонив колена, вознести молитву Всевышнему.
Идет время, как в калейдоскопе, меняются картинки, так меняются правители города. На противоположном берегу пролива расширяются владения Хазарии. Богат Хазарский каганат. Расширяя свои владения, он преодолевает неширокую водную преграду. Город из Боспора становится маленьким селением со смешанным греко-еврейским населением. На правом берегу, почти напротив, стоит крупный хазарский город Самкерц (современная Тамань), где главенствует иудаизм. Не изменил веры Боспор, поменяв имя свое на краткий период времени. Богатства всегда привлекают алчные взоры. Не мог не обратить внимания на богатства Хазарии киевский князь Игорь, сын и наследник варяжского князя Рюрика. Варяги никогда не жили мирной жизнью. Для своих мечей и копий они всегда находили работу. Приходит с дружиной Игорь в Керц, город опять меняет свое имя, теперь его называют на славянский лад Корчевым. Мало киевскому князю добытого, взятого почти без сопротивления!.. Завидущие глаза заставляют переправиться через пролив. Но сил и умения оказалось недостаточно. Разгромил киевского князя еврейский полководец Пейсах, заставил того бежать в Киев, да еще дань выплачивать за дерзкое поведение. Жителям города Керц, исповедующим христианство и принявших благосклонно князя Игоря, здорово досталось. Они были, за малым исключением, истреблены. Опять разгуливают ветры по пустынным улицам города, да каркают вороны, объедаясь мертвечиной.
Сорок семь лет проходит, и над Корчевым взметнулись русские стяги, на этот раз князя Мстислава, сына великого князя Владимира. Но сам город, уже и не город, а селение небольшое, которому набраться сил уже ничто не поможет. Не созидатели пришли в него, а завоеватели. Трудно назвать настоящей жизнью прозябание. Не удивительно, что на смену русским приходят генуэзцы. Трудно произносимо для итальянцев название Корчев, да и Керц не подстать певучему языку, и звучит новое имя города на итальянский манер – Черчио. Понимают толк в мореплавании генуэзцы, видят особенности бухты морской и строят каменный мол для причала своих кораблей. Стоит на месте того мола, древнего, новый, руками русских строителей созданный, но имя первых создателей носит – «Генуэзский мол». Где торговля – там и оживление. Хорошеет, растет город. Но, что делать, знать, не судьба – расти и красоваться, морскими путями-дорогами пользоваться... Пришедшие на смену мореплавателям степняки – татары иного направления мыслей. Им море ни к чему. И пустеет город, как и остальные приморские города Крыма. Жалкое небольшое селение у подножия Митридата с переделанным на татарский лад именем – Керчь. Несколько десятков жалких хижин, небольшие отары овец. Ни торговли, ни ремесел.
Присоединение Крыма к России дало толчок к развитию города. Возникают промышленные мероприятия, строятся красивые здания, разбиваются парки. Летний и зимний театры свидетельствуют о том, что к культуре искусству тянется город. Создан музей древности. Не пострадал город в период гражданской войны. Продолжал строиться и расширяться в годы Советской власти... Но ждало его то, чего никто в мирное время не предполагал. Войдет Керчь в число городов, самых разрушенных в период Великой Отечественной войны 1941-1945 годов.
Кто мог предполагать тогда из нас, жителей, что такое с нашим любимым городом произойдет? Тих он был и провинциален. Кипучая жизнь его сконцентрировалась на полюсах вытянутого вдоль моря каменного городского тела, где металлургические сердца его бьются. А центральная часть жизнью многоликою, языками разными говорящая, обязана двум своим базарам, с виду обычным славянским, а внутренней жизнью напоминающим восточные. А выйдешь в разрывы между районами города – пусто. Тихо. Крут спуск к морю. На обрыве ветер клонит разомлевшую на солнцепеке полынь. Вдали на волнах качаются лодки весельные, да под парусами небольшие рыбацкие суда ходят.
Что могло нарушить размеренную мирную жизнь нашу? Только война. Только врага мы на западе почему-то не чуяли и пока еще не ждали. Наш привычный, многократно битый враг на Дальнем Востоке находился. А охраняли границу восточную надежно Карацупы со своими Джульбарсами. А мы занимались тем, чем и положено было заниматься. Дети учились. Взрослые работали.
ЧТО ЕЩЕ НАДО?
Ценность того, к чему ты привык, что кажется обыденным, привычным, узнаешь, когда теряешь. Это хорошо знают люди, утратив орган или здоровье, к которым так наплевательски относились, считая их вечной собственностью. Это в полной мере относится и к общественным ценностям тоже.
Идеологическое воспитание у нас было до войны на высоте. Фильмы довоенные, несущие тлетворное буржуазное влияние, безжалостно кастрировались. Дети попасть на взрослый фильм могли только с родителями, при условии, что сюжет фильма не мог отрицательно воздействовать на психику ребенка.
Похоже, Советское правительство хорошо разбиралось в вопросах построения будущего общества, готовя для него граждан, лишенных пережитков прошлого. Для детей, даже в условиях жесточайшей экономии, денег не жалели. Образование – бесплатное. Учебники – бесплатные. Типовые проекты школ преследовали две цели: удобство и здоровье. Классы просторные, потолки высокие, окна широкие, коридоры длинные и широкие. Буфеты при каждой школе. В буфетах все, что нужно для здорового питания ребенка, цены низкие. Случаев отравления никогда не было. Всякий работающий в заведениях общественного питания знал, случись такое, долго придется, как врагу народа, отбывать трудповинность на лесоповалах. Игровые площадки при школах просторные. Родители никаких материальных затрат на учебу детей не несли. Девочки и мальчики воспитывались вместе. Дети не работали на пришкольных участках, уроков труда у нас не было. Школьный процесс не был перегружен. У нас была пятидневная неделя. По праздничным дням всем школьникам полагались праздничные бесплатные наборы: конфеты и другие лакомства, вес подарков достигал двух-трех килограммов. Родители в довоенное время не знали о том, что наступит когда-то время, когда станут собирать с них деньги и материалы для ремонта школ. Для любознательных учащихся в городе существовали авиамодельный клуб, морской клуб, стрелковый, клуб любителей почтовых голубей и многие другие. Посещение их было бесплатным.
Многих детей отправляли в пионерские лагеря за счет предприятий, на которых работали родители. Меня никогда не тянуло в детские оздоровительные лагеря, я предпочитал море и улицу. Вся одежда на мне и моих товарищах состояла из трусов, ноги наши в летние время обуви не знали. Не было ни одного закоулка в городе, куда бы мы ни сунули свой нос, а он от любопытства был длинным. Темные, загорелые ловкие фигурки легко проникали через любую щель. Не было заборов, каких бы мы не преодолевали. Не составляли препятствий и стены, украшенные поверх осколками битого стекла. Родителей наших долгое отсутствие детей не пугало. О сексуальных маньяках у нас в обществе тогда слухом не слыхивали. Транспорт был преимущественно гужевой, нужно было здорово умудриться, чтобы попасть под него. Взрывчатых веществ ни в городе, ни в его окрестностях не было. Длительное пребывание на воздухе, употребление экологически чистых продуктов и постоянное движение делали нас невосприимчивыми к болезням.
Проще говоря, мы были счастливыми.
С портретов на нас смотрел Великий Сталин. Лицо доброе. У уголков глаз сеть мелких морщин, на губах легкая улыбка. Рука на головке ребенка. И подпись: «Спасибо Великому Сталину за наше счастливое детство!»
Я тогда тоже считал, что такой благодарности вождь непременно заслуживает. А иначе и быть Гн могло. Мы жили в условиях разумной достаточности. Что еще надо?
Я еще не понимал, что можно одной рукой нежить ребенка, а другой утверждать жесточайший приговор. Трудно отождествлять приятного человека с чудовищем, загубившем множество людей, в том числе и тех, с которыми он пил и ел, которые составляли его ближайшее окружение. Мы многого еще осмыслить не могли. Мы привыкли к своей жизни, она как кожа защищала нас от всего иного, непривычного. То, что сейчас говорят о нас, живших в прошлом, до того засорено, что невольно возникают мысли: «Откуда это пришло? По чьему заказу все это шьется? Хоть и ловко все сшито и подобрано, но, если внимательно присмотреться, все же белые нитки видны!
Та жизнь, в которой мы живем, это жизнь для малого числа, а для большинства – мир бездумного выживания. Мы с такой жизнью прежде не знались.
Всякая другая жизнь стала бы нами называться неинтересной. Жизнь иная это, - считали мы, - своего рода сумасшествие.
Во всяком случае, я был вполне доволен жизнью! Жизнь без забот, с открытым будущим! Что еще надо?
Были, конечно, и неприятные моменты в моем счастливом детстве. Как без них обойтись?
Как сложно отправлять гигиенические потребности, если хочется ускользнуть от их исполнения. Я согласен с Марком Твеном, описывающим умывание Тома Сойера. У нас условия не были идентичными тем, что описывал американский писатель. Они были значительно хуже, поскольку жилая площадь у нас была слишком малой, чтобы там можно было поместить что-нибудь еще, кроме тел своих. Мы не знали о существовании ванны, пользуясь обычной лоханью, в которой стиралось белье. Верхом блаженства считалось посещение общественной бани, туда собирались, как на праздник. Приходилось долго высиживать в очереди, ожидая счастливого момента, когда тебя запустят в помещение, где воздух был насыщен влагой и специфическим запахом то ли тел, то ли белья. Теперь перед каждым остро возникал вопрос, где бы еще тазик для мытья разыскать, тогда и счастье будет полным. Каким расслабленным и одухотворенным человек выбирался из общего зала, где сквозь пар мелькали голые тела таких же, как и он, любителей бани!
Умывались дома из примитивного рукомойника. Примитивно, зато экономно! Во дворе стояла водоразборная колонка, и это уже прекрасно вообще! Не нужно ходить за водой за тридевять земель. В квартире ставить рукомойник было негде. Использовалась наружная стенка тамбура, самовольно пристроенного к входу в квартиру из ящиков, в которых когда-то находились крупные металлические детали машин, во всяком случае, об этом свидетельствовали надписи на досках, выведенные ядовитой черной краской, которая не подчинялась никаким побелкам известью. Вот к такой надписи и был прибит здоровенным гвоздем наш рукомойник. Под рукомойником стоял таз, вернее, то, что осталось от отслужившей верой и правдой большой эмалированной миски, к которой было приделано новое дно из оцинкованного железа. Не знаю, кто как, но я подолгу стоял всякий раз у тазика в раздумье: мыться или не мыться? Если существовала возможность ускользнуть от внимания матери, то делал несколько движений стержнем рукомойника. Издаваемый им звук свидетельствовал, что его используют. Потом вытирал сухое лицо полотенцем. Мокрые руки приходилось волей-неволей вытирать, как следует. Если ускользнуть не удавалось, приходилось с вздохом умываться. Правда, почему-то воды хватало только на нос и нижнюю часть лба. Подбородку и ушам воды не хватало. Они в любое время года выглядели слишком загоревшими. Правда, если этот загар подолгу тереть, то он сползал с кожи темными тонюсенькими червячками. Зимой ускользнуть от умывания не удавалось, так как мать поливала на руки воду из кружки и следила, все ли части лица вымываются. Вода была холоднющей, кружка звенела, отламывая льдинки от краев ведра. Чем взрослее становился я, тем охотнее выполнял эту процедуру, пофыркивая и разбрызгивая вокруг себя воду.
До войны одежда девочек, у которых на груди еще не появились пухлые шишечки, отличалась от мальчишечьей только цветом, характером материала, да изображением на ней рисунков разных: горошка, елочек, мячиков или еще каких-то простеньких изображений. В остальном она была такой же. Это были простого покроя трусики. Трикотаж до войны у нас был редкостью. У мальчишек на изготовление трусов шел только один материал – сатин. Был он двух цветов: черного и темно-синего. Правда, к концу лета цвета эти почти не отличались, выгорая до неузнаваемости. Как прекрасно чувствует себя кожа детская, ничем не прикрытая. Ветер ласково гуляет по ней, холодит. Солнышко греет, но ты находишься в постоянном движении и не чувствуешь того жара, которому подвержены тела лежащие. А дождик летний, струйками стекающий, когда ты носишься по лужам! Подошвы ног утолщены настолько, что не страшны им ни камни мелкие острые, ни жар нагретого солнцем асфальта. Ссадины и царапины не в счет, они заживают на ходу, без йода и бинтов. Благословенно время детское. Жаль только ту часть его, что немцы украли. После войны я уже не мог позволить себе бегать в трусиках по городу. И даже отправляясь за водой через два двора, когда приходилось переходить улицу, натягивал брюки, а если путь был еще более дальний, надевал еще и рубашку, заправляя ее в брюки.
Вторая неприятность, сопровождавшая мое детство, был ремень. Он более необходимого прикладывался к моему тощему заду. Беда моя заключалась в том, что я не издавал пронзительного визга и отчаянных криков покаяния, которые и должны были служить сигналом к финалу, поэтому доставалось мне более того, чем выпадало на долю моего младшего брата. Били меня и за дело, и без дела, так сказать, доставалось часто и по ошибке. Впрочем, трудно было провести грань между причинами наказаний! А я не имел привычки каяться…
Чем занимались отцы семейств, кормильцы, ведь 80% женщин нашего двора были домохозяйками, т.е. воспитывали детей и вели хозяйство?
Работали на различных производствах, часть свободного времени уделяя вопросам определения друзей и врагов наших. Официальные правительственные заявления по радио, фильмы, статьи в газетах говорили о постоянной готовности нашей встретить врага грудью. Меня часто посещала мысль, посещает она меня и сейчас: «Почему мы всегда врага должны встречать грудью?» Не мечом, не копьем, не штыком, наконец, а грудью? Что, у нас всегда с оружием дело плохо обстояло? В историю глубже заглянешь, и там грудь наша удалая под копье врага подставляется. Вспомните схватку Пересвета с Челубеем. Монгол в панцире, а наш инок с торсом, едва рубашкою прикрытым. И на картинах русских художников наш человек в рубашке, разорванной на груди, перед врагом предстает. Стреляйте, мол, в сердце мое, не промахнитесь только!..
ЕСЛИ ЗАВТРА ВОЙНА
До войны нашим правительством был создан миф о непобедимости Красной Армии, во что мы тогда глубоко верили. Что мы знали тогда о войне? Было много живых участников гражданской войны, воевавших на той и на другой стороне. Мы, юные «наследники Великого Октября», практически ничего вообще о войнах не знали. Мы видели войну на экранах кинотеатров. Нам показывали фильмы, говорящие о далеком прошлом, в батальных сценах их победителями всегда становились русские. Мы упивались сознанием национальной гордости за своих предков. Мы своими предками считали, кстати, и представителей всех других народов, которые проживали на территории всей нашей огромной страны. Нам в голову не приходила мысль, почему Русь 150 лет находилась под монгольским игом, если так здорово сражались наши предки? Может, в ту пору перевелись былинные богатыри на Руси? А может, они еще не родились? Наши более поздние предки славно сражались с французами, а те не только до Москвы дошли, но и заняли нашу древнюю столицу. Может быть, наши предки их туда специально заманивали, чтобы потом, подпалив Москву, сжечь их всех в пламени огромного московского пожара? Никому из нас, учившихся в школе, не рассказывали о том, почему после победы на Куликовом поле, так легко Тохтамышу удалось взять Москву. Не говорили нам о нашей несобранности, о пристрастии к спиртному. Что русичи, «нажравшись» спиртного, открыли ворота перед монгольским ханом! Многого нам тогда не говорили. Может, не знали об этом, а может, такая установка была дана? Нам только говорили о победах, нам только демонстрировали кадры о победах. Нам никогда не говорили о цене, которой мы оплачивали эти победы! Ну, как ребенок мог понять такую несправедливость: более чем четырехсотлетнее терпение существования Крымского ханства, устраивающего почти ежегодно опустошительные набеги на русские земли… Горели избы, тянули на веревках связанных десятки тысяч пленников, ожидавших рабства. Если предки были храбрыми и сильными, как же могло быть такое? Мы, будучи детьми, узнали о гражданской войне в Испании, оттуда привозили испанских детей, их наше государство кормило, поило и воспитывало. Вся страна по-фамильно знала о героях летчиках, сражавшихся в небе Испании с фашистами. Валентина Серова, киноактриса, стала известна на всю страну. Полагаю, что известностью своей она была обязана мужу своему Герою Советского Союза Серову, прославившего нашу страну боевыми подвигами в Испании. Но почему мы оставили Испанию, почему победил генерал Франко, нам не говорили? Об этом в газетах тогда не писали.
А какая гордость переполняла сердца и души наши, когда в хрониках того времени показывали нам, как встречает наших красноармейцев освобожденное от гнетов польских панов население Западной Украины и Западной Белоруссии, как бросают на танки букеты цветов и обнимают наших бойцов жители столиц прибалтийских государств. Естественно, нам не покажут, как в этих же столицах, а также и в городах Украины будут цветами и улыбками встречать пришедших гитлеровцев! Но все это будет позднее. А пока мы верили в непобедимую мощь Красной Армии. Нам почему-то в голову не приходила мысль, почему так быстро немцы расправились с Польшей, той самой, которая преподала урок воинской доблести Красной Армии, которой командовал отличный командарм Тухачевский, в 1920 году? Что, не хватило у поляков храбрости в боях с немцами? Это потом мы узнаем, что храбрости у поляков было в избытке. Польские кавалеристы с обнаженными саблями шли в атаку на немецкие танки, вскакивали на броню, пытаясь клинком сабли через смотровую щель поразить им немца. Может быть, храбрости не доставало французам? Или их укрепленная линия обороны «Мажино», расположенная вдоль границы с Германией, технически устарела? Нет, храбрости французам не надо было занимать, ее у них хватало! Правильную оценку французскому генштабу, проигравшему войну немцам, дал генерал Шарль де Голль: «Оборонная доктрина, расчет на затяжную оборону, недостаточность бомбардировочной авиации, почти полное отсутствие штурмовой, устаревшие модели танков не дали возможности французам на равных сражаться с немцами».
Мы просто еще не знали, что нам предстоит встретить не просто армию, а такую армию, какую Германия еще никогда не создавала. А правильнее сказать, на ту пору лучшую армию в мире. К великолепной технической оснащенности, прекрасной экипировке следовало добавить железную дисциплину, оттачиваемую веками, беспредельную веру в военный гений Гитлера, достаточный военный опыт. Ставка немцев делалась на превосходство авиации, прорыв обороны противника танковыми клиньями. Клин раскалывает дерево любой твердости. Построение клином своих войск характерно для немцев. Так рыцари Тевтонского ордена шли на отряд русского князя Александра Невского. Молодой князь нашел тогда действенное средство против клина, заставив рыцарей вдоволь нахлебаться воды из Чудского озера
Что мы могли противопоставить лучшей армии в мире? Большое количество бойцов, на вооружении которых была винтовка еще дореволюционного образца. Автоматы были в рядах наших бойцов редкостью. Десятизарядные винтовки капризничали, отказывая в бою. Наши пулеметы были надежными, но очень тяжелыми. Это они, «Максимы», стояли в гражданскую войну на красноармейских тачанках. И теперь они были основным скорострельным автоматическим оружием. Наши легкие танки, «танкетки», горели, подожженные, как порох. У нас были еще допотопные броневики и бронепоезда. Были, правда, прекрасные средние танки Т-34, но их было крайне мало. Наша авиация резко уступала в скорости полета немецким «Мессершмидтам». Прославленные «катюши» появятся на фронте позднее, когда немцы уже станут вовсю хозяйничать на нашей земле. Кавалерия, которой мы все еще гордились, отживала, уходила в прошлое. Наш практический опыт ведения современного боя был получен в боях с финнами. Мы потеряли в той войне множество солдат, штурмуя долгосрочные укрепления генерала Маннергейма, служившего еще в царской армии. Что у нас было положительного: наше природное мужество, стойкость к лишениям и страданиям, наша русская смекалка, возможность каждого бойца принимать самостоятельные решения в отсутствие командира, вера в Сталина, мало уступающая вере немцев в Гитлера.
Первый год войны вскроет все наши слабости,но и откроет глаза врагу на наши неисчислимые возможности. А пока мы чувствовали себя крепкими, как сталь, и непобедимыми, распевая песню того времени:
Если завтра война, если завтра в поход,
Если грозная сила нагрянет,
Как один человек – весь советский народ,
На защиту страны своей станет.
И припев ее был не менее оптимистическим:
На земле, в небесах и на море,
Наш напев и могуч, и суров…
Наш вождь будет смотреть фильм с таким же названием и во время войны, хотя желаемое за действительное никак не выдать!
Правду сказать, мы тогда о нападении немцев мало думали. Да, и многого не знали. Мы не знали, что нашему советскому правительству многое приходится делать для того, чтобы не быть втянутым в войну. Нужно быть сильным, чтобы удерживать врага от посягательств на наши земли и наше богатство. Наверное, уверенности в силе не было? Нам не говорили о том, что в Белом море еще в 1933 году хозяйничали норвежские рыболовные суда, а нашим рыбакам было дано указание не трогать их. Ведь норвежцы действовали под прикрытием своих военно-морских сил. И только перевод в бассейн Баренцева моря части судов Балтийского флота остановит этот открытый грабеж. У нас был постоянный, коварный и жестокий враг с косым разрезом глаз, и почему-то всегда в круглых очках. И в кадрах кино и на рисунках карикатур. И все знали отлично японское слово – «Банзай». Но и, вступая с японцами в частые военные конфликты, части Красной Армии не должны были нарушать чужих границ, и никогда этого не делали. За это нес личную ответственность командир воинской части. А выводы по нарушителю этого указания делали настолько крутыми, что и желания такого не возникало. У нас было много нерешенных вопросов, в том числе и по военной подготовке населения.
Неспокойно было на западных границах, не спокойно и на Дальнем Востоке. Гибли наши пограничники. А знали ли мы об этом? Знали только мать, да отец погибшего. Растили сына, ночей не досыпали, а нашлась сволочь, выстрелившая из укрытия на той стороне границы. И не задумывались о том, а где же международная рабочая солидарность? Или только одурманенные ненавистью ко всему светлому и справедливому стреляют? О том, что мы можем быть тоже несправедливыми, мысль почему-то не приходила?
Война все поставила на свои места. Пришло время, и мы стали серьезно смотреть на вопросы военного образования
Но это опять будет в будущем. А перед войной в стране, где идеология была основным фактором формирования общества, все происходящее за ее пределами широко и охотно обсуждалось трудящимися, естественно, в негативном свете. Трудящимися, значит, всем народом, поскольку слово трудящиеся ассоциировалось со словом граждане, а нетрудящиеся – со словом паразиты.
Мы были уверены в победе. И, когда война ворвалась в наши мирные дома, думали, что разгром немцев – дело нескольких недель. Чтобы ускорить этот процесс, военные комиссариаты осаждали толпы желающих добровольно отправиться на фронт! Не было тех, о которых потом анекдот такой разгуливал:
Повоевать и цыгану пришлось, от страха стал белее снега. Сказал, трясясь: «Пиши меня в обоз, да, только на последнюю телегу!»
Кто думал тогда, что многим не удастся попасть туда живыми, что смерть настигнет еще по пути туда, а сама война растянется на четыре года. И не будет ни одной семьи, которую бы она не затронула! Особенно мучительными для нашего советского общества станут два первые года войны. И видели глаза мои…
… По дороге идут люди, неровной колонной, в серых шинелях, с оборванными хлястиками. Лица в землю устремлены, голов не поднимают, по сторонам не оглядываются, Они молчат, ибо говорить не о чем. В их головах нет ничего, чем хотелось бы поделиться с шагающими рядом. Вся задача состоит в том, чтобы сделать шаг, за ним – другой. А для этого не мысли нужны, а упорство. Нужно крепкое желание жить. Эти люди попали в плен к врагу. Они были красноармейцами и командирами, они были нужны тому, прошлому обществу, которое сохранялось на востоке страны, Прошлое отрезано, и они стали лишними, ненужными. Они голодные, они смертельно устали. Моросит мелкий дождик, шинели пропитались водой, стали тяжелыми, сковывают движения. Бывших воинов, а теперь военнопленных, сопровождают вооруженные винтовками и автоматами немцы. Немцы идут по обочине дороги, где можно идти, не утопая по щиколотку и по колено в грязи. Пленные лишены такой возможности. Грязь непролазная, ноги с трудом вытаскиваются из чавкающей, засасывающей грязи. Время от времени, кто-то падает, пытается подняться, и не может. Немец подходит, толкает в бок ногой упавшего, говорит: «Aufstehen! Schnell!» Упавший не поднимается. Немец приставляет отверстие ствола к голове лежащего, и нажимает курок. Сколько людей осталось лежать позади, раскинув руки, в попытках поднять упавшее тело, и не успевших сделать этого?
На траве, и в низинах, в самой гуще грязи, на пригорках и в лозняке. На самой дороге и рядом с нею, на обочине. И у всех их одна общая деталь – пулевое отверстие в затылке. А ведь это остались лежать товарищи, друзья, соседи и близкие… Вспоминается грустная песня, которая была посвящена тому времени, Слова и мотив песни мы запомнили еще в период войны и потихоньку грустно напевали, находясь в концлагере. Она не блещет поэтическим совершенством, автор ее мне неизвестен.
Я невольно друзей вспоминаю,
Так бывало в минувшие дни…
Проходили они чередою,
Но годами казались они.
В лагерях было тесно и душно,
По колено бродили в грязи.
А наутро впрягалися в тачки
И на них своих мертвых везли.
Так деньки за деньками тянулись
И пришла с холодами зима.
Нам разутым, раздетым голодным
Она крепко себя знать дала.
Но немецкие силы слабели,
Русский фронт продвигался вперед.
Был наш лагерь в колонны построен,
Нас этапом погнали, как скот.
Отстающих прикладами били,
Загоняли в колонны бегом.
Кто не мог продержать путь тяжелый,
Тот в затылок убит патрулем.
И затоптаны в грязь по дорогам,
Наши трупы лежат без конца,
А их где-то семья ожидает,
Жена мужа, а дети отца!
КОНФЕРЕНЦИЯ МИНИСТРОВ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ
Я остановлюсь кратко на характеристике тех, кто нам, живущим в России, не был хорошо известен, хотя с именами их мы были знакомы только потому, что во Второй мировой войне их роль была слишком велика. Они стоят у истоков мифов о прошедшей войне. Речь идет о политике и политиках. В политике не может быть друзей - в ней есть партнеры и расчеты. Попробуй разобраться в ней? Для искушенных – сложная работа!
Было время, когда женщины нашего многонационального двора, естественно, не все, а большая его часть, ни единым словом не касались политики, хотя и выполняли постоянно миротворческие миссии, усмиряя ватагу юных розовощеких удальцов, с гиком и воем носившихся по ограниченной территории двора, имевшей одну неприятную для взрослых особенность, затрудняющую оперативную деятельность миротворцев. Дело в том, что наш двор и соседний соединялись вместе, образуя единое пространство, формой напоминающее вытянутую букву «П». Единый оперативный простор, имеющий двое ворот, резко повышал маневренные возможности детей и подростков, ограничивая действия бабушек и матерей, уступающих им в скорости. При этом следовало учитывать, что силовое превосходство сохранялось за женщинами.
В некоторых, исключительных, случаях собирался женский трибунал, чтобы разобрать, кто и каким образом разбил стекло в окне в одной из квартир, чтобы возложить материальную ответственность на родителей виновника. А подобное было не редкостью в достославные предвоенные времена. Ну, что поделать, если дети не имели игрушек, а взрослые порослью своею не занимались, выполняя только жандармские функции. Игры были подвижные, силовые, с использованием самодельного мяча, сделанного из старого мужского носка, набитого тряпками; нитки, связующие все в единое целое, в какой-то мере обеспечивали форму этому чудовищному творению человеческой мысли. Обладай он еще и прыгучестью, взрослым доставалось бы много чаще неприятностей. Звон разбитого стекла толкал хозяйку квартиры наружу. Удивительная женская солидарность в одно мгновение собирала женщин двора, и начинался суд. Никогда не было случаев, чтобы виновник не был определен. Перспектива быть выпоротым способствовала определению большого числа свидетелей. Громкий детский крик с подвыванием, несущийся из какой-то квартиры, свидетельствовал о начале исполнения приговора. Женщины из-за детей не ссорились. Иное дело, если кто-то из них вне очереди, не предупредив общество заранее, использовал общую бельевую веревку.
Политикой в нашем дворе занимались исключительно мужчины, когда собирались за рюмочкой водки и добрым холодным пенящимся пивом. Объектом исследований и комментирования их были международные политические взаимоотношения. На комментирование внутренней экономической и политической жизни общества было наложено табу. Все твердо знали одно – партия и правительство никогда не ошибаются! Я становился невольным свидетелем разговора серьезных мужчин только потому, что играл роль Ганимеда, виночерпия при своем отце.. Это меня, как грамотного и быстроногого, отец посылал за пивом и водкой в воскресный день, когда ему хотелось расслабиться после трудов тяжких и праведных. Водку и пиво подросткам продавали, поскольку не было ни одного случая в городе за много лет, чтобы дети пили такую «гадость», а вот папиросы и спички приобрести под любым предлогом было невозможно. Хотя этот жесткий запрет не исключал возможности попробовать запретный плод. Такая проба состоялась у меня, когда, гуляя с пацанами по Японскому полю, мы наткнулись на пачку кем-то утерянных папирос. Мы накурились ими до отравления и валялись потом с зелеными лицами там же, возле водонасосной башни. Нас «мутило», мы не единожды вырвали. Казалось, что тело насквозь пропиталось табачным дымом. Мы долго пропускали воду сквозь ноздри у фонтана, стараясь удалить неприятный запах, опасаясь, что родители наши почуют его. Этот эксперимент, по счастью, надолго отвратил меня от табака. Взрослыми от курения папирос мы тогда не стали.
Но вернемся к мужчинам. В теплый, располагающий к отдыху день около нашей квартиры ставился стол, каждый приглашенный мужчина приходил со своим табуретом. На стол ставилась бутыль с пивом и водка. Количество их определялось материальными возможностями собравшихся. Закуска простая: вяленая рыба, лук, редис, свежие огурцы и ломти темного хлеба. Чаще всего за столом усаживалось четверо-шестеро ближайших соседей. Возглавлял компанию мой отец, он был старше других по возрасту и более других разбирался в вопросах политики.
В мои обязанности входило находиться поблизости на случай, если жажда мужчин окажется неудовлетворенной. Только поэтому я становился невольным слушателем и свидетелем трансформации общества. Садились они с озорными, веселыми глазами, удовлетворенно потирая руки. Глянешь со стороны, и душа радуется – собралась компания людей, приятных во всех отношениях. Мужчины не обременяли себя одеждою: майка с хлопчатобумажными брюками или длинная, до колен, рубашка, под которой скрывались сатиновые трусы, по моде того времени, тоже достигающие колен. Появление на улице в таком виде обязательно привело бы к столкновению с законом. Может, этим обстоятельством и объяснялась моя роль снабженца? По счастью, искомое питье находилось неподалеку, на широком молу керченского порта, прежде более доступном для постороннего человека. Его производственную часть отделяли выстроившиеся дугой торговые ларьки. В каком-нибудь из них обязательно к воскресенью завозилось несколько бочек свежего пива. Продавец, душою сочувствуя мальчишке, всегда продавал мне пиво на отстой, иными словами, не зарабатывал на его пене. Может, в этом была и вторая причина использования меня на побегушках?
Честная дворовая мужская компания, приложившись к пиву и водке и закусив, чем Бог послал, начинала разговоры. Вначале они касались обыденных житейских тем. Глаза постепенно загорались несвойственным им блеском. Когда вторая порция пива и водки скользила по пищеводу, наступало время воспоминаний. Мой родитель, обычно малоразговорчивый, слово из которого клещами не вытянешь, начинал вспоминать о гражданской войне. Я сейчас понимаю, что в обыденной серости обитания человек нуждался в доле чего-то героического. Поэтому отца слушали со вниманием, хотя описываемые события им приходилось слышать уже не раз, а на выдумки мой отец не годился. Вспоминалась война с украинскими гайдамаками, поляками Пилсудского, сражение под Перекопом. Отец служил в красной гвардии, а потом и Красной Армии, с февраля 1917 года, вступив во 2-й Благушенский отряд московской красной гвардии. Уже в 20 лет он стал начальником пулеметной команды, а это означало, что под его командой находилось более сорока пулеметов различных систем, поставленных на тачанки. Нужно было отлично разбираться в материальной части оружия и быть знакомым хотя бы с элементами военной тактики.
Время шло, и разговор становился все громче, позы развязнее, глаза возбужденно бегали. Темой разговора становилась международная политика, что означало только одно: мужики преодолели экватор. Теперь передо мною были непростые советские граждане, а умудренные политики. Иными словами, это был, если не международный конгресс, то, во всяком случае, нечто, напоминающее конференцию «министров иностранных дел». Не хватало только звучания иноземной речи и переводчиков. Часто звучали имена Чиано, министра иностранных дел Италии, Иоахима фон Риббентропа – министра иностранных дел Германии, Горацио Вильсона, серого кардинала английской тайной миссии и самого Уинстона Черчилля, творца английской политики. До него звучали имена английского премьера Чемберлена и французского – Даладье. Мне эти имена тогда ни о чем не говорили. Я прислушивался к тому, что говорил отец. Для меня он был непререкаемым авторитетом. Отец, рубя воздух ладонью правой руки, между тем выкрикивал: «Дудки им! Мы в гражданскую от всех отбились: и от немцев, и от англичан, и от японцев!.. И белогвардейцам нос утерли! Теперь, когда мы на ноги стали, когда и у нас техника появилась, нас голой рукой не возьмешь!»
Сосед, серб Иво, принявший фамилию жены – Лисавецкий, вставлял свое слово: «Правильно, говоришь, сосед! Товарищ Сталин решил заключить пакт о ненападении с Германией, значит, так надо! Они тоже, как и мы, строят социализм»…
Иво, как и всех тогда, не смущала приставка к слову социализм еще одного слова, короткого, но важного – «национал». До средины застолья добрались друзья, молчуны – говорливы, речисты. Не заметить, конечно, нельзя, пред тобой – дипломаты, министры!
Я молчал, меня приучили не вмешиваться в разговоры взрослых. Но так хотелось сказать взрослым о солидарности рабочих всех стран. Мне тогда казалось, что стоит кому-то замахнуться на наше государство, государство рабочих и крестьян, как во всем мире поднимется волна возмущения! Ведь я состоял, как и все ребята моего класса, в организации, называемой – «МОПР», которое расшифровывалось так: «Международная Организация помощи революционерам». Мы даже взносы вносили, по 10 копеек в месяц.
Пока наши мужчины говорили о возможностях военных действий, в Германии готовились к ним..
ПЛАН БАРБАРОССА
Есть в Тюрингии гора Кифхойзер. Гора, как гора. И местность вокруг обычная, мирная и спокойная. Вьется лентою шоссе, вдоль нее расположены деревушки с уютными домиками, в зелени садов утопающими. Тяжесть плодов на деревьях клонит их к дороге. Горизонт скрывается в легкой дымке. Мирная, идиллическая картина. Сердце расслабляется при виде ее, и слезы умиления вот-вот появятся на глазах. Минуете в поездке от Эрфурта городок Бад Франкенхаузен, где во времена Великой крестьянской войны в последнем сражении в плен был взят борец за свободу немецкого народа Томас Мюнцер, да еще несколько сотен метров по улицам Франкенхаузена продефилируете, и перед вами развилка дороги предстанет. Стрелка, указующая путь налево, гласит: «Логово Барбароссы».
У нас в стране едва ли найдется один на тысячу, кто знает о существовании этого «логова»! Да и зачем оно нам, это логово? Прежде жил я, как и все, в стране, которую мы называли Советским Союзом, и которую за рубежом по-прежнему упрямо называли и называют Россией, и не было нам никакого дела до немцев и французов, до Меровингов и Капетингов. Да и рыжебородые Барбароссы были нам ни к чему. Никогда мы к ним, по своей воле, не хаживали. Они – иное дело, нет-нет да наведывались к нашим прадедам. Угощали их наши деды да прадеды, чем могли, оставляли гости после себя холмики земляные, невысокие. Ну, некоторым, по жалости своей, даже крест березовый ставили. Сгнивал крест, и память уходила о том, кто под ним тело свое в земле нашей оставил!
После гражданской думали, ну, наконец, мир долгий к нам пришел, отстроимся, заживем по-человечески! Заслужили его, как никак! Не соображали, а чем, собственно, заслужили? Что особенного дали миру? Чем прославились? Не тем ли, что колотили друг друга, люди близкие по крови, за мифы, где-то за границей созданные? Новый строй создавали, к свету рвались! И не знали мы, что где-то в кабинетах канцелярии Гитлера создается план, названный именем жившего когда-то в раннем средневековье германского императора Фридриха Барбароссы, по которому ни мне, ни моим соплеменникам жить на земле предков своих не положено. Я учился тогда в пятом классе, проходили мы историю Древнего Мира, а вот до средневековья не дошли. Так что время Барбароссы еще не стучалось в клетки мозга моего. Только позднее я познакомлюсь с деяниями этого «великого» предка германских племен, с которым меня, по замыслам генералов немецких, что-то должно было связывать.
У немцев были прекрасные писатели-сказочники. Мне и сейчас, взрослому, немецкие сказки нравятся. Недаром сюжеты этих сказок использованы для основы детских балетов Петра Чайковского. В сказках много уделяется внимания трудовому процессу. Просто заполучит в руки волшебную вещь в немецкой сказке невозможно. Немцы в прошлом великие доки были по созданию и легенд. Основанием для этого им служили сказания древних, и своих сказителей, и не своих, но близких по духу северному. Важно было одно, чтобы они связь нордическую с каким-то вселенным льдом, неведомым на земле, имели. Речь идет о «Вейтайслере» - теории Мирового (или вечного) Льда. Согласно ее все небесные тела, кроме Земли и Солнца, состоят изо льда, или окутаны толстым ледяным покровом. Считали, что толщина этого ледяного покрова для Луны составляет 240 километров, для Марса – 400. Если кусочки льда с Юпитера падают случайно на Солнце, то оно покрывается пятнами. Это происходит каждые 11 лет, время цикла вращения Юпитера вокруг центра системы. А дальше начинается такое, что человеку, не посвященному в работы Гербигера, создателя этой теории, ничего понять не удастся. Следует сказать, что в этой теории немало интересного, требующего основательных и серьезных раздумий. Об этом свидетельствует то, что этой теорией увлекался не только Гитлер, но и такие талантливые ученые, как Вернер фон Браун, создатель ракетного оружия. Одним словом, теория Вечного льда представляет смесь научного и мистического. Чего в ней больше, трудно сказать, но ею была обусловлена немцами возможность создания космического оружия. Над нею работало немало умов гитлеровского рейха.
В Германии, подходя к местным условиям, отлично вписывались саги древних исландцев, они и были приспособлены, в первую очередь… И действие легенды о маленьком народце нибелунгах теперь происходило не где-то вблизи вулкана Геклы, а на берегах Рейна. Тут, естественно, и Зигфрид, и Брунгильда появились. Не забыли немцы и легенды, связанной с судьбой короля Фридриха. А царствовал этот король под именем Фридриха I Барбароссы еще в XII веке.
Чушь, скажете? К чему людям двадцатого столетия вдруг понадобился закованный в толстое железо не то рыцарь, не то король? Оказывается, народная молва связывала с этим именем надежды немецкой нации на восстановление былой славы. С тех дальних времен пришли на земли Гансов и Фрицев рассказы о том, что некий монах открыл чудесную тайну племянника Барбароссы императора Фридриха II, согласно которой император жив и скрывается в подземелье горы вблизи Зальцбурга. Наступит счастливый день, зацветет засохшая груша, появятся на ней зрелые плоды, и проснется от долгой спячки король Фридрих II, соберет свои победоносные полки. Шло время, кое-что менялось и в самой легенде. Со временем стали говорить не о короле Фридрихе II, а о самом Фридрихе I Барбароссе. Будто спит он, сидя на скамье подле круглого стола, в толще горы Кифхойзер, вблизи гор Гарца, борода рыжая, пышная за века отросла и стелется по земле. Крепко спит император, но наступит время и проснется Барбаросса, выйдет на свет и возродится могущество немецкой империи.
Странно как-то, война тяжкая прошла, а легенда и сейчас жива, хотя в 1971 году найдены следы настоящей могилы легендарного короля. Да и смерть его была трагичной, но никак не славной, – утонул он в Черном море во время одного из крестовых походов. Конечно, как тут было выплыть, коль железа на тебе с десятка три килограммов навешано? А возродил, придал блеск сказанию никто иной, как император Вильгельм I, воевавший с французами и победивший их.
Немецкий кайзер искал в истории прошлого оправдания своим действиям. Вот тут-то он и натолкнулся на легенду о Барбароссе. В 1890 году началось сооружение грандиозного памятника предку великому, через шесть лет он был освящен и с той поры стал объектом поклонения. Поклонения для тех, кто войной грезит, в битвах дух германский возвысить старается. Размеры памятника, действительно, грандиозны. Да и тяжелый дух на нем лежит, как и положено всему готическому. Нет в нем тех легкости и духовной возвышенности, какие в творениях итальянских мастеров пребывают. Давит громоздкостью своею, чувствуешь, как мал и слаб ты. Бесконечная стена лестниц идет в гору. И открывается перед тобою вид гигантской башни. Перед башней стоит конная фигура самого Вильгельма I, а у ее основания – фигура Фридриха Барбароссы со стелющейся по земле бородой. Внутри башни – громадное помещение. Здесь хранились знамена немецких полков, покоривших Францию.
Я бы не стал уделять легенде столько внимания, если бы не…
Когда Адольф Гитлер придумывал условное название для подготовки нападения на Советский Союз, он вспомнил о Фридрихе Барбароссе. И это было не случайно. Гитлер считал себя продолжателем немецких традиций, уходящих глубоко в историю средневековой Германии. Папка с грифом – «Операция «Барбаросса» стала накапливать в себе документы, обоснования и планы задуманного им похода на Восток. В этом плане не находилось места для славян, но содержали документы промежуточного использования их при покорении мира. И родил тот план директиву, под номером 21.
Под план и базу нужно подготовить. Надо было искать помощников и вне России, и внутри нее. Каждого союзника по нападению надо было чем-то заинтересовать, что-то пообещать, что-то авансом дать, а что-то оставить манящим вдали. Пусть надеется, лучше биться станет, как-никак дополнительный стимул!
Мы во время военных действий, происходящих на нашей, русской земле, познакомились как с внешними, так и с внутренними союзниками немцев.
СИМВОЛЫ ПРОТИВНИКА
Время идет, правда уходит, как вода, сквозь песок времени. Остается на поверхности то, что она несла на себе. По этому осадку можно делать любые предположения. И от правды остается только то, что нужно тому или иному обществу, тому или иному правителю. Правда и ложь ходят в одинаковой одежде, порою только обмениваясь ею. Попробуй, глядя на жизнь поверхностно, разобраться, что к чему? Тяжелейшая война ушла в прошлое. Ревизии подвергается все, что было связано с ней. Делается это во имя политики, вроде бы временной, а может остаться и на века. Чудовищной глупостью и неправдой в тело памяти въевшись! Малое делают великим и умаляют великое до ничтожно малого.
Уходят «последние могикане», участвовавшие в той войне, кто опровергнет ложь? Да уже и сейчас подумайте, какими возможностями обладают приверженцы истины? Что может сделать ветеран руками трясущимися? Кто истину его до нового поколения донесет?
Нюрнбергским международным трибуналом был осужден фашизм. Прошло более века, а мы видим марширующих молодчиков на улицах Таллинна. Нет-нет, да и появляются в продаже книги, свидетельствующие о том, что есть на свете люди, исповедующие фашизм. Чего стоит только одно опубликованное и поступившее в продажу творение рук досужего писаки под названием «Гитлер – освободитель».
Я помню портрет Гитлера, висящий на стене здания керченского гестапо с такой же надписью под ним.
Ничего отталкивающего в облике изображенного строгого и спокойного мужчины не было. Одежда – простой френч, ни орденов, ни медалей, никаких знаков отличия. Только повязка на рукаве со свастикой. Но мы, живущие под немецкой оккупацией, знали, чего следует ожидать от немцев, руководимых им. Никакие репрессии 1937 года, связанные с именем Сталина, по жестокости и неотвратимости в сравнение с немецкими не идут. Правда, когда фронт отодвинулся далеко на восток, немцы просто так нас уже не расстреливали и не вешали. Все делалось уже по закону. К великому сожалению, мы этих законов не знали, к тому же все виды наказания сводились к одному – смерть. Время для исправления не давалось. Смерть твоя для острастки других. Но краж среди нас не стало. Воровать друг у друга нечего. А у немца украсть, означало, послать по своему следу ищеек гестапо. А ищейки тут же около тебя крутятся, как псы, ожидающие подачки. Немец мог оставить свой чемодан или ранец без присмотра и, вернувшись через несколько часов, найти его на том же месте.
При оккупационных властях открылись две церкви. Вот только не знаю, кто в них ходил? Мы, напуганные немецким режимом, большими группами не собирались, памятуя о том, что так легко угодить в Германию.
Семья моя была православная, без излишней набожности, привыкшая и к крещению детей, и к празднованию Пасхи с куличами и крашеными яйцами, несмотря на то, что при Сталине церкви не функционировали, а священника днем с огнем невозможно было сыскать.
Новая власть разрешала исполнять религиозные обряды, но глубочайшими клеточками своего сознания мы чувствовали, что власть Гитлера не от Бога, а от сатаны. И не потому, что это была власть иноземцев, а для славянина такая власть не благословлена небом, а потому, что было все чуждое, коварное и жестокое. Ни обсуждать, ни рассуждать нет права, только исполнять. Мы такое замечали и среди самих немцев, хотя открытый мордобой, характерный для взаимоотношений среди румын, был крайне редким явлением среди тевтонов..
Придет время, и я, страдая любопытством и работая над материалом «Красной капеллы», законченным мною еще в 1976 году, но так и не увидевшим свет, коснусь многих характеристик фюрера, может, и не давшим мне целостного представления о нем, но позволившим хотя бы понять, что двигало им.
Само окружение Гитлера не состояло из элиты общества, большинство их них не имело высшего образования, может быть, лишь за исключением Вальтера Шелленберга, но недостаток знаний заменяли целеустремленность, преданность и великолепная исполнительность.
Гитлеру верили, как Богу. Безусловно, фигура вождя немецкой нации была неординарной, одаренной, но одаренной не Богом, а князем тьмы. Верил ли Гитлер в Бога? Нет, не верил.
Увлечение оккультными науками несовместимо с верой во Христа. А позволять в пропаганде сравнивать себя со Спасителем – кощунство!
Всегда, в любом обществе находятся люди в подобострастии готовые на нарушение заповедей Святого писания. Да что им заповеди в сравнении с кумиром, которого они прославляют и которому поклоняются?
Во многих протестантских церквях «тысячелетнего рейха» звучали проповеди, приводившие истинных христиан в трепетный ужас. И, действительно, как можно слышать христианину любой конфессии подобное: «Адольф Гитлер – голос Иисуса Христа, возжелавшего стать плотью и кровью, и ставшего такой кровью и плотью».
Или, в детских садах учили молиться так: «Фюрер – мой свет, моя вера! Да будет благословенно имя твое, мой фюрер!» И эти цитаты были утверждены самим Гитлером.
Лучшей характеристики, чем дал Гитлеру начальник немецкой разведки Вальтер Шелленберг, никто, из знающих его, не давал: «Он обладал ненасытным, страстным стремлением к известности и власти, в сочетании с изощренной жестокостью, которой он подкреплял свою молниеносную реакцию, энергию и решимость. Пока судьба улыбалась ему, эти качества помогали ему удерживать в подчинении Германию и привлекать изумленное внимание всего мира. Гитлер не верил в существование Бога. Он верил только в кровную связь между поколениями, сменявшими друг друга, и в какое-то туманное понятие о судьбе или провидении. Не верил он и в загробную жизнь. В связи с этим он часто цитировал отрывок из «Эдды» – этой замечательной сокровищницы древней исландской литературы, являвшейся для него выражением глубочайшей нордической мудрости: «Все проходит, ничего не остается, кроме смерти и славы о подвигах». В конечном счете, вера Гитлера в свою «миссию» возросла до такой степени, что ее нельзя иначе охарактеризовать, как манию. Но именно эта идея о предназначении быть германским мессией явилась источником его личной власти. Она помогла ему стать правителем восьмидесятимиллионного народа и на протяжении коротких двенадцати лет оставить неизгладимый след в истории».
Высказывания Гитлера, приводимые ниже, легко укладываются в политическое завещание его.
Однажды в беседе с Борманом, Герингом, Кальтенбруннером, это было 18 января 1943 года, Гитлер сказал: «Какое счастье для правительства, когда люди не мыслят. Мышление должно состоять только в отдаче или исполнении приказа».
Геббельс вторил ему: «Люди должны делать то, что мы вложим в их головы». Для народов оккупированных стран предполагалось ограничить образование изучением азбуки, правил сложения и вычитания, возможно, знанию таблицы умножения.
Даже применительно своего народа Гитлер говорил: «Немецкое население не должно получать никакого образования. Если мы совершим эту ошибку, то сами посеем семена будущего сопротивления нашему господству. Конечно, нужно оставить школы, за которые они должны будут платить. Но учить там нужно не больше, чем пониманию знаков уличного движения. По географии пусть они примерно знают, что столица империи зовется Берлином, и каждый должен один раз в жизни там побывать».
Интеллигенцию, которую создал Сталин, нужно уничтожить.
Рейхсфюрер СС Гиммлер интерпретировал идеи Гитлера так: «Русские – это рабочий скот, у которого нет никакой культуры!»
И еще из выступления Гитлера: «Идет борьба на уничтожение. Если мы этого не поймем, то сейчас разгромим врага, а через 50 лет перед нами снова предстанет коммунистический противник. А ведь мы ведем войну совсем не для того, чтобы консервировать противника!»
Однажды Розенберг по неосторожности предложил открыть в Киеве университет, дабы там воспитывать кадры для оккупационной администрации. Гитлер взорвался: «Розенберг, вы в своем уме? Я запрещаю впредь вам говорить что-либо подобное!»
Теперь можно перейти к непосредственному изложению замыслов Гитлера, чтобы понять, направление его политики: «Если я выиграю эту войну, я положу конец еврейскому мировому могуществу и нанесу им такой удар, от которого они не оправятся. Но ежели я проиграю войну, это не будет означать, что их успех обеспечен, ибо в итоге они потеряют благоразумие, станут такими надменными, что неизбежно вызовут резкую реакцию против себя. Они станут требовать различных прав и привилегий в разных странах, оставаясь в то же время верными своей «избранной расе». Исчезнет вертлявый, ласковый и скромный еврейчик, ему на смену явится напыщенный и хвастливый жид; и от второго будет столько же зловония, сколько и от первого, а может, еще больше. Поэтому не нужно бояться исчезновения антисемитизма, ибо сами евреи делают все возможное, чтобы он не исчезал, а разгорался с новой силой. В данном отношении можно полностью положиться на них: пока евреи существуют, антисемитизм никогда не исчезнет. Утверждая это, смею заверить вас, что я довольно далек от расовой ненависти. Однако, в любом случае, нежелательно, чтобы происходило смешение рас. За редчайшим исключением подобное смешение никогда не приносило хороших результатов. Стремление расы оставаться расово чистой является доказательством ее жизнеспособности и здоровья. Гордость за свою расу (и это не подразумевает презрения к другим расам) также является нормальным и здоровым чувством. Я никогда не считал китайцев или японцев неполноценными по сравнению с нами, они принадлежат к древним цивилизациям, и я охотно признаю, что их прошлое значительнее нашего собственного. У них есть право гордиться своим прошлым, равно как и мы имеем право гордиться цивилизацией, к которой принадлежим. В самом деле, я считаю, что чем более непоколебимыми в гордости за свою расу останутся китайцы и японцы, тем легче окажется для меня общение с ними».
Далее Гитлер пишет:
«В тигле национал-социализма расплавятся и смешаются все эти качества, характерные для германской души, и возникнет современный германец, трудолюбивый, сознательный, уверенный в себе и одновременно простой и гордый, не самим собою или тем, что он есть, а принадлежностью к Великому Сущему. Это чувство ни в коем случае не подразумевает какое-либо желание подавить и сокрушать других. Я знаю, были моменты, когда мы слишком увлекались культом этого чувства. Наша расовая гордость не агрессивна, пока она не касается еврейской расы. Мы употребляем термин «еврейская раса» для удобства, хотя в действительности, с генетической точки зрения, такого явления, как еврейская раса, просто нет. Тем не менее, есть группа, к которой этот термин может быть применим, и существование которой допускают сами евреи. И именно эту группу человеческих существ мы называем еврейской расой. Отметим, что это – не религиозное сообщество, хотя еврейская религия используется этой группой как наклейка. Еврейская раса – прежде всего абстрактная раса ума. Она объединяет как наиболее рьяных атеистов, так и самых убежденных искренне верующих, объединяет их факт многовекового преследования, хотя евреи забывают, что они сами провоцируют эти преследования. Следует заметить, что евреи не обладают теми антропологическими характеристиками, которые определили бы их принадлежность к однородной расе. Однако нельзя отрицать, что у любого еврея в мире наличествует несколько капель чистой еврейской крови. Если бы это было не так, не имелось бы никакой возможности объяснить присутствие определенных физических черт, присущих всем евреям, от варшавского гетто до марокканского базара – безобразный хищный нос, жестокие грязные ноздри и т.д. Раса ума являет собой нечто более цельное, более прочное, чем обычная раса. Перевезите немца в Соединенные Штаты, и вы превратите его в американца. Но еврей остается евреем, куда бы он ни перемещался, остается существом, которое ни одна окружающая среда не может ассимилировать. Характерная особенность умственного устройства его расы позволяет ему оставаться невосприимчивым к процессам ассимиляции. И именно тут, в двух словах, находится доказательство превосходство ума над телом.
Если нам суждено быть побежденными в этой войне, наше поражение будет окончательным. Наши враги провозгласили свои цели таким образом, что у нас не остается никаких иллюзий относительно их намерений. Евреи, русские большевики и тьма шакалов, идущих за ними и тявкающих у их ног, ни один из них, мы знаем это, не сложит оружия до тех пор, пока они не разрушат и не уничтожат национал-социалистическую Германию, превратив ее в груду развалин. В этом страшном конфликте, в этой войне, где столкнулись две такие непримиримые и несовместимые силы, неизбежно полное разрушение одной или другой стороны. Это борьба, которая должна вестись обеими сторонами до полного обоюдного истощения. С нашей стороны, мы знаем, что будем воевать до победы или до последней капли крови.
После поражения рейха и предстоящего появления азиатского, африканского и, вероятно, южноамериканского национализма, в мире останутся только две державы, которые в состоянии противостоять друг другу: Соединенные Штаты и Советская Россия. Исторические и географические законы вынудят обе эти державы испытать свои силы либо военным путем, либо в области экономики и идеологии. Те же самые законы неизбежно заставят обе эти державы стать врагами Европы. Совершенно ясно, что рано или поздно обе эти державы пожелают найти поддержку единственно и выжившей великой нации в Европе – немцах. Я отдаю себе полный отчет в том, что скажу сейчас: любой ценой немцы должны избежать роли пешки в обоих лагерях. При подобной конъюнктуре трудно определить с идеологической точки зрения, что окажется более вредным: еврейский американизм или еврейский большевизм. Возможно, что под влиянием событий русские полностью избавятся от еврейского марксизма, но лишь для того, чтобы возродить панславизм в его самом свирепом и ненасытном виде. Что же касается американцев, то если они избавятся от ига нью-йоркского еврейства, их ждет гибель еще до наступления поры зрелости. Тот факт, что они считают обладание колоссальной материальной силой с явным отсутствием интеллигентности, невольно наводит мысль о ребенке, пораженном слоновой болезнью. И не суждено ли этой цивилизации погибнуть столь же быстро, как она развилась? ...Вскоре станет ясно, что у этого колосса с глиняными ногами, после его захватывающего взлета, осталось сил лишь на то, чтобы вызвать собственное падение.
Итак, в этом жестоком мире, где против нас были развязаны две великие войны, стало очевидным, что единственно белые народы, у которых есть шансы выжить и процветать, это те, кто знает, как страдать, и кто еще обладает мужеством бороться до конца, даже когда положение выглядит абсолютно безнадежным. И только те народы имеют право говорить об обладании такими качествами, которые способны вытравить из своих организмов яд еврейства».
Можно было бы и не цитировать это завещание, если бы в нем не содержалось предсказание о противостоянии России и США. Что поделать, прав был Гитлер.
Я был потрясен не только завещанием Гитлера, но и поведением многих евреев того времени. Для евреев всего мира Хаим Вейцман является великим деятелем, принесшим неоценимое благо своему народу. С 1920 по 1946 гг. он возглавлял Всемирную сионистскую организацию «Еврейское агентство для Палестины». С 1948 года и до своей смерти в 1952 году он был первым президентом государства Израиль. Но в 1937 году этот же Вейцман пишет: «Я задаю вопрос: «Способны ли вы переселить шесть миллионов евреев в Палестину?» Я отвечаю: «Нет». Из трагической пропасти я хочу спасти два миллиона молодых… А старые должны исчезнуть… Они – пыль, экономическая и духовная пыль в жестоком мире… Лишь молодая ветвь будет жить». Эти фразы взяты из книги американского раввина М.Шонфельда «Жертвы холокоста обвиняют. Документы и свидетельства о еврейских военных преступниках».
Пророчество Вейцманом сделано за два года до первых нацистских убийств евреев по «расовому признаку», в так называемую ночь битого стекла, когда погиб 91 человек. Вейцман объяснил свое равнодушие к смерти миллионов лиц еврейской национальности тем, что считает их только пылью, не имеющей права на существование.
А ведь Вейцман был не одинок в таком мышлении… Венгерский раввин В.Швейц писал в 1939 году: «Расистские законы, которые теперь применяются против евреев, могут оказаться мучительными и гибельными для тысяч и тысяч евреев, но все еврейство в целом они очистят, разбудят и омолодят».
Чем отличаются Вейцман от Швейца? Только масштабами: один говорит о миллионах, другой – о тысячах. Факт остается фактом: «Еврейское агентство» знало об уничтожении миллионов евреев и ничего не сделало ради спасения их! Один из руководящих сионистов того времени Ицхак Гринбаум признался: «Когда меня спросили, дашь ли ты деньги на спасение евреев в странах изгнания, я сказал «нет!» Я считаю, что нужно противостоять этой волне, она может захлестнуть нас и отодвинуть нашу сионистскую деятельность на второй план».
Спасать от нацистов евреев было некому. Мало того, некоторые из сионистов вели с нацистами переговоры о создании еврейско-нацистского союза против Великобритании. И возглавлял одну из таких организаций будущий премьер-министр Израиля Бегин.
Чтобы закончить характеристику Гитлеру очень многого не достает. Множество вопросов, ждущих ответа на себя. Что заставило немцев идти за своим вождем? Только ли идея Гитлера об исключительности немецкой нации? Но, перенял ли фюрер эту идею у евреев, или сам до нее додумался? Евреи считают себя богоизбранной нацией, все остальные нации – гои, недочеловеки. И Адольф Шиккельгрубер считал, что высшей нацией мира являются арийцы и их высшая ветвь – германцы, а остальные нации – недочеловеки. Когда это втемяшилось в его голову, не знаю? Так, что эта идея не нова, но, следует признаться, действует безотказно. Она им до Первой мировой войны не владела. В первую мировую войну он пошел добровольцем на фронт, где на передовой прошел всю войну. Был ранен, отравлен газами, награжден. После войны вступил в маленькую партию – Национал-социалистическую рабочую партию Германии. Так значит, она овладевать им стала, когда он из художника в партийного функционера превратился!
Обоснование первой части названия этой партии мною дано. Исключительность нации – и все тут дело! Перехожу ко второй части ее названия – социалистической. Гитлер полностью отказался от догм Маркса, отбросив в сторону классовую борьбу и интернационализм. Геббельс, министр пропаганды Германии, пояснял рабочим: «Советский большевизм – это коммунизм для всех наций, а германский национал-социализм – это коммунизм исключительно для немцев!»
Поскольку Гитлер отказался от классовой борьбы, он не стал национализировать имеющиеся предприятия, а поставил капиталистов в жесткие рамки единого государственного хозяйственного плана и под жесткий контроль за прибылью. Капиталисты не могли ни перевести и спрятать деньги за границей, ни чрезмерно расходовать прибыль на создание излишней роскоши для себя – они были обязаны свою прибыль вкладывать в развитие производства и на благо Германии.
«Вот бы нам такой социализм!» - восклицает душа моя, когда руки мои пишут эти строчки
Гитлер указывал, что национал-социализм предназначен исключительно для внутреннего пользования немцами, и не может быть экспортирован в другие страны. А вот, как гласили пункты социализма в «Хрестоматии немецкой молодежи»:
Социализм означает: общее благо выше личных интересов
Социализм означает: думать не о себе, а о целом, о нации, о государстве.
Социализм означает: каждому свое, а не каждому одно и тоже.
Гитлеру национал-социализмом удалось сплотить немцев вокруг своего государства. Когда началась война, измена военнослужащих, воюющих с Германией, была обычным делом, на сторону немцев переходили сотни тысяч. А в сухопутных и военно-воздушных силах Германии за 5 лет войны из 19 миллионов призванных изменили присяге всего 615 человек. И из них – ни одного офицера.
Гитлер, анализируя возможности нации, приходит к выводу, что для пропитания земли ей не хватает. А искать эту землю можно только на востоке. Обосновать поход на Восток можно было ненавистью к большевикам-коммунистам.
Вот с каким дисциплинированным и сильным идейным противником, ненавидевшим наш строй, пришлось скрестить оружие нам. Жизненное пространство, нужное Гитлеру давно было нами занято. Значит, главная задача Гитлера состояла в том, как освободить землю «обетованную им для немцев» от нас, в первую очередь, славян?
Отношение к фигуре Гитлера со времен прошедшей войны изменилось. Нам, когда я был молод, внушали, что Гитлер – взбалмошная, бесноватая личность. Но не просто же объяснить завоевание бесноватым Западной Европы? А воздействие его на широкие массы своих граждан? Бесноватому такое не удастся! Позднее приходит время осмысления: для мыслящих людей нашего общества Гитлер – злодей, одновременно великий государственный и военный деятель. Но немало находится людей, которые некоторые события, не понятные им, пытаются объяснить только ненормальностью фюрера. Не свободен от части таких мыслей и я, пишущий эти строки. Я задаю себе вопрос, почему Гитлер, веря в оружие возмездия, почти готовое для использования, не торопился задействовать его, а заговорил о нем лишь тогда, когда советские войска пересекли границу самой Германии? Уничтожая поголовно евреев в городе Керчи, чему я сам свидетель, он не торопился почему-то их уничтожить в других местах, расширившегося за счет оккупированных стран, Рейха? Кто мешал ему это сделать? Почему польские евреи продолжали трудиться на промышленность Германии? Почему евреев Италии вообще не тронули, хотя там тоже была фашистская диктатура? Почему в составе плененных нами лиц, сражающихся против Советского Союза, оказалось 10173 еврея и даже 383 цыгана (цыганы в городе Керчи тоже были все расстреляны)? Какие связи были между Гитлером и деятелями сионистского движения?
Я не отношусь к числу беспристрастных лиц, анализируя время минувшее. Я пострадал от него, у меня украли время моего становления, только поэтому я могу быть в мелких деталях не объективным. Обратимся к тем, кто этим не страдает.
Беспристрастные исследователи определяют важную роль Гитлера не только для истории Третьего рейха, но и всей истории XX века в целом. Существуют основные три взгляда на жизнь и деятельность Гитлера.
Для германских националистов - он величайший герой, посвятивший жизнь свою борьбе против несправедливости мира и сумевшего поднять Германию на вершину мирового господства.
Для историков, подвергающим серьезной ревизии прошлое, Гитлер был уникальным политическим гением, способным эффективно использовать чужие дипломатические и военные ошибки Этакая фигура, напоминающая Фридриха Великого.
А для большинства исследователей Гитлер – дьявольский гений, лишенный моральных принципов, приведший западную цивилизацию на край пропасти. Гитлер, сам, психически неуравновешенная личность, использовал шоковое состояние немецкого народа от поражения в Первой мировой войне. Его интуитивное понимание немецкого духа было уникальным. Он добился поразительного успеха, которого не удавалось достигнуть никому ни до него, ни после. Стечение обстоятельств вознесло его над толпой, превратив из уличного оратора в верховного правителя Германии. Чтобы свергнуть его, понадобилось объединение всех сил мира.
Я думаю, что многое, находящееся далеко отстоящим от личности фюрера, формировало направление его мыслей. Вот почему в некоторых случаях поступки его алогичны, ну, а результат действий просто великолепный. Но в том, что это человек велик, то это – однозначно.
КРИТЕРИИ ПРИ ВЫБОРЕ СОЮЗНИКОВ
Искать друзей среди врагов, задача, скажем, не простая. Ведь «друг» такой предать готов, лишь только время выжидает.
Вождь немецкой нации, подходя к вопросу о войне с Россией, исходил, прежде всего, из того, что до него никогда и никому не удавалось объединить немецкий народ. И это знаменательное событие произошло при нем. Возможно, он и переоценивал свою роль, но стоит ли его за это осуждать? Верил Гитлер в значимость свою, до самой смерти верил. Вот что он говорил 12 декабря 1944 года, беседуя с командирами дивизий перед началом Арденнского наступления:
«Мы ведем борьбу, которая так или иначе неизбежно должна была наступить. Следует выяснить только один вопрос: был ли удачным момент ее начала? Политическая ситуация постоянно меняется. И тот, кто хочет достигнуть кажущейся ему необходимою политической цели, не действует в условиях стабильности, которая абсолютно гарантирует ему осуществление этой цели. Такого не бывает в политике: симпатии или антипатии народов – понятие весьма изменяющееся. В этом году я прочитал меморандум, который я составил сразу после польского похода в 1939 году. Я могу сегодня сказать, что действительность подтвердила его в каждом пункте, причем не один, а десять раз…
Главное, надо было учесть следующий момент, который касался только меня лично. Я был уверен в том, что в ближайшие 10, 20, 30 и, может быть, 50 лет в Германии не будет человека с таким авторитетом, с таким влиянием на нацию, с такой решимостью, какими обладаю я».
И кто скажет, что он был в этом высказывании неправ?
Взрослые при виде вождя кричали, выбрасывая вперед и вверх руку: «Хайль Гитлер!» Дети, в националистическом угаре, в условиях полнейшей безнадежности, жизнь свою, не колеблясь, отдавали.
Через небольшую речушку перекинут небольшой мост. Река мелкая, вода в ней светлая, дно галькою светится. Таких мостов и таких речушек великое множество в Германии. Но есть то, что выделяет это место среди других. Здесь 4 мая 1945 года разыгралась трагедия, по масштабам уходящей в прошлое кровопролитной войны мелкая, возможно, и недостойная внимания великих людей. Здесь группа школьников старшего класса стояла на смерть, не давая возможности противнику прорваться к центру города. Им выдали по автомату, дали по две гранаты, приказали оборонять, и они обороняли мост. Обороняли тогда, когда те, кто отдал приказ, выкинули белый флаг и сдались. Дети гибли один за другим. Последний, смертельно раненый, лежал на мосту, придерживая рукой ползущие из раны живота розовые петли кишечника, стонал, но мысли его не к Богу были обращены, а к тому, кто был на земле его богом. Прозрения не наступило. Автомат его валялся на дне реки, просвечивая сквозь толщу воды. Подростки отдали жизни свои, слепо веря вождю нации Адольфу Гитлеру.
Наши танкисты могли бы рассказать немало историй, когда их танки на улицах Берлина фаустпатронами обстреливали подростки, оболваненные идеологией фашизма. И пылали огнем настоящим танки, и падали танкисты, сраженные пулями автоматных очередей, выпущенных детскими руками. И гибли подростки, пытаясь спасти обреченное!
Существует немало мемуарной литературы, в которой нападение на Советский Союз представляют как прихоть немецкого фюрера, возникшую у него во время победоносных сражений на полях Франции.
Литература эта умышленно подается таким образом, чтобы уйти от осуждения за преступления против человечества, сваливая вину на одного человека, подверженного маниакальной человеконенавистнической идее и особенно ярко выраженной юдофобии.
Раньше говорили, что в Германии было много генералов, но не было мемуаров. Гитлеровские генералы ликвидировали этот пробел. Но, вся мемуарная литература выгораживает автора, взваливая вину только на одного человека, прежнего вождя нации.
Вопреки высказываниям о непредсказуемости поведения Адольфа Шиккельгрубера (Гитлера), действовал он разумно, подбирая союзников для нападения на Россию. Выбор, в первую очередь, определялся не столько боеспособностью войск, как границами, которые имело такое государство с СССР. Такими государствами оказались три: Румыния, Венгрия и Финляндия. Польша была не в счет, так как территория ее была оккупирована прежде. Может, поспешил Гитлер с оккупацией Польши, прервав мечтания польского генералитета о Польше, от можа и до можа (от моря и до моря)? А может, и нет? Ведь Польша, нахватав в 30-х годах земель с непольским населением, продолжала иметь территориальные претензии к своим соседям: Германии, Вальному городу Данцигу, Литве, Советскому Союзу, Чехословакии. Она тоже мечтала о создании Великой Польши, от Балтики до Черного моря. Но не повезло полякам, не удалось поляку Беку убедить Риббентропа о включении Польши в антикоминтерновский блок. С Польшей – союзницей или с Польшей – рабыней, ясной была мысль фюрера: растянуть оборону России, прорвать ее танковыми клиньями, пересечь коммуникации, создать хаос не только в прифронтовой полосе. Что касается моральной оценки честности и порядочности руководителей союзных государств, то они не интересовали фюрера, он осознавал их тайные желания, и этого было достаточно.
Ближайший сподвижник Адольфа Гитлера – Муссолини, дуче Италии. Возникает вопрос тут же: не из желания помочь ли другу, Фюрер перевел театр действий с Ламанша, в пески Ливии? Посылает корпус генерала Роммеля через Средиземное море, полное кораблей противника для борьбы с англичанами в Северную Африку? А вообще, - спросить память прошлого, - нуждался ли Муссолини в той помощи? И хотел ли он воевать с англичанами в Африке? Ведь Бенито Муссолини еще 26 июня 1940 года писал Гитлеру: «Фюрер! Теперь, когда пришло время разделаться с Англией, я напоминаю Вам о том, что я сказал Вам в Мюнхене о прямом участии Италии в штурме острова. Я готов участвовать в нем сухопутными и воздушными силами, и Вы знаете, насколько я этого желаю. Я прошу Вас дать ответ, чтобы я мог перейти к действиям. В ожидании этого шлю Вам товарищеский привет, Муссолини».
Почему Гитлер не выполнил желания старинного друга. Кто заставил изменить планы. А ведь стоило это огромных материальных средств и 100 тыс. человеческих жизней
Возникает невольно, подспудно, мысль такая: «Не подыскивал ли Гитлер места для переселения туда евреев? Не финансировали ли его африканский поход из сионистского центра?» Пусть и звучит фантастически нелепо мой вопрос, но исключить я его не могу, поскольку не вижу ни одной «порядочной» цели, кроме этой?
А вот для крестового похода на восток воинство Муссолини беспокоило фюрера.
Италию специально приглашать к нему не следовало. Сотрудничество Германии с Италией было делом давно решенным, хотя немецкий генеральный штаб не возлагал на итальянцев слишком больших надежд. Действия итальянцев в Албании показали, что боевые качества итальянских дивизий весьма низкие, а экономические возможности Италии крайне ограничены. В силу этих обстоятельств немецкий генералитет был осторожен в планировании итальянского участия в будущей восточной кампании. Встреча Гитлера, графа Чиано и Бенитто Муссолини произошла на Вильгельмштрассе, в резиденции Иоахима фон Риббентропа. Муссолини любил позировать при любой встрече. Не избежал он этой позы и в разговоре с Гитлером. Дуче Муссолини, дружески обнимая фюрера за плечи, говорил быстро и убежденно о той ведущей роли, какую должно было выполнять итальянское воинство. Гитлер кривился, как от зубной боли, но молчал, зная слабости своего старшего друга, позволяя ему с пафосом произносить банальные речи. Дуче обещал Гитлеру экспедиционный корпус в 40 тыс. человек. Но в Италию Гитлер не верил, и не было потому ей дано никаких территориальных обещаний.
Продолжая считать себя неразлучными друзьями, Муссолини и Гитлер не всегда были откровенны друг с другом. Так, готовя нападение на Албанию, Дуче делал это в секрете от фюрера. И тот о начале действия плана «Барбаросса» поставил в известность Муссолини только за день до 22 июня 1941 года.
Бенитто, получив это известие, перед тем как отправиться спать, сказал своей жене:
«Дорогая Рахель, это значит, что война проиграна!»
Итальянцы побывали в нашем городе. У меня лично они оставили представление о том, что не могли потомки гордых римлян быть такими трусливыми и такими грязнулями! Что это, какое-то недоразумение? Прежде я был совсем иного мнения о выходцах с Аппенин. О военных качествах итальянских солдат можно было судить по отношению к ним немцев. Не пользовались южане уважением потомков арийцев, немцы не скрывали пренебрежения к ним.
Румыния еще в 1939 году входила в планы английского правительства, пытавшегося использовать ее в политической игре против фашистской Германии. В 1940 году в Румынии произошел фашистский переворот, и началась систематическая подготовка к участию в нападении на Советский Союз. Кондукатор Антонеску мечтал о создании Великой Румынии. Англия уже не имела возможности воздействовать на своего прежнего союзника. Гитлер рассматривал Румынию в качестве серьезного союзника. В отличие от итальянских сил, Гитлер собирался использовать румынские дивизии, полагая, что гибель двух румынских дивизий позволит сохранить одну немецкую. Антонеску, практически правитель Румынии, получил заверения Гитлера о возвращении Румынии Бессарабии и Северной Буковины в случае участия ее в войне против России. Более того, фюрер говорил при личной встрече с Антонеску, что при условии активного участия Румыния может рассчитывать и на оккупацию других советских территорий вплоть до Днепра. Эти обещания распирали грудь румын от гордости, от гипертрофированной своей значимости! Ну, что поделать, если глаза завидущие закрывает пелена слепоты политической. Румыны, скажем, считали Одессу исконно румынским городом. Какая разница, что ее основал князь Потемкин, да еще с приставкой какой-то – «Таврический» к имени своему, земля-то румынская, в глубине веков отторгнутая турками. Каких веков – это тоже неважно!
Раз давались обещания, значит, заинтересован был в румынах фюрер немецкой нации. Обещать – не значит выполнить! Пусть довлеет над румынами лозунг: «Romania marе» (Великая Румыния).
Румын в Крыму, исключая немцев, было больше всего. Население города не опасалось румын так, как опасалось немецких солдат или русских полицейских. Румына при случае и отругать можно было и вытолкать вон из дома, если он туда заглядывал. Румыны вели себя так, как вели себя цыганы. За ними нужен был глаз да глаз. Не уследишь, он на глазах твоих что-нибудь украдет. Крали румыны иногда безо всякой цели, просто для того, чтобы не утратить навыки этого ремесла, так, похоже, свойственного большинству румын. Румына легко было и подкупить. Находясь в концлагере, я пользовался всяким случаем, когда часовыми становились румынские солдаты, подкупать их для выхода за пределы лагеря, правда, в пределах видимости. Платою служили советские серебряные полтинники выпуска 1924 года. Мне удалось пронести их в количестве 10 штук. Как воины румыны значительно уступали немцам.
Привлечение 19 венгерских дивизий к походу на Россию сопровождалось также обещанием земель в Югославии, да и в России тоже. Венгрия могла рассчитывать на передачу старого Галичского княжества, предгорья Карпат до Днестра. Хорти, возглавляющий Венгрию, от имени своего народа дал согласие на участие в экспедиции без лишних уговоров.
Мадьяр в Керчи было мало. Они не отличались добротой отношений к нам, мы тоже избегали общения с ними. Чувствовалась внутренняя настороженность и враждебность этих людей.
Финнов уговаривать в феврале 1941 года в Хельсинки прибыл представитель немецкого генерального штаба полковник Бушенхаген. Премьер-министр Финляндии Рюти и барон Маннергейм заявили, что не хотят себя связывать обещаниями, хотят располагать свободой действий. Финны, как и румыны, мечтали о создании «Великой Финляндии», в которую б вошли Карелия, Кольский полуостров, Архангельская и Вологодская области. За участие в войне Финляндии были обещаны Гитлером от щедрот своих еще и Ленинградская область.
Говоря о свободе действия, финны уже 22 июня начали военные действия против СССР.
Финнов у нас, в Крыму, не было. Зато были австрийцы, болгары, словаки, чехи, поляки. Лучше других к нам относились словаки и чехи.
Уже тогда у рядовых граждан страны Советов возникали сомнения в правильности действий наших предков, отдававших жизни свои во имя освобождения единоверцев от ига османов. Как повел себя болгарский царь Борис? Принял сторону Гитлера. Как повела себя Румыния? Приняла сторону Гитлера. Я понимаю, что оценка силы Германии тогда играла роль в выборе направления действий, и все же…
Эти сомнения перешли в твердую уверенность, когда действиями Ельцина Союз был развален, а потомков тех, кто на Шипке и на берегу Прута бились за свободу болгар, потомки тех болгар стали во враги записывать!
Не исключалась возможность склонить Англию к союзу против России. Вспоминается шум, поднятый Рудольфом Гессом, полет которого следует тоже рассматривать, именно, как попытку склонить Англию к союзу с Германией.
ГЕСС ПОЛЕТЕЛ В АНГЛИЮ
В преддверье нападения Германии на Советский Союз, а именно вечером 10 мая 1941 года заместитель Гитлера, рейхсляйтер Рудольф Гесс появился на одномоторном самолете в небе над Англией. Приземлиться он не мог, поэтому выбросился из самолета на парашюте и повредил себе ногу. 11 мая к нему прибыл герцог Гамильтон, которому Гесс кратко рассказал о цели незапланированного визита. Потом у него было несколько встреч с Кирпатриком, бывшим советником английского посольства в Берлине, которого он лично знал и который мог удостоверить его личность. Заявление Гесса заключалось в том, что он предлагал Англии перед нападением на Советский Союз вступить в соглашение с Германией на базе раздела сфер влияния.
О полете такой высокой шишки скоро узнал весь мир. Об этом происшествии заговорили взрослые мужчины нашего двора. Каждый высказывал свое предположение о цели полета. И все они были далеки от истины. Но вскоре в наш дом пришла война, и о Гессе забыли. Потом уже, когда я занимался материалами Нюрнбергского процесса, меня удивило, что суд приговорил Гесса к пожизненному тюремному заключению. Я знал, что Гесс был арестован в мае 1941 года и в событиях Отечественной войны не участвовал. Мне многое было непонятно, и я решил более подробно ознакомиться с особенностями этого дела, во многом напоминающими детектив. Представим себе следующее: 10 мая 1941 года, 10 часов утра, Гесс уже над территорией Англии.
Приемная перед кабинетом Гитлера. Несмотря на позднее время в помещении мертвенная тишина, тяжелые шелковые занавесы почти не пропускают света. Гитлер спит. Заседание совета закончилось далеко за полночь. Вдали послышался глухой стук открываемой двери. Звуки шагов, приглушаемые толстыми ковровыми дорожками. У порога появляются Альберт Борман, брат Мартина Бормана, и адъютант Гесса, оберфюрер (генеральский чин) СА Карл-Гейнц Пинч. Альберт Борман просит камердинера Гитлера Линге разбудить Гитлера и доложить, что к нему прибыл Пинч с письмом от Гесса. Дело – срочное. Линге постучал в дверь. Сонный голос Гитлера отозвался: «Что случилось?» Линге доложил. Последовал ответ: «Сейчас выйду!»
Через несколько минут из своего кабинета вышел небритый Гитлер. Окинув взглядом прибывших, он подошел к Пинчу, поздоровался с ним за руку. И тут же попросил письмо Гесса. С письмом в руке фюрер быстро спустился по лестнице. Линге, Борман и Пинч еще не успели сойти с лестницы, как Гитлер уже позвонил.
Когда Линге вошел в гостиную, Гитлер стоял у самой двери, в руках у него было распечатанное письмо. Он резко спросил Линге: «Где этот человек?» Тон сказанного был таков, словно не он только что с этим человеком тепло поздоровался.
Линге, ни слова не говоря, вышел и вернулся с Пинчем. Гитлер обратился к Пинчу довольно сурово: «Содержание письма вам известно?» Пинч ответил утвердительно.
Линге, уходя, видел, как Гитлер и Пинч подошли к большому мраморному столу, о чем-то беседуя. Выйдя за дверь, Линге услышал за своей спиной звонок. Его опять вызывал к себе фюрер. Гитлер сказал вошедшему Линге: «Пусть придет Хегль!»
Хегль, начальник полицейской команды при штабе Гитлера, быстро явился. Гитлер тут же приказал ему арестовать Пинча. Арестованного генерала вывели во двор, посадили в «Опель-адмирал» и отправили в гестапо. Гитлер, оставшись наедине с Линге, велел срочно вызвать Мартина Бормана, который тогда был начальником штаба у Рудольфа Гесса. После короткого разговора с Борманом, Гитлер вызвал к себе Геринга и Риббентропа. Разговор с ближайшими соратниками затянулся. Но, кажется, все они пришли к единому мнению. После их отъезда, Гитлер приказал своему окружению, до поры до времени молчать, чтобы ничто не попало в уши работникам печати.
Поздно вечером имперский руководитель печати Дитрих доложил Гитлеру о том, что радио Англии только что сообщило о прилете туда Гесса для разговора со своим другом герцогом Гамильтоном. Гитлер удовлетворенно выслушал эту новость. Дитрих, хорошо зная характер фюрера, не сомневался, что тот был подготовлен к такой новости.
Гитлер приказал Дитриху представить в печати полет Гесса как полет «невменяемого больного». Между тем Пинч был доставлен в гестапо, где должен был сделать заявление о том, что он заметил у своего шефа признаки психического расстройства. После сделанного заявления Пинча выпустили из гестапо. Генерал легко вздохнул, выходя из здания, куда по своей воле никто не приходил. Но радость его была преждевременной. Вскоре он был разжалован из генерала в рядовые и направлен в составе штрафной роты на фронт. Наверное, таким путем руководство Рейха решило отделаться от нежелательного свидетеля. Но Пинч оказался слишком живучим. Пребывание в штрафной роте не сказалось на его здоровье, он, вопреки желанию некоторых, продолжал жить. Прошло немало времени, о Пинче забыли, и он о себе никому не напоминал. Он молчал. Наконец, молчание его было вознаграждено, в декабре 1944 года Гитлер соблаговолил произвести его из рядовых в лейтенанты.
Война продолжалась, побывал Карл-Гейнц Пинч и в советском плену. Из его показаний следовало, что полет Гесса в Англию был частью большой военно-политической акции, задуманной Гитлером. А он, генерал, один из приближенных к Гессу, оказался козлом отпущения.
Что-то не сработало в этом плане. Не клюнули англичане на приманку. В своем, въевшемся в плоть и кровь «антикоммунизме» они на этот раз удержались от соблазна войти в сговор с немцами… Прошла война, осуждены руководители Рейха за преступления перед человечеством, скончался и Гесс в берлинской тюрьме «Шпандау», куда он был заключен пожизненно, и все-таки слишком много вопросов, на которые хотелось бы получить ответы, остались открытыми. Расчет ошибочен, старания напрасны. Два фронта предстоят Германии в войне. Последствия войны, действительно, ужасны. И Гесса жизнь закончится в тюрьме.
То, что все не так просто обстоит с делом Рудольфа Гесса, это становится ясным из того, как строго охранялся одинокий заключенный. Когда совершались самые страшные преступления Рейха, Гесс находился в Англии на положении пленного, до самого дня победы. Но он был осужден на пожизненное заключение. За что? Он же сдался сам? И почему он отсиживал в тюрьме, находящейся в английском секторе оккупации Германии? Почему, когда родственники Гесса просили освободить узника, мотивируя это его глубокой старостью, англичане отказывали им, под предлогом того, что СССР против освобождения? СССР был против, но это не помешало англичанам освободить Шпеера, Шираха Функа, Нейрата , Редера, тоже осужденных на пожизненное заключение за более тяжкие преступления. Освободили даже бывшего гроссадмирала Денница, командовавшего подводным флотом Германии, который во время военных действий приказывал не спасать экипажи торпедированных немцами британских кораблей. А, когда пришло сообщение о том, что Горбачев согласен на освобождение Гесса, тот был немедленно убит. Правда, было объявлено миру, что Гесс покончил жизнь самоубийством! Но возникает вопрос: не от радости ли о предстоящем освобождении он это сделал? Боялись, ох, как здорово англичане боялись, что полупарализованный Гесс разговорится! О чем мог поведать миру Гесс? О чем он беседовал с Уинстоном Черчиллем? Прошло 60 лет, и рассекретили британцы тайну переписки Черчилля со Сталиным. А вот о переговорах с Гессом сказали так, что они будут рассекречены после 2017 года. А потом, когда общественность возмутилась этим, сообщили, что вообще эти материалы несекретны, и подсунули журналистам бумажки малой значимости, утаив главный документ. Может, в нем содержится секрет того, почему Гитлер за все годы войны не сделал ни одной попытки высадить свои войска на берега туманного Альбиона, когда они с 1940 году по существу были беззащитны. Об их беззащитности свидетельствовал в свое время сам Черчилль. Не потому ли была сначала нашими союзниками сокращена, а потом и полностью прекращена помощь Советскому Союзу по системе Ленд-лиза. Выжидал Черчилль момент, наблюдая за ходом происходящих событий, и когда увидел, что не развалился Союз, а начал одерживать победы над гитлеровскими войсками, одну за другой, постарался помочь Гитлеру удержаться на плаву. Боялась британская лиса усиления мощи Красной Армии. А, чтобы это выглядело не просто грубым отказом в помощи Сталину, нужно было обосновать решение сокращения военной помощи усилением потерь при транспортировке грузов в Мурманск. Не для этого ли было совершено преступление, заключающееся в том, что морской караван PQ – 17 был по пути следования в Мурманск оставлен без прикрытия приказом, поступившим из Лондона? Ведь, согласно ему, два английских линкора, авианосец, восемь крейсеров, 26 эсминцев, 16 эскортных и спасательных кораблей, оставив без охранения транспортные суда, отправились в поиски немецкой эскадры, состоящей из линкоров «Тирпица», « Шера», легкого крейсера и восьми эсминцев? А транспортным судам было приказано рассеяться и самостоятельно добираться до Мурманска. Что могло сделать огромное неповоротливое судно, оставшись один на один с подводной лодкой? Большинство транспортных кораблей тогда пошли на дно моря вместе с военным грузом и людьми. Только отдельным судам, в том числе и двум советским, удалось достигнуть цели. Правда, сам линкор «Тирпиц» стремительно двигающийся в сторону оставленного без охранения транспортного каравана, был торпедирован советской подводной лодкой, которой командовал капитан второго ранга Н.А. Лунин. Счастье «Тирпица», что советская подводная лодка могла послать только две носовые торпеды, и он не затонул. Но повреждения были столь значительные, что линкор на долгое время вышел из строя. А что делала огромная союзная эскадра боевых кораблей, рыская по морским простором? Гонялась за тенью «Тирпица»? И, все же, в конечном счете, помощь России под предлогом опасности транспортировки грузов прекратилась. Можно, конечно, и другие предположения приводить в обоснование тайны полета Гесса в Великобританию, сама тайна от этого не исчезнет? Но, полагаю, что тайна стоит того, чтобы не быть раскрытой никогда - не станет же Англия выставлять себя всему миру на позор? Как объяснить соотечественникам, что Черчилль, своих, английских моряков, в угоду политическому взгляду, утопил в водах Атлантики?
КУДА ЩУКА С ПАСТЬЮ, ТУДА И РАК С КЛЕШНЕЙ
Особый разговор о Западной Украине. Она слишком короткий срок прожила в составе СССР, а практически оторванной от Восточной русской цивилизации находилась с XIII века.
Над сознанием этих людей, у которых была тяга вначале ко всему русскому, которые так себя и звали, основательно потрудились и поляки, да и австрийцы с венграми, формируя образ москаля, во всем враждебного, несущего Галиции и Волыни только зло. И никогда не имея государственности, постоянно мечтая о ней, западные украинцы станут обвинять в отсутствии ее тех, кто нес ее им. Иллюзия создания маленького, обособленного мира будет всегда довлеть над ними, не давая возможности вырваться за пределы ее. Беднота бескрайняя заставит их с завистью смотреть на Запад, отправляться за океан в поисках счастья. Время не излечит западных украинцев, они останутся поборниками самостийного государства, так и не поняв, что в мире, где происходят процессы глобализации, это просто невозможно!
Руководителям Рейха мало было того, что на них работала экономика оккупированной Западной Европы и четыре государства добровольно дали согласие участвовать в войне с Россией, они стали искать пушечное мясо по всей Европе.
Гитлер, Гиммлер, Геббельс развернули отчаянную пропаганду «Крестового похода против коммунизма» и стали создавать во Франции, Бельгии, Голландии, Дании и Словакии «добровольческие легионы» СС, рассматривая вояк из этих легионов только как пушечное мясо. Решение этого вопроса затягивалось. В передовых развитых странах добровольцев находилось мало. Умные люди не хотели воевать за чуждые им интересы. Нужно было срочно обратить внимание на тех, кто, испытывая национальное недовольство, жаждал освобождения. И такие нашлись.
Адмирал Канарис, возглавляя немецкую военную разведку «Абвер», давно носился с идеей использования украинской националистической эмиграции с целью создания базы для отторжения Советской Украины. Десятки тысяч рейхсмарок были потрачены на изменников, которым Абвер отводил роль сатрапов сначала в Западной Украине (после разгрома Польши), а затем во всей Украине. Эта идея давно вынашивалась в берлинских кабинетах, еще, пожалуй, со времен кайзеровской оккупации Украины. Тогда, при отступлении, был вывезен в Берлин гетман Павел Скоропадский, и ему была выделена официальная приличная пенсия от военных властей. Но оказалось, что Скоропадский был не той фигурой, которая стала бы торговать своей совестью и честью. Вермахт вынужден был обратить внимание на мелкие националистические группы. Среди них особое место заняла группа ОУН, возглавляемая полковником Коновальцем, а затем Мельником.
Замена одного другим была вынужденной. Устранили беднягу Коновальца сотрудники ОГПУ. И поделом – не трогай советских дипломатов. Убили сотрудника советского консульства в Львове Майлова. Следовало Коновальцу знать, что ЧК не оставляет неотомщенными преступления против своих! Хотя бы вспомнил, как с Петлюрой расправились. Какой-то еврей, парижский часовщик, Самуил Шварцбард, среди бела дня на бульваре Сен-Мишель подошел к Симону Петлюре, вытащил пистолет… Пиф-паф, и Симон уже в «небесной канцелярии» кается в смертных грехах, но их так много, что судьи небесные, в самый отдаленный круг ада направляют Петлюру. И французский суд оправдал Шварцбарда, когда тот объявил убийство местью за родственников, погибших при петлюровских погромах. Поговаривали тогда, что Шварцбард – тайный агент ОГПУ.
Полковник Коновалец должен был не доверять своему окружению, ведь продажность, желание заработать, пусть даже на измене близких, стало обычным среди оуновцев. Верил, как самому себе, Николаю Лебедю: вместе офицерами служили в австро-венгерской армии сечевыми стрельцами, вместе в плену у русских под Царицыным были, не одну рюмку горилки выпили, из одного котелка ели. А продал Николай Лебедь друга своего закадычного. Заарканили чекисты как-то Николая, выдал тот слабости Коновальца, стал тот жертвою любви к сладкому. Законспирировался полковник надежно, получив паспорт на литовца по фамилии Новак. Связь поддерживал через Конрада Полуведько, своего представителя в Финляндии, а тот, оказывается, работал не только на германскую, но и на финскую разведку. Мало того, он еще являлся и агентом ОГПУ.
Разработало ОГПУ план уничтожения пана Новака. Для выполнения задания был послан Павел Анатольевич Судоплатов, в будущем генерал. Естественно, осторожный Коновалец не подпустит к себе, кого попало! Судоплатова, которому ОГПУ выправило литовский паспорт на имя Николса Баравскоса, Лебедь должен был выдать за своего племянника.
Лебедь и Баравскос прибыли в Финляндию к Конраду Полуведько. Тому «племянник» Лебедя не понравился, и он запросил центр разрешить ему устранить подозрительного. Центр отказал. Полуведько сообщил прибывшим через некоторое время, что встреча должна состояться в Роттердаме в одном из ресторанов. 23 мая 1938 года встреча состоялась. Пили французский коньяк. «Племянник» Лебедя подарил полковнику огромную коробку шоколадных конфет. В этой коробке находилась мина. Она должна была сработать через полчаса после того, как коробка примет вертикальное положение. Коновалец был доволен. Он любил шоколадные конфеты! Кроме того, сообщения, переданные ему, были приятными, сулили большие деньги. Уходя, Коновалец поставил коробку в портфель. Судоплатов зашел в ближайший магазин, купил себе там шляпу и модный плащ. Он долго примерял его. Удовлетворенно улыбнулся, услышав неподалеку негромкий взрыв. Место Коновальца заняли Мельник и Бандера.
ОУН превратилась в главное орудие Абвера. Для нее были созданы в Германии специальные диверсионные школы, а «внешней базой» была избрана Польша, где оуновцы проходили практику, совершали террористические акты против советских дипломатов и польских демократов. В этих делах особенно проявили себя отличники учебы: Степан Бандера и Ришард Яры.
Для контактов со Степаном Бандерой Главное управление имперской безопасности (РСХА) поручило Эрнесту цу Айкерну найти человека, им стал человек Бандеры Николай Лебедь. Айкерну было сообщено Бандерой, что тот отдает в распоряжение немцев все подполье Галиции и Волыни. Недешево обошелся Бандера немцам, он получил от них 2,5 миллиона марок.
На эти деньги ОУН развернул диверсионную и террористическую деятельность. Были убито много деятелей советского консульства и польских руководителей. Убийство министра внутренних дел Польши Бронислава Перацкого заставило польскую полицию зашевелиться. Ей удалось схватить непосредственных организаторов убийства Степана Бандеру и Николая Лебедя. Оба были приговорены к смертной казни через повешение, замененное по просьбе немецких властей на пожизненное заключение.
9 сентября 1939 года, уже после начала войны с Польшей, генеральный штаб немецкой армии отдал распоряжение о том, что на польской территории должны быть созданы три административные единицы: «Познань», «Варшава», «Западная Украина». Во исполнение этой директивы Абвер срочно послал офицера из отдела диверсий и саботажа в штаб 14-й армии для отработки всех вопросов, связанных с Украиной.
12 сентября на совещании в поезде Гитлера начальник отдела диверсий и саботажа Лахузен беседовал с Кейтелем и Риббентропом, обсуждая возможности действий украинских националистов в целях образования самостоятельной «польской и галицийской Украины».
Срочно потребовалось установить контакты с Мельником и Яры, дабы ускорить их приготовления к такому судьбоносному решению.
Но планам этим не суждено было свершиться. 17 сентября 1939 года Красная Армия перешла границу и в короткий срок заняла Западную Украину и Западную Белоруссию.
Это обстоятельство вызвало в германских военных кругах большое недовольство. В верхушке рейха и вермахта царило подлинное возмущение по поводу того, что немцы дали «большевикам» возможность беспрепятственно продвинуться вперед. Не знаю, как Бандера вел себя тогда, а вот Ришард Яры был вне себя от возмущения. Ведь все, что им было задумано, в тартарары летело. А генерал Гальдер, начальник немецкого генштаба назвал 17 сентября «днем позора немецкого политического руководства».
Какой объем информации полагалось знать оуновцам, служившим фашистам? Оставались ли они слепыми исполнителями или все-таки?..
Еще до нападения Германии на Польшу крупный немецкий дипломат Рудольф фон Шелия, выходец из известной аристократической семьи, ненавидевший выскочку Гитлера, один из деятелей разгромленной гестапо «Roten kapelle», организации немецких антифашистов, передавал через связного в Москву: «Вицедиректор политического департамента министерства иностранных дел Польши Кобылянский сказал в беседе со мной: «Министр не может говорить так открыто, как говорю я. Вопрос о Карпатской Руси имеет для нас решающее значение. Вы видите, какое беспокойство вызывает этот вопрос в наших украинских областях. Мы подавляли и будем подавлять это беспокойство. Не делайте для нас невозможным проведение нашей политики. Если Карпатская Русь отойдет к Венгрии, то Польша будет согласна выступить на стороне Германии в походе на Советскую Украину».
Руководство Третьего рейха не планировало создания марионеточных государств на территориях Украины и Великороссии. Гитлер решил разделить территорию Украины на несколько рейхскомиссариатов. В один из таки комиссариатов, под называнием «Рейхскомиссариат Украина» и вошли Волынь, Полесье, Правобережье и часть Полтавской области. Столицей рейхскомиссариата стал город Ровно, а рейхскомиссаром Эрих Кох.
На деле система управления оккупированной Украины оказалась очень сложной. Вермахт тоже участвовал в системе управления. Очень часто действия рейхскомиссара и военного командования не совпадали. Скажем, Абвер вооружал украинские националистические образования, а оккупационная администрация разоружала их. Это дает возможность оставшимся в живых сегодня оуновцам говорить об их борьбе с Гитлером.
Никто в период войны не рассматривал западноукраинских националистов как самостоятельную политическую силу. Их желания не учитывались, а самостоятельность действий пресекалась. Примером служит известный скандальный эпизод, когда 30 июня 1941 года представители группы Степана Бандеры, ворвавшись во Львов, поспешно провозгласили «украинское государство». Премьером этого государства стал ближайший соратник Бандеры Ярослав Стецько. Немцы буквально обалдели от такой наглости своих наймитов и не одобрили этот «самостийный» шаг - бандеровец Стецько и сам Бандера были арестованы. Сегодня ОУН козыряет тем, что Стецько и Бандера находились в 1941-1944 годах в концлагере Заксхаузен. Но это заведомая ложь. Они были не в концлагере, а в «бункере Целенбау». Там же находились премьер Франции Леон Блюм, бывший канцлер Австрии Курт Шушниг и другие высокопоставленные государственные деятели. Находящиеся в этом бункере получали помощь от Красного креста, имели возможность свободно выходить за пределы бункера. Бандера, кроме того, имел возможность и руководить подготовкой оуновцев, проводимой в замке Фриденталь. Немцы называли само пребывание в бункере – почетной изоляцией. Никаких мытарств Бандера и Стецько не несли. Просто они находились во временной почетной ссылке за непослушание. Создается у населения Украины, не прикасавшегося к истории Второй мировой войны, из оуновца образ защитника родины.
Многолетний сотрудник гитлеровского Абвера Теодор Оберлендер считался прекрасным специалистом по «Востоку». Еще до начала войны (зимой 1940-1941 года) при его непосредственном участии был сформирован из украинских националистов батальон «Нахтигаль» (соловей), в котором Оберлендер в чине обер-лейтенанта играл роль «политического советника». Командиром батальона был сотник Р.Шухевич. Да-да, тот самый Шухевич, которого назвал президент В.Ющенко борцом за Украину, достойным сыном своего народа. Тогда же был сформирован еще один батальон – «Роланд», командир которого тоже был «достойным уважения»» – сотник Р.Яры. Поначалу их вооружение и униформа ничем не отличались от пехотных батальонов вермахта. Потом уже для парада в Львове им на погоны были нашиты небольшие желто-голубые полоски. Вот откуда цвет украинского флага пошел!
Против кого оуновцы воевали? Напомню тем из них, кто подзабыл, как они отрабатывали, вложенные в них Абвером рейхсмарки: 3 июля 1941 года в городе Львове специальные группы из батальона «Нахтигаль» вместе с нацистами по заранее заготовленным Абвером спискам произвели аресты многочисленной группы польской интеллигенции, среди которых были крупные ученые и известные профессора. Всех их, ни в чем неповинных, поместили в здание так называемой бурсы Абрагамовича, а затем на рассвете 4 июля расстреляли на склонах расположенной поблизости Валецкой горы. После множества кровавых расправ, совершенных на украинской земле, батальон «Нахтигаль» был расформирован.
К концу 1942 года вооруженные формирования ОУН окрепли, вожди их разделались с соперниками. И тогда ОУН приступила к этническим чисткам на Волыни и в Галиции. Русских, приехавших из СССР, было мало, их сразу перебили. Теперь настала очередь поляков и евреев. Только на Волыни было вырезано около 80 тысяч поляков.
В конце марта – начале апреля 1943 года в Дубенском, Ровненском, Луцком, Здолбуновском, Кременецком уездах было убито более двух тысяч человек.
На рассвете 11 июля 1943 года УПА при активной поддержке местного украинского населения окружили и напали на 167 населенных пунктов одновременно. Людей сжигали в домах, резали пилой, сажали на кол, заживо закапывали в землю, топили в колодцах. Вернулись времена средневековья. Таковы героические дела Украинской Повстанческой армии.
Помимо украинских националистических подразделений, украинские националисты активно вступали и в чисто германские формирования. К февралю 1942 года 14,5 тысячи западных украинцев состояли в полицейской организации «Мурава». В июне 1944 года из личного состава «Муравы» был сформирован батальон № 23 , введенный в состав 30-й пехотной дивизии СС.
28 апреля 1943 года рейхсфюрер Гиммлер подписал приказ о формировании дивизии СС «Галичина». Вступить в дивизию пожелали 82 тысячи добровольцев из западных украинцев. Из них немцы отобрали 35 тысяч. Остальные были направлены в другие формирования. В середине июня 1944 года Красная Армия под Гродами окружила восемь германских дивизий, в числе которых была и «Галичина». Из четырнадцати тысяч этой дивизии вырваться из окружения удалось лишь трем тысячам.
Из ее остатков и нового пополнения галичан была сформирована 14-я пехотная дивизия СС. Воевала она против югославских и чешских партизан. Потом в 1945 году на севере Италии она сдалась англичанам.
Есть, знать, о чем вспомнить ветеранам эсесовцам, сидящим за кружкой пива, и регалии, выходя на парад в Львове показать!
ЗАПОЗДАЛЫЕ СОВЕТЫ ПРОШЛОМУ
За рубежом, да и не только там, часто появляются «исследования прошлого», в которых ставятся упреки Гиммлеру и Гитлеру в том, что они напрасно проводили в России столь жестокую политику, что надо было больше дать свободы местному населению, санкционировать образование отдельных национальных государств – и тогда все было бы прекрасно.
Да, оккупанты сурово относились к гражданскому населению. Даже слишком сурово! А что было бы, измени они свое поведение? Удалось ли бы им победить в той войне? Ответ на этот вопрос может быть один – нет! Кто был в оккупированной немцами Керчи, знает, что в конце 1942 года и в 1943 году немцы прекратили проводить массовые репрессии. Возможно, этому способствовали их неудачи на фронтах? Появилась озабоченность при мысли о том, что за содеянное отвечать все-таки придется? Но население города, за малым исключением, продолжало люто ненавидеть врага!
Удивительно, советы ушедшему прошлому дают те, кто или плохо знают о планах, вынашиваемых главарями рейха, или, сказать проще, наводят тень на плетень.
В окончательных планах рейха не шла речь о создании каких-то государств, зависимых от Германии, речь шла о создании на захваченных землях немецких, и только немецких поселений, а также о германизации той части местного населения, которое соответствовало жестким арийским стандартам.
Рейхскомиссар рейхскомиссариата «Ostland» Генрих Лозе поспешил приступить к выполнению этого плана на территории Прибалтики. Население Эстонии считалось наиболее чистым в расовом отношении. За ними должны были идти латыши и в третью очередь литовцы. Все евреи подлежали уничтожению. Славяне – выселению на территорию Финляндии. Также выселялось туда все население Псковской, Новгородской и Ленинградской областей. Названные земли должны были образовать округ Ингерманландию, заселяемую немцами. Петербург переименовывался в «Адольфсбург».
В Белоруссии процесс германизации, проводимый Лозе, задерживался по вине массового героического сопротивления местного населения. Туда после подавления сопротивления планировалось массовое переселение поляков.
Украину ждало массовое истребление и выселение жителей. Уж больно земли были хороши. Сюда переселялись немцы из Болгарии, Румынии и Югославии в качестве военных колонистов. В живых из местного населения оставлялись украинские дети, соответствующие расовой стандартизации. Начались поиски детей с голубыми глазами.
В августе 1942 года из района Винницы было изгнано коренное украинское население. Здесь решили создать военное поселение Хегевальд. А в районе Коростеня – военное поселение Ферстенштадт.
В Крым по предложению начальника немецкого гражданского управления в Крыму Альфреда Фрауенфельда следовало переселить немцев из Южного Тироля. Гитлер санкционировал это предложение. Был план переименования городов Крыма. Симферополь должен был стать Готенбургом, а Севастополь – Теодорихсгафен. Для Керчи название было еще не придумано. Следует подумать над тем, какая судьба ждала людей, населяющих Крым вообще? Следует подумать, в частности, и крымским татарам, обязательно подумать над тем, что их ожидало, победи в той войне немцы? Ведь они на принадлежность к арийской расе никак не тянут! А немцы в Крыму других жителей, не арийского типа, поселять не планировали!
Я не стану развивать далее эту тему, она требует невероятно большого времени, хотя и подкрепляется огромным документальным материалом. Я использовал крохи истинного положения вещей, чтобы показать тем, кто еще, по тупости своей, полагает, что в случае победы Германии над Россией, его ожидали бы райские кущи. Это касается и тех, кто в период войны верой и правдой служил Гитлеру, надеясь на «самостийность».
КРЕМЛЕВСКИЕ ПОИСКИ СОЮЗНИКОВ
Очень часто мысль посещала наших людей во время войны, почему мы не сумели раньше сколотить антифашистскую коалицию? Что мешало этому?
Поиски друзей, а обстановка этого требовала, затянулись надолго. Естественно, их приходилось искать среди тех, кто пока не исповедовал тактики нападения и не входил в агрессивные союзы. Естественно, учитывались экономическая и политическая значимость государств, с которыми следовало бы вести переговоры по этому поводу. К тому же, попустительство великих держав, позволивших Гитлеру предъявлять земельные претензии к соседям, и аннексировать их, разбудили алчность многих государств. Польша предъявляла претензии к Чехословакии, Литва к Польше, Болгария к Греции – всех претензий не перечислить… Как при таком раскладе формировать союз? Мир государственного недоверия и склок.
Германия с Италией образовали ось, соединяющую их интересы. Скоро эта ось превратится в треугольник, когда к ней присоединится Страна восходящего Солнца (Япония).
Поведение всех трех было крайне агрессивным. И на этом фоне поражала инертность всех остальных. Особенно инертными из крупных, экономически развитых стран Европы были Франция и Великобритания. Ведут игру Берлин и Лондон, Париж, Москва и Вашингтон. Но проиграть ведь кто-то должен, коль карты нет, и серый фон!»
Задача представителей первого в мире социалистического государства была сложной, сложнее быть не может. Оно устройством своим несло разорение богатым, а в руководство любой страны никто не додумался в то время допускать бедняка.
Если говорилось о том, что во власти на Западе находится «выходец из народа», можно было не сомневаться, что в очередной раз придется иметь дело с мифом.
Такое говорили повсюду о Гитлере. Что он и по венским ночлежкам скитался. И что у бедняги порой и на кусок хлеба денег не было. И что перебивался он с хлеба на воду, покупая краски для своих творений.
Правда, когда решили проверить мифы эти, сплошной конфуз вышел. Одна из венских ночлежек, в которой ютился молодой венский художник Адольф Шиккельгрубер, на Мельдеманштрассе, 27, оказалась на поверку дорогим пансионом. Другая ночлежка в Мейдлинге оказалась респектабельной меблированной комнатой, куда устроился будущий фюрер совсем не по недостатку средств, а только потому, что скрывался от воинской повинности. Он обладал немалыми денежными средствами. Без денег в политику лезть – смысла нет.
Игра в Европе шла крупная. Мюнхенские переговоры, в которых участвовали представители самых богатых и ведущих стран Европы (Англия, Франция, Германия и Италия) закончились тем, что развязали Гитлеру руки для предстоящих захватов. И поставить ему заслон было некому.
Попытки России договориться о совместных действиях с Варшавой и Прагой натыкались на прямое противодействие. Прага боялась раздражать Германию, не надеясь на силу Москвы. США гарантировали Чехословакии неприкосновенность. Декларировать – не значит сделать. Но на что могла рассчитывать Чехословакия, если посол Соединенных Штатов в Берлине Хьюго Вильсон разъяснил чехословацким друзьям, что США не будут противодействовать экспансии Германии в Европе. Одно дело демонстрировать симпатии к Чехословакии, другое – воевать. Что касается Варшавы, то она готова была к походу на Москву и только ждала приглашения. Скорее всего, она рассчитывала это сделать вместе с Германией. Но, что значит рассчитывать на немцев? Польша стала одной из первых жертв гитлеровской экспансии.
Пришлось и Москве сесть за стол переговоров с представителями Парижа и Лондона в августе 1939 года. Сам состав присланных в Москву делегаций наводил на мысль, что ничего серьезного из этих переговоров не выйдет. Английскую делегацию возглавлял адмирал в отставке Дракс, о котором даже в английском адмиралтействе ничего путного сказать не могли, французскую – генерал Думенек. С ними за стол переговоров сели нарком обороны СССР маршал К.Е.Ворошилов и нарком военно-морского флота СССР Н.Г. Кузнецов.
Переговоры со стороны СССР вели действительно выходцы из народа, облеченные правами своего правительства. Со стороны других государств это были прекрасно обеспеченные люди, но не имеющие достаточного веса в своих странах. Трудно было изначально надеяться на успех. В объятия друг другу их могли бросить только неординарные события, угрожающие и тем и другим. Идут пустые разговоры -прощупать мысли дан наказ. Какие там переговоры, коль дипломатов нет у нас? С той адмирал уже в отставке, с той – малограмотный нарком… Идет игра по мелким ставкам, чтоб не казаться дураком!
Поэтому не от радости великой заключал Советский Союз пакт о ненападении с Германией.
Все, о чем я написал выше – вершина айсберга внешней политики. А как до глубин ее добраться. Кого назвать жертвой, а кого агрессором. Судить ли по отношению Лиги Наций к воюющим странам? Сопоставлять размеры конфликтующих сторон?
МИФ О КОЛОССЕ С ГЛИНЯНЫМИ НОГАМИ?
Приходится часто слышать о том, что нападение на Советский Союз фашистской Германии спровоцировали два момента, показавшие слабость Красной Армии: Война с финнами и война с Польшей. Но так ли обстояло дело? Кому-то неймется представить войны, проводимые Сталиным, как ошибочные и проигрышные, если не по целям их, так по масштабам потерь. Как бы приятно было нарисовать картину поражения СССР нынешним «демократам», и захлебываться от умиления и мелкого злобного злорадства: «Вот, видите, маленькая Финляндия победила огромную Советскую Россию?
Я знаком с аналитическим разбором советско-финской войны сразу же после окончания военных действий. Я, будучи мальчишкой,- добавляю, не безмозглым мальчишкой, смотрел документальный фильм о преодолении линии Маннергейма, с показом оборонительных сооружений, которые подготовила финская сторона против своего соседа. Показ сопровождался объяснениями диктора. Возможно, это проводилось для того, чтобы объяснить своему народу, почему затянулись военные действия? Ведь сражалась наша непобедимая армия с маленькой страной, входившей прежде в Российскую империю? Меня тогда объяснения эти убедили. Такой ширины оборонительной полосы, одетой в бетон, с огромным количеством дотов только представить нужно. Будь у нас такие по всей границе, немцам не удалось бы так просто нарушить нашу границу! Теперь я часто слышу разговоры о том, что не Советский Союз тогда победил, а Финляндия? Кто же эти сведения подает? Тот, кто рассматривает события того времени, накладывая их на современные условия? А, спрашивается, зачем это делать? Может проще, подойти к вопросу поиска самой причины, повлекшей ту войну? Поставить, при этом, прежде такой вопрос: если Советский Союз был агрессором в той войне, то почему не было всеобщей реакции осуждения со стороны Лиги Наций, действовавшей тогда вместо современной ООН?
Попробую осветить коротко те события. Поставим вопрос так: была ли вообще спокойной граница с финнами до 1939 года? Нарушалась она или не нарушалась? Постановка такого вопроса объясняет проще всего возникновение боевых действий.
Так вот, мирного времени никогда не было. С февраля 1921 года по февраль 1941 года пограничники СССР потеряли в боевых столкновениях на финской границе 2443 человека. Неужели советские пограничники погибли, пытаясь пересечь финскую границу? Такого быть не могло, пограничник совершивший это, подлежал судебному преследованию в своей стране, с вынесением ему сурового приговора! А если не были виновны советские пограничники, то чем можно объяснить их гибель? Провокацией со стороны финских властей? Но, провокации со стороны маленькой страны против большого соседа объяснимы могут быть только уверенностью в безнаказанности. А такая безнаказанность может быть объяснена либо внутренней слабостью «гиганта», о которой знает «маленькая», либо тем, что за спиной «маленькой» стоят крупные силы, провоцирующие ее на такие действия. Рассмотрим кратко оба положения.
О слабости Советской России часто говорили за рубежом. Вспоминали о том, что за 100 последних лет России не удалось провести ни одной победоносной войны. Крымская война была проиграна. Балканская война, хоть и формально выигранная, была настолько проведена бездарно, что на учебных занятиях офицеров не рассматривалась. Проиграна Русско-Японская война, проиграна Первая мировая, Проиграна в 1920 году война с Польшей. И сражение у озера Хасан с японцами, проводимое маршалом Блюхером, было осуществлено настолько бездарно, что дало Сталину повод обвинить командующего в измене. Знало ли об этом финское руководство? Не могло не знать, во главе его стоял барон Карл Маннергейм, прекрасный царский генерал, не раз награждаемый Государем императором.
За спиной Финляндии стояли ее покровители Англия и Франция, готовые прийти, в случае надобности, ей на выручку. Вот почему не здорово церемонилась Финляндия с СССР.
Пограничные инциденты, есть пограничные, но для войны нужны серьезные причины
Положение Ленинграда всегда тревожило Сталина. Граница чуть ли не у стен города проходит. Можно из полевых орудий обстреливать улицы его. Настолько важной считали проблему защиты города, что переговоры с финнами взял на себя лично Сталин. Чего только не предлагалось финнам за проклятый мыс Ханко, где можно было бы построить военную базу?
В октябре 1938 года было предложено строительство военной базы на острове Готланд, чтобы использовать ее совместно. Большие деньги в придачу предлагались. Последовал отказ со стороны финнов
Предложено взять в аренду на 30 лет четыре маленьких острова в Финском заливе. Отказ.
Просьба обменять их на свою территорию, значительно большую по размерам, чем мыс Ханко. Финны отказали.
Просьба подвинуть границу на 10 км. с компенсацией советской территорией, соответственно. Опять отказ. А ведь за малый клочок мыса Ханко предлагалась большая территория Карелии. Нет – звучал ответ финской стороны.
Ни деньги, ни экономические выгодные условия – ничто не могло поколебать финнов.
Финны просто не боялись русских. Вспоминали, как в 1918 году они расстреляли всех русских большевиков на своей территории. Вспоминали свои действия в 1921 году, когда ими было. расстреляно 8000 русских, взятых в плен, а 12 тысяч умерили с голоду в их концлагерях. И советская Россия пальцем не в состоянии была пошевелить для их спасения. Не из воздуха, оказывается, появилось определение Советского Союза как колосса на глиняных ногах?
Война назревала, как нарыв, и она началась. Ей предшествовал «пустяковый эпизод» на финской границе. 26 ноября 1939 года за четыре дня до начала войны финны обстреляли территорию СССР из артиллерийских орудий. Было убито три и ранено 6 красноармейцев в гарнизоне поселка Майнила.
27 ноября советское правительство в своей ноте заявило: «Советское правительство не намерено раздувать этот возмутительный акт нападения со стороны частей финской армии, может быть плохо управляемой финским командованием. Но оно хотело бы, чтобы такие возмутительные факты не повторялись».
Финны на эту ноту не прореагировали, Началась война 30 ноября. Началась она не без трудностей для Красной Армии. Время зимнее, финны отличные лыжники и ножи у них острые, не даром «финками» зовут. Прекрасно ориентируются на местности. Сражаются жестоко и упорно. Одним словом – прекрасные солдаты! Красная Армия, мало обученная, в незнакомой, непривычной обстановке, несла большие потери, штурмуя великолепно оборудованную линию финской обороны, названную линией «Маннергейма» Потом приноровились, понабравшись опыта, и русские. Стали финны нести крупные потери. А людские резервы не велики. После того, как финская пехота потеряла 3/4 своего состава, финны запросили мира. Не успели вмешаться англо-французские союзники финнов, собравшие экспедиционный корпус в 57500 человек, прекрасно вооруженных. А может, и не спешили из чувства опасения своего поражения? Впрочем, они никогда не спешили!..
Финский историк И Хакала пишет о том, что у барона Маннергейма в 1940 году просто войск не осталось. Истинные потери обеих сторон выглядели так: Советский Союз потерял 285 тыс. человек, из них 90 тысяч убитых и пропавших без вести, финская сторона – 250 тысяч, из них 95 тысяч убитых и пропавших без вести
Кроме того, Финляндия потеряла мыс Ханко и весь Карельский перешеек с городом Випури, ныне Выборгом.
Вот один пример мирного жития с соседом, малым, но решительным! Можно ли было надеяться на нейтралитет Финляндии в предстоящей войне с Германией? Едва ли?
Вторым соседом была Польша, к тому времени еще не покоренная Гитлером.
О ней следует сказать особо. С этим государством отношения Руси, а потом России были всегда сложными. Накануне Второй мировой войны протяженность границы между СССР и Польшей составляла почти 1000 километров. В 1920 году, Польша, только выделившись из состава России и Германии, нанесла решительное поражение Советской России. Войну Польши с Советской Россией командующий польскими войсками Ю.Пилсудский назвал «комедией ошибок». Комедию эту заварил командующий Западным фронтом Тухачевский. Подходя к Варшаве, куда стягивались отступающие польские войска, Тухачевский вместо того, чтобы ударить всеми силами по городу, распылил армии, направив их в расходящиеся направления. Это позволило Пилсудскому, нанеся удар с фланга, зайти в тыл красным и в несколько дней разгромить их. Поражение было настолько огромным, что потери компенсировать было нечем, и Советская Россия, заключив с Польшей Рижский мир, отдала огромные территории, заселенные украинцами и белорусами. Я не стану говорить о жизни тех людей, попавших в польское ярмо. Я только скажу несколько слов о польской элите. Похоже, ее ни раздел Польши, ни последующие события ничему хорошему шляхтичей не научили? Характеристику польской шляхте я предлагаю получить вам из уст самого Пилсудского: «Нужно считать тайной и трагедией европейской истории тот факт, что народ, способный на любой героизм, отдельные представители которого талантливы, добродетельны и обязательны, постоянно проявляет такие огромные недостатки почти во всех аспектах своей государственной жизни. Слава в периоды мятежей и горя; гнусность и позор в периоды триумфа. Храбрейшими из храбрых, слишком часто, руководили гнуснейшие из гнусных; одни из них боролись за правду, другие пресмыкались в подлости». И еще, он же, сказал в Калише в 1927 году на съезде легионеров: «Я выдумал множество красивых слов и определений, которые будут жить и после моей смерти и которые заносят польский народ в разряд идиотов».
Уинстон Черчилль вторил Пилсудскому: «Сажать себе на шею идиотов – это польский национальный вид спорта».
Сколько раз Франция, покровительствуя Польше, имея с ней военный союз, попадала в сквернейшие положения. В последний раз это произошло, когда Германия вошла в Польшу. Дело в том, что согласно договору. Франция должна была объявить войну Германии, в случае нападения ее на Польшу. Так она и поступила, выступив против Германии и продвинувшись 9-12 сентября га участке Шпихерн, Хорнбах, шириной в 25 километров и на глубину 7-8 км. немецкой территории. Немцы отошли, уклоняясь от боя. Откуда французам было знать, что польская армия уже разбежалась по домам, а частью ушла а Румынию, где и была интернирована. Все виды связи Польши, как внешние, так и внутренние не действовали.
Германия требовала возвращения вольного города Данцига (Гданьска), захваченного поляками еще в 1920 году. Польша отказалась и стала готовиться к войне. Начальник генштаба немецкой армии Гальдер записал в своем дневнике: «Мы отстаем от поляков с окончанием мобилизации, мы должны начать ее 21. 08. Тогда 27. 08. наши дивизии 3-й и 4-й линий тоже будут готовы». Гитлер и его окружение сумасшедшими не были и войны боялись. Оптимизма Германии не прибавлял тот факт, что в 1020 году Польша победила РСФСР.
Они не предполагали ликвидации Польши как государства
Численность польской армии к началу войны составляла 3,5 млн. человек. Сила немалая, но… Немцы полагали, что военная операция против Польши продлится не менее 8-10 недель.
Того, что произошло, никто и предполагать не мог. Гальдер оставил об этом запись в своем дневнике такую, она кратка, но показательна: «Успех наших войск баснословный!»
1-го сентября 1939 года, в первый же день войны из Варшавы скрылся президент Польши Мосницкий. 4 сентября паковать чемоданы стало правительство, а 5-го оно уже удрало. Командующий польскими войсками Рыдз-Смиглы уже 3-го сентября издал изумительный приказ по своему содержанию: «В связи со сложившейся обстановкой и комплексом проблем, которые поставил ход событий в порядок дня, следует ориентировать ось отхода наших сил не просто на восток, в сторону России, связанной пактом с немцами, а на юго-восток, в сторону союзной Румынии и благоприятно относящейся к Польше Венгрии…» Война для Польши кончилась спустя всего за 10 дней.
Немцы просто растерялись, не знали, что и думать. В практике войн такого еще не бывало: еще никто не додумался, чтобы отступать поперек фронта противника, подставляя свой правый фланг открытым. Польская армия разбежалась.
7 сентября поляки предложили немцам переговоры. Гальдер записал в дневнике: «Мы к переговорам готовы. Условия - разрыв Польши с Англией, Францией. Остаток Польши будет сохранен Районы от Нарева с Варшавой – Польше, промышленный район – нам Краков – Польше, северная окраина Бескидов – нам. Области Западной Украины – самостоятельные».
Возможно, поляки лучше сражались, в составе гитлеровских войск, против Красной Армии? Сколько их воевало тогда на стороне немцев против Советского Союза я не знаю?. Но, знаю, что в плен к нам их попало 60280 человек. Немного, но и немало!
В круг интересов Советского Союза входила Чехословакия. Она была мала по площади, но относилась к странам, производящих отличное вооружение и в большом количестве. Чехословакия боялась немцев. Но она боялась и Советского Союза. Поэтому не проявила желания вступить в союз с СССР, когда он ей это предложил. Стало ли это трагедией малой страны? Смог бы защитить тогда СССР страну, населенную славянами?
Не стоит забывать, что есть еще прибалтийские страны. Вырвались на свободу при развале Российской империи, и долгое время не знали, что им, с этой свободой делать? Предлагают: « Кто купит?» Эстония и Латвия были сельскохозяйственными государствами. А что еще придумаешь, если Бога полезными ископаемыми обидел? Были горючие сланцы, но что с ними делать, эстонцы не знали? Мягкий климат позволял производить дешевую мясо-молочную продукцию Рынком сбыта прежде был промышленный Петербургский район. Но, вот республики стали свободными. И тут же, немедленно стали враждебными по отношению к России, предоставляя территорию свою для враждебной интервенции. Подумав немного, пришлось РСФСР самой восполнить потерянные производства сельских продуктов. Стал поставлять сюда сельскохозяйственное сырье и стал его перерабатывать. Промышленность Эстонии и Латвии пришли в упадок Продукцию свою пришлось сбывать в Европу. Но могла ли она конкурировать с датской, имеющей наработанные рынки сбыта, например?. Чтобы избежать конкуренции, нужно находиться на последнем месте. Так и сделали! И оказалась Эстония на последнем месте в Европе по уровню жизни. И стали, задумываться, стали перебегать эстонцы в Советский Союз. В 1938-40 гг.. перебежало через границу около 1000 человек. Эстонское правительство задумалось, так дела пойдут, республика без людей может оказаться? Департамент погранохраны Эстонии получил приказ стрелять в нарушителей на поражение. Куда девать рабочие руки? За великое счастье стали считать эстонцы возможность устроиться матросом на иностранное судно в надежде, что лет через пять оно вновь войдет в Ревель, как назывался когда-то Таллинн. В Латвии положение дел было не лучшим.
Суверенная Литва была нищей и аграрной. Население 2,5 млн. человек, армия насчитывала 17, 9 тыс человек, Литва ненавидела Польшу, отнявшую у нее столицу Вильно. Каунас стал столицей. Ненавидела Литва и немцев, приказавшим ей убраться из Клайпеды, бывшего Мемеля, где было сосредоточено около 30% литовской небогатой промышленности.
Неудивительно их добровольное вхождение в состав СССР. Бразаускас – президент Литвы рассказывал о том, что в 1940 году в его районе крестьяне всех хуторов проголосовали за советскую власть и за присоединение к ССС Р. И в то время, когда еще ни одного советского солдата никто в глаза не видел.
То, что было построено в этих республиках за годы пребывания в Союзе не под силу маленьким республикам. И ссылаться сегодня на пресловутый пакт Молотова-Риббентропа им не стоит. Если их вернуть в предвоенное состояние, вся Европа увидит, что они бедней церковной крысы.
Сегодня политики, возглавившие осколки прежнего Союза пришли к власти на популистских лозунгах, ничего общего с серьезным разумом не имеющих. Складывается впечатление, что так легко разучиться думать, когда разрешают говорить обо всем.
ТРАГЕДИЯ ЧЕХОСЛОВАКИИ
На Нюрнбергском процессе обвинитель задал вопрос начальнику генерального штаба вооруженных сил Германии В. Кейтелю прямой вопрос: «Напала бы Германия на Чехословакию в 1938 году, если бы западные державы поддержали Прагу?»
Фельдмаршал Кейтель ответил: «Конечно, нет…»
…30 сентября 1938 года около 8 часов утра в Праге приземлился самолет чешского посла в Берлине Войтеха Мастны. Он был единственным чехом, допущенным на закрытое совещание в Мюнхене, на котором великие державы решали судьбы маленькой Чехословакии. Через час посла принял президент страны Эдуард Бенеш. То, что он услышал от посла, заставило пригласить всех членов правительства, военных, лидеров партий. «Я вынужден произнести самые страшные слова в своей жизни,- сказал президент,- Германия ультимативно требует, чтобы в течение десяти дней ей была передана вся Судетская область, а также районы, граничащие с Австрией. Италия, Англия и Франция поддерживают эти требования.
Собственные территориальные притязания к Чехословакии выдвигают Польша и Венгрия. Теоретически ультиматум можно отвергнуть. За этим последуют германское вторжение, польская агрессия и война, в которой нас никто не спасет».
Начальники штабов доложили, что сопротивление вермахту невозможно. В 11. 30 собрание решило принять ультиматум.
Еще через час министр иностранных дел Чехословакии Крофта принял послов Англии, Франции и Италии. Он был краток: «От имени президента республики и правительства я заявляю, что мы подчиняемся решению, принятому в Мюнхене без нас и против нас. Мне нечего добавить». Когда ему пытался кто-то выразить соболезнование, Крофта раздраженно оборвал: «Все кончено. Сегодня наша очередь – завтра настанет очередь других!»
Слова Крофта оказались пророческими.
А поражение Чехословакии для СССР добавит в будущем немало головной боли. Еще один производитель оружия станет работать на гитлеровскую Германию.
Подытожим: немецкие возможности накануне войны с СССР: французы, после своего поражения, не только передали немцам свое оружие, но и производили огромное количество военной техники, чехи создали весь парк немецких бронетранспортеров, большое количество танков, самолетов, артиллерии и стрелкового оружия. Поляки строили самолеты. Польские евреи производили синтетический бензин и каучук… Швеция снабжала железной рудой. Норвегия морепродуктами и дешевой электроэнергией. Вся Европа, как могла, вооружала Германию, готовящуюся напасть на Советский Союз. Сюда следует добавить еще 1 млн. 800 тысяч солдат, влившихся в ряды гитлеровцев для похода на Москву. Все теперь хорошо усвоили немецкое слово: «Drang nach Osten»
Мы же вступали в войну с Германией без друзей. Мало того, и в глубине нашей страны было немало таких, которые готовы были встречать немцев хлебом солью.
Будь у нас друзья крепче и надежнее, да приди они к нам на помощь раньше, не погибла бы Керчь, не пришлось бы ее после освобождения реанимировать. Смерть города наступила не сразу, а растянулась надолго. Город один из немногих, через которые линия фронта дважды за войну проходила. Жителям его дважды пришлось пережить оккупацию и страх физической расправы. Недаром Иосиф Виссарионович назвал Керчь «многострадальной»!
Когда фронт находился еще за многие сотни километров от Крыма, город уже погружался в темноту, ни одной полоски света из окон квартир, все затемнено, окна занавешены одеялами. Дежурные ходят, проверяют… Лишь огни доменных печей госметзавода свидетельствовали, что город живет, но живет, уже болея, хотя болезнь пока не соответствовала тяжести вокруг происходящего.
С какой надеждой мы вслушивались в голос Москвы, ожидая сообщений о контрударе советских войск, но слышать приходилось о тяжелых боях и вынужденных отступлениях наших войск. «После упорных боев наши войска оставили…»
Тяжело была ранена Керчь в средине мая 1942 года. 14 мая мы возвращались домой из деревни Катерлез, куда ушли, спасаясь от непрекращающихся бомбежек. Хотя, признаться по совести, и там уйти от них не удалось. Мы отсутствовали дома неделю. Тогда город оставался относительно целым, разрушения касались только центральной части города и прибрежной части Кировского района, особенно района порта. В районе нефункционирующей мечети стояли разбитые грузовики. У «орлов», то есть у перекрестка улиц Пирогова и Шлагбаумской стояли три санитарных автобуса, созданных на базе ЗИС-110. Я впервые видел автобусы с таким количеством никелированных стоек, перекладин. Еще оставались носилки со следами крови. Казалось, стоит сесть за руль автомобиля, завести мотор и он двинется с места. Трупов немецких солдат не было видно, а вот трупов наших бойцов было немало. На улице Госпитальной, метрах в 25 от ул. Пирогова, стояла акация, перед ней была воронка от авиабомбы. С ветки акации свисал труп повешенного за ноги молодого красноармейца. Почему немцы казнили его таким образом, для меня так и осталось загадкой? На улице Пирогова, там, где позднее находился вход в ворота хлопкопрядильной фабрики, на боку у стены, словно улегшись спать, лежал еще один труп нашего бойца. Чем ближе к центру, тем больше встречалось трупов. Убитые были, но город, хоть и раненый жил, в нем проживали люди
Он обезлюдел, а значит и погиб в конце 1943 – начале 1944 года. Часть жителей покинула город еще в 1941 году, не дожидаясь прихода немцев. Часть погибла от многочисленных интенсивных обстрелов и бомбежек. Остальных немцы изгнали из города в начале осени 1943 года. Изгоняемых можно поделить на две группы. Одна, многочисленная, покидала город самостоятельно, без видимых следов физического принуждения. Вторая группа, состоящая из тех, кто верил в быстрое освобождение города нашими войсками и прятался в надежде переждать лихое время и дождаться своих, была извлечена немцами из укромных местечек. Одни из них погибли сразу, получивши пулю, другие прошли через систему немецких концлагерей. Пребывание в лагерях было непродолжительным, но жизнь в них не становилась от этого лучше. Автор этих строк относится ко второй группе жителей города. Мне, в составе группы близких, удалось целым и невредимым вернуться в город к концу второго дня его освобождения. И я свидетельствую, как возрождался этот умерший, а скорее, на этот раз расстрелянный и сожженный город. Живым его сделали вновь вернувшиеся в него люди. Возрождали его те, кто по каким-то причинам не подлежал призыву в армию. То ли это был возраст, то ли пол, то ли физические изъяны. Не следует забывать о том, что шла война, и действовал лозунг: «Все для фронта! Все для победы!»
С ЧЕГО НАЧАТЬ?
О самой страшной войне, которую перенесло человечество, написано много. До сих пор демонстрируются фильмы, показывающие героику тех времен. И это – правильно, спору нет. Потомки должны знать о том времени, когда на кон было поставлено существование не только национальностей, но и рас. Кто-то сегодня гипертрофирует свои заслуги перед человечеством, кто-то их умаляет. Кто-то местный, незначительный эпизод военных действий возводит в ранг судьбоносных. И сидят люди перед экраном, слюни пуская на подбородок, умиляясь действиям героя, одного справляющегося с сотнями врагов. Верят несусветной лжи, в благородство убийцы и ставят под сомнение саму возможность зверств, которые совершались на оккупированных немцами территориях. Естественно, мертвые не встанут из могил, чтобы поведать о перенесенных ими страданиях. Но следует знать, что даже малые войны не бывают без невинных жертв и страданий. Ведь война – это не только столкновение вооруженных сил воющих сторон, кульминационными моментами которых были известные всему миру сражения, но и страдания гражданского населения, заплатившего за эту войну миллионами жизней. Иногда потери мирного населения на ограниченном пространстве были так велики, что потрясают здравый ум своей масштабностью. Скажем, только за один день – 23 августа 1942 года в Сталинграде от бомбардировок погибло 60 тысяч мирных граждан. А гибель более 600 тысяч мирных жителей в блокадном Ленинграде! В чем была их вина? Они желали войны, бредили ею? Они мирно трудились, растили детей, и война им была ни к чему. А за тысячу с лишним километров от них сидело руководство фашистской Германии и разрабатывало план захвата огромных территорий, поголовного уничтожения многих народов, в том числе и русского. И называлось все это необходимостью жизненного пространства для немецкой нации. И придут к нам исполнители этого чудовищного плана, чтобы пытать и убивать. И тех, кто ни разу в руки не брал оружие, будут сгонять на Сенную площадь города Керчи. Тысячи обреченных, с котомками и жалким скарбом, придут туда. Они еще будут на что-то надеяться? Может быть, за ними пришлют машины, чтобы начать отправку в Палестину, о чем будет распускаться усиленно слух по городу? Надежда начнет исчезать, когда их погонят в керченскую тюрьму, из которой короткий путь приведет к противотанковому рву. Поставят людей на край Багеровского рва, и они, обнаженные, с детьми, отцами и матерями своими, будут ожидать, на резком, пронизывающим ветру, с мокрым снегом и дождем, когда раздастся залп, который отправит их всех в небытие. Убийцы подойдут ближе и станут добивать тех, кто еще показывал признаки жизни, в конвульсиях борясь за свою жизнь. Придет время, и палачи станут оправдываться тем, что действовали по приказу свыше. Шевелилась ли совесть в душах их? Дрожали ли руки, нажимая курок? Нет, они стреляли спокойно, покуривая сигареты, так, словно выполнялась обыденная работа. А ведь они были прежде обычными бюргерами, в свободное время посещавшими кабачки, где пили пиво и ели колбаски, похлопывали по ляжкам официанток, шутили, пели, болтали. Они могли оплакивать жизнь погибшего животного, певчей птицы, умершей в клетке. Что же произошло с ними? Какому Богу они молились? Тому ли, имя которого сияло надписью на пряжке солдатского ремня: «Gott mit uns»? На словах они верили в Иисуса Христа, а на деле?.. Не могли они не знать всепрощенчества Сына Божья! А как можно воспринимать тех, кто позировал фотографу, поставив ногу на тело расстрелянного им; или позировали, набрасывая петлю на шею женщине… Разве это тоже совершалось по приказу свыше? Нет, это, к сожалению, было результатом культивируемого пропагандой образа сверхлюдей и недочеловеков, которым можно позволить жить, а можно и убить! Я опасаюсь того, что такой подход к людям не умер и совершается в наши дни подобное, возможно, в более скромных масштабах. Ведь и сегодня по вине отдельных государственных лиц, почему-то решающих, что мир развивается не по их сценарию, ведется война, пусть и в значительно меньших размерах. Это они грубо вмешиваются в дела многих «независимых» государств, прямо или косвенно подготавливая гибель мирных жителей разных наций и вероисповедования. Современные небольшие «официальные» войны часто носят затяжной характер, поскольку пытаются на обычных убийц надеть камуфляж защитника гражданских прав и свобод, на деле наделяя их полицейскими функциями. Я не считаю настоящей войной краткое по времени «победоносное» завершение битвы за Фолклендские острова британцами, за что Маргарет Тэтчер была названа «железной леди» и получила титул баронессы.
Я возвращаюсь к той, самой разрушительной войне, театр военных действий которой, находился тогда не только в Европе, но и в Северной Африке и в Юго-Восточной Азии. Главные события, самые разрушительные и грандиозные по размаху, происходили на территории моей страны, называвшейся тогда СССР. Это мы выдержали то, что не выдержать ни одному европейцу! Это мы оплатили нашу победу неслыханной дотоле ценой! Я не стану спорить о сравнительной величине потерь воюющих сторон, наши потери потрясают воображение, так как исчисляются десятками миллионов жизней, сотнями разрушенных городов и тысячами сожженных, стертых с лица земли сел и деревень. Когда читают мемуарную литературу о войне или читают роман, посвященный военной жизни, то представляют себе визг немецкой авиабомбы, лязг гусениц танка, свист пуль и осколков снаряда, видят поле битвы, затянутое пылью и дымом. Видят поднимающихся и бегущих солдат, с криками «Ура!», падающих, ползущих и остающихся лежать в обнимку с землей навечно, отдавая ей самое дорогое, что имел солдат – кровь свою. Видят, как закрывает наш боец грудью амбразуру дота или бросается, обвязанный гранатами, под танк. Но никто не описывал, как многими сутками солдат сидит в окопе, по щиколотку в воде и грязи, поливаемый сверху дождем и посыпаемый снегом, отчего потом, уже в мирное время, годами страдает от «окопного нефрита», являясь постоянным пациентом госпиталей инвалидов отечественной войны. Ведь солдату в окопе нужно и пить, и есть, и отправлять физиологические потребности. Да и вообще солдат – это обычный человек, обжигаемый палящим солнцем, нагруженный военной амуницией, тянущий за колеса утонувшее в грязи орудие, мокнущий, мерзнущий, от намокшей шинели которого парок идет, голодный, мечтающий о горячем борще и горячей каше и находящийся на грани истощения физических сил. И мирные жители осажденных городов или городов, находящихся в прифронтовой зоне, по своим возможностям покинуть мир этот, почти были равны солдатам. Жаль, в описаниях военных действий на первый план выходят батальные сцены, оттесняя на второй план тех, благодаря кому и сами батальные сцены приобретают описываемый характер. Без тыла фронта не бывает. Люди во время войны не только стреляют и убивают друг друга, но они еще и едят, и пьют, и моются, и работают, когда рядом постоянно гуляет смерть. И длится этот кошмар не день, не два, а месяцы и годы. Я хочу, чтобы живущие сегодня хотя бы в малой степени представили те условия, в которых все это происходило тогда, в Отечественную войну. Естественно, я описываю все, используя свои личные наблюдения и переживания, поскольку являлся их участником, проживая в то время в городе Керчи. Напомню, что с 27 октября 1941 года, когда первый бомбовый удар обрушился на беззащитный город и до дня своего освобождения 11 апреля 1944 года он был либо прифронтовым, либо в нем самом проходила линия фронта. Обстрелы и бомбардировки длились месяцами, с перерывами в десятки минут. Легче становилось ночами, но не всегда. Немцы зажигали в небе над городом ракеты, долго горевшие в воздухе и освещавшие ярким слепящим светом большие площади на земле. И при свете таких «фонарей» продолжались методические бомбежки. Город всегда испытывал недостаток в питьевой воде, хотя вдоль берега его плескались воды Керченского пролива. Но в годы войны недостаток в воде испытывался наиболее остро. Буквально считанными были источники водозабора. Магазинов, в которых по карточкам выдавался хлеб, было мало. Это вызывало скопление людей в определенных точках. Немцы буквально охотились за отдельными людьми. Почему же им было не воспользоваться целыми группами их? Правда, люди научились мгновенно разгруппировываться. Но все же... Каждая бомбежка сопровождалась гибелью многих людей и разрушениями зданий. Страх, длящийся не мгновения, а годами. Я не согласен с теми, кто говорит, что страшный конец лучше, чем бесконечный страх. Тот, кто говорит подобное, скорее всего, испытывал страх, смотря фильмы ужасов. Страх тоже имеет свои оттенки, и свою градацию. Но, трудно описать состояние души, когда страх исчезает, и ты знаешь, что он уже никогда не повторится. Следует понять то состояние умиротворения души, которое испытывает человек, пусть и в материально тяжелых условиях, но когда он не слышит визга летящей на него бомбы и последующего взрыва, раскалывающего воздух и тяжко бьющего по барабанным перепонкам, даже при открытом рте. Понять и то, какие чувства возникают у человека, раздевшегося донага, намылившегося, и торопящегося закончить с этим несложным, по существу, занятием, но не успевающего. Взрывы потрясают здание, в котором находится моющийся, стены раскачиваются, потолок трещит, желая отделиться от стен, а в обнаженное тело летят куски фанеры и осколки стекла из оконной рамы. Современный человек скажет, что проживание на площади 10 квадратных метров 11-ти человек невозможно, но он ошибется. Проживали мы еще и не в таком! На площади в 10 квадратных метров земляного погреба, не землянки, в течение недели ютились эти же одиннадцать человек. Они готовы были находиться там и долее и находились бы, если бы не облава, извлекшая их из этого убежища. Последующее пребывание под открытым небом на огороженном колючей проволокой участке земли, именуемом концлагерем, в условиях конца осени 1943 года, снабжало нас в избытке свежим, чересчур влажным воздухом, но не теплом. После погреба и условий концлагеря, проживание в крохотной комнатушке татарского села, куда занесла нас потом судьба, казалось уже комфортным Тем более, что мы имели возможность отапливать его кореньями и стеблями полыни, подрубленными цапкой и извлеченными из-под снега и земли в заснеженной и обледеневшей степи. Я описываю все это для того, чтобы показать ту радость, которую испытывал, возвращаясь в Керчь. Не боюсь повториться, считая, что в этом случае рассказ о расстрелянном городе соответствует той истине, которую нелишне еще раз напомнить, чем забыть!
В город мы не входили, а въезжали. Нам повезло: как я уже сказал выше, нас подвозил советский военный шофер на впервые виденном нами «Студебеккере». Натруженные длительной ходьбой ноги приятно ныли. Если бы мы возвращались пешком, то попали бы в город со стороны ул. Чкалова, ведущей к Шлагбаумской, внешней границе дореволюционной Керчи. Но мы ехали на машине, поэтому подъезжали к городу со стороны «Соляной», так прежде назывался район города, начинающийся с ул. Свердлова. Первое, что я увидел издали, это часовня Стемпковского, стоящая на самой высокой точке горы Митридат. Это строение, созданное в дореволюционное время, было просто великолепно. Ничего лишнего, материал самый простой, в избытке добываемый в Керчи – известняк. Небольшое и белоснежное, оно казалось легким, почти воздушным. Подстать ему здание археологического музея, стоявшего на склоне горы, построенное в древнегреческой манере и представляющее собой копию храма Тезея в Афинах. Ни у керчан советского времени, ни у гостей города, посещавших его в предвоенное время, не возникало сомнений в том, что перед ними – творение зодчих древности. Сейчас, приближаясь к городу, я ощущал прилив восторга, точно такой, какой охватывает душу при встрече с дорогими и близкими людьми, которых давно не видел. Скорее всего, символы города имели серьезные повреждения, но издали этого заметно не было. Только помню, как еще радостнее забилось сердце, когда глаза увидели быстро приближающуюся окраину города. Казалось, что город уцелел. Но по мере приближения я понимал, что ошибался. Оказалось на деле, что относительно хорошо сохранились только стены зданий. Все они, до одного, зияли провалами окон. У подножия каждого виднелись груды битой черепицы, на многих еще сохранились стропила. И в довершение всего они были иссечены великим множеством осколков. Более тесное знакомство еще предстояло, а сейчас мы вытягивали шеи, чтобы убедиться, что Керчь – не мираж в пустыне! Вот и контрольно-пропускной пункт. Машину останавливают двое молодых красноармейцев в погонах. Мы уже убедились, что немцы не лгали, говоря о том, что большевики вернулись к золотым погонам, за которые прежде, в гражданскую войну, расстреливали. Мы слазили с грузовика, подготавливая те документы, которые у нас сохранились. На многих из них красовался немецкий орел, держащий в когтях свастику. Шла поверхностная проверка документов и регистрация прибывших.
Наступило время проститься с теми, кто с нами делил невзгоды в Багеровском концлагере и татарской деревне. Иван Супрунов и Константин Хрисанопуло были молодыми мужчинами, и после проверки должны были продолжать служение Родине на фронте. Мы наскоро с ними простились. Они остались за спиной моей, только память могла к ним меня вернуть, к образам их молодым и неизменным. Мне ничего не известно о дальнейшем этих людей, но память о них доброю осталась.
Дядя Алексей, как и мы, имел право ступить на керченскую землю, он вместе с нами подошел к небольшой будке, в ней сидел солдат с книгой, в которую записывал всех прибывающих.
Очередной ошеломляющий для нас факт – мы оказываемся в первой полусотне ее официально зарегистрированных жителей. Не гордость, а горе и сожаление проникало от этого в душу. Сомнение: что делать в пустом разрушенном городе? Мы ступили на проезжую часть ул. Свердлова. Идти по тротуарам невозможно, они завалены грудами камней и оттащенной к стенам разбитой военной техникой. Сразу видно, постарались наши саперы. Они оставили повсюду следы о своем пребывании в виде небольших табличек из фанеры на колышках с надписью, сделанной химическим карандашом или мелом – «Мин нет». Под каждой надписью стоит фамилия сапера. Пусть представители сегодняшнего поколения поучатся ответственности за действия у тех, ушедших от нас в небытие, скромных тружеников войны. Проезжая часть улиц, прежде выстланных булыжником, с глубокими щелями, засыпанными песком, сейчас потрясала нас высокой, изумрудно зеленой травой, достигающей высоты 30-40 см. Такого моим глазам еще не приходилось видеть. Трава, большей частью нетронутая, не потоптанная ногами прохожих. Да откуда таким прохожим взяться? Их еще нет. Есть отдельные человеческие особи, осторожно идущие по улице и внимательно глядящие себе под ноги. Жизнь научила всех их осторожности. Они хорошо осведомлены, и дети, и взрослые, о военных хитростях противника, о минах-ловушках и всяких иных пакостях. Да и таблички, оставленные минерами, точно определяют пути движения по улице, без отклонений в стороны. Здание археологического музея, стоящего на склоне горы Митридат, теперь четко предстало перед нашим взором: сохранились отдельные колонны и часть кровли. Улица Ленина менее других разрушена, большинство зданий на ней было сожжено еще в 1941 году. Черные, закопченные остовы зданий напоминают скелеты чудовищных животных. Вот справа от нас основание малой Митридатской лестницы. Нам предстоит поворот направо, в противоположную сторону от нее. На углу ул. Ленина и Крестьянской, позднее переименованной в ул. Володи Дубинина – глубокая воронка от авиабомбы. Здесь прежде было здание городской типографии. Странно, в глубине воронки видны чудом сохранившиеся обломки мебели и пачки бумаг. Такое впечатление, что кто-то уже после взрыва фугаса побросал туда ненужное ему. Вопрос, так и оставшийся для меня открытым: как они там оказались? Пачками этих бумаг, оказавшихся типографскими документами, позднее в конторе горпромкомбината широко пользовались – тыльная сторона их была свободна от печатных знаков. Здания типографии нет, и теперь ничто не закрывало вида на зеленый сквер или, скорее, на то, что от него осталось. Это тот самый сквер, где теперь красуется памятник Володе Дубинину. Деревья, иссеченные, изрубленные металлическими осколками, выглядят жалко, листва еще редкая, ветви свисают вниз, отчего некоторые растения стали походить на инвалидов, сгорбившихся и
опирающихся на костыли свои. Некоторые, уже неспособные возродиться к жизни, печально склонились к самой земле, словно жалуясь ей на судьбу. Были уже и густо покрывающиеся листьями акации, всем видом своим свидетельствующие о том, что жизнь не покинула их, несмотря на многочисленные повреждения. Я подхожу к ближайшему дереву, первое, что обращает мой взгляд – это огромный металлический осколок, впившийся в ствол дерева. Непроизвольно возникает желание помочь дереву. Я пытаюсь извлечь его. Тщетно, мне для этого просто не хватает сил. Крестьянскую улицу на перекрестке с улицей Карла Маркса поперек пересекает глубокий окоп. Странно, в нем находится множество мешков с денежными знаками. Мешки разорваны, и деньги пачками и одиночными купюрами валяются на дне окопа. Откуда и кто их сюда принес? Поразительнее всего еще и то, что все это – деньги минувших времен: на них изображены портреты Екатерины Великой, иных, неизвестных мне деятелей. По меркам дореволюционных времен – это огромнейшее состояние. Может быть, они составляли часть казны барона Врангеля, кто знает? Я не осознаю ценности денежных купюр, они совсем не интересуют меня. Я никогда ничего не коллекционировал, и нумизматика меня не интересовала. Если и существовала страсть к собирательству, то она касалась только книг. Я перехожу улицу, бросив взгляд вправо, на дом №37 по улице К.Маркса (бывшая Николаевская), где наша семья проживала с октября 1941 по июнь 1942 гг. С виду он цел, но тоже с проемами окон, без стекол и переплета рам. Дом напротив разрушен, разрушено до основания двухэтажное здание детской поликлиники. Здесь мы прощаемся с дядей Алексеем. Рассудительный, всегда серьезный, он станет жертвой непростительной глупости, когда станет разбирать взрыватель от морской мины. Останутся от него части тела, заполнившие обычный фанерный ящик для почтовой посылки. Нам осталось пройти совсем немного до того места, где находился дом, а в нем наша квартира. Разрушено множество домов нашей стороны ул. Крестьянской. Наш дом уцелел. Правда, одна створка дворовых ворот сорвана, в верхнем углу другой – отверстие от снаряда. Крыши у дома нет, но хорошо сохранились стропила и потолок. В потолке нашей квартиры зияет шесть отверстий, проделанных минометными минами. Сами мины нетрудно отыскать под этими отверстиями. Они, впившись в землю, не разорвались. Почему? – вопрос меня не волнует. Доводилось видеть и огромные авиационные бомбы, упавшие с воздуха на землю и не разорвавшиеся, послужившие страшными с внешнего вида болванками. Мины не крупные, из наших отечественных минометов, все мною собраны и выброшены через стену в соседний двор. Почему я так поступил? А у кого было тогда спросить, куда их девать? К кому обратиться, если вокруг нас людей нет? Полов в квартире нашей нет. Зато через всю квартиру идет ход сообщения, как, впрочем, он идет через все квартиры и дома нашей стороны улицы. По ходу сообщения в стенах сделаны большие проломы. Нет оконных рам. Есть груды камня, обломки досок и усеянный металлическими осколками двор. Мы одни. Пока еще – Робинзоны! Хоть кричи на всю улицу: «Ау, люди! Где вы?» Впрочем, к счастью нашему, трупы пока тоже встречаются редко, только запах тлетворный чувствуется, напоминая о том, что они где-то есть. Потом я их увижу, но это будет потом. А пока приближается вечер, нужно думать о ночлеге. Мы привыкли спать, не раздеваясь. Найдя куски фанеры, мы выложили ими очищенный квадрат земли и улеглись, плотно прижавшись друг к другу, чтобы теплее было и чтобы, проснувшись, задать себе вопрос – с чего начать?
ЛИХА БЕДА НАЧАЛО
Пробуждение было ранним и, на удивление, дружным, чему способствовало холодное утро. Да, природа еще не сблизила дневную и ночную температуры. В разгар дня столбик термометра легко перепрыгивал через двадцатиградусный рубеж, а под утро столь же легко снижался до 6-7 градусов. Да и постели наши не располагали к тому, чтобы в них понежиться, они были не менее примитивны, чем у наших отдаленных предков. К сожалению, нам не хватало их меховых одежд. И все-таки было у нас перед ними существенное преимущество: нам не нужно было молить богов о ниспослании дичи, и не нужно было искать оружие, чтобы идти на охоту. Оружия кругом было более чем достаточно. Но вот с дичью… Собаки, и те встречались довольно редко, а о кошках и говорить нечего. Их и до войны было не очень много в городе, одна, две на весь большой двор. Бывало, чтобы погонять мышей в квартире, если они завелись, и своей прожорливостью надоели, долго кошку выпрашивали, обещая всяческие блага ее хозяйке. Животные разбежались, птицы разлетелись, людей выгнали. Город, считай, умер. И хоть наши солдаты город освободили, миром пока в нем не пахло. Аисты гнезд себе не вили. Правда, и в довоенные времена, к такому действу они наш город не признавали удобным, облетая стороной и не проявляя внимания к нему. Что делать такой крупной птице на просторах выжженных летним зноем полей? Но другие пичуги, размером поменьше, уже начали сооружать себе гнезда. И воробьи засуетились, чтоб перед перелетными родичами в грязь клювом не ударить. Придет время, и животные найдут человека, когда тот чуть-чуть обустроится. Так уж издревле повелось, где человек, там и живность разная появляется, в том числе и непрошенная, в том числе и неприятная. Насиженное, благоустроенное жилье наше было разрушено – постарались и с той, и с другой стороны. Кто больше нашкодил, как узнать, как измерить? Слава Богу, что сами мы живы остались! «Живы были б кости, а мясо нарастет!» – говорит русская пословица. А нам повезло еще, не полностью, не до основания дом наш разрушен, скелет его полностью сохранился. Минует время, и наполнится квартира наша веселыми голосами! Только и всего нужно, что времечко светлое, да руки дружные, мозолистые. Можно было попытаться вернуться в две крохотные комнатки небольшого домика № 12 по 2-му Литвиновскому переулку, откуда нас взяли в немецкий концлагерь. Но домик был не наш, а ведомственный. У него хозяин есть, он в любое время может потребовать возвращения. Он принадлежал Керченской МТС, где отец работал во время оккупации главным бухгалтером. Проживание наше там было делом временным, диктовалось условиями вынужденного выживания (огород, фруктовый сад, возможность держать корову). Теперь, с возвращением наших войск, условия становились стабильно мирными, и делать в том домике было нечего. Нужно было только посетить его и узнать, не сохранилось ли хоть что-то из того, что мы попрятали перед тем, как немецкие автоматчики выгнали нас из дома. Можно было пойти еще по одному пути – выбрать квартирку, лучше сохранившуюся в центре города. Для этого у нас были условия. Мы были полными хозяевами на улице, никого, кроме нас, на ней сейчас не проживало. Но совесть наша не позволяла задействовать древнеримскую пословицу: «Опоздавшим – кости!» Пусть и здорово разрушенное, но – свое. Не хватай чужого, не будет причин для вражды и ссоры. Возвращаясь домой, мы не ждали встречи с духовым оркестром и хлебом с солью. Хотя с хлебом и солью у нас было не густо. Взятые нами на дорогу сухари, как мы их ни экономили, приближались к концу. Все мы были молоды. Самому старшему из нас, моему отцу, было 53 года. У всех прекрасный аппетит. Нужно было срочно позаботиться о пропитании. Хорошо еще, что население города не превышало нескольких сотен. Не было пекарен, не было пунктов питания. Вспомнили, что еще в 1942 году мы с младшим братом околачивались около наших, советских солдатских кухонь. Удавалось тогда приносить немало пшенной разваренной каши. Памятуя прошлое, я направился на поиски съестного. Нет, не было в городе солдатских походных кухонь, да и самих солдат раз-два и обчелся! Я обнаружил съестное на углу Пирогова и Шлагбаумской, чуть поодаль от того места, где сейчас находится магазин «Митридат». Прежде пространство улицы Пирогова между Госпитальной и Шлагбаумской занимало здание городской больницы, на улицу выходили высокие и широкие окна хирургического отделения, с которым я имел повод познакомиться еще в раннем детстве. Здание хирургического корпуса, построенного еще во времена земства, по инициативе великого русского хирурга, чье имя и носила улица, сохранялось неповрежденным долгое время, и не прекращало своей работы. Немцы во время бомбежек пощадили его, как, впрочем, всю эту небольшую улицу, видимо, понимая, что больничный комплекс им в будущем пригодится. Оно действительно пригодилось им во время оккупации. Здесь было прооперировано множество солдат и офицеров дивизии СС горных егерей, на головном уборе которых красовался цветок – эдельвейс. Сейчас это здание было полностью разрушено. Самый угол улиц Пирогова и Шлагбаумской занимало небольшое одноэтажное здание магазина. Без крыши, окон и дверей был и магазин, превращенный немцами в отхожее место. А может, это было сделано итальянцами, поскольку на стене была надпись: «Latrine». Неповрежденным оказалось складское помещение магазина. У него даже сохранились тяжелые металлические двери. Правда, крыши у него совсем не было, так что солнцу ничто не мешало освещать внутренность помещения, одновременно подогревая в нем воздух. Здесь стояло несколько бочек с соленой песчанкой – все, что могли предоставить населению освободители. Я не расспрашивал, кто распорядился раздавать безо всякой оплаты этот дар Азовского моря. Я возвращался к своим, торжественно неся полный кулек (килограмма два) песчанки. Мы сразу не набросились на нее, поскольку обед следовало еще заработать. К умеренности в еде нас приучил еще концлагерь. Мы были жилистыми, все с подтянутыми животами, через которые, как говорят, можно почесать и спину, привыкшие экономно расходовать энергию. А расход ее предстоял великий… Работы непочатый край! Есть место, камень, глина есть, есть руки, голова и ноги. Придется и надежду несть, она – одна сейчас для многих!
Прежде всего, следовало заложить провалы стен, чтобы через них не бегали животные. В изобилии водились крысы. Ничто не препятствовало их размножению. И они, не обращая на нас ровно никакого внимания, проходили среди бела дня в нескольких метрах. Я прежде никогда не видел такого наглого шествия крыс. Удивляло то, что они двигались гуськом, строго одна за другой. Возглавляла их самая крупная крыса, идущая впереди. Я не удивился бы, если б, повинуясь ее приказу, крысы бросились на нас. Их было много, и они были большие, больше тех кошек, которых я привык видеть. К какому полу принадлежал вожак, то есть, был ли у крыс матриархат, или патриархат, я не знал. Не знали мы и средств борьбы с крысами, кроме мышьяка. Но его у нас не было, да и не из чего было сделать приманку. Крысы выглядели сытыми и довольными. И ходили они на водопой – огромную лужу воды в соседнем дворе. Похоже, что пищей для крыс служили людские трупы, а война в изобилии предоставляла этот «продукт» грызунам. Пройдет еще немало лет, пока мы избавимся от их соседства. Совершенно случайно я натолкнулся на норы, оставленные хорьком. Так странно было узнать, что рядом с нами живет зверек, о биологии которого нам ничего не известно, кроме того, что при опасности он выделяет зловонную жидкость. Позднее, когда матери пришла в голову мысль завести кур, я узнал, каким образом хорьку удается таким манером глушить глупую птицу, чтобы полакомиться ею.
Итак, следовало заняться восстановлением стен. Материала для строительства было в избытке. Камня-ракушечника – горы. Глина тоже имелась в достатке. Лужа служила нам источником воды. Меня отстранили от возведения стен и возложили поиск плотничьих материалов. В моем распоряжении был целый район. Я справлялся отлично, таская половые доски, рамы и двери из разрушенных строений. Попутно удалось собрать приличный набор плотничьих и слесарных инструментов. Вскоре двор наш стал похож на склад стройматериалов, мы доверху набили ими сохранившиеся сараи. Вечером, уставшие до чертиков, уселись за ужин. Ели песчанку, не обращая внимания на ее мелкую и густую чешую, царапавшую глотку. Потом пили много воды. Спать пришлось там же и таким же способом, как и накануне.
Повторюсь, что питьевая вода всегда была проблемой нашего приморского города. Я понимаю древних греков, которые остановили свой взгляд на этом уголке Крыма, увидев впадающую в пенные морские воды реку, названную Пантикапой. Река была в устье настолько широка, что позволяла входить в нее греческим судам. Воды было тогда вдоволь. Но шли времена и Пантикапа, ставшая именоваться Мелек-Чесме, из реки превратилась в ручей, не широкий и не глубокий. Возможно, он и удовлетворял потребности небольшого селения в воде, но когда город стал расти, вода стала дефицитом. Пришлось обратиться к двум древним способам ее получения. Собирать дождевую в цистерны и рыть колодцы. В каждом дворе, за редким исключением, был колодец. В центральной части города колодцы были неглубокими. Порой, опустившись на колени, можно было рукой дотянуться до уровня воды. Вопрос в том, какой воды? Были колодцы с такой жесткой водой, что мыло едва мылилось. Были колодцы, превосходящие соленостью воду Керченского пролива. Колодцы с пресной водой были редкими, они находились на западных окраинах города. Я как-то наткнулся на один из них. Он находился в одном из дворов по 1-му Литвиновскому переулку, получившему позднее имя Патриса Лумумбы. Колодец был очень глубок. Заглянешь в жерло его и видишь далеко-далеко внизу крохотное темное пятно, о которое с едва слышным шлепком падает отпущенное на веревке ведро. Перед войной город насчитывал более ста тысяч жителей. Из речки брать воду было трудно, да и опасно: в нее часто сбрасывали трупы домашних животных. Уже недоставало и колодцев с ручными помпами-насосами для откачивания воды. Необходимо было сооружать городской водопровод, который подавал воду через водоразборные колонки. Их было не так уж и много – одна, две на квартал. О кранах в квартирах мы и понятия не имели. У каждого в тамбуре, перед входом в квартиру, стояла скамья, на ней – два ведра с питьевой водой, которую постоянно пополняли. Постоянно слышалось: «Петя, сходи за водой! У тебя глаза на затылке, что ты не видишь – ведра пусты!»
Керченская вода имела особенность: после нее всякая другая, потребляемая в иных городах и селениях, казалась невкусной, пресной, как бы дождевой. На дне чайников от керченской воды образовывались толстые слои накипи, напоминающие материал, из которого природа создавала сталактиты и камень ракушечник. Возвратясь, мы и такой воды не нашли. Пришлось первое время, как и древним грекам, пользоваться водой из речки. К счастью, она протекала не слишком далеко от дома. И в самой речке ничего биологического, кроме рыбок, не плавало. Потом уже заработали колодцы с помпами. Городские резервуары воды располагались на горе Митридат, в районе той его части, к которой ведет улица Курсантов. Находились они под землей и представляли собой огромные бетонные помещения. Когда я в них проник, они были пусты. Вниз вела металлическая лестница-трап. По ней я спустился на дно одного из них. Я запел, голос, усиленный пустотой, с силой ударился о стены. Казалось, я мог бы заглушить им большой армейский хор. Тогда я понял принцип водопровода. В эти огромные емкости закачивалась вода, вниз она поступала самотеком, учитывая перепад высот. Пройдет немного времени и, как до войны, по водопроводным трубам вода придет во двор дома № 33, по ул. Крестьянской. Там будет находиться водоразборная колонка, из которой будет брать воду весь квартал. Почему был выбран этот двор? Наверное, потому, что в нем работали по восстановлению жилья группа пленных немцев. Нет, с ними обращались совсем не так, как они когда-то обращались с нашими солдатами, попавшими к ним в плен. Никто не торопил, не подгонял их криками: «Schnell, Schnell!» Они работали неторопливо, с присущей немцами размеренностью. Возьмут камень-ракушечник, примерят его, потом неторопливо положат строительный раствор, поверх него – камень и несколькими ударами тут же его укрепят. Потом идут за другим камнем. Так же работали они, восстанавливая булыжную мостовую. Два пленных немца несут на носилках песок. Ставят носилки на землю. Берут камни и долго их подгоняют друг к другу, затем засыпают песком. Уложив камни, они с носилками отправляются за булыжниками. Они не создают запаса материала вокруг себя. Работали размеренно, четко, неторопливо. Наступает обед. Все оставляется на тех местах, где застало их время. Поев положенные им Suppe и Roggenbrot (суп и черный хлеб), они не бросаются бежать к рабочим местам, а ждут окончания времени, отпущенного на отдых. Но вот время вышло, без понуканий отправляются к месту, где работа была прервана. Кстати, качество их работы было неважным. Я был свидетелем того, что сделанную ими работу пришлось через два года основательно переделывать. Строили-то немцы не для себя и не за деньги, а для врагов, и не нужен был им хороший результат.
Сегодня приходится иногда слышать, что немецких военнопленных плохо кормили. Отвечу на эти нелепые упреки. Во-первых, с какой стати их должны были кормить хорошо? Во-вторых, дневной рацион пленного был лучше, чем нормы питания советских людей того времени. А сравнивать обращение наше с пленными немцами с тем, как они обращались с нашими военнопленными, вообще нет смысла. Не было среди пленных немцев изможденных и истощенных, подобных тем, кто прошел систему немецких концлагерей...
Ночь прошла несколько беспокойно. Я много раз вставал ночью и обращался к кружке с водой. Мне снилась Сахара, и я умирал в ней от жажды. Похоже, другие тоже переживали подобное. Во всяком случае, сквозь мрак тяжких сновидений я слышал, как часто стучит железная кружка по металлическому дну пустого ведра. Утром мы ужаснулись своего вида. Все до одного за одну ночь стали похожи на азиатов. Глаза, как щелочки, лица круглые. Для полного сходства с китайцами нам не хватало косого разреза глаз. Физиология наших организмов отвыкла от избытка соли и почки не справлялись. В течение дня отеки исчезли, но мы решили быть осторожнее.
Оставив дома женщин охранять имущество, мужчины отправились на Литвинку, посмотреть, что там и как?. Перед отправкой в немецкий концлагерь мы вырыли в земле траншею и положили туда несколько мешков муки, заработанных отцом в МТС. Под стогом сена была вырыта еще яма, в которую было спрятано все ценное, что не могли взять с собою. Были у нас и другие, более мелкие захоронения. Мы шли по улицам города и видели, как быстро прибывает население. Чем дальше мы отходили от центра города, тем больше встречалось людей. Дело в том, что на окраинах дома остались менее поврежденными, и восстанавливать их было значительно легче. Надежда наша найти хоть что-нибудь из спрятанного полностью исчезла, когда мы подошли к небольшому одноэтажному дому, долгое время служившему нам пристанищем. Издали было видно, что домик на Литвинке тоже без крыши. А это значит, что исчезла кукуруза в початках, которой мы засыпали чердак. Коль дом потолка лишился, чего ожидать? Полов, дверей и оконных рам тоже нет. К удивлению, сохранился узел с посудой, которую мы спрятали под полом, отодрав две доски. Он торчал обозреваемый со всех сторон. Неясно, почему его не забрали? Стены стояли невредимые. Значит, пострадал он не от взрыва, а только от рук людей, возможно, вернувшихся домой, как и мы. Обижаться не приходилось: с нами поступили так же, как мы поступили с соседними квартирами. Сами виноваты, следовало сюда придти раньше. Но работать на два фронта мы не могли, а жить на Литвинке после освобождения не собирались. Стога сена не было. Глубокая яма зияла пустотой. Все наши вещи исчезли. Исчезло пианино, исчезла очередная моя библиотека. Зато траншея с мукой не была тронута. Мы откопали мешки. Жалко было смотреть на них. Мешковина сгнила, мука превратилась в грязно-серую, местами черную массу. Мы вздохнули, собираясь уходить. Я взял в руки палку и, просто из отчаяния, ткнул ею в средину одного из мешков. Оттуда посыпалась сухая мука. Оказалось, мука в центре мешков хорошо сохранилась. Ее от гниения удержала плотная корка толщиной в 4-5см. Вопрос питания был решен, у нас оказалось почти два мешка муки. Правда, приготовленные из нее лепешки, имели особый специфический запах, но это уже нас не беспокоило. Тем более что пекли лепешки крайне редко. Из муки готовилась болтушка, называемая почему-то «затиркой»: в муку добавляли понемногу воду и растирали между ладонями и пальцами. Получались комочки в виде малюсеньких клецок. Разнообразить стол можно было, употребляя рыбу. А какую рыбу легче всего поймать, стоя на берегу и забрасывая леску без поплавка, с примитивной приманкой на крючке? Конечно, такой рыбой были бычки! Их ловилось помногу, они были крупные, мясистые и жирные. Ходить на ловлю бычков было недалеко. Берег пролива был свободен от промышленных предприятий. Буквально в 50 метрах от нашего дома стояла табачная фабрика, принадлежавшая до революции греку Месаксуди. Оборудование фабрики в 1941 году наши эвакуировали на восток. Когда немцы вошли в Керчь в мае 1942 года, в здании табачной фабрики оставалась часть оборудования и большой запас табака, спрессованного в табачные тюки. Дальнейшая судьба их неизвестна. Поговаривали работницы этой фабрики, что после освобождении возрождать табачное производство нужно было, начиная с нуля. То ли желания не было, то ли затраты проектировались великие, ясно одно: папирос с маркой «Броненосец Потемкин», выпускаемых Керчью, я больше никогда и нигде не видел. Скромные остатки оборудования вывезли в Феодосию. Появились аналогичные «Броненосцу Потемкину» папиросы, но были они совсем иного вкуса и назвались «Дели». Какое отношение они имели к столице Индии, я не выяснил за долгие годы жизни. Одним словом, табачная фабрика, построенная предприимчивым греком, была выпотрошена. Остался только остов ее. Один угол фабрики был разрушен прямым попаданием крупной авиабомбы. Остальная часть стояла крепко, казалась нетронутой, хотя в крыше ее имелось множество пробоин от бомб и снарядов. Удивляешься тому, какие крепкие здания строили до революции. Только прямое попадание большой бомбы могло разрушить его. Воронка рядом со стеной, а кроме выбитых оконных рам да следов от осколков, иных разрушений нет. То, что Керчь была почти стерта с лица земли, объясняется тем, что более четырех месяцев линия фронта проходила прямо через город. Надеюсь, понятно, что военные действия не ограничивались винтовочной и автоматной перестрелкой. Было и более грозное
вооружение. Один из образцов его, целехонький танк Т-34, находился в самом русле речки Мелек-Чесме, перегораживая ее, отчего уровень воды в ней поднимался выше обычного. Я забирался на его броню, не решаясь проникнуть внутрь, и удивлялся, что надоумило танкистов забраться в речку! Все пространство акватории вблизи табачной фабрики было занято поврежденными и ржавыми судами. Здесь же стоял колесный пароход «Чехов», до войны весело преодолевавший водную гладь между Керчью и Таманью. Борта его и особенно тяжелые, мощные, плоские «спицы» густо покрывали колонии мидий. Позднее, когда станет теплее, я буду залезать внутрь колеса, обдирая мидии и складывая их в сумку, привязанную к шее. Работа была непростая, надо было лавировать между перекладинами, спицами, чтобы не порезать тело об острые края мидий. За полчаса удавалось собрать несколько сотен мидий. Этого вполне хватало на всю нашу, уже пополнившуюся остальными членами, семью.
В нескольких метрах от «Чехова» находился «балиндер», так мы называли немецкие самоходные баржи. В трюме его, на метр заполненном водой, плавало около десятка трупов немецких солдат в мундирах. Вода была очень холодной, и трупы долгое время не разлагались, к открытым частям тела их прилипло множество бычков. Я не рассматривал, как они отрывают своими зубами части человеческой плоти, но, когда, возвратясь домой, о виденном я рассказал родным, бабушка моя и тетушка наотрез отказались есть бычки. У остальных членов семейства это сообщение аппетита не испортило.
Среди остовов судов чуть далее других в море стоял коричневый от ржавчины броненосец «Меркурий», фальшборт которого нами, подростками, позже был использован как вышка для прыжков в воду. Скопление большого числа поврежденных судов разного типа и назначения определило судьбу Керченской табачной фабрики. Здание ее было отдано новообразовавшемуся предприятию, названному Керченским судоремонтным заводом. Я считаю, что табачной фабрике еще повезло, чего не скажешь о других предприятиях. Исчез огромный металлургический завод им. Войкова, близнец Мариупольской «Азовстали». Домны его стояли на месте дореволюционного «Брянского завода». Бытовала когда-то песенка, в которой были слова: «Сяду, поеду на Брянский завод…» Это говорилось о дореволюционном Керченском металлургическом заводе. Наверное, значимость его была велика, если он удостоился упоминания в песне! Можно ли было восстановить разрушенный завод? Вопрос этот возникал не раз, и не два. Говорили старые доменщики, что печальная судьба завода – это вина его директора, занимавшегося этим вопросом. Задуй при нем хотя бы одну печь, завод встал бы на ноги. Но легче было порезать домны, чем восстанавливать, вот их и порезали на металлолом. Построенный на его месте нынешний завод им. Войкова относится к предприятиям передельной металлургии, и ни в какое сравнение с довоенным не идет. Канул в небытие Керченский коксохимзавод, как и аглофабрика в районе нынешнего пос. Войкова. А ведь они и составляли гордость довоенной Керчи, называемой в прессе того времени – индустриальным сердцем Крыма. Ведь только эти предприятия обеспечивали работой 20 тысяч человек.
Кроме металлургии, гордостью города была его рыбная промышленность. Теперь ее не стало. Нельзя же считать ею несколько маленьких рыболовецких артелей, не имеющих судов, хотя бы типа парусных фелюг. Все оснащение артелей состояло из сетей, связанных самими рыбаками, нескольких лодок и баркасов, ловящих рыбу тем самым способом, какой описал еще А.С.Пушкин в «Сказке о рыбаке и рыбке»… Правда, приходили они не с тиной, как в сказке, а с самой настоящей рыбой, причем некоторые виды этой рыбы теперь совсем исчезли. Или стали ловиться в ничтожно малом количестве. Я несколько раз наблюдал, когда за рыбой не ходили в море, а довольствовались прибрежным ловом. Присутствие мое исходило из желания поживиться свежей рыбешкой в обмен на папиросы, которые я привозил. Обмен был с моей стороны грабительским, но не отвергался рыбаками: за пачку папирос мне давали ведро свежей барабули или, как ее еще называют, – султанки. Эту небольшую рыбку недаром назвали султанкой. Ее ни по окраске, ни по внешнему виду ни с какой другой рыбой спутать невозможно. Она с тонким слоем подкожного жира, имеющего специфический, только ей присущий запах, хороша во всех видах: и соленая, и сваренная в ухе, и жареная… Один недостаток у рыбки – уж больно она мала. Но, что говорить, мал золотник, да дорог! Ловилась тогда и «селява», рыбка, чуть побольше обычных анчоусов, такой же формы, относящаяся к породе сельдевых. Она в соленом виде не уступала по вкусу другим морским деликатесам. Эта рыбешка почему-то исчезла в средине 70-х годов прошлого столетия. Керченский рыбный рынок был настолько богат разнообразием деликатесов, что керчане, заходившие на него, напоминали разборчивую невесту. Сегодня люди в восхищении от «саргана». К нему прежде относились довольно скептически, а я даже слышал в Ростове-на-Дону слова, обращенные ко мне: «Мальчик, выбрось этих змей из хамсы»». И как я ни пытался объяснить, что сарган – это рыба, переубедить мне никого не удалось.
Тем временем работы по ремонту жилья быстро продвигались. Мне шел пятнадцатый год, я был подвижен, на мою долю выпал ремонт кровли. Оказалось, что этот процесс не так трудно было освоить. Я собирал, где мог, уцелевшую черепицу, называемую у нас «татаркой». Под черепицу укладывался слой сухих морских водорослей, которые на любой кровле было в избытке. За два дня работа мною была выполнена. Проверить качество работы должен был дождь. Дожди в апреле и мае были для нас редкостью. Пока день испытания природой не был определен, можно быть спокойным. Как правило, они приходили, когда острой нужды в них не было. Правда, дожди, пришедшие к концу июня, показали хорошее качество моей работы. Заканчивали свою часть работы и старшие. Дефектов оставалось еще много, но с этим уже можно было мириться. Подумаешь, на потолке во многих местах торчала дранка! Главное – дыры, пусть и грубо, были заделаны. Были отремонтированы плиты, так что можно уже было готовить пищу. Прежде приходилось пищу готовить на таганке, во дворе, подкладывая под него щепу и мелко нарубленные дрова. Пища слегка попахивала дымком. Как ни странно, даже в преклонном возрасте я сохранил в памяти и запах, и вкус той пищи. Она казалась мне восхитительной. Когда ешь из одного котла, надо учиться есть быстро. Медленно жующему могло ничего не достаться. Привычку быстро есть я сохранил и до сегодняшнего дня. А она – одно из условий хорошего аппетита, раздражая слизистую желудка.
Из строительных материалов самым дефицитным оказалось оконное стекло. Что поделать, материал хрупкий, бьющийся. Ему ли выдержать огромной разрушительной силы взрывную волну? Попытки защищать стекла окон наклейкой полосок бумаги и ткани успеха не имели. Мы привыкли жить в тускло освещенных помещениях, поскольку вместо стекол использовалась фанера. Но теперь, когда театр военных действий отодвинулся далеко от нас, и существовала полная уверенность, что немцам – каюк, хотелось света. Мы использовали все крупные и средние кусочки стекол, но их было слишком недостаточно. Стало много понятнее жизнь предков наших, использовавших вместо стекол бычьи пузыри. Отец принес откуда-то прозрачную пленку. Воров не было, воровать нечего, мы за сохранность нашего скудного имущества не переживали. Тем паче уже привыкли к потерям, как к неизбежному злу. Воровство и бандитизм нас ждали впереди. Уголовным элементам в разрушенном городе делать было нечего. Да и суд ожидал вора быстрый и суровый.
Время шло, и город заполнялся людьми. Стали возвращаться не только те, кто был изгнан из него немцами, но и эвакуированные в первый год войны, до оккупации города. И всем нужно было жилье. Не было у нас своих Растрелли и Баженова, не было у нас органов, отводящих участки под строительство жилья, не было и строительных организаций. Не было строительной техники. Не возвышались над развалинами строительные краны. Мы в то время и понятия о них не имели. Покажи их мне тогда, я бы подумал, что передо мной движущиеся машины марсиан из «Войны миров» Герберта Уэллса. Самое высокое здание нашего города насчитывало пять этажей, стояло оно напротив довоенного городского пляжа. Стоит оно там и сейчас, только тогда, сразу после войны, проемы окон пустотой зияли, а в запущенных комнатах ветер гулял. Строились тогда, где хотели, как хотели и как могли. Кто был более сведущ в этом деле, у того что-то путное получалось. А нет, получалось нечто, похожее на избушку без курьих ножек. Многие никакого представления ни о фундаменте, ни об изоляции его от поднимающих вверх вод не имели. Получалось сооружение, мало чем отличающееся от сарая. Потом опомнятся советские чиновники, увидев, что масса людей понастроила без ведома их невесть что. Подсчитают, сколько квадратных метров площади приходится на одного жильца, потребуют лишнее убрать, времянки разобрать. Все это станет тормозом для индивидуального строительства. И попали те, кто в 1944 году, вернувшись в город, построил халупы вместо добротного жилья, в скверное положение. Условия изменились, появились возможности улучшить свое жилье. Ан нет, перестраивать не разрешают и нового жилья не дают. Говорили упавшим духом в утешение: «Подождите, начнем строить новое жилье, ваше снесут! Взамен его получите прекрасную квартиру. И долго, более двадцати лет, пришлось ждать жителям Ново-Карантинной слободки, той, которая находилась на месте выросшего жилого массива за Молодежным парком, между центром города и поселком Войкова. За такой срок кто-то успел повзрослеть и уехать, кто-то в мир иной отправиться, а кто-то в такой временной отрезок жизни придти, когда уже мало что в ней интересует. Часть халуп, что ближе к морю стояли, так и остались стоять, как напоминание о том славном времени. В них продолжают свой век доживать те, у кого сил для строительства не стало, а денежных средств – кот наплакал. Не успели они переселиться в керченские девятиэтажные высотки, так как на смену Советской власти пришли соловьи-разбойники, сладкоголосые, трубозвучные, втягивающие в себя все, что вокруг находится, да и далее того – тоже!
Вернемся к тому времени, которое стало сегодня «серединой прошлого века». Кроме индивидуальных кустарей-строителей, невесть откуда, но явно не по щучьему велению в городе нашем появились так называемые «Черкассовские бригады». У нас всегда были люди, называемые маяками, на которых следовало равняться всем остальным. Был до войны Алексей Стаханов, фамилия которого стала синонимом перевыполнения установленных производственных норм. У меня нет никакого желания описывать страдания зачинателя движения. Работать теперь, после показанного им трудового рекорда он уже не мог, Он должен был встречаться с рабочими коллективами страны, и говорить, и поучать, и говорить! Когда трудиться? Да, едва ли можно одному перекрыть более десяти норм выработки без обслуживания десятком помощников? Мне кажется, что из Алексея Стаханова хорошего популяризатора, проповедника социалистического соревнования получиться и не могло! Я тогда не занимался анализом видимых простым глазом, вроде бы и таких простых, понятных явлений, и все же?.. Я не мог понять, как рабочий класс, ограбленный в смысле знаний и света, может быть интеллектуальным двигателем прогресса? Почему не ученые, почему не интеллигенция? Они, что, носители разрушительного начала, регресса? Как может рабочий стать интеллектуальным двигателем для своего инженера? В том, что это не так, я убедился, когда сам стал на место рабочего. Меня лично, и мне подобное окружение, мало интересовало общественное значение самой работы. Интересовал только размер заработка. В нас, работающих руками, и ценили только руки. Моля голова, мой интеллект был руководству «до лампочки». Он мешал руководству, от него отмахивались, как от назойливой мухи. Отсюда, вывод можно сделать один: руководителей интересует только шкала экономических показателей. Отсюда и сама пропаганда передовиков производства. Отсюда и стахановцы, ударники, маяки …
Такого же характера было возникшее после освобождения города свое, «черкассовское движение». Названо оно тоже по фамилии зачинателя. Мы никогда не видели изображения женщины-домохозяйки, посвятившей себя строительству, с этой фамилией? Нет, она не была строителем, как об этом писали тогда в газетах, но, наверное, не была обременена домашними заботами, возможно, поэтому часть своего свободного времени могла посвятить украшению, восстановлению города. У меня было подозрение, что это общественное движение в основе своей было очередным мифом. Как бы то ни было, в нашем городе возникло несколько таких бригад. Они вначале ничего не строили. Они убирали улицы от нагромождения камня, заполняя ими провалы стен, ворот, окон. Возникали бесконечные стены. Зато по улицам стало ходить свободно. К примеру, стена из камня вместо фасадов домов беспрерывно тянулась от рыбоконсервного завода до здания старой тюрьмы, в конце улицы Кирова. Признаться откровенно, идти по этой улице ночью даже в 1947 году было крайне неприятно. Ни одного человека на пути, ни одного огонька, льющегося из окна. Только стены и стены, края которых были чуть повыше моей невысокой фигурки. Я уже не помню, когда исчезли черкассовские бригады. Они ушли в небытие так же незаметно, как и появились. Но след в городе оставили.
Стены складывались без связующих растворов. Были они относительно высоки, труженицы пользовались при их сооружении подмостками. Крепостью стены такие не отличались. Существовала опасность попасть под обрушившуюся стен. Свидетелем такого случая я как-то стал сам. Там, где прежде стоял дом № 35 по ул. К. Маркса, стояла высокая стена – все, что осталось от прежнего дома, со стороны ул. Крестьянской его поддерживала стена, поставленная «черкассовками», связи между стенами этими не было.
Шла весна. Выпирала из земли зелень травяной щетиной. Нежно окутывало легким зеленоватым прозрачным туманом округу. И вдруг налетел холодный ветер. Всю ночь выл протяжно в дымовой трубе, через щели пытался пробраться в квартиру. Раннее утро средины марта 1945 года. Ледяной пронизывающий ветер продолжает гулять по городу Керчи, покрыл тонкими морщинками лужицы, сеял мелкой ледяной крупой. В ту часть оконной рамы, где было вставлено настоящее стекло, проникал свет. Сквозь белесую дымку утра медленно продиралось солнышко. Я еще накануне, вечером, собрал в портфель все, необходимое для уроков, и выскочил во двор дома. Завтрака мне не полагалось. Мать рассчитывала на ту булочку с чаем, которую я получу на большом школьном перерыве. Несколько минут я ждал своего двоюродного брата, проживающего в квартире рядом, чтобы вместе идти в школу, мы учились с ним в одном классе. Он, как всегда, задерживался, завтракая. Но вот грохнула дверь, и он выскочил наружу. Мы вышли на улицу и , взявшись за руки, преодолевая сопротивление порывов ветра, двинулись по тротуару своей стороны улицы. До угла Крестьянской и Карла Маркса оставалось несколько шагов, когда вздрогнула земля и раздался грохот обрушившейся стены. Пыль быстро унесло ветром, не коснувшись нас. Женский крик смолк, когда мы подбежали. Груда камней. Среди них видны тела двух мужчин и женщины с ребенком. Они попали под рухнувшую стену. Спасать некого – все они мертвы.
После этого случая высота стен не стала превышать 1,5 метра. «Гром не грянет – мужик не перекрестится!»
Из черкассовских бригад сформировались позднее вполне профессиональные женские строительные бригады. Пока мужчины были на фронте основную рабочую силу составляли женщины. Не уступят они пальму первенства в этом вопросе и после того, как мужики вернутся. Вот только на руководящих должностях удержаться им не удалось. На многих предприятиях, а еще чаще в колхозах начальствовать стали мужчины. Какой выбор оставалось сделать женщине? Не далеко ушли времена, о которых писал Некрасов: «Эх, тяжела ты долюшка женская!»
Развернулись черкассовские бригады вовсю, когда участие в строительстве приняло и государство. Нет, нового почти ничего не строилось, ремонтировалось старое, если его еще возможно было восстановить, из материалов того, что восстановлению уже не подлежало. Первыми объектами стали здания поликлиник, больниц и школ. Да, знала Советская власть, с чего начинать надо! Больничный городок полностью был разрушен, восстановлению не подлежал. Под больницу было определено здание Керченской фельдшерско-акушерской школы. Это здание сейчас находится рядом со зданием городской СЭС, в начале ул. Комарова, жалобно провожая провалами окон прохожих. Так и думается: «Кто и почему тебя, беднягу, довел до такого жалкого состояния?» Спросить не с кого, власти нет, есть враждебная человеку фикция ее.
Уже конец мая, не за горами начало учебного года. За парты должны сесть те, кто три года в руки книги не брал, кто за годы войны основательно забыл, чему его учили. А возможно, были и те, кому следовало все начинать с азбуки. Как разобраться, как отфильтровать знающих от естественного балласта. Какие документы об образовании у каждого из нас есть? Есть они у тех, кто вернулся из эвакуации. Об аттестатах зрелости до войны и не слышно было. У меня лично ничего нет, кроме свидетельства о рождении, да и то, в нем имеются, если внимательно присмотреться, исправления, сделанные моим отцом, чтобы уберечь от отправки в Германию. Табеля об успеваемости нет. Что я могу представить в школу при поступлении? Естественно, я волнуюсь, что и как будет? Волнение мое оказывается напрасным. Ничего от нас не требуется, кроме знаний. Они и будут являться критерием для поступления в школу. Называешь класс, в который хочешь поступить – вот и все! А там все зависит от твоих знаний, от способности ориентироваться в учебном материале и усваивать его. Слабы знания – пересаживают на класс ниже, не выдержал испытания там – еще ниже шажок по лестнице знаний. Некоторым, севшим со мной в седьмой класс, пришлось через неделю оказаться в пятом. Многие бросили школу вообще, устроившись учениками на производство. Вернулась дореволюционная система ученичества. Что поделать, если условий для организации школ профессионального обучения еще не было.
Но прежде чем сесть за парты, нужно было создать условия для учебы. Ударными темпами восстанавливались четыре школы: две в Кировском р-не города, по одной – в Сталинском ,Орджоникидзевском.
Нам пока не до нового. Как мечтать о строительстве новых зданий, когда для того, чтобы подготовить площадку для строительства, нужно убрать горы камня, проверить территорию на наличие мин и авиабомб, а самое главное – где взять необходимые материалы: цемент, гипс, краски, стекло, пиломатериалы, всего и не перечислишь! Слава Богу, нашлись умельцы выжигать известь. Пиломатериалами являлись доски, бывшие в употреблении. Вместо стекол – полулитровые и литровые стеклянные банки, сохранившиеся на территории разрушенного рыбоконсервного завода. Торопятся все: лето пройдет быстро, а к зиме следует убрать все под крыши. Торопиться надо и нашей семье. Наконец, ура! – Новый 1945 год мы встречаем под крышей дома своего! И не оказалось в городе беспритульных. Было холодно, было голодно, но не было блуждающих под открытым небом. Работы по восстановлению ни на минуту не прекращались. Новостроек не было, за исключением той, что возводилась саперами 51-й армии, среди которых были прекрасные строители. Создавался монумент Славы на горе Митридат, который теперь стал символом города, видимый, как прежде часовня Стемпковского, со всех точек прибрежной зоны города. Сначала были взрывы – готовилась площадка, потом постепенно стал подниматься вверх и обелиск. Возводилась лестница, соединившая Большую Митридатскую лестницу с подножием памятника. И как-то незаметно исчезла одна из городских достопримечательностей – часовня Стемпковского. Незаметно это совершилось потому, что не поднимались тогда в День Победы горожане для возложения цветов к обелиску. Не было и праздничного гулянья с возлияниями. Не было и вечернего факельного шествия накануне, 8 мая. Что удивительно, чрезвычайных происшествий в этот день, требующих вмешательства милиции, в последствии тоже не происходило.
Более значительных или равных этому строительств не велось. Были надежды, что многострадальная Керчь будет внесена в реестр городов, определенных пятилетним планом развития для восстановления за счет бюджетных средств государства.
Эти надежды породили выставку развития города, представленную в клубе госторговли. Я видел эту выставку, выполненную в картинах. Потрясающе! Сердце готово было от радости выпрыгнуть из груди. На картинах красавцы здания, по великолепию не уступающие дворцам французских королей – Тюильри и Версалю. К водам пролива от этих зданий ведет широченная белоснежная лестница. Куда там бедной Потемкинской лестнице Одессы!
Остались эти планы на бумагах. А Керчь продолжала самостоятельно выкарабкиваться к свету, поскольку в пятилетний план развития она не вошла. Не войдет она и в следующий пятилетний план, и в следующий… И снова пришлось мне присутствовать при создании мифа…
И все-таки попробовали бы нынешние, так называемые «демократические власти» справиться с такими сложнейшими задачами без понуканий и предупреждений сверху! Попробовали бы без субботников (а они прежде не проводились) привести улицы в благопристойное состояние. Мы работали по восстановлению города не из-под палки, а по велению сердца своего! Богатства нам в наследство не дарили, наследство наше – ноги, руки, ум! На Запад не глядели, а творили. Мир – плод работы нашей, дум!
ХЛЕБ ТЫ НАШ НАСУЩНЫЙ
Мы из крестьян, той части рода человеческого, у которого к хлебу особое отношение. Его воспитывают с детства раннего. Бросить хлеб на землю? Не поднять с земли валяющийся ломоть? Такого позволить себе крестьянин не мог. Хлеб брали, сидя за столом, ровно столько, чтобы он не оставался. Не поели, остатки убирались и, либо их доедали потом, либо сухари сушили. Крошки со стола крестьянского в ладонь сметались – это уже корм птичий был. И это отношение к хлебу я сохранил до старости. У меня душа переворачивается, когда я вижу хлеб брошенный. Мы из крестьян, мы знаем цену хлебу, ведь хлеб всему живому – плоть. Земле молились, дождику и небу, чтоб урожай нам даровал Господь!
…Боже, как хочется есть! Желудок бунтует, ноющею болью требуя своего. А тут, как назло, за натянутой на колья стальною сеткой, дразня мои глаза и желудок, лежит ломоть черного хлеба с глянцевитой корочкой. В моем сознании рождается вкус его и запах. Невольно во рту собирается слюна. Я судорожно глотаю ее, не отводя взгляда от ломтя хлеба. Меня совершенно не интересует, как хлеб там оказался? Бунтующая мысль требует одного – достать его! Каких только поз я не принимал, чтобы дотянуться до хлеба! Я даже ложился на землю. Тщетно, хоть и небольшое расстояние, но пальцы не дотягиваются. Я беспомощно обвожу глазами площадку перед этой чертовой сеткой в поисках какой-нибудь палки. Метрах в двадцати вижу отломанную от дерева палку с засохшими листьями. Бегу к ней, хватаю. Но поздно. Возвращаясь, я вижу большую черную собаку, обнюхивающую хлеб. Ни крики мои, ни топанье ногами не отгоняют ее от хлеба. Она, покосившись глазом на меня, не торопясь, принимается его жевать. Как я ненавижу это животное, если бы кто-нибудь знал!..
Шла война, нужно было кормить огромную армию. А кто работал на наших полях? Женщины, дети и мужчины, вернувшиеся инвалидами. Что-то в мире изменилось нашем? В прошлое вернулись, или нет? На себе, да, на коровах пашем, хоть зовут - вершители побед!
Хлеба не хватало, приходилось его нормировать. Это и Керчи касалось. Но к тому же в городе не было муки, ее надо было еще доставить.
Советская власть должна была решать вопросы оперативно. Времени для раздумий и колебаний не было. В каждом из трех районов города в приспособленных помещениях стали функционировать пекарни. Хлеб пекли из непросеянной муки, но хорошего качества. Нам выдали хлебные карточки – лист бумаги с квадратиками. В каждом из них стояли цифры: 300; 400; 500, указывающие вес хлеба в граммах. Работающие получали свои карточки на производстве, члены семей – в домоуправлении. Каждый район был прикреплен к своему хлебному магазину. Наш находился в здании, расположенном рядом с нынешней библиотекой им. Белинского. Хлеба завозилось ровно столько, сколько было прикреплено людей к магазину. Все оборудование магазина: небольшие весы с гирями, нож и ножницы для вырезания квадратика из карточки. Квадратик на день. За прилавком стояла пышнотелая тетя. Я с той поры установил одну особенность – все, имеющие дело с хлебом, отнюдь не относятся к истощенным. Руки у нашей продавщицы были белые, полные, с ямочками у локтей. Пальцы коротенькие, напоминающие сосиски. Голос с хрипотцой, но достаточно громкий. Представьте подростка, пришедшего в магазин за хлебом. Умопомрачительный запах свежего хлеба... Кажется, я готов всю жизнь вдыхать его... Чувство голода, оно не исчезало и тогда, когда мы вставали из-за обеденного стола. Настоящей пыткой было нести хлеб. Соблазн преследовал до самой двери квартиры. Без преувеличения могу сейчас сказать, что вполне управился бы в один присест с двухдневной порцией всей нашей семьи. Садимся за стол, мать делит хлеб. Мы жадными глазами следим за каждым ее движениями. Муха пролетит мимо – слышно. Попробуйте-ка 350 граммов тяжелого хлеба разделить на три приема, когда его весь проглотить можно, не моргнув глазом. Хорошо зная, что такое голод, я всегда преклонялся перед мужеством жителей осажденного Ленинграда, их выдержкой. Великим счастьем была сама возможность хорошо поесть. Вспоминаю случай, когда я съел сразу 22 пирожка с горохом, макая их в жареное сало. Вкус невероятный! Но ощущение приятной сытости постепенно сменилось ужасными муками. Живот мой вздулся, как барабан, а боли… И неудивительно – каждый пирожок был весом более 100 граммов! К тому же горох…И никаких лекарств, чтобы облегчить страдания. Бабушка догадалась гонять меня палкой по двору, и все прошло благополучно.
А сколько человеческих трагедий разыгрывалось вокруг хищения или потери хлебных карточек, в тот период времени, когда разразился голод 1946 года. Дети, подростки, еще могли найти пищу, охотясь на птиц, жаря их на примитивных вертелах. Голодно, холодно, но и взрослым удавалось свести концы с концами. Утрата карточек стариком означала медленную голодную смерть. Пропитания добыть нет ни сил, ни проворства. А как выпросить его у тех, кто сам едва влачит жизнь свою в море голода. Случаев суицида немало. И вновь, как и во времена оккупации приходится видеть опухших от голода людей. Появились, хоть и редкие, случаи каннибализма.
В смерть от голода свою лепту внесли чиновники, в том числе и чиновники от медицины. В больницах был по указу сверху создан небольшой резерв питания для тех, кто поступал с ясно выраженными признаками алиментарной дистрофии (истощения от недостатка питания). Чтобы показатели были хорошими, не портили отчетности, лечащим врачам было запрещено местным руководством ставить в заключениях в качестве причины смерти алиментарную дистрофию. А это создавало иллюзию благополучия. Голод был, и вроде его не было. Честь и хвала руководителю, успешно борющегося с социальной эпидемией! Он гоголем ходит по бумажной отчетности, его хвалят за оперативность великую…
На таком «благоприятном» фоне в нашем городе произошла история, претендующая на уникальность. Истинность происшедшего гарантирую своим честным словом, так как был лично знаком с той женщиной, которая была «героиней» происшедшего. Женщина,- назовем ее Голиковой, мать двоих детей, утратила карточки в самом начале месяца. Отдавая все, что удавалось достать из съестного, детям, она отчаянно голодала. Ее в состоянии голодного обморока доставили в больницу. Больше ничего она не помнила. Когда пришла в сознание, то обнаружила себя в помещении городского морга, лежащей обнаженной поверх двух трупов. Секционный стол (стол, на котором производятся вскрытия мертвых тел) был высоким. Женщине стоило немалых сил спуститься с него на пол. Оказавшись лежащей на бетонном полу, она поползла к выходу. Подстегивало ее два чувства. Во-первых, беспокойство за оставленных детей, во-вторых, страх за свою судьбу – она боялась, утратив сознание, быть вскрытой врачом-патологоанатомом. С трудом ей удалось преодолеть пространство, отделяющее помещение секционного зала до входной двери. Дверь оказалась закрытой снаружи на висячий замок. Толкая дверь, она пыталась обратить внимание людей на себя. Стук двери был незначительный, а сил кричать, звать на помощь не хватало. Неподалеку от дверей морга стоял офицер, разговаривающий с женщиной. Неподалеку от них резвилась девочка. Девочка и обратила внимание на постукивание и движение двери морга. Она пыталась мать и ее знакомого обратить тоже внимание на заинтересовавшую ее дверь, но те отмахивались от приставаний ребенка. И все же девочке удалось, потянуть за руку к двери морга свою мать. Тут и взрослые заметили не только движение двери, но и кисть голой руки. Они подняли шум. Прибежали медики. К их приходу потерпевшая вновь потеряла сознание. Очнулась второй раз на кровати приемного покоя больницы. Чтобы женщина не поднимала шума о происшедшем, медики кормили не только ее, но и ее детей. Опасения врачей за свою судьбу были небезосновательны. Во времена Сталина такие действия медиков не нашли бы сочувствия у власть имущих, а судебные приговоры мягкостью не отличались.
Постепенно жизнь налаживалась. Потом появится так называемый «коммерческий хлеб», он будет во много раз дороже обычного, но он будет. И мы будем позволять себе прикупать его. А для этого нужно было выстоять в очереди, где, еще кто-то посильнее, попытается за рукав вытянуть тебя из нее. Придет время, когда хлеба будет вдоволь и любого вида. Будет хлеб прекрасного качества, которому современный хлеб, как выражаются на Руси, в подметки не годится. Тот хлеб содержал много естественного белка, клейковины и в добавках никаких не нуждался. Но, каков бы он ни был, хлеб достоин того, чтобы о нем поминать в молитве, обращенной к Господу Богу нашему: «Хлеб наш насущный дай нам на сей день…»
КТО НЕ РАБОТАЕТ, ТОТ НЕ ЕСТ!
Не следует забывать, что в социалистическом государстве и в военное время продолжал действовать принцип: «Кто не работает, тот не ест!» Кормить город, не производящий ничего, – слишком накладно. Нужно было властям организовывать предприятия. Где, как, за счет чего? Без начала не бывает конца! Есть конец, значит, есть и начало. Наши руки и наши сердца, вот что город родной возрождало!
Рай придумали бездельники. Сидеть бы им с ложкой на самом краешке кисельного берега и хлебать из молочной реки сладкие сливки! Есть, лежа под яблоней, медленно двигая челюстями, райские яблочки. И сплевывать не надо, без косточек яблочки те. Но на земле нет молочных рек и кисельных берегов. И булочки на деревьях не растут! Что делать людям, если нет работы, а есть хочется? Нет работы, значит, - нет денег, чтобы купить хоть что-то, самое необходимое! Бежать за рубеж, как это делают многие сегодня на Украине? Да не было тогда таких возможностей! И советская власть, с какой бы стороны ни рассматривать ее действия, принимала в то время единственно правильные решения. Действовал «коллективный» мозг. Решено было объединить всех кустарей города, которые хотели, и имели возможность, трудиться, но в одиночку, при отсутствии материалов, это сделать было не под силу. Таким объединением стал Керченский горпромкомбинат – слишком громкое название для учреждения, состоящего из швейных, сапожных, вулканизационной, часовых мастерских, нескольких парикмахерских и двух заводов: мыловаренного и механического. Последние два располагались в уцелевших частях дореволюционной мельницы Шаргородского. Значительно позднее механический завод ждали самые удивительные превращения, он последовательно становился труболитейным заводом, заводом электронной аппаратуры «Свитязь». Я упоминаю об этом только для того, чтобы люди, незнакомые с нашим прошлым, представили себе возможности социалистического строя, позволяющие такое сложное перепрофилирование завода проводить с легкостью, сходной с простым перелицовыванием одежды. Сейчас на месте завода находится торговое предприятие по продаже строительных материалов. Последнее превращение означало полную гибель завода, поскольку его цеха были очищены от станков, которые были отправлены в пункты сбора металлолома. А что с людьми, работавшими на этих станках? Выброшены на улицу! С ними произвели те действия, о которых они слышали, когда им, живущим в СССР, расписывали ужасы жизни капиталистического общества!. Но в 1944 году, после освобождения, этот примитивный завод был первым промышленным предприятием города, обеспечивающим возможность приложить свои силы. Пока он использовал простую механическую силу рук человеческих, внутренним видом напоминая большую слесарную мастерскую,; может, только беднее обычной оборудованием. Рабочий материал – заказчика. Ремонтировали швейные и пишущие машинки, велосипеды, металлическую посуду. Единственным механизированным участком механического завода был бронзовый станок для изготовления гвоздей из проволоки любого сечения, работающий на жидком топливе. Мыловаренный завод варил мыло из рыбьего жира, получаемого из хамсы, уловы которой тогда своей величиной потрясали воображение. Через несколько лет этот завод прекратит свое существование..
На ул. Ленина (номер дома сейчас 26), на первом этаже, с очень невысоким потолком, делавшим его похожим на полуподвальное помещение, обосновалось управление горпромкомбинатом.
Комната была большой с недостаточным естественным освещением. А искусственного еще не было, тем более электрического - Керченская ГРЭС была разрушена, и восстановить ее было делом непростым. Я начал работать в этой конторе буквально через несколько недель после освобождения города.
Появился я в храме счетов и расчетов, робко передвигаясь бочком, словно боялся неловким движением что-нибудь смахнуть на пол. Я был самый юный, с лицом гладким и розовым, словно у девушки, и так же часто заливался краской смущения. Юнец среди взрослых. Должность моя – счетовод. Вдумайтесь только в само название должности? Человек счета водит! Только русский язык мог родить такое сочетание слов! А каково состояние моей души? С одной стороны, меня распирала гордость от сознания, что я стал одним из кормильцев семьи, с другой – тоска и зависть, в те мгновения, когда я видел своих сверстников свободно располагающих временем и идущих в жаркую погоду на городской пляж. Когда я переступил порог конторы, то должен был остановиться, чтобы глаза, после ярко освещенной солнцем улицы, успели привыкнуть к полумраку. Стены побелены белой известью. Слева, у боковой стены стоял огромный платяной шкаф, называемый в нашем общежитии «гардеробом», он отгораживал уголок помещения, служивший кабинетом директору комбината. В скромном по размерам уголке - простой стол и два стула, - один для директора, другой для посетителя. Над столом руководителя комбината висел портрет вождя в простой деревянной рамке. Сталин был изображен таким, каким его рисовали в довоенное время. Волосы и усы без следов серебра, ни единой морщинки на гладком лице. На вожде была надета куртка с накладными карманами на груди. Такой тип курток получил в народе название «сталинки». От боковой стенки «гардероба» к стене был натянут шпагат, на нем свисала до пола ситцевая с розовыми цветочками занавеска, отгораживающая директора от посторонних глаз, создающая ему иллюзию замкнутого пространства. Следует твердо заявить, что порог директорского кабинета не обивали посетительские массы. Заходили туда только для того, чтобы завизировать исходящий документ. Директор макал перо ручки в чернила и ставил подпись, состоящую из множества кругов и полукружий, накладывающихся друг на друга, из которых крайне трудно было даже предположить прочтение настоящей директорской фамилии – Елисеев Иван Иванович. Сейфа у директора не было, он доставал из кармана небольшой кожаный кисет, такого же размера и вида, как и иные кисеты для хранения табака, извлекал печать, долго, с особым усердием смачивал тем же, чернильным, пером ее поверхность, затем, подув на нее несколько раз, крякнув, с силой припечатывал к бумаге. Изо рта при этом вырывалось слово: «Наклал!». Само слово, и особенность его произношения вызывали у меня желание расхохотаться. Но, понимая, что этим я могу навлечь неприятности не только на самого себя, но и отца, удерживали меня. Я стискивал зубы и давился слюной до слез. Потом я привык, слово стало обыденным, будничным, привычным. Директор грамотностью не блистал. Я не знаю, каково было его образование, но полагаю, что полным курсом церковно-приходской школы тут и не пахло! Характер Ивана Ивановича был таким же неопределенным, как и его подпись. О таких в народе говорят: «Ни рыба, ни мясо». Правда, в нем, скорее всего, было слишком много от растительного мира. Он так же, как и растения, был малоподвижным, приросшим к сиденью своего стула. Уборщице стоило немалого труда «переставить» директора на иное место, даже временно. Внешность была серой и безликой, не подлежащей детализации – все среднее, все неопределенное! Все соответствовало характеру освещения кабинета.
На остальном пространстве задней части комнаты стояли столы главного инженера Петряева, главного экономиста Владимира Кельзона и начальника по снабжению Макса Кельзона. Может, таким расположением столов давалось понять непосвященным, кто по рангу своему стоит ближе к руководителю? А может, потому, что объем работы этих «столпов» канцелярии был не велик и не требовал большого освещения. Каковым было отчество Кельзонов, я, честно признаюсь, успел забыть. Твердо знаю, что они были двоюродными братьями. И не забыл я, что эти люди хлеб свой добывали, пусть и не сложным, но трудом своим, чего я никак не могу сказать о потомке Владимира Кельзона, сколотившего в нашем городе преступную группу после распада СССР. Не из-за куска же хлеба он на преступления пошел?.. И только жадность, желание властвовать и богатеть, толкала на новые, и новые преступления. Да, он практически контролировал умирающую, но еще действующую промышленность города. Надо бы остановиться? Но не хватало времени, дела преступные не пускали. Наверное, не было возможности для этого? Я не знаю ни одного гангстера, которому бы удалось спокойно отойти от дел преступной группировки! Думаю, что жители города моего не забыли ни деяний, ни отстрела самого Кельзона и его ближайшего окружения в помещении клуба Керченского морского порта. Не забыли, наверное, и тех почестей, которыми сопровождались похороны гангстеров. И место самое почетное им на кладбище отвели, и долго на месте отстрела венок из живых цветов вывешивался. Странно было видеть, что все это происходило при полной поддержке и участии властей города, получивших власть «из рук народа»! Говорят, что яблоко от яблони далеко не падает. Мне кажется, что такая поговорка к данному случаю не подходит. Необходимо учитывать величину яблока, источенность его червями и силой порыва ветра. Такое яблоко может упасть далеко от ствола дерева. Но так, как оно червивое, то из него ничего и не вырастет. Продолжая эту мысль, я предлагаю глянуть на «яблочки», рожденные яркими личностями своей эпохи. Объясните, граждане хорошие, почему Светлана Аллилуева, дочь Сталина перебралась на жительство в Англию? Почему сын Хрущева стал американским гражданином? Их, что, преследовали за деяния отцов? Какой идее они поклонялись? Какую мораль сегодня исповедуют дети украинской элиты общества? Почему и сейчас дети высокопоставленных чиновников независимой Украины заграницей знания приобретают? Ученые Украины не могут насытить любознательность отпрысков «новой украинской знати»? А перемещение за границу больших денежных средств, а также приобретение там огромной по цене недвижимости, совершаются не из чувства ли патриотизма, к которому взывают их родители, всякий раз обращаясь к народу?.. Но, продолжу о прошлом, когда люди совсем иными были, падать «яблочкам.» тогда было некуда, кроме как в дружеские объятия труда за небольшую плату. В России прошлого немало патриотов было, служили ей честные, благородные, высокообразованные, интеллигентные люди, готовые отдать жизнь свою за отчизну, и отдававшие ее. И хотя сталинский репрессивный аппарат косой острой прошелся по ним, но не оскудела русская земля, из недр рабочих и крестьян родился интеллект могучий, позволивший вырваться нам за пределы земли, построить могучее государство. А то, что есть среди нас звери, животные, в образе человеческом, так этого отрицать нельзя. «Звери есть, тем приятнее чувствовать себя человеком, когда вокруг тебя они рыскают»- думаю я.
Мой отец, главный бухгалтер П.И.Котельников и остальные клерки, в числе которых был и я, сидели за столами, ближе к входу, значит, ближе к естественному источнику света, что иерархической пирамиде управления не противоречило. На стене, близ стола главного бухгалтера канцелярскими кнопками был приколот плакат с изображением вождя революции. Ленин стоял в полный рост, в брюках и жилете. Под плакатом на полоске белой бумаги были написаны довольно прилично выполненными буквами слова: «Коммунизм – учет, учет и еще раз – учет!» Мне этот лозунг стал понятен, когда стал обрабатывать рабочие наряды. Я понял, каким образом завышается объем выполненных работ. Понял работу нормировщиков, ставящих рабочих в условия постоянного ускорения производственного процесса, а это в свою очередь затрагивает вопрос выпуска качественных товаров. Попытки обмана, поиска условий обойти законы, заставила меня понять вынужденное содержание государством большого числа счетных работников, увеличивающих цену выпускаемых товаров, ведь их оплата труда тоже входит в цену продукта. Забегая вперед, скажу, пусть и недолгой была моя работа в этой примитивно оборудованной конторе, но она позволит позднее мне успешно изучать политэкономию в институте. Я приобрел в личное пользование «Капитал» К. Маркса и, ни чуточки не жалею, что основательно проштудировал его. И понял я еще и то, что труд для себя – это труд для души, человек работает в этом случае качественно, все у него получается прекрасно. Здесь не требуется чиновник. А раз социализм потребовал большое количество чиновничьих мест, значит, ничего существенного в трудовой деятельности рабочего после революции не изменилось к лучшему. Чтобы человек стал жить хорошо, он должен стать собственником. И это - великая цель будущего! Вот тогда он станет и добрым и честным. А в рабочем коллективе нет равноправия, нет оптимизации отношений, всегда будут рвачи, халтурщики, будут хищения и будут приписки, и многое иное неприятное будет! При Сталине борьба с негативными явлениями на производстве осуществлялась путем ужесточения наказаний. Опоздал на работу более двадцати минут – суд. Допустил брак, или украл – тюрьма. Но не было дифференцировки самой величины преступления. Правда, тогда, только вначале своей трудовой деятельности, не зная трудового кодекса, я считал все действия вождя по наведению порядка правильными, не подлежащими обсуждению. Я рос честным человеком, полагал, что и все остальные должны действовать так же. Работа с взрослыми, в период, когда юный насыщает себя наблюдениями, здорово развила меня. Наблюдая за сотрудниками нашей конторы, я учился познанию психологии людей. Сколько людей, столько и характеров, и каждый, по-своему – интересен! Правда, иногда человек имел естественную защиту, за которой он прятал свою сущность. И пробить такую защиту было так трудно молодому человеку, а правильно говоря, подростку еще! В таком случае человек представлял для меня интерес только внешностью своею. Ну, например, управляющий мыловаренным заводом Зельтцер, человек невысокий, с двумя подбородками и полным отсутствием растительности на лице. Невысокий рост компенсировался выступающим вперед большим животом. Он выглядел дородным, призывающим к повышенному уважению своей особы. Появлялся в правлении редко, только когда к этому вынуждали особые обстоятельства. Лицо его было непроницаемо. Только излишняя порция пота на гладком лбу свидетельствовала об ускорении у него мыслительных процессов. Голос был мягкий, вкрадчивый, с резко звучащей буквой «р». Он был недоступен для меня, мешала огромные напластования жира. Они мешали выразительности работы мимических мышц. А без мимики, зеркала души, как увидеть ее?.. Говорить об отце своем мне трудно. Скажут о необъективности сообщений. И все же скажу несколько слов: это был семьянин, любитель рюмки с хорошей закуской, а в остальном – типичный трудоголик. Из-за него, этой черты его характера, я и покину храм цифири. Он всегда задерживался, дорабатывая за тех и то, что не успели сделать сотрудники. И заставлял меня сидеть с ним, постоянно нарушая трудовое законодательство по охране труда подростков. Скрыться и филонить я не мог. Приходилось только терпеть. Столы работающих тесно примыкали друг к другу. Костяшки счетов, как кастаньеты, сыпали дробь ударов то с одной, то с другой стороны. Арифмометр, видимый показатель технического прогресса, стоял на столе главного бухгалтера; послушно вращаясь, он издавал звуки, похожие на те, что издает глубокий старик, передвигаясь в шлепанцах по обшарпанному полу. Признаюсь откровенно, без элементов физического труда, я к концу рабочего дня чувствовал себя настолько опустошенным, что не появлялось даже желания пойти к морю и окунуть в воды его пропотевшее за день тело. Я не знал, как работали промышленные подразделения комбината, но контора трудилась интенсивно. Полагаю, лепта, внесенная в копилку борьбы с немецкими захватчиками нашей конторой, была «весомой». Судя по нарядам, с которыми я имел дело, дела на комбинате шли успешно. Знакомству с главным инженером Петряевым я был обязан не конторе, а поездке на косу Чушку. Керченский горпромкомбинат имел свое подсобное хозяйство – бригаду рыбаков, дислоцирующуюся на косе «Чушка», на той стороне пролива, чуть юго-западнее нынешней части паромной переправы «Кавказ». Заметьте, что хозяйство наше находилось за пределами современной могучей державы Украина. Потому что Крым был тогда территорией РСФСР, не возникало тогда территориального спора между двумя юридическими персонами, Керченским горпромкомбинатом с одной стороны, и Краснодарским краем – с другой. Просто построил Керченский горпромкомбинат прямо у самого берега пролива два куреня, напоминающие большие шалаши из нарезанного камыша, в них на постелях из того же камыша спали рыбаки, или сидели, лениво поругиваясь и пуская струи вонючей махорки. Но запах курева не мог пересилить запаха вяленой рыбы, глубоко въевшегося и в живое, и в мертвое.
Решила как-то руководящая элита нашего могучего комбината послать экспедицию, состоящую из главного инженера Петряева и меня, безусого мальчишки, посмотреть, чем там наши рыбаки занимаются? Плана вылова рыбы для них не было, ассортимент рыбы не мог поддаваться учету. Выбор, павший на нас, наверное, объяснялся тем, что без наших персон комбинат явно не должен был рухнуть. Руководил экспедицией, понятно, Петряев, человек большей частью молчаливый, поджарый, светловолосый, с вечно скорбным выражением лица. Одет он был в черное пальто из грубого драпа с черным каракулевым воротником, заметно тронутым молью, и темно-серый шевиотовый костюм, брюки которого были заправлены в высокие сапоги. На мне было полупальто с меховой подкладкой, неизвестного зверя, шапка с суконным верхом, рубашка и отцовские полуботинки, из которых, чтобы я на ходу не выпрыгивал, в носки натолкали немало скомканной бумаги. При моем невысоком тогда росте, эта обувь делала мою фигуру несколько комичной. Такую обувь, как я выяснил потом, носили клоуны, расхаживая по манежу. Вначале мне было стыдно надевать такого огромного размера обувь, но потом я привык, заметив, что никто не смеется, хотя и завистливых взглядов тоже не замечалось. Часов в 10 утра мы отплыли на стареньком, повидавшем виды катере. Откуда он взялся? Кому принадлежал? Как и с кем договаривался о нашей поездке Петряев мне не известно. Вспоминаю, день был великолепным, только где-то далеко на западе виделись облачка, от чего цвет неба делился на большую синюю и меньшую бледно-голубую полосы. Море было тихим. У берега вода была без единой рябинки, отливала зеленоватым цветом. На палубе катера собралась приличная толпа, в основном мужчины. Были, и две, среднего возраста женщины, ни по одежде, ни по цвету лица они не отличались от остальных. Слава Богу, что не было на катере детей! Я удивлялся тому, что у такого старенького катера мотор работал четко, без перебоев. Шли ровно, не переваливаясь с боку на бое, по обе стороны от форштевня расходились две невысокие волны, позади стелился широкий пенный след. Мы быстро приближались к месту назначения. Подойти вплотную к берегу катер не мог: не было причала, да, наверное, и глубины этого не позволяли. Для встречи нас от берега отошла большая лодка с двумя гребцами. Когда она подошла к катеру, оказалось, что от фальшборта катера до лодки было приличное по высоте расстояние. С катера в лодку пассажирам помогали спуститься по веревочному трапу. Разгрузка шла медленно. Людей было слишком много, чтобы лодка могла их всех вместить. Но, оказывается, находились и такие, что думали несколько иначе. Лодка все более и более погружалась в воду. Что-то подсказало мне дальнейший ход событий. Я разделся до трусов, хотя воздух не был жарким. По привычке, приобретенной с довоенного времени, чтобы не замочить одежду, я ее связал в узел и ремнем от брюк плотно привязал к голове. Повесив на шею за шнурки полуботинки, я одним из последних опустился в лодку. На меня смотрели с удивлением, но ничего не говорили, наверное, думали про себя: «Что с него, малого, неразумного возьмешь?» А я думал в свою очередь о том, что старый делает глупостей меньше только потому, что у него нет возможностей молодого. А осторожность, находясь в переполненной людьми лодке, не излишня, как и вообще всякая разумная осторожность. Похоже, один Петряев отнесся ко мне как к взрослому и сказал: «Зачем это ты?» Я на полном серьезе ответил: «Купаться придется!» Не нужно было быть пророком, чтобы не заметить, что края борта лодки находились от воды всего в нескольких сантиметрах, она была не просто перегружена, а чересчур! К удивлению, она держалась пока ровно, не раскачиваясь. До берега оставалось не более двадцати метров, когда откуда-то к правому борту стала приближаться волна. Была она совсем небольшая, и ничего не произошло бы, не хлюпни она через борт внутрь лодки. И плеснулось-то воды совсем мало, но кто-то двинулся от нее в сторону, а возможно, это сделали несколько человек разом, только лодка стала раскачиваться и заглатывать воду. Она не перевернулась, она просто ушла из-под ног на глубину. Все люди оказались в воде. Плохо плавающих было немного, их подобрали две лодки рыбаков спущенные тут же на воду с берега. Остальные сами добирались до берега, выходя из воды, как в сказке о «Царе Салтане», где из вод морских выходят дядька Черномор и тридцать три богатыря. Вода была слишком холодной, тело мое сжалось, как перед броском. Но делать было нечего, я поплыл брасом к берегу. Добравшись до берега, я не стесняясь, повернувшись спиной к людям, стянул мокрые трусы, и стал натягивать сухую одежду. Мне под сухой одеждой, после холодного плаванья, стало вскоре не только тепло, но и жарко. На Петряева было жалко смотреть. С него струями стекала вода. Он походил на мокрую курицу, как-то осунулся, став еще меньше ростом. Его быстро переодели в сухую одежду, которую презентовали рыбаки, а мокрую выкрутили и повесили сушиться. Стало ясно, что без ночевки нам не обойтись. Вскоре мы стали есть наваристую уху, вкусней которой мне прежде есть не доводилось. Рыба таяла во рту, настолько она была нежной. Потом я своими молодыми зубами терзал кусок балыка из осетрины. Мой главный инженер пил с рыбаками водку. Мне тоже предложили стопку, я от нее отказался. Водку я уже пробовал до этого, но она мне не понравилась. Желудок мой не воспринимал ее.
Если бы мне предложили стакан хорошего десертного вина, я бы тогда не отказался. Но у гостеприимных рыбаков были только водка, да еще бутыль самогона. Я, насытившись хлебом и рыбой, выбрался из куреня наружу. После тяжелого отвратительного запаха так было приятно дышать чистым морским воздухом с легким запахом брома и йода. От нечего делать я побрел вдоль берега. Ширина свободной от растительности береговой полосы песка была примерно метров пятнадцать, на ней местами встречались углубления, заполненные морской прозрачной водой. Может, она заполняла их во время штормов, кто знает? Рыбы в них не было, а вот крабы, и довольно крупные, величиной с ладонь, водились во множестве. Было интересно смотреть, как быстро бочком двигается это ракообразное, потревоженное палкою. Интересно было наблюдать, как он зарывается в песок, оставляя снаружи глаза, да клешни, похожие на седые, отмершие водоросли. У края зеленых трав и кустарника можно было видеть большие комки сухих коричневого цвета водорослей. А там, вдали виднелись серые неподвижно усевшиеся на прибрежный песок ряды крупных морских чаек. Я вернулся к куреню, и пошел теперь в другую сторону. Здесь сушились рыбацкие сети, натянутые на весла и колья. Чуть в стороне вялилась рыба. Преимущественно здесь была тарань, но виднелись и куски осетрины, судаки, селявка, и даже невесть откуда взявшийся отливающий желтизной, почти прозрачный от жира – рыбец. Моя прогулка длилась долго, после съеденной рыбы начала мучить жажда. Я вернулся к куреню и прямо из ведра долго пил пресную воду, показавшуюся мне дождевой по сравнению с чуть жесткой солоноватой керченской водой. Потом я ужинал. Взяв кусок хлеба и вяленой рыбы, я выбрался наружу и долго наслаждался вкусом и запахом еды. Свидетелем моего пиршества была вечерняя розово-красная заря. Ночи на юге приходят быстро. Вот, кажется, солнце еще над горизонтом, а через полчаса уже наваливается полная темнота. Я, по непродолжительном размышлении, пришел к выводу о ночлеге на свежем воздухе, с чем и поделился со своим старшим товарищем. Петряев был уже в состоянии приличного подпития, поэтому не прореагировал на мое предложение. Итак, мы разделились, он остался ночевать в курене, а я – на свежем воздухе. Я натаскал сухих водорослей, соорудил из них ложе и улегся, натянув воротник пальто до ушей. Уснул я сразу, проснулся рано, только начинало светать. Разбудил меня собачий холод. Забираться в курень, откуда раздавался могучий храп и исходил дурной запах, мне не хотелось. Чтобы согреться, я стал бегать. Мой топот никому не помешал – реакции не было. Согрелся я довольно быстро. Но, по прошествии времени, вновь подступал холод, и приходилось бег повторять. Что делать, вода в море еще недостаточно прогрелась, и по утрам было прохладно, если не сказать холодно. Но вот выглянуло солнце, его живительные лучи быстро привели меня в прекрасное настроение. Как ни много пили рыбаки, но с восходом солнца все они были на ногах. Иное дело гость. Из куреня выбрался заспанный, помятый, с еще более жалким выражением лица Петряев. Мы с ним впервые видели, как идет лов рыбы. Лодка с сетью отплывала от берега, сея сеть, опуская ее в воду. Затем, обметав ею довольно большой участок водной поверхности, стоя на берегу и напрягая силы, рыбаки стали тянуть ее к берегу под ритмичные звуки: «Ну, раз! Еще – раз!»… Постепенно сводились к условленному центру концы так называемой волокуши. В мотне невода, вытащенного на берег, билось и трепетало, отливая серебром, множество крупной рыбы. В Керчь мы возвращались с рыбой, а главный инженер еще и с добрым числом крупных породистых насекомых в голове. Борьба с ними по прибытии домой продолжалась долго и закончилась полной победой Петряева, но для достижения ее бедняге пришлось распрощаться с довольно пышной, хоть и блеклого вида, шевелюрой. Голова, лишенная ее, казалась теперь маленькой и жалкой, зато какими-то лишними деталями стали казаться его большие уши. Из-за этого временного изменения внешности нашего главного инженера его стали называть мартышкой. Кличка эта произносилась громко обыденным тоном, в ней не чувствовалось ни нотки оскорбления. Глядя на него, я полагал, какую должен был испытывать радость первый человек, осознавший, что он – не обезьяна!
Впрочем, положа руку на сердце, следует сказать, что за время работы с Петряевым, я ни разу не слышал, чтобы он когда-нибудь обижался, кого-нибудь распекал, как это делали многие другие. Он был безвредным и для людей, и для производства. О последнем качестве, пожалуй, трудно было судить, так как проверить знания и умения Петряева было не на чем. Производство было многопрофильным и до невероятности кустарным. Ну, скажем, как главный инженер мог проверить работу часового мастера, более того, помочь такому виртуозу, каким был Абрам Мурашковский? Этот человек из обычного часового хлама создавал прехорошенькие часики. Почему я говорю часики? Да потому, что этот кудесник имел особенное пристрастие к крохотным женским часикам, умещающимся на печатке дамского перстня.
Оставим Петряева и обратим толику внимания своего остальным важным персонам нашего управления. Уступая значительно в росте моему отцу, рост которого был 196 см. , самым высоким казался наш главный экономист Кельзон Владимир, наверное, потому, что был невероятно тощим, с резко выпирающим вперед острым кадыком и потянутой в качестве противовеса назад шеей. Лицо этого человека было узким, все черты резкими, поскольку мышц не было видно. Тонкая, как пергамент, и такого же цвета кожа обтягивала кости лица. Нос с горбинкой клювом нависал над узкой щелью рта. Речь быстрая, внятная, но с акцентом, свойственным семитам, лилась изо рта тогда, когда губы, казалось, не раздвигались. Глаза глубоко располагались в глазницах, зато взгляд карих глаз был острым и внимательным. Он буквально впивался взглядом в глаза собеседника, словно гипнотизируя его. И было трудно выдерживать этот замерший в неподвижности взгляд. В чем заключалась роль главного экономиста, я не знал тогда, не знаю и сегодня. Что нужно было экономить и как? Почему он назывался главным, я тоже не знаю, поскольку других экономистов по штатному расписанию нам не полагалось. Владимир всегда казался каким-то озабоченным. Маска озабоченности, раз прилипнув к нему, более его не покидала. Жена его худенькая, сутулящаяся черноволосая женщина с густой сединой в волосах, имела такое же выражение лица, что и у мужа. Может, это качество и послужило основанием для образования этой супружеской пары? Она, заботясь о здоровье мужа, всегда приносила ему обед на работу. Странно то, что жил он неподалеку, на соседней улице, которую мы, по привычке, называли Греческой, и сходить домой на обед было минутным делом. Супруга Кельзона считала себя замечательной хозяйкой, знатоком еврейской кухни.. Будучи хлебосольной, она пыталась нередко одарить своей стряпней плохо знающего ее таланты человека. Я помню, как здорово влип однажды, испробовав ее коронного блюда – прямой коровьей кишки, начиненной серой тянущейся массой, напоминающей плохо пропеченное тесто. Я отношусь к той категории человеческих существ, которые способны питаться тем, что исключают из своего рациона другие двуногие. Поэтому я храбро вонзил свои молодые зубы в плохо прожаренную кишку. Что делать дальше, я не знал. Жевать эту стряпню было невозможно, а конструктор этого кулинарного шедевра буквально впился в меня глазами, очевидно, ожидая похвалы. Оставалось использовать возможность моей глотки, позволявшей заглатывать свободно крупные куски, не пережевывая. Я глотал куски теста, покрытые плохо прожаренной кишечной стенкой, стараясь делать вид, что это доставляет мне величайшее в мире наслаждение. На предложение отведать еще кусочек, я категорически отказался, заявив, что такой вкусной и питательной пищи я еще не ел. У Кельзонши глаза сияли от счастья. По-видимому, только я и удостоил похвалы эту национальную еврейскую стряпню. Двоюродный брат Владимира, Макс Кельзон, работавший начальником снабжения, будучи женатым на враче-терапевте Червинской, медицину в грош не ставил. Главным лекарством на свете он считал водку. Пил неумеренно много, никогда не теряя головы и женолюбия. Да, женщин он и любил, и ценил, хотя дамским угодником не был. Здоровье так и перло у него из всех щелей сверхупитанного тела. Я никогда не видел его унывающим, как и редко можно было видеть его абсолютно трезвым. Вся еврейская община того времени, имеющая близкие и отдаленные родственные связи в городе, говорила о Максе Кельзоне:
«В кого он такой удался? Все люди как люди, а он – «пяница!»
Что сказать об остальных представителях нашей конторы? Они представляли женскую половину человечества, непознаваемую по определению, даже продвинутыми особями мужского пола.
Бухгалтер расчетного отдела, по фамилии Коба, была бесформенной, некрасивой женщиной, Я не знаю ее хозяйственных навыков, может они были и великолепными, но женщин я оценивал только по внешним физическим данным. Желание мое обладать красивой стройной женщиной уже появилось, но объявить о нем открыто, я еще не смел. Эта женщина ни по возрасту, ни по формам мне не нравилась. Ближе других ко мне по возрасту находилась Курилкина. Она была старше меня на три года. Я был невысокого роста, она была еще чуточку ниже меня. Блондинка с плохо уложенными волосами, с полным отсутствием макияжа, она выглядела серенькой, невзрачной, неаппетитной.
Если характеристики тех, с кем мне пришлось столкнуться в первые робкие шаги трудовой жизни, кому-то покажутся необъективными, то он ошибается. Я описал их такими, какими они были, беспристрастно. Я еще не был знаком с объемом подлости и хамства. Для меня основным мерилом важности человека тогда были внешний вид его и эрудиция. А так, без этих особенностей, это были для меня обычные люди, с неба звезд не снимавшие, не нажившие личных капиталов. Они не посещали ресторанов, так как самих ресторанов не было. О роскоши они и представления не имели. Я ни чуточки не жалею, что жизнь свела меня с ними… Работая с ними, я не успел деформировать душу свою. А самое главное я не приобрел того, что называется презрением. Презрение, чувство испытываемое нищим к богатому, а богатых как раз вокруг меня и не было.
Вскоре я расстался со всеми этими людьми. Причиной послужил мой страх перед будущим, когда я представлял себя в окружении гроссбухов, раздутой до невероятности и, по существу, не нужной никому цифири. Мне просто хотелось учиться. Брешь, пробитая в моей учебе войной, сама по себе не могла затянуться. Если ничего не знаешь, значит, есть о чем и задуматься! А о том, что у меня с образованием дела плохи, я отлично знал. Можно было состояние моих знаний определить и такой формулой: «Никто не знает столько, сколько не знаю я!» Я стал интенсивно готовиться к учебе в школе.
Мы трудились, а война шла. Фронт все дальше уходил на Запад. И движение все более ускорялось. Все чаще и чаще возникали разговоры о втором фронте. Когда наши войска отступали, а к нам стремительно катились немецкие танки, мы ничего не слышали о союзниках. Вот союзников Германии мы видели своими глазами... О существовании наших союзников мы могли догадаться, когда нас подвозили на «Студебеккере». У нас таких машин не было. И я понимал, что это машина американского производства. Да и в 1943 году в небе над Керчью появились истребители совсем иной конструкции, чем те, к которым мы привыкли. Теперь, проживая в освобожденной Керчи, мы знали, что на стороне Советского Союза выступают извечные враги его - Англия и Соединенные Штаты Америки.
ДРУЗЬЯ НАШИ И СОЮЗНИКИ
И в наше время приходится часто слышать слова о личной дружбе между главами правительств различных стран: «дорогой друг Клинтон, дорогой друг Блэр, дорогой друг Буш»… Однако нужно твердо знать: в политике не может быть друзей, в ней есть только партнеры и расчеты. Он нравится тебе, иль нет? Но он судьбой в союзники навязан, за ним идти не нужно точно вслед, но крепкими должны быть сами связи.
Заключая пакт «о ненападении», мог ли верить заверениям Гитлера И.Сталин?
Разве можно допустить, чтобы Сталин был не знаком с книгой Гитлера «Mein Kampf», в которой открытым текстом были изложены планы фюрера относительно будущего России? Согласно ему, Россия расчленялась на куски, в которых самим русским места не находилось. Кстати, этот труд Гитлера прежде назывался и длинно, и претенциозно «Пять с половиной лет борьбы с ложью, тупостью и коварством». Это издатель потом переиначил название на «Моя борьба» (Майн кампф)
Неужели такой прожженный политик, как В.М.Молотов, ничего не знал об истинном положении вещей, подписывая вместе с Иоахимом фон Риббентропом акт о взаимном ненападении? Да и разведка наша была тогда на высоте. Поступала вполне достоверная информация о военных приготовлениях Германии. Поэтому запущенный миф о вероломном нападении фашистской Германии был рассчитан на рядовых граждан, чтобы оправдаться перед ними за грубые просчеты начала войны. Разве это нападение было первым в таком роде? Разве Италия, нападая на мирную Абиссинию, объявила о своем намерении заранее? Или нападение Германии на Голландию и Бельгию сопровождалось предупреждением? Канули в вечность рыцари чести, такие, как Пьер дю Террайль, прозванный Баярдом, или киевский князь Святослав, посылавший своего гонца к неприятелю со словами: «Иду на вы!»
И нечего упрекать союзников в том, что они постоянно нарушали договоренности, если не в размерах помощи, то по срокам ее предоставления. Каждый из них был политиком, в первую очередь служил интересам своего государства. И если он был толковым политиком, то должен был руководствоваться не только временными интересами, но и заглянуть в будущее. Время само выбирало таких политиков.
Сэр Уинстон Черчилль, потомок знатного рода герцогов Мальборо, премьер-министр Англии, с одной стороны, и его противник, Адольф Шиккельгрубер, неудавшийся австрийский художник, неудачник и в военной карьере, но ставший канцлером Германии под именем Гитлер, с другой.
Министр иностранных дел фашистской Италии граф Галеаццо Чиано, министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп, происходившие из знатных дворянских родов, с одной сторогы, и незнатного происхождения В.М.Скрябин, известный под именем Молотова, нарком иностранных дел СССР, с другой.
Сын грузинского сапожника Виссариона Джугашвили, собиравшийся стать священником, но ставший непримиримым борцом с религией, известный под именем СталинаС одной стороны, и Дуайт Эйзенхауэр сын руководителя протестантской секты «Речные братья», американец немецкого происхождения, ставший кадровым военным, но глубоко верующий человек, с другой стороны.. Что объединяло их, таких противоположных? Все они обладали одним общим качеством – умом.
И не нужно считать Гитлера бесноватым. Он выражал интересы своей нации, которую возглавлял, и которая ему доверяла. Беда в том, что она слишком ему передоверила. Но основная вина, мне кажется, лежит на руководителях ведущих стран Европы, позволивших Гитлеру нарушить основные положения Версальского договора и давших ему возможность вырасти до масштабов одного из величайших завоевателей, заставившего мир содрогаться от боли и страданий.
Не следует и Сталина представлять кем-то вроде Чингиз-хана на подвластных ему территориях, а всех людей, живущих на них, пребывающими в постоянном страхе за свою жизнь. Будь так, едва ли стала бы страна оплакивать смерть своего вождя. Никого не заставляли тогда публично выражать свое горе. Оно было естественным, оплакивали близкого человека.
Остановлюсь несколько подробнее на характеристике некоторых союзников, с которыми пришлось согласовывать не один политический шаг.
Не нужно удивляться трансформации Эйзенхауэра после смены им военного мундира на штатский президентский костюм. Нужно знать одно, что любой президент США отказывается от выполнения многих предвыборных обещаний после того, как спустится в тайные подвалы «Лэнгли» – Центрального Разведывательного управления для ознакомления с секретной документацией.
Как бы то ни было, этот человек достоин уважения и как генерал, и как президент, хотя многое в нем может и не нравиться.
Дуайт – имя, данное ему матерью потому, что его трудно сократить, а ей не нравились сокращенные имена, так распространенные в Америке: Билл, Дик, Джо, Боб, Мак, Арт…
Как ошиблась Ида Эйзенхауэр: сокращению подверглось не имя, а фамилия. Теперь Эйзенхауэров называли Айками. За будущим президентом закрепилась в детстве кличка – Гадкий Айк. Ребенок был светловолос, некрасив, кожа лица – красная.
Айки, после долгих поисков счастья на чужбине (они были выходцами из Германии), нашли себе пристанище в Абилине – тогдашнем конечном пункте железной дороги, ведущей на Запад. Многие оседали в этом городке. Вокруг Абилина были прекрасные земли, пастбища. Развивалось скотоводство. Каждый год в Абилин гнали со всех сторон скот на продажу. Только за период 1867 – 1871 гг. через городок прошло более 3 млн. голов скота. Соскучившиеся по зрелищам и обществу ковбои, получив деньги за проданный скот, предавались традиционным развлечениям, характерным для Дикого Запада. День и ночь были открыты салуны и публичные дома. Пьянство, перестрелки, поножовщина средь подгулявших гуртовщиков были повседневным явлением и терроризировали жителей Абилина. Избранные начальники полиции не могли установить порядка. Первые маршалы, как называли блюстителей порядка, были все убиты или изгнаны из города. Только один из них – Джеймс Хикок оставил в истории города свое имя. Прозвище ему было дано Дикий Билл. Участник гражданской войны, сражавшийся против рабовладельцев, прибыл в Абилин с большим послужным списком, им было убито сорок три преступника. Искусство владения кольтом новый маршал довел до совершенства. Он никогда не промахивался, стреляя в подброшенную в воздух монету. Стрелял он поразительно быстро сразу двумя руками из двух пистолетов. Обычным зрелищем для городка было появление внушительной фигуры маршала, вооруженного двумя шестизарядными револьверами. В видавшем виды Абилине все были поражены случаем убийства маршалом двух преступников, бежавших в противоположных направлениях, одновременно. Дикий Билл убил в Абилине пятьдесят преступников, не испытывая мук совести. Сам он был убит выстрелом в затылок, когда, сидя в салуне, играл в покер.
Впоследствии Дикий Билл стал героем многих вестернов. Вот в такой атмосфере проходило детство Дуайта Эйзенхауэра, сохранившего на всю жизнь любовь к вестернам и приключенческим фильмам, с участием ковбоев.
Я назвал здесь того, кто участвовал в сражениях, кого пытаются сегодня сделать основным героем победы над фашистской Германии. Эйзенхауэр был в то время генералом, сделавшим стремительную карьеру. А над ним стояло большое число лиц, делавших историю, в которой ключевой, активнейшей фигурой стал Айк. Так уж случилось, что еще в 1930 году генерал Дуглас Макартур, просматривая бумаги, обратил внимание на один документ. Он ему настолько понравился, что Макартур спросил: «Кто его составил?» Генералу сказали: «Майор Эйзенхауэр!»
Макартур лично познакомился с майором. Не забыл он о нем и в 1932 году, когда стал новым начальником штаба американской армии. Еще через год, Макартур забирает к себе в штаб понравившегося ему майора. Потом Макартур оставляет пост начальника генерального штаба и направляется военным советником на Филиппины. Отправляется вслед за ним и Айк. На Филиппинах Эйзенхауэр увлекся авиацией, налетал там 300 часов и получил диплом на право управления самолетом. Было тогда подполковнику Дуайту Эйзенхауэру 48 лет. Эйзенхауэру хотелось командной работы, а его не отпускали из штабов. Наконец 19 декабря 1942 года он получает должность начальника управления планирования военных операций штаба армии США.
Работая в генштабе под командой генерала Маршалла, Эйзенхауэр трудился над проектом директив по осуществлению операции по форсированию Ла-Манша и высадке во Франции.
8 июня 1943 года он представил свой проект Маршаллу и тот, внимательно ознакомившись с ним, направил Эйзенхауэра в Лондон командовать Европейским театром военных действий. К фигуре Эйзенхауэра еще придется вернуться, поскольку он в послевоенное время два срока пребывал на посту президента Соединенных Штатов Америки. А пока Айку предстояло ехать в Англию.
Там Эйзенхауэр имел возможность познакомиться и лучше узнать ведущего английского политика сэра Уинстона Черчилля.
В разговорах выпивающих в нашем дворе мужчин перед войной больше всего доставалось Черчиллю. Все самые отрицательные характеристики адресовались ему. Что поделать, сказывалось идейное, политическое воспитание трудящихся масс в СССР.
Нам трудно было понять, что каждый народ, выбирая себе правителя, выбирает и судьбу свою. И не должен правитель другого народа думать о благах чуждого ему по духу общества.
Черчилль ненавидел коммунизм. Боязнь оккупации Англии фашистской Германией толкнула его на союз с Россией. Но Черчилль не желал вместо побежденной Германии получить резко возвысившуюся, еще более чуждую ему Советскую державу. И все поступки его следует рассматривать в связи с такой концепцией.
Премьер-министр останется в веках. Резцом судьбы был знак его начерчен. В войне с Германией заслуга велика. Народу Англии служил всегда сэр Черчилль.
Я пытался представить внешний облик знаменитого английского политика, но тщетно. В моем распоряжении были карикатуры на него в журнале «Крокодил». В них фигура Черчилля напоминала многократно увеличенный бурдюк с вином, где над суженной частью красовалась шляпа-котелок, а под ней жирные складки с ротовой щелью, из которой торчала сигара. Ножки тоненькие, ручки маленькие. Будь этих ножек и ручек больше, то и карикатурный паучок вышел бы! От взрослых, да и сам, став взрослым, я слышал мифы о сэре Уинстоне. Что он любит армянский коньяк, а курит только гаванские сигары. Правда, червячок сомнения в душу лез, щекотал ее напоминанием: «А каким образом англичанин пристрастился к советскому армянскому коньяку? А может, речь шла о коньяке, производящемся в турецкой части Армении?» Поговаривали также, что премьер всю жизнь занят строительством. То ли дом строит, то ли дачу. Заканчивает строительство и разрушает все до фундамента, чтобы на нем вновь начинать возводить стены… Нелепость какая-то! Неужели такому человеку время девать некуда?
Но оставим мысли-домыслы и предоставим возможность высказаться самому знаменитому английскому политику, оставившему яркий след в политике времен Второй мировой войны.
«Мечта моей жизни, – говорил сэр Черчилль, потомок знатного рода герцогов Мальборо, – увидеть германскую армию в могиле, а Россию на операционном столе!»
И поэтому ничего удивительного не нахожу в том, что, видя возросшее техническое оснащение Красной Армии, 18 июля 1942 года Черчилль известил Советское правительство о прекращении отправки военной помощи Северным морским путем. Но ведь знал премьер, что иного пути транспортировки тогда не было! А впереди были еще почти три года войны... Над Англией, как и над Москвой, висели в великом множестве аэростаты заграждения. Так как конвои больше не ходили в Мурманск, на территории Англии скопилось такое огромное количество военной техники, поставляемой из-за океана, что англичане, грустно улыбаясь, говорили: «Если бы не аэростаты, Англия бы от тяжести военной техники затонула!»
Отказ открыть второй фронт в 1942 году, как это было оговорено предшествующими соглашениями, представляло собой ничто иное, как желание обескровить Советский Союз, ослабить его в экономическом и в политическом отношении, и, тем самым, создать выгодные для себя условия в послевоенном мире. И опять в этом нет ничего дикого!
Политические причины, определявшие выбор направления главного удара западными союзниками, раскрывают биографы Эйзенхауэра: «Черчилль и англичане стремились пересечь Средиземное море и высадиться в Италии для того, чтобы получить плацдарм для послевоенной борьбы за политический контроль в Восточной Европе».
И далее по этому же поводу. Оливер Литлтон, один из английских министров того времени писал позднее: «Черчилль настойчиво обращал внимание на преимущества, которые могут быть получены, если западные союзники, а не русские освободят и оккупируют некоторые столицы, такие, как Будапешт, Прага, Вена, Варшава, составляющие часть самой основы европейского порядка».
Черчилль считал себя выдающимся военачальником, поэтому считал уместным давать наставления и подробный инструктаж командующему английскими вооруженными силами в далеком Египте. Эйзенхауэр, будучи главнокомандующим всеми союзными вооруженными силами, в том числе и английскими, со всей откровенностью сказал: «Будь я на месте английского генерала, то не принял бы этих указаний и отказался бы от командования!»
Когда наступил момент принимать конкретное решение о плане операции «Оверлорд», то есть открытия второго фронта, Черчилль выступил против плана Эйзенхауэра нанести комбинированный удар по противнику с севера и с юга Франции, настаивая на Балканском варианте, что свидетельствовало о том, что английский премьер не меняет своих взглядов, оставаясь скрытым врагом России.
Это не мешало Черчиллю обратиться лично к Сталину, когда в Арденнах возникла ситуация угрозы провала задуманной операции «Оверлорд».
По мере приближения конца войны активность Черчилля нарастала. Он заявлял Эйзенхауэру: «Я полагаю, что исключительно важно, чтобы мы обменялись рукопожатиями с русскими как можно дальше на Востоке».
Давая характеристику такой крупной и колоритной фигуре, как английский премьер времен Второй мировой войны, следует сказать и о том, что он уже не мог влиять на положения дел. Война шла, и уже начался процесс заката Британской империи. Уже само назначение Эйзенхауэра на должность главнокомандующим всеми союзными войсками, служило сигналом того, что Черчилль помимо своей воли становился не только свидетелем, но и участником событий, которые и привели к крушению Британской империи. Распад ее привел к тому, что Англия превратилась в союзника, плетущегося в кильватере американской политики...
Есть в истории Второй мировой войны фигура рангом помельче, но известная нам по встрече советских войск с союзниками на Эльбе. Речь идет о главнокомандующем английскими войсками, генерале Монтгомери.
Английскому генералу не нравилось сокращение его фамилии на американский лад – «Монти», хотя он знал, что так его называют в американских военных кругах. Был ли он, в противоположность своему премьеру, человеком тощим, я не знаю. Мне в юности хотелось представить его худощавым, светловолосым и обязательно с пробковом шлемом на голове. Почему с пробковым шлемом? Да потому, что лучше всего генерал проявил себя, сражаясь в Северной Африке. Хотя, признаться по совести, особенно блестящих побед там не было, мешал этому гитлеровский генерал Роммель.
Совместные действия американцев и англичан простыми не назовешь. Несмотря на сходство языка, чопорного англичанина трудно было заставить дружить с открытым, простого нрава американцем. Всплеск национальных страстей вспыхивал то тут, то там. Притирка друг к другу шла сложно, порою требовала жертв, тогда приходилось вмешиваться командующему объединенными силами генералу Эйзенхауэру. Одному американскому полковнику после его резкой ссоры с английским офицером генерал сказал: «Я согласен с Вашими аргументами и признаю Вашу правоту в этом споре. Вас можно даже извинить за то, что Вы его обозвали сволочью. Но Вы его назвали английской сволочью. За это я отправляю Вас домой!»
И у самого Эйзенхауэра до самого празднования дня Победы отношения с Монтгомери оставались натянутыми. Началось это с первого приезда американца в Лондон. Дуайт Эйзенхауэр был приглашен на лекцию Монтгомери. После начала выступления Дуайту, заядлому курильщику, захотелось сделать две-три затяжки. Сразу раздался громкий раздраженный голос докладчика: «Кто курит?» «Я». – ответил Эйзенхауэр. «Я не разрешаю курить в моем кабинете!» – строго заметил Монтгомери. Осадок в душе американца остался неприятный, но он продолжал считать Монти решительным, энергичным, обладающим большими профессиональными достоинствами.
Когда обстоятельства того требовали, между обоими генералами царило согласие. Так было 3 и 5 июня 1944 года, когда в небольшой деревушке близ Портсмута собрались Эйзенхауэр, Монтгомери, главный маршал английской авиации Теддер и другие. Настроение у всех было скверное. Высадка соединенных войск на берег Франции была назначена на 5 июня, а на море был шторм, волны с белыми гребнями равномерно накатывались на берег с тяжким гулом. Дул пронзительный, не по-летнему холодный ветер.
Откладывать операцию, к которой так долго готовились, не хотелось. Решено было вопрос о начале высадки перенести на следующий день. Но следующий день не принес изменений в погоде. Настроение у всех было мрачное. Прилетели на совещание Черчилль и де Голль. Выслушали Эйзенхауэра. Тот сказал прямо: «Затягивать вопрос с высадкой десанта не следует, метеорологи в ближайшие 48 часов обещали незначительное улучшение погоды, а позднее опять резкое ухудшение, штормы, напоминающие декабрьские бури! Я предлагаю десантирование начать рано утром 6 июня!»
Со своего стула поднялся Монтгомери: «Я поддерживаю это решение, хотя в нем имеется и риск. Сложнее всего будет воздушно-десантным войскам. Здесь следует ожидать огромных потерь, до 80% личного состава. Нам придется встретиться с трудностями, но я надеюсь на то, что противник не ожидает начала операции. А это облегчит высадку!»
И действительно, немцы не ожидали, что противник рискнет высадку войск в такую отвратительную погоду. Элемент внезапности был достигнут. Мало того, новый командующий немецкими войсками генерал Роммель выехал в Германию. У его жены был день рождения, и он решил провести его в семейном кругу. Этот шаг немецкого генерала внес определенную дезорганизацию в оборонительные усилия гитлеровцев.
Было ли в действиях Монтгомери такое, что могло бы сделать его самостоятельной, независимой фигурой? Возможно, так как были у Монтгомери и свои стратегические планы, и планы наступательных операций в Европе. Он исходил из убеждения, что если бы ему дали право эти планы осуществить, то Германия капитулировала уже в 1944 году, и этим было бы предотвращено освобождение Восточной и Юго-Восточной Европы Советской армией. И мне, пусть и с отсутствием военного опыта, кажется, что генерал Монтгомери был прав. Но в оттяжке решительных действий были виноваты не американцы, как думал английский генерал, а сам сэр Уинстон Черчилль.
Дискуссии между Айком (Эйзенхауэром) и Монти (Монтгомери) продолжались. Монти, в отличие от Айка, был замкнутым, малообщительным человеком. Замкнутость его после смерти жены значительно усилилась, он часами просиживал в немецкой трофейной палатке, захваченной в Северной Африке, ни с кем не общаясь. Это уединение старался нарушить Эйзенхауэр, часто без приглашения посещая палатку «отшельника». Монтгомери публично игнорировал мнение главнокомандующего. Наконец, терпение Айка кончилось, и он со свойственной ему простотой сказал: «Монти, я Ваш босс! Разве можно обращаться так со мной?!» Результат такого заявления оказался неожиданным: конфликты между ними прекратились.
Потом было присвоение Монтгомери звания фельдмаршала, была еще и Победа, была работа в Контрольном Совете по Германии, членами которого, кроме Монти, были Жуков, Эйзенхауэр, де Голль. Потом, как говорят на Востоке, пришла Разрушительница жизни и удовольствий, и ушел Монти, оставив свое имя во многих исследованиях прошедшей войны.
Оставил он свое имя и в моей памяти. Пусть и немногое мне известно о нем. Просто ушел человек, хорошо знавший свою работу.
НАШ СИМВОЛ
Сталин уходил от нас с отступлением наших войск, но он продолжал оставаться в нашем сознании не только как символ прошлого, но и как символ победоносного завершения такой долгой и такой ужасной войны.
В чем только сегодня его не обвиняют! Обвиняют, ссылаясь на документы государственных архивов, словно так просто получить к ним доступ каждому, пожелавшему с ними ознакомиться? Обвиняют огульно, чаще со слов обиженных. Словно обиженный всегда и во всем прав?
Обвиняют его в том, что к 22 июня 1941 года советские войска имели приказ уничтожать нарушителей границы, но огонь по вражеской территории не открывать и не преследовать нарушителей за пределами кордона. Если бы они открыли огонь по немцам, то те б не рискнули перейти границу? Какая наивность! Это ничего бы не решило. Кстати, эта установка, не пересекать границу, была дана еще в 20-е годы, и назвать ее следует мудрой. Скольких бед нам удалось избежать, когда мы были слишком слабыми и находились в кольце врагов, только и ищущих предлог для развязывания войны. С натяжкой такую политику можно еще отнести к трусливой, но никак не к агрессивной. А ведь вспомните, Сталина обвиняют не в трусости, а в агрессивности!
Часто говорят о преступности мирного договора между СССР и Германией 1939 года, так называемого «Пакта Молотова-Риббентропа». Сколько проклятий шлют в его адрес.
Но, по здравому размышлению, что получила Россия по этому договору? Только то, что ей принадлежало по праву, она возвращалась в границы того государства, которое было до заключения позорного Брестского мира!
И потом, если границы были определены в 1939 году несправедливо, что мешает после развала СССР пересмотреть их и вернуться к границам прежним?
Брюзжат в сторону Москвы и только. Пустое брюзжание по смыслу. При пересмотре этих границ территории «обиженных» станут значительно меньшими, чем сейчас! Скажем, Украина потеряет более двух третей своих территорий.
Так что вместо злопыхательства сторонникам «самостийности» следует во всю глотку кричать: «Хайль Сталин!»
ЛЮБИТ - НЕ ЛЮБИТ?
Боже, как прекрасен луг близ реки погожим майским днем! Травы сочные, высокие, меж ними в одиночку и большими красными, белыми, желтыми пятнами цветы мелькают. Насекомые жужжат, звенят, поют. Посреди трав стоит девочка лет шести в легком платьице выше колен, полупрозрачную ткань его колышет ветерок. К голым ногам девчушки травы льнут, в руках у нее незабудка. Крохотными пухлыми пальчиками девочка отрывает лепестки цветка, говоря громко: «Любит – не любит, любит – не любит, любит!»
Бывает, в политике тоже просчитывают влияние руководителя страны на народ в тиши и тени кабинетов: «Любят – не любят? Любят – не любят?» Прежде чем напасть на нашу страну, такой расчет производился аналитиками рейха. Вывод был сделан однозначный: Советский Союз – колосс на глиняных ногах. Деление страны на территории по национальному признаку сделало Россию значительно слабее, чем она была до революции. А сколько недовольных стало из репрессированных советской властью, сколько раскулаченных, сколько дворян, ограбленных и обесчещенных…
Не нужно быть пророком, чтобы не предвидеть, что были в нашей стране те, кто, спать ложась, молился за погибель советской власти. Да и тиран, диктатор, каким бы он ни был, имеет тех, кто его поддерживает, и тех, кто его люто ненавидит. Так было когда-то, так будет и впредь. Но нужно знать, куда смотрит та часть, огромная, которую принято называть инертной. Эта часть живет вне политики, волнуют ее только вопросы материального плана, но она-то и определяет устойчивость государственного строя. Люди, образующие огромную серую безликую массу, с неба звезд не хватают, они не терпят тех, кто талантом ярким отличается; даже в детстве они начинают ненавидеть тех, кто отлично учится, называя их пренебрежительно зло – «зубрилками». Вот с этой массой и должен ладить диктатор, играть на нее и для нее. И если тиран – хороший актер, власть его над массой будет огромной, ему будут прощаться ошибки, даже непростительные. Если эти ошибки будут судьбоносными, станут искать вне его тех или то, что, несомненно, заставило их кумир поступить именно так. Знамена, символы, тотемы, издревле - знаки, жизни суть Тела живые, несомненно, те ж знаки на себе несут!
Сталин обладал всеми качествами, необходимыми для роли диктатора. Он внешне всегда спокоен, уверен, его движения выверены, неторопливы. Народ в восторге от того, каким движением он поднимает руку, не замечая, или стараясь не заметить, что одна из рук его дефектная. Своим происхождением он близок и понятен массам. Он свой, родной человек. Его отец простой грузинский сапожник. И образованием особым кумир не отличается – обычный семинарист. Сталин пьет и ест то, что доступно каждому гражданину, питался он пищей простой, неизысканной. Биографы его подчеркивают, что Сталин любил украинский борщ и гречневую кашу, пил он грузинское вино. И дети «отца народов» учились и росли в обычной детской среде, не выделяясь. Их не балуют, напротив, к ним сдержанно суровы. Дети Сталина не знают роскоши, они, как и все вокруг, радуются подаренной игрушке, а еще больше – обычному человеческому вниманию. И если Сталина показывали иногда с его дочерью Светланой, то точно таким, с такими же движениями, его показывали с Намлахат Наханговой, девочкой из восточного кишлака, лучшей сборщицей хлопка. Во что одевался народный кумир? Простая тужурка, без знаков отличия, брюки и сапоги. И знал народ о его шинели с потертыми обшлагами, и о стоптанных ботинках, и что лечится он у обычного фельдшера-коновала. Народ умеет видеть только то в своем диктаторе, что хочет видеть. Каково окружение признанного вождя? Такое же простое и рядовое, как и они сами, среди членов политбюро немало малограмотных: Каганович, Калинин, Ворошилов, Хрущев. И зарплата у вождя – 730 рублей, иными словами, как у обычных рабочих. Знал народ и о том, что Сталин ночами не спит. Не спит, значит, печется о нуждах народа. И слов на ветер не бросает, все, что обещает, выполняется. Сомневаться в его словах не приходится. К слову сказано, Сталин не терпел пустых обещаний, попробуй пообещать да не выполнить! Это уже во времена Л.И. Брежнева можно было председателю колхоза обещать получить от каждой курицы-несушки по 1000 яиц в год. И сидели товарищи в президиуме и ладони себе отбивали, не посчитав, что курице, чтобы выполнить обещание колхозного вожака, придется беспрерывно приносить по три с половиной яйца ежедневно.
Что бы сегодня ни говорили о Сталине, ему верили и его любили. Даже осужденные по вине его, идя на гибель, верили ему, считали, что не Сталин виноват, а люди бездушные, обманывающие и самого Сталина. И умирали с криком предсмертным: «Да здравствует Сталин!» Не нужно тем, кто берется за перо, искажать факты. Следует признаться, раз и навсегда, что с именем Сталина бойцы, поднимаясь во весь рост, шли в штыковую, с его именем, обвязавшись гранатами, бросались под танк. И когда Сталин умер, в большинстве семей русских, оплакивали грузина, как принято оплакивать самого близкого и дорогого человека. Пусть простят автора строк этих, я имел основания не любить Сталина, но я не видел в окружении его ни одного равного ему или близкому по уму и деловым качествам. Феномен Сталина уникальный – его любили и боялись сразу, его ненавидели и верили в него. И что бы ни говорили сейчас, перед Сталиным преклонялись, его любили за ум, энергию и заботу. Он умел подойти к человеку так, что видел его сильные стороны. Не было ни одного важного вопроса, которым бы он не занимался, и замечания его по существу обсуждаемого вопроса не были пустыми и праздными.
Вы, порочащие его сейчас, также ошибаетесь, как росчитались там, на Фридрих-штрассе, рассчитывая, что неудачи первых месяцев войны оторвут русских людей от Сталина. Напрасно в листовках для нас СССР расшифровывали, как – «Смерть Сталина спасет Россию!» Глядя в сторону России, они забывали о том, что Германию возглавляет близкий, по сути, «творец нации» – Гитлер. Не следует отделять вождя от нации. Гений – это нация в одном лице!
А, говоря о тех, кто бессмысленно вторит тем, кто привык все подряд чернить, мне бы очень хотелось увидеть их душевное состояние, когда бы все это они произносили и писали при жизни Сталина или в ближайшее время после смерти его. Мне пришлось видеть жалкий вид одного из моих товарищей, когда он осмелился в день смерти Сталина открыто читать стихи Константина Симонова. А ведь в стихах тех и тени пренебрежения к имени умершего вождя не было, он только позволил себе публично не выразить печали по поводу его смерти. И не сотрудники госбезопасности на него налетели, а свои – сокурсники, друзья по учебе.
ВЕЛИКИЕ И МАЛЫЕ
Граф Алексей Константинович Толстой в своем шутливом стихотворении «История государства российского» писал: «Земля весьма богата, порядка только нет!» Мне, кажется, он был прав. Недаром у нас, когда начинаются неприятности экономического характера, люди задумываются о «крепкой руке». Возможно, не ведают они, что к крепкой руке нужен и разум великий. Лучше бы, конечно, заменить «крепкую руку» законами крепкими. Но, что поделать, если законы, даже неукоснительно действующие, для кого-то были необязательными.
Не отвечал такой перед законом. Не даром поговорка в России пошла: «Закон что дышло, куда повернешь, туда и вышло!»
Но вернемся к крепкой руке. У руки было имя – Иосиф Виссарионович Сталин. Его истинную фамилию тоже знали – Джугашвили, но ею не пользовались. Следует сказать, что даже в лихие времена железную руку его ощущал каждый. Безусловно, к этой руке следует добавить и ум. Сталин был умным человеком, хорошо разбирался в психологии людей, особенно тех, у кого были глубокие душевные изъяны и в совести черные, бездонные пропасти. И, пользуясь тем, что составляло его окружение, он одних «друзей» уничтожал руками других, оставаясь всегда в стороне. Никогда не было ни малого следа его личной заинтересованности. Было ли у него сердце, кто знает? Не заглянешь в тайники души. Чем руководствовался этот человек, ведя огромное государство по пути неведомому, в незнакомом океане среди множества рифов, мелей и огромных скал? Обсуждать действия его, даже тайно, было чрезвычайно опасно. Не дай бог, кончик «крамольных» мыслей покажется?.. Не только инакомыслящему достанется, но и всем близким его. Теперь мы много говорим о Сталине, спорим, словно что-то изменить можно? Сколько делается попыток экранизировать его образ. И все попытки, на мой взгляд, неудачны. Вижу осколки, фрагменты, из которых создать единый образ «вождя» невозможно! Если внешность его изображается не такой, какой она была, как же можно артисту проникнуть в глубины его мыслей? И потом, цель всего этого? Обвинить его в том, что наше сегодняшнее положение дел было определено им? Но он умер в средине прошлого столетия, неужели более пятидесяти лет не хватило, чтобы исправить его ошибки? Если это не под силу вам, то, безусловно, Сталин относится к тем личностям, к которым прилично определение великий. Сегодня так часто говорят о репрессиях, что создается впечатление, будто мы все жили в тюрьме, подвергаясь постоянно насилию. Странно, что те, кто сегодня относит себя к репрессированным, успели при советской власти, во время «жесточайших» репрессий получить высшее образование и сделать приличную карьеру. Были ли репрессии вообще? Безусловно, были, и масштаб их был немалым. Сталин двигался по тому пути, по которому до него никто не ходил. Создавалась новая общественная формация, по всем параметрам несовместимая со всем, что было вокруг. Неужели, не было тех, кому это не нравилось? Их было превеликое множество. Одни не воспринимали социализм потому, что он разрушал все знакомое и такое родное, от материальных богатств, накопленных ими, до идейных ценностей. Другие не могли понять грандиозного замысла, а все новое, непривычное воспринимается неоднозначно. И те, и другие были потенциально опасны. Этим и объясняются репрессии против них. Спор идет о масштабах репрессий. Кто может это определить сейчас? И сколь важно это для будущего? Мне кажется, важнее – законно ли это было? Не зная законодательства, я предлагаю вопрос решать юристам, с одной оговоркой, судить придется мертвеца, последствия действий которого не изменить. В условиях нашей многонациональности небезопасно разбирать завалы политики прошлого. Мы уже пожинаем кое-какие результаты этого – национальный сепаратизм. Остается разжечь до крайности межнациональную ненависть!
Мои детство, юность и взросление проходили в период его «правления». Дня не проходило без многократного восхваления Иосифа Виссарионовича Сталина. И в песнях, и в стихах, и даже в простых выступлениях по всякому поводу и без повода. Отец народов, Великий, мудрый, родной – звучало ежедневно по радио. Мы к этому привыкли и считали вполне нормальным явлением. И что удивительно, это происходило при жизни человека, жизненный путь которого продолжался, и не подошло еще время подведения итогов его правления. Какие критерии положены в основу возвеличивания правящей личности? Многие государи и правители уходили с разными приставками: Людовик Святой, Ричард Львиное Сердце, Иоанн Безземельный, Филипп Красивый, Болеслав Храбрый… Начинаешь знакомиться с деяниями их и поражаешься, что, кроме звучащего в веках прозвища, ничего толкового за ними и не числится. Иное дело те, кто получили прозвище Великого! Свою приставку они получали потому, что огромные преобразования, меняющие все окружение их, происходили. А это и жертв великих требовало. Ведь путь, который они избирали, был не привычен, не пройден кем-то до них. Они были первопроходцами. Все ли были довольны их действиями? Масса ненавидела, да поделать ничего не могла. Скажем, как отнеслось к реформам Петра Первого духовенство? Он отобрал у многих монастырей земли, угодья, снял с храмов колокола, отменил патриаршество... Могли они быть довольны государем, тем более любить его? Конечно же – нет! Предать анафеме не могли, как никак, а он ведь помазанник Божий. Как оценить создание им флота на реке Воронеж? Скольких средств оно стоило! И к чему привело? Не пробившись к южным морям, флот был обречен на гибель, и гнили корабли, построенные Петром, на местах их строительства. Труд и смерть многих, создававших их, были напрасны! А во сколько жизней обошлись Северная война и строительство Санкт-Петербурга? И все же этот человек и заслугами своими перед Отечеством выделился и особенностями поведения в быту. Великий не стремится к внешней импозантности. Он и в плохом, он и в хорошем – велик! У малых и великих путь один, когда им власть, нечаянно, досталась:.Над временем Великий - господин, и пресмыкаться малому осталось.
Петр шокировал окружающих своим пренебрежением к внешности и этикету. Он сам шил себе сапоги и шинель. Сам мебель себе сооружал. Сам один мог построить корабль и оснастить его! Работал так, что жилы трещали. Познать четырнадцать ремесел, да так, чтобы не быть последним в каждом из них? Это уже само по себе – уникально! А обычная пища царя: щи с говядиной и каша! Он с отменным аппетитом закусывал водку пирогом с морковкой в гостях у судового плотника. При посещении им Франции, он удивил французских вельмож своим полным пренебрежением к королевской коллекции драгоценностей, заметив только, что для денег можно было бы найти лучшее применение. Охота на оленей в Фонтенбло и блестящие балы вызывали у него скуку смертельную. И все же он нашел в Париже приятные развлечения. Он с удовольствием, например, посетил Дом инвалидов, где жили отставные солдаты. Петр попробовал их еду, выпил с ними спиртного, хлопал их по плечу, называл «товарищами». Французский аббат Дюбуа раздраженно говорил о царе: «Царь всего лишь сумасброд, пригодный самое большее на то, чтобы быть боцманом на голландском корабле».
Но если бы аббат видел, как загорались глаза Петра, когда он посещал естественные музеи и промышленные выставки, как подробно он расспрашивал об экспонатах, выясняя, как их изготавливают, из чего? Будучи неограниченным властелином, государь не позволял себе запускать руку в государственную казну для удовлетворения личных потребностей. Расписываясь в ведомости о получении зарплаты в адмиралтействе, являясь контр-адмиралом флота Российского, Петр, пересчитывая деньги, говорил: «Эти денежки – мои, их я сам заработал, куда хочу, туда и потрачу!»
Ненависть к Петру, прямая зависть к его успехам, как военным, так и экономическим, толкали недругов России к созданию лживых «документов» о мифических завоевательных планах, замышленных российским императором для захвата Европы. И первое, что он хотел, так это приобрести в Западной Европе постоянную территориальную базу в виде, например, присутствия русских войск в Мекленбурге или Голштинии, чтобы потом попытаться установить русское господство в Европе. И приняли фальшивку на веру. И никто не хотел представить того, что Петр, если бы хотел, то имел реальную возможность закрепиться в соседней Польше, которая в то время была совершенно беспомощной. Он мог сделать подобное и с Пруссией, страной весьма хищной, но слабой в военном отношении. Но утка была запущена. Она получила название «Завещание Петра Великого». Это «Завещание» не раз использовали завоеватели, отправляясь к границам России. Так поступил Наполеон Бонапарт, когда вторгся на территорию российского государства. Использовала это мифическое завещание и геббельсовская пропаганда.
К прискорбию нашему, этому помогали и русские историки, «самоотверженно» извлекая мысли, настоянные на нафталине. Так, М. Полиевктов в книге «Балтийский вопрос в русской политике», вышедшей в 1907 году, выдвигал мысль о том, что Петр мечтал о приобретении Киля и Карлскроне и иных земель в Западной Европе. Отрицались полностью доводы о том, что эти планы не могли быть реальными, да и зачем это России нужно было, наконец, если была полностью открыта она как с Севера, так и с Юга.
И не о завоеваниях думал преобразователь России, если он в январе 1725 года, вручая инструкцию камчатской экспедиции Ф.М. Апраксину, говорил: «Оградя отечество безопасностью от неприятеля, надлежит стараться находить славу государству через искусство и науки».
Оставив в стороне великую фигуру Петра, подойдем мыслями своими к тем, кто руку к созданию власти Советов приложил, которых в советское время тоже называли великими. В барельефе символов великих были Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин. Первые два – теоретики. Два оставшиеся – воплотившие теорию в жизнь. Мы десятилетиями славили их сознательно и по инерции. Как могло случиться, что от восторгов и восхвалений вдруг пришли к самой негативной оценке их деятельности? И сделали это те, кто «верой и правдой» служил коммунистической идее. Не из-за рубежа та оценка пришла. И стала та оценка причиной распада великой страны – так, во всяком случае, представляется многим. Можно было бы согласиться с этим, если бы, ревизоры не стали растаскивать ценности, обогащаться до баснословных размеров. Они же создали законы, их охраняющие, позволяющие убивать и грабить безнаказанно. Я не отношусь к сторонникам возвращения к прежнему строю, хотя при нем, оставаясь бедным, я был социально защищен, не боялся физической расправы над собой, хотя кое-кто этого и хотел! Мне пришлось пережить преследования, и этому у меня есть достаточно много свидетелей. Я сторонник восстановления монархии, хотя мой отец, и я не осуждаю его, сражался за установление Советской власти. Но не той монархии, которая существовала, а конституционной, ограниченной. Я твердо знаю, что государь не станет воровать, как это делают сегодня временщики. Если сегодня стоят у власти «демократы», они должны были бы собрать учредительное собрание и решить коллегиально вопрос о власти и строе. Наши демократы совершили то же преступление, в котором, не без оснований, обвиняется В.И. Ленин, совершивший «революцию», не дожидаясь Учредительного собрания. Я не собираюсь анализировать его действия, поскольку у власти он находился короткий срок, в период экономического и политического развала страны, чему он немало способствовал. Он пришел к власти на штыках малограмотного крестьянства, поверившего в справедливый дележ земли. Это вооруженные крестьяне громили на фронтах гражданской войны регулярные, хорошо вооруженные войска, руководимые грамотными, прекрасно разбиравшимися в тактике и стратегии, царской выучки генералами. Ленин был одаренной личностью, хорошо знавшей истории мировых революций. Знал он о вандейских крестьянах, подавивших Великую Французскую революцию. Знал он и о победах мексиканского крестьянского вождя Панча Вилья, да и в истории России неплохо зарекомендовали себя в этом отношении Пугачев и Болотников. Кстати, не удивляюсь я и последующим репрессиям советской власти, направленным главным образом против тех, кто привел ее к победе. И коллективизация имела, кроме общеобъявленной цели, и тайную, позволяющую крестьянина держать всегда в повиновении.
Нет ни на грош объективности у тех, кто сегодня подвергает ревизии наше прошлое!
Следует попробовать без предубеждения подойти к анализу такой неординарной личности, каковым являлся Сталин. Пусть преувеличена значимость этой личности, но почему же к нему относились, даже враги, не только с внутренним страхом, но и уважением. Если верить тому, что писал о нем Уинстон Черчилль, а не верить ему нет никаких оснований: «Сталин вошел, и мы все, подсознательно, поднялись со своих мест».
Я не стану повторять всего того, что прежде писал о нем. Все познается в сравнении. И я, следуя этому, пытаюсь дать несколько штрихов к тем событиям, о которых сейчас говорят, как о кошмарах. Я беру время, прошедшее с развала СССР. Оно – не малое, более 15 лет. Все государства, возникшие при этом и ставшие самостоятельными, начинали свое развитие не с нуля. Скажем, Украина входила в первую десятку экономически развитых стран мира! Какого чуда добились эти страны в своем развитии? Попали в разряд экономически отсталых – вот и все экономические достижения! На каком теперь месте стоит экономика Украины? На 102-м!
А это значит, что она уступает всем западноевропейским государствам, в том числе и подвергшейся чудовищным бомбардировкам Сербии. Впереди нее и страны Азии, и Америки… Соревнуемся с Гаити и Либерией!
Нет на Украине не только стабильной экономики, но и стабильной политики. Страну раздирают постоянные разборки, непрекращающаяся борьба за власть. Правительства сменялись бессчетное количество раз. Только за 1,5 последних года их сменилось – три! И неведомо, что ждет нас впереди? Керчь, находящаяся в составе этого государства, твердо стала городом безработных и бесправных, промышленность которого развалена.
Берем для сравнения те же первые 15 лет нахождения у власти Сталина (1924-1939). СССР превратился в могучую державу с мощной индустрией, производящей у себя все необходимое.
Не было нищих, не было бездомных, не было безработных. Детские ясли, сады, детские санатории. Бесплатная, доступная всем медицина. Обеспеченная старость. Дешевый транспорт. Широкая информация. С чего он начинал? С нуля!
Я ведь не говорю о том, что нельзя умалять и роли его во Второй мировой войне. Он не был в стороне от происходящих событий. С его именем связаны и крупные поражения и такие же победы. От того, что мы его очерним, история не изменится. Следует воспринимать так, как воспринимается все в цивилизованном мире. Депортация была в и Англии, когда жителей немецкой национальности сгоняли в концлагеря. Была депортация и в Соединенных Штатах Америки, она касалась лиц японского происхождения.
И наказания военных преступников были. В одной Франции после освобождения было расстреляно около 40 тысяч лиц, сотрудничавших с немцами, в том числе и женщин легкого поведения, обслуживавших немецкие бордели.
Никто в странах западной демократии не подвергает ревизии прошедшее, минувшее. Повешен был за преступления против народа Италии диктатор Бенито Муссолини, а памятник ему стоит. А чем провинился А.С. Пушкин, погибший в средине XIX века, перед украинским народом, что его памятники либо уничтожают, либо оскверняют? Почему дикость стала частью морали нашего общества?
Пигмеи, возглавившие осколки могучего государства, погрязшие в коррупции, присвоившие незаконно огромные общественные богатства, облаивают, обливают грязью давно похороненных мертвецов, которые не могут ответить им. Причем делается это избирательно, не в хронологической последовательности. Я предлагаю не хулить тех, кто способствовал возвеличиванию державы. Они в истории оставили свой заметный след. Остановите, господа, взгляд ваш на том, что и как следует сделать, чтобы выбраться из той зловонной ямы, в которую все попали? Это занятие и важнее, и достойнее злопыхательства. Зло никогда не приводило к кардинальному решению любого вопроса! Непростительное преступление Сталина состоит в том, что он в свое время погубил генофонд русской нации. Но об этом почему-то все молчат.
Что было бы с Иосифом Джугашвили, избери он тот путь, на который ступил, оказавшись в стенах духовной семинарии и пройдя его до конца? Сталина не было бы. Он мог бы стать добрым священником, проповедником, аскетом, странником, отшельником, наконец! Может, это даровало бы ему личное счастье и миролюбивый нрав?
Он мог пройти путь унижения, осуждения, отказа от любви женщин.
Я пытаюсь из тени прошлого извлечь ответ на вопросы: Когда Ленин превратился в развалину? Был ли он уже болен, когда давал оценку расстановки сил в Советской России? Было ли это его завещанием? Я не имею в виду те тезисы, с какими выступал Сталин в день похорон Владимира Ильича, названные им клятвой Владимиру Ильичу. И знал ли Сталин о той характеристике, которой удостоен был Лениным? Я напомню кратко: «Капризен, мстителен, жесток, нетерпим»…
А, касаясь личностного моего отношения к Сталину, у меня возникало много вопросов, среди которых были и такие: Что сделало Сталина тираном? Почему на XVIII всемирном философском конгрессе в Брайтоне в 1988 году Сталин был назван некрофилом? Действительно ли Сталиным владела мания убийства? И, если, кому-то покажется, что у меня в оценке личности Сталина имеются видимые простым глазом противоречия, когда, в одном случае я пишу о нем хорошо, а в другом – жестко плохо, то это означает только то, что, личность Сталина очень сложная, в нем поровну имеется и великих достижений, и великих преступлений.
Меня всегда возмущает приводимая в доказательства его преступлений против человечности миллионные цифры. Если их сложить вместе, то получится сумасшедшая цифра, позволяющая говорить об уничтожении одной пятой населения страны. С учетом того, что значительную часть населения составляют старики и дети, да еще приплюсовав десятки миллионов погибших в войне, мы бы получили безлюдные города и села. Побойтесь Бога, приводя огромные цифры!. Обвиняйте в беззаконии действий, но не обвиняйте в гигантской масштабности явлений. За время учебы в трех институтах, общее число работавших и учившихся в них составляло более 25 тыс. человек, я слышал только об одном случае исчезновения студента, и только в Симферополе. Я совершенно не знал причины его задержания. Слышал только: «Пришли и забрали!» А врать в угоду кому-то я не намерен! Вдумайтесь, институты находились под пристальным вниманием органов безопасности. Активная, творческая молодежь, став на путь враждебного отношения к социалистическому строю, многократно опаснее рядового рабочего и крестьянина. Недаром было ограничен прием интеллигенции в коммунистическую партию во все времена ее существования.
От проводимых репрессий больше страдало само руководство! У нас даже была сказка короткая об этом: Сложно подниматься по служебной лестнице. Ступеньки, словно пьяные, шатаются, норовя из под ног выскользнуть. Сзади идущий внимательно следит за твоими ногами. Ушла ступенька из под ног, ухватится тот, идущий за тобой, и потянет вниз, полетишь кубарем ты, воздух руками хватая.. Чем выше поднимаешься по служебной лестнице, тем более она раскачивается и тем тяжелее падение. Можно и на смерть расшибиться, если высота до полу будет велика! И это естественно, чем выше должность, тем больше соблазнов. Посмотрите на современный Китай. Публично казнят коррумпированных чиновников, а они не переводятся! А что было бы, если бы отстрелов этих не было? Мы, рядовые жизни, жили непринужденно, не прячась и, не в окружении жандармов находясь Не было того, о чем сегодня говорят демократы, погрязшие в преступлениях. Их пасквили на нашу прежнюю жизнь выполняют роль громоотводов!
У меня значительно больше вопросов к тем, кто стоял после Сталина у государственного руля. Их называли гордостью и совестью эпохи! А они действиями своими разрушали великую державу.
Может ли русский народ гордиться действиями Хрущева, экономически обескровившего страну? Можно ли гордиться Брежневым, впавшим в детское состояние, радуясь орденам и медалям, общий вес которых не под силу было носить?
Можно ли забыть словоохотливого Горбачева, политически распростершего державу перед ногами Рейгана и Бжезинского.
И, наконец, можно ли простить Ельцину расстрел Российского парламента?
Вы об этих лицах молчите. Они ближе к вам по духу своему! Не туда вы, господа, направили стрелы свои.
Хотя, можно охаивать все, рот не закроешь, все-таки – демократия!
Но не забывайте хотя бы того, что при Сталине, после победы над Германией, СССР пользовался уважением. Его побаивались те, кто люто нас ненавидел. Развязали при нем тайную войну, а явной побоялись, даже обладая ядерным оружием!
Сталин мог прогнозировать, это был дар ему, только от кого, не знаю?
Кто-то высказал мысль, что немцы не оправятся в течение следующих пятидесяти лет. На что Сталин сказал: «Нет, оправятся они, и очень скоро. Это высокоразвитая промышленная страна, страна с очень квалифицированным и многочисленным рабочим классом и технической интеллигенцией – лет через двенадцать - пятнадцать они снова будут на ногах. И поэтому нужно единство славян. И вообще, если славяне будут едины – никто пальцем не пошевельнет».
9 февраля 1946 года, то есть менее чем через год после дня Победы, Сталин сказал: «Особое внимание будет обращено на широкое строительство всякого рода научно-исследовательских институтов, могущих дать возможность развернуть свои силы. Я не сомневаюсь, что если окажем должную помощь нашим ученым, они сумеют не только догнать, но и превзойти в ближайшее время достижения науки за пределами нашей страны».
Прогноз был верным. В 1954 году в СССР стала работать первая в мировой истории атомная электростанция, и был создан первый реактивный пассажирский лайнер «ТУ-104». В 1957 оду вышел на орбиту первый искусственный спутник земли, а в 1961 году состоялся первый полет человека в космос!
Каких экономических чудес добились «демократы»? Смотреть на экономику без слез невозможно! Какого международного уважения сегодняшние руководители добились, если возникшие «самостоятельные» государства не могут защитить своих граждан, попавших в беду на чужой земле, когда их превращают в рабов и рабынь?
Никогда Россия такого позора не переносила. Предлагаю вспомнить эпизод истории, когда малороссиянин, говоривший с акцентом, присущим ему, канцлер (министр иностранных дел) А.А. Безбородко говорил молодым русским дипломатам: «Не знаю, как будет при вас, а при нас ни одна пушка в Европе без позволения нашего выпалить не смела».
В словах великолепного русского дипломата заложена оценка всего того, что вы за годы независимости сделали! При вас стреляют не только пушки за рубежом, внутри стран ваших стреляют!..
КАЖДЫЙ КУЛИК В СВОЕМ БОЛОТЕ
В большинстве случаев, крупных военных и гражданских деятелей создает «господин случай» с кругом определенных лиц, обладающих властью. Крайне редко значимая в истории личность лепит самого себя, без поддержки людей, обладающих властью. Лепит себя, несмотря на сопротивление и неприязнь, и добивается того, чтобы с ним считались. Такой личностью является Шарль де Голль, бригадный генерал, сделавший все, что мог, для Франции и ставший на два срока ее президентом.
Каждый кулик свое болото хвалит. Каждому человеку родина дорога. Только преступники не имеют родины, и чувство это им либо незнакомо, либо настолько слабо и зыбко, что только зудом легким отзывается. Но по ним не следует оценивать менталитет нации. Родина большинства может располагаться на таких пространствах земли, где, кажется, человеку и жить невозможно.
Нам кажется непонятным, когда богатый араб, которому доступна любая роскошь, направляется в пустыню, чтобы провести отпуск среди песков, в шатре, без слабого намека на цивилизацию. Есть и такие страны, красоту которых отмечает любой, попавший туда. Одной из таких стран является Франция. Долины рек Сены, Луары, Роны, Гарроны поражают зеленью полей, садов, виноградников. Здесь же находится масса старинных замков. Юг Франции – это и Альпы, это и лазурный берег Средиземноморья. Нам красоты этой страны донесли пером своим многочисленные писатели и поэты. Нация одаренная, чего уж говорить! Я зачитывался произведениями Стендаля, Проспера Мериме, Шарля Нодье, Виктора Гюго, А. Дюма-отца и, естественно, Бальзака. Моим любимым героем в детстве был Сирано де Бержерак, а не Д’Артаньян, хотя я с удовольствием читал о его приключениях. И вот эта страна в 1940 году оказалась под сапогами тевтонцев. Виши с друзьями своими подписал акт о капитуляции. Игра проиграна Варшавой, и Прага получила шиш, утратил на свободу право и сам блистательный Париж.
Но не все французы сложили оружие. 18 июня 1940 года, после национальной катастрофы Франции, мало кому известный тогда бригадный генерал де Голль заявил по английскому радио: «Франция проиграла сражение, но не проиграла войну!» Генерал де Голль поднял падающий трехцветный флаг и покинул территорию Франции, чтобы сражаться против ее врагов. С ним уходили десятки тысяч гордых французов. Не забывайте, и на нашей, российской земле сражались в войну французские летчики в составе эскадрильи «Нормандия-Неман». Следует признаться, что де Голль оказался не той фигурой, которая устраивала бы руководителей США и Великобритании. Что-то не устраивало ни Рузвельта, ни Черчилля в гордом французе. А может, дело не в самом генерале, а в той позиции, которую он занимал? Когда союзнические войска высадились в Северной Африке, Эйзенхауэр получил указание из госдепартамента, что он должен поддерживать отношения во французской Северной Африке не с де Голлем, а с генералом Жиро. 7 ноября 1942 года Жиро был объявлен командующим французскими войсками и руководителем гражданских властей в Алжире.
В дальнейшем оказалось, что позиции генерала Жиро в Алжире не были такими прочными, как казались союзникам. У него был серьезный конкурент – генерал Дарлан, ставленник Виши, сотрудничавший с немцами. Остается непонятным, почему Эйзенхауэр принял решение провозгласить Дарлана руководителем французов? Это решение было далеко от реальности. Дарлан не пользовался авторитетом среди французов-патриотов, а их в Алжире было большинство. Это они, вопреки указаниям генерала Дарлана, потопили и вывели из строя 60 боевых кораблей в Тулоне, чтобы те не стали добычей немцев. Убийство устранило Дарлана с политической сцены. Еще одно странное деяние американского генерала: оставаясь лояльным к коллаборационистам, явным пособникам немцев, он не освободил из тюремных застенков участников борьбы против фашистской Германии, среди которых были 27 депутатов Национального собрания Франции. Не потому ли, что они являлись членами коммунистической партии? И только в феврале 1943 года под давлением мировой общественности антифашисты были освобождены. Несмотря на то, что Эйзенхауэр действовал по прямому указанию Рузвельта и Черчилля, генерала хотели сделать козлом отпущения в этой ситуации. С трудом удалось командующему союзными войсками как-то очиститься. Но он как-то в разговоре с горечью заметил: «Если бы я мог стать простым командиром батальона и вести его в бой под огнем, все было бы куда проще». Искренне говорил тогда Айк или лукавил? Во всяком случае, он хорошо понимал, что в современной войне больше политики, чем боевых действий!
Нам, проживающим тогда в государстве, которому предстояло так много строить, латать дыры, было не до серьезных вопросов политики. Хотя, признаться, недоверие к англичанам и американцам неуклонно росло. Франция оставалась тогда еще полностью оккупированной, и имени де Голля мы не слышали. Мы знали немного о французских маки, партизанах, сравнивали их с белорусскими и понимали, что менталитет их не тот, слаба ненависть, через край не хлещет! Я ведь читал до этих событий рассказ Ги де Мопассана «Пышка», в котором так классически рассказывалось об отношении французов к немцам.
Вашингтон и Лондон к большой политике французов не подпускали. Вспомните, что ни в Тегеране, ни в Ялте, когда решались серьезные вопросы мировой политики, представители Франции голоса не имели. Возможно, де Голль хорошо знал, какую участь уготовили Франклин Рузвельт и Уинстон Черчилль его любимой Франции? Отсюда постоянное сопротивление лидера «Сражающейся Франции» де Голля. Как ни старались союзники, но им пришлось считаться с политической значимостью де Голля, хотя президент США и другие известные политические деятели скептически смотрели на политические амбиции генерала. Противоречия между ним и американцами возникли потому, что американцы выступали за создание американского порядка в Европе, включая Францию. Желанье есть Парижем завладеть, но сдерживать желания изволь – народ французский никуда не деть, и не подкупен генерал де Голль.
Рассекреченные американские документы свидетельствуют о том, что США готовились создать во Франции оккупационный режим во главе с американским военным губернатором. На свободолюбивый французский народ подыскивали узду покрепче. Подготавливалась высадка союзных войск в Нормандию, а Черчилль и Эйзенхауэр не проявляли желания понимать национальные нужды Франции и представляющей ее интересы «Сражающейся Франции» де Голля. Рузвельт был за океаном, а сэру Уинстону приходилось часто сталкиваться с рослым, резким в словах французским генералом. Позднее Черчилль признается, что «Лотарингский крест» был слишком тяжел ему. Лотарингский крест был символом «Сражающейся Франции».
Западные союзники высаживались во Франции, а де Голль не получил никакой информации о деталях операции. А ведь к этому времени де Голль стал во Франции общепризнанным лидером нации.
Когда французский генерал прибыл в Лондон из Алжира, где находился французский комитет национального освобождения, Бэделл Смит, начальник штаба Эйзенхауэра, вручил ему текст декларации, с которой Эйзенхауэр должен был обратиться к оккупированным народам Европы. Де Голль сказал, что документ нуждается в исправлениях и доработке. Генерал проработал над ним всю ночь, а утром узнал, что листовки с декларацией Эйзенхауэра уже отпечатаны. Де Голлю предложили выступить по радио уже после того, как эти листовки будут сброшены над Францией.
Француз был настолько взбешен, что хлопнул дверью, выходя из штаба, и только успел сказать: «Я не могу последовать за Эйзенхауэром!»
И Черчилль, и Эйзенхауэр понимали, что если де Голль не обратится с воззванием к французскому народу, то военные и политические последствия будут для них тяжелыми. Пришлось уговаривать де Голля. Он обратился по радио к соотечественникам, призывая всемерно поддерживать западных союзников, но недвусмысленно заявил, что суверенные права на всей территории Франции будет принадлежать только возглавляемому им правительству.
Планы Вашингтона относительно Франции были сорваны.
Освобождение Франции не стоило союзникам серьезных усилий. 25 августа 1944 года была освобождена столица ее Париж. А 26 августа Париж торжественно отметил день освобождения. Два миллиона приняло участие в этом торжестве. Союзников же ждали неприятности в Арденнах и Вогезах. А Париж отстоял свое право быть свободным.
НАСТУПИТ ВРЕМЯ
Быстро и медленно бежит время: для кого-то быстро, для кого-то медленно! Иисус Навин остановил солнце, чтобы до заката расправиться с врагом, но не мог он остановить время вообще. А как хочется многим это сделать. Еще большее желание имеется – перечеркнуть прошлое… Наступит срок, он – недалек, и поливать нас станут грязью. Бельмом им на глазу Восток, - Глядят с нескрытою боязнью.
Наступит время, когда бывшие наши союзники станут поливать нас грязью. Военный обозреватель газеты «Нью-Йорк-таймс» Хенсон У.Болдуин полностью зачеркнет героическое сопротивление наших войск в 1941 году. Если верить ему, то не было сражения под Ленинградом, ни контрнаступления под Ельней, не было битвы под Москвой.
Тем не менее, 6 декабря 1941 года советские войска нанесли фельдмаршалу фон Боку такой удар, от которого не только он, но и другие фельдмаршалы не сумели оправиться.
МОСКВА - КАПУТ!
Перед тем как заканчивался победоносно очередной поход немецких войск, берлинская кинокомпания «Уфа» готовила документальный фильм, посвященный победоносному событию. В затемненном кинозале гас свет, и на экране возникала эмблема кинокомпании – хищный орел. Зрители видели сброшенные на землю символы польской государственности, пританцовывающий перед салон-вагоном в Компьене Гитлер, и он же подписывающий документ о капитуляции Франции; немецкие солдаты, позирующие на афинском акрополе.
Наступила поздняя осень 1941 года. Шел пятый месяц войны в России. Дивизии фельдмаршала Бока должны были уже маршировать по улицам Москвы. Рейхсляйтер Геббельс, лично курирующий кинокомпанию, в течение пяти месяцев поставлявший киноматериал о победоносном продвижении немцев вглубь Советского Союза, почему-то молчал. Пора было уже монтировать тот материал, который всегда венчал документальные фильмы «Уфа» – парад немецких войск в столице очередного побежденного государства. Парад немецких войск в Варшаве, марш солдат вермахта по Елисейским полям Парижа. Не хватало парада фашистов на Красной площади в Москве.
Что делать? Время поджимало, а Москва не была взята. Выход был найден. Среди мелькающих кадров победоносных сражений немецких войск на Востоке был вмонтирован кадр подписания «антикоминтерновского пакта». Пришлось зрителям вместо марша дивизии СС «Рейх» по ул. Горького в Москве рассматривать зал имперской канцелярии и грустную фигуру министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа. 25 ноября 1941 года исполнялась пятая годовщина подписания пакта теми, кто должны были участвовать в «Крестовом походе против коммунизма». Ими были: Германия, Япония, Италия, Финляндия, Румыния, Венгрия, Словакия, Хорватия, Дания, Норвегия, Испания и даже нанкинский Китай.
Руководителям этих стран так хотелось увидеть парад немецких войск в Москве, но так и не удалось. Еще осенью по приказу Гитлера были отпечатаны приглашения на парад фашистских войск на Красной площади Москвы, но не по вине его солдат парад этот тогда не состоялся. Напротив, в 1945 году состоится «парад» пленных немцев через Бранденбургские ворота Берлина.
Вместо победы под Москвой немецкие войска потерпели крупное поражение, имевшее большое политическое значение. Был ниспровергнут миф о непобедимости вермахта. Начались мифотворческие поиски причин неудач. И появились на свет мифы-утки, что победили не советские войска, а «генерал Зима» и «генерал Грязь». Наступившая распутица осенью 1941 года и необычайные суровые морозы не дали возможности вермахту взять Москву. Лукавили наши враги. Во-первых, не было тогда под Москвой 50 градусных морозов, о которых говорил Гитлер.
Что смотришь фриц, на все дивясь? Мороз и солнце – не доволен? Ждут бездорожье, слякоть грязь, ждет смерть тебя, фашистский воин. Ты ждал - расстелем мы ковры, расстелем скатерть самобранку? Не склонит русский головы, до ночи бьется спозаранку.
Во-вторых, начиная войну с Россией, немецкое командование должно было предвидеть и грязь, и морозы. Без них в России не обходится.
Меня жизнь мотала по Орловской земле. Что поделать, работа моя такая подвижная, я межрайонный судмедэксперт, а обслуживаю 12 районов, треть Орловской области. Ночлеги в крестьянских избах, давно уже бытом своим знакомы мне. Бывали и ночлеги под открытым небом. Долгие поездки по заснеженным полям, по дороге, пролегающей в густом летнем лесу, наполненном птичьим многоголосьем. Утренний туман, ранняя зорька, буран и метель, разливы рек и ледостав – вот картины, врезавшиеся в память мою.
Я сижу на берегу речки Кшень с прокурором Никольского района. Мы выбрались сюда после трудового дня. Он рассказывает, я слушаю. Между нами стоит бутылка водки и та закуска, которую мы приобрели в сельской лавке. Она не хитрая, да и мы – не привередливы. Кшень выглядит величаво, когда талый снег вливается в нее. В летний зной воды ее, обмелевшие, все же сохраняют свою привлекательную свежесть. Чуть в сторонке курчавые островки кустарника и бескрайние зеленые просторы. Носятся стрекозы над водой и прибрежными тростниками. На противоположном берегу пасется серая кобыла. Вокруг нее. носится такой же масти жеребенок. Время от времени он останавливается и так же, как мать, пощипывает травку. Мирная идиллическая картина. Прокурор рассказывает, а я вижу громыхающие здесь громады танков с крестами на броне, стелящийся вонючий дым от множества моторов. Танковое воинство любимца Гитлера Гудериана, рвущееся к Москве. Вижу огненный вал, накрывший танки. Крики. Катающиеся по земле фигурки танкистов, пытающихся погасить горящую на них одежду, и не успевающие этого сделать. Усеянное мертвыми телами то пространство, которое сейчас мирной зеленью покорило меня. Тула, Елец, Ливны сбили спесь заносчивого генерала, поубавили прыти в нем. Так до конца войны больше не будет сверкать имя в общем-то толкового командующего танковой армией. Хотелось бы напомнить и потомкам своим о том, что от этих самых танков, горевших, как зайцы, улепетывали янки и Джимми в Арденнах.
ХОТЬ ВРЕМЯ ЕЩЕ НЕ НАСТУПИЛО
Поражение немцев под Москвой было напоминанием о том, что вооруженные силы Советского Союза были в состоянии не только изгнать немцев из своей страны, но и войти в Европу.
В мае 1943 года в беседе с Алланом Бруком, начальником имперского генерального штаба Великобритании Эйзенхауэр спросил: «Как вы намерены вести дальше войну, если вы станете перед фактом, что вся Центральная и Западная Европа будет занята русскими?»
20 августа 1943 года на заседании Объединенного комитета начальников штабов обсуждался вопрос о том, «не помогут ли немцы» вступлению англо-американских войск на территорию Германии, «чтобы дать отпор русским». В национальном архиве США протокол этого собрания хранится, хотя ни в одном из официальных исследований Второй мировой войны он не комментируется.
Нужно было торопиться, но не спеша. Готовились к высадке союзных войск в Сицилии. Первым объектом удара стал небольшой островок Пентеллерия, расположенный между Сицилией и Северной Африкой.
Если бы читатель мог мысленным взором пересечь временное пространство, он бы увидел, что действия американо-английских войск в тактическом плане не отличаются от современных, происходивших в Югославии и Ираке. За 11 дней первой половины июня 1943 года на крохотный островок, площадью всего в 50 кв. км. было сброшено около 300 тыс. бомб. История еще не знала такой страшной бомбардировки. Обрушив на маленький клочок вулканической породы такой объем смертоносного металла, союзники продемонстрировали свое подавляющее превосходство в силе. Гарнизон островка выбросил белый флаг. Началась высадка десанта на Сицилию. Всего численность десанта составила 150 тыс. человек.
25 июля 1943 года был арестован Муссолини. Итальянское правительство возглавил маршал Бадольо. Вот после этого итальянские солдаты на других фронтах войны арестовывались немцами и помещались в концлагеря. Потери союзников в Италии составили 25 тыс. человек.
В борьбе с кем они понесли такие большие потери? Им же всего-навсего противостояли две немецкие дивизии? Итальянские войска не представляли собой серьезной военной силы. Вот вам и первая брешь в мифе о доблести союзных войск в Европе.
Естественно, высадку союзников в Италии открытием второго фронта не назовешь. Она не оттянула на себя ни одной немецкой дивизии с восточного фронта.
На Тегеранской конференции Сталин решительно потребовал открытия второго фронта. Черчилль пытался отстаивать форсирование военных операций на Средиземноморском театре военных действий. Переубедить Сталина было невозможно. Он заявил: «Я бы перешел к обороне в Италии, отказавшись от захвата Рима, и начал бы операцию в южной Франции, оттянув немцев от севера Франции. Месяца через 2-3 я начал бы операции на севере Франции. Этот план обеспечил бы проведение операции «Оверлорд» (так условно был назван второй фронт), причем обе армии могли бы встретиться, и произошло бы наращивание сил».
Командовать союзными войсками в Европе было поручено Эйзенхауэру. Торпедировать открытие второго фронта продолжал Черчилль.
С какой легкостью мы подходим к характеристикам больших политических фигур прошлого. Мы почему-то постоянно исходим из реалий сегодняшнего дня. Я согласен, что политическая фигура оценивается из того, что она сделала для ограниченной части общества, нации и человечества в общем. Но, полагаю, что оценка величины определяется размахом действий, объемом совершенного. Сегодня в мире, в котором мы живем, во власти находятся пигмеи и оценки их деяний такие же мелкие. В каждом из них можно, если хорошо присмотреться, увидеть завистника, мелкого, злобного, брызгающего ядовитой слюной на тех, кто был велик, кто успел до них уйти в небытие и ответить, постоять за себя не может.
Я не стану сам характеризовать Георгия Константиновича Жукова, талантливого полководца, русского по духу и делам своим, а предоставлю это сделать Дуайту Эйзенхауэру, командовавшему союзными англо-американскими войсками. Айк многого ждал от личной встречи с советским маршалом, и его ожидания полностью оправдались. Он высоко ценил полководческий талант Жукова. Для него тот был воплощением всех положительных качеств советского солдата. «Встреча с Жуковым, – говорил Эйзенхауэр, – была дружественной и сердечной. Встретились двое людей, которые знали, о чем вспомнить и о чем поговорить». Эйзенхауэру понравилось, как свободно, раскованно и заразительно смеется Жуков. Во время встречи, состоявшейся 10 июня 1945 года во Франкфурте, в штабе Эйзенхауэра, Жуков вручил командующему западными союзными вооруженными силами высшую награду Советского Союза – Орден Победы.
11 августа 1945 года после совместной поездки в Москву Эйзенхаур сказал: «По характеру Жуков был очень дружелюбным и любил посмеяться, его дружелюбию, казалось, нет пределов».
О характере русского человека он сказал: «Русские суровы и просты, политика уклончивости вызывает у них подозрение. Я сам близко сотрудничал с маршалом Жуковым и исполнен величайшего уважения к нему. Я всегда ладил с ним».
Я полагаю, нет никакой необходимости перечислять все сражения Великой Отечественной войны, в которых Жуков участвовал. Лучше сказать, что не было ни одной крупной судьбоносной военной операции, в которой не был бы задействован этот воистину Великий человек. Были ли ошибки у Жукова? Безусловно! Много их было? Много! Желают ли за рубежом умалить его заслуги? Естественно! Умаляя их, одновременно возвеличивают свои! Так почему же мы в беспамятстве своем им помогаем расправляться с теми, кто гордость нашу составляет?
ВРЕМЯ НОВОЕ, МИФЫ - СТАРЫЕ
Время – категория вечная и бесконечная, и очень уж капризная особа – напоминает о себе, кажется, в самый неподходящий момент, когда забыл прошлое, или беспечно, не сознавая важности событий, не вел дневника. Люди, жившие в глубокой древности, не имевшие писчего материала, клинописью писали на каменных плитах, на глиняных табличках. Принято так, чтобы ориентироваться во времени, мы, люди, условно делим его на отрезки: тысячелетия, века, годы и так далее, до самого малого – мига. Живущему вне истории легче привязывать время к определенным, значимым для него событиям. События такие могут быть малыми, скромными, касающимися отдельной личности, а могут быть важными, резко меняющими жизнь всего общества. А что может быть важнее и разрушительнее войны? Вот и отсчитывалось время между войнами. Если не было войн, были события не менее разрушительные, называли их бунтами и революциями. Вот и мое детство проходило в тот отрезок времени, который называли послереволюционным. А чтобы разобраться в сущности происходящего, пользовались методом сравнения. Для меня это было «до революции» и «после революции», «до войны» и «после войны».. Для сравнения экономических показателей жизни общества был взят 1913 год. Кто мог знать, что послереволюционное время станет временем тяжелейших испытаний для той страны, которую прежде называли «Российская империя», а потом – СССР. И поделено то время будет для СССР на три периода: «довоенный», «послевоенный» и самый гибельный – искусственный ее развал.
Я в предшествующей книге остановился на времени освобождения города Керчи – 11 апреля 1944 года. На город перестали падать бомбы, мины, снаряды, прекратилась ружейная и пулеметная стрельба, кончилось время светомаскировок, темно-серых стен, плотно укрытых окон. Но война еще продолжалась. И хотя фронт далеко ушел на Запад, продолжали гибнуть люди с одной и другой стороны. Так хотелась увидеть то время, когда люди вздохнут и скажут разом: «Конец войне!» Даже не имея достаточной информации, каждый понимал, что оно быстрее наступит, если активнее начнут действовать наши союзники по антигитлеровской коалиции. Все мы жили ожиданием открытия второго фронта. О нем говорили повсюду, но он почему-то постоянно опаздывал. И всю тяжесть страшной разрушительной войны с фашистской Германией приходилось вести Советскому Союзу. Кто мог знать тогда, что придет время и наши прежние союзники, за исключением Франции, станут восхвалять свои военные подвиги, выставляя себя спасителями мира и отводя Советскому Союзу более чем скромное место. И найдутся многие в наших, теперь уже «независимых» государствах (осколках прошлого Великого государства), кто поверит американскому мифу о величии деяний их военного гения.
Придется напомнить о реальных событиях того времени, пока не в мелких деталях, а общих положениях: Советский Союз практически вступил в войну 22 июня 1941 года. Она началась с вторжения немецких войск на нашу землю. Рушились и горели наши города и села, горел в полях хлеб, миллионы беженцев отправились на восток страны с детьми, без всего самого необходимого. В противоположном направлении плелись под конвоем сытых немецких молодчиков миллионные колонны наших пленных солдат. До декабря месяца немецким войскам удалось захватить всю Украину и Белоруссию, Крым, западные области России, окружить и блокировать Ленинград и подойти к стенам Москвы. Никто в мире уже не верил, что наша страна уцелеет, тем более – победит в этой схватке. И действительно, Красная Армия противостояла хорошо вооруженной, отмобилизованной, имеющей боевой опыт германской армии. На гитлеровский Рейх работало 14 покоренных ею западно-европейских стран, в их числе и такая экономически развитая страна, как Франция.
Соединенные Штаты Америки к этому времени продолжали жить в условиях мирного времени. Было воскресенье 7 декабря 1941 года, обычный день, когда большинство американцев проводят время в кругу семьи или развлекаются в общественных заведениях. По радио шел репортаж о футбольном матче. Вскоре репортаж был прерван и взволнованный голос диктора объявил о нападении японцев на Перл-Харбор. Я думаю, что читатели знают, что эта военная база Соединенных Штатов располагалась на территории Гавайев, находящихся за тысячи миль от Северной Америки. Я не стану описывать трагедию американского военного флота, надеясь, что многие имели возможность посмотреть американский фильм об этом скорбном для американского народа событии истории. Растерянность и паника царили в душах американцев тогда, хотя все дома США были целы, городов и селений Америки война не коснулась, не слышали американцы воя сирен, возвещающей о налете вражеской авиации, работали салуны и кинотеатры, в достатке были продукты питания. Улицы ослепительно освещали огни электричества. Не видели американцы бегущие в бомбоубежища толпы людей, не падали на асфальт тротуаров истекающие кровью тела. Не кричали, заломив руки, матери нал телами убитых детей.
Россия в это время истекала кровью. На ее фронте, растянувшемся на тысячи километров, были сосредоточены главные военные силы немцев. Их авиация господствовала в воздухе. Шла охота за отдельными группами людьми. Попав в окружение, наши бойцы продолжали идти на восток, на соединение со своими.
Нас пятерка, с нами ротный, продолжаем знамя несть. Немец сверху, беззаботно,
сбросил бомб десятков шесть. Кто под куст, а кто в ложбину, кто на грудь, кто на живот. Живы мы, и живо имя, знамя есть, и полк живет.
А в Лондоне и Вашингтоне решали только «в принципе» вопрос, где употребить основные военные усилия? Но от разговоров до реального воплощения плана – дистанция огромного размера.
55% всех сил и средств американцы бросили на Тихоокеанский театр военных действий. Каковы же были результаты войны там? Япония захватила Гавайские острова, Филиппины и продолжала другие успешные действия. Захваченные в плен англичане и американцы познакомятся воочию с «гуманизмом» державы Восходящего солнца.
Мало того, Америка ничего не могла сделать у себя под носом. Немецкие подводные лодки хозяйничали в Атлантике, как у себя дома, топя американские корабли.
Трезвый расчет показывал, что немцев следует рассматривать, как врагов номер один, поскольку и по научным кадрам, по технической оснащенности, по экономическим возможностям Германия намного опережала Японию. Ставку следовало делать на Европейский театр военных действий.
Союзники обещали Сталину открыть второй фронт против немцев в начале 1942 года,
Но постоянно возникал спор о месте выбора высадки войск союзников. Уинстон Черчилль, премьер-министр Великобритании, в принципе, не возражал против нанесения удара через Ла-Манш, но требовал в первую очередь нанести удар по Северной Африке с последующим перенесением действий на Балканы.
Не нужно быть провидцем, чтобы догадаться о тайной мысли английского лидера: не дать возможности России появиться на Балканах первой. А такую возможность он допускал.
Решено было оказать помощь техникой. Портом, куда должны были поступать военные грузы, был избран Мурманск. Впрочем, другого реального пути и не существовало.
Выше уже говорилось, что в Атлантике реальными хозяевами были немецкие подводные лодки. Чтобы военные грузы дошли до Мурманска, суда, доставлявшие их, следовало защищать от немецких торпед. Потери союзных конвоев были огромны. Только в июне 1942 года из 34 судов, шедших в Мурманск, 23 были потоплены. Из 200 тыс. тонн груза погибло 130 тысяч. Всего за первую половину 1942 года было потеряно более 4 млн. тонн грузов.
18 июля 1942 года Черчилль известил Советское правительство о прекращении отправки грузов конвоем.
Советское правительство заявило решительный протест. Но… Только в октябре и декабре 1942 года было направлено два конвоя. Обещанные поставки были выполнены на 55 %.С 1943 года Россия больше технической помощи не получала.
Как видите, не отрицая роли военной помощи поставками оружия и другой техники, следует сказать, не она сыграла решающую роль в вооружении Красной Армии, а труд наших людей, которых сегодня называют «участниками войны», и к которым, как к лишнему человеческому балласту, относятся нынешние руководители Украины, урезая постоянно их льготы. Это они поставили в действующую армию только в 1942 году 25 436 самолетов, 24 446 танков, более 158 тыс. орудий и минометов, 15 кораблей основных классов. Роли помощи никто не отрицает, но западные историки явно преувеличивают роль англо-американских военных поставок в СССР, создавая миф о технической слабости «России». Помощь была существенной, но она была бы по-настоящему прекрасной, если бы это позволили сделать подводники фашистской Германии. Это они своими нападениями на конвой превратили американскую помощь в арифметику отчаяния. Я уже не говорю о самых главных потерях: сколько людей нашли могилу в холодных водах северных морей?
Я ничего не преувеличиваю. Читая эти строки, вспомните американские фильмы на эту памятную рядовым американцам тему. Американским режиссерам удалось, на мой взгляд, передать весь трагизм и душевные муки людей, отправляющихся осуществлять конвой!
Второй миф, созданный на Западе заключается в том, что Америка и Англия внесли самый огромный вклад в дело победы над гитлеровской коалицией. Таким образом, Россия отодвигается в тень, все, что испытали и перенесли советские люди, сражаясь четыре года, это пустяки в сравнении с героизмом Западных войск. Обратимся к цифрам потерь. Советский Союз потерял, по разным подсчетам, от 22-х млн. до 38 млн. человек. Потери союзников за все годы войны исчисляются тремястами тысяч человек. Причем, самые крупные потери были в Арденнах - 106 тысяч человек, все потери американцев на пространстве от Австралии до Токио составили только 90 тысяч. Сопоставимы ли эти цифры?
ВО ВЛАСТИ ЛЖИ
Ложь необходима человеку, без нее ему никак не обойтись. Правда, если она не касается красот природы и предметов искусства, в том числе и шедевров зодчества, то она ужасна. Глянешь, даже краешком глаза на историю человечества, и видишь, как там редки промежутки мира, спокойствия, не говоря уже о благоденствии, зато предательства, чудовищных оргий, кровавых войн и страданий, хоть отбавляй! Планету нашу впору назвать планетой страданий, и не только в переносном, но и в прямом смысле слова. Будь Земля живым существом, а возможно, что так оно и есть, то она должна бы давно избавиться от огромной массы двуногих существ, паразитирующих на ней, и по своему поведению напоминающих тех же микробов. Как и те, мы, живя на планете, постоянно вредим ей. Может, она и сделает попытку освободиться от нас тем ли иным способом, в том числе и глобальным потеплением, напоминающим повышение температуры тела, при атаке микробов на нас. Мы, как и микробы, делимся на виды (расы), подвиды (нации), делимся мы и по вере. И как в микробном мире, между нами постоянная вражда. Мы культивируем ее условно. И каждая группа, совершая очередное деяние, пытается «очиститься» от скверны, возвеличить свои достоинства, если у нее они скромные. А для этого окатывают ушатами лжи молодых, тех, кто еще не успел осмотреться в этом мире, приспособиться к его ценностям, осознать происходящее. Но оно, происходящее у нас на глазах «сегодня», корнями своими уходит в прошлое. Пусть бы зарубежные лже-историки, по сути своей «талантливые» люди, за деньги служащие кривде, вешали лапшу на уши своим согражданам! Но теперь, когда для средств массовой информации преград не стало, когда их не заглушить, они распространяют ложь свою и на молодых людей, проживающих на территории, прежде называемой Российской империей, а затем СССР. Я остановлюсь на примере создания мифа о победителях во Второй мировой войне. Как умалить заслуги России в победе над Германией, и возвеличить свои. Метод, каким пользуются, напомнил мне обмен, производимый Ходжой Насреддином, воробья на огромное доходное озеро. Мудрецу это удалось Он попросил назвать воробья «алмазом», а вес его определит не в граммах, а в каратах, резко подняв цену обычной неказистой птицы. Одновременно озеро пером на бумаге было превращено в водоем при доме. Сразу исчезли все сомнения по поводу правомерности производимого обмена. Также поступают те, кто из политических соображений переделывает историю, прошедшей войны.
…Жил, да был, добренький, предобренький король Георг VI, из Ганноверской династии, правивший тихой, скромной, добренькой, преуспевающей державой Великобританией, в состав которой полмира входило в виде доминионов и колоний. Крупнейшие из доминионов: Канада, Австралия, Бирма, Индия. Я не стану перечислять африканские страны-колонии, каждое из которых своими размерами превосходило Добрую Старую Англию времен Ричарда Львиное Сердце. Доброе сердце английского короля Георга и его не менее доброго первого министра Черчилля кровью обливалось, видя, как канцлер Германии, злой «дядя» Адольф Гитлер нарушил договоренность и захватил в свои руки всю Западную Европу. Оплотом доброты в Старом мире осталась Англия. На нее и обрушил всю мощь свою фюрер фашистской Германии. Бомбы обрушились на города Англии.
Рушились здания. Потерявшие кров бродили по Лондону. Король выходил на улицы своей столицы, и утешал, как мог, бездомных. Слезы застилали глаза доброго властителя. В одиночку сражалась Англия с немецким канцлером. Позднее в войну была вовлечена Россия. А на стороне Англии выступили Соединенные Штаты Америки. Вместе они повергли Германию. Хотя победа и была оплачена слезами и страданиями миллионов. Вдумайтесь в эти слова! И Ходжа Насреддин позавидовал бы историкам английским. Читая это, молодым людям становилось ясно, что победа была достигнута силами США и Англии. А Россия только была вовлечена в войну, и не ясно, на чьей стороне она воевала? И нет в истории той гигантских сражений на Волге и Курской Дуге и нет взятия Кенигсберга, нет штурма Берлина. Слезы и страдания миллионов англичан тут же затмили потоки крови и десятки миллионов смертей на территории СССР, уничтожение тысяч городов и сел наших. Теперь, спрашивая молодого англичанина и американца о победителе в той войне, вы слышите ответ: «Англия и Соединенные Штаты!» А Россия? А Россия воевала на стороне Германии! Этому способствуют десятки кинолент, в которых доблестные англичане и янки сражаются с «красными, и побеждают их. А ведь «красные» всегда ассоциировались с русскими! Такие фильмы, как нельзя лучше, подтверждают писания лжеисториков. Эта кинопродукция стала овладевать сознанием и части наших людей. У нас, правда, второго ответа не услышишь, спрашивая юного, на стороне кого сражалась Россия в Отечественной войне? Но ответ на вопрос о победителе уже часто совпадает с тем, какого добивались создатели Новой истории! Пройдет время, может и услышим, что в той войне нашим союзником был Гитлер!
И это естественно, если у нас о прошедшей войне будут судить по таким произведениям, как роман Войновича о славных похождениях солдата Чонкина!
Не слышен смех на поле брани, на нем бушуют злоба, гнев, тот мертвым пал, тот тяжко ранен, а тот сражается, как лев!
И если ты писатель честный, то нашу правду береги, для издевательства здесь нет места, а ложь плетут о нас враги!
И без войновичей хватает тех, кто хотел бы принизить роль наших людей, сломавших хребет фашизму!
Зато из Америки к нам прибывают с накачанными мышцами Рембо. Из США привезен нам «Герой».Он сотни русских убивает…Хотя б подумали порой: «Такого в жизни не бывает… Ведь в кинофильме не мужчина, а без рассудка автомат. И режиссер не без причины рисует нам кромешный ад!
МИФЫ О ГЕРОИЗМЕ НА ЗАПАДНОМ ФРОНТЕ
О своем поражении в Юго-Восточной Азии американцы и не скрывают. Японцы нанесли удар, который скрыть было невозможно, уничтожив новейшей постройки корабли американского флота в Перл-Харбор. Так и до лета 1945 года военной инициативой в этом регионе владели войска страны Восходящего Солнца. Самые «славные» американские победы – это атомная бомбардировка городов Хиросима и Нагасаки. Там не было японских войск, там были только мирные люди: старики, женщины и дети. Сомнительно, что таким «славным деянием» можно гордиться! Посмотрим, однако, как браво сражались янки на Западном фронте.
К началу операции «Оверлорд» силы противников выглядели так: 1,6 млн. человек наших союзников противостояло 526 тыс. немецких войск; у союзников 6000 танков, у немцев – 2000, иными словами, немцы по числу личного состава и по числу танков уступали противнику в три раза. У союзников было 15 тыс. орудий и минометов, у немцев 6700, т.е. немцы уступали более чем в два раза. У союзников было 10859 самолетов, у немцев – всего 160. Иными словами, каждому немецкому самолету противостояло 70 англо-американских – чудовищно огромное превосходство.
Самоуверенность американцев превосходила все меры. Накануне высадки союзных войск в Нормандию американский генерал Паттон заявил журналистам, выступая в Бристоле: «После войны Британия и США будут править миром!»
Такое заявление наделало тогда столько шуму, что тому же Паттону пришлось извиняться, говоря, что он не имел в виду Россию. Просто прямолинейный генерал открыто сказал о том, что тайно вынашивалось в правительственных кругах наших союзников.
Сам процесс десантирования прошел относительно благополучно, сказался элемент неожиданности, не ожидали немцы, что противник рискнет в такую непогоду высаживать десант.
А дальше стал сказываться недостаток опыта ведения крупных военных операций, недостаточная подготовка солдат, немногочисленность боевых генералов. Впервые союзники познали панический страх перед диверсиями в тылу, когда за линией фронта, за спиной действует переодетый противник. Происходят убийства, поджоги, взрывы.
Немцы использовали тот метод, который ими был задействован в первые дни в России, когда в тыл стали забрасывать диверсионные группы агентов, переодетых в форму советских солдат.
Разоблачение врага произошло случайно. Как-то на одной из дорог далеко от фронта к американским солдатам обратился человек, одетый в американскую форму и попросил дать ему «петролеум» для джипа, остановившегося неподалеку. В джипе сидело еще несколько солдат, одетых в союзническую форму. Американцы, говоря о бензине, никогда не пользуются словом «петролеум», им пользуются немцы. Подозрительную группу задержали. На допросе выяснилось, что это – немецкие диверсанты. Руководил диверсионными операциями известный головорез эсесовец Отто Скорцени. Это он выкрал в 1943 году по приказу Гитлера из хорошо охраняемой крепости содержащегося там под стражей Бенитто Муссолини.
Известие о том, что немцы безнаказанно передвигаются и действуют у них в тылу с быстротой молнии облетело союзную армию. Неправдоподобные слухи, один страшнее другого, передавались из уст в уста, вызывая страх и растерянность. По этим же слухам следовало – диверсанты должны были выкрасть или убить Эйзенхауэра. Призывы к бдительности вызвали всеобщую подозрительность. Военные патрули всех подозрительных лиц стали задерживать и строго проверять. Главный метод проверки заключался в том, что подозреваемому задавали вопросы из американской жизни, которые могли знать только американцы. Не обошлось без курьезов.
Однажды военная полиция задержала командующего американской группой армий генерала Брэдли. Генерал не возмутился проверкой, поскольку сам издал приказ о ней, и терпеливо отвечал на контрольные вопросы: кто такой Микки Маус и другие. Ответы удовлетворили полицию. Вдруг один из военных полицейских задал, как он полагал сложнейший вопрос: «Как называется столица штата Иллинойс? Столицей был город Спрингфилд, город, являющийся родиной президента Авраама Линкольна. Генерал правильно назвал город. На его беду, полицейский, задавший этот вопрос, считал, что столицей штата является его крупнейший город Чикаго. Брэдли тут же был арестован и подвержен строжайшему допросу. Хорошо хоть, что отделался только несколькими кровоподтеками.
Возможно, кто-то из читателей видел фильм «Мистер Питкин в тылу врага». Сценарист не далек был от истины, описывая неразбериху на фронте между немцами и союзными войсками, когда один из персонажей фильма Питкин оказывается за линией фронта в тылу немцев и посылает радиосигналы: «Алло, алло…Балаклава…». В такое же положение попал сам Айк, генерал Дуайт Эйзенхауэр, командующий соединенными союзными войсками. Сидя сам за рулем джипа, генерал потерял ориентировку, пересек линию фронта и более часа находился на вражеской территории. Только случай помог генералу выехать в расположение штаба 90-й дивизии. Вот там и рассказали генералу, что тот побывал в гостях у немцев.
Союзники не ожидали, что их ждет серьезное испытание в Арденнах. Здесь в 1940 году потерпели поражение французы. Немцы тогда, прорвав французскую оборону, на всем ходу мчались к Парижу. Тогда немцы использовали для прорыва свои тяжелые танки. Теперь, в 1944 году Эйзенхауэр полагал, что у немцев нет ни достаточного количества танков, ни горючего, чтобы их заправить
Насчет горючего генерал был прав, его немцам хватило бы только до Антверпена. Уверенность американского генерала чуть было не закончилась катастрофой. Гитлер не хуже американского генерала знал, что горючего мало. Но он решился на военную авантюру. Расчет был на то, что горючего хватит до Антверпена, а там находилась главная база союзников. Подзаправившись там, можно было гнать американцев и англичан до самого моря, чтобы потом их сбросить в воды Ла-Манша. К счастью союзников, Гитлер ошибся в своих расчетах, горючего от Арденн до Антверпена не хватило.
16 декабря 1944 года немецкие бронетанковые части обрушили на американцев страшный удар. Двадцать четыре немецкие дивизии смяли американские части, заставив их бежать в полном беспорядке. Целью немецкого наступления был город Бастонь. Немцы, развивая наступление, гнали перед собой американцев, как стадо баранов. Множество их было взято в плен. Когда в конце войны американцы придут в лагерь Ордруф, то обнаружат 3000 трупов. Голые, истощенные, они будут валяться повсюду, некоторые из них будут обглоданы узниками, сошедшими с ума от голода. Это были те, кто был захвачен немцами в Арденнах. В Лимбурге американцы застанут еще живыми сотни умирающих от голода американцев, превратившихся в живые скелеты. В концлагере Эрл немцы загнали в здание заключенных и подожгли. В бегущие горящие факелы понеслись пули из автоматов. Все это были американские солдаты, попавшие в плен в Арденнах.
К чести Эйзенхауэра, определившего цель немцев, он бросил навстречу им все, что имел в резерве. Сюда была брошена 101-я десантная дивизия, которой было приказано любой ценой задержать немцев. Эйзенхауэр обещал неграм, солдатам американской армии, что за участие в битве под Арденнами, они получат право служить в белых войсках. Афроамериканцы поверили этому. Но своего обещания Айк выполнить не мог, его начальник штаба отказался выполнять этот приказ, ссылаясь на указания из Вашингтона. Эйзенхауэр не отважился выступить против решений Вашингтона о сегрегации. Впервые американский генерал против немцев использовал штрафников. Всем, осужденным за тяжкие преступления, за активное участие в боях была обещана отмена приговора.
Черчилль срочно обратился к Сталину за помощью. 12 января, раньше намеченного срока, русские начали наступление. Оно заставило немцев спешно снять с Арденн 6-ю танковую армию СС, а затем еще шестнадцать дивизий, и бросить их против русских. Союзники были спасены. Правда, им потребовалось еще два месяца, чтобы прийти в себя и перегруппироваться.
И только потому, что ослабленные отправкой основных сил на Восточный фронт, немцы были вынуждены оставить Вогезы и Арденны и отойти на исходные позиции.
Ошибки в стратегии и тактике могут быть, никто от этого не застрахован. Только не нужно создавать мифы о том, что решающую роль в победе сыграли англо-американцы. Десятками тысяч русских жизней были спасены союзнические войска в Арденнах.
Это на Востоке против русских действовало 150 дивизий, в то время как на Западе их было всего 30! Простая арифметика показывает, кто лжет в этом вопросе…
А немцы им еще раз напомнили о том, что они умеют воевать против запада.
НУЖНА ЛИ ПОДОЗРИТЕЛЬНОСТЬ?
Следует напомнить, что мы жили в стране, где подозрительность чуть меньшей была, чем в Германии, где каждого встречали улыбкой, по-дружески пожимая руку, и тут же звонили в гестапо. У нас не было гестапо, но у нас была организация ни по численности, ни по методам работы не уступающая ему. Это было МГБ (министерство государственной безопасности). Люди возвращались в страну отовсюду. Что и кто знал о них? И не в безвоздушном пространстве они проживали, а среди врагов Советского Союза, да ни день, ни два, а более двух с половиной лет. Что они делали? Не заразились ли они вражескими идеями? А может, их завербовали немцы? И, правду говоря, все это могло иметь и имело место. Разобраться было нужно.
Мы выполняли свою работу. Органы госбезопасности - свою. Они имели свои методы для проверки, и проверяли а вот проверить нужно было большую массу людей…
ЧТО ДВИЖЕТ ПРЕДАТЕЛЕМ?
Вопрос с внешнего вида простой, но не легко решаемый. Это сегодня просто купить всё: женщину, политика, военного, ученого. Государственная идея только на бумаге и в лозунгах.
Родину разорвали на куски, нас о том не спрашивая. Захотел один Первый секретарь ЦК и передал Крым Украине. Живущих в Крыму не спросили, а желают ли они этого? Ну, откуда у меня, русского человека, украинский патриотизм появится, да еще при полном игнорировании моего права на пользование языком, подаренным мне предками моими? Я воспитанный на старых, давних традициях, совестью своею не торгую, поэтому, даже не любя украинскую власть, чувствуя неприязнь к государственному образованию, названному Украиной, не могу я изменить сущность свою. Поэтому говорю я: «Пусть живет и развивается этот народ. Пусть дарует Господь разум и спокойствие народу этому, впавшему в истерию националистического угара. Такое рано или поздно проходит. Правда, потери велики бывают. Мне жаль этот народ, самый близкий мне по языку, культуре и вере».
Нас до войны учили беззаветной преданности Родине, мы с молоком матери впитали ее. Отсюда, полагаю, немцам искать предателей перед войной в России было делом сложным. Недаром начальник генерального штаба германских вооруженных сил Гальдер сказал перед тем, как ввести в действие директиву № 21: «Ступая на территорию России, мы были в положении человека, впервые открывающего дверь в темную незнакомую комнату».
Хорошей шпионской агентуры немцам создать на территории Советского Союза не удалось. Значит, расчет был, в основном, на тех, кто предложит свои услуги уже в период оккупации. Наиболее подходящими для этого были обиженные советской властью, уголовники, а также те, у кого трусость была важной чертой характера, а желание власти подпитывало ее. И такие находились, к тому же в немалом количестве. Расскажу о них, не меняя фамилий. Некоторых я знал лично и мог догадываться о побудительных мотивах предательства. О некоторых я слышал, с ними никогда не соприкасаясь.
Скажем, керченские врачи Зеленкевич и Петров, которые по своему желанию пошли служить в созданную немцами городскую управу, какими чувствами руководствовались, принимая такое решение? Желание власти? Или трусость? Власть и трусость, как часто они ходили и ходят рядом! Предательство в крови, иль так, от страха предают, за деньги? Клеймо предателя, а это – не пустяк, повсюду следуют незримой, тяжкой тенью.
Я не называю изменниками Родины тех, кто попал в плен, поскольку в каждом конкретном случае нужно знать обстоятельства, приведшие к этому. Официально пребывание в плену Советским правительством было названо преступлением. Военнослужащий Красной Армии, чтобы не попасть в плен, должен был покончить с собой. Я не собираюсь комментировать мысли Сталина по этому вопросу. Просто я не согласен с этим.
Ведь и я совершил преступление, пребывая временно на оккупированной врагом территории. И неважно, в каком возрасте я в это время находился. Помню заданный мне вопрос в студенческой канцелярии Воронежского мединститута: «Чем вы занимались на оккупированной территории?» Я ответил с вызовом: «Взрывал эшелоны с военными грузами!» Женщина неопределенного возраста оторопела, услышав мой ответ, у нее от изумления рот широко открылся. Потом, внимательно рассматривая меня, словно инфузорию, под лупой, она сказала: «Такого быть не могло! Вам ведь в начале войны только двенадцать лет было!» На что я, стараясь не раздражать женщину, сказал: «Вот видите, вы и сами догадались!»
Она оставила меня в покое, занявшись моими документами.
Оставим возраст до 14 лет в покое, поскольку только в исключительных случаях из них можно было сделать что-то путное в планах рейха. Остановим внимание на том возрасте, в котором можно стать изменником, но при определенных условиях.
Размахин Иван Данилович, возраст 28 лет. Его родители, хоть и редко, но бывали в гостях у нас. Они еще, кажется, были и родственниками нашими по мужской линии. Дедушка Даня и бабушка Матрена были славными русскими людьми, перешагнувшими рубеж старости, но сохранившими память и светлый разум. По говору их без раздумий можно было отнести к курянам. Так оно и было на самом деле. Звезд с неба старики прежде не хватали, прожили жизнь, хоть и не сыто, но достойно, надеясь также достойно принять и конец ее. Сын их Иван, рослый, светловолосый, симпатичный мужчина приходил вместе с родителями, но задерживался ненадолго, ссылаясь на занятость. Сдается, ему было скучно находиться между вспоминавшими старое, может, и дорогое сердцу, но бесполезное для молодости. Мне он, откровенно признаться, нравился независимым характером. Превосходя меня значительно по возрасту, Иван покровительственно похлопывал меня по плечу или так, походя, взъерошивал мои непокорные волосы. Лучше бы он этого не делал, а еще лучше, если при этом он еще бы и молчал. Разговор его был откровенно пустым, не заслуживающим ни малейшего внимания. Он что-то говорил быстро-быстро, а я отключался и молчал. Видя, что отклика нет, он умолкал. Пребывание его у нас было показательным представлением человека, испытывающего страдания от скуки безмерной. Признаться, это ему здорово удавалось. Я вполне сочувствовал ему, потому что в разговорах старших ничего интригующего не слышалось. Размахин Иван считал себя талантливым в искусстве передачи характеров людских. Он не кончал ГИТИС. Но, считая себя творческой натурой, подвизался в коллективе заводской самодеятельности при «Клубе моряков и промкооперации». Активностью он обладал невероятной, без его вмешательства и личного участия не проходила ни одна постановка, ни одно торжественное собрание. Он был сценаристом, режиссером, художником-декоратором и актером всех жанров. Он выработал свой особенный стиль поведения: ходил, подчеркнуто неторопливо, развернув плечи и высоко задрав голову, словно что-то высматривал в небесах. Женщины засматривались на него. Длинные, хорошо уложенные волосы, красиво очерченные губы, раздвоенный подбородок. Я уже и не знаю, как ему удалось уклониться от военной мобилизации? Но твердо знаю, что он не осаждал дверей военкомата, требуя для себя немедленной отправки на фронт. Когда немцы появились в Керчи, Размахин как будто растворился, о нем ни слуху, ни духу, чего-то выжидал. Когда немцы бежали из города, спасаясь от наших десантников, с ними в неведомое бежал и Размахин. Вновь появился он в июле 1942 года. Теперь он достаточно хорошо владел немецким языком и выдавал себя за «фольксдейча», одного из потомков немецких колонистов, поселившихся в России во времена императрицы Екатерины Великой. Для этого ему пришлось отказаться от родства с матерью и отцом. Покажи он их немцам, те сразу б пресекли все его притязания на немецкое происхождение, уж слишком ясным было прибытие стариков вовсе не из «Фатерлянда», а из глухих селений России. Размахин организовал актерскую труппу и играл роль не последней скрипки в Керченском драматическом театре. Репертуар был невелик, направление – антисоветское. Иван Размахин исчез из города в 1943 году в июле месяце. У него был какой-то нюх на опасные события, которые могли угрожать ему. Я узнал уже после развала страны, что он не пострадал от Советской власти и находился на заслуженном отдыхе, который полагается актерам, всю жизнь свою служившим Мельпомене.
Я твердо уверен, что «измена» Размахина Ивана не стала источником великих и трагических потрясений, могущих хоть чем-то повлиять на исход войны.
Были люди в то время и малые, незаметные в советское время, но оставившие во время оккупации города немцами заметный кровавый след.
Читая зарубежную литературу, я удивлялся тому, что должность городского палача подолгу оставалась вакантной, приходилось при необходимости приглашать его из других мест. Но то было в средние века, когда палач орудовал ловко топором и веревкой, что поделать, времена были суровы, а характеры – железные. Откуда брались палачи на тех территориях и из тех людей, обращение к которым начиналось со слова «товарищ»?
Дементеев Константин Андреевич проживал в прекрасной квартире второго этажа дома, расположенного в глубине двора, до революции принадлежавшего его, благословенной памяти, ушедшему в мир иной родителю. Рядом располагались квартиры двух его младших братьев Владимира и Виктора. Квартиры выходили на длинный деревянный балкон, поддерживаемый снизу деревянными колоннами. Деревянная же лестница с перилами по бокам, достаточно крутая, соединяла балкон с ограниченной площадью двора. Все, что располагалось ниже, большую часть дня находилось в тени. Солнце почти никогда не заглядывало в окна квартир первого этажа. Только зайчики, пускаемые детьми круглыми туалетными зеркальцами, могли поплясать на стенах и потолке, приводя в восторг тех, кто едва научился ходить. Они всплескивали пухлыми ручонками, пытаясь поймать быстро прыгающее яркое диво. Зато в квартирах Дементеевых солнца было хоть отбавляй. Оно первым делом проникало сквозь щели деревянных ставней, предлагая хозяевам просыпаться. Взрослые поговаривали, что старший, Дементеев Костя, был до революции офицером, младшие – кадетами. Всех троих простила советская власть, хотя никто не говорил про грехи их перед нею. Теперь все трое работали советскими служащими. На каких предприятиях, я не знал. Знал только, что старший служил бухгалтером. Его чаще других и видели во дворе, когда он уходил на работу и возвращался с нее. Одевался он так, как одевалось большинство советских служащих, летом – костюм из неотбеленного полотна, на голове соломенная шляпа, в руках кожаный портфель. Что он носил в остальное время, я запамятовал. Было кое-какое отличие от нас, плебеев по происхождению. Хотя Дементеевы были ровными в обращении с остальными жителями двора, но не пускали они никого не только в души, но и в глубь квартир своих. Открытых ненависти и презрения в глазах их не читалось, но что-то было в них такое, что не располагало к откровенности.
Однажды мне все же довелось побывать в квартире среднего брата Дементеева Владимира Андреевича. Я уже и не помню, что велено было мне передать, но кто-то из взрослых послал меня туда, оторвав от серьезных занятий по сооружению летательного аппарата из клепок разбитой бочки. Я взлетел на второй этаж, не касаясь руками перил. Потом, подойдя к двери, постучал костяшками кулака. Из-за двери послышался грудной женский голос: «Входите, дверь открыта!»
Я вошел, робко сунувши свое тело сквозь щель двери, и остановился у самого порога. Дальнейшему продвижению мешала чистая голубая дорожка. Я понимал, что своими босыми пыльными ногами я на ней оставлю неизгладимые следы. Впрочем, дальше пройти мне и не предлагали. На меня, как на неведомое насекомое, смотрела аккуратная среднего роста голубоглазая блондинка с вьющимися на висках волосами. На ней был шелковый халат бирюзового цвета, подпоясанный шелковым же толстым шнуром с кистями на концах. Из рукавов выглядывали пухлые руки с длинными розовыми пальцами. Эта женщина была из другого мира. Из глубокой прорези груди выглядывала белая-белая кожа. От женщины приятно пахло духами. Невольно я сравнил с нею свою мать, полную, в грубом платье, с подвязанным фартуком, в коричневой вязаной кофте с засученными рукавами и в косынке, плотно охватывающей лоб и прячущей непокорные густые черные волосы, расчесанные на пробор. От матери моей всегда исходил слабый запах не духов, а той пищи, которую она ставила на стол.
Я переступал с ноги на ногу, забыв о том, что мне приказали сказать. Мне было стыдно за себя: босой, в трусах, тощий, загорелый, с какими-то серыми разводами на животе, которые и загар не мог спрятать. За спиной у женщины была прохладная полутемнота, позволяющая видеть контуры невиданной мною прежде мебели.
Женщина спросила: «Ты чей, мальчик?»
Сам вопрос удивил меня. Все, во дворе живущие, знали друг друга не только в лицо, но и какая пища была у каждого на столе.
Откуда мне было догадаться, что мир, из которого я поднялся к ней, был женщине практически незнаком, она с ним никогда не смешивалась, и никогда впредь не могла раствориться в нем.
Сбивчиво передав, что мне было поручено сказать, я повернулся к женщине спиной и вылетел наружу, забыв сказать простые русские слова: «До свиданья!» Впрочем, о чем говорить, перед этим я также забыл сказать – «Здравствуйте!»
С облегчением, словно я свалил с себя тяжкую ношу, спускался я с решетчатых деревянных высот на грешную землю, выстланную серым булыжником.
Я не забыл облик той женщины, хотя больше встретиться с ней мне не привелось. Вскоре из этого двора мы переехали в другой, находившийся вблизи широкого мола, этот во всех отношениях стал ближе мне, поскольку он был полностью пролетарским. Во двор Дементеевых теперь я приходил редко, только для того, чтобы повидать двоюродных братьев – Мелиховых. Взрослые меня тогда не интересовали, хотя и находились в поле зрения моего. Что же касается самих Дементеевых, то они напомнили о себе, когда далеко на западной границе Союза вовсю забушевала война. Владимира и Виктора Андреевичей призвали на службу, а вот старший Константин Андреевич куда-то исчез. Через две недели во двор Дементеевых пожаловали сотрудники НКВД, в поисках следов исчезнувшего. Мы терялись в догадках: что случилось? Неужели такой человек мог стать шпионом? Иные причины исчезновения нами почему-то не рассматривались. Ну, почему бы не представить самое простое: не захотел служить Константин Андреевич чуждому ему строю, тем более отдавать за него жизнь свою!
Еще несколько раз наведывались во двор люди в зеленой форме, но Дементеев-старший как в воду канул. Родных и близких исчезнувшего не трогали.
Вернулся довоенный бухгалтер, когда в город вошли немцы, облаченный в новенькую форму офицера полиции, теперь он назывался – господин полицмейстер.
Причина предательства этого человека очевидна – им руководила месть, он ничего не забыл, ни того, как его под расстрел определили и многое иное, о чем мы тогда не знали.
Теперь это был грозный слуга «Нового порядка», теперь он мог казнить и миловать! О деяниях его в этом обличье, я ничего не знаю – слишком велики были полномочия полицмейстера, да и захватывали они промежуток более двух лет! Не знаю, остался ли кто в живых, имевших несчастье попасть к нему тогда на беседу.
Описывая в книге «Керчь 1935-1945 гг.» я упомянул о Ваське Лисавецком как о молодом человеке, свернувшем с пути, которым должен идти человек, еще твердо не ставшем на ноги свои. Сейчас мене хотелось бы познакомить читателя с иной версией предательства обществу, которому Васька был верен на словах и даже носил пионерский галстук в подтверждение этого. Почему именно версия? Ответ прост: когда Лисавецкий совершал преступления, он со мной не советовался. Я знал его с возраста 14 лет, видел, что одной из черт его характера была жестокость по отношению к животным. Он не просто убивал крыс, он их в клетке поливал керосином и поджигал, а перочинным ножичком убивал неоперившихся воробьиных птенцов. На этом и была основана версия насилия над понравившейся ему женщиной. Это своего рода миф. Такой же миф, как миф о 28 панфиловцах. Если все до одного погибли, тогда кто слышал последние слова комиссара? Он мог соответствовать действительности, а мог быть и совсем иным. Итак, моя версия-миф:
Причиной поведения человека, определяемого термином – измена Родине или предательство, может быть любовная страсть.
В пору ту я еще ничего не знал о гормонах, какие могут мужчину толкнуть на всякие безрассудства. Терять голову из-за женщины, значит – переживать особый вид помешательства, называемый любовью. Я понимаю тот случай, когда есть рассудок и его на какой-то период времени утрачивают. Но «Лисе», как мы все на нашей улице звали Ваську Лисавецкого, терять-то было нечего, ибо рассудка у него не было. Он сидел то ли на шее, то ли на голове у своей мамаши, души в единственном чаде не чаявшей. Так что, когда у него гормоны заиграли, голова была пустей пустого. Просто все материалы биологические природа вложила в рост мальчишки, а голове – не досталось. Стал он олицетворением «каланчи» или, как о таких люди говорят: «Дядь, а дядь, достань воробушка!» Мать спохватилась, когда стала по плечо сыну доставать, а ведь женщина она была крупная и крепкая, только, как такого поучить? А учить надо было, когда он чуть повыше колен ее поднялся. Что теперь могла сделать женщина, на фронт мужа отправившая, с сыном непутевым поделать? Только и осталось, что стать свидетельницей страсти «сопляка» к замужней женщине.
От страсти ошалел, куда деваться? Нет опыта, да и контроля нет, ей тридцать пять, ему – семнадцать беспутно пролетевших лет! Влюбился Васька в женщину, которой уже пять лет прошло, как перевалило за тридцать. Женщина осталась одна, мужа на фронт послали. Была она смазливой на личико, светленькой, аккуратной, моложе своих лет казалась. К ней и стал похаживать мальчишка, которому только-только семнадцать сравнялось. Что там между ними было, того не знаю. Может, он любви наглотался и ошалел от нее? Но оставил «Лиса» женщину, когда у той муж вернулся, правда, хворый и покалеченный немного, но живой. Теперь заманчивая цель для Васьки оказалась малодоступной. Вот и надел парень черную шинель со светло-коричневыми отворотами да обшлагами. С плеча винтовка свисала, на рукаве красовалась повязка с надписью – «Polizei». Каким-то манером удалось Ваське мужа той женщины в Багеровский ров отправить. Сделать это в то время было не труднее, чем с моста в воду плюнуть! Теперь можно было видеть рядом с долговязым, длинношеим молоденьким полицейским молодую женщину в шубке меховой и длинной черной суконной юбке. Теперь Васька совсем о матери позабыл, теперь любовь и кормить нужно, и поить, и одевать, и подарки дарить! Бабенка жадной на золото оказалась. Да где ж то золото взять? Сами немцы за ним охотились. Прослышал Васька, что у цыган всегда золото есть. Пришел к «цыганскому барону», и средь белого дня не из винтовки выпалил, а длинным немецким штыком заколол. Немцы цыган, как и евреев, не терпели. Цыганы тоже подлежали уничтожению, только время их еще не пришло. Не учел «Лиса», что немцы рабы строгого порядка, «оrdnung» прежде всего! Лисавецкий тот немецкий орднунг нарушил и жизнью своей молодой за то и поплатился.
Степана Квитко преследовал страх, а не угрызения совести. Страх просто так не отодвинуть в сторону, он имеет физическую основу – боязнь потерять жизнь. Колени дрожат, сердце так громко колотится, что удивительно, как этого не слышат другие, находящиеся рядом. А с совестью можно и договориться или успокоить ее хотя бы тем, что не он единственный собирается сбежать. Разве до этого не было случаев дезертирства? Да сколько угодно. Сформированная в Крыму по территориальному признаку, 51-я армия оказалась не верхом совершенства. Вчерашние мирные труженики за короткий срок не стали настоящими воинами; плохо вооруженные, не обстрелянные, они отступали, не вступая в соприкосновение с неприятелем. Продвигаясь вглубь Крыма, армия без боя редела. Степан сбежал бы еще раньше, не дожидаясь прихода сюда, к берегу деревушки с татарским названием Эльтиген. Значительно удобнее было это сделать в районе Багерово. Оттуда по прямой до дома километров двенадцать было, не больше. Он уже хотел навострить лыжи, но тут их роту встретил заградотряд, состоящий из полутора десятков вооруженных автоматами командиров, самый младший на петлицах шпалу имел. Вот этот заградотряд и направил отступающих сюда, окружным путем, минуя город и его пригороды. Если бы не существовала водная преграда Керченского пролива, можно было бы топать и дальше. Так бы Квитко, наверное, и поступил... Идти день за днем, то медленно, то быстро, он уже привык. К вечеру немного ныли уставшие ноги, но к утру он становился вновь свеж, как огурчик. Да и возраст не велик, только в июне тридцать стукнуло. Воды Степан не боялся. Преодолеть неширокий пролив в мирное время трудности не представляло. Но теперь шла война, переправа большой массы людей была сопряжена с огромным риском. Степан не знал, что мыслям его имеется материальное подтверждение. В сотне метров от косы Средней над водой возвышался фальшборт и трубы парохода «Рот-фронт». Его потопили немецкие воздушные асы, хотя не могли не видеть, что пассажирами этого старенького судна были только мирные люди: дети и женщины, почти все они погибли. Об этом хорошо знало армейское руководство. Вот почему и место переправы было избрано вдали от города, не случайным было и время ночное. В дневное время красноармейцы рассредоточивались, накрывались шинелями, так они становились сверху похожими на овец, отары которых, согнанные из районов Керченского полуострова, без присмотра бродили в степи вдоль берега. Они никому сейчас не были нужны.
Ночь над проливом черна, как пролитая черная тушь, в трех шагах не рассмотреть. А там, слева, где городу Керчи быть, сполохи огня видны и ухает тяжко что-то. Как будто гроза идет, хотя погода к грозе никак не располагает, как-никак, а 10 ноября 1941 года. С пригорка вниз, к берегу, красноармейцы группами и в одиночку спускаются. Там их «тюлькин флот» ждет, чтоб переправить на другой берег. Спешить нужно. Бывает и так, прилетит «фокевульф», подвесит на парашюте осветительную ракету. Медленно спускается она к земле, ослепительным мертвым светом все вокруг освещая. При свете такой «лампочки» и обстрел идет, и бомбометание.
Степан Квитко нутром чувствует: «Время его настало! Другого случая не подвернется. Немца не победить, вон уже под Москвой да Ленинградом стоит он, день-два и падут «советы»! Смотри, как расшагались немцы, только четыре месяца с начала войны прошло, а они уже под Керчью! Здесь, на этом берегу, все знакомо ему, ночью с закрытыми глазами к дому доберется. А на той стороне, кто глаза ему закроет? Куркули кубанские? Нет, пора!»
Бросил по пути винтовку и шинель в яму, отделился, словно по нужде, да, пригибаясь, перебежками домой направился. По темноте и пришел. Ни на кого не напоролся! Клава ахнула, увидев его входящего. Чай поставила, угостила, чем Бог послал, и в постельку рядом с собой. Утром Степан яму под полом вырыл, досками прикрыл. Днем в яме, ночью – в постель. Шесть дней до прихода немцев, шесть после прихода прошло. Чем долее тянулось время, тем беспокойнее становились для Квитко ночи. Чего только за долгую осеннюю ночь не передумаешь! Каких только воспоминаний не перелопатишь! Что в жизни было хорошего?
Страх за жизнь, безысходность, нужда были предательства причиной, а не советскому правительству вражда, К тому ж забыл, что русский он мужчина!
Труд, труд, по выходным – вино и пиво. Одно пятно светлое, яркое – любовь. Эх, хороша была девкою Клава! Она и сейчас еще ничего! А если ее нарядить как следует? Одно плохо – Бог детей не дал им. Хотя на войне это и к лучшему. Куда сейчас с детьми деться? Вдвоем и то туго! Все, что можно съесть, съедено. Того, что осталось, и на завтрак не хватит. Да и топливо на исходе. Лежишь под одеялом, как медведь в берлоге, выбраться наружу нельзя. Да что там выбраться, когда руки выпростать наружу не хочется – холодом тут же обжигает. Нет, что-то делать надо! Думай, не думай – сто рублей не деньги! А их, этих денег, с изображением Ленина, как раз и нет. Остались рубль да трояк, что на них купишь? Клава говорит, что и на полкило конины, продаваемой татарами, не хватит. Как крысу, в тупик загнали!
Зло переполняло душу. Клава повернулась спиной к нему, бретелька ночной рубашки сползла на плече. Он подумал: «Дрыхнет, баба, что с ней станется? Ей только мужика давай! А что может мужик на таких харчах?» Постепенно усталость одолела Степана, но, уже засыпая, он решил утром вылазку в город сделать, оглядеться, что к чему.
22 ноября 1941 года встретило Степана неласково. Дул норд-ост, выметая из щелей меж булыжника мостовой мелкие твердые, как дробинки, снежинки, больно бил по щекам. Улицы города пустынны, словно вымерла Керчь. Не торопясь, выбрался Степан на улицу Ленина. Справа и слева стояли выгоревшие дотла двухэтажные здания, в которых до войны располагались магазины. Степан не знал, что здания подожгли перед входом в город немцев по приказу городских властей, чтобы врагу товаров и продовольствия не досталось. Правда, народ наш смелый тащил из горящих зданий все, что можно было тащить. Только тогда прекращалась «работа», когда вниз, на первые этажи, горящие балки не стали падать. Степан подошел к рекламной вращающейся тумбе. Прежде на ней, помимо заявлений, расклеивали театральные и цирковые афиши. Сейчас она рябила от наклеенных листовок германских оккупационных властей. Самым важным для Степана был тот, в котором в трехдневный срок предлагалось пройти регистрацию в городской управе. А с чем идти? Паспорта нет, военного билета нет. Есть только трудовая книжка, единственный документ от советского времени. И тут ему в глаза бросилось объявление о приглашении на работу в городскую полицию. Заныло сердце, стуком отозвалось в голове и повели ноги Степана, не по зову сердца, а от безысходности.
Пути прихода на службу в полицию были разными, а вот правила дальнейшего поведения были едиными – служить верой-правдою германскому рейху. И, чтобы у полицая не возникло желания стать второй раз на путь измены, их использовали при проведении карательных операций против мирного населения, иными словами – следовало повязать кровью! Совершив казнь, убийство, насилие, полицейский не мог рассчитывать на прощение советской власти при ее возвращении. Полицейских местное население открыто ненавидело, и об этом те хорошо знали. Это рождало гнев у отщепенцев. Все остальное зависело от врожденных свойств характера. Выпив спиртное, с полицейских спадали последние покровы человечности, обнажая звериную сущность. Вот почему полицейские во много раз превосходили в лютости тех, кому служили. Я видел их не раз «за работой», когда они избивали коваными прикладами винтовок задержанного, даже когда тот не оказывал никакого сопротивления. При этом рядом не находились немцы, следовательно, экзекуцию полицейские проводили по собственной инициативе, «отводя душу» на том, к кому еще совсем недавно обращались со словом «товарищ».
ПОСОБНИКИ
Это слово вошло в наш быт уже после освобождения города, когда стали судить людей за сотрудничество с немцами. По сути своей, это слово соответствовало предательству, измене, выражая только количественную сторону вопроса. Его применяли тогда, когда обвинения не носили определенного характера.
Кто знает, откуда слова те взялись – пособники немцев? Их – сколько? Из воздуха ветром они принеслись, Иль жизнь родила их – и только?
За рубежом нашими союзниками по антифашистской коалиции использовалась замена этому слову – коллаборационизм. Какое из этих слов точнее соответствует сути, я не знаю. Но знаю точно, французы пособников немцев безжалостно казнили. У нас они получали меньшее наказание, но без отправки в исправительно-трудовые лагеря не обходилось. А пребывание там медом не назовешь! Я не знаю, как и где, но, пребывая на оккупированной немцами территории длительное время, не быть пособниками немцев, население не могло. Удовлетворяя свои потребности в материальных благах, оно работало на рейх. Могла ли маленькая Голландия не работать на Германию, будучи оккупированной? Нельзя же назвать всех голландцев только поэтому немецкими пособниками. Не по своей воле они делали это. Немецкая авиация в один день превратила цветущий, второй по величине город Роттердам в груду развалин. И тут же последовал ультиматум: «Окажете сопротивление – следующим будет Амстердам. И голландцы сдались. Раньше было сломлено сопротивление Польши. Но было отличие голландцев от поляков, когда немецкие войска вошли на территорию Советского Союза. Среди поляков нашлось немало таких, кто добровольно пошел в немецкое воинство из чувства мести, которое испытывали к русским. Ненависть передавалась из поколения в поколение. О своем захвате Москвы и разорении России они забыли, а вот о разделе Польши помнили отлично. Помнили и о подавлении восстания в Варшаве войсками А.В. Суворова. И такие останутся врагами, что бы хорошего им Россия в дальнейшем не делала. Позднее ответственность за подавление немцами восстания в Варшаве, поднятое по зову правительства в изгнании, находящегося в Лондоне, они тоже возложат на русских. Видите ли, русские не поспешили с наступлением, позволив немцам утопить восстание в крови. Но почему, спрашивается, кто-то должен отвечать за те действия, которые и не согласовывались с русскими. Польша спешила освободиться от немцев до прихода русских, чтобы не попасть в сферу влияния Москвы. Ну, в общем, отношения такие, о которых говорится в украинской песенке, когда девушка, отказывая в любви нелюбимому, причиной называет «лихими» и мать его, и отца, и даже, наконец, ни в чем не повинных мышей. Ну, что поделать, если так хочется воссоздать Великую Польшу «от можа и до можа», а территории те заняты русскими!
И все-таки больше всего находилось пособников среди своих, советских граждан, не волею своею попавших в неволю к немцам. Я знал немало людей наших, которые, боясь ответственности только за то, что оказались на оккупированной территории, бежали вместе с немцами, боясь ответственности. Каким разумом надо было обладать, чтобы поверить распускаемой немцами сказке о том, что с востока идут не русские, а восточные люди, по-русски не говорящие, и они, эти варвары, режут глотки тем, кто остался и не ушел с нашими на восток. К числу таких относились двое молодых парней призывного возраста, но со слабыми мыслительными способностями. Семья Вертошко была бедной и по меркам советского времени. Грузчику в порту с трудом удавалось содержать семью из семи человек, с прекрасными крепкими зубами и превосходным желудочно-кишечным трактом, утилизирующим все, что можно было назвать одним словом – съедобное. Проживали они по ул. К.Маркса, 35. Говоря о них, я забыл сказать еще об одном свойстве этого племени: все они, за исключением кормильца, были невероятно ленивыми особями рода человеческого. Бездельничая, они даже в квартире не могли навести должного порядка. Хотя внешними данными природа их не обидела, они были прекрасно сложены, приятны на вид. Особенно выделялась старшая из девочек. Она была сущей шестнадцатилетней красавицей. С приходом оккупантов на нее, как теперь принято говорить среди юных, глаз положил сам начальник керченской тюрьмы, почти втрое старше ее. Она стала жить, как никогда прежде не жила. Все голодают, а у Вертошко все есть на столе, только птичьего молока не хватает. В одежды богатые разодета, вся в золоте. Не знает девчушка того, что носит на себе то, что снято с евреев, отобрано у них перед тем, как отправить на смерть. Только радость в семействе короткой была, пришлось бежать – наши десант в городе высадили. Осталась только мамаша в семействе, которую старшие сыновья называли непривычным для слуха моего словом – «маткой», да с нею младшая дочка Тамара, да еще самый младшенький, над которым ни природа, ни общество человеческое трудиться практически не начинали. Летом 1942 года вернулись старшие сыновья, но без главы семейства, сестры и «зятя», оказавшегося, как ни странно, евреем. Разоблачен он был теми, кто его хорошо знал по городу Джанкою. Старших сыновей не тронули немцы, убедившись, что те только физическим развитием напоминали мужчин, достойных внимания.
Еще раз судьба свела меня с Вертошко, когда мы шли в колонне по пути в концлагерь Багерово. Вот тогда я услышал из уст их удивительные слова.
Самый старший, Анатолий, говорил мечтательно брату своему Алексею, шагавшему в центре небольшой колонны, сопровождаемой немцами- конвоирами: «Придем до места, матка будет блинцы печь!» Меня потрясла глупость взрослого мужчины, предполагавшего начать такую жизнь за колючей проволокой. Вместо блинов, ему пришлось попробовать немецкой баланды. Потом обоих братьев в составе колонны крепких мужчин погнали на Севастополь. Я полагал, что судьба более не сведет меня с ними. Так нет, – в 1966 году я увидел Алексея, приехавшего в Керчь из Аргентины. Встреча была кратковременной, продолжительностью в несколько минут. В умственном отношении Алексей вырос, но незначительно. И мелькнула у меня тогда мысль странная, но вполне реалистичная для наших органов безопасности: «И подобные порой рассматривались как немецкие приспешники?»
Когда обвиняются в пособничестве отдельные люди – одно дело! Одному отбиться от многих невозможно. И другое дело, когда в пособничестве обвиняется целый народ. Тут следует не спеша, серьезно разобраться. Произносимое при этом слово – «депортация» часто звучит условно, если перемещение массы людей происходит в пределах одного государства. Перемещение народа в пределах СССР не является депортацией, в прямом смысле слова, а перемещение их после развала страны на территории образовавшихся государств уже полностью соответствует этому значению. Почему, скажем, перемещение в лагеря лиц немецкого происхождения в период войны в Англии, а японцев в США не осуждается? Почему не осуждается помещение исконных жителей Северной Америки в резервации? Законны ли они были? Имели ли основания для перемещения огромной массы людей у нас? Когда я слышу о страданиях крымско-татарского народа, мне хочется напомнить о греках, итальянцах, армянах, немцах, которых тоже выселяли из Крыма. Разве они не страдали? Я не был в кабинетах, где принимались решения о переселении народов. Я не знаю об истинных причинах переселения турок-месхетинцев, карачаевцев, черкесов, ингушей, чеченцев, калмыков, ибо я никогда не бывал на тех территориях, которые до войны эти народы населяли. А вот о Керчи я могу сказать. Всего полтора месяца немцы находились в городе на берегу Керченского пролив в 1941 году. Кажется, что можно успеть сделать за такой короткий период времени? И все же успели, оказывается, создать общества содействия германской армии. Об этом гласили художественно оформленные вывески: Армянский комитет содействия германской армии, Итальянский комитет содействия германской армии, Болгарский комитет... Кто им разрешил выступать тогда от имени своих народов? Чем они могли содействовать германской армии? Маломощные, малочисленные, они проявить себя ничем не могли. Но заявить о себе вывесками успели. Засветились несвоевременно, из рабского чувства угодничества, полагая, что советской власти конец. Не на ту карту поставили, не просчитали все, не додумали… Не было среди них только русского комитета. И это факт. Полагаю, не только Керчь отличилась греческим и татарским комитетами содействия немцам? Неужели же об этом факте не доложили Сталину? Быть того не может! Не может быть и того, чтобы Советское правительство не знало о том, что крымско-татарским населением, кроме комитетов содействия германской армии, еще было сформировано 14 боевых батальонов. Батальонов, одетых в немецкую военную форму и вооруженных немецким оружием. Считаю ли я действия Сталина правильными? Нет. Нельзя осуждать народы за действия пусть и больших групп их представителей, помогающих врагу! Народы, потом выселенные из Крыма, не проводили съездов, определяющих назначение вышеупомянутых комитетов. Но после освобождения они и не осудили действий их. Означало ли это, что они считали их правильными?.. И ответ Сталина был в духе того времени. Суровы, беззаконны, но не беспочвенны действия «отца народов», и об этом должны знать те, кто считают переселение народов в пределах одного государства преступным. Русские, украинцы, белорусы и другие простые люди не принимали в СССР решений, вины на них нет. Нам было жалко переселяемых, но нам и непонятны претензии вернувшихся их потомков, которые требуют для себя особого отношения. Во время войны непострадавших от несправедливости не было.
СЛОВО О РЕПРЕССИЯХ
Прошлое ушло. Ветром, вихрем закружило его, превращая в прах. Подлежит ли оно возврату?
Сдается мне, не подлежит. Но возвращается памятью о нем, памятью искаженной, в угоду кому-то. Вспомните слова библейского Проповедника: «Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того не следует считать». Не бесцельно копаетесь в прошлом. Хотелось бы только сказать вам: не ворошите прошлое, оно само или подобие его предстанут пред ликом вашим, и вспомните слова Екклесиаста, говорящего: «Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было».
И еще от благостных слов древнего мудреца: «Если змей ужалит без заговаривания, то не лучше его и злоязычный».
Я ведь тоже пришел из прошлого и не мне ли говорить с теми, кто небрежно к нему относится. Ну, нельзя же говорить только о злом, ибо делается это во имя зла. Зло не рождает доброго!
Слышать со всех сторон: «Преступное единоначалие!», «Злая воля», «Злобный, мстительный характер», «Страх ожидания чистки, ареста, гибели!»
Преступление, о преступлении, во имя преступления!.. Рисуется мрачная картина нашей, в том числе и моей, жизни, пострашнее той, что создает перо писателя, повествующего о конце мира. А ведь мы жили, танцевали, веселились, любили, учились добру. Никто в школе не учил убивать, воровать, предавать Да, Советская власть отобрала у моей семьи дом, сад, лес, огромные деньги... Но я не держу зла на нее. Взамен она дала мне образование. Я – первый из рода моего крестьянского, получивший высшее образование из рук Советской власти. Я ею был приобщен к миру искусства и музыки, я купался в безбрежных творениях мировой литературы. Что еще мне надо? Каждый волен выбирать себе дорогу. Я выбрал для себя дорогу добра, созидания и иду по ней, служу только им. Советской власти не стало, стало быть, пора возвращаться к тому, откуда я пришел, долго блуждая. Нет, не руками своими, ибо они стали много слабее, чем были. Мыслями возвращаюсь к истокам, породившим то, что стало причиной победы во Второй мировой войне, а потом и распада державы. Пусть осуждают мой идейный выбор, но я, повторяю, и повторять буду, - приверженец монархического образа правления, поскольку ни один монарх не станет воровать сам у себя, ни один монарх не станет разваливать хозяйство своей державы, он стремится передать наследникам процветающую, богатую страну.
Диктатор ушел, ушла часть жизни моей России, не самой простой и не самой легкой. Ушел тот, кто стоял 30 лет у руля власти. Мы пережили страшную войну, и мы ее выиграли. Не умаляйте значения Сталина в этом!
А что касается репрессий, да, они были. Были так же, как была растущая экономика, когда строились не сотни, а тысячи фабрик и заводов, перекраивалась земля, шло обводнение полей, земля покрывалась лесозащитными полосами, создавались рукотворные водные артерии. И я не могу представить такого, что идут масштабные репрессии, и при этом не страдают невинные.
Присяге пособник тогда изменил, а может, трудился не зная? Но предки поднялись его из могил, за службу врагу осуждая! А может, вины его нет, он не врал, поруганы честь и свобода? И судит военный его трибунал Он – враг «трудового народа!»
И я не могу утверждать, что, если бы вместо Сталина пришел к власти Троцкий или Зиновьев, в стране не было бы репрессий, а была бы только райская жизнь?
Вспомните, какой пласт грязной пены подняла вверх только революция! Что делали всякие Яшки Япончики, Яшки Блюмчики, Левки Задовы, Ляльки Рейснеры? Можно ли было бороться с ними тогда исключительно законными методами? А что происходило с теми, кто попадал за границу и подвергался испытанию богатством, какого тот никогда в своей жизни не видел? Сколько из них пошли на службу иностранных разведок, вы знаете? Вам реестр предателей был иностранцами представлен?..
Да, что говорить, вы сами свидетели тому, сколько преступлений совершается сейчас на Украине на «рыночной» почве! Идут отстрелы конкурентов. Гибнут старики, ставшие жертвами охотников за квартирами! А какие разборки происходили в прошлом, в начале дележа государственного имущества! А ведь это – цветочки по сравнению с тем, что происходило в тридцатые годы прошлого столетия
Был подъем и были репрессии. И был гигантский репрессивный аппарат. Только следует напомнить вам кое о чем…
…Ликует Франция. Танцует на улицах и площадях народ. Без устали работают гильотины, сыплются в корзины головы аристократов и простолюдинов, знатных дам и проституток, короля и творцов революции: Дантона, Робеспьера, Сен-Жюста. Кровью опьянена Франция. Бегут из цветущей страны за ее пределы не только аристократы, но и обладающие умом и известностью. Кто был творцом этой вакханалии? Кто стоял у истоков революции? Да те, кто никогда в руках ничего острее гусиного пера не держали, «энциклопедисты»: Руссо, Дидро, Даламбер. А разве неистовый Вольтер руку к сему не приложил? Кто трибуном революции стал? Горбатый журналист, обладающий острым жалящим языком – Марат.
Казалось, нет такой силы, которая могла бы залить огонь революции, загасить бушующий пожар. И все же сила такая нашлась. Самые неграмотные, самые забитые провинции Франции - Бретань и Вандея родили движение «шуанов», в переводе на русский – совы, поскольку они нападали на отряды республиканцев сначала по ночам, а потом, когда окрепли, и в дневное время. Вандея вернула династию Бурбонов на трон.
А вспомните Парижскую коммуну, когда по состоянию рук определяли врагов и друзей, въелись в ладони металл и порошинки – враг! К стенке его!
И у нас подобное было в послереволюционные годы. Следователями отделов губЧК были рабочие, грузчики. Что им было известно о законах? Они не изучали юриспруденцию, они не знали основ сыскного права. Прежде чем допрашивать арестованного, присматривались к нему: как одет, какова прическа, речь какая? Руки чистые, пухлые, ухоженные, значит, контрреволюционер, враг советской власти! А потом, вспомните, что довлел еще над всем господин план: план поставок, план разверсток, план по борьбе с неграмотностью. Не избежала плана и правовая система, превращавшаяся на местах в полное бесправие.
В одном из районов Тамбовской области райуполномоченный Луковкин, участник гражданской войны, кавалер ордена Боевого Красного Знамени, в один день арестовывает весь советско-партийный актив района. На вопрос свыше, почему он так поступил, Луковкин ответил: «Раз все арестовывают, что я хуже других?»
Мог ли об этом не знать Сталин, пришедший к власти не мирным путем, а через вооруженный захват ее? Не мог не знать он и о роли крестьянства в гражданской войне, когда только лозунг «Земля крестьянам!» был страшнее мощью своей любой бомбы.
И не мог без репрессий обойтись диктатор. Давайте трезво глянем правде в глаза. У русской интеллигенции был всегда неискоренимый изъян: она всегда была недовольна любым правительством – царским, коммунистическим, демократическим. Разница в том, что либералы не любили твердую власть, а консерваторы – слабую. И угодить интеллигенции русской невозможно, она настырно требует от власти действий, но, сообразуясь исключительно с целями и чаяниями самой интеллигенции, которая мнит себя совестью всего народа. Напомню один эпизод из истории нашей: 1825 год, 14 декабря, Сенатская площадь, каре взбунтовавшихся солдат. Выстрел Каховского и смертельное ранение Милорадовича, героя войны 1812 года. Кто подстрекатели? Властители умов – писатели, поэты, просвещенные офицеры знатных и незнатных родов.
Император Николай Второй стал жертвой устремлений своей интеллигенции, им были недовольны и либералы, и консерваторы. Известна и историческая роль генералитета, нарушившего присягу, участвовавшего в устранении от власти последнего императора России.
Где созревает недовольство? И где рождается трибун? Средь тех, кто ближе к руководству, и среди тех, в ком светлый ум. А кто бунтует на Руси? Оружье – колья, вилы, косы! Ты только спичку поднеси, потом пожаром все уносит!
Сталин не мог позволить себе подобного. Вот откуда истоки репрессий, и вот откуда направление острия их. Я не берусь заниматься количественной стороной этого вопроса, поскольку не обладаю необходимым материалом, Но и согласиться с гипертрофированными цифрами заинтересованных «исследователей» просто не могу. Я не могу согласиться с описанием мытарств членов семей репрессированных. Когда я слушаю Новодворскую, описывающую свои страдания и получившую два высших образования в советское время, мне стыдно за этого человека. Есть русская пословица: «Ври, ври, да меру знай!»
Повлияли ли репрессии на борьбу нашего народа в борьбе с немцами? Это вопрос сложный, но думаю, что не будь массовых репрессий, мы бы не вступили в войну со слабым командным составом Красной Армии.
Не пришлось бы расстреливать генерал-полковника Павлова, командующего юго-западного фронта и начальника штаба фронта генерал-лейтенанта Климовских за сдачу немцам Киева!
Командный состав. Красной Армии лишился всех, или почти всех, кто представлял угрозу бездарному маршалу Советского Союза Ворошилову, о котором пели в песне тогда:
Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин,
И первый маршал в бой нас поведет!
Так и рисует память скачущего в черной бурке всадника с обнаженной саблей, того самого, которого видели мои глаза в фильме «Чапаев» И никак не могу себе представить Ворошилова верхом на лихом коне. Ну, а о том, что Ворошилов ловко устранял полководцев, обходивших его в значимости, и тогда, в преддверии войны, мало у кого были сомнения. В устранении талантливых людей не было случайности, за их спиной всегда стояли те, кто рассчитывал на быструю карьеру. И маниакальная подозрительность вождя была только благодатной почвой для этого. Зависть и тщеславие – прекрасные рычаги не для мести, а для доносительства. Слава Богу, что русский народ талантлив по своей природе. Только поэтому война родила множество талантливых генералов. Черняховский, Рокоссовский, Конев, Ватутин, Малиновский, Баграмян и десятки других имен. Жаль о них в сутолоке дней наших забываем Радует мое сердце, все они выходцы из простых семей, в отличие от немцев, где военная служба часто носила наследственный характер.
СЛОВО И ДЕЛО
Мир, как утверждает Библия, словом рожден. И я верю этому, учитывая, какую роль для нас, людей, играет слово, в том числе и слово Божье. Когда мысль человеческая впервые облеклась в слово, одновременно и беда родилась. Если раньше проявлением мысли служили дела, можно было видеть, обонять, осязать их, можно было исправить, наконец. А главное – оценить! За оценкой следовали либо кара, либо поощрение. Теперь же все соответствовало поговорке: «Слово не воробей, вылетит – не поймаешь!»
Слово и дело в единстве ли, нет? Верю, у Бога – едины! У человека за множество лет, ложь вознеслась господином!
Слово намного опережает дело, и предусмотреть, что из того слова получится, стало невозможным. Предсказание – туманно и расплывчато. К слову стали относиться с опаской, анализируя не только то, что данное слово означает, но и с какой интонацией оно произнесено. Началась дифференциация слов на добрые и злые, дозволенные и недозволенные. Дозволенные, произносимые мягко, с придыханием, с растягиванием слова на слоги – уху приятные. Слышишь такие слова, и по телу тепло, нега разливаются, приятная истома тело расслабляет. Хочется слушать и слушать, глаза закрыв, и душою в вечность радостную улетать. И совсем неважно для слушающего, что слова эти, большей частью, лживы, приятны для слуха – и всего-то!
«Ласковое слово и кошке приятно!» – говорят одни.
«От ласкового слова язык не ломается», – говорят другие.
Ну, а со словом правды как? Всякий, говорящий правду, истину несущий – вредный для лжи государевой или для иных, властью облаченных. Враг он, и никаких разговоров! К такому и отношение самое суровое. Не простительно слово праведное!
Вспомните, за что распяли Иисуса Христа. Нет, не за дела земные, а за слово, что нес он людям от отца своего – Бога нашего!
Слово правды для фарисеев страшней крови пролитой. Они разбойника, убийцу, делами своими по локоть руки кровью испачкавшего, простили, а Иисуса, праведника, на казнь позорную отправили. Но не со времен Иисуса преследование слова правдивого началось. Слово лжи во все времена благоденствовало, и до Христа, и после. Только пророки могли обличать людей, погрязших в пороках, менее других опасаясь за жизнь свою. Иудеи, ненавидя пророков, боялись их, поскольку полагали, что те имели прямой контакт с Богом. А шутки с Богом плохи. Когда веру, заповеди данные через Моисея, стали под законы лукавые приспосабливать, все пророки исчезли. Пророк может говорить тогда, когда у него слушатели есть. Шекели и проповеди пророка ничего общего меж собой не имеют.
Смертью своею Иисус приоткрыл заблудшим путь к спасению. Но изменить отношение к слову не мог. Мало того, те, кто нес слова очищения Спасителя, сами пострадали от тех, кто слова истины зубной болью воспринимали.
…Ряды сидений огромного Collisiuma (Колизея) заполнены людьми. Одежда разных фасонов и расцветок, без лент на подоле туник и с лентами, даже пурпурного цвета, вольноотпущенники и сенаторы, тучные тела знатных матрон и крутобедрые гетеры с тонкими осиными талиями, юные римляне с пушком на верхней губе и украшенные рубцами ветераны войн. Кто-то мелкими глотками пьет фалернское, закусывая вялеными фруктами, кто-то грызет жареные орешки, кто-то ест лепешку с медом, а кто-то такую же лепешку с кусками жареной свинины. Люди, болтая о бытовых мелочах, и не думали обсуждать предстоящее зрелище. Пока арена цирка пуста. Вот император подал знак. Открылись двери ведущие из подземелий и служебных помещений. Как всегда, действо открывали два бойца. Один высокий молодой со светлыми волосами, падающими на плечи, на лбу они стянуты роговым обручем. Вооружен он сетью, похожей на ту, которой принято ловить рыбу. Кроме сети, у него в руках бронзовый трезубец на коротком дубовом древке. Одеждой служила короткая, до колен, полотняная туника. От названия сети (ретум) и название бойца – ретиарий. Второй – среднего роста, крепкий, подвижный. Вооружен коротким мечом и небольшим круглым щитом, обтянутым буйволовой кожей. Из такой же кожи, только более толстой были изготовлены и доспехи его. Противники не спешили нападать друг на друга. С одной стороны, следовало прощупать противника, чтобы найти его слабые стороны. Во-вторых, это было все-таки представление, и зрители должны были получить удовольствие от увиденного кровавого зрелища. Противники двигались почти бесшумно, совершая ложные движения, чтобы противник каким-то образом раскрылся. Когда зрители стали проявлять нетерпение, когда со скамей понеслись оскорбительные выкрики, гладиаторы поняли, что пора приступать к решительным действиям, не ожидая, когда специальные служители, вооруженные раскаленными металлическими прутами, заставят сойтись их почти вплотную. Ретиарий внезапно бросил сеть, да так удачно, что противник, запутавшись в ней, упал. Не давая тому возможности рассечь сеть мечом, ретиарий бросился к упавшему гладиатору и занес трезубец. Передние ряды слышали треск распарываемой кожи. Раздался стон и тело гладиатора вытянувшись во весь рост, замерло. Победитель, подняв вверх окровавленный трезубец, медленно обвел ряды зрителей. Взгляд его остановился на императоре. Тот велел наполнить кубок вином и вручить его победителю.
Потом последовал короткий перерыв, во время которого зрители шумно обменивались мнениями о прошедшем бое, а служители убирали арену.
Теперь на сцене было двадцать гладиаторов: десять галлов и десять германцев. Все они были вооружены короткими мечами. Выйдя на сцену, они четким строем повернулись лицом к императору, подняли вверх левую руку и прокричали: «Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!»
Современному человеку трудно было бы разобраться в действиях бойцов, мелькали мечи, бойцы временами, казалось, повисают друг на друге, затем расходятся, чтобы вновь сцепиться в смертной схватке. Победили германцы, хотя победителей осталось в живых только трое. На арене в самых разных позах лежали мертвые тела. Их металлическими прутьями служители оттаскивали в темные отверстия подземелий. Теперь перерыв был долгим. Зрители были возбуждены предвкушением кульминационного номера цирковой программы.
Не стану травмировать психику читателя описанием деталей кровавой драмы, когда на группу безоружных людей, состоящих из женщин и мужчин разного возраста, в том числе и детей, была спущена стая голодных львов. Животные, кажется, были подготовлены к действию. Он бросились на людей, хватали их за горло, оттаскивали в сторону, рвали когтями и пожирали куски окровавленного человеческого мяса.
Люди не сопротивлялись. Они молились тому, слово которого несли людям. То была смерть во славу Христову!
Времена шли, менялись нравы, но оставалось негативным отношение к слову истины.
Только теперь уже казнили людей именем Иисуса Христа, забывая, очевидно, что тот призывал к всепрощению. Это стало возможным потому, что властители сами приняли христианскую веру и стали ревностными слугами ее. Теперь все, считающие истиной иное, становились врагами, еретиками. Еретизм не просто требовал к себе внимания, он подлежал искоренению. Не веришь в Господа Христа и деяния его – пожалуй на костер! Веришь во Христа, но по-иному исполняешь священные обряды – пожалуй на костер!
И запылали по всей Европе костры с мучениками, привязанными к столбам, и клубились дымы удушающие, с запахом горелой человеческой плоти. Смолились тела, неся наказание за деяния души, за слова по ее указанию произнесенные крамольные, безбожные. Душа бессмертна – не сжечь ее. Но тело само, без души, не творит зла, за что же истязают его? Боль тела слова истины не рождает! Готово тело оговорить себя, страшась боли. Где же истина, если тело лгало, боясь боли? Достигала ли казнь цели, какую на нее возлагали? Исчезает всеобъемлющая власть церкви над светской властью, легче ли слову от этого становится?
Декабристы, совершившие преступление, осуждены, но более всех пострадал Батенков, дел преступных не совершавший. За что, только за слово, которое ему казалось истиной?
Свергнуты монархи в Германии и России, стало ли слову от этого легче?
Сколько в этих странах пострадало только за слово? Миллионы! Вдумайтесь, миллионы искалеченных судеб только за слово! Таких испытаний, которые вынесли за слово, случайно оброненное, ни одному уголовнику не пришлось пережить.
Реальная власть была до Хрущева не у партийно-советских органов, выполняющих роль надзирателей за народом, а у госбезопасности, милиции, прокуратуры и судов. Вспоминается в связи с этим случай, рассказанный моим другом, военным прокурором Багеровского гарнизона, подполковником юстиции Серовым Петром Михайловичем. Было дело это в 1940 году. Серова направили прокурором в Туркмению. Район по территории огромный, малолюдный. Генеральный прокурор Союза звонит Серову по телефону: «В ваш адрес выслано два автомобиля, по получении – сообщите!» Проходит некоторое время, Вышинский вновь звонит: «Получили?» Прокурор отвечает: «Нет!» Через два часа в его кабинет без стука забежали секретарь райкома партии и предрайисполкома, в один голос кричат: «Забери свои проклятые автомобили!»
Удивительнее всего то, что без всякого участия Петра Михайловича и секретарь райкома, и предрик исчезли. На утро следующего дня ни того, ни другого в районе не было. Куда они делись?..
Мир меняется на глазах и довольно быстро! Говорят, что в лучшую сторону меняется. Только я не верю этому. У нас все так быстро не делается! Не такие мы. В 1998 году Джеффри Сакс, наставник российских «реформаторов» признался: «Мы положили больного (Россию) на операционный стол, вскрыли ему грудную клетку, а у него оказалась другая анатомия». Иными словами: Восток не Запад!
Говорят, у нас сейчас развивается демократия. Но что я слышу? – «Ты не веришь в том, что холокост был – пожалуй в тюрьму! Не веришь в голодомор как геноцид украинского народа? Ату тебя! Ату!.. Взять!»
А пострадали ли те, кто слово использовал для доноса? При царе, тот, который донос учинял, кричал во весь голос: «Слово и дело!»
Его тут же тащили в пыточную, мерами суровых физических воздействий проверяли, стоит ли дело возбуждать? Недаром в прошлом бытовало выражение: «Доносчику – и первый кнут!» В советское время жертвами доносов стали сотни тысяч людей, а доносчики не страдали, мало того, их объявляли патриотами. Донес Павлик Морозов на отца – героем на всю страну стал! Чтобы и остальные предатели родителей знали, что Родина оценит их предательство, их образцом для подражания сделали.
Доносительство стало средством сделать служебную карьеру. 80% всех репрессий в стране, как не велика будь эта цифра, было следствием доносительства.
Не исчезло доносительство и с оккупацией наших территорий немцами. Откуда немцы все знали о нас: кто коммунист, кто еврей, кто красный командир, кто кем работал? Все от тех же, слово, как жало, в ход пускающих.
ШКОЛА
Советская власть самое серьезное внимание уделяла образованию. Неудивительно, что с первых же дней после освобождения в городе принялись восстанавливать школы. Войной полностью были разрушены школы № 10, школа № 23 им. Кирова, школа № 25, располагающиеся на территории между зданием консервного завода и тюрьмой. Были разрушены крымско-татарская школа (в этом здании сейчас располагается городское управление образования), школа № 7 им. Свердлова, школа № 8 (позднее в восстановленном здании этой школы разместится управление «Югрыбпоиска»), школа № 11, школа № 19 им. Шмидта, школы имени Короленко и им. Желябова... Ни одной целой школы, как в Кировском, так и в других районах города.…
В большом количестве школ, которые были до войны, освобожденный город уже не нуждался. Их было бы некем заполнить. И потом, к нам пришла очередная попытка возвращения к отмененной советской властью системе раздельного обучения, практиковавшегося в дореволюционное время. Девочки отдельно, мальчики отдельно. И тут выяснилось, что в мужской школе создать восьмой, девятый и десятый классы невозможно. Всего четыре ученика мужского пола на все старшие классы города! Это объяснялось тем, что все мы продолжительное время, три года, школ не посещали, и за этот период времени те, кто перед началом войны должен был учиться в восьмом, девятом и десятом классах, успели достичь призывного возраста. А четверо, готовых продолжать обучение, – это были пареньки с серьезными проблемами здоровья, не позволяющие им идти на фронт. Пришлось их направить в женскую школу. Взялась городская общественность за восстановление двух школ в центре города № 2 им. Желябова и школы №11. К первому сентября, как ни старались, а подготовить школы не успели. Школьное помещение прежней школы № 11, получившей № 13, занимало лишь треть того, что занимает сейчас школа № 1 им. В. Дубинина, получившая и новый номер, и имя. Классы были оборудованы столами, изготовленными из досок, прежде составляющих основу потолка какого-то здания, на них четко были видны следы рештовки. Ножки были сделаны из половых досок, сбитых крест на крест. Из таких же досок были длинные скамьи. Окна были застеклены литровыми и полулитровыми банками для консервов. Один ряд банок перекрывался доской, на него ставился следующий ряд банок, и так до верха окна. Щели между банками были заделаны цементом. Естественно, ветер не проникал в помещение, но для мороза это не служило большим препятствием. В каждом классе стояла чугунная печь-буржуйка, отапливаемая дровами. Труба выводилась за окно. Стоило лишь повернуть трубу в сторону ветра, и помещение заполнял едкий, перехватывающий дыхание и заставляющий слезиться глаза дым. Этим пользовалась группа «громил», переростков, физической силой устанавливающих власть в классе. Не стремясь к получению знаний, они этим часто пользовались для срыва занятий. Поворот трубы был сопряжен с риском упасть с высоты, так как двигаться приходилось по карнизу, разделяющему первый этаж от второго. Однако несчастных случаев при проведении этих рискованных операций я не припоминаю.
Итак, школы были к 1 октября готовы. Школа № 2, женская десятилетка, и мужская школа № 13, которой из семилетки еще предстояло превратиться в десятилетку (что и случится к лету 1948 г., по мере взросления нас, тех, кто поступил в седьмой класс). Тем, кого сегодня приучили и продолжают приучать к плевкам в прошлое, следует напомнить, что нельзя обвинять в глупости, в беспамятстве то поколение, которое создало авиастроение и химическую индустрию, построило тысячи первоклассных заводов и фабрик, ликвидировало поголовную неграмотность, создало сотни высших и тысячи средних учебных заведений. Происходило это в условиях враждебного внешнего окружения и нередких случаев внутреннего вредительства и саботажа. Не на голом месте возникла борьба с «врагами народа». Беда, что борьба эта часто принимала неадекватно массовый, порою непродуманный характер и затронула судьбы великого множества невинных людей. Да, не гладко шло построение нового общества, но оно шло. И если по уровню промышленного развития мы вошли в число ведущих держав мира, то это не заслуга наших «доброжелателей». Напомню, что это поколение сломало хребет самой могучей военной машине, которая когда-либо существовала на земле.
Шла война, требовавшая напряжения всех сил и средств. Но находились средства и для культуры, и для искусства, и для литературы, и для образования, и для здравоохранения. В освобожденной Керчи были организованы подготовительные классы для тех, кто все эти годы не учился. Но, как ни странно, туда пришли в основном те, кто прибыл из мест эвакуации. Я попробовал освежить в них знания четырех классов, но сорвался на грамматике, не ответив на примитивные вопросы: что такое подлежащее и что такое сказуемое? Посрамленный, красный от стыда и гнева я ушел, считая, что с наукой мои дороги разошлись навсегда. Но желание учиться пересилило и гнев на «бестактность» преподавателя, и стыд за собственное невежество Я был «начитанным» пареньком, но безо всякой, хотя бы и слабой, системы образования. Прекрасно оперируя цифрами отчетности, я совершенно не знал математических законов. Родители пошли мне навстречу и наняли двух учителей для подготовки к школе. Одна из них «натаскивала» меня одновременно по арифметике, алгебре, геометрии и физике. Это была рыхлая малоподвижная старушка, никогда не бывшая замужем, и, как мне кажется, так и не познавшая существа мужчины. Когда она шла по улице, то обращала на себя внимание старинным покроем своей одежды. Можно было подумать, что она извлекла юбки и кофточки из реквизитов театра, готовившего постановку чеховской «Чайки». Ходила она, резко наклонив корпус вперед, что, казалось, легко могло стать причиной падения. Однажды так и случилось, когда Елена Степановна, по кличке «Пончик», упала, разбив себе нос и подбородок. Старыми девами были и две ее родные сестры. Только последние были чуточку моложе и привлекательнее своей сестры. Я стал объектом внимания всех трех сестричек. Подчас они все втроем, одновременно, занимались со мной, в то время как на столе закипал самовар. Мы же, каждый по отдельности, решали задачи из журнала «Математика в школе». Самовар начинал фыркать струями пара. В маленьком чайнике была заварка. Чая не было, но было много мяты и еще каких-то трав. Мне нравился этот отвар, и нравились поучения старушек, высказывавшихся прямо, с элементами серьезного научного спора. Они привили мне вкус к поиску рационального пути решения задач. Они научили меня доказывать теорему своим путем, игнорируя тот, что излагался в учебнике. Я им и сейчас благодарен за это, хотя уже в школе с учительницей математики Пироговой Варварой Павловной из-за моего самостоятельного подхода к математическому поиску у меня возникали конфликты, из которых я выходил основательно потрепанным, но непобежденным. Преподаватели в школе не жалуют тех, кто проявляет самостоятельность мышления. Как хорошо вообще не мыслить, опираясь на приобретенный много лет назад багаж знаний! Власть догм в мышлении, наверное, полезна только в военном деле. Хотя и тут, устав царской армии всегда приветствовал разумную инициативу солдата. И в устав Красной Армии многое разумное было перенесено из царского.
Вторым преподавателем была Екатерина Антоновна, она была вдовой с двумя девочками, чуть старше меня. Ее задача была заложить в мою бессистемную голову знания по гуманитарным предметам, в том числе французскому языку, который она знала блестяще. Учебника не было, и я трудился над книгой для чтения на французском языке, запоминая звучание фраз и перевод их. Ученье быстро продвигалось, но столь же быстро и закончилось – иностранным языком в мужской школе №11 был немецкий! Тем не менее Екатерина Антоновна на славу потрудилась, подготовив меня для поступления в седьмой класс. В 1941 году учеба в школе моя прервалась на первой четверти пятого класса. Материал двухлетней школьной программы я одолел за два месяца. Совсем неплохо, если не считать досадных пробелов. Скажем, в пятом классе проходят занятия по ботанике. Я в пятом классе не учился. Весь материал ботаники прошел мимо меня. Как, впрочем, и зоологии, хотя с элементами ее мне пришлось иметь дело потом, уже в мединституте.
Но оставим в стороне проблемы мальчика, опаленного войной, в послевоенной Керчи и вернемся к «общегосударственным». Обучение в школе было поставлено на серьезную идеологическую и материальную основу. Школа получила новенькие учебники по всем школьным предметам, из расчета один учебник на двух учащихся. С тетрадями, правда, было туго. Пришлось писать на газетах между строк, а для контрольных и самостоятельных работ использовать бланки документов, если оборотная сторона их была свободна от типографских знаков. С учителями дело обстояло сложнее. Работа с переростками требовала знания особенностей психологии тех, кто за три года основательно растерял не только школьные знания, но забыл и о существовании таких «материй», как школьная дисциплина и порядок, привыкнув к почти полной бесконтрольности. Следовало учесть и пестроту возрастного состава класса. Многих, начавших обучение свое в пятом, шестом и седьмом классах, посылали на фронт. Были и те, кто приближался к этому возрасту. Были и те, кто вернулся из эвакуации, и не прерывал во время войны обучение. Откуда было взять преподавательские кадры? Институты на освобожденных территориях еще не были созданы. Принимали на работу всех, кто желал трудиться на ниве просвещения. Но выбор был невелик. Учитель в описываемое мною время не получал приличной зарплаты. Того, что он зарабатывал, хватало на покупку… трех буханок хлеба. Очень многие, поработав некоторое время, уходили из школы. Уходили невежды, понявшие, что это не их амплуа; уходили и те, кто мог бы многому научить нас, но…
Школа, класс – не толпа, а собрание судеб! А не видишь того, то понять хоть изволь, что тогда уважение будет, коль стоит пред тобой человек, а не ноль!
Некоторые оставили в кладовой моей памяти информацию о себе. Не более месяца учителем математики в нашем седьмом классе был Кашин. Я забыл его имя и отчество, но хорошо помню его внешний вид. Это был солидный, широкий в плечах мужчина. Черты лица крупные, подбородок квадратный. Кисти рук большие, красные. Голос резкий и басистый. Он часто кашлял, прикладывая платок ко рту. Думаю, что это у него осталось от ранения в грудную клетку. Ходил он в серой офицерской шинели и обычной солдатской шапке-ушанке. Кажется, он когда-то работал в институте. Был он крайне нетерпим в отношении нарушителей дисциплины. Голос его тогда гремел: «Марш из аудитории!» И не продолжал преподаватель занятия, пока нарушитель не выходил за дверь. Некоторых лоботрясов веселило само слово «аудитория», они азартно похохатывали, когда Кашин краснел от гнева и резко повышал голос. Как-то один из «камчадалов» (отстающие предпочитали сидеть на задних партах), физически крепкий парень Тютюник отказался выходить, нагло глядя в лицо Кашину. Тот попробовал его вытащить из-за стола. Но нарушитель мертвой хваткой вцепился в парту. Тогда Кашин вытащил его в коридор вместе со столом. По-видимому, это было последней каплей, переполнившей терпение преподавателя. Больше Кашина мы не видели и более двух недель у нас уроки математики заменяли всем, чем угодно. На место Кашина пришел невысокого роста мужчина, представили его нам по имени Виктор Васильевич. Этот человек знал математику и знал, как ее преподавать. Стоя у доски с кусочком мела, он постоянно раскачивался взад и вперед. Это тоже показалось многим смешным. Но смешки оставили после того, как узнали, что у Виктора Васильевича отсутствовали все пальцы ног. Раскачивание было единственной возможностью его сохранять равновесие. Он покинул нас из-за интриг Пироговой Варвары Павловны, инспектора городского отдела народного образования, которая приглядела это место для себя. Что поделать, я не мог справиться со своими чувствами по отношению к властолюбивой женщине, вытеснившей уважаемого мною учителя. Я старался, чем мог, досадить ей. Для этого я стал очередные разделы программы осваивать до того, как к ним приступали в классе. В подготовку входило привлечение дополнительной литературы, в том числе и материалов журнала «Математика в школе». И экзекуция над Пироговой начиналась, ко всеобщему удовольствию класса! Публичные издевательства над несчастной закончились тем, что Варваре Павловне пришлось основательно готовиться к урокам. А я, по ходу процесса, познакомился с элементами высшей математики, позволявшей мне быстро расправляться с задачами. Математика, таким образом, стала самым любимым моим предметом. Преподаватель истории, женщина крупная, неплохо сложенная, но очень неряшливая, стала мишенью для моих «артобстрелов». И не потому, что ее черные волосы были слишком жирными и тусклыми, не потому, что ее оголенная верхняя часть груди была часто украшена засосами, а потому, что в погоне за наслаждениями, она совершенно не готовилась к занятиям, перевирала исторические события и факты, к тому же трактовала их как попало. На ее беду, я всегда интересовался историей, не потеряв к ней интереса и на склоне своих лет. Наверное, тяга ее к наслаждениям перевесила обязанности учителя, и она ушла из школы
Но было и немало преподавателей, к которым я относился благоговейно. Среди них была учительница географии Анна Ефимовна, женщина молодая, стройная, красивая, знавшая свой предмет и умевшая привлечь учащихся к его изучению. Преподаватель немецкого языка Иллария Дмитриевна Введенская, старенькая учительница, всегда аккуратно и со вкусом одетая. Никогда не повышавшая голоса на учащихся, но своими вежливыми и одновременно язвительными вопросами ставившая на место самого беспардонного ученика.
МАТРИАРХАТ
До революции обучение в гимназиях было раздельным по полому признаку. До войны мы, мальчики, учились вместе с девочками. Что-то произошло в руководящей сфере, раз решено было вернуться к раздельнополой системе образования. Программы были одинаковы, требования тоже, но вот решено – мальчикам быть отдельно от девочек, и баста! При царе-батюшке в мужских гимназиях были преимущественно мужчины, а школьные надзиратели, все до единого, были мужчинами. Но теперь, когда шла война, где их взять-то, мужчин? Те, кто крепок и здоров, на фронт отправлен. С фронта возвращались калеки, слабые, хилые да с норовом мужским. В женском коллективе им приходилось не сладко. Такие женщинам на голову себе залезть не дадут. Покрутятся месяц-другой на ниве посвящения, да и дадут тягу, видя, что справиться с обществом в юбках не удается. Что и говорить, в фаворе мужики были, да только не в трудовом вопросе. В деревнях – один, два инвалида мужика – только для духу мужского. В школе – не больше того. В нашей, мужской школе № 11, получившей вскоре № 13 (нынешняя школа № 1 им. Володи Дубинина), было типичное царство матриархата.
Пришел как-то во второй четверти к нам в класс преподаватель физики, по фамилии Еронтьев, живший в соседнем с нами дворе. Я буквально заплясал от предвкушения казуса какого-нибудь. Дело в том, что когда в его квартире перегорал предохранитель, именуемый в быту пробкой, и когда семейству Еронтьевых надоедало сидеть в темноте, они приглашали меня. Я соединял две клеммы пробки кусочком проволоки, делал так называемый «жучок», вставлял в гнездо электросчетчика и – да будет свет! Жена Еронтьева, указывая мужу на меня, говорила: «Ты бы хоть поучился у пацана!» И вот этот человек, не умевший примитивно наладить электросвет, пришел вести у нас физику. Читал он физику, не отрываясь от текста учебника. Мы ему не мешали. У него почему-то всегда в избытке учебное время оставалось. В таких случаях Еронтьев пускался в спорные исторические изыскания, касающиеся торговли изобретениями. Скажем, к примеру, Эдисон просил за свое изобретение 10 тыс. долларов, а ему давали только двести. И начинался торг, в котором роль обеих сторон выполнял сам Еронтьев. Он так увлекался, набавляя и снижая цену, что не замечал, что мы откровенно смеялись над ним. Естественно, Еронтьев не смог противопоставить себя активной силе женского преподавательского коллектива. Он ушел, даже не хлопнув дверью, а осторожно прикрыв ее за собой, радуясь, что основанием для приказа об увольнении послужило поданное им заявление, а не в связи со служебным несоответствием. Вместо него пришел прекрасной души человек – Буслер. Этот знал физику, при нем даже стал функционировать в школе кружок бытовой электротехники. Но заявить о себе в полный голос Валентин Николаевич не мог. Дома он находился под каблуком энергичной и чересчур волевой жены, «математички» нашей школы, Пироговой. В школе, не имея диплома об учительском образовании, он вынужден был помалкивать, голос его был «подрезан». Буслера любили, к нему буквально липли учащиеся. Он мог ответить на многие вопросы, не входившие в круг его компетенции. А я мог еще раз убедиться в колоссальном объеме знаний, которые давала царская классическая гимназия. Преподаватель химии и биологии, Антипов Иван Ефимович, по кличке «Фим-Иван», несмотря на простоватый вид, был сложной личностью. Одевался он в простой рабочий костюм, рубашка без галстука, застегнутая на все пуговицы. Светлые редкие волосы расчесаны на пробор. Лицо аскета, с впавшими щеками, шея тонкая, чувствующая себя не уютно в широком проеме воротника рубашки, такую шею принято называть цыплячьей. Бороду брил он до синевы, хотя заметно, что она очень редкая и кустистая. Голос тонкий, чуть схожий с женским. В вопросах биологии, если исключить из нее вопросы наследственности и изменчивости, чувствовал он себя уверенно. Практических занятий у нас не велось, проверить «истину» невозможно. Приходилось верить на слово. В вопросах химии чувствовалась неподготовленность. Особенно в вопросах валентности, построения структурных формул химических веществ. Но, что делать? Откуда взять других преподавателей? Уважением среди учителей химик наш не пользовался, подводило желание бросать комочки грязи в адрес коллег. Комочки маленькие, едва заметные, но в них чувствовались плохо скрытые сомнения по поводу нравственности коллег-женщин. Из него бы вышел прекрасный надзиратель. И вроде не смотрит, а все видит. Самое плохое, на мой взгляд, то, что своими сомнениями он делился с учащимися. Цель, в этом случае, какая, спрашивается? Может, забота о сексуальной культуре парней, поскольку по физическим данным некоторые из наших учащихся, глядя со спины, от взрослых мужчин не отличаются? Может, выведать что-то хочет? Объектом его пристального внимания стала коллега, молодая стройная, волевая учительница. Лицо у нее некрасивое, со следами удаленных угрей, которые она пытается прятать под слоем всяких притираний. Очень красивые, стройные ножки в шелковых чулках. Носит учительница высокие туфельки с гранеными каблучками. Они подчеркивают изящество ее ног. Вокруг этой учительницы всегда несколько парней. Складывается впечатление, что она присматривается, фильтрует их. Не знаю, почему я попал в число их? Меня удивляло, что я, хоть на лицо смазливый, был слишком малого роста, чтобы заинтересовать женщину. А в том, что учительницу интересуют мальчики, я был твердо уверен. Нельзя было недооценивать моих знаний в вопросах, которые взрослые определили как запретные. Я прочитал немало книг, посвященных половому вопросу, в том числе и книгу Фореля. Я тогда подумал: «Зачем учительница приглашает на дополнительные занятия не тех, кто в них нуждается? Почему она приглашает их к себе домой? Почему приглашения носят строго индивидуальный характер, приходящие учащиеся не сталкивались друг с другом?» Я освободился от нее, высказав ей все прямо в лицо, что думал. Она оставила меня в покое. Я не собирался осуждать ее. Кажется, кто-то вложил в меня два качества, которые я сохранил на всю жизнь: отсутствие любопытства и привычки осуждать поступки людей, если они носят личностный характер. Поэтому я ни с кем не делился своими наблюдениями и никого не расспрашивал. Хотя догадывался о том, кто попал к этой учительнице на крючок. Да, война сделала нас, детей, раньше времени взрослыми, о чем взрослые почему-то не догадывались . Похоже, об «интересах» своей коллеги догадывался и Антипов.
Кто знает, возможно, преподаватели как раз и были такими, какими и должны быть, потеряв педагогическую форму за годы оккупации. Резко изменились учащиеся, они прошли тяжкую школу, видели все формы насилия, повзрослев сразу не на один год. Некоторые из нас сами зарабатывали себе на жизнь и учебу. Может быть, преподаватели об этом знали. А может быть, и нет, поскольку некоторые из них не видели ничего иного в нас, кроме объекта обучения и воспитания. Как же они ошибались! Их предвзятое отношение и становилось причиной того, что они сами становились объектом изучения.
Оплата низкая труда, и уваженье – под сомненьем, приводят женщину сюда, и это- общее явленье. Кто будет мужеству учить? Про воспитание забыли?.. Жизнь повседневная кричит, что мало мужества и силы!
О последнем представителе мужской части педколлектива скажу позже. Видимо, принимая постановление о реформе просвещения, Советская власть полагала взрастить крепкую физически, закаленную основу общества, способную к восстановлению пострадавшего от оккупации народного хозяйства. Не учитывались особенности женского воздействия на психику будущего мужчины. Основная роль формирования мужчины легла не плечи матери. Мальчик, как правило, подражает отцу. Что делать, если отца нет и он никогда не вернется в семью? Мать формирует характер сына по своему усмотрению. Какие дети нравятся больше всего матери? Вот именно, тихие, покладистые, послушные. Какие ученики нравятся учителям, особенно женщинам? Исполнительные, дисциплинированные, чистенькие, прилизанные, влюбленным взглядом следящие за каждым движением учительницы. Такой учащийся сидит за партой, не развалившись на ней, а строго и прямо, с лицом, обращенным к доске и учительнице, все необходимое для урока аккуратно сложено на парте, руки тоже на парте, а не под ней. Тишина в классе царит такая, что, кроме голоса учительницы, можно услышать только звук случайно залетевшего насекомого. Но таких прилизанных, чистеньких, добреньких мальчиков и среди ангелов не найти. Девочки по сравнению с такими мальчиками выглядят хулиганками. Из таких мальчиков защитников Родины не вырастишь. Наверное, поэтому эксперимент с раздельным обучением через несколько лет предадут забвению. Но это произойдет позднее, а пока в школе моей царил матриархат. Директором уколы была Дора Моисеевна Пеккер, темноволосая женщина излишней полноты и рыхлости. Ее внешний вид, с внимательно-участливым, чуть ли не плачущим выражением лица, никак не мог олицетворять необходимую, но разумную строгость. Действительно, «распекать» учащегося она не могла. Несколько неудачных попыток, и эта обязанность была переложена на плечи завуча. Дора же Моисеевна оставила за собой решение не менее важных материальных вопросов, а также взвалила на себя роль этакой заботливой мамаши, обремененной заботами огромной и хлопотливой семьи. Наделенным властных функций ментором стала Анна Николаевна Наумова, которую все учащиеся звали «Асей». Это была некрасивая, невысокого роста старая дева, влюбленная в русскую литературу, преподавателем которой была. Она строго, как ей казалось, но безвкусно одевалась. Одежда не подчеркивала форм тела, она свисала с нее, как с вешалки. А может быть, она вообще изяществом манер не отличалась? Темные волосы, гладко причесанные, собранные в плотный узел на затылке, делали ее головку небольшой, с торчащими довольно крупными ушами. Измени она прическу, и лицо ее бы стало живее, красивее. Я однажды видел, как она улыбалась. На левой щеке ее появилась очаровательная ямочка, глаза лучились приятным внутренним светом, очертания губ стали мягкими и добрыми. Она стала просто обаятельной. Но, по-видимому, должность мешала ей улыбаться, строго сжатые губы и небольшой вздернутый кверху нос делали лицо ее надменным и даже неприятным. А ведь у себя дома или в виноградной беседке близ него, за высокой стеной изолированного двора она выглядела обычной «женщиной приятной во всех отношениях», как выразился бы Гоголь.
У нас в школьной программе тогда не было даже упоминания о Достоевском, Есенине, не говоря уже о других, менее известных писателях и поэтах. Критический разбор художественных произведений, а не самостоятельное обсуждение особенностей их, приводили к тому, что выпячивалась роль не авторов произведений, а критиков. Значительно важнее было знать, что сказали по этому поводу Белинский и Добролюбов, а позднее к плеяде критиков был причислен нарком просвещения раннего периода Советской власти – Луначарский. Слава Богу, современные учащиеся не изучают труды «великих педагогов» – Макаренко и Крупской. Такое изучение великой русской литературы не могло стать основой нравственного и эстетического воспитания. Оставалось одно: самому, на ощупь, искать то, что тревожило душу и сердце юного человека. А что могло более всего тревожить юношу, испытавшего сладость ночных поллюций? Образ женщины занял главное место в снах и мечтах. Но предмета устремлений в школе не находилось. Девушка становилась чем-то эфемерным, нереальным. Гормональные взрывы выливались в двигательные, силовые реакции. Погасить их не могла и «Ася». Они выливались в школьные бунты. Вот тут бы и нужен был мужчина-педагог, могущий направить эти бунты в нужное русло. Основную группу мужчин, подвизавшихся у нас на ниве просвещения, я назвал. Оставался еще только один, самый жалкий, нуждающийся сам в опеке, которую наш класс и взял над ним. Знать, не все доброе ушло с приходом чисто юношеских проблем? Иван Панкратьевич, прозванный почему-то «Самоваром», щуплый, маленький человечек неопределенного возраста, безответный и слабый мужчина, каким только может стать особь, относящаяся к этому в целом сильному полу. Не мы придумали ему кличку, она пришла к нам по наследству из довоенного времени. Мы даже не знали легенду ее создания. Реакция на нее слабого физически и голосом человечка была уникальной. Стоило одному из нас нарисовать на доске обычный эскиз самовара мелом, как вошедший в класс преподаватель начинал кричать не своим голосом: «Немедленно сотрите эту мерзость!» Естественно, «мерзость» была тут же стираема тряпкой. Сквозь призму лет я пытаюсь проникнуть в смысл самого существования Ивана Панкратьевича, но мне это, признаюсь, почему-то не удается. Молодость не страдает чувством жалости к слабым. Удивительно, но это качество было не присуще всему классу без исключения по отношению к учителю черчения и рисования. Я не знаю, была ли у Ивана Панкратьевича семья до войны. Но в 1944 году ее уже не было. Рассмотрев его внешность, становилось понятно, что нет у преподавателя человека, ради которого следует хоть немного следить за собой. Волосы не причесаны, борода не брита. Его одежды давно или никогда не касалась женская рука. Его коричневое в мелкую клеточку драповое пальто имело столько дыр, что сохранять тепло оно практически не могло. Брюки были целы, но определить характер и цвет ткани, из которой они были сшиты, не представлялось возможным.
Дело было зимой. Мы сидели в классе в пальто и шапках, уши мерзли, да и нос примораживало. И это несмотря на то, что в классе пылала чугунная печка-буржуйка. Особенно доставалось рукам. Пальцы мои, обмороженные, распухшие, формой и цветом напоминающие небольшие сосиски, ни за что не хотели прикасаться к холодной, обжигающей кожу бумаге. Хотелось поместить их в рот, чтобы успокоить ноющую боль, зуд, согреть их теплотою рта. Если мне, относительно тепло одетому, было холодно, что тогда говорить об Иване Панкратьевиче, на котором, кроме вышеописанной одежды, был головной убор, напоминающий немецкую пилотку с наушниками. Рассказывали, что до революции чиновники такие наушники надевали в сильные морозы, прикрепляя их к фуражкам. Рваные ботинки в галошах едва ли согревали ноги нашего жалкого преподавателя. Да, ему дан был от Бога дар изображать виденное, представлять все виденное в чертежах. Может, талантом он до Тициана не дотянулся, но, будь иное время, он рисунками и чертежами своими мог бы прокормить не только себя, но и семью, немалую числом. Сейчас же перед нами стоял настолько жалкий и обиженный жизнью человек, что у самых грубых школьных отморозков язык не поворачивался, чтобы обидеть его словом.
В октябре 1946 года матриархат школы нашей чуть не дал трещину: к нам пришел настоящий преподаватель физкультуры! До него этот предмет только числился в расписании уроков. Его постоянно занимали те, у кого возникали проблемы с выполнением учебной программы. Он появился как-то внезапно, словно чертик выпрыгнул из табакерки. Урок физкультуры. Вдруг заходит молодой мужчина, не старше 24 лет, роста среднего, плотный, в легком спортивном костюме. Мы узнаем, что его зовут Семен Михайлович Тайч. Волосы черные, как смоль, с коротким чубчиком. Глаза карие, живые, часто смеющиеся под темными широкими сросшимися на переносице бровями. Нос крючком, огромных размеров. Из-под воротника выглядывает наружу клок кудрявых черных волос. Достаточно беглого осмотра, чтобы он получил кличку – «Сеня Нос». У нас не было спортивного зала, у нас не было спортивных снарядов. У нас была во дворе школы примитивная перекладина, сделанная из прочной водопроводной трубы. Центральная часть этой трубы была отполирована до блеска ладонями учащихся, умеющих подтягивать на ней свое тело. Тайч подошел к этому примитивному снаряду, выполнил несколько гимнастических упражнений, и вдруг его тело стало вращаться вокруг перекладины, металл поскрипывал, преподаватель перехватывал руками металлическую трубу, меняя положение тела. Мы оторопели, никогда нам не приходилось видеть подобного. Теперь «Нос» ходил всегда в сопровождении группы ребят, как ходил древнеримский консул в сопровождении своих ликторов. Я в эту группу по своим физическим данным входить не мог. Уроки физкультуры для меня превратились в обычные перерывы между предметами, правда, с правом любоваться, как «ликторы» трудятся на перекладине. Потом у нас появится настоящий спортивный зал, а в нем будут установлены два баскетбольных щита кустарного изготовления. Появятся и спортивные снаряды, красивые, самые настоящие, заводские. Но не дано мне было прикоснуться к ним, потому что наступило мое время прощаться со школой. Семену Михайловичу, кстати, не удалось разрушить сплоченное женское единство коллектива, оно просто ассимилировало его, делегировав ему в жены молоденькую школьную секретаршу с редким именем Зорька!
СЕРАЯ И ОДНОЛИКАЯ
«Посей утром семя твое, и вечером не давай отдыха
руке твоей, потому что ты не знаешь, то или
другое будет удачнее, или то и другое равно
хорошо будет». Экклезиаст.
Как ошибаются люди, считающие себя знатоками душ человеческих, если они имеют дело с теми, кто еще не прошел процесса формирования тела, но кто давно прошел все стадии созревания своей души. Не учитывали наши преподаватели, что мы, учащиеся одного класса, незначительно отличающиеся друг от друга по возрасту, резко отличаемся своим отношением к жизни.
Даже два близких по крови человека, находящиеся в одних и тех же условиях, отличаются друг от друга по душевному восприятию одних и те же событий, ибо Бог каждому дал то, что только тому и присуще. Моих товарищей по учебе можно было разбить на две большие группы: бывшие на оккупированной территории и вернувшиеся из районов страны, где о немцах имели представление по сообщениям радио и из газет. Первые не проявляли никакого интереса к оружию и взрывчатым веществам, вторых захватывал повышенный интерес к ним.
Так, Леня Савранский, отец которого возглавил Керченскую фабрику индпошива, умирал от гордости, обладая немецким «Люггером». Он тайком от отца демонстрировал его друзьям, любовно поглаживая тяжелую его рукоять. Мне кажется, что его ожидал в перспективе печальный конец. Положение дел спасла милиция, предупредив о необходимости сдать все виды оружия в трехдневный срок. Уж и не знаю, как, но на Ленина, 8 знали все, чем обладала пацанва. Похоже, сеть осведомителей работала исправно. Была категория и тех, кто все свое время посещал поискам оружия.
Один из них сидел неподалеку от меня. Фамилия его была Пугачев. Я открыто опасался его, зная, что в потайных карманах его пальто можно обнаружить любой конструкции взрыватель. Вскоре его страсть стала известна не только товарищам по классу, но и педагогическому коллективу. Его стали обыскивать при входе в школу. С ним разговаривали, его убеждали. Ничего не помогало. Он шел сознательно навстречу судьбе. И она настигла его через три месяца после того, как мы сели за парты. Произошло это во дворе школы, на одной из перемен. В результате взрыва чего-то, так и не установленного, он потерял правый глаз и кисть правой руки. Лицо оказалось деформированным от множества небольших, но глубоких ран. По несчастью, у него позднее возникло симпатическое воспаление левого глаза, и пятнадцатилетний мальчишка полностью ослеп. Школа Пугачева больше не видела.
Меня никакое оружие не привлекало, я его вдоволь насмотрелся за годы войны... Перенесшие оккупацию тоже различались по тому, что кому выпало на долю. Были те, кто войну провел только в деревне, где наезд немцев был большой редкостью, а всеми делами ведал сельский староста.
Я относился к той части школьного товарищества, которая более других хлебнула ужасов войны. В этот период я дружил с товарищем, на четыре года старше меня. Саша Зборовский проживал с матерью. Отец жил в Ленинграде, был сотрудником института языковедения имени академика Мара. Саше пришлось пройти нелегкий путь. На работу в Германию он прибыл в товарном вагоне, куда его после облавы бросили русские полицаи. Саша не любил вспоминать о том времени. Дружба между нами стала толчком моей любви к математике. Я же, в свою очередь, пристрастил его к отечественной и зарубежной истории. Дружба наша прервалась в средине девятого класса, когда отец забрал Сашу в Ленинград. Потом, через много лет, мы встретились. Оказывается, Саша окончил Ленинградский кораблестроительный институт, но пришлось строить не корабли, а энергетические установки для борющегося с американцами Вьетнама.
Я с трудом сходился с одногодками, мне было скучно с ними, они подавляли меня своей ограниченностью, хотя от природы многие из них были одаренными людьми. Просто они не знали о своих талантах. Многим из них я завидовал. Например, завидовал абсолютно пустому Агапову. Его умению налаживать контакты с девушками, его умению отлично, я бы даже сказал, талантливо танцевать. Завидовал тем, кто умеет рисовать! У нас было двое таких: Бычков и Пироженко. Ни тот, ни другой художниками не стали. Ваню Пантелеймонова можно было представить кем угодно, но только не военным. А он стал заведующим отделом генштаба вооруженных сил Союза. Леха Картушинский, страшно заикающийся, стесняющийся своего дефекта, собирался стать аграрием, а стал заместителем Пеньковского, того самого, который был расстрелян за шпионаж и передачу секретной информации ЦРУ. Мне никто не завидовал. Я учился, увлекаясь только математикой и шахматами. Но играл в шахматы не с учащимися нашего класса, а ребятами из вечерней школы – Геной Томом и Марком Мурашковским. За мной закрепилась кличка «Монах». Я не любил подвижных, грубых игр, хотя занимался плаванием и выжимал тяжелую металлическую болванку в 24 килограмма. Что поделать, если гантелей у меня не было!
Сдается мне, что наши преподаватели так и не смогли предугадать судьбу каждого из нас, неправильно оценивая наши способности. И все же большинству из них я благодарен хотя бы потому, что я из-за их скудно выдаваемой информации, вынужден был приучиться к самостоятельной работе с книгой, что мне здорово помогало потом при изучении медицинских предметов, да и вообще в жизни.
И ПРОСТИ НАМ ДОЛГИ НАШИ
Атеизм зародился в глубокой древности. Он появился как следствие упадка общественной нравственности
Без религии человек не может жить разумной жизнью
Гр. Л.Н.Толстой
Я лично видел как били церковную утварь в одной из церквей города Василькова Киевской области. Я видел множество божьих храмов, превращенных в зерно хранилища, другие складские помещения. Помню на краю села Тетюшкино стоял большой храм. Куполов не было. На крыше росли две небольшие березы, Железные двери были распахнуты, Стены голые, обшарпанные, кое-где из них проступали едва видимые фрагменты росписи. Пол отсутствовал. Земля, поросшая бурьяном. И вспоминались слова 78- го псалома Давида: «Боже! пришли язычники в наследие Твое; осквернили святой храм, Иерусалим превратили в развалины».Только позднее я узнал, что еще более страшная участь ожидала самих священников. За что? – возникал вопрос. Церковь не вписывалась в систему будущего бесклассового общества. И не могла церковь поддерживать то, что было по характеру своему близко к сатанизму. Сколько священников прошло через систему лагерей? Сколько было убито? Сколько характеров было сломлено?
В лагерях царила полная безнаказанность насилия. За что страдали здесь люди? За веру! Вернулись времена римского императора Нерона. При нем христиане прятались в римских катакомбах, уходили за пределы города, чтобы обратиться к Богу с молитвой. Нерон бросал верящих в Господа Христа на растерзание диким зверям. Теперь в лагерях духовных лиц обряжали в лагерные бушлаты, насильно стригли и брили. За отправление любых треб их расстреливали. Для мирян, прибегнувших к помощи духовного наставника, или просто религии ввели дополнительные наказание – пятилетний «довесок»
Боже, какие испытания выпали на долю служителей твоих? Невообразимый разгул насилия, священников выставляли на позор и осмеяние. Каленым железом выжигались любовь, сострадание, милосердие. Я закрываю глаза, представляя мужество служителя Богу который в лагерных условиях исполнял свое служение. Ему помогали такие же, как и он, бедолаги, чтобы он мог на короткое время уйти из зоны. Сутулый, немощный арестант в одежде с заплатами уходил в лес. Там собиралась небольшая группа верующих. Приносилась спрятанная от работников ОГПУ потребная для службы утварь. Бывший священник надевал епитрахиль и фелонь и начинал вполголоса служение Тихое пение хора заключенных, устремив взоры свои в небеса, уносилось к северному хмурому небу и замарало где-то там в вышине
Страшно было, но люди молились страшно было попасть в засаду. Чудились выскакивающие отовсюду вохровцы. Это было смерти подобно.
Я пытаюсь понять, чем заслужили кару жестокую мирскую те, кто меча в руки не взял, тех, кто учил послушанию и терпению? Не в том ли, что церковь не считала законной власть захвативших? А может, это случилось потому, что патриарх Московский и Всея Руси Тихон на Поместном соборе 1918 года предал Анафеме коммунистов.
Я привожу текст ее, чтобы читатель мог познакомиться с таким серьезнейшим документом прошлого:
«Глава Православной Церкви Российской заклинает всех чад ее Гн вступать с извергами рода человеческого, коммунистами, в какое-либо общение. Они за свое дело сатанинское прокляты во веки веков в сей жизни и будущей.
Православные!
Святейшему патриарху дано право Господом нашим решать во славу Спасителя. Не губите же душ ваших, прекратите общение с сатанинскими слугами коммунистами.
Родители!
Если дети ваши коммунисты, требуйте властно во имя Господа нашего Иисуса Христа, чтобы отреклись они от заблуждений своих. А еще будут упорствовать и не послушают вас, отрекитесь от них сами.
Жены!
Если мужья ваши коммунисты и усердствуют в служении сатане, уйдите от них и спасите себя, детей ваших. Призовите на помощь Господа и отряхните с себя руки сатанистов, исконных врагов нашей Веры Христовой, объявивших себя самзванно «народной властью»
Церковь православная и ее Патриарх обращаются к вам – встаньте на защиту оскорбленной святой маи\тери вашей России. И если вы не послушаете церковь, то будите не сынами ее, а соучастниками дела сатанинского, творимого руками врагов Христа.
Да воскреснет же Бог в сердцах ваших, и рассеются враги его.
Встань, Русь Православная, за веру Христову, да сгинет дьявольская рать, рассеются, как болотный туман, козни мнимых «друзей народа», влекущих его к гибели.
Как тает воск перед лицом огня, так гибнут нечистые изверги – коммунисты с силою Креста Христова.
Не губите душ ваших, не предавайте их слугам дьявола – коммунистам».
Комментировать этот документ не собираюсь, ибо анафема главы церкви – очень серьезное решение! Поразителен ответ власти на этот документ, когда тысячи священников приняли смерть только за то, что не признали законной власть узурпированную! Еще страшнее было разрушение божьих храмов и общепризнанных святынь. Более других пострадала православная церковь, но и лиц других конфессий христианских и других верований страдание не обошло
.Нас покидали, оставляя на поругание врагам, не оставляя надежд даже на защиту живота нашего сверхъестественными силами. Вернулись мы в город, где вскоре после освобождения стала возводиться церковь на месте полуразрушенного здания кинотеатра «Колхозник» вблизи центрального рынка, прежде называвшегося «Сенным». Бабушка моя, до фанатизма верящая во Христа Спасителя, пыталась воздействовать на нас духовно, но тщетно – мы не воспринимали слова божьего. Бабушка, не употребляющая бранных слов, называла нас «германцами» и «нехристями». Ставка, сделанная ею на меня, как на ребенка, страстно увлекающего книгами, тоже давала сбои. Она была абсолютно неграмотна, знала название отдельных букв алфавита, называя их странными для меня именами: аз, веди, добро, глагол. Я говорил ей возмущенно: «Бабушка, ну, не так буквы называются!»
Что она могла противопоставить моей логике, не зная название и десяти букв, не зная правил сложения из них слова. Она доставала старинную Библию, где одна страница была выполнена буквами русского алфавита, среди которых были «фита» и «ять». Я читал дореволюционные книги, и эти две буквы не мешали мне. Вторая страница была написана совсем не понятными мне буквами. От них веяло чем-то враждебным. Читая бабушке страницы «Бытия», я удивлялся, почему Авраам родил Исаака, а тот Иакова… Я говорил бабушке: «Не может мужчина родить!» Бабушка перебивала меня: «Ты, читай, читай, внучек!» Я быстро уставал от непонятного мне текста, начинал ерзать по табурету, нарочито зевать, пока бабушка со вздохом оставляла Библию в сторону, говоря: «Ладно, иди, погуляй!»
Каждое утро и вечер бабушка долго молилась. Я не понимал, почему так много просьб у бабушки к Богу? Ну, помолилась за себя, и довольно. Нет, несутся мольбы за здравствующих, молитвы за упокой. Икона у нее была древняя, бронзовая. Фигуры Божьей матери и младенца Иисуса, окруженные по периметру изображениями святых, выполнены грубо. Эта икона передавалась от матери к дочери в наследство. Получила ее бабушка в день свадьбы, когда ей исполнилось 16 лет. Было это осенью 1866 года. Эта икона ушла с бабушкой в могилу, когда ей исполнилось 104 года. Уже став взрослым, я понял, что икона бабушки пришла из седых глубин времени, и она могла стать достойной реликвией любого музея. Но, с другой стороны, она пожелала положить икону с собой в гроб. А желание умирающей было свято для нас!
Поднявшийся над развалинами храм привлекал к себе старых людей. Война пробила брешь в нашем безверии, но еще не наступило время прозрения. Оно еще и сейчас далеко от желаемого.
Только, когда закон Божий станет одним из предметов школы, начнется постепенное очищение наше об мрака безбожия. А в описываемое мной время посещение церкви молодыми людьми и людьми зрелого возраста осуждались обществом, особенно нетерпимо оно было к комсомольцам и членам коммунистической партии. Учащиеся нашего класса были комсомольцами, за исключением меня. Случилось это не потому, что идеологически я расходился с комсомолом, просто никто мне не сообщил о массовом вступлении в эту организацию. Так я и оказался на «обочине истории».
Пришла церковь вблизи нас в ветхость, пораженная грибком. Ее разрушили, а другой не построили. И оставалась работающей только одна церковь, расположенная в пос. Старый Карантин. Церковь отделена от государства! Не стану спорить только потому, что вера в Бога всемогущего не адекватна посещению божьего храма. Сколько людей приходит в храм? Что несут они Богу? О чем молят его? Полагаю, что храм души каждого следует очистить от скверны. Меня, православного, ищущего мыслью путь к Всевышнему, не волнует вопрос правильности избранной человеком религии. Каждому предстоит ответ давать! Будьте терпимы друг к другу, человеки, и Бог воздаст вам!
Мне предстоял путь долгий, полный сомнений. Путь мой не закончен. Я иду…
РАЗУМ ТРЕБУЕТ ИНФОРМАЦИИ
До войны в нашей семье газета была редкостью. Даже местная газета, под названием «Керченский рабочий» появлялась не часто. Прочитанная, она использовалась для сооружения головного убора, нечто, напоминающее бумажную пилотку. Ею можно было застелить стол, если не было скатерти. Старики, складывая ее особым образом, отрывали потом прямоугольники газетной бумаги, насыпали в нее махорку или табак-самосад и крутили толстые цигарки, заклеивая слюной край бумаги. Такие цигарки страшно чадили, а у курящих усы на кончиках приобретали желтоватый оттенок. По желтым от никотина пальцам правой руки легко можно было определить курильщика. Люди «состоятельные» покупали готовые гильзы и примитивные машинки и изготавливали себе папиросы сами. Преимущество такого самоизготовления заключалось в том, что можно было использовать тот вид табака, который больше нравился. Сигарет до войны не выпускали. Их впервые я увидел у немцев. Красивые коробки с табаком эрзацем, мелко нарезанная папиросная бумага, сдобренная никотином. Даже во время войны, когда с куревом было крайне трудно, мужики по немецким сигаретам не «тосковали». Не было табака, махоркой баловались! Не было табака, а жизнь продолжалась. Правы, опять же, были старики, говорившие на селе, где я начинал свое движение по жизни: «Семь лет мак не родил, а голоду не было!»
Но вернемся к газете как к источнику информации. Не бил тот источник мощным фонтаном, не было того размаха. Скорее, едва маленьким родничком сочился. Может, потому, что информация была скудной? А коль скудной она была, никто в очередь за ней не становился, тем более не дрался! А может, потому, что информация находилась сама в смирительной рубашке, занимаясь толкованием указов и постановлений, уставов и наставлений в нужном русле? Не мне судить о том времени, когда я пешком под стол ходил и всему верил на слово! Одно твердо знаю, роль информации резко возросла во время войны захватчиками. Теперь газета читалась внимательно, многие строки ее подчеркивались. Прочитанным делились между собой и, понятно, информация в газете теперь дорогого стоила, порой большой крови! Скажем, выпускалась в Керчи в период после высадки керченско-феодосийского десанта республиканская крымская газета (Крым входил в РСФСР и назывался Крымской АССР) – «Красный Крым». Мы на себе узнали, как трудно жить в прифронтовом городе. Естественно, понимали, что фронтовому журналисту трудно было получить информацию о событиях на фронте. Для этого нужно побывать на передовой, а она находилась в 70 км. от города. Потом эту информацию нужно было доставить в город, при том условии, что все пространство днем контролируют немецкие самолеты, охотясь как за транспортом, так и за отдельными людьми. За подобную информацию часто платили жизнями. На передовой по окопам под обстрелом пробираться, а перед этим ползком до них добираться. Информация наблюдением добытая. Это сегодня сел, надергал фактов из Интернета, чуть-чуть обработал и, на, читатель, ешь полусырой бифштекс из суррогата сведений. Немцы, похоже, тоже ценили возможности прессы как средства массового оболванивания. При немцах выпускалась газета «Голос Крыма» – рупор геббельской пропаганды. Но иногда и там можно было выудить нужную информацию. Помню, как-то в «Голосе Крыма» на первой странице был напечатан приказ фюрера, в котором Гитлер благодарил транспортную авиацию за то, что она вывезла из-под Сталинграда 47 тысяч раненых немецких солдат и офицеров. Это было намеком на масштабы происходящих там сражений и величину немецких потерь.
В послевоенное время рупором местных властей был «Керченский рабочий». Он остается таковым и сейчас. Прежде он бы поставщиком победных реляций, происходящих на трудовом фронте г. Керчи. Печально, но факт: война прошла, а фронты и битвы остались, только теперь это происходило в цехах заводов и на колхозных полях.
А в общем, городская газета как была серой и скучной, такой и осталась. Она и не могла измениться к лучшему. Как были зависимыми журналисты, такими они и остались. Я не завидую их работе в таких условиях, но и не осуждаю, поскольку по себе знаю, как трудно пробить местечко нужной и полезной информации в редакции газеты. Раньше мне платили за статью, теперь требуют деньги с меня. Прежде «Керченский рабочий» служил советской власти, теперь он служит одному человеку!
Чтобы не умереть, чего только не приходится делать: помещать рекламу, печатать кроссворды и иные «ворды», в которых вопросы и ответы постоянно кочуют из номера в номер. По размышлении, это – хорошо! Все же заставляет обывателя пошевелить серым веществом своим, чтобы не закисло оно в «тыкве» его. Приходится телевизионные программы печатать и анекдоты, от которых больше грустно, чем смешно.
А было ведь время, когда я сам выписывал газеты многих издательств, а за журналы приходилось буквально «биться» с другими претендентами. Я не комментирую причин, они настолько понятны…
Радио в доме до войны было еще более редкая вещь, чем газета. Репродуктор «Рекорд», изделие Воронежского радиозавода, формой напоминал вьетнамский головной убор, повешенный на стенку и широкой частью обращенный наружу. Один-два репродуктора на двор приходилось в городе, в селе – один на всю деревню. Количество радиоточек значения не имело. Была бы информация важной, а разнести ее на всю округу времени большого не требовалось. Беда, конечно, находились словоохотливые, которые не могли не добавить от себя толику-другую своих вымыслов и предположений. Разрастался слух до размеров невероятных и когда возвращался к первоисточнику, там за головы хватались, но опровержений не делали, понимая, что в этом случае полемика превратится в подобие детской игры в испорченный телефон. Современные дети такой игры не знают. Они теперь бегают с «мобильниками», мешающими им и жить по-настоящему, и головой думать. То ли дело радио в те далекие времена. В короткий период с января по май 1942 года радио работало, оповещая нас о приближающихся немецких бомбардировщиках. Только тот, кто ежедневно обсыпаем бомбами был, может оценить его информацию, позволяющую хотя бы подыскать укрытие от осколков разорвавшейся бомбы!
Радиоприемники вещь была настолько редкая, что все радиолюбители на учете в НКВД состояли. С приходом немцев им стало еще хуже. Они были обязаны их сдать военному командованию. Сколько радиолюбителей жизнью поплатились?..
Радио с приходом наших освободителей скоро заговорило. Быстрее, чем газета. Правда, информация была скудной, неинтересной. Даже моя бабушка, которой в ту пору исполнилось 92 года, говорила сыну, живущему в квартире рядом: «Миша, а что ваше радио говорит?» «Да то, что и ваше», – отвечал ей Миша. «Да наше – блевускает!» – возмущалась старуха, направляясь к себе.
Потом наступило время, когда радио находилось в доме только в связи с привычкой видеть его на стене, теперь уже не гостиной, а кухни.
Наступил и такой момент, когда оно стало источником информации о бедах локального, местного характера. Такие, например: «Вода не будет подаваться. Электричество будет выключено. В связи с… движение транспорта будет…»
Когда же из репродуктора полилась потоком чуждая мне речь, я радиоточку удалил!
РЫЧАГ К ЗНАНИЯМ
Одним из признаков высокой культуры является тяга к книге. Кто бы сегодня и что бы ни говорил о Советской власти, он должен признать тот факт, что за годы этой власти выросла своя интеллигенция. Она заменила ту, что иммигрировала за границу. Откуда она взялась? Да из среды рабочих и крестьян. К примеру, из моего обычного крестьянского рода, без каких-либо видимых талантов, предки которых были большей частью неграмотные, выросли учителя, врачи, инженеры, ученые. Появились офицеры и даже генерал-лейтенант, мой двоюродный брат. У нас не хватало учителей с большим информационным полем, к которым можно было бы обратиться за разъяснением. Не хватало справочной литературы. Поэтому в поисках ответа вслепую перелопачивалось огромное количество литературы, объединяемой не содержанием, а схожестью заголовков. Тот недостаток информации, который, в силу каких-то причин, образовывался, можно было восполнить только самостоятельной работой над книгами. Я помню детство свое, когда я головой не доставал края стола и становился на цыпочки, чтобы меня могла заметить библиотекарша. Картина рассматривания меня напоминала ту, где Гулливер через очки рассматривает лилипута. С каким замиранием сердца я оглядывал глазами ряды книг, стоящих на стеллажах сельской библиотеки крупного села Шехмани Мичуринского р-на Тамбовской области. Как бережно брал в руки залапанную, зачитанную до дыр, с подклеенными листами книгу. Помню, как, уже живя в городе, участвовал в формировании библиотечек для села, из прочитанных мною книг, потерявших для меня интерес. Помню, как я, экономя каждую копейку, бросал их в глиняную копилку, чтобы собрать необходимую сумму для покупки книги. Правда, я еще не знал какой. Одно было ясно – она должна быть толстой и хорошо иллюстрированной. Если бы кто-то мог представить пытки мои, когда я отказывался от сладкого, которое безумно любил (страсть к которому сохранил и в старости), только для того, чтобы отложить деньги на книгу. С какой гордостью я демонстрировал пришедшим к нам случайным гостям свою библиотеку, состоящую из пяти десятков книг, но каких: Фенимор Купер, Вашингтон Ирвинг, Пушкин, Гринвуд, Вальтер Скотт, Лессаж, Шарль Нодье, Байрон, Дюма-отец и Виктор Гюго! С горестным сожалением, таким как встречают весть о гибели близкого человека, я смирился с мыслью об утрате любимых книг во время войны. Ведь это они сделали меня взрослее моих сверстников, это они подготовили меня к взрослой жизни, и это они были причиной того, что в школе я получил кличку «Монах». Мне было лестно, что я участвую в семейном совете на правах взрослого. Помню 1941 год, когда я видел разграбленные библиотеки, без окон и дверей. По помещениям их гулял ветер, занося туда снег и закручивая его в спирали. На грязном затоптанном сапогами полу беспомощно лежали книги Николая Островского «Как закалялась сталь» и «Рожденные бурей», Валентина Катаева «Белеет парус одинокий», детские книжки Корнея Чуковского и Агнии Барто. Еще более жалкими выглядели книги, валяющиеся на грязном снегу. Последняя военная гроза, бушевавшая на улицах Керчи в конце 1943 и начале 1944 года, полностью лишила нас книг. Прощупывая близлежащие развалины в поисках строительных материалов, я нигде не встретил ни одной книги. Создавалось впечатление, что их все извели на костры. И долго еще будет ощущаться голод по хорошей, доброй книге.
Самым отрадным для меня событием стало открытие небольшой научной библиотеки парткабинета. Располагался он рядом с нынешним горотделом милиции. Может, кто-то еще помнит помещение детской фотографии, потом разрушенное при возведении на его месте большого здания. Это и было одно из первых восстановленных зданий, в котором располагался парткабинет. Потом будет построено шикарное здание горкома, функции которого, помимо создания видимости напряженной работы, сводились к контролю за проведением политзанятий на производствах. Во времена Сталина такие занятия не проводились, говорильня не приветствовалась. А в то время, которое я описываю, еще не шиковали, а ютились, и не только ютились, но и работали, не покладая рук. Вот и парткабинет, занимающий крохотную площадь, сумел организовать несколько столов, за которыми можно было заниматься самообразованием, получая при этом необходимую консультацию. Я часто пользовался литературой, работая над темами школьных заданий. Не пойму, чем это было вызвано, но я всегда увлекался историей древних цивилизаций. Мне никогда не отказывали ни в книгах, ни в консультациях. Видя, как аккуратно я с книгами работаю, мне разрешали работать с ними дома. Отрадно было и то, что первым построенным в городе магазином, стоящим на улице Ленина (сейчас это дом № 17) был книжный. Я присутствовал при его открытии, Стеллажи и прилавок еще пахли свежей масляной краской. Полки были почти пусты. На них было несколько десятков политических брошюр и с десяток книг в мягком переплете. Это был роман Аркадия Первенцева «Огненная земля». Стоила книга десять рублей, что равнялось стоимости пачки дешевых папирос. Нужно вообще сказать большое спасибо Советской власти. Она несла огромные затраты на издание технической, научной и художественной литературы, продавая ее за бесценок населению и библиотекам. Школьные учебники учащиеся вообще получали бесплатно. И правильно, нельзя экономить на знаниях и культуре. Я не мог устоять перед соблазном купить эту книгу, положившую начало моей очередной библиотечки. Я покупал и брошюры на политические темы. Мне здорово досталось бы, узнай кто-нибудь, какое я нашел для них применение. Из мягких обложек я сшил себе тетрадь, а листы брошюр стали служить мне материалом для черновиков. Писать приходилось между строк. Вместо чернил использовался химический карандаш, грифель которого я превращал в порошок и растворял в воде.
Поток издаваемой литературы нарастал. И это в то время, когда шла война. Книжный голод пока не утолялся. Напротив, он рос. Народ истосковался по книге. Позднее, учась в Воронежском мединституте и занимаясь переплетом книг для библиотек всех вузов города, я уже не удивлялся огромному количеству выпускаемой литературы, особенно в мягком переплете. Мне приходилось переодевать эти, еще нетронутые рукой читателя книги в одежду из картона и коленкора, а иногда и дерматина.
Да, я знал цену книгам, когда выстаивал ночи перед зданием магазина «Подписные издания» по ул. Свердлова г. Керчи, чтобы подписаться на сочинения отечественных и зарубежных писателей. Наверное, не я один покупал нужную мне книгу с довеском самой настоящей макулатуры, выполненной на прекрасной бумаге и одетой в богатый переплет. И пусть не лгут украинские националисты, говоря о том, что притесняли при советской власти украинскую мову. Полки от книг, издаваемых на украинском языке, буквально ломились. Я часто был вынужден покупать книгу на украинском языке, не имея возможности достать такую же на русском. Беда в том, что творчество многих украинских «письменников» было откровенно слабым. Не пеняй на зеркало, коль рожа крива – не греши на язык, если им не умеешь пользоваться…
КУРГАНЫ И ВУЛКАНЫ
Исчез известный всему миру Керченский археологический музей, когда-то называвшийся музеем древности. Я уже упоминал о его развалинах. Здание можно построить, здание под музей можно приспособить, как это сделают позднее в нашем городе, но восстановить утраченные музейные экспонаты невозможно. Я хорошо помнил внутреннее расположение экспонатов в довоенном здании.
Устроено оно было так, что все его внутреннее помещение заливал солнечный свет. В центре, под стеклом, в саркофаге находился коричневого цвета скелет. Кому он принадлежал, я уже и не помню. Помню, что была пояснительная табличка, а что в ней?.. Исчезло многое за годы войны. Тайной станет исчезновение скифского золота из керченского музея. Путь золота прослежен до Армавира, а дальше – след утерян... Такое произошло с музейными ценностями во второй раз. Первый раз во время Крымской войны, когда экспонаты керченского музея оказались в Британском музее и французском Лувре. Наступит время и вновь возникнет музей, но в другом здании и без того, что так долго собиралось, и так быстро было утрачено. А ценные находки из драгоценных металлов, результат археологических раскопок, будут отправляться в Ленинградский Эрмитаж.
Керчь славилась и до войны, и после нее своим лапидарием, самым крупным хранилищем каменных надгробных плит. Сюда со всего Союза приезжали ученые работать над каменными свидетелями античности. Размещались они во дворе музея, у дромоса Царского кургана, в церкви Иоанна Предтечи. Теперь их можно увидеть на зеленых лужайках, газонах, скверах. Удивительное архитектурное решение: превратить улицы города в античное кладбище...
БОГИНЯ СВОБОДЫ ПРИШЛА
Я уже описывал в книге, посвященной городу Керчи день Победы. Мы о нем услышали спель ночи. Радости той и передать трудно. Мы заслужили муками и кровью своею право называться победителями. Почему же дети и внуки наши от этого права, не подумав, отказываются.
Я напомню слова, сказанные профессором Венского университета Крамершом на митинге в центре освобожденной советскими воинами Вены: Я обращаюсь к тебе, Европа, Не тебя ли спасли славяне от всех диких нашествий? Так случилось и сейчас, когда поработил тебя Гитлер. Так будем благодарны и низко поклонимся тебе, Россия!»
Действительно Русь, жертвуя тысячами, миллионами жизней, не раз спасала Европу, европейскую цивилизацию от захватчиков.
И чем отвечала всякий раз Европа? Только черной неблагодарностью. Сколько раз «цивилизованные» ее народы пытались извести Русь, Россию, поработить наш народ, искоренить ее веру.
Основным препятствием для любителей мирового господства была и остается православная Русь, Россия и русский народ.
Уважаете ли Сталина, ненавидите ли его, но слова его сказанные во славу русского народа я хотел бы напомнить:
«Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он – руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение.
У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941-1942 годах, когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города, покидала потому, что не было другого выхода. Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего правительства, он пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии. И это доверие русского народа Советскому правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества – над фашизмом. Спасибо ему, русскому народу, за это доверие!
За здоровье русского народа!»
По-видимому, в благодарность за все вынесенные страдания русского народа, во всех паспортах исчезло упоминание о национальности. Безродными мы стали!
А ЕСТЬ-ТО ХОЧЕТСЯ!
«Сытая душа попирает и сот, а голодной душе все горькое сладко».
(Из притчей царя Соломона)
Голод слишком часто брал нас за горло. Недаром поэт «скорби и печали» Некрасов в поэме «Железная дорога» пишет: «В мире есть царь! Этот царь беспощадный – голод названье ему»! Причины были разные, но самая главная – недород! Правда, к нему могли добавиться и иные, косвенные. Ну, скажем, в начале 1921 года продразверстка выкачала все запасы продовольственного зерна. Власти показалось и этого мало, они объявили еще «боевой наряд» на фураж. А лето выдалось жаркое и засушливое, да еще и по многим областям России. На юге хоть бы дождинка упала с весны! И молитвы к Богу не помогали, и крестные ходы! Кто виноват? Одни говорили, что грехи наши тяжкие Бога прогневили, он-де и слушать нас не хочет. Другие во всем винили большевиков. А в принципе, и то, и другое имело место. Только масштабы потрясающи - миллионы Богу душу отдали! Можно ли было этого избежать? Думаю, что можно! А, если это природное явление устраивало власть? Использовать естественные, стихийные потрясения для достижения цели?.. «Нужная, потрясающе простая, а главное – надежно укрывающая твои тайные желания причина, ну, что может быть лучше?
Подобное и в 1933 году повторилось опять. Главная причина: два года подряд неурожайные. Но, к ним присоединялись и другие: осмысленное уничтожение крестьянства как класса, превращение крестьян в пролетариев, стремление к поголовной коллективизации, сведение крестьянского подворья (вступающие в колхоз резали скотину), разорение «кулацких» хозяйств, основных поставщиков товарного зерна… И вновь голод – на Украине, черноземных областях России, Поволжье. Крестьянин уходит, на смену ему появляется сельхозрабочий, с мизерной оплатой труда, к тому же натуральными продуктами! Крестьянину при царе оставалось 80 процентов производимого им продукта, теперь его доход едва ли равняется 20%
Наступал 1946 год, когда голод опять напомнил о себе: засуха, сокращение посевных полей, недостаток техники на полях и рабочих рук.
Так не хотелось власти взять хотя бы часть вины на себя за смерть миллионов людей, что даже в истории Коммунистической партии Советского Союза ничего об этом не говорится! Замалчивание всегда порождает слухи. Разговоры на тему голодомора 1933 года на Украине рождены молчанием тех, кто внес лепту в эту трагедию.
Мы относимся к усредненному представителю социального общества, пытаемся сами себя сохранить для будущего.
Что делать, если работой праведной не прокормить себя? Работа дает право на лишние 100-200 граммов хлеба. Точно рассчитан характер труда и затраты энергии на него. Мы живем на пределах возможного. Отец работает один. Мать на работу не пошла. Находясь дома, она больше приносит пользы семье, умудряясь готовить пищу из того, на что сегодняшний человек даже смотреть не станет. Куда тому солдату, варившему кашу из топора! Отец делает все возможное, чтобы что-то добавить к зарплате, на которую можно купить только несколько буханок хлеба. Он берется за годовые отчеты других предприятий и легко с ними справляется благодаря своему профессионализму. Он работает в горархиве. Он занимается и незаконной деятельностью: варит хозяйственное мыло на дому, продавая его через государственную торговую сеть. Иногда ему удается прилично заработать. Это случается при поездках в Симферополь. Тогда за бесценок удается привезти полмашины яблок. Мать выносит их на рынок и продает. Мы не знаем о том, что наша мать экономит каждую копейку, откладывает. И в один прекрасный момент отложенное ею заявляется во двор ведомое на поводу. Это корова, коричневой местной породы. Маленькая размером, она дает много молока. Правда, корова облагается налогом, в год нужно сдать 300 литров молока государству, для этого напротив колхозного рынка образован приемный пункт. Там же проверяется и качество молока, его жирность. К нашему придирок нет, оно вполне соответствует стандарту. Коровка добавляет работы нам с братом: пока еще не возникло стадо в нашем квартале, мы по очереди пасем свою буренку. Место выпаса – многочисленные развалины, заросшие травой, из которой наиболее подходящей является лебеда. Корове нужен запас сена на зиму. Отцу удается получить разрешение косить траву на просторах бывшего и будущего аэродрома, вблизи Багерово. В воскресный день мы с отцом оказываемся в ровной, как стол, степи. Трава по пояс. Ее давно не касалась рука человека. Отец где-то раздобыл две косы, научил меня и косить, и затачивать этот славный инструмент. На просторах аэродрома сооружается шалаш, крытый тонким душистым сеном. Такое же сено служит постелью. Мне оставляют воду, хлеб, сало. Под вечер каждого дня на велосипеде отец привозит два литра молока и уезжает, оставляя меня одного. На расстоянии видимости глаза – никого. Дорога от меня в километре, но по ней редко что движется. Этот необычный сенокос остался одним из лучших воспоминаний моей жизни. Работаю не под надзором, работа нравится. Встаю ранним утром, только-только птицы в небе запели. Капельки густой росы свисают с кончиков трав. По росе косить лучше всего, травы стоят, как солдатики на плацу. Взмах косы – и они валятся на землю, подкошенные, и издают запах весенних огурцов. Ровно ступаю босыми ступнями, загрубевшими, не чувствительными к колючкам, таящимся среди трав. Взгляд мой устремлен только вперед, туда, где мелькает острое жало моей косы. Я и не помышляю о еде, пока солнце не поднимется высоко, а тело не покроется бисером пота. Тогда только отставляю косу в сторону, и сажусь завтракать. Насытившись молоком и краюхой хлеба, беру в руки вилы. Теперь нужно перевернуть скошенное и уже подсохшее сено, а потом собрать его, окончательно высушенное солнцем, в копички. К обеду управляюсь. Солнце в зените. Пью молоко и забираюсь в шалаш. Сон охватывает меня, сплю без сновидений. Ближе к вечеру копички сношу в одну копну, размером с целую грузовую машину. За сеном приезжает отец с двумя мужчинами, двое на вилах подают, один утаптывает, потом вдоль кладется длинное бревно и все увязывается веревками. Сено увозят, а я остаюсь. С тех пор я навсегда полюбил вечера в степи. Зной уходит, легкий ветерок холодит кожу, запахи трав даже не с чем сравнить, трескотня насекомых, тысячи шорохов невидимой, бушующей вокруг жизни. И ты один в этом огромном и удивительном мире, ничто не мешает любоваться им, слышать и ощущать его. А дышится-то как! После города, попадая в степь, я пьянею от запахов ее, как от самого прекрасного вина.
Море трав. Я с косою. Один. Волнами колышется раздолье. В гости к полю сюда приходил, я в восторге от ее приволья!
Часто встречаются змеи. Немного пошипев для острастки, они уползают прочь. Змеи мне не страшны, а с ужами вообще можно играться, положив их за пазуху майки. Часто встречаются «подарки», оставленные войной, То целая невзорвавшаяся авиабомба, то целые штабеля зажигательных снарядов. Я обхожу их стороной, насмотрелся на эту гадость…
Мой незабываемый сенокос заканчивается через три недели. Никогда бы не подумал, что способен накосить 14 машин первоклассного сена! Во дворе, на возвышении, среди развалин, красуется огромный стог сена. Отец часть сена продает, окупая расходы на транспорт и грузчиков. Время идет, у нас прибавление: сначала бычок, потом телочка. Работы тоже прибавляется. То воды натаскать, то убрать коровник. Из навоза мы делаем лепешки, подвешивая их к стенам сараев и двора. Высохшие складываем в кучу и накрываем куском брезента. Зимой этими «кизяками» будем топить – они отлично горят.
Но работа по дому не имеет ни конца, ни краю. Чтобы сбегать на море и окунуть свое тело в воду, приходится долго упрашивать мать. Вспоминаю прошлое, оно все прошло в труде и заботах. Как началось оно в 12 лет, так и до сегодняшнего дня не прекращается.
1946 год определил не только возможности заполнения наших желудков? Он стал определять направление внешней политики прежних участников антигитлеровской коалиции. У многих в США закружилась голова от военных успехов, для достижения которых американцы принесли жертвы в основном материального порядка, причем и они были весьма относительными.
Учитывая огромные потери Советского Союза, трудности восстановительного периода и сложности с недостатком продовольствия, многие американские лидеры считали, что наконец-то наступил настоящий «американский век, который откроет перед монополистическими кругами США невиданные ранее перспективы. Союзов долгих просто нет. Найти союзников надежных, чтоб были в дружбе много лет, с единой целью – не возможно.
Начались первые, еще небольших размахов авангардные бои «холодной войны на тех рубежах, где Восток и Запад пришли в непосредственное соприкосновение. Это были – Германия, в частности – Берлин. Товарищи по оружию расставались. Появились первые легкие заморозки в отношениях между ними. Если в конце 1945 года Эйзенхауэр много писал теплых слов о русских союзниках, подчеркивал значимость их вклада в победу, то теперь тон резко изменился. Что повлияло на взгляды Айка? 5 марта 1946 года (еще года не прошло от дня победы) в небольшом городке Фултон в штате Миссури Черчилль произнес свою знаменитую речь, ставшую началом «холодной войны» Он призывал Соединенные Штаты применить силу против «Советов», пока Вашингтон располагает монополией на атомное оружие. Трумэн, бывший в ту пору президентом США, с упоением слушал речь своего союзника. Возможно, произошло бы непоправимое, если бы не мировая общественность и стойкость позиции Сталина. Для борьбы с СССР создается НАТО, военно-политический блок. Его руководителем назначен Эйзенхауэр. Правда, Дуайт недолго возглавлял НАТО. Но и за непродолжительный срок он успел проявить себя, как активный исполнитель агрессивного внешнеполитического курса этого блока. В 1952 году он включается в борьбу за президентское кресло. На должность вице-президента баллотировался Ричард Никсон. Борьба выиграна и Эйзенхауэр становится президентом Соединенных Штатов на два срока. Политика США была политически сдержанной по отношению у «Советам», хотя в мире свергались антиамериканские деятели, готовились и совершались покушения на государственных зарубежных деятелей, совершались шпионские разведывательные полеты над территорией СССР, один из них закончился печально, был ракетой сбит самолет-разведчик, пилотируемый американским пилотом Пауэрсом, который был потом обменен на советского разведчика, попавшего в руки ЦРУ. Было, правда, одно отрадное явление – прекращение войны в Корее. Дорого обошлась США эта бесперспективная война - 398 тысяч человек, что значительно превышает потери американцев во Второй мировой войне.
То, что Эйзенхауэр стал противником «Советов» - естественно, иначе и быть не могло, важно то, что он понимал, военной силой сломить идейного противника невозможно.
ВОЛЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ И ВОЗМОЖНОСТИ ЕЕ
Ведь ничто не появляется и не исчезает на земле без воли человека. Ничего парадоксального в этой фразе нет, поскольку речь идет не о создании планеты Земля, а только о действиях на просторах ее, определенных человеку, как место его обитания. Только действиями своими человек разрушает то, что Бог создал для всех живых существ – нашу прекрасную планету. Так уж вышло, когда Бог, предоставляя своему творению землю, одно из лучших своих творений, не полагал, что может с нею сделать человек разумный? Наступит время, когда Создатель, возможно, пожалеет о своем подарке, сделанном им когда-то. И, естественно, что мне приходится описывать то, что оставили те, кто считал себя образцом западной цивилизации, неся всему миру «Новый порядок». Жизнь все более уверенно говорила о себе. Мы и прежде глубоко были уверены в нашей победе над фашистами, теперь мы были уверены в том, что ни один вооруженный немец не появится на земле нашего города. Действовали суровые законы военного времени. Уж не знаю, почему, но первые два года после освобождения в городе не было случаев воровства, грабежей и иных преступления. Они вернутся с наплывом людей, возвращающихся из и большого числа демобилизованных. Сосредоточением жизни города был рынок. Вначале им был «Красный». Он располагался там, где сейчас находится центральная площадь, занимая ту часть ее, которая была ближе к морю. От моря его отсекала шоссейная дорога, ведущая на Камыш-Бурун. Как ни странным кажется, но тот, кто занимается историей нашего города, мог увидеть в этом знак времени. По расположению он соответствовал месту средневекового рынка. А возможно, и древнему – не стану утверждать. Центральный вход на рынок был со стороны горы Митридат. Восстановили два крытых павильона, куда поступали товары, не только производимые в городе, но и привозимые из других районов страны. Параллельно им располагались открытые солнцу и ветрам, а не только взгляду покупателей, торговые прилавки. На них продавались зелень, овощи и фрукты. Между рядами бродили мальчишки с чайниками и стаканами, продавая воду. Вода бралась неподалеку, от начавшего действовать водопроводного крана. Вода быстро разбиралась, - продавцы не могли оставить своих торговых точек, а покупателям не хотелось менять направления своих взглядов. Здесь же была и масса «коробейников», торгующих тетрадями, швейными иголками, камушками для зажигалок и прочей мелочью. Прохаживались и женщины, торгующие пирожками с картофелем, капустой и рыбой. Я никогда не забуду вида тех пирожков, вызывающих прилив огромного аппетита, но абсолютно недоступных мне по цене. Сенной рынок, который располагался там, где сейчас находится Центральный (колхозный), в основном действовал по воскресеньям. Его преимущество заключалось в том, что по периметру его могли располагаться подводы, прибывшие из деревень. На Сенном рынке продавались изделия местных умельцев. Они из всякой рухляди создавали довольно сносного вида вещи: мебель, веники, корзины и мелкий сельскохозяйственный инвентарь. Продавалась здесь и молочная продукция. Рядами стояли торговки, предлагающие молоко, ряженку, простоквашу, катык, брынзу. Я уверен, что едва ли кто-то, кроме крымского татарина, вообще знаком со словом – «катык». Это разновидность молочно-кислого продукта, более плотного, чем ряженка и примерно такого же вкуса. Много продавалось брынзы. Не той, к которой вы сейчас привыкли, а к самой настоящей, сделанной из овечьего молока. Ни жирностью, ни вкусом, ни запахом та брынза не напоминала бездушный, бледно-голубой и тощий товар, продаваемый сейчас населению под этим названием. Находилось немало торговцев судьбами. Они усаживались на видных местах, держа в одной руке ящичек с пакетиками, напоминающими внешним видом аптечные, для порошков, а другой, поглаживая «главного предсказателя человеческой судьбы» - морскую свинку. Доверчивый простофиля протягивал деньги владельцу свинки, тот отпускал животное, и оно вытаскивало из ящичка пакетик. Пакетик развертывался, на нем химическим карандашом было написано само предсказание. Оно всегда было неопределенным, уклончивым. Предсказателю хватало ума не писать что-то конкретное. Удивительно мышление людей. Вокруг такого предсказателя всегда толпились, пусть и не в великом числе, люди. Уж слишком многим хотелось заглянуть в свое будущее. Иных любителей легкой наживы пока не наблюдалось. Их время еще не пришло. Воровать было нечего, грабить – некого! Пока и сам рынок никем не охранялся. С вечера и до утра его можно было пересекать многократно в различных направлениях. Станет богатеть город, понадобится и защита от расхитителей. Тогда и начнет воздвигаться высоченный каменный забор. А внутри появится даже и сторож, существо слабое, хилое и старое. Кто же из здоровых пойдет на такую «ответственную» и низко оплачиваемую работу? Впрочем, нападений на ларьки не было. Потом уже, когда в ларьках начнет находиться что-то, относящееся к ценным предметам, появятся и случаи краж, а по существу, попыток скрыть хищения, сделанные самим продавцом. Что поделать, если человеческая натура так уязвима, что не может противостоять соблазнам. Рынок или, как его у нас принято называть, базар, как и во все времена, был очень шумным собранием людей, говорившем и выкрикивавшем на всех языках, населявших многонациональный Крым. Пройдет время, и останется один язык общения – русский. Очень многие покинут насиженные места, чтобы отправиться в неизвестность. Я не касаюсь политической необходимости высылки такого большого количества людей, хотя, признаюсь, и до сих пор считаю, что была допущена огромная несправедливость. Ведь ссылке подлежали все, и добрые, и злые, предатели и друзья, сражавшиеся за советский строй и сражавшиеся против него. Да, время, отпущенное, не давало права рассчитывать на справедливость. Всего-навсего, 24 часа на сборы, без права на протест. Возможность взять с собою 16 кг груза на одного человека. Живя долгое время среди крымских татар, зная особенности их жизни и быта, я, будучи подростком, понимал, что может взять с собой степняк, все богатство которого составляли овцы, да бочки с брынзой – какой ему был предоставлен выбор? К несправедливостям мы привыкли. Судьба нас оставляла и без имущества, и без крова. Но тогда не было острой необходимости ломать судьбы десятков тысяч людей. И депортация выглядела только местью! Все это случится потом, а пока все мы, люди множества национальностей, были заняты общим делом – выживанием! Торговля позволяла это. Торговля определенным видом товаров накладывала отпечаток на внешний вид человека. Четко это показывала торговля рыбой. Этим делом у нас занималась небольшая по численности группа женщин. Все они были чересчур широкими и объемистыми. Круглолицые и краснолицые, и почему-то все с короткой, в глубоких складках, шеей. По-видимому, сказывалось то обстоятельство, что они не упускали случая полакомиться жирными кусочками рыбы, да частенько проглотить капельку-другую спиртного. Все они курили, все имели хриплые голоса и слишком развязные манеры. Нет, их внешний вид не привлекал к себе ласкающего взора, образ жизни малоподвижный в ароматах соленой и вяленой рыбы делал женщину «невкусной». Мне до сих пор не понятно, почему наживаются на рыбе те, кто и пальца не приложил к поимке ее, и почему цена на рыбу так высока, в сравнении с мясом животных, которых нужно еще выкормить и выпестовать? Рыбный рынок всегда занимал самую значительную часть продовольственного его отдела. Он, как и до войны, радовал глаз разнообразием представителей морской фауны. Шло время, и на рынке появились ларьки, принадлежащие Керченскому горпромкомбинату. Товар простой: хозяйственное мыло, гвозди, щетки для побелки, изготовленные из рогожи и манильского каната; олифа, краски, ведра, выварки, лопаты и так далее. Государственная торговля по объему реализации пока уступала частной, хотя произносить само слово «частная» не рекомендовалось. Купля и перепродажа, названные советской властью спекуляцией, бурно процветали. Они преследовались, но как-то уж слишком мягко, осторожно, словно власть опасалась, что крутыми мерами можно ее просто убить. Похоже, она была нужна для транспортировки, перемещению товаров по стране, на что само государство денежных средств еще не имело в полном достатке.
Наступил 1946 год, очередной голод охватывал страну. Были регионы, в которых это было не слишком заметно, были и иные. Пока голод в Керчи не набрал полной силы, но наша многочисленная семья почувствовала на себе недостаток продовольствия. А тут еще на нас беды свалились: хорек нанес непоправимый ущерб куриному хозяйству матери. Нет, он не съедал их, он расправлялся с их головами. Потом «чумка» забрала двух поросят, которыми занималось все семейство, полагающее, что свиное сало в семье не лишнее.
Мне шел семнадцатый годок. Наступило лето. Работой на производстве я мало чем мог помочь семье. Вот и решились мои родители, чтобы на летние каникулы я занялся тем, что сейчас гордо именуется бизнесом. В составе бывалых людей я должен был отвезти в Харьков хамсу и продать ее там. Поездка сулила большие барыши. Соленая хамса в Керчи стоила 10 рублей за килограмм, в Харькове – 60 руб. Эта поездка заняла в моей памяти важное место, ибо я сохранил все виденное и пережитое мною в мельчайших деталях. Группа, в состав которой я вошел на правах совладельца и практиканта, состояла из трех человек, я был четвертым. Все они – бывшие фронтовиками, имеющими ранения и огромный жизненный опыт. Среди них я был как цыпленок среди взрослых петухов. Я с ними был в поездке всего один раз, но впечатлений от нее хватило мне на всю жизнь. Тот, которому был поручен надзор за мною, был мужем хорошей знакомой моего отца. Звали его Николаем. Мужчина лет 35, плотный, с отличной мускулатурой, предприимчивый, смелый до дерзости. На голове его даже жарким летним днем всегда красовалась фуражка. Дело в том, что Николай стал быстро лысеть, и кто-то посоветовал ему брить голову. Он последовал этому совету. И стала видна резко выраженная деформация головы. Чтобы скрыть этот дефект, пришлось натянуть фуражку. В принципе, она даже как-то его украшала. Он был офицером в отставке. Звание получил на фронте, скорее всего за смекалку. Причиной ранней демобилизации была контузия мозга. В обычных условиях она ничем не проявлялась. Но, если что-то выводило его из равновесия, он становился невменяемым. Глаза становились стеклянными, казалось, что у него исчезали сами зрачки. Он был в такие моменты просто страшен. По этой причине он не употреблял спиртное и не курил. Второй, Алексей, был такой же внешности, без выраженных отличительных особенностей, но характера спокойного выдержанного, сильно прихрамывающий. Он был на войне пулеметчиком. Третий, Павел, был высокого роста, черноволосый, широкий в плечах. Он был некрасив, черты лица грубые. Стриг голову он коротко сзади, и с боков, оставляя спереди коротенький чубчик, более похожий на задорный хохолок. Кисть правой руки у него всегда находилась в подвернутом состоянии, предплечье было перебито осколком, кости срослись неправильно, огромный рубец по длине пересекал все предплечье. Он был моряком. На голове его вечно была натянута флотская фуражка, на плечах морской китель. Когда он накрывал голову шляпой или обычной фуражкой, то становился похожим на лиц уголовного мира, показываемых на афишах кино. Стоило только глянуть на кисти рук, чтобы догадаться, что этот человек обладал чудовищной силой. Они у него напоминали увесистые гири. Я сам видел, когда он поврежденной рукой брал огромный чемодан с хамсой, весивший 90 килограммов и нес его так, словно тот был пуст. Алексей и Павел могли позволить себе выпить спиртное, но только по завершении дела. В дороге они никогда не пили. Они же, как и Николай, не прикасались и к табаку. Мы выехали из Керчи на полуторке. Кроме 100 килограммов хамсы, принадлежавших мне, иной рыбы не было. Я недоумевал, но расспрашивать своих попутчиков не решался. Доехав до станции Семь Колодезей, машина свернула направо и помчалась по грунтовой дороге, ведущей в село Мысовое, туда, где теперь располагается г. Щелкино. Там прежде, на мысу, вдающимся в Азовское море, находился рыбозавод. С возвышенности хорошо были видны морские дали, и волны, накатывающиеся на пустынный песчаный берег. Мы подъехали прямо к воротам завода. Внешне казалось, что он пуст. Но я ошибался. Там были люди, выполняющие невидимую работу. Моих новых приятелей здесь ждали. Во всяком случае, они были здесь частыми гостями. Вот когда я впервые увидел, как могут аккуратно и споро трудиться люди. Я видел, как мои друзья быстро управляются с хамсой, пакуя ее в дорогие фибровые чемоданы, только входившие в моду. Поверх натягивались полотняные чехлы, серого цвета, застегивающиеся на пуговички. Моя хамса находилась в металлических емкостях, над которыми здорово потрудился жестянщик. Формой они напоминали обычный чемодан, к которому была припаяна ручка. Чуть в стороне от ручки находилась задвижка, прикрывающая отверстие, через которое загружалась и выгружалась хамса. Емкости были надежнее чемоданов, но и значительно тяжелее. К тому же они стали в последнее время объектом пристального внимания сотрудников ОБХСС. Правда, моя мать для моих «жестянок» пошила чехлы, но я не был уверен в надежности маскировки. Все методы не исключали придирок сотрудников железнодорожной милиции, которые хорошо усвоили уловки и ухищрения, используемые при транспортировке рыбы. Из Мысового путь наш лежал на Джанкой. Ехали мы туда по проселочным дорогам, минуя населенные пункты. Амортизационная система наших грузовиков была отвратительной. Их готовили для перевозки грузов, а не людей. Бензозаправок по пути следования не было. Поэтому каждый шофер возил в кузове автомобиля большую металлическую бочку с бензином, влияющую на балансировку, машина на поворотах заваливалась в ее сторону. Тела наши непроизвольно следовали частым поворотам автомашины, нас подбрасывало вверх так, что зубы лязгали. Нужно было крепко держаться, чтоб не вылететь на ходу. Любоваться красотами природы не приходилось. Впрочем, степной Крым не радует глаза любителей красот природы. Рыжая степь да приземистые татарского типа жилища, мелькавшие где-то в стороне от нас. Въезжали мы в Джанкой по какой-то невероятно узкой дороге. Потом у неказистого приземистого татарского домика мы остановились. Началась разгрузка, в которой я принял посильное участие. Потом я бездельничал в тени виноградной беседки. Я сидел на низком топчане, от нечего делать следя за игрой света, падающего сквозь широкие виноградные листья. Мои друзья оказались более деловитыми. Через час они меня позвали к трапезе. Признаться, мой желудок давно подавал знаки о том, что не мешало бы чего-нибудь подбросить в него. Я просто стыдился признаться взрослым, видя, как стоически ведут себя они. На обед была отварная картошка с той хамсой, которую мы везли с собой. Хозяева дома в нашей трапезе участия не принимали. Я из разговоров понял, что это одна из квартир, которой друзья пользовались для кратких остановок в их слишком частых путешествиях. Меня удивило, что головки хамсы вместе с кишечником не выбрасывают, а складывают горкой. После обеда эти остатки пиршества были упакованы в вощеную бумагу и спрятаны в чемодан. В будущем мне суждено было убедиться в том, что они, вместе со следами других наших обедов, были реализованы в Харькове по цене 15 рублей килограмм. Из Джанкоя дальнейший путь следовало продолжать на поезде. Однако о каком поезде можно было говорить, если люди сидели с детьми на железнодорожном вокзале по несколько суток? А ведь нам не просто следовало сесть, но и загрузить багаж, а он у нас был немалый. Павел отправляется на вокзал. Вернулся он, когда началось смеркаться. Он был не один. За ним следовало два человека с тачками – самый распространенный тогда вид грузового послевоенного транспорта. Он молча кивнул всем головой в знак того, что вопрос с билетами решен положительно. Тачки, груженные хамсой, и мы за ними следом, направились не к входу на вокзал, а к входу в привокзальный туалет. Оказывается, для нас там были открыты оба входа: на привокзальную площадь и на перрон. Грузу нашему был создан прямой путь к вагону. Иными словами, мы не проходили положенного тогда милицейского контроля при входе на перрон, а пользовались специальным проходом для служебного пользования. У входа в вагон, куда нам следовало сесть, стоял милиционер с погонами старшего лейтенанта. Я вздрогнул, увидев его. Павел положил свою тяжелую руку мне на плечо и сказал: «Спокойно, это наш товарищ!»
Я слышу, входя в плацкартный вагон за своею спиной возглас какого-то пассажира: «Ого, да здесь, наверное, целая тонна будет!» Я понял, что он догадался о характере нашего багажа. Впрочем, этот возглас не произвел никакого действия на членов нашей компании. Нами было занято целое купе, ни одного лишнего человека в нем не оказалось. Николай, к которому я обращаюсь хоть за какими-то разъяснениями по поводу того, как все удалось так легко решить, отвечает мне просто: «Ложись спать, все в порядке! Потом, в Харькове я все тебе расскажу. У нас не принято говорить о деталях поездки и планах, пока она полностью не закончена». Я так устал за прошедший день, что спал, как сурок, ничего не слыша: ни гудков паровоза, ни толчков, ни скрежета тормозов при остановках и отправке, ни боя колокола, которым дежурный по вокзалу призывал пассажиров к посадке и отправлению. Раньше поезда ходили медленно, тепловозов не было. Поезда подолгу стояли не только на крупных станциях, но и на многочисленных разъездах. Чтобы читатель мог представить характер железнодорожного сообщения того времени, я скажу о том, что существовал тогда еще и сборный поезд из товарных вагонов, называемый – «Пятьсот веселый» из-за того, что номера таких поездов выходили за рамки пятисотого номера. От Симферополя до Москвы такой поезд шел около двух недель. Иногда стоянки были в поле или около лесочка, длились долгими часами, так что пассажиры успевали на таганках обед себе приготовить, и грибочков пособирать вдоль железнодорожного полотна в лесочках. Так что наш поезд «Симферополь-Москва» считался курьерским, следуя значительно быстрее других. Как бы то ни было, а к обеду мы подъезжали к станции «Запорожье». Я уже забыл причину, по которой мне было необходимо разменять 100 рублевую купюру, с изображением Ленина. Я обошел все пристанционные ларьки, но все, к кому я обращался за разменом, предлагали мне хоть что-то купить. Пришлось купить самое дешевое из того, что в них продавалось. Этим предметом оказалась пачка папирос под названием «Дели». О том, что папиросы имеют отношение к Индии, свидетельствовало изображение купола Тадж-Махала и контуры слона. Я предложил папиросы своим взрослым друзьям, но те отказались от них, сказав: «Купил, вот и кури их сам!»
Я ничего глупее не мог придумать, как последовать этому совету. Не стану говорить, как неприятно было начинать эту процедуру. Но, забегая вперед, скажу, что вернулся из этой поездки я курящим человеком, и продолжал курить после этого более 25-ти лет. Между станциями «Запорожье» и «Синельниково» днем наш вагон посетила оперативная группа железнодорожной милиции. Признаюсь, у меня сердце в пятки ушло, когда увидел их, входящими в наш вагон. К удивлению, мои друзья не слишком беспокоились, хотя лица их заметно нахмурились. Потом я увидел, как посветлело лицо Павла. Оказалось, что милиционер, возглавлявший опергруппу, был хорошо ему знаком. Они перекинулись парой слов. Я вздохнул с облегчением. Остальной отрезок пути прошел в пустом рассматривании через окно быстро мелькающих телеграфных столбов, свисающих с них проводов и вдыхании дымка паровоза, несущегося мимо окна. Утром мы подъезжали к Харькову. На последней остановке перед Харьковом Павел опять ушел куда-то. Вернувшись, он сказал, обращаясь ко всем нам: «Липовая роща, высаживаемся!» Я удивился, когда увидел, что мои старшие друзья быстро выносят весь наш багаж в тамбур. Поезд резко замедлил ход. Мои друзья открыли выходную дверь. Николай выпрыгнул из вагона и стал принимать подаваемые ему чемоданы с хамсой. Движение поезда не прекращалось, но оно позволяло производить разгрузку. Когда весь багаж стоял на песке вдоль железнодорожного полотна, мы быстро выскочили наружу. Но не все, остался Николай, он ехал дальше в Харьков. Потом я узнал, что машинисту поезда было заплачено за торможение. Я глазами искал липы, но нигде не видел ни единого деревца. Где же та роща, о которой я слышал? Кругом были ямы и неровности, свидетельствующие о том, что здесь брали строительный песок. Товарищи мои не были разговорчивы. Молча принялись собирать чемоданы и сносить их в одно место. Ждать пришлось часа два, когда мы увидели приближающиеся два легковых такси. Их нанял Николай. В такси был погружен наш товар. И мы покатили в город. Я не спрашивая, понимал, для чего все это делалось. Проверять такси милиция едва ли станет. И вот через час мы были на месте. Это было где-то вблизи «Конского рынка». Я впервые оказался в Харькове.
Мне было известно, что прежде он был столицей Украины, но стал ею тогда, когда волею партии большевиков стали создаваться национальные республики. До этого Харьков был чисто русским городом, даже не входил в состав когда-то существовавшего Великого Литовского княжества. Царская Россия территориально делилась на 50 губерний, во главе каждой стоял губернатор. На территории губернии проживали люди многих национальностей, у которых не существовало национальной озабоченности. Не было и народных волнений, носивших национальный характер. Страна была единой и неделимой. Делением страны на отдельные республики большевиками была заложена основа для распада страны, чему мы с вами стали свидетелями сейчас. «Раскрой» России происходил не просто, как попало, а обдуманно. Скажем, на Украине не было промышленных городов. Велик был процент сельского населения. Требовалось увеличить численность пролетариата. На тебе, Украина, промышленно развитый Харьков. С этой же целью присоединяют к Украине Донбасс, Криворожье, Новороссию. И сопровождалось это все насильственной украинизацией. Начал претворять ее в жизнь Первый секретарь ЦК коммунистической партии большевиков Украины Лазарь Моисеевич Каганович – «чистокровный украинец»! Это он возглавил Украину в 1925 году. Все вывески, все делопроизводство должно было вестись только на украинском языке. Даже дублирование вывески на русском языке запрещалось. Алексей Синявский, бывший в то время известным украинским языковедом, восторженно писал: «Из языка жменьки полулегальной интеллигенции до Октябрьской революции волей этой последней становится органом государственной жизни страны».
Правда, от этого впоследствии пришлось отказаться, насильственная украинизация вызвала обратное действие – русский язык стал стремительно набирать силу. Неплохо бы об этом знать и тем, кто сейчас занялся неблагодарной работой по всеобщей украинизации Украины. Но вернемся к событиям, свидетелем которых я был.
Меня удивило, что город практически цел. Только цвет стен был темно-серым, мрачным. Началась мирная жизнь, а времени для ликвидации светомаскировки не хватало. Я не видел и разрушенных зданий. Это никак не согласовывалось с моим знанием неизмеримой значимости двух городов. «Почему немцы так расправились с Керчью, и не тронули Харькова?» – думалось мне тогда.
Просто по молодости своей я не мог уследить за претворением политических замыслов советского правительства в жизнь. А они заключались в скорейшем восстановлении разрушенного хозяйства Украины. К началу 1945 года неповрежденными на Украине оставалось менее 19% промышленных предприятий.
Огромнейшие средства были брошены на восстановление металлургии Украины. «Азовсталь», «Запорожсталь», Енакиеевский и Краматорский металлургические заводы. Восстанавливались судостроительные заводы Николаева и Херсона. Восстанавливалась взорванная плотина «Днепрогесса». Вся страна восстанавливала Украину, по организованному набору, проведенному в Российской Федерации, на Украину было направлено тогда более полумиллиона специалистов промышленного хозяйства. Все это позволило к 1950 году превзойти Украине довоенный уровень промышленного производства. Правда, все эти вопросы меня мало интересовали тогда. Я ожидал, какие действия мне предложат старшие товарищи?
Мы прямо во дворе среди множества небольших квартирок разгрузились. На этот раз куда-то исчез Алексей. Через полчсаса он вернулся в сопровождении нескольких торговок. Те оптом скупили всю хамсу, в том числе и головки от нее. Мы не появлялись на рынке, так что я и не видел даже краешком глаза «Конский рынок». Мы занялись мытьем и уборкой чемоданов. Потом сами почистились, привели себя в надлежащий вид. Николай сказал, что дело кончено, и мы все отправляемся в гости. Мне никуда не хотелось идти, но я боялся оторваться от своих друзей, чувствуя себя абсолютно беспомощным в огромном незнакомом городе, среди множества незнакомых мне людей. Я бы с удовольствием уснул даже на скамье во дворе, о чем шепнул Николаю. Но тот сказал почти сурово: «У нас принято подчиняться правилам: действуем сообща. Кроме того, за тебя уже внесен пай». Я со вздохом подчинился. Мне вручили причитающуюся мне сумму выручки, она составила около 4-х тысяч. Было уже темно, когда мы отправились все вместе на трамвае. Езда по харьковским улицам в темное время напоминала мне плавание в мутной воде с закрытыми глазами. В трамвае я ехал впервые после войны. Последний раз трамвайный вагон вез меня в августе 1941 года. Теперь Керчь не имела такого вида транспорта, восстанавливать его не стали. На месте трамвайного полотна вдоль улицы Кирова посадили два ряда деревьев с травяным газоном между ними. Правда, теперь, при новом градоначальнике, то бишь, городском голове, топор и пила, как коса, прошлись по этим деревьям. Что поделать, одни садят, другие рубят, и все – при деле! Но вернемся к поездке по вечернему Харькову. Через окна трамвайного вагона, кроме мелькания огней в окнах городских зданий, мне ничего не было видно. На поворотах и остановках вагон приятно позванивал. Мы стояли в тамбуре против выхода из вагона. Никаких вещей с нами не было, мы их оставили вблизи рынка. Сиденья были заняты людьми. Богатством одежд пассажиры не отличались. Преимущественно это были мужчины среднего и пожилого возраста и чуть моложе женщины. Лица казались тусклыми и уставшими в тусклом свете трамвайных фонарей. Мы, судя по времени, преодолели приличное расстояние по улицам первой столицы Украины, когда на одной из остановок в трамвай село трое молодых людей плотного сложения, потребовавших от пассажиров деньги и ценности. Я не на шутку испугался и не знал, что мне делать. Павел сам взял меня и поставил позади себя. Друзья стали рядом с Павлом, чуть позади его. Выглядывая из-за спины, я видел, как безропотно отдают пассажиры бандитам свои скромные ценности. Не торопясь, «молодцы» продвигались к выходу. Вот они уже поравнялись с нами, когда Павел, засучив рукава, сказал жестко, обращаясь к ним: «Вот что, ребята, сами будете выпрыгивать из вагона или мне придется вам помочь?» Я ожидал, что будет поножовщина. Но грабители легко прыгали из вагона, без шума и сопротивления. Вскоре мы покинули вагон и шли долго какими-то переулками. В глубине двора подошли к дому, Николай постучал в дверь и назвал себя. Нас впустили в длинный и унылый коридор, украшением которого был старенький шкаф и велосипед, висящий на крюку в стене. Через высокую из двух половинок дверь мы вошли в комнату. В комнате, куда нас пропустила вперед женщина, царил полумрак. Электрическая лампочка была малой мощности, висела на коротком шнуре у самого потолка, давая слишком мало света. Четыре кровати, четыре стула и маленький стол составляли всю меблировку. Предметы женского туалета были повсюду, на гвоздях, вбитых в стену, на спинках стульев и даже на столе. Последние почему-то уживались с бутылкой самогона, графинчиком вина и несколькими бутербродами с той же хамсой. Впрочем, здесь царила бедность, и полумрак служил фоном, скрывающим, в какой-то мере, ее. Резкий запах дешевых духов не мог перебить такого же резкого запаха женского пота. Я не прикоснулся к тому, что стояло на столе. Я вообще не знал, что мне здесь было делать. Выпивали только Алексей и «Павлик», женщины пили глоточками вино. Дальнейшее мне описывать не хочется. Дальше был грубый, животный секс. Предназначавшаяся мне женщина была небольшого роста, чуть полная, серая и невзрачная, словно мышь. Я, воспитанный на историях любви зарубежной и отечественной литературы, был потрясен натурализмом грубого секса. Я отталкивал от себя женщину, стремящуюся обхватить меня своими руками. Она напоминала мне большую хищную кошку. Она сюсюкала слащаво: «Ну, миленький… ну, сладенький мой!» Я готов был избить ее. Возможно, так бы оно и случилось, если бы Николай, который отдыхал после совершенного им, не сказал ей резко: «Оставь его! Иди сюда… я найду тебе занятие!»
Я вышел во двор и, присев на каменные ступеньки лестницы, курил, гадливо вспоминая виденное мною. На этих ступеньках я и встретил новый рождающийся день. Сцены «любви» так потрясли меня, что я более года не подходил к девушкам, в то время как мои товарищи по учебе «приударяли» за ними.
Возвращение домой тоже прошло не без происшествий. Ехали мы «зайцами», уплатив проводникам стоимость билетов, но не получив их на руки. А что оставалось делать, если люди обитали на вокзалах сутками, в надежде ехать на законном основании, не боясь ревизоров. Ревизоров мы не избежали, они нас посетили тогда, когда мы этого менее всего ожидали. Это уже было на участке пути между Мелитополем и Джанкоем, но за пределами Крыма, когда мы лакомились сладкими ягодами черешни. Нас предупредила проводница о приходе «парикмахеров», вручив ключи от вагона. Пришлось на ходу поезда взбираться на крышу вагона и, пройдя по ней от конца к началу, заходить в вагон и, находясь уже позади ревизоров, дожидаться их ухода. В Джанкое мы пересели на товарный поезд, направляющийся до станции Ташлияр. Дальше поезд не шел. Мои друзья решили отсюда двинуться по деревням, чтобы реализовать приобретенный ими в Харькове товар: женский хлопчатобумажный трикотаж. Я отсюда на попутной машине добирался до города самостоятельно. Здесь я расстался с Павлом и Алексеем. Больше мне с ними встретиться не довелось, и о судьбе их мне ничего не известно. Такие приятные люди, заботившиеся обо мне в течение четырех суток, остались позади, как прежде остались те, с кем мне и моей семье пришлось делить невзгоды после пребывания в концлагере. Впереди меня ожидало много хороших и нехороших людей, на одних память задерживалась, других обгоняла, понимая, что ничего существенного оставить в моей душе они уже не могут. Но этих двух она оставила, чтобы я по прошествии огромного отрезка времени, вспомнил о них.
БУДЬ ГОТОВ К ТРУДУ И ОБОРОНЕ!
Был значок с таким названием, изготавливался он из металла с эмалью, был красив и элегантен. Носили его на груди с такою же гордостью, как сегодня ордена носят. Нет, по «блату» такой значок не давали. Нужно было сдать спортивные нормативы. На детских праздниках юные спортсмены строили из тел своих пирамиды. Венчала такую пирамиду самая легкая по весу девочка с рукой поднятой так, как отдавали «честь» пионеры, когда им говорили: «За дело Ленина – Сталина будьте готовы!» Ответ звучал звонко и отчетливо: «Всегда готовы!»
Те, кто не мог по возрасту своему или резко раздавшимся вширь габаритам выполнять нормативы, пополняли армию футбольных болельщиков. Это называлось пойти отдохнуть на стадион. В перерывах матча можно было пропустить пару бокалов пива. До войны пиво было только бочковое, и продавали его на розлив. О качестве судили по образующейся пене. Некоторые продавцы неплохо зарабатывали на пивной пене, даже домики уютные себе строили. После освобождения спортивных баз не было. А по программе школьной занятия физкультурой были. Их регулярно ставили в расписание, и мы должны были их выполнять. Не было в школе своего спортзала, не было спортзала и в городе. Не было спортивных снарядов. Занятия проходили на свежем воздухе. Маршировка, бег. Бег и маршировка. Такими же были практические занятия по военному делу. Нас готовили к спортивным соревнованиям того типа, где практически ничего не нужно, кроме рук и ног. Один из эпизодов соревнований запомнился мне надолго. Это уже было, когда я учился в выпускном десятом классе. Нас повели на спортплощадку. На месте ее теперь стоит кинотеатр «Украина». Присмотритесь к форме нового дома, построенного позади театра – фасад его имеет форму дуги, а она соответствует по форме одной стороне той спортплощадки, где должны были проходить тогда соревнования. Мы бегали, подтягивались на перекладине, взбирались по канату. Все мною было сделано безупречно. Остались метания гранат. Как уже вышло, не пойму, но у меня макет гранаты, по весу и форме соответствующий настоящей, выскочил из рук и полетел не по прямой, а в сторону, где стоял судейский столик. Боже мой, опять не пойму, столик был далеко от меня, метров 25, не менее, «граната», словно управляемая неведомой силой, приземлилась прямо на столик. Я стоял бледный, но не засмеяться не мог, видя, как разбегаются судьи. Реакция одного из них, начальника 4-й части Керченского военкомата, капитана, по фамилии Зачепило, была неожиданной. Он подбежал ко мне и, зло сверля глазами, сказал так громко, что его слышали все: «Ты еще узнаешь меня!.. В «пефоте» сгною! Это я говорю, гвардии капитан Зачэпыло!» Признаться, угроза эта не была пустой. Мне пришлось немало постараться обойти ретивого капитана. Сделать это удалось при прямом вмешательстве военкома полковника Барабаша, с сыном которого я дружил. Он сам лично, минуя капитана, снял меня с военного учета.
Уже став взрослым, я основательно пересмотрел ветхие, пересыпанные нафталином, взаимоотношения между формой и содержанием. В нашем обществе всегда предпочтением пользовалась форма. Содержание было на роли пасынка у не слишком доброй мачехи. Вот почему форма горой возвышалась над содержанием, а это позволяло судить о действиях, видя только форму. Наблюдение показывает, что это взаимоотношение между формой и содержанием, как каменный истукан неподвижно, времени не подвержено. На словах у нас всегда была великая забота о физической форме подрастающего поколения. На самом деле, если кто-то из двуногих приобретал классические формы тела, то это происходило вопреки бытующему в обществе отношению к этому вопросу. А как достичь гармонии, никто не говорил. Говорили о роли спорта. Никто и не оспаривал его значения, только никто не знал, с чего начать?
Было три проблемы, про которые почему-то забывали: где, на чем и с кем? И до войны в школах не было спортивных залов. И до войны в школах отсутствовали спортивные снаряды. И до войны в младших классах физкультуру вела учительница, которой мешали делать это возраст, вес и сложение. Вот и заменяли уроки физвоспитания всем, но только не движениями. Уроки улицы в физическом развитии оказывались значительно важней тех, которые давала школа. Будучи физически слабым от тьмы навалившихся на меня в раннем детстве болезней, я намного окреп благодаря улице. Во всяком случае, я перестал болеть. Невзгоды не одолели меня. Одно беспокоило: я оставался малым ростом. Никто в нашем классе не хотел уступать мне в росте. Сказывался, наверное, недостаток белков в пище, да и недостаточность самого количества ее. И тут не мог помочь мне преподаватель физкультуры, а он у нас все-таки появился. Правда, он собрал вокруг себя небольшую группу «перспективных» учащихся и с увлечением работал с ними, чтобы в соревнованиях между школами выиграть престижное место. Мы же, остальные, на уроках физкультуры предоставлены были самим себе. В лучшем случае, нам предлагалось погонять по школьному двору мяч. Один на всех. А это означало, что малые ростом и тут оказывались обделенными. Несколько лучше обстояло дело с новым для нас предметом, названным «военным делом». До войны к военным действиям готовил осоавиахим. По его инициативе сдавали нормы ГТО (готов к труду и обороне), ГСО (готов к санитарной обороне. Сдавшим нормы вручали значок первой, второй и третей ступеней. Верхом мечтаний было получить значок «Ворошиловский стрелок». Его носили с большей гордостью, чем потом ордена. Война показала, что мы оказались не готовыми к войне, что опять форма победила содержание. Преподавателем к нам был направлен офицер, назначенный военкоматом. Вся система преподавания сводилась к маршировке. Звучали слова команд: «Выходи строиться!.. Становись!.. Равняйсь! На первый-второй рассчитайсь! Направо! Налево! Кругом!» 45 минут маршировки – урок окончен. И опять занятия для показухи! Из оружия мы изучали ту же трехлинейку, которую учили отцы и деды наши. Звучит вопрос: «Из чего состоит затвор?» Ответ следует незамедлительно: «Стебель, гребень, рукоятка!» Мы разбирали и собирали затвор винтовки, патронник которой был просверлен. Стрелять из оружия нас не учили. Военно-прикладных наук мы не проходили. Правда, иногда мы метали из окопа и из положения «на ходу» макеты ручных гранат. От такой подготовки солдата не получить!
По-видимому, к высокому начальству, наконец, пришел неутешительный ответ о качестве занятий с допризывниками. Решено было нас послать на военные сборы. Место было подобрано великолепное. Оно оказалось вблизи станции Альма, неподалеку от Альминского водохранилища. Впервые нам было предоставлено право добираться туда самостоятельно. Из нас же выбрали «старшого». Им оказался самый рослый парень нашего класса, он же и комсорг школы, Володя Ратохин. Лицо круглое, глаза светлые, губы пухлые, над ними пробивался светлый пушок. Он особым авторитетом не пользовался. Среди нас были двое, кто право командовать добился кулаками. Но здесь они уступили пальму первенства Ратохину, развязав себе руки и рассматривая военные сборы как увеселительное мероприятие. Мы отправлялись из Керчи без звуков меди играющего оркестра, без напутственных речей сотрудников военкомата, без горьких слез родителей. Мы были допризывниками, еще и не стоящими на учете в военном комиссариате, а проще говоря, все это мероприятие не имело под собою законодательной основы. Ехали мы в общем вагоне пассажирского поезда, в котором все полки, в том числе и не предназначенные для человеческих тел, были заняты. Расслабить тело мы не могли, спать сидя еще не научились, а поэтому, чтобы облегчить себе путь, пытались расшевелить себя песнями и анекдотами. Я часто выходил в тамбур, где приникнув лицом к окну, смотрел как лениво навстречу плыли облачка, стремительно бежали деревья и телеграфные столбы с обвислыми проводами. Иногда, слепя, отсвечивали солнцем и пропадали, оставаясь позади, небольшие водоемы, характер которых я не успевал рассмотреть.. В Симферополе мы долго не задерживались, хотя приехали еще до рассвета. Времени для осмотра его не имели. Полчаса и поезд наш направился в сторону Севастополя. На станции Альма, где стоянка не была продолжительной, мы выгрузились, хотя это слово и не подходило для такого действия, поскольку груза ни у кого из нас не было. Крохотная станция более походила на будку стрелочника, ну, в лучшем случае, на полустанок или разъезд. Небольшое здание утопало в зелени дерев и кустарников, а все пространство вокруг было настоящим царством богини Флоры. Ряды пирамидальных тополей, кипарисы и великое многообразие иных деревьев, названия некоторых из них мне просто были незнакомы. В моем городе росли одни акации, пусть и многих разновидностей, да вдоль речки Мелек-Чесме небольшими группками серебром высвечивали чахлые дикие маслины. Я не говорю о фруктовых деревьях, они у нас были такие же, как и в других районах Крыма. Еще часы не показывали и 5 часов, но старшие из нас приняли решение идти пешком в направлении лагеря, чтобы там, позавтракав, отоспаться. О, как наивны мы были, рассчитывая на подобное! Грунтовая дорога была обсажена ровно подстриженным кустарником. Вдали виднелись поля крымской розы, из которой путем переработки получали розовое масло, экспортируемое в зарубежные страны, в том числе и Францию. Виднелись и поля крымских табаков. Но вот показалось и расположение военного лагеря. Двое часовых у ворот из деревянных рам, с натянутой на них колючей проволокой, остановили нас. Был вызван дежурный офицер. Узнав, откуда мы, он самолично повел всех нас к парикмахеру. Никто из нас не испытывал желания расстаться с шевелюрой. Я, к примеру, полагал, что моя стрижка «полубокс», оставляющая виски и затылок почти «голыми», никак не могла служить препятствием для несения воинской службы. Иного мнения были те, на кого была возложена задача приобщения нашего ко всему военному. Приказ, обращенный ко всем нам, нашими активными действиями не сопровождался, мы пассивно, даже с разочарованием выслушали его. Каждый из нас тупо смотрел перед собой, словно это его не касалось. Дежурный офицер повел нас к очередному командиру. Тот, внимательно осмотрев нас, словно прицениваясь, ткнул пальцем в мою сторону: «Будешь стричься?»
Ответ незамедлительно последовал: «Никак нет!» Вслед за мной повторили его еще одиннадцать раз. После чего нас повели к более высокому по рангу начальнику. Тот перед опросом провел длительную беседу с нами о важности соблюдения в армии единых требований, о важности несения благородной задачи служения народу. Его красноречие натыкалось на полное непонимание о влиянии волосяного покрова головы на боевую готовность армии. И вновь требование оголить голову, было обращено прежде других ко мне первому. Ответ был, как и прежде: «Никак нет!»
Нас гоняли от одного командира к другому безрезультатно. Время перевалило через полдень, а мы были на ногах. Нам не дали возможности хотя бы присесть на минуту. А ведь мы провели бессонную ночь в переполненном вагоне, где тоже не всем удавалось найти местечко, чтобы прикорнуть. Стоя в строю, мы выслушивали наставления о важности воинского устава, дисциплине, любви к Родине… После чего следовал вопрос. Он почему-то первым касался меня, словно я и был виновником всех неурядиц в Красной Армии. Может быть, это происходило потому, что я, стоя на фланге, был самым маленьким, самым щуплым и потому – самым «жалким».
«Будешь стричься?» – звучал резко, как удар плетью, вопрос.
И неокрепшим, близким к дисканту, голосом я отвечал: «Никак нет!»
Этот же вопрос последовательно, обращенный к каждому, натыкался на один и тот же отрицательный ответ.
День был жарким, хотелось есть, хотелось пить. Мы облизывали сухие губы, ноги едва держали нас, а пытка продолжалась. Уже приближалось время ужина, а мы продолжали кочевать от одного командира к другому. Развязка произошла в тот момент, когда нас привели к замполиту всего лагеря, майору Барковскому. Тот ничего нам не говорил, он долго без всякого выражения на гладко выбритом лице рассматривал нас, словно прицеливаясь. И, наконец, выпалил: «Будешь стричься?» На этот раз вопрос был адресован не мне, а самому рослому из нас – Ратохину. И тот сдался, спокойно уселся на стул, и машинка парикмахера быстро стала кататься по округлой голове, сбрасывая с нее легкие, как пух, цвета свежей соломы, кудри. За ним стали садиться и другие. Процедура стрижки закончилась тем, что мои же товарищи, схватив меня, усадили на стул и, крепко держа, подставили, как под гильотину, мою упрямую голову. Когда машинкой была проведена широкая полоса ото лба до затылка, меня отпустили. Вот тогда я и понял смысл выражения: «Лоб забрить». Мне ничего не оставалось, как сдаться. Я кипел от негодования, а мои темные, почти черного цвета, волосы клоками падали на землю. В это мгновение я люто ненавидел своих товарищей по учебе. Следует признаться, что среди них у меня и не было друзей. Слишком отличались мои интересы от них.
Стрижка закончилась, а покормить нас не спешили. Разрешили только попить. Оказывается, дело шло уже к ночи, а мы еще не оборудовали наши постели. Военной формы нам не полагалось. И действительно, о какой форме могла быть речь, если мы не были военнообязанными. Нам выделили командира отделения, младшего лейтенанта по фамилии Зайдес. Он показал нам на что-то, внешне смахивающее на землянку, но без углубления в землю. В земле была прорыта глубиной в два штыка канава, ширина ее была рассчитана на то, что по ней будут двигаться ноги человеческие. По обе стороны от этой канавки располагались наши спальные места. Все это было накрыто двускатным навесом, напоминающим по форме палатку. Навес сделан был из досок и обшит снаружи брезентом от дождя. Нам выдали матрасы и наволочки, которые следовало набить свежей соломой. От того, сколько ты поместил в полотняные емкости соломы, зависело качество твоего сна. Потом уже в сумерках мы ужинали кашей, запивая ее холодным, но сладким чаем. Вкуса каши я не чувствовал, мне смертельно хотелось спать. По команде «Отбой!» мы завалились в свои постели. Сон был темным, как ночь, и, кажется, безо всяких сновидений. Пробуждение было быстрым и тягостным. Мне казалось, что я только что закрыл глаза, а уже звучал во всю глотку тягучий крик: «Подъем!» Шесть часов утра. Я привык вставать дома на час позже. Один час разницы, но Боже, как же мне не хотелось отрывать голову от подушки, так вкусно пахнувшей пшеничной соломой. На подьем, одевание, утренний туалет, заправку постели и построение было отведено всего-навсего полчаса. Вот когда я понял, как важно иметь стриженую голову. Поместил ее на мгновение под струю воды, и все – умывание закончено. Зубы я тогда не чистил. Но осталась привычка, полученная от татар – жевание мастики. Мастики у меня в лагере не было, но был кусок черной смолы. Ее я и жевал, сплевывая слюну. Зубы становились чистыми, и изо рта не пер запах, позволяющий думать, что в нем рота солдат ночевала. Сложнее было уложиться вовремя с естественными отправлениями. Но в лагере и этот вопрос был продуман. Был выкопан узкий ров в земле, отстоящий в 75 метрах от зоны проживания. Над ним и усаживались. Правда, я видел подобное сооружение и у немцев. Но они в вопросе обустройства процесса пошли далее нас, они у ровика ставили деревянную скамью, чтобы на ней можно было удобно подвесить зад. Беготня ускорила процесс возвращения к реальности положения. И вот я уже в строю шагаю в столовую на завтрак. Столовая тоже была оригинальной. На широкой, с подстриженной травой лужайке, параллельно друг другу располагались ровики. В эти ровики помещались ноги вкушающего пищу, стоящую напротив него на траве в алюминиевой миске, в то время, как зад его располагался на противоположной стороне ровика. Приятно сидеть, орудуя ложкой, приятно видеть лицо, поглощающее съестное, из другого отделения твоей же роты. Ротного мы видели крайне редко. Капитан Негода всегда бывал не в духе, причину которого мы пока не знали. С нас хватало по самые глаза отделенного. С Зайдесом у меня изначально сложились самые «приятные» взаимоотношения. Я не думаю, что он узнал от кого-нибудь, как я его окрестил с первого же дня знакомства, дав ему кличку – «Налива». Кстати, эта кличка моментально прилипла к нему. Сделано это было без всякого желания причинить младшему лейтенанту какой-либо ущерб. Сказалась привычка детей и подростков всем давать клички, короткие, четкие, а главное – меткие. Это качество подрастающим поколением всегда используется, во все времена и столетия. До этого я сделал попытку создать кличку из особенностей звучания фамилии офицера. По-размышлении, я отказался от этого намерения. Это случилось уже после того, как мы, позавтракав вареным яйцом с кусочком хлеба и стаканом сладкого чая, стали украшать территорию лагеря. Из толченого красного кирпича мною, в содружестве с Григорьевым, парнем с завода Войкова, была сделана надпись у входа в землянку, гласящая: «Мы – мирные люди!» Увидев эту надпись, младший лейтенант стал объяснять неуместность этого выражения на территории воинской части. Само произнесенное им сочетание слов, звучало таинственно и грозно. Хотя я никак не мог себе представить, какой ущерб может причинить обычное доброе выражение обороне нашей страны. Я затаил обиду. Чтобы как-то задеть своего непосредственного командира, ночевавшего в той же землянке, что и мы, я обратился к нему со следующими словами: «Товарищ майор Задом…» Он, обернувшись ко мне всем корпусом своим, долго рассматривал меня, словно исследователь, впервые увидевший микроб под лупой. Я преданными по-собачьи глазами смотрел в лицо командиру. Он был невелик ростом, но все же я здорово уступал ему почти на целую голову, поэтому мне пришлось приподнять лицо, чтобы видеть гамму чувств, играющую на его выбритом лице с широким ртом и тонкими губами. У него были пухлые щеки и небольшой прямой нос. Брови белые и настолько редкие, что сквозь них была видна розовая, как у поросенка, кожа. Да и глаза его мне казались розовыми. Но, Зайдес не был альбиносом, а я не был дальтоником. Просто глаза его не были ни серыми, ни голубыми, а напоминали выгоревшую на солнце розовую тряпку. Зрачки его глаз то суживались, то расширялись. Мне было интересно наблюдать за ним, хотя время для наблюдения было ограничено. Но более всего я с замиранием сердца ожидал реакции на мое, безусловно, дерзкое обращение. Он, глядя в мое спокойное лицо и, оценив мой невинный взгляд, стал терпеливо и подробно объяснять ошибки моего обращения. Показывая на свой погон, он сказал: «Видишь, на погоне один просвет, а не два… Военнослужащий, носящий такие погоны, относится к младшему офицерскому составу. Звездочки на таких погонах меньше размерами. Если на погоне одна звездочка, значит, у военнослужащего звание – младший лейтенант. У майора – на погоне два просвета, и звездочка крупнее размерами. Кроме того, к военнослужащему выше по званию, по фамилии не обращаются! Понял меня?» Я согласно кивнул головой, тут же выпалил: «Так точно, понял, товарищ подполковник!»
Нужно было видеть его лицо в этот момент. Оно стало красным, как помидор. Едва сдерживаясь, чтобы не стукнуть меня, он сказал резко: «Два наряда вне очереди на кухню, картошку чистить!»
Так в первый же день пребывания в лагере я заработал взыскание. Откровенно говоря, пребывание на кухне мне понравилось. Работы я не боялся, привыкнув ко всякому труду, а повар, оценив мое усердие, не скупился на миску сдобренной комбижиром каши. Работая на кухне, я ощущал приятную тяжесть в желудке. Мне даже смотреть на хлеб не хотелось. Я стал прилагать все усилия, чтобы нарываться на взыскания и не безуспешно. «Налива», как я теперь называл своего отделенного, не успевал награждать меня взысканиями, удивляясь моему упрямству. Кличка «Налива» крепко прилипла к Зайдесу. Трудно определить, к какой национальности следовало отнести младшего лейтенанта. Он мог быть, как евреем, так и прибалтом. Команды он подавал таким образом: «Выходи строиться! Гавняйсь! Смирно!» Или: «Поовина отделения налива, поовина на пгаво!» Слово «налива» произносилась им звонко, с долгим звучанием буквы «и». О деловых качествах своего командира мне было трудно судить, поскольку слишком продолжительное время я проводил на кухне. Думается мне, что до сознания «Наливы» дошла моя примитивная тактика получения нарядов, и он сменил вид наказания. Мне было приказано очищать ровики с испражнениями. Я кипел негодованием, придумывал разные виды мести, но выполнять наряды вне очереди мне все же пришлось. И все-таки господин случай подарил мне возможность отомстить Наливе. Как-то на ужин нам дали невероятно соленую и тощую селедку, а я не сдержал свой аппетит и поел ее более других. Ночью мне приснился сон, что я умираю от жажды, находясь один-одиношенек в пустыне. Я проснулся и в нетерпении ожидал наступления рассвета. Чуть воздух посерел, а звезды на небесах потускнели, как я оказался около цистерны с водой. Но напрасно я пытался ртом хотя бы каплю влаги вытянуть из крана – ее в емкости не было. Оставалось спуститься к водохранилищу, что я и сделал. При моем приближении несколько лягушек прыгнули с берега в воду. Забравшись поглубже, я, наклонившись, долго пил живительную влагу. Лягушки натолкнули меня на характер мести. С величайшим трудом, использовав немало попыток, мне удалось поймать одну... Я заранее торжествовал, мысленно рисуя картину испуга сонного командира, когда разогретого тела того коснется холодное земноводное. Войдя в землянку, я приподнял край одеяла отделенного, поместил туда лягушку, юркнул под свое одеяло и стал ждать. Но того, что произошло, самое воспаленное воображение не могло бы вообразить. Я никогда не забуду тот дикий пронзительный вой, который издал Зайдес. Он поднял на ноги весь лагерь. Часовые подняли стрельбу. Наш ротный выскочил из землянки в одном нижнем белом белье и начал стрелять из пистолета в воздух, крича во всю глотку: «Рота, в ружье!» Все выскакивали, не одеваясь, наружу, со всеми выбежал и я. Признаться, я уже здорово жалел, что такое, по моей вине, произошло. Накануне наши офицеры долго дегустировали вино. Только этим можно было объяснить светопреставление, царившее в лагере. Рассвет выхватывал серые, помятые лица офицеров и две длинные шеренги юношей разного роста в трусах, дрожащих от утреннего холода, терявшихся в догадках о том, что произошло.
Я впервые слышал, как полковник Трегуб, не стесняясь окружающих, матерно распекал Зайдеса. Тот трясся и что-то пытался объяснить начальнику лагеря. Похоже, до полковника, наконец, дошла суть происшедшего. Я, стоя в строю напротив группы офицеров, слышал, как Налива говорил: «Это могли сделать только двое – Григорьев или Котельников». Последовала тотчас команда: «Котельников и Григорьев, три шага вперед! Кругом!»
Брезгливо тыча в мою сторону пальцем, полковник спросил: «Ты?»
«Никак нет, товарищ полковник!» – звонким голосом ответил я. Ни нотки волнения, ни страха в голосе моем не было. Я полагаю, что полковник в искренности моего ответа не сомневался. Мой внешний вид не изобличал во мне преступника. Такой же вопрос был задан и Григорьеву. Ответ Григорьева был таким же, как и мой. Он и не мог быть иным, поскольку Григорьев ни слухом, ни духом не ведал о происшедшем. Нам было приказано стать в строй, но перед этим волей полковника каждому из нас было отвалено по пять нарядов вне очереди, на полюбившуюся мне кухню. Я буквально жмурился от удовольствия. Но блаженства на лице Григорьева почему-то не было.
Через пять дней я возвращался к службе, той, которой и следовало мне заниматься. Огневая подготовка прошла успешно. Оказалось, что я прилично стрелял из винтовки. Я ожидал неприятностей от занятий по тактике, понимая бессмысленность ее в том виде, в котором ее нам преподносили. Но мне повезло, случилось самое непредвиденное – Зайдес отозвал меня в сторону и предложил отдых вместо тактических занятий. От отдыха я не отказался, но пригрозил сбросить его с поезда, когда срок пребывания в лагере закончится. По-видимому, он всерьез принял мою угрозу, так как в день отъезда он оставался в расположении лагеря. Я увидел Зайдеса, скорее то, что от него осталось, утром следующего дня, когда мы бродили по пристанционной площади, в ожидании поезда «Симферополь – Керчь». Его, завернутого в бинты, как мумию, которые теперь часто показывают в фильмах – суррогатах по истории Египта, несли двое на носилках. Оказывается, нашелся и тот, кого Налива допек более основательно, чем меня.
МАМА!
Яркое летнее солнышко залило окрестные поля, на которых пламенели розы. Сам воздух над ними казался розовым. Чуть в стороне располагались совхозные сады, в которых наливались соком яблоки и груши. Я никогда не думал, что земля может быть так красива. У меня был один эталон красоты – море. Здесь моря не было, но было Альминское водохранилище, заполняемое водами речки Альмы. Жители средней полосы России такие «полноводные» потоки, как Альма, не удостаивают даже названия речки. В лучшем случае струи воды получили бы название речушки. Не было в те времена Северо-Крымского канала. И бедный на воду Крым вынужден был собирать ее из таких вот ручьев и речушек. Альминское водохранилище не велико. Я мог бы преодолеть его водную гладь из конца в конец многократно, но… Мы не знали, где находятся отверстия водяных насосов, подающих воду на поля, хотя само здание водонасосной станции выглядывало из заросли растений в стороне от нашего лагеря. Не известны были время работы насосов и мощность их. Быть затянутым мощной водной струей – перспектива не из лучших. Следовало учесть и то, что свободная поверхность воды начиналась в тридцати метрах от берега. Пространство между ними заросло камышом и длинными водорослями, сопротивление которых при плавании следовало тоже учитывать. Признаться, неприятно, когда по груди и животу скользят полосы растений, оплетают, как щупальцами, руки и ноги. Необходимо было учитывать расход энергии на их сопротивление, чтобы сохранить силы для возвращения на берег. В воскресный день нас поротно приводили к месту, отведенному для купания. Здесь был участок, расчищенный от высокого камыша, да и линия владений водорослей была отодвинута вглубь водохранилища. Офицер, приводивший нас, не купался. Одетый в форму, он стоял на берегу, следя за купающимися. Среди керчан один Костя Камнев не умел плавать. Он разумно не заходил туда, где были глубины по грудь, приседая в воду и поднимаясь из нее. Среди севастопольцев и евпаторийцев, не умеющих плавать, не было. А вот представители Симферополя в большинстве своем плавать не умели. «Водоплавающие» насмехались над ними. Оскорбленный насмешками один из симферопольских ребят по фамилии Ямпольский решил показать всем нам класс плавания. Он выплыл на простор водохранилища и стал демонстрировать стили плавания: кроль, баттерфляй, брасс. Да, признаться, выполнял он их великолепно. Лица симферопольцев оживились, но тут произошел конфуз. Ямпольский не рассчитал своих сил. До берега оставалось совсем немного, рукой подать, но он, запутавшись в водорослях, стал тонуть. На помощь ему бросился еще один парень… и они стали тонуть оба. Ямпольский при этом кричал: «Мама!» Это почему-то развеселило нас. Случилось бы, наверное, непоправимое, если бы не ротный замполит. Он не умел плавать. Но, обладая ростом более 2-х метров, не раздеваясь, вошел в воду, протянул руку и, поймав одного из тонувших за руку, вытянул обоих из воды. Вечером на стенде, где вывешивался «Боевой листок», красовалась карикатура, изображавшая тонущего и кричащего – «Мама!» Юность не имеет жалости. Мы были довольны падением кумира. Ямпольский был отпрыском одного из партийных областных бонз и посматривал на всех нас свысока, с оттенком пренебрежения и брезгливости. Бог наградил его приятной внешностью, великолепным телосложением. Он превосходно играл на аккордеоне. Не знаю, как другие, но я испытывал к Ямпольскому неприязнь, и не скрывал этого. А ведь он мне ничего дурного не сделал, и я не завидовал его талантам. Едва ли он замечал меня! Видел ли он во мне равного ему человека? Почему, спрашивал я себя, ему разрешено было носить нетронутую парикмахером шевелюру, а мы подверглись насилию? Правда, еще одному удалось сохранить свой роскошный чуб. Это был Женя Бычков, мой товарищ по классу, старше меня на три года. Он приехал в лагерь не с нами со всеми, а индивидуально представил свою персону полковому начальству. Прическу он сохранил благодаря тому, что стал исполнять обязанности денщика у командира батальона, подполковника Свиридова. Он и жил не с нами, а собачкой вертелся при штабе. Как-то он навестил нас в период «мертвого часа» и задремал. Мы пытались его сонного подстричь маникюрными ножницами. Попытка не удалась, он проснулся, вскочил и удрал. До начала следующего учебного года я его не видел. Вернусь к Ямпольскому. Когда он, находясь в толпе с оголенными головами, красуясь своим чубом, начинал рассуждать о высоких материях, я чувствовал огромное превосходство над ним объемом информации. Один раз я пытался уличить его в невежестве, но его окружение зашикало на меня, бросая открыто неприязненные взгляды в мою сторону, и я оставил свои попытки. Меня удивляло то, с каким вниманием друзья Ямпольского заглядывали ему в рот, когда тот разглагольствовал, неся несусветную чушь. Похоже, и в юных душах зарождалось то, что потом превратится в подобострастие, так свойственное окружению влиятельной партийной особы. Я подспудно чувствовал дыры в нашем, казалось, равноправном обществе. После войны это стало отчетливо проявляться. Родители, обладая общественной властью, прокладывали дорогу своим детенышам, окружая их комфортом. Их дети в будущем составят ядро клана, разрушившего величайшее государство в мире, выдержавшее такое испытание, какового история еще не знала. В Крыму события, происходящие в обществе, особенно негативные, проявлялись более отчетливо, чем в других регионах страны – сказывалось расстояние от Москвы, трудно было рукам оттуда дотянуться. Крымским руководителям более других следовало учиться услужливости, поскольку сюда ездили руководители партии и государства на летний отдых. Похоже, им это удавалось до 1949-1950 годов, когда в одно мгновение весь состав обкома партии, во главе с 1-м секретарем Соловьевым, исчез. Дотянулись все-таки руки Москвы и сомкнулись на шее Симферополя. Потрясений общества эти события не вызвали. Напротив, симферопольцы были довольны расправой Кремля. Слишком по-барски себя вел руководитель Крымской областной партийной организации, что стало достоянием гласности. Я не был пророком, и предсказать этих событий не мог.
МЕСТЬ ИЛИ ГЛУПОСТЬ БЕЗМЕРНАЯ?
Я действительно рад, что пребывание в военном лагере закончилось. Пусть я и оказался неудобным «солдатом» для Наливы, но я никогда и не грубил ему, упорно внутренне не соглашаясь, упорно сопротивляясь тому, что происходило за пределами моей личности. Я понимал, что Зайдес был уверен в том, что действует в рамках дисциплинарного устава, а, следовательно, во имя справедливости. Война не способствовала духовному развитию офицера. А без этого качества трудно находить контакт с подчиненными, да еще не достигшими зрелости, находящимися в стадии формирования, где преобладает возрастной нигилизм. Я знал, что нахожусь вне сферы действия воинских уставов и по возрасту своему, и в силу того, что действия их полностью касаются только тех, кто принял присягу. Но не исключал и того, что я могу отвечать перед теми законами, сущности которых не знал, но которые распространялись на меня. Сегодняшним молодым людям следует знать, что полную уголовную ответственность при Сталине несли все, кто достиг четырнадцатилетнего возраста. А это серьезный барьер для необдуманных действий.
День отъезда начался с хлопот по сдаче матрасов, наволочек и одеял. Я не понимал, кто может польститься на какие-то тряпки? Почему их так внимательно рассматривают, скрупулезно подсчитывают, отмечая галочками в ведомости. Но понимал и то, что наступила пора простить все обидчикам твоим.
Все возвращалось на круги своя. И все неприятное, как и приятное, оставалось за спиной. Стоит ли оглядываться? Мне была понятной конкретная месть, направленная на определенное лицо. Но существовала и немая, неконкретная, вымещаемая на всем, что окружает, в том числе и на неодушевленные предметы.
Чем может оборачиваться такая мстительность? Я стал свидетелем неслыханного по тем временам происшествия. Время пребывания в лагере истекло, задержать ничто нас уже не могло. Мы разом изгнали прочь лагерную жизнь, рассчитанную по часам и минутам. Собирая свой вещмешок, чтобы шествовать с ним на станцию, я уже не помню, что-то заставило меня отправиться в сторону нашей «поднебесной», столовой, на которую я так долго трудился, отбывая наряды вне очереди на кухне? Ни разу в глаза не видя самого списка очередников, я постоянно выталкивал из нее кого-то, чтобы вклиниться туда вне очереди! Придя туда, я увидел, что зеленая трава «столовой» приобрела болезненный вид, пострадав от наших механических воздействий. Два ровика из шести были заполнены кулешом из пшенной крупы почти доверху. Воспитанный в семье, в которой уважение к хлебу было благоговейным, где все съестное, испортившееся случайно, никогда не выбрасывалось, а скармливалось животным или птицам, я был потрясен! Кто и зачем совершил такую гадость, вылив суп в земляной ров, когда с продуктами питания в стране было туго? Что двигало этим человеком? Ненависть к тому, кто готовил пищу? Или ненависть ко всему, без разбора? Одно становилось ясным, что сделавший это никогда не испытывал недостатка в пище. А к таким людям у меня никогда не было уважения. Мало того, говоря откровенно, я их люто ненавидел!
Из лагеря первыми уезжали севастопольцы и симферопольцы, им до дому – рукой подать. Керчане и феодосийцы задержались. Мы еще успели позавтракать, а некоторые, самые активные, и пообедать. Случайно я узнал, что Бычков, пребывая при начальстве и зная многое происходящее лучше нас, успел за феодосийцев получить продовольствие, положенное на время нахождения в пути более суток. Я решил последовать его примеру и получить хлеб, сахар, колбасу за 2-ю роту симферопольцев. Мне не хотели отпускать все в каптерке, но я пригрозил тем, что я расскажу всем иногородним, что им положено и о чем они не знают. Это решило исход дела в мою пользу. Мой вещмешок оказался заполненный провизией. Я поделился с пострадавшим из-за меня Григорьевым, с которым сдружился, работая на кухне. В Симферополе, куда мы прибыли, времени до отправления нашего поезда оказалось много. Ребята пошли в центр города. У них были деньги. Признаться, я был в материальном отношении беднее всех остальных. Но, у меня был хлеб. Таскаться с ним по городу мне не хотелось. Довезти такое богатство в целостности до дому было нереально. Я впервые в своей жизни обратился к торговле. Не зная азов ее, я прибег к известному с древнейших времен самому примитивному методу – обмену. Я обменял свой хлеб на мед в сотах на пристанционном базарчике. Я изголодался по сладкому. Впиваясь зубами в тягучую, изумительно пахнущую сладость, я наслаждался ароматами цветов, подарившим свой нектар пчелам. Задерживая во рту воск и дробя его зубами, я, не желая потери хоть ничтожного количества меда, проглатывал и воск. Я не думал о последствиях для моего пищеварения, я просто наслаждался. Следует сказать, что последствий не было. Все закончилось полнейшим удовольствием, пусть и скоро проходящим. Потом мы катили домой, предвкушая всю прелесть летних каникул. К великому сожалению, они у меня прошли под знаком бога торговли Меркурия. Я совершил поездку в Харьков и три путешествия по Азовскому морю и Тихому Дону, в славный город Ростов.
СЛУЖУ СОВЕТСКОМУ СОЮЗУ
Мне 23 года, я не ел солдатской каши, не считая пребывания в Альминских лагерях, которые, даже с большой натяжкой, на службу воинскую не тянут. Мне предстоят двухмесячные воинские лагерные сборы, предшествующие присвоению офицерского звания. Я на теплоходе, в компании будущих выпускников медицинского института, отправляюсь по Волге из Самары до Саратова. Берега Волги живописны, но они не могли очаровать моего взора. Картины красот берегов Дона превосходят волжские. Но не дивиться ширине и могучей силе Волги невозможно. Уснуть и задремать невозможно: два аккордеона сменяют один другого, а над речными просторами плывут русские раздольные и старинные гусарские песни. Сопровождает нас заведующий военной кафедрой полковник Орлов. Полковник высок, строен и довольно лоялен по отношению к нашим выходкам. В Саратове мы не задерживаемся. Поездом отправляемся в Татищево. От него километров пять двигаемся строем. Мы на месте, в расположении артиллерийской бригады. Мы не видим орудий, мы не видим солдат-артиллеристов, обслуживающих «бога войны», как называли тогда артиллерию. Наши палатки распложены чуть в стороне, на открытом ветрам и солнцу пригорке. Ни одного деревца, ни одного кустика. На много километров вокруг ковыльная степь. Под ветром она похожа на серебряное море, волнами ходит живая растительность. Мы получили военную форму, она типичная солдатская и погоны тоже солдатские. Я не стану описывать солдатской службы, она одинакова везде. Следовало запомнить несколько основных положений. Первое: солдат спит, а служба идет. Второе: при встрече ешь глазами начальство, оно обожает плотоядные взгляды. Третье: получив приказ, не спеши его выполнять, так как тут же по выполнении получишь второе, абсолютно противоположное первому. Получив приказ «шире шаг!», делай половину… Мне повезло, благодаря своему красивому почерку, сохранившемуся только потому, что я никогда не записывал лекций, надеясь на память, меня назначили писарем. Я в распоряжении капитана Аникина, с погонами артиллериста. Он вечно чем-то занят. Дав мне задание, куда-то уходит. Я, справившись с заданием, удаляюсь в степь, памятуя еще одну заповедь солдата –- «Не попадаться на глаза начальству!» Отойдя недалеко от лагеря, я погружаю тело в постель из ковыля, Устраиваю над головой защиту от солнца из своей гимнастерки и мирно посапываю. Строевая песня будит меня, возвещая о том, что время приближается к 12 часам. Пора отправляться в столовую. «Мертвый час» после обеда, можно, без всякой натяжки, назвать пыткой. Палатки стоят на солнцепеке, к обеду температура в них повышается до 50 градусов. Тело покрывается потом, он стекает струйками. Кто придумал пытку, поставив палатки здесь, а не упрятал их под деревья. Правда, признаться, таких деревьев в расположении артиллерийского корпуса явно недостаточно. Нашего полковника Орлова мы не видим. Может, он невидимо наблюдает за нашими мучениями?
Работа писаря избавила меня от многих занятий, проводимых в первую половину дня. Иными словами, мне доставалась лишь половина той нагрузки, которую выполняли мои товарищи. Огневая подготовка проходила все с той же винтовкой, с которой знакомился мой отец в 1917 году и которую я изучал в школе, проходя «военное дело». И опять у меня были прекрасные показатели. Все остальное напоминало сплошную тяжелую физическую работу на солнцепеке при сорока градусах жары. Звучала команда: «Вперед, в атаку!» Мы бежали, задыхаясь от нехватки воздуха. «Ложись!» Мы падали там, где заставала команда. «Окопаться!» – звучала команда. Саперной лопаткой, лежа на боку, долбили твердую, как камень, землю. Командир ходил, придирчиво осматривая отрываемый окоп. Без критических замечаний не обходилось. Когда окоп процентов на 80 был готов, чтобы принять в себя уставшее тело, мы узнавали, что противник отступил на два километра. Следовали команды: «Вперед! Ложись! Окопаться!» И это повторялось многократно. Измочаленные физической работой мы возвращались в лагерь. Ноги едва двигались. Звучала команда: «Запевай!» И Саша Горохов затягивал:
«Мы идем за Советскую Родину,
Чтобы братьям по классу помочь!
Каждый шаг, нашей армии пройденный,
Прогоняет зловещую ночь!»
Мы всем строем подхватывали:
«Белоруссия родная, Украина золотая…
Наше счастье молодое,
мы стальными штыками оградим!»
Отбой не приносил отдыха. В степях саратовских прекрасно ощущался континентальный климат: насколько были жаркими дни, настолько холодными были ночи. Мы пытались спасаться от холода, ложась спать одетыми. Но тут могла поджидать большая неприятность. Дневальные с дежурным офицером могли нежданно-негаданно нагрянуть среди ночи. Обнаружив нарушение, следовали команды: «Встать! Раздеться! Ложись!» Не успел лечь, команды повторялись: «Встать! Одеться! Раздеться! Ложись!.. Встать!»… Так могло продолжаться более часа. Нас отучили спать одетыми.
Воскресный день. Полдня болтаюсь без дела. Разрешения пойти на речку и выкупаться в ней от своего капитана, при котором я исполняю роль писаря, не получил. Может, оно и правильно? Речка не глубокая и не широкая. Зеркало воды чистое, незамутненное человеческой деятельностью, желтый песочек дна просвечивает. Берега зеленой сочной осокой заросли, на фоне пепельной ковыльной степи нарядным обрамлением кажутся. Если речку ту превратить в место купания, что с красотой ее станет? Излучина речки неподалеку от грунтовой дороги находится. А куда сама дорога ведет, кто знает? Я никогда ничего движущегося по ней не видел. На берегу излучены речки, почти у самой кромки воды, три дерева корявых растут, стволы под углом изогнуты, параллельно земле стелются, обнаженные корни в воду свисают. Так и кажется, что деревья наклонились, чтобы воды напиться, да оторваться от нее не могут, так вкусна вода в прожигаемой солнцем ковыльной степи.
Тяжко, медленно тянется время. В палатке душно, жарко. Я не могу понять моих товарищей, которые в этот день сидят полуобнаженные и в карты играют. Преферанс игра затяжная, а игроки в азарте ничего не замечают, с них пот градом льется, тела от пота лоснятся. Накурено, продохнуть нечем. «В кино бы сходить на станцию?» Так, беда, фильмы там крутят, когда темнота начинается, и только один сеанс. Кончается он тогда, когда по лагерю команда подается: «Отбой!»
Просто бродить по станции не хочется. Денег у меня не густо. У меня с ними никогда отношения не ладились. Где деньги хорошие, там меня нет. Почему Бог так меня оберегает, чтобы я их случайно не коснулся? Все мои товарищи, приходя в солдатскую столовую, первым делом в ларьке, рядом расположенном, отовариваются, пряники кульками покупают, конфеты, пирожки, консервы. Я себе этого позволить не могу. Даже в папиросах отказываю, курю махорку, которая в солдатское довольствие входит. Я тощий, как вобла весенняя, вес мой не превышает 56 килограммов при росте в 176 см., хотя аппетит отменный и ем все съедобное. Для меня солдатский ремень велик, талия для мужчины узка. У большинства товарищей моих живот поверх ремня свисает. А кормят тут, в Татищевских лагерях, хорошо. На завтрак два яйца, сваренных вкрутую, хлеб с маслом и сладкий чай. В обед первое, на мясном бульоне, с кусочками говядины, на второе мясное рагу, котлеты, гуляш из свинины, на третье компот из сухофруктов или фруктовый кисель. На ужин соленая селедка, хлеб и чай. Когда я возвращаю пустые бачки из-под пищи, повар в раздаточной, дивясь моей худобе, из жалости, кусок хлеба с отварным мясом молча протягивает. Я не отказываюсь, благодарю и быстро съедаю. У меня еще остается с десяток минут до того, как стать в строй.
После обеда тоска еще больше охватила меня. Так в кино захотелось, что сил не хватает устоять от соблазна уйти в самоволку. Ищу попутчиков и нахожу их в лице двух сержантов, курсантов Саратовского пехотного училища. Они моложе меня года на три каждый. Одному нужно было с девчонкой встретиться. Другой в кино пошел. Шел фильм «Тайна двух океанов», приключенческая лента, с участием шпионов и разоблачением их. Фильм в двух сериях здорово затянулся. Мы возвращались в часть, когда непроглядная черная ночь поглотила округу. Направление нам казалось, мы знаем, но в темноте все-таки заблудились и напоролись на часового артдивизиона. В ответ на окрик: «Стой, кто идет?» мы бросились бежать. Вслед раздалась автоматная очередь. Когда я вбежал в расположение части, то буквально попал в руки дежурного офицера, с которым был дневальный, я не видел лиц их, они меня тоже. На вопрос, кто такой, ответа моего не последовало. Офицер завел меня в палатку и послал дневального за фонариком. Перспектива попасть «на губу» была реальной! А на какой срок?.. И я рискнул. Офицер не ожидал толчка, поэтому не удержался на ногах и упал, а я выскочил и помчался. Влетев в свою палатку, я в одно мгновение разделся, сложил свои вещи и улегся в постель, притворившись спящим. Через минут пять свет фонарика, скользнув по лицу моему, как и по лицам товарищей моим, погас. Я уснул сном праведника. А «курсачи» попались. У одного из них пулей от автомата прошило галифе. Пуля не задела ноги… Меня не выдали!
Монотонность и усталость делали дни не различимыми, похожими на близнецов.
Запомнился один эпизод того времени. Готовился марш-бросок на 15 км с полной выкладкой. Я знал хорошо, как следует готовиться к походу. Съел кусок хлеба, круто посоленный, запил стаканом сладкого чая, заполнил флягу водой. На каждом из нас – скатка (скатанная шинель в виде кольца и перекинутая через плечо), винтовка, противогаз, саперная лопатка, набитый вещмешок. Мы на марше, в колонне по четыре. Жара удушающая, пыль поднимаемая нами, забивает ноздри и глотку, гимнастерки сделались мокрыми от пота. Постоянно слышится команда: «Шире шаг!.. Шире шаг! Пить нестерпимо хочется. Когда становится совсем невтерпеж, я набираю из фляги немного воды, полощу рот и выплевываю ее. Этого не делают мои товарищи. Мои советы им «до лампочки» А ведь без года – врачи! И не удивительно, что некоторых хватил тепловой удар. Рядом ехала машина скорой помощи, подбирая падающих. Сколько бы это продолжалось, я не знаю. На наше счастье, навстречу ехал автомобиль «Додж три четверти», называемый шоферами – «хочу быть виллисом». В нем ехал командующий артиллерийским корпусом, с погонами генерал-лейтенанта. Машина остановилась. Генерал подозвал майора, проводившего это занятие. Нам было слышно, что он отчитывает нашего командира. После этого последовала команда: «Засучить рукава, расстегнуть воротнички». Стало намного легче. Но меня, идущего в конце колонны, вне ряда, одолевала пыль. И я схитрил, ссылаясь на то, что я немного натер ногу, попросил разрешения идти вне строя. Отстав от колонны метров на пятьдесят, я наслаждался чистым воздухом. Когда мы прибыли в пункт назначения и был объявлен получасовой привал, я назвал двух друзей своих «слабаками». Действительно, вид у них был неважный. Случайно мою похвальбу слышал майор. Он возмутился, вспомнив, как я шел прихрамывая. Свое возмущение он облачил в резкие язвительные слова. Я в ответ сказал: «Могу показать, как нужно ходить!» Получив разрешение на проведение эксперимента, я, когда колонна двинулась, выдвинулся вперед и пошел быстрым размашистым шагом. Вскоре расстояние между мной и колонной составила более километра. За мной послали кого-то из ребят с приказом вернуться в строй. Но я отказался выполнять его. Продолжая двигаться в том же темпе, я добрался до излучины речки, разделся, выкупался, постирал одежду. Солнышко успело высушить ее, когда я увидел приближающуюся колонну. Надев высохшее на себя, я попросил разрешения стать в строй. Вместо поощрения, за то, что выиграл пари, я получил три наряда вне очереди на кухню. Там я должен был колоть дрова. Если бы офицер, наказавший меня, мог увидеть, как я выполняю наказание, он пришел бы в ярость. Действительно, придя на кухню, я встретил самый благожелательный прием. Мне только оставалось надеть белый врачебный халат и объявить, что пришел проверять качество приготовления пищи. Меня не только хорошо кормили три дня, но и наливали по сто граммов водки.
Одно доброе дело все-таки я сделал. Заполняя ведомости оценок, проводимых капитаном занятий, я везде на бал завысил их. Естественно, и о себе не забыл! Видел бы кто-нибудь лицо капитана! Оно напоминало лицо, мучающегося от нестерпимой зубной боли. Он восклицал, хватаясь руками за голову: «Что ты наделал? Ведь у меня других бланков нет!»
Я его успокаивал: «Товарищ капитан, чего вы волнуетесь! Кто станет их проверять на практике? А вам – поощрение, за такое качественное обучение!»
Капитан махнул рукой, вздохнул и стал подписывать.
Благодаря этим документам мы в соревновании с себе подобными из Саратовского мединститута вырвались вперед!
Потом были экзамены на присвоение звания, где знания по «организации тактики медицинской службы» отошли на второй план. На первый план вышла способность четко, без лишних слов докладывать, сопровождая все такими же четкими строевыми движениями.
Мне повезло, я прекрасно справился с заданием, получив, в числе трех, звание лейтенанта медицинской службы. Все остальные стали младшими лейтенантами.
Потом, когда я уже работал, были неоднократные воинские сборы. Только одни, которые проводились в Орловской области, поразили меня четкостью и обдуманностью назначения. Я четыре месяца работал хирургом в областной клинической больнице. Пусть здесь и не было полевой хирургии, но работа в операционной и перевязочной были полезны для тех, кто избрал своей должностью раздел медицины, далекий от хирургии. Остальные многочисленные сборы целевого назначения не имели. Меня, как и других, на территории воинской части учили ведению боя в наступлении и обороне, в должности командира батальона. Я понимал, что сборы проводятся для отчетности военкомата, но мне ничего не оставалось, как сказать: «Слушаюсь!»
Подошло время, когда меня, в возрасте 55 лет, вызвали последний раз в военкомат и сказали:
«Товарищ капитан медицинской службы Котельников, Родина благодарит вас за службу!»
Я ответил: «Служу Советскому Союзу!»
ЭХ ДА МИЛЫЙ В АРМИЮ УЕХАЛ
Когда-то американский певец Поль Робсон, чернокожий бас, пел песню «Полюшко-поле». Почему пел негр, а не русский? Может потому, что слова песни звучали в его исполнении, как-то иначе? Может потому, что Поль был коммунистом, и хотелось этим действом подчеркнуть интернационализм нашу. А может быть, для того, чтобы показать миру, что не мы причина охлаждения между нашим и американским народом? В песне той были и такие слова: «Девушки плачут, девушкам сегодня грустно: эх да, милый в армию уехал…» Признаться следует, служба в армии имеет свои особенности, в ней всегда присутствует элемент опасности для жизни и здоровья. Но, когда слышишь о «дедовщине», которая становится причиной гибели молодого человека или когда она делает его калекой, понимаешь, что не все в порядке там, где основой всему служат дисциплина и порядок!
В довоенное время и первые годы после войны служба в армии считалась почетной обязанностью. Девушки стремились выйти замуж за офицера, предпочитая его всем мужчинам иных, гражданских специальностей. Родители, провожая своего сына, дисциплина которого желала лучшего, надеялись на армию, что она им исправит его, а не вернет в цинковом гробу. И не могло быть в армии Чонкиных! Придуманный Войновичем литературный герой – не мудрый солдат Швейк Гашека, а отвратительный образ, созданный злобным человеком, ненавидящим все русское. Хотелось бы видеть литератора Соединенных Штатов Америки, который позволил бы себе издеваться над образом американского солдата. Что бы с ним произошло? Но та же Америка с удовольствием будет издавать творения злобных, пусть в чем-то и талантливых, наших авторов. Важно унизить, показать полным идиотом защитника Родины! Не могло быть во времена Сталина подобных героев. Чонкин и дня не прожил бы! Дисциплина при Сталине была жесткой. Перед наказанием никто не останавливался. А во время войны наказание чаще всего такое: поставили перед строем, щелкнули затворы. И зарыли, без креста, без пирамидки! Такой же славы и Войнович достоин, а с ним и тот, кто его «шедевр» экранизировал. И Керчи таким автором гордиться – не след!
Следует знать, армия – это частица общества, на службу призываемая. Каково общество, такова и армия. До войны и после нее в армию не призывали судимостью отмеченных! Уголовникам там не место, армия – не тюрьма! Могут совершаться в армии преступления? Могут! Больное общество, и преступлений больше. Я, работая судебно-медицинским экспертом, не раз приглашался в этом качестве на заседания военного трибунала и мог видеть, как негативные явления все чаще и чаще происходили в армии. Падала престижность службы офицера, жизнь его становилась похожей на судьбу перекати-поле. Если раньше ему не разрешалось ничего, кроме портфеля, в руках держать, а сами руки были в кожаные перчатки затянуты, то со временем его можно было видеть плетущимся с сумкой-авоськой или узлом с местного рынка! Какие уже там перчатки. А возможность досрочного прекращения трудовой военной деятельности постоянно висела над ним. И не удивительно, что он закрывал глаза на нарушения солдатами дисциплинарного устава. Реляция о них становилась угрозой демобилизации, а как жить, не получая пенсии по выслуге, не имея специальности и не имея жилья?
Вот то, что породило «дедовщину»! А отсюда и желание служить в армии!..
Тюрьму предпочитать стали ей. Вспоминаю случай, когда судили солдата Багеровского гарнизона, лицо, так сказать, кавказской национальности. Оправдательного приговора по уголовному делу быть не должно. Я предполагал, что наказание будет в пределах года службы в дисциплинарном батальоне, расквартированном на территории Керченской крепости. Трибунал выносит приговор: «Три года тюремного режима!»
Я вижу, к удивлению своему, радостное лицо подсудимого. Ничем не прикрытое ликование друзей его. Я спрашиваю одного из них: «Чему радуетесь? Тюрьма ведь?»
Мне объясняют: «Послушай, дорогой! Три года тюрьмы – только три года! Три года пребывания в исправительной колонии, и никакой армии в дальнейшей жизни. Дисбат в срок службы не засчитывается! А это означает, что служить придется четыре года, и в последующем от армии никуда не деться. А год пребывания в дисциплинарном батальоне всем трем годам службы равняется!
Так что все хорошо, мы – довольны! Мы считать умеем!»
РОСТОВ-ПАПА
У входа на Генуэзский мол, огражденного переносными козлами вместо забора, стояла примитивная касса, в которой продавались билеты. Можно было приобрести билет на немецкий балиндер, представляющий быстроходную десантную баржу, осуществляющую перевозку людей и грузов на Тамань и обратно. Но мне не нужно было пересекать Керченский пролив. Я собирался посетить тот город, о котором слышал еще до войны, тот, который «блатные» называли теплым словом – «папа». «Мамой» у них была Одесса. Я отвалил 37 рублей за билет до Ростова. Меня провожали отец и мать. Со мной в путь отправлялись железные емкости с хамсой. Да, да, те самые, с которыми я бывал в Харькове.
День жаркий. На небе ни облачка. На мне брюки и рубашка, а по спине стекают капли пота. Я чувствую их до того момента, когда они достигают поясницы. Хоть бы ветерок подул, что ли? От воды тянет легкой прохладой. Но она там, далеко внизу спокойно себе разлеглась. Ни морщинки на ней, гладкая, умиротворенная. Только изредка во сне делает глубокий вдох, от чего ее поверхность поднимается. Тогда ряд небольших судов, стоящих у пирса, приподнимают один борт вверх, а потом опускают его, кажется, что они кланяются морю. К десяти утра со стороны моря потянул ветер. Вода в бухте оживилась, по ней рябь побежала, вслед и волны появились. Корабли стали раскачиваться сильнее. Объявляется посадка. Я ступаю по узкому подвижному трапу, балансируя с гружеными емкостями. Я уже привык к их грузу, хотя руки тянуло вниз, а мышцы живота резко напрягались. Корабль, на какой я поднимался, покачивался у каменной стены мола, пришвартованный к кнехтам толстыми манильскими канатами. От ударов его удерживали отслужившие службу автомобильные покрышки. Судно было небольшое, двухпалубное, с названием «Аргус». Прежде оно плавало под румынским флагом по Дунаю, изредка рискуя на каботажное плаванье между Констанцой и Варной. Носил он тогда название – «Santa Maria». В Советском Союзе святую Марию, да еще в румынском варианте, не жаловали. Получив корабль в счет репараций, его тут же переименовали в «Аргус», в мифологического всевидящего, тысячеглазого титана, верно служившего верховной богине древнегреческого пантеона богов – Гере. Корабль был приписан к порту Керчь. Он стал первым судном в освобожденной Керчи, перевозящим гражданских людей с их грузами. Чуть подальше от него рядами стояли военные тральщики, работам которых конца-краю не было видно, поскольку пролив был буквально нафарширован минами разных конструкций. Корпус «Аргуса» был выкрашен в белый цвет. Высокая труба попыхивала дымком. Кают первого класса на судне не было. Роль второго класса выполняла кают-компания. Овальной формы сиденье охватывало по периметру все внутреннее пространство. Преимущество пребывания в нем заключалось в том, что пассажиров там не беспокоил ветер, туда не залетали брызги от волн, бьющих о борт корабля. Я был пассажиром третьего класса. В моем распоряжении была вся палуба, а при проявленной ловкости, я имел возможность разместиться и на скамье, повторяющей очертания сидений второго класса, только находилась она снаружи. Козырьком для нее служила вторая палуба, находящаяся выше первой. Сообщались палубы лестницами. Следует сказать, появление мое на палубе корабля сопровождалось неприятными ощущениями в желудке. Признаться, я его перегрузил свежими, прекрасного вкуса и вида абрикосами. Покачивание корабля с боку на бок еще более не нравилось желудку. Он хотел отдать назад все то, что я поместил в него. Об этом свидетельствовал клубок в самой глотке и слюна, заполнившая мой рот. Мне стало дурно. Я не знал, куда деться? Не в силах более терпеть, я перегнул тело через фальшборт и, чуть не падая вниз, облегчил желудок. Сердце мое бешено колотилось. Мужчина, стоящий неподалеку, на палубе, сказал мне: «Ляг на скамью, в тень – тебе легче станет!». Он оказался прав. Мне стало значительно легче. Я знал о морской болезни из прочитанных книг. Я даже знал о том, что знаменитый английский адмирал Нельсон всю жизнь страдал морской болезнью. «Что же со мной будет в море? Как я буду переносить качку?» – думал я с беспокойством. Забегая вперед, скажу о том, что морская болезнь никогда больше не напоминала мне о своем существовании. Мне даже нравилось сильное раскачивание корабля, я получал такое же удовольствие, как в детстве, когда раскачивался на качелях. Подана команда, «Аргус» удовлетворенно заурчал и отчалил. Я плыву на настоящем корабле по морю впервые в жизни своей! «Аргус» рассекает морскую гладь Керченского пролива, навстречу медленно плывут берега. Но вот мы выходим в открытое море. Невысокие волны пробегают вдоль корпуса «Аргуса», за кормой остается широкий пенный след. Я боюсь морской болезни. Но ничего: ни головокружения, ни дурноты. Я не могу понять, почему древние греки презрительно называли Азовское море Меотийским болотом? Как определяли они его глубину? Плавали ли они вдоль берегов или прямо пересекали море, чтобы приплыть в Танаис? И еще, я хорошо знал, что рыбаки, многое повидавшее на своем веку, боялись шторма в Азовском море, называя его коварным. «Аргус» типичный пароход, в жерло его топки бросают уголь. Из трубы его вылетают частички неперегоревшего угля, который оседает на палубе. Правда, меня это не беспокоит. Мне нравится плыть на корабле. Здесь нечего бояться воров. Это не железная дорога, куда деться с краденым? Вокруг вода зеленовато-белая, чистая, без пятен нефти. Мне трудно судить о скорости движения его, поскольку не вижу ориентиров. Находясь вне видимости их, нет представления и о расстоянии. Видишь, чувствуешь движение, а в узлах ли оно, в кабельтовых, откуда мне знать. У меня нет часов, да они мне и не нужны. Я подчиняюсь одному – цели своего путешествия. Оно мой повелитель сейчас. Я не устаю, стоя у фальшборта часами, смотреть на воду, неспокойную, подвижную, живую. Земли не видно, она появляется примерно через полсуток. Оказывается, свою первую остановку «Аргус» делает в Осипенко, так назывался в то время Бердянск, переименованный в честь известной советской летчицы. Объявляют: «Стоянка – четыре часа». Делать нечего, ступаю на твердую землю и начинаю бесцельно бродить по тихим улицам преимущественно одноэтажного города. Время раннее, город еще не совсем проснулся. Он, в отличие от Керчи, компактный, утопает в зелени деревьев, а главное – он не разрушен. Создается впечатление, что война обошла стороной этот славный приморский городок. Здесь, наряду с русской речью, звучит суржик – нечто среднее между русским и украинским языком. Я не только уложился в отведенные мне четыре часа, у меня осталась уйма свободного времени. Вторая стоянка была в Жданове, так назывался в те времена город и порт Мариуполь. Здесь стоянка еще продолжительней, целых семь часов. Наш пароход загружается углем. Кроме нашего судна, у пирса стоит еще один пассажирский корабль – «Островский». Он похож на «Аргус», но раза в полтора длиннее его. И у него две трубы вместо одной. Пассажиров на нем не видно. Порт Мариуполя разрушен. Мои глаза не видят добротных солидных зданий. Кучи угля, еще каких-то грузов. Железнодорожные грузовые составы. Горы битого кирпича, из которых выглядывают полуразрушенные башни элеватора. Здания в пределах видимости разрушены войной, как и в Керчи. Рабочий портовый город, не имеющий исторических ценностей, не представляет для меня интереса. Денег лишних нет, свой груз без присмотра в этом неспокойном городе оставлять не хочется, и я долго мучаюсь от безделья. Поэтому с великим удовольствием слышу гудок парохода, объявляющий окружающему миру о своем отплытии. В Таганрог, основанный Петром Великим, родину Чехова, мы не заходим. Великий всевидящий «Аргус» считает посещение этого города не стоящим занятием. Я спал, и не видел момента, когда «Аргус» из морских просторов вошел в Тихий Дон. Когда я проснулся, то увидел очень широкую, спокойную реку, берега были зелеными-зелеными. Мелькали селения, сады, поля и люди, копошащиеся, снующие, как муравьи. Объявляют: «Азов – стоянка два часа!» Что я знаю об Азове? Во время древнегреческой колонизации здесь стоял, основанный ими город Танаис, входящий в сферу влияния Пантикапея. Во времена царя Михаила Федоровича Романова здесь донские и запорожские казаки долго выдерживали осаду, окруженные многократно превышающим по численности турецким войском. Потом было взятие Азова царем Петром. Смотрю во все глаза, но не вижу солидных крепостных стен, сторожевых башен. Вижу на возвышенном правом берегу группу низких строений под черепицей и деревянный небольшой причал. Корабль пришвартовывается к нему. В 20 метрах напротив стоит пивная, куда устремляются пассажиры «Аргуса». Меня спиртные напитки не интересуют, как впрочем, и огромные вареные раки в плетеных из лозы корзинах. Мое внимание сосредоточено на свисающих с жерди тушах сомов. Да, я не ошибся, называя их тушами. Каждый из вяленых сомов значительно больше меня. Кажется, что тела их просвечивают от желтого жира, скопившегося под кожей. У меня слюнки текут от желания попробовать сомятины, но кошелек мой тощ, и потому она не доступна моим зубам. Не знаю, почему, но опеку надо мной взял помощник капитана. Мы договорились, что оплату дороги я буду вносить ему. Его помощь оказалась просто неоценимой, когда мы прибыли в Ростов. Это он посоветовал мне не спешить с высадкой, поскольку оперативная группа милиции не пропустит ни одного пассажира, не перетряхнув содержимого чемоданов в борьбе со спекуляцией. Мой груз, даже по внешнему виду, не свидетельствовал об использовании его в личных целях, поэтому подлежал конфискации. Я погулял вблизи порта, пришел к кораблю через час и без всяких хлопот получил свои емкости с хамсой. Помощник капитана дал мне адрес дома, где я мог остановиться. Это оказалось неподалеку от порта, слева на возвышающейся горе. Этим адресом я решил воспользоваться только после знакомства с рынком, располагавшемся на Буденновском проспекте.
ДВОР ЧУДЕС
От порта до Буденновского рынка путь не слишком велик, можно не торопясь за десять минут до него добраться. Да, вот беда, двигаться с тяжелыми чемоданами, значит, привлечь к себе внимание милиции. Что поделать, во все времена она усиленно отрабатывала свою значимость на мелких нарушителях и преступниках, к коим я, по всей видимости, в это время относился. Изредка задерживая, меня отпускали, когда я предъявлял ученический билет, понимая, что перепродажа хамсы – одно из условий продолжения моей учебы. Но лишний раз сталкиваться с блюстителями порядка просто не хотелось. Я использовал для перевозки своего имущества владельца тачки. Наш тачечник – синоним индусского рикши, которого в Советской стране изображали объектом национального и иных видов угнетения. Я, шагая вслед за тачечником, видя, каких усилий ему стоит катить в гору груз, стал мысленно сравнивать его с рикшей. Как ни странно, все сравнения оказались не в пользу нашего работника. У рикши легкое сооружение, ничего лишнего, колеса с резиновым ободом не большого диаметра. Тачка нашего «рикши», сама по себе, тяжела, материал из которого она сделана, доски толстые, диаметр колес ее мал, обода железные. Коляска индуса катит легко и бесшумно, слышно только топанье босых ног сухого, жилистого человека. Наша, отечественная тачка по силе издаваемого ею громыхания не уступает звукам, издаваемым легким танком во время движения. Во всяком случае все звуки улицы были заглушаемы ею. Тачечник знал точно, куда меня доставить. Он остановился у самого входа в рыбный корпус огромнейшего рынка. Я еще не имел возможности детально ознакомиться с ним, хотя и достаточно был наслышан о его возможностях. Он, как и знаменитый «Двор Чудес» Парижа, описанный Виктором Гюго в «Соборе Парижской Богоматери», обладал известной долей автономии. Трудно доставлять запрещенный товар на территорию рынка. На подходе к нему много сотрудников милиции. Но, если он туда попал, ничто не мешало его реализации. Естественно, каждый вид продаваемых товаров имел свое, отведенное ему место. Там рядами стоят мешки с яблоками, самых разных расцветок, вкуса и размеров. Их продают здесь не на вес, а поштучно и десятками. На вес яблоки продают за пределами рынка. Тут, неподалеку, со своим товаром расположились и нумизматы. Между прочим, они приторговывают и предметами, которые ни при каких условиях товаром не назовешь. Продажа ими идёт не открыто, но и не особенно прячутся. Окружающие знают, что здесь можно купить какие угодно медали и ордена, естественно, каждое с удостоверением, выписанным на имя покупателя. Самая высокая награда – Звезда Героя Советского Союза оценивается в 50000 рублей, стоимость двухсот пятидесяти буханок хлеба или чуть более тонны соленой хамсы. Дипломы об образовании – значительно дешевле. Диплом врача, самый дорогой среди документов, оценивается в 4000 рублей, диплом учителя – 2000 рублей. Вдумайтесь только, диплом сеющего разумное, доброе, вечное соответствует стоимости десяти буханок хлеба. Раз продаются документы, значит, есть и те, кто их покупает. Сколько же «липовых» специалистов родил только один Ростовский центральный рынок? Позднее мне пришлось встретиться случайно с одним из таких «спецов». Я в это время заканчивал Куйбышевский (Самара) государственный медицинский институт. Меня познакомили с одним интересным абитуриентом, приехавшим из глубинки Мордовии, где он работал главврачом районной больницы. Он так прилично зарекомендовал себя в этой должности, что получил звание «Заслуженного врача РСФСР». Кто-то из партийных руководителей Мордовского обкома компартии подал мысль о выдвижении его на должность министра здравоохранения Мордовской автономной республики. И его действительно назначили на эту должность. Все бы ничего, но на его беду, о факте его назначения узнала одна из тех, кто с ним училась в одном классе до войны. Мало того, она сама окончила мединститут. Ее удивило, когда же ее соученик по школе успел все это, если он уходил на фронт после десятого класса. Началась проверка, которая показала, что диплом доктора «липовый». Его спасло от уголовного преследования то, что у него был отличный послужной список, как в период военных действий, так и в работе практическим врачом. Он сознался и рассказал, как все произошло. Призванный в армию, Федотов, так назовем нашего героя, выполнял еще и обязанности санинструктора. В бою под Ржевом он был тяжело ранен. Его состояние было настолько плохим, что его приняли за погибшего. И только у края братской могилы, у одного из похоронной команды возникло сомнение в его смерти. В бессознательном состоянии Федотов попал в госпиталь. Документов при нем не было. В бреду у него вырвалось несколько медицинских терминов, что дало возможность лечащим врачам сделать вывод, что они имеют дело с пострадавшим коллегой. В медицинской карте раненого в графе военная специальность было проставлено – «врач». Отсюда все и пошло. Когда Федотов пришел в себя и, поняв за кого его принимают, он стал разыгрывать постигшую его амнезию. Парень он бы смышленый, обладавший хорошей памятью и элементарными навыками оказания первой медицинской помощи. Выписавшись из госпиталя, он был направлен на работу во фронтовой госпиталь легко раненых. Работа была несложной, он познавал на практике азы медицины, обложился медицинскими учебниками. Не стеснялся спрашивать у опытных врачей то, что ему было непонятно, ссылаясь на ту же амнезию. Война закончилась. Документа о медицинском образовании не было, а о практической работе в полевой хирургии – самые прекрасные характеристики. Он и купил диплом. Это, оказывается, делом было не трудным. И не взбреди кому-то мысль открыть дорогу карьере заслуженного доктора, он бы и прожил жизнь, выполняя обязанности врача, и не без успеха, возможно.
Чему удивляться, в жизни всякое возможно!
Без помощи кого-то на территории огромного рынка не обойтись. Я занял место у ячейки бетонного стола рыбного корпуса и попросил соседа присмотреть за моим «товаром», пока я схожу за весами. Я оказал ему такую же услугу. Мы подружились, хотя возраст мой вдвое был моложе.
Хамсы было мало, я быстро распродал ее. Переночевал по тому адресу, что мне дал помощник капитана «Аргуса». Частный дом, где я остановился, находился на возвышенности, слева от порта. В моем распоряжении оказалась веранда одноэтажного дома. В глубь дома меня не пустили. Впрочем, я не обижался. Внешний вид мой не располагал к доверию. Я оплатил стоимость ночлега – вот и все дела мои с хозяевами. При расставании утром, мне дали понять, что и впредь я могу рассчитывать на «гостеприимность» этого дома. Вот я и у пирса Ростовского речного порта. Как и договорились, стоимость моего проезда попала в карман помощника капитана, взамен я получил право беспрепятственного блуждания по судну, исключая машинный зал и помещение второго класса. Ничего особенного со мной в обратном рейсе не произошло. Целым и невредимым я сошел на каменный настил генуэзского мола. Удачная поездка толкнула меня на новую попытку
Вторая поездка была неудачной, я не мог сразу продать хамсу, ее оказалось на прилавках рыбного корпуса много, продавать дешево мне не хотелось, пришлось задержаться в Ростове на неделю – таков был разрыв в курсе судна. Жить в Ростове, оплачивая питание и жилье, дело непростое. И тут мне здорово повезло. Группа торговцев рыбой, занимающая доминирующее положение в этой области, состояла из евреев. Они по внешности моей, с учетом моей юности, приняли за представителя своей национальности. Я не разубеждал их и даже придумал себе соответствующую легенду. Мне стало совсем легко. Нет, в свое дело, торговлю ценными породами рыбы, они меня не пустили. Но они помогали подыскать мне «выгодный» товар, присмотреть за ним, если мне необходимо было куда-либо отлучиться. Я имел возможность увидеть разных людей, в самых негативных видах. Искать честного, порядочного человека в торговле было невозможно. Недаром древнегреческий бог торговли Гермес был одновременно богом обмана. Когда наплыв рыбы был велик, я переключался на торговлю яблоками. Вообще сбиться с пути, гоняясь за легким заработком, было проще простого, как и потерять голову. Так у меня и случилось однажды, когда я не посвятил в свою коммерческую деятельность Абрама Марковича, самого тучного и самого благожелательного ко мне еврея. Я решил заняться торговлей обычным хозяйственным мылом. Кусок такого мыла стоил на рынке 30 рублей. Ко мне подошел с виду приятный мужчина, предложивший купить у него 100 кусков мыла всего-навсего по 10 рублей за кусок. И я клюнул, подсчитав барыши с непроданного товара. Не хватило ума понять, самого простого: почему он обратился ко мне, торгующему в этот раз яблоками, а не прямо к торговцам мылом? Я понял, что попал в большую неприятность, когда «приятный человек» привел меня в пустынный двор, окруженный высокими зданиями, сгоревшими во время войны. Здесь можно было просто разделаться со мной. Я стал лихорадочно искать возможность выкрутиться из сложившейся ситуации. Он показал мне на два огромных чемодана, открыл мне их. У меня немного отлегло от сердца, когда я увидел в них действительно мыло, но не товарное, а сырец, который трудно реализовать и по десять рублей за кусок. Чтобы не подать вида, что меня его мыло не интересует, я сказал, стараясь, чтобы голос мой звучал уверенно: «Что же, я возьму мыло, только надо сходить за деньгами к напарнику!»
Он ответил: «Я подожду тебя!»
У меня радостно билось сердце, когда я уходил, не слыша за собою шагов.
Через час он пришел туда, где я сидел, и спросил просто:
«Ну, что же ты не пришел?»
«Дурака нашел, – сказал я прямо глядя ему в глаза, – думал, что я не отличу сырца от солдатского хозяйственного мыла?»
Он ухмыльнулся, сказав мягким голосом, словно доброму приятелю: «Жаль, что я тебя там не пришил! А ведь руки так чесались!..»
«Подожди другого раза», - заметил я, по-доброму улыбаясь ему.
Естественно, родители мои волновались за меня, но когда я выложил на стол деньги, значительно большие, чем отец приносил, они дали согласие на третью, кстати, и последнюю мою поездку. Я понимал, что материальное положение семьи, после ночного ограбления нашей квартиры заставляет моим родителям соглашаться на предприятие, заключающее в себя немалую долю риска.
Что поделать у меня была полосатая, как шкура тигра, жизнь, тёмные полосы широкие, неровные, с зазубринами, чередовались со светлыми, тонкими и чахлыми. Светлые, богатые, красивые и широкие – не для меня! Трудно достается мне копеечка. Молод я, слишком молод, потому, наверное, и более уязвим, чем взрослые. Я бы давно бросил эту проклятую торговлю хамсой и яблоками в чужом, огромном, по сравнению с Керчью, городе. Что я успел увидеть в Ростове-на-Дону, хотя и провел в нем в совокупности более трех недель? Да ничего. Мне знаком путь от дома, где я нашел временное жилище, до рынка и обратно. Мир наблюдений сузился до размеров самого рынка, да и по территории его не набегаешься. Товар не бросишь «на дядю». А мне, к тому же, приходится убираться с рынка за час-полтора до его закрытия. Прогулки по пустынным улицам города, а они почему-то пустеют задолго до наступления темноты, опасны для жизни, не только для кошелька. Я завидую своим товарищам по учебе. Они сейчас лежат на песочке, ныряют и плавают в прогретой солнцем водичке, идут расслабленные домой, где их ждут чистенькие постельки. Мое же пользование водой ограничивается умыванием, да и то без мыла. Вместо чистой постели меня ждет тюфяк, брошенный на пол веранды. Да и питаюсь я чем попало и как попало. Чувства щемящего голода нет, но и чувство насыщения никогда не приходит!
Близится конец августа. Пребывание в Ростове опять затянулось. Снова пришлось мне торговать чем придется. Не могли помочь и покровительствующие мне евреи. В рыбной торговле моей наблюдался спад, вызванный тем, что в Ростов потоком хлынула хамса из Бердянска. Доставляли ее в огромных плоских деревянных ящиках, обложенных изнутри промасленной бумагой. Что это была за хамса? Крупная, одна в одну, с прослойкой розовато-желтого жира, прекрасного рыбацкого посола. Могла ли хамса, которую я привез из Керчи, набитая в металлические ящики, разнокалиберная, помятая, конкурировать с бердянской? Для меня настали тяжелые времена. Накануне отъезда из Ростова долго шел дождь. Утром еще светило ласково солнце, подсыхали лужи на асфальте. Потом по небу поплыли тучки, небольшие, серого цвета, напоминающие внешним видом клочья серой, неотбеленной ваты. Ветер со стороны Дона налетал порывами. Казалось, что такой сильный ветер не должен дать возможность тучкам слиться в одно темно-серое небесное одеяло. Но, словно вопреки законам природы, в какое-то мгновение все они сбежались, заволокли небо и разразились проливным дождем. По асфальту побежали ручьи и речушки. Я не успел найти укрытие и оказался промокшим до ниточки. Появись на небе солнышко, одежда моя быстро бы на мне высохла. А так, дождь перестал, но солнце ни разу не выглянуло из-за туч. Мало того, ветер еще более усилился. Холодно, меня начала пробивать мелкая дрожь. Я не на шутку испугался. Недоставало еще заболеть. Один в чуждом городе… Идти к себе на квартиру! Но кто там меня ждет? Кому я там нужен? Подумав, я решился прибегнуть к средству, которым пользовался мой отец в таких случаях. Я купил 100 граммов водки и два пирожка с картофельной начинкой. Я уже пробовал вино, но водку пить мне еще не приходилось. Я понюхал содержимое стакана. Признаюсь, запах его мне не понравился, хотя я и не находил его отвратительным. Зажмурившись и задержав дыхание, я залпом проглотил водку. Желудок мой стал сопротивляться, бунтовать, стараясь выбросить наружу выпитое. Я укротил его, заталкивая пирожок в рот, откусывая от него куски и торопливо проглатывая, чтобы там образовалась пробка, препятствующая обратному движению спиртного. Проходит совсем немного времени и меня словно что-то толкает в голову, она чуть-чуть кружится, но я чувствую, как тепло растекается по моему замерзающему телу. Жизнь становится заметно веселее. Я продолжаю сидеть на ступеньке «забегаловки» и впервые посматриваю на людей так, вообще, а не как на потенциальных покупателей хамсы. Я никогда не предполагал, что рассматривание людей, может быть интересным занятием, само по себе. Вот идет группа женщин с узлами за спиной и небольшими бидонами из-под молока в руках. Головы их прикрыты узорчатыми яркими косынками, оставляя спереди черные волнистые волосы открытыми. Глаза у них у всех темно-карие. Губы толстые. Лица чуть-чуть смуглые, некрасивые. Я уже привык видеть их. Это армянки. Они приезжаю около 11 часов утра в Ростов пригородным поездом. Продают молоко, сметану, сливочное масло и закупают в массовом количестве рыбу и другие продукты. Непременным условием их приобретения является низкая цена. Я понимаю, что семьи их многодетные и прокормить ораву в голодный год не так просто. Они и у меня как-то купили тюльку, приобретенную мною по цене 1,5 рубля за килограмм. Такая дешевизна продукта объяснялась тем, что от нее исходил не совсем аппетитный запах. Я купил 200 кг, понимая, что в случае чего, потеря будет не слишком велика. Узнав о моем приобретении, Абрам Моисеевич посмотрел на меня не слишком одобрительно. Я проигнорировал его взгляд, лукаво подмигивая и вздергивая голову вверх. Я слегка промыл тюльку и вывалил высокой горкой на прилавок. Время двигалось, но никто из покупателей не заинтересовался моей рыбой. Но вот показались армянки. Они успели реализовать свою продукцию. Одна из них подошла ко мне. По ее взгляду я понял, что тюлька заинтересовала ее. Я объявил ей цену – 15 рублей за килограмм. Она стала торговаться со мной. Я постепенно снизил цену до десяти. Поняв, что я больше не уступлю, армянка попросила взвесить столько рыбы, сколько войдет в ее два алюминиевых бидона. Вошло 22 килограмма. Заметив, что их товарка покупает у меня тюльку, остальные армянки стали за ней в очередь. 10 минут – и от моей тюльки осталась небольшая лужица мутной, не совсем приятного запаха жидкости. Я помыл прилавок и, торжествуя, глянул в сторону моего покровителя. Абрам Моисеевич в этот момент о чем-то говорил с двумя евреями. Разговор шел на идише. Язык, близкий к немецкому, с сильно растянутыми гласными. Я немного знал немецкий язык. Полностью разговора я не усвоил, но понял, что речь идет обо мне. Повернувшись ко мне лицом, приятель Абрама Моисеевича, толстый с блестящей лысиной человек сказал: «Ты удивил сегодня нас! Спасибо за урок!»
Через день я вновь удивил евреев. Я купил 10 мешков мелкого, меньше мизинца величиной, соленого-пресоленого ерша. В мешках не менее 40% процентов было соли – «бузунки», так у нас называли соль крупного помола, применяемой рыбаками для посола рыбы. Я уплатил по рублю за килограмм. Всего оказалось 400 килограммов. Я знал, что евреи из ерша, невероятно колючего, мелкого, но жирного, приготавливают великолепный рыбный форшмак. Я остановил группу подростков – урок, и предложил им работу: отделить соль от рыбы. За работу я обещал бутылку водки. Они не торговались. Их было пятеро. Работали они очень быстро. Я за ними не следил. Когда работа была закончена, я честно с ними расплатился. Между ними и мною уже давно установился контакт. Я пропускал их под своим прилавком, когда они меня об этом просили, промышляя мелким воровством. Настоящими ворами их назвать было нельзя. Вся их добыча – возможность немного утолить голод. Это были настоящие гавроши. Ничего не имея за душой, они щедро делились с такими же обиженными. Я имел возможность воочию познакомиться с тем, что составляло основу труда Макаренко, первого создателя ребячьей коммуны.
Но вернемся к ершам. Соль я на глазах моих приятелей реализовал по 7 рублей за килограмм, а ерш пошел по 10 рублей. Причем, покупателями были исключительно евреи. Вот когда я, по-настоящему был принят в их «торговое братство».
Я перевожу взгляд свой с армянок на стайку босоногих огольцов, о которых временно забыли взрослые. Кто их называет странным прозвищем – урки, правильнее было бы назвать изгоями общества. А им все равно, как их называют. Вот они идут в пестрой, но далеко не сохранившей свою первоначальную конструкцию одежде. Нарочито выставляются на показ финки. Это для давления на психику слабонервных, еще не знающих законов центрального ростовского рынка. Здесь почитается заслугой обман покупателя или продавца. Обманул, значит, проявил смекалку. Кража, вызывавшая крики потерпевшего, среди мелкого преступного мира признаются удачей, доблестью. Удалось незаметно украсть, значит, проявил ловкость. Но, чтобы кровь пустили на территории рынка, о том, находясь там, не слышал. За пределами рынка это было возможно, и даже поражало своей обыденностью. Никто не знал, кто командует ростовским двором чудес, но я твердо знаю, что там милиция отсутствовала, а порядок строго соблюдался. Тогда об рэкете никто не слышал. Такого слова в нашем лексиконе тогда не было.
Рассматривая суетящихся вокруг меня людей, я не обратил сначала внимания на молодого прилично одетого мужчину, лет тридцати, подошедшего к стойке забегаловки. Я только слышал, как у меня за спиной кто-то о чем-то громко беседовал с толстушкой продавщицей.
Потом он подсел ко мне. В руках у него была тарелка с нарезанной колбасой и копченой рыбой. Из видавшего виды портфеля он извлек бутылку водки, два стакана и буханку белого хлеба. При виде таких яств, слюнки сами собой потекли у меня изо рта. Я незаметно вытер рот рукой. Мужчина стал разливать водку по стаканам. Я понял, что он приглашает меня к угощению, и насторожился. Он заметил мое напряжение и сказал просто: «Чего ершишься? Человека, что ль, боишься. Я не привык пить сам, мне компания нужна. Не составишь мне ее?».
«Ну, хорошо, – согласился я, – на пятьдесят граммов меня еще хватит!» Я выпил налитую им водку и, не стесняясь, стал рвать крепкими белыми зубами рыбу и колбасу. Он смотрел, улыбаясь, как я ем, потом спросил: «Что, изголодался?»
Я промолчал, чувствуя, как водка ударяет мне в голову.
Он продолжал, неторопливо пережевывая закуску, откусывая колбасу мелкими кусочками. Два передних зуба вверху у него были из желтого металла: «Тебе не надоело тут торчать, перебиваясь мелочью?»
Мне льстило внимание ко мне взрослого и его разговор со мной, как с равным. Я ответил просто: «А ты мне можешь предложить что-нибудь новенькое?»
«Это я и хотел тебе предложить. У меня нет сейчас напарника…»
«Что ты предлагаешь?» – перебил я его.
«Давай махнем в Польшу», – сказал он так обыденно, словно расстояние от Ростова-на-Дону до Польши было ничтожно малым.
«Доберемся до Брест-Литовска, я знаю, как преодолеть границу…»
«А за какие шиши?» – вновь перебил я его.
«Возьмем пару чемоданов, я думаю, нам хватит!»
Несмотря на принятую водку, я понимал, с кем имею дело. Но я решил довести словесную игру до конца.
«Когда поезд?» – спросил я его.
«В 23-40, – сказал он. – Я буду ждать тебя у выхода на перрон».
«Хорошо, я приду!» – сказал я.
«Тогда я пошел!» – сказал он, поднимаясь и закрывая свой портфель с водкой, словно вопрос о поездке был решен!
Я смотрел вслед ему, доедая колбасу, рыбу и хлеб.
Естественно, никуда ехать я не собирался. Я ему просто сказал так, собираясь к себе «домой».
Через сутки пароход «Аргус» должен был отвезти меня в Керчь. Я твердо знал, что это моя последняя поездка в Ростов.
На утро он подошел ко мне и сказал безо всякой обиды: «Почему не пришел? Я и чемоданы взял и успел реализовать их...»
«Ты знаешь, – сказал я. – Попробую еще в Ростове».
«Жаль, – сказал он, пожимая плечами, – по душе ты мне пришелся. Что поделать, придется самому!»
Мы расстались, пожав друг другу руки. Это был первый и последний раз, когда меня пытались сбить с пути истинного, уготовленного мне Богом.
Ростовский двор чудес, я был знаком с тобой, коснулся краешком твоей души обмана. Путь ожидал меня кривой, но выбрал я ведущий прямо.
Я прощаюсь с Ростовом, чтобы никогда больше не появиться в нем. Путь домой на этот раз не обошелся без происшествий. Как только «Аргус» покинул Дон и вышел на просторы Азовского моря, двое пассажиров предложили игру в карты. Началось с безобидного «дурака», потом перешли к игре в очко. Играли на копейки, чтобы только создавалась видимость азарта. Ставки непрерывно повышались. Карта мне шла прекрасная, но я не зарывался, играя по-маленькому. И хотя, чертики подзуживали меня повысить ставку, и даже пойти «ва-банк», я сдерживал свое желание. Мало того, я вскоре вышел из игры, видя, что ставки подлетели слишком высоко. Везение вещь ненадежная, может и кончиться; иное дело невезение – оно почему-то имеет склонность к постоянству. Подсели играть другие мужчины. Удивительно то, что игра шла, не прерываясь, весь день, закончилась она дракой с применением ножа. Я терпеть не могу драк. Я не только сам уклоняюсь от них, но не люблю и наблюдать их со стороны. И на этот раз я поднялся на верхнюю палубу, лишив себя возможности стать свидетелем в уголовном деле.
В Бердянске на корабль село много торговцев помидорами и огурцами. Ящики с ними заняли все свободное место на палубе. Часов в 12 ночи начался шторм. О таком я прежде только читал. «Аргус» переваливался с борта на борт, почти ложась боком на воду. Я так боялся, что корабль перевернется килем вверх. Нет, он благополучно прибыл в Керчь. Почти все освободили свои желудки, выбираясь на камни генуэзского мола с зеленоватого цвета лицами. Все помидоры и огурцы достались морю. Их смыло водой за борт. По счастью, никто из людей морю тогда не приглянулся.
После Ростова меня никогда не тянуло к прилавку. Я подходил теперь к нему только с противоположной стороны, протягивая деньги. Наступал 1948 год. В этом году были отменены хлебные карточки, прилавки магазинов заполнили товары. Исчез сам смысл перевозки их с целью получения наживы. И я покидал Керчь, поступив в Крымский медицинский институт имени Сталина. Я вернусь еще в Керчь. Я обязательно вернусь!
ЕСЛИ СМЕРТИ, ТО МГНОВЕННОЙ, ЕСЛИ РАНЫ – НЕБОЛЬШОЙ
Как ни странно, находясь часто в экстремальных условиях, о которых я упоминаю в своем повествовании, я ничем не болел. До войны люди болели. Обращались за помощью к врачам. Ездили в санатории, поправляя свое здоровье…
Пришла война, и люди, попав в тяжелейшие условия, перестали болеть! Если бы меня да поставить в условия пребывания под открытым воздухом в ноябре месяце, без возможности обогреться, обсушиться, простудное заболевание было бы приобретено мною обязательно. Нас война не баловала комфортом, а мы, назло ей, не болели! Единственное, что нас тогда беспокоило, так это – педикулез! Но мы научились бороться с ним, используя густой гребешок, и купаясь в самых неподходящих для этого условиях. Похоже, организм отмобилизовал все свои защитные ресурсы. Мы пили воду, какую могли достать, не кипятя ее, мы ели корнеплоды, только землю удалив с них, и не ведали ни о каких желудочно-кишечных расстройствах. Раны и ссадины заживали без осложнений. Сегодня хирурги не поверили бы в такое, а оно – было: солдат получил ранение брюшной полости, кишечник вывалился наружу. Его товарищ, не зная, что делать, но, стремясь помочь, зашивает ему живот обычными нитками и иголкой, которую носит в отвороте пилотки своей, кишечник лезет, а он его, постоянно заправляя внутрь живота, накладывает стежок за стежком. Потом делает повязку из ткани гимнастерки, разорвав ее на куски. Долго пришлось добираться раненому до госпиталя. Когда он туда попал, оказалось, что края раны успели срастись. Импровизированный шов сняли, и этим ограничились – у раненого не было явлений перитонита, возникающего при ранении брюшной полости, когда потерпевший попадает в самые идеальные условия!
Да и в наших, керченских условиях, за все годы войны не было случаев массовых заболеваний. Мы слыхом не слышали о каких-то там сальмонеллезах. Мы вели самый раскованный образ жизни и ничем не болели. Когда вокруг все трещало, взрывалось, горело, падало и рушилось, болеть было некогда. Может, поэтому, я менее всего знаком с восстановлением в городе Керчи разрушенного здравоохранения. Я только знал, что бывшая фельдшерско-акушерская школа, чей остов сейчас находится рядом с городской СЭС, дала приют роддому и иным больничным отделениям. Не стану перечислять врачей того времени, хотя фамилии многих мне известны. Самым востребованным оказался врач-венеролог Александров. Круг пациентов его был невероятно широк, конкурентов у него не было. Правда, пациенты старались не признаваться в знакомстве с доктором, но тот сам им об этом напоминал, если они уклонялись от вежливого поклона.
НИКТО НЕ ЗАБЫТ, НИЧТО НЕ ЗАБЫТО
Что касается первой половины обещания, то оно едва ли выполнимо и всегда, исходя из объективных причин, мешающих выполнению. Особенно это касается нас, восточных славян, за бурным течением жизни, захлестывающей нас постоянно. Мы спешим, оставляя непогребенными друзей, товарищей, сослуживцев. А потом оказывается, когда мы спохватимся, то и найти не можем того места, где оставили их под открытым небом или слегка прикрыв пластом земли. И забытыми оказываются не единицы и не сотни, а миллионы. Никто и ничто не забыто» - я слышу в июне и мае. А сколько людей было немцем убито? Прошло много лет, мы не знаем?
О второй части обещания можно долго говорить, с дрожью в голосе, глубокими вздохами, всхлипыванием и со слезами на глазах. Лучше бы, наверное, мы забывали о прошлом, чем в угоду отдельным личностям, перекраивали и переделывали историю воспоминаниями, далекими от истины. Возьмем, к примеру, французов, неужели у них нет счетов к Германии? Или у Германии к Франции? История их взаимоотношений это цепь войн, предательств, побед и поражений. Но они сегодня строят общий Европейским дом. Как, полагаете, забыли французы, как по брусчатке парижских улиц маршировали солдаты вермахта? Они все отлично помнят. У них и в отношениях меж собой не все гладко. Снос Бастилии. Гибель многих тысяч под ударом треугольного ножа гильотины. Расстрел парижских коммунаров на кладбище Пер-Лашез. Но, сохраняя память о прошлом, французы делают все для будущего, только о будущем своей страны думая. И это, в условиях относительного национального единства, при мирном сосуществовании гасконца, провансальца, бургундца или бретонца, которые, отличаясь внешне друг от друга, имеющие особенности диалекта, никогда не забывают о том, что все они – французы. Ни кому из них в голову не могла прийти мысль на костях предков своих создавать парки с увеселительными аттракционами. Как же нам строить будущее, если мы постоянно обращаем внимание на прошлое, вспоминая только дурное и обвиняя в этом живущего рядом? А у нас?..
8 мая 1944 года в село Колчура, Ичкинского р-на Крымской АССР нагрянули советские солдаты. Жителям села, большинство которых составляли крымские татары, приказано было собираться в дорогу. На все отпущено 24 часа. На каждого члена семьи разрешено взять 16 кг груза. Что взять многодетной семье? Все имущество: овцы, овечьи шкуры, бочки с овечьей брынзой. Нет у татарина золота, нет иных ценностей. И немой вопрос: куда выселяют? В чем его личная вина? Против советской власти не выступал, сын в Красной Армии с 1941 года служит, награды имеет...
Ошибка была допущена? Преступление? Кем совершено? Тут ответ однозначный – советской властью! Но почему советскую власть олицетворяют с русскими? Их, русских в структурах центральной власти чуть больше 5% было, а более 80% составляли евреи! А решал вопрос один, грузин по национальности! Русские «виноваты» только в том, что республика, в которую входила Крымская АССР, называлась Российской Советской Федеративной Социалистической Республикой. Теоретические претензии крымских татар к русским в историческом аспекте есть? Несомненно. Как и у русских к татарам, за многочисленные набеги в прошлом, за сотни тысяч русских, проданных татарами в рабство, претензии есть. Но в прошлом они. А конкретно у русских к советской власти больше претензий имеется, чем у крымских татар. Сколько русских пострадало от советской власти? Сколько кулаков и священников уничтожено? Сколько казаков? Если всех собрать, то число только выселенных русских в сотни раз большим окажется, чем пострадало крымских татар! А если взять избранно 18 мая 1944 года, то тогда пострадали не только татары, но и многие иные народности Крыма!
Нельзя сегодня претензии друг к другу предъявлять. Их не решить! Они в прошлом покоятся.
Одна есть национальность в Крыму, очень крохотная в количестве своем, но вызывающая уважение тем, что выбралось из крайне тяжелой ситуации. Называют их караимами. Караимов немцы не тронули. Хотя одному Богу известно, кто такие караимы: отуреченные евреи или иудаизированные турки? Немцы после длительных споров по вопросам богословия, поверили, что караимы – потомки древних хазар, близкие этнически к крымским татарам, и оставили их в покое. Когда Сталин прогнал татар из Крыма, караимам удалось доказать, совершенно противоположное, что они ничего общего ни с турками, ни татарами не имеют. Доказательство – неоспоримая приверженность к иудаизму.
Потом Сталин развил борьбу с космополитизмом, имея в виду борьбу с засильем евреев. Проживи он еще немного, то депортация караимов в составе той нации, к которой они то примыкали, то отмежевывались, стала бы реальностью.
Претензии в многонациональном государстве одного народа к другому имелись, но к межнациональным конфликтам они не приводили. Ведь не было в СССР ни одного этнически чистой составной части. Самая относительно чистая республика Армения состояла из 87% армян.
Стал разваливаться СССР и стали одна национальность предъявлять свои претензии к другой. И начались погромы и резня в Азербайджане, Киргизии, Нагорном Карабахе, Молдавии.
Сколько людей убито невинных, сколько судеб исковеркано! За что, спрашивается? За извилистый ход истории? Да если следовать такой тенденции, Советский Союз, распадаясь, мог представить собой самую настоящую бойню, где бы убивали друг друга за деяния далекого прошлого!
Народы, жившие сотни лет в мире друг с другом, в одно мгновение превратились во врагов. Соседи, ходившие друг другу в гости, сцепились в смертельной схватке. Кто выиграл от распада великой державы? Только те, кто стоял тогда у власти! Остальные все проиграли.
А если бы смотреть только в будущее, тех лет, что прошли с того времени, вполне достаточно, чтобы каждое вновь образовавшееся государство могло стать богатым и процветающим. Но почему-то такого не произошло!
А вот нам приходилось после войны с нуля начинать и многого, при этом, добиваться.
Стучат молотки, стучат. Впиваются гвозди в гроб памяти. Ворочается память, пытаясь подняться и закричать во весь голос: «Жива я еще!.. Жива! Что же вы хороните меня?»
Кто хоронит-то? Те, которые должны хранить ее в неприкосновенности! Словно забыли они, что прошлое не вернуть! Даже подобия не создать. Время безжалостно, выбивает оно один за другим кирпичики памяти. Потомки тех, кто творил историю вашу, кто даровал вам жизнь, опомнитесь, что же вы делаете? Вы кромсаете безжалостно историю, перекраиваете ее, пытаетесь выделить из нее тот кусочек, который послужит вашим политическим целям! Но мозаичное панно – не единое целое. Возможно, оно и приятно для глаз, но только для ваших. Другим оно может показаться безобразным. Вы утверждаете, что историю, «вашу историю» вы создаете на основании исторических документов. Каких, спрашивается? Дипломатическая служба разных стран и в далеком прошлом и сейчас немало создает фальсификаций. Когда-то такой фальсификацией было «Завещание Петра Великого».
Я понимаю, что мне не под силу поднять пласт всей истории Советского государства. Тем более что над ней потрудились и противники Советской власти, и ярые сторонники ее. Но я попытаюсь беспристрастно описать события, происходящие на ограниченном пространстве былой великой страны, не интерпретируя. Я – потомок богатых, мне не дано было воспользоваться богатством предка моего, но мне отнявшие материальные блага даровали нечто большее – знания, развили мой природный ум, за что я искренне благодарен. Ибо большего дара, чем разум, я не знаю. Я доживаю свой век в сменившихся исторических условиях, когда мои потомки стали бедные в материальном отношении. К власти пришли не те, кто желает благополучия стране, а занят личным обогащением. И я вижу, как обеднел мой народ, как оболванивают его. И еще о памяти нашей…
НЕ БУДИТЕ СПЯЩУЮ СОБАКУ
«Никто не забыт, ничто не забыто», – позволю себе повторить часто употребляемую фразу в день празднования Победы. Но были у нас два дня Победы: над фашисткой Германией и над милитаристической Японией. Прошло время, и день победы над Японией мы уже не отмечаем.
Забываем, что с Германией мирный договор у нас есть, а с Японией – его нет. Есть у Японии желание пересмотреть результаты войны и вернуть утраченные ею территории. Раз есть претензии, значит, говорить о мире не приходится. А прошло с того времени почти 62 года.
Может, потому забыли, что война проходила на чужой территории. Но ведь победа над Японией стоила нам немало жизней. Забыли мы о тех, кто сложил там свои головы. Судя по тому, как на кусках разорванного государства принялись активно проводить ревизию итогов войны, освободителей превращать в оккупантов, становится понятным: пройдет время и забудут, все забудут. Уже сейчас потомки наши не знают по сути ничего из прошлого нашего, осталась пока форма, без содержания. И в одной части Украины чествуют тех, кто освобождал страну от фашистов, а в другой тех, кто сражался, рука об руку с немецкими оккупантами, против освободителей. Вот те и память!
«Не будите память предков и свою, - я вас умоляю: «Не будите! На свободу выпустив змею, вы потом, про яд не говорите? Ядом недоверия полна, совратит она и добродетель. И лежит в развалинах страна, я тому историк и свидетель!
Сама вторая часть фразы «ничто не забыто!» таит в себе великую опасность. Недаром Спаситель наш, Иисус Христос, предлагает прощать врагов своих! Возьмите историю нашей многонациональной страны. Она вся состоит из распрей между удельными князьями, межнациональными конфликтами. А разве сейчас не разжигается межнациональная вражда, вражда там, где ее никогда не было. О добровольном вхождении в состав России, спасшем само существование нации, забыла Грузия. Молдавия забыла о том, что ее не было бы, если бы не Кантемир, с его мудрым решением войти в состав России. И Украина пытается представить решение Переяславской рады как предательство украинского народа. Даже слышатся фразы о порабощении Украины Россией. Там, где никогда границ не было, они создаются, ломая семейные устои, экономические и иные связи, вопреки рассудку. И это в то время, как Европа освобождается от границ. Все доброе в дремучем лесу затерялось, а зло на освещенную солнцем поляну выбралось, пляску радости танцует. Вот это зло и послужило основой того, что хваленая и перехваленная дружба народов, детище Советской власти, оказалась блефом. Чуть ли не в одно мгновение составляющие Союз разбежались по национальным квартирам. Принимая решение о выходе, все мгновенно забыли о том, что их границы нарезались условно, забыли о том, что автономии – это такие же национальные образования, забыли о национальных достоинствах и языке тех, кто проживал на их территории. Размах украинизации во много раз превзошел онемечивание, производимое тысячелетним Рейхом. Руководители нынешней Украины ни копейки не вложили в национальные общины, действующие на территории их государства, пытающиеся сохранить свою национальную особенность и культуру. Хотя по закону обязаны были это делать. На Украине кричат о давлении на украинский язык во времена империи и забывают о том, что они сами стали тяжелым катком для языка и культуры тех, кто попал в зависимость от националистических устремлений власти. Напомнить им об этом, значит, вызвать гнев и преследование. Национализм – основа всего недоброго. Почему, спрашивается, возникла резня армян в Сумгаите, война в Нагорном Карабахе? Что и почему происходило в солнечной Молдавии, Абхазии и Южной Осетии?
Забывают о правах русских в Украине и Эстонии, называя тех, кто там родился и проживал десятки лет, мигрантами. Я только привожу примеры крупных конфликтов. Мелким же числа нет. Нет конца и края забывчивости стоящих у власти, ограбивших свои народы. Нас заставляют забыть то, что пеплом Хатыни стучит в сердце наше, что постоянным видением перед глазами стоит. Я не могу забыть, хотя прошло более 60 лет, повешенных в сквере Льва Толстого г. Керчи. Я помню повешенного не ведомо за что молоденького красноармейца на дереве улицы Госпитальной. Я не забуду насилий над женщинами. Не забуду, как «добровольно» принуждали молодых красивых девушек сексуально обслуживать господ немецких офицеров в казино-борделе по ул. Ленина, располагавшегося в том самом здании, в котором в годы Советской власти располагался фирменный рыбный магазин – «Волна». А как, спрашивается, забыть расстрелы пленных, не имеющих сил идти? Как мне забыть концлагерь в Багерово? Может, мне забыть ужас бесчисленных бомбежек и артобстрелов? Или забыть телеги, везущие только что убитых людей, прикрытых пропитанными кровью простынями? Я не только не могу забыть, я хочу, чтобы люди помнили, никогда не забывая, и прислужников фашизма, украинцев и русских, в черных шинелях полицейских, превосходивших по жестокости немецких палачей.
Только-только начинает слабеть память содеянного врагами, как действиями своими и словами освежают память мою последыши фашистов, потомки эстонских нацистских коллаборационистов, украинцев, служивших в батальонах «Nahtigal», «Schutzmannschauften», «Rolland» и 14-й гренадерской дивизии СС «Галичина». Основу этих карательных формирований составляли оуновцы. Как забыть слова присяги, которую они тогда давали:
«Я служу тебе, Адольф Гитлер, как фюреру и канцлеру Германского рейха, верностью и отвагой. Я клянусь тебе, и буду покоряться до смерти. Да поможет мне Бог».
Вот их и пытаются сегодня приравнять к тем, кто грудью защищал страну свою, освобождал от фашизма Европу! Правильно говорят британцы о памяти нашей: «Не будите спящую собаку».
НА КЛАДБИЩЕ
Когда я прихожу на кладбище, то первое, что в голову приходит, это наше отношение к памяти ушедших в разное время. Одни могилы ухоженные, с высаженными в землю цветами. Другие заброшенные, порою только холмик земли, с побуревшей над нею травой свидетельствует, что там, под ним, покоится человек, вернее – останки его.
Мне почему-то всегда кажется, что небо над кладбищем задерживает свое движение, становится, наконец, неподвижным. Может, потому, что когда обстоятельства приводят меня туда к тому, кто жизнь свою оттанцевал и сейчас без кровинки на лице, лежа в гробу, ждет своего погребения, все свое внимание я концентрирую на тех, кто пришел проводить его в последний путь. К лику мертвых я привык, знаю, что смерть так изменяет облик умершего, что становится ясным, ну, не может без души, человек выглядеть как прежде! На лицах пришедших скорбь, тупость обреченного ожидания или даже – безразличие.
Могильщики суетятся, роются, как кроты, в суглинке, не скрывая мертвецки пьяных глаз своих. Для них погребение – работа. Душевное участие не требуется, будь иначе, недолог бы был век могильщика.
На кладбище заканчивается земная дорога каждого, цветами ли она была усыпана или терниями. Как жил, что делал? – ответ давать придется, от Бога не спрячешься!
Что изменилось в мире забвения? Прежде похороны были естественнее, естественной была и скорбь! Чем беднее семья, тем больше искренней печали – тут не ждали богатого наследства…
Прежде в саване хоронили, теперь покойников наряжают, словно готовят к земному свиданию, забывая, что человек рождается голым, голым и уходит из жизни своей.
Находясь на кладбище, думаю я и о тех, кто не был погребен, кто припал к земле, целуя глину холодными губами. А погребальную процессию составляло воронье.
И приходят на ум слова Экклезиаста: «Ибо кто знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни суетной жизни его, которые он проводит, как тень? И кто скажет человеку, что будет после него под солнцем?»
ПАРКИ ЖИВЫХ И МЕРТВЫХ
Переосмыслить следовало и такой, скажем, факт захоронения мертвых, как отдание должного уважения павшим в боях.
Наши захоронения павших заметно отличались от немецких. У немцев они были сконцентрированы на ограниченном пространстве. Я знал два места захоронения немецких убитых солдат. Одно из них находилось там, где сейчас находится военное кладбище г. Керчи. Второе – все пространство от здания кирхи (там, где находился кинотеатр «Родина»), до улицы Комарова.
Захоронения наших павших воинов можно было встретить повсюду, в самых необычных местах, они были и индивидуальными, но чаще – братские могилы. Узнать сколько и кто персонально был в них похоронен, не представлялось возможным. Эта загадка осталась неразрешенной до сих пор.
Ну, не удивительно, в самом городе более 4-х месяцев фронт стоял, а нигде не видно трупов! Сопоставляю с ноябрем 1941 года, когда самих боев за город не было. Боев не было, а трупы – были. Были трупы в развалинах домов, были трупы, сброшенные в щели, отрытые жителями города для защиты от налетов авиации. Я лично видел их вблизи Керченского порта, в районе школы № 23, им. Кирова. Неубранные трупы лошадей валялись повсюду. Трупы повешенных вообще не извлекались из петель, наверное, для устрашения? Спасало нас тогда то, что было холодно, и трупы подолгу не разлагались. Зима 1941-42 годов была очень суровой.
Приход немцев в мае 1942 года уже сопровождался сопротивлением, пусть и не таким, как хотелось. Не было боев за улицы и отдельные дома, а трупов наших бойцов, валявшихся на улицах, было много. Странно было и то, что не было официального распоряжения немецких властей на их захоронение. А инициативу гражданское население не проявляло, правильно понимая, что инициатива покоренных немцами людей может быть строго наказуемой. И лежали трупы в серых солдатских шинелях, ставшие потом бесследно исчезнувшими, вдоль тротуаров, издавая нестерпимое зловоние. Непонятно, почему так хладнокровно к такому явлению относились сами немцы, неужели их не тревожил дурной запах? Положение трупов, место нахождения и обстановка не свидетельствовали о том, что убитые перед смертью ожесточенно сражались. Потряс меня тогда случай расправы с молоденьким красноармейцем. Труп его висел, привязанный за ноги к дереву, голова опускалась в воронку от снаряда. Было это на правой стороне улицы Госпитальной, рядом со зданием. На том месте сейчас находится въезд во двор Керченской Стоматологии. Чем он так досадил немцам, избравшим для него такой вид расправы? Естественно, у меня к тому периоду времени уже был опыт общения с завоевателями, не считавшими нас за людей. Поэтому я мысленно представлял себе гогочущую от веселья группу немецких солдат, наблюдающих за мучениями молодого человека, почти мальчика. Своих погибших немцы хоронили на специально отведенных для этого участках. Один располагался там, где сейчас находится наше воинское кладбище. Я не хочу комментировать захоронение наших павших воинов там, где покоились их смертельные враги! Оно будит в моей душе неприятное чувство.
Второе захоронение находилось на территории обширного двора немецкой кирхи, в котором потом функционировал кинотеатр «Родина». Я наблюдал, как аккуратно укладывали погибших немцев, одного рядом с другим, в вырытую глубокую траншею. Хоронили без гробов. На протяжении зарытой траншеи сверху создавалась форма могилы, обложенной дерном, одна – на пять трупов. На ней воздвигался небольшой крест, у подножия которого ставилась стальная каска. Итак, траншея за траншеей, ровными, параллельными рядами с расстоянием полтора метра друг от друга. В центре кладбища был воздвигнут огромный крест. Когда пришли наши, могилы сравняли с землей, и кто-то посадил на этом участке кукурузу. Мне никогда не доводилось видеть такой мощной и высокой кукурузы. Рост их достигал 3-х метров, листья темно-зеленые, сочные. Я не только не проявлял неудовольствия по поводу такого отношения к павшим, но считал это справедливым решением. Никто их на нашу землю не приглашал. Я и тогда хорошо знал слова, сказанные когда-то нашим великим предком, князем Александром Ярославичем: «Кто на нашу землю с мечом придет, тот от меча и погибнет!» Не заслужили иной памяти вражеские пришельцы, несшие на штыках своих «Новый порядок». Я успел хорошо познакомиться с сущностью западной цивилизации. Ее внешнюю собранность, четкость, определенность и внутреннюю жестокость. Нет в западной цивилизации места нам, славянам. Могут они еще терпеть внутри себя малое число нас, но мы пугаем их своей открытостью, неукротимостью, своеволием. Недаром был создан миф об особенностях русского характера. Ничто не заставит меня изменить взгляд мой на эту проблему. Жаль, что нас эта война ничему не научила. Я, как и все, до 1957 года жил в ожидании лучших перемен в нашем обществе, видел глазами их всходы, видел даже попытки позднее что-то вернуть из утраченного, но ни к чему доброму это не приводило! «Ума, что ли, нам не хватало?» Мне не хочется комментировать отношение у нас самих к павшим бойцам за свободу и счастье наше!
Пример отношения к памяти павшим показали те, кто тщится отнести себя к цивилизованному люду, я имею в виду решение эстонских властей снести памятник павшим в Таллинне.
Вы, думаю, и без меня знаете, что пока не похоронен последний солдат, нельзя считать войну законченной. Мы изменились не в лучшую сторону. После Бородинского сражения на поле боя выходили с той и другой стороны похоронные команды и хоронили павших. Что же случилось с нами? Может, потому мы оставили миллионы своих братьев не погребенными, что утратили веру свою. Во что превратили мы кладбища? Попробуйте найти похороненного на нем родного вам человека, после долгого отсутствия. Во многих городах кладбища превратили в зоны отдыха, сравняв могилы с землей! И назвал народ наш их парками «живых и мертвых». Коротко и ясно! Видел я такой парк в г. Воронеже, вблизи 16-го авиастроительного завода.
Видел я парк сельхозтехники в городе Ливны Орловской области, на территории училища механизации сельского хозяйства, облюбовавшего здание церкви и старинное кладбище вблизи нее. Приходит родительская суббота – день поминовения усопших, и тянутся группы людей к парку техники, усаживаются около комбайна, расстилают подстилку, извлекают снедь и бутылки спиртного и, не чокаясь, говорят, поднося к губам чарку: «Ты прости нас Иван, что не могли мы отстоять место твоего захоронения!»
Я с детства думал о том, почему поминают угощением умерших? И делали это в отдаленные от нас времена. В Древнем Риме, где мертвых принято было сжигать, урны с прахом покойных ставили в притании, и им приносились ежегодно жертвы, чтобы дух их не причинил живущим зла. Не этот ли страх довлеет и над нами, живущими в мир кибернетики и электроники? Недаром мертвых ублажали предки… ,В их мире может затаиться зло? На землю возвращается нередко…И нет того, кому бы повезло!
Есть такие места и в славном городе Керчи. Одно из них – кладбище вблизи Афанасьевской церкви. Не ищите следов его, не найдете! Нет мусульманского и еврейского кладбищ у выезда из Керчи, в конце ул. Чкалова. Даже археологу, с его метелочкой, осторожными чуткими пальцами не отыскать прошлого. Застывшая, вздыбленная земля, с осколками темно-серых камней. Цветов нет, им здесь нет места – на лице былого ни кровинки, всю ее высосал безжалостный рок.
ФРАНЦУЗСКАЯ ВЕЖЛИВОСТЬ НА РУССКОЙ ОСНОВЕ
Француз никогда не перейдет границы дозволенной вежливости. Даже когда существовала в школе система физического наказания, обращаясь к нерадивому ученику, учитель говорил: «Месье, мне жаль, но я должен вас высечь!»
Грубость обращения никогда не украшала человека. Мне кажется, что грубость обращения в нашем обществе – есть плод комбинированного воспитания. Дома обращение грубое, в школе – грубость, ну, об улице и говорить нечего, там речь настолько выпотрошена и заменена сквернословием, что даже Эллочка-людоедка из «Двенадцати стульев» Цицероном выглядит. Каждый вложил в малютку по крошке грубости, к периоду взросления – хам получается великолепный.
Казалось, что война должна была разрушить основы того воспитания, какое мы получали в школе, сделать суровыми и бездушными. Но, похоже, произошло нечто противоположное, мы научились сопереживать, мы научились делиться последним. Я вспоминаю, что долго находясь в поезде, и страдая от чувства голода, я не знал, как мне принять пищу. Я привык делиться ею, а у меня ее было либо мало, либо она была бедной – и мне становилось стыдно. Приходилось дожидаться темноты, чтобы, торопясь, съесть содержимое свертка, чтобы соседи по купе не видели, что мне приходится есть. Облегчение наступало, замороженность моя оттаивала тогда, когда я видел, что выкладывает попутчик на столик купе продукты, качество которых было хуже моих. Редко было, чтобы после отмены карточной системы в купе не устраивали «складчину», выставляя на столик каждый свое и делясь всем выставленным между собой. Даже внешняя грубость на деле могла обернуться деликатностью. Вспоминаю такой случай. Я ехал в общем вагоне поезда, когда приходилось радоваться тому, что ты едешь, а не сидишь сутками, ожидая без надежд на продвижение. Мест не было и негде было притулиться. Я стоял в проеме двери, раскачиваясь из стороны в сторону, повинуясь покачиванию вагона. Темнело, ноги мои без движения устали, наливаясь свинцовой тяжестью. Мне шел семнадцатый год. Вдруг с верхней полки, куда в благодатные времена сумки и чемоданы кладут, раздался женский голос: «Пацан, чего стоишь? Полезай ко мне на полку! Будем спать валетом!» Я стеснялся. «Не бойся, не съем тебя! Я – фронтовичка, ко всему привыкла!» Как я был благодарен этой незнакомой мне женщине. Лежа спиной друг к другу, располагаясь валетом, мы мирно спали. Утром я проснулся свежим, как огурчик.
ОТДЫХ – ДЕЛО СЕРЬЕЗНОЕ
Я пытаюсь представить отдых до революции. Богатые наносили визиты друг другу. Мужчины посещали английский клуб, находящийся на углу нынешней улицы Дубинина и Советской, там, где в годы развала находился магазин со странным для русского уха названием – «Сандра».
Там, в английском клубе, можно было выпить рюмку-другую коньяка, посидеть с друзьями за картами и поздно вечером вернуться домой на пролетке. Потом, натянув на голову нитяной колпак и длинную ночную сорочку, лечь под бочок сонной, распаренной во сне дражайшей половине. Рабочий люд мог посвятить отдыху воскресные дни и церковные праздники. После заутрени и обедни договориться с пассией о вечерней встрече. Естественно, поступиться вечерней молитвой. Встречи могли быть на скамейке приморского бульвара или в Казенном саду, том, что находится напротив нынешнего хлебокомбината. Естественно, это предполагало летнее время. Он приходил в плисовых штанах, штиблетах, в рубашке косоворотке, подпоясанной шелковым шнуром. Она была в легком ситцевом сарафане с оборками, в шляпке-капоре, на ногах сапожки на каблучке, со шнуровкой и крючками, тесно облегающие красивые полные икры. Я описываю эту одежду потому, что мода на нее вернулась в 1937-1939 годы, и я видел ее своими глазами. Так же, как вернулась мода угощать девушек монпансье, или, как называли в Керчи коробочки с плоскими, в виде утолщенных чешуек леденцами – «ломпасе». Правда, леденцы такого сорта еще называли ландрином, в последнем случае грамматической ошибки в названии не допускалось. Сидела парочка на скамейке, угощалась леденцами, смотрела на лунную дорожку на поверхности вод морских, оставляемую ночным светилом, горевшим в небесах большим желтым фонарем, и строила планы на будущее.
Накануне войны Казенный сад почти не посещался. Посещались многочисленные винные подвальчики, пили портвейны или мадеру. На улицах торговали холодным шипучим сидром, - легким спиртным напитком, изготавливаемым из яблочного сока. Он, как и шампанское, выделял огромное количество шипучей углекислоты. Можно было направиться вечером на приморский бульвар, где играл духовой оркестр. Шли водевили на площадке летнего театра. И опять, везде бочки с пивом, вареные раки и мелкие соленые бублики. Можно было посидеть в ресторане «поплавок», слушая неумолчный шорох морских волн.
Естественно, работал драматический театр и кинотеатры.
После освобождения ничего этого не было. Самым простым было бы возобновить «народные» гуляния. Война войной, а молодежь на цепь не посадишь! Вначале это были просто прогулки по улицам города. И вновь главным было посещение улицы Ленина и Приморского бульвара. Ни пива, ни сидра, вина – тоже, во время войны действовал сухой закон.
Чем больше становилось гуляющих, тем более у власти возникало желание установить плату за него. Приморский бульвар отделяла от улицы Свердлова высокая металлическая ограда. И, действительно, стали брать за вход рубль, заставивший тех, у кого рубля нет, преодолевать высокую ограду «преступным» образом.
Часто, чтобы не искушать судьбу, прогуливались под густой тенью Ленинской улицы. Пока этого я не испытывал, поскольку девушки у меня не было, да я еще и не знал, как к ней подойти.
Этикет знакомств отдаленных эпох, описанный в книгах, не подходил. Что толку в том, что я знал, пусть и не до мелких подробностей, этикет Эскуриала, времен царствования в нем испанского короля – Филиппа Второго. Я безбожно отстал не только от товарищей по классу, но и тех, кто был моложе меня на два года, в том числе и от младшего брата моего – Виталия. Те, кто был старше, ходили на вечеринки, устраиваемые у подружек, где танцевали под радиолу. Младшие ходили в Дом пионеров, находившийся по улице 23 мая, где тоже танцевали, но уже под аккордеон. Рискнул и я, отправившись как-то в танцзал, открытый в аварийном помещении нынешнего костела, что находится рядом со школой Короленко. Дебют мой был неудачным. Танцевать я не умел, поэтому уселся на свободное место, между местных «жуков», так называли крепких бесстрашных ребят с уголовным прошлым. Я приглядывался к движению ног танцующих, пытаясь понять основу танца. Чередовались танго, вальс, фокстрот, линда. В разгар танцев в зал ворвалась группа матросов. Началось побоище. Бились пряжками ремней, накрученных на кулак руки. Зрелище – преотвратительное! Я не двинулся с места. Сидели и жуки, глядя на дерущихся бесстрастными взглядами. Похоже, матросы знали этих парней, которые могли пустить в ход оружие. Я ушел, когда закончилось сражение, целым и невредимым, с намерением больше сюда не ходить. Когда стал действовать клуб офицеров, я несколько раз посетил его. Это стоило немалых денег, но здесь под руководством танцмейстера обучали танцам, показывая правильные движения. Здесь редко звучали фокстроты и танго, зато падекатр сменял чардаш, а тот, в свою очередь, сменялся полькой, мазуркой. Здесь было царство бальных танцев. Я не стал классным танцором, но уже и не стоял, скромно прижавшись к стене. Настанет время и, как до войны, гостеприимно откроют свои двери винные погребки, будут и выездные бочки с пивом. А пока продавали крюшон, другие напитки, производимые открывшимся вскоре после освобождения заводом безалкогольных напитков, располагавшимся на улице Ленина, дом № 2. Вместо сахара при изготовлении их использовался сахарин.
Освобождение не избавило нас от информационного голода. Пока еще в квартиры наши не добрались ни газеты, ни радио. Радиоприемники были величайшей редкостью. Те, что имелись когда-то, реквизировали немцы. И нам их негде было взять в разрушенном городе. Только те, кто вернулся из эвакуации, могли гордиться тем, что их имеют. Владельцы приемников были на перечет. Помню, как я увидел в квартире своего школьного товарища Валентина Клименко радиолу. Я смотрел на нее так, как дикари, впервые увидевшие граммофон. Недостаток в информации восполнялся частично работой «сарафанного информбюро». Кто его формировал, из какого источника черпались сведения, оставалось загадкой. Но оно, как ни странно, часто было близко к истине. Из него мы узнали о том, что творилось на Сапун-горе во время штурма ее. Что происходит в Симферополе и Москве. Киев был тогда столицей союзной, но не нашей державы. Керчь после войны оказалась на задворках цивилизации. Театр и музей были разрушены. Принять театральную труппу из других городов было негде. Когда стал функционировать Клуб госторговли, появилась возможность принять заезжих артистов, больше подвизающихся на эстраде. Звезд эстрады прежде не было, но они пели своими голосами, не использовали микрофонов для усиления, условий для создания «фанеры» не было. Не скакали по сцене… Естественно, для оперетты, оперы условий в городе вообще не было.
Но не забыто было требование народных масс, существовавшее со времен Древнего Рима: «Хлеба и зрелищ!» Прошло совсем немного времени после изгнания немцев из города…
И вдруг на темных стенах зданий появились надписи, сделанные мелом: «В сквере у Дома офицеров вечером будет демонстрироваться художественный фильм «Современные похождения бравого солдата Швейка».
Клуб офицеров, располагался на углу улиц Советской и Крестьянской, там, где находился дореволюционный «Английский клуб».
В городе нашлось немало людей нашлось, желающих посмотреть бесплатно художественный фильм. Следует представить, что в описываемое время телевизор даже теоретически не существовал. К тому же, три года мы ничего не видели, кроме развертывающегося на наших глазах театра преступлений против человечества. Солнце еще не скрылось за горой Митридат, а к скверу потянулись люди, большей частью – подростки. Спешили занять удобные места. Ориентиром служил квадрат белой парусины, плотно натянутый между стволами двух акаций. Стульев не было. Усаживались прямо на землю, с одной и с другой стороны примитивного экрана. При этом менялись положение лево и право, на прямо противоположные. Зависело это только от того, находитесь ли вы позади киномеханика или напротив него. Демонстрация фильма часто прерывалась по техническим причинам: то рвалась лента, то заканчивалась часть его, и надо было заправить следующую бобину. Впрочем, такие мелочи не могли помешать наслаждению от картины. Я уже к тому времени читал произведения Гашека и был знаком с содержанием романа «Похождения бравого солдата Швейка». То, что я тогда увидел, здорово удивило меня, поскольку кадры фильма разворачивались в современных военных условиях. Подробности этого фильма я уже не помню, но память сохранила то, что во многих эпизодах судьба сводила главного героя, Швейка, с Адольфом Гитлером. Руководило всеми действиями бравого солдата желание мести фюреру. И всякий раз, когда месть становилась реальной, неотвратимо нависала над Гитлером, Швейк мысленно обращался к образу бабушки с вопросом: «Одобряет ли она меру наказания, выбранную Швейком?» Бабушка говорила ему одно и тоже слово – «Мало!».
И действия вновь начинали крутиться вокруг плана очередной мести Адольфу. Война еще шла. Для нас она была не отвлеченным понятием. Более того, во всех наших бедах был конкретный виновник – Адольф Гитлер, чей портрет долго красовался на стене здания гестапо, располагавшегося по улице Ленина (Gauptschtrasse), дом № 8. Да, да, вы не ошибаетесь, в этом здании сейчас находится Управление керченской милиции, а до того – МВД, а до войны НКВД, а до него ОГПУ. Так уж повезло зданию! Ну, чем не судьба?.. Не человека, естественно, а сооружения, созданного им.
Не избалованная зрелищами публика, сидя и лежа, вела себя тихо, время от времени взрываясь гомерическим смехом, сотрясающим воздух. Мне не пришлось долго любоваться кинокартинами. Настало время, когда мне пришлось им дорожить, оно стало уходить на работу, а потом и на учебу, и я стал здорово уставать. Попытки смотреть кино, заканчивались тем, что я просто засыпал на земле, просыпаясь, когда люди начинали расходиться. Пик возвращения народа в город еще не наступил. Наверное, поэтому число зрителей по обе стороны экрана не превышало сотни.
Когда еще наступит время посещения кинотеатра, в котором будут настоящие сиденья, с покатым полом, позволяющим сидящим сзади видеть экран, а не любоваться затылком впереди сидящего зрителя? Война не оставила ни одного целого здания кинотеатра. Исчезли навсегда кинотеатры «Доменщик», «Пионер», «Колхозник».
Но придет кино еще в нашу жизнь, будет функционировать в приспособленном под кинотеатр помещении итальянской церкви. И будет кинотеатр называться так, как назывался самый крупный из кинотеатров до войны – «Ударник» Правда, ударять было некого, да и нечем – поскольку отечественных фильмов будет мало… Будут крутить фильмы, произведенные в фашистской Германии. На долгое время появился тогда на экране фильм «Девушка моей мечты». Мы ходили на него по нескольку раз, не потому, что он поражал нас своим содержанием, а только потому, что в нем были эпизоды, в которых актриса Марика Рокк демонстрировала обнаженную спину и грудь. Правда, обеспокоенные падением нашей нравственности, городские власти заставили кинопрокат вырезать из фильма эти кадры, чтобы они не могли повлиять отрицательно на нашу нравственность. Следует сказать еще и то, что это был первый цветной фильм. До этого все фильмы были черно-белыми. Причем многие были к тому же немыми и сопровождались пояснительными заставками. Были фильмы и американские. Мне запомнились «Побег из каторги» и «Ураган». В этих фильмах идея обретения свободы не сопровождалась стрельбой из пистолетов, на мой взгляд, они были просто отличными! Были среди них и такие, которые касались истории нашей страны. Поразительно, до чего же безбожно американцы обращаются с историческими фактами, ну, скажем, как можно было дойти до того, чтобы женить Пугачева на Екатерине Великой? Это же надо! Мне нравились немецкие фильмы, доставшиеся нам в виде военных трофеев. Я здорово обязан этим трофейным фильмам, той части их, которая была посвящена экранизации исторических драм Шекспира, да и другим его произведениям: «Башня смерти», сюжетом которого стала драма Шекспира «Ричард III», «Оттело», «Ромео и Джульетта». Я был в восторге от экранизации Дон Жуана. Это заставило меня еще раз перечитать всего Шекспира, начать самостоятельное изучение произведений Байрона. Немецкие фильмы строго придерживались сюжетной линии произведений, легших в их основу. Образы актеров навсегда врезались в мою память. Я до упаду смеялся, когда демонстрировали английскую комедию – «Тетушка Чарлея!» Да, советский кинопрокат умел отбирать картины для советского зрителя, будь то серьезные, будь то комические фильмы.
Когда развиваются эпидемии, а войну тоже следует отнести к категории травматических эпидемий, то самой страдающей отраслью всегда является культура. Культура отбрасывается в прошлое. Искусство прошлого родило театр. До войны в городе имелся свой театр, с самым настоящим традиционным внутренним обустройством. Керченский театр был хорошо известен театралам еще дореволюционной России. Я еще раз прошу читателя обратиться к известной драме Островского «Лес», в которой встречаются два актера Счастливцев и Несчастливцев. Между ними возникает короткий диалог:
«Ты откуда и куда?»
- Из Керчи в Вологду! А ты?
«А я из Вологды в Керчь!»
Великий драматург, писавший пьесу, был знаком с театром нашего города.
Как ни странно, театр функционировал и при немцах, свои двери он открыл в 1943 году. В городе был отменен комендантский час, можно было передвигаться в темное время суток. Естественно, это не исключало возможности проверки документов полицейскими и немцами, если прохожий вызывал подозрение. Билеты стоили недорого. Пьесы ставились на русском языке. По инициативе кого театр стал функционировать, я не знаю. Я дважды посетил театр в то время. Стоило мне это удовольствие трех оккупационных марок, что соответствовало тридцати рублям советскими деньгами. Ходили свободно деньги с изображением Ленина. Один спектакль, который я посетил, был по пьесе Островского: «Не было ни гроша, да вдруг – алтын!» Театр еще сохранял внешние элементы дореволюционной комфортабельности. В нем были партер, амфитеатр, бельэтаж и даже центральная ложа. Актеры играли пьесу великого русского драматурга великолепно, как мне, не искушенному тогда в сценическом искусстве, казалось. Вторая пьеса перечеркнула мое доброе отношения к служителям Мельпомены. Шел спектакль незнакомого мне драматурга со странным названием – «Притон трех бродяг». Реплики в мизансценах носили явно антисоветский характер, исполнялись бездарно, вызывали не просто раздражение, а великую ненависть. Зрители ворчали, покидая зрелище. А ведь я шел, истосковавшись по искусству! Возвратившись в разрушенный город в апреле 1944 года, я не нашел театра. Вместо него лежали груды камня-ракушечника. Театр стоял на театральной площади, где сходились ул. Крупской и 23-го Мая. Театральная площадь осталась, а театра нет. Надолго керченская публика будет лишена возможности лицезреть сценическое искусство. Экранизация пьес не заменит общения вживую с актерами! По радио можно транслировать арии из оперетт и опер. Экранизация прекраснейших творений мирового искусства нужна, спору нет. Но, так уж устроен человек, подавай ему все вживую. И прав он. Ох, как прав! Никогда истинному болельщику футбола или хоккея не заменит демонстрация матча на телеэкране. Мне такой показ напоминает застолье, когда стол сияет, сверкает обилием прекрасных блюд, а ты не в состоянии до них дотянуться. Представляешь вкус, не ощущая его. Я помню то время, когда я окунулся в мир оперетты, приехав на учебу в Симферополь. На сцене окружного дома офицеров, что располагался на улице Пушкина, шли спектакли выдающихся мастеров оперетты – Кальмана, Легара, Штрауса… Мир серьезной музыки был не доступен мне. Но вот в Симферополь на гастроли приезжает Свердловский оперный театр. Мой друг, Геннадий Том, живущий сейчас в США, покупает билеты на спектакль. Слушаем оперу Гуно «Фауст». Пусть сцена Симферопольского драматического театра мала, пусть реквизиты приезжей труппы бедны, пусть голоса актеров не мирового уровня, но я в диком восторге от спектакля! Я любил петь в студенческих компаниях. Некоторые говорили, что у меня неплохой голос. Теперь в репертуаре моем появляются ария и серенада Мефистофеля, ария Валентина… Голос мой ближе к тенору, я надрываю свои голосовые связки, чтобы исполнять арии, требующие баса. Может, со стороны это кажется и смешным, но я доволен. Потом, значительно позднее, эту оперу мне удалось слышать на сцене Мариинского театра (им. Кирова) в Ленинграде. Да, здесь все было на высоте, но мне не забыть того выступления свердловчан, прививших мне любовь к оперной музыке. В Симферополе мне с Геннадием удалось прослушать «Аиду» Верди, но уже в исполнении труппы Саратовского оперного театра. Жаль, что я невероятно стеснен в денежных средствах. Я компенсировал жажду к оперной музыке, попав в Ленинград, на курсы усовершенствования врачей. Могут не поверить мне, но я, приехав в Ленинград на четыре месяца учебы, на все деньги, данные мне друзьями и знакомыми для покупки дефицитных вещей, приобрел в билеты в Мариинский и малый оперный театры. Благо нашлись добрые люди, кто поддержал меня до получения зарплаты и стипендии, ссужая мелкие суммы на питание. Продовольственных товаров в Ленинграде было много, они были дешевы и разнообразны, но я отказывал себе во многом, чтобы рассчитаться с долгами. Потом мои материальные дела наладились. Никто не оценит той радости, какую я испытывал, направляясь в театр. Когда я подходил к театру, меня, как и многих других, встречали вопросами: «У вас нет лишнего билетика?» Лишнего билетика у меня не было. Предлагались за «билетик» суммы, в десять раз превышающие ту, что я истратил. Но я и более крупную сумму никогда бы не променял на радость знакомства с новой для меня оперой. Не менее трех раз в неделю я следил за происходящим на сцене, наслаждаясь настоящей музыкой. Опера чередовалась с балетом. Оперы: «Маскарад», «Дон Карлос», «Травиата», «Аида», «Риголетто» –Верди; «Паяцы» – Леонковалло; «Тоска» – Пуччини, «Лоэнгрин» – Вагнера; «Волшебный стрелок» – Вебера; «Свадьба Фигаро», «Дон Жуан» – Моцарта; «Ромео и Джульетта» – Гуно; «Лакме» – Делиба; «Русалка» - Дворжака. Балеты: «Жизель», «Бахчисарайский фонтан», «Сольвейг», «Голубой Дунай», «Корсар», «Щелкунчик», «Лебединое озеро», «Красный мак»… Мне было не до занятий медициной. Благодаря великолепной памяти я преодолел затруднения с учебой.
В Куйбышеве мне удалось прослушать оперы Мусоргского – «Хованщина» и «Иван Сусанин».
Сценическое искусство было доступно тогда всем. Особенно позднее, во времена правления Брежнева. Но что-то происходило в обществе нашем. Это я ощутил это в Днепропетровске, когда там слушал оперы – «Севильский цирюльник» Россини и «Кармен» – Бизе. Прекрасная акустика, великолепные реквизиты, молодые талантливые актеры, и полупустой зал. Я был потрясен тем, что места на спектакль оплачены. Не пришли рабочие и служащие знаменитого космического завода «Деда Макарова», как называли директора Днепропетровского «Южного машиностроительного завода». Им были бесплатно розданы абонементы в Днепропетровский оперный театр. Кощунство и только! Тяга людей к театру стала угасать. Может, стала угасать сама тяга к культуре? Во всяком случае, что-то треснуло в нашем восприятии прекрасного! Телевизор приковал людей к стульям и диванам своих квартир. А на смену ему пришло еще более страшное, хотя и нужное, детище человеческого ума – компьютер. И подвинулся театр в сторону, уступая шаг за шагом своему механическому сопернику. Театр не умер еще. Но он стал доступен только людям богатым. Да, что-то в нем самом произошло? Благодаря двоюродному брату моему, Святошнюку Володе и его жене - Лилии, я в 2004 году посетил цыганский театр «Ромэн» м Москве. Игра актеров мне понравилась, хотя совершенной ее не назовешь. После долгого перерыва, вызванного развалом страны и резко пошатнувшимися моими материальными возможностями, мне доставляло удовольствие, просто в ожидании сценического действа, смотреть на занавес, скрывающий сцену. Неприятно действовала на слух мой работа динамиков, усиливающих речь и музыку, прежде лившиеся со сцены, а не сбоку, со стороны стены. Приятно было видеть, пусть и постаревшего, ставшего грузным, директора театра Николая Сличенко, которого я прежде видел молодым и задорным. И, выходя из театра, я думал: «Кажется, судьба еще раз даровала мне счастье видеть вживую игру актеров на сцене!» Примешивалось к этому и чувство неудовлетворения жизнью современного общества, отсекшей такую огромную массу людей от сцены. Взамен они получили потрясающие своей жестокостью фильмы, будящие в душе человеческой дремлющее зло. Демонстрация восточных единоборств, где наносятся улары по человеческому телу, где выворачивают суставы, называя эти пытки болевым приемом, что еще надо для того, чтобы отбросить разум к временам древнего мира? Остается только ввести в обиход гладиаторские бои!
Но вернемся к Керчи, бывшей когда-то театральным городом. В шестидесятые годы здесь будет, наконец, построен театр, который вам знаком сегодня и который носит имя великого нашего поэта. Но не будет в нем чувствоваться того уюта, который был в небольшом старинном керченском театре, не будет в нем самого ощущения высокой духовности. В тот театр входили, как в храм искусства. А этот всем своим содержанием напоминал обычный рабочий дом культуры. В нем никогда не будет собственной театральной труппы. Театр без актеров, ну, не нонсенс ли это?
ИМЕТЬ БЫ САНДАЛИИ БОГА МЕРКУРИЯ
Освобождение города транспортной проблемы не решило. Транспорт нас и до войны не слишком баловал. Он был преимущественно гужевым, доставшимся нам из времен дореволюционных. Двигателем являлась обычная лошадь. Отсюда и мощность двигателей у нас не стала выражаться в джоулях, а в лошадиных силах. Удивлялись древние старики, как советской власти удалось в металлическую коробку столько лошадей загнать? Запрягали лошадей, как и прежде, в те же подводы, те же мажары, предназначенные для перевозки грузов. Изменился транспорт, перевозящий людей. Он стал демократичным. Пролетку сменила линейка. У пролетки между кучером и пассажирами пролет был, углубление, для того, чтобы удобно было ноги ставить, платье с длинным шлейфом спрятать от пыли и грязи.
Теперь между кучером и пассажирами была линия, то есть, плоскость, позволяющая увеличить число седоков, но сидеть уже приходилось не прямо, а боком. И никто не может по-барски кончиком зонта толкать кучера в спину, ворча: «Любезный, нельзя ли поживее!» Неудобно всем, в том числе и кучеру, зато прямолинейно, как все пролетарское. Прежде кучер был в приталенном сюртуке, на голове – картуз. На место его мог и господин сесть, не позоря своего имени. На руках кучера были перчатки, в руках короткий хлыст. Он мог заботливо укрыть ноги пассажиров полостью, а головы – раздвигающимся козырьком из кожи или клеенки. Теперь одежда на кучере ничем не выделялась от одежды седоков, ни полости, ни козырька к линейке не прилагалось. Но линейка сохранила одно преимущество – легкость хода и рессоры.
При нашем бездорожье преимущество гужевого транспорта над автомобильным было видно всякому. Там, где лошадь по грязи свободно проходила, автомобиль, подергавшись туда-сюда, обдав всех вонючими выхлопными газами, замирал неподвижно. Может, потому и дорог не строили. Что поделать, если даже между городами-миллионниками, Казанью и Пермью, дорога была грунтовая, и застрявшие в грязи машины приходилось тракторами на гусеничной тяге вытаскивать.
Прав, ох, как прав, был Николай Васильевич, сетовавший на дороги российские. Правда, с той поры появилось немало дорог с булыжным покрытием. Но почему-то в хорошую погоду этими дорогами избегали пользоваться.
Булыжная мостовая напоминает мне поле, засеянное зубами дракона предводителем аргонавтов Ясоном, езда, по которой в телеге вызывает зубную дробь. Похоже, что в руках твоих отбойный молоток, приведенный в действие. Все тело трясется, как в пляске Святого Витта.
И прежде, и теперь под дугой висит колокольчик из Валдая, на дуге номер металлический, чтобы в случае дорожного происшествия можно было разобраться, кому телега и упряжь принадлежат. Не удивляйтесь, и прежде были ротозеи, и прежде водитель кобылы и пешеход могли «набраться» спиртного, возница «в дышло», а пешеход «в стельку», «в доску», «в дрезину» - все зависело от его профессии. В таком случае они могли и встретиться, хотя характер встречи был нежелательным. Катит линейка по мостовой, копыта коня или коней искры выбивают Далеко-далеко слышно: «Цок, цок, цок»… Сидеть на линейке значительно удобнее, чем на телеге. Есть хоть куда ноги поставить, хотя лицом в сторону смотрят пассажиры, а не вперед. Лошадка идет ровно, словно танцует, как на соревнованиях по выездке. Ездят на линейках пассажиры, приехавшие на железнодорожный вокзал и городское начальство средней руки. Возница под седалище важного начальника стелет заботливо старенькое, но чистое байковое одеяло, чтоб тот брюки свои в стрелку отутюженные не помял, да не замарал ненароком. Кучер рядом сидит в вполоборота, чтобы слушать брюзжание пассажира, либо его пьяный «откровенный» разговор об амурных делах своих. Опять же, нельзя выпускать из поля зрения дороги. Мало ли кто под лошадь пожелает угодить! Расхлебывайся потом, доказывай, что не верблюд. По привычке он понукает лошадь, едва касаясь движением вожжей лошадиного крупа. Лошадь и без хозяина знает, где нужно линейку придержать, а где и рысью пойти. Путь ею изучен в доскональности, вот только не может сказать, что это все ей до чертиков надоело.
Иное дело телега, и с попутчиками возница словом перекинуться не может. Сидят они кулями в глубине телеги. Возница себе-то под зад мягкое что-то постелил, ну, скажем, старенькую шкуру от овцы, побитую молью. Уважаемому человеку он предложит сесть с собою рядом. Для этого он кладет доску с ограничителями поперек телеги. Конечно, не облучок, но что-то пытающееся им стать… Неуважаемые сидят там, где хорошо видны следы прежде перевозимых материалов, в лучшем случае охапку соломы подбросит. Если кто-то из читателей видел работу камнедробилки, пусть он представит себе, что все, что испытывает гранитный камень, приходится ощущать его заду. Даже езда по грунтовой дороге не доставляет удовольствия, пыли наглотаешься, как шахтер угля. Люфт в ступицах бывает таким, что телегу раскачивает из стороны в сторону, как это делает хозяйка- молочница, сбивая на маслобойке масло, только с меньшей скоростью, чтоб вы испробовали удовольствие до конца. Я надеюсь на то, что вы слышали выражение: «Скрипит, как немазаная телега». Так вот, если ступицы черны, но не от наличия в них дегтя, то следует сказать, скрип колес почему-то действует на органы ротовой полости, так же, как скрип железа по стеклу – вызывает ноющий, неспецифический зуд в зубах, нестерпимый и раздражающий. Я так и не понял, как происходит передача раздражения от ушей к зубам!
Автобусы тогда не ходили. Я автобусы видел до войны только в кино и на рисунках учебников. Камыш-Бурун и Старый Карантин были отдаленным районом города, не связанным регулярным транспортным сообщением. Туда нужно было идти пешком или пользоваться попутным гужевым. Восстанавливать ходивший до войны трамвай, связывающий Кировский район города со Сталинским, не было смысла: ни одного трамвайного вагона, нет электричества, трамвайное полотно взорвано через каждые три метра. Там, где проходило трамвайное полотно, теперь находится широкий придорожный газон, занимающий расстояние от проезжей части улицы Кирова до тротуара, по которому вы, граждане, ходите. Там, где сейчас находятся скверы (напротив гостиницы, напротив горисполкома, где расположен памятник Шевченко, сквер летчиков), там были дворы с большим количеством жилых квартир. Все они были разрушены до основания, восстанавливать их не стали, а вывезли камень, сравняли с землей, и разбили скверы. Наш город был до войны без скверов, с малым количеством зеленых насаждений вообще. В освобожденном городе на проезжей части улиц зияли множественные воронки от авиабомб и снарядов. Тротуары заросли травой. Местами она доходит высотой до пояса. Такое же положение было и на железной дороге в районе городских пригородов. Первой заботой было восстановить движение по железной дороге, и это было сделано. Правда, упало значение железнодорожной станции Керчь-I, но возросло Керчь-II. Начало этому положили немцы. Они не стали восстанавливать городской вокзал и подъездные пути к торговому порту. И станция и порт были полностью уничтожены первой немецкой бомбардировкой. Немцы не нуждались в пассажирской железнодорожной станции, тем более на том участке, где проложить достаточное количество путей было невозможно. Резко возросло значение велосипеда. Этот вид транспорта позволял добраться и до удаленных уголков города, растянутого на 40 километров вдоль берега пролива. У нас тоже появился этот вид транспорта, собранный из разрозненных частей множества его собратьев. Не удивляйтесь, что я не умел ездить на велосипеде. Велосипед стоил больших денег. Когда отец приобрел старенький, повидавший виды велосипед, не понадобилось мне «руководство» Марка Твена по обучению езде. Брат мой уже ездил на нем, сняв седло, поскольку не доставал ногами до педалей. Я же, впервые оседлав «бесседельный» велосипед, доставал ногами до земли. Мне только и оставалось, что оттолкнуться ими и покатить. Я знал одно правило: поворачивать руль в сторону падения. Пользуясь им, я через полчаса лихо мотался по близлежащим улицам. Правда, без происшествий в этот день не обошлось. Выскакивая из переулка на улицу Пролетарскую, я поздно заметил проезжавшую автомашину. Я напрочь забыл о тормозе. Чтобы избежать столкновения я повернул руль влево и налетел на богатырского сложения женщину. Она упала с криками: «Убил, окаянный!» Ее крик настолько испугал меня, что я, выровняв руль, прочь помчался с места дорожного происшествия. Заехав за угол, я остановил своего «коня» и выглянул из-за угла. Женщина стояла, отряхивая от пыли платье. Потом, бросив за плечо мешок с чем-то, она, слегка прихрамывая, пошла. У меня отлегло от сердца. Номера у меня на велосипеде не было, и я опасался одного, что его у меня может отобрать милиция. Придет время и в Керчи наладится автобусное сообщение. Цена билетов будет зависеть от расстояния, но не превышать пятнадцати копеек. Странно, в других городах, где мне пришлось побывать цены на трамвай составляли 3 коп., троллейбус – 4 коп., а автобус 5, не зависимо от расстояния. Автомобилей с каждым годом будет все больше. До войны по улицам Керчи интервал между проходящими автомобилями составлял несколько часов. Шофер ходил в галифе с леями, на руках перчатки с раструбами, на голове шлем, подобный тому, что носили пилоты, на глазах – очки-консервы. Одним словом, шофер был личностью очень заметной. Не то, что какой-нибудь там бухгалтер или инженер! А, если шофер сидел за рулем «Эмки», самого распространенного вида легковых автомобилей, то к нему и на козе не подъедешь! Во время войны уважение к шоферу не изменилось. Случалось так, бежит наша пехота, отступает. Стоит исправный автомобиль, с баком, заправленным горючим, а все пробегают мимо, никто водить машину не умеет.
Нет подземки у нас. Транспорт ходит усталый. В нетерпении ждем: вот откроется дверь? Время мчится вперед, от него мы отстали, все, что было когда-то, к нам приходит теперь.
Но придут времена, когда шоферов станет, хоть пруд пруди, и я стану разъезжать на своем личном автомобиле по дорогам моей Родины, от Керчи до Ленинграда и Москвы, по Белоруссии, до Киева и других мест. Это будет настоящий отдых. Мы не опасались бандитов, останавливаясь в одиночку на берегу озера, в лесопосадке, в лесу. Некого было бояться!. Не наступили еще те времена, когда сотрудники ГАИ станут предупреждать об опасности таких ночевок, и стал я прибиваться к компании шоферов- дальнобойщиков, останавливающихся но ночлег. И палатка оказывалась уже ненужной, и спать приходилось на раздвинутых сиденьях автомобиля, и это уже ни комфорта, ни удовольствия не доставляло. В денежном отношении передвижение на своем транспорте все еще будет выгодным, не тратилось время в бдении около железнодорожных касс, а путешествие не составляло никакого труда, кроме самого вождения. Бензин вначале стоил 5 коп за литр. Потом он стал стоить 10 и 20 коп. Когда цена его достигла 40 копеек, мы стали роптать на его дороговизну. Все познается в сравнении, а нам тогда не с чем было сравнивать. Мы жили при коммунизме, не замечая этого. Мог ли я думать когда-то, что, покупая билет на самолет от Керчи до Ленинграда за 27 рублей, что мне станет не по карману путь поездом до Москвы, дорогим до Киева и ощутимым до Симферополя. Боже, какого же дурака мы сваляли, поверив тем, кто был с «потрохами своими» куплен за рубежом? Прав Экклезиаст, говоря: «Все приходит на круги своя!» Свершилось: в 1918 году 150 млн. ограбили 100 тысяч богатых. Теперь 100 тысяч ограбили 150 млн. Ну, а Керчь, наконец-то дождалась обещанного ей еще в1963 году троллейбуса. Ожидание протяженностью в 40 лет закончилось. Троллейбус ходит, даже часто ходит, вот только маршрут его можно назвать двумя словами: «В никуда из ниоткуда!»
ВОРОТА ГОРОДА
Не даром существует пословица: «Каждый кулик свое болото хвалит».
А если этот кулик, ко всему, еще и молод, и света не повидал, создал себе эталон удобства и красоты и следует ему неукоснительно. И первым из критериев моей оценки являлось море. Нет, скажем, у Симферополя морского побережья, не плещутся, не бьются о набережную морские валы, все – город неуютен. Так было со мною. Я не видел золотого пляжа Феодосии, поскольку путь мой не проходил мимо этого, всем туристам известного места, не проникал в центральную часть города, прославленную творчеством ее знаменитого жителя Айвазовского. Не было до войны, да и после нее автобусного сообщения между Керчью и другими городами Крыма. Если того требовали обстоятельства, то собирались в дорогу так же серьезно, как готовились чумаки к поездке в Крым за солью. Заготавливалось горючее для стального сердца автомобиля, сжиравшего массу бензина, преодолевая Грушевский и другие перевалы. Это теперь дороги выпрямлены, моторы у автомобилей мощные, выскакивают наверх, словно кони с крыльями. А прежде по горным серпантинам натужно ревут моторы, глохнут, пешком машины обогнать труда не составляло. Бочка с горючим загружалась в кузов самого распространенного среди автомобилей того времени ГАЗ – АА. Дно кузова устилалось соломой или сеном, чтобы пассажирам легче было переносить прыжки на ухабах, не отшибая того, чем снабдила природа нижнюю часть туловища. Харчей тоже не мешало б заготовить на дорогу. За светлое время первого дня движения доехать до Симферополя не удавалось. Приходилось останавливаться на ночевку. У каждого место ночевки было свое, для этого обзаводились знакомыми. Налегали на сухое крымское вино, закусывая «чем Бог послал» и, отлично выспавшись, за короткую крымскую темную ночь, к вечеру следующего дня появлялись у цели, в славном стольном городе Симферополе. Ездить в Евпаторию и Судак было незачем, а город Севастополь был закрытым. Не дай Бог, керчанин, попав в этот город, выведал бы Великую Военную тайну, ту самую, которую буржуины не смогли выведать у Мальчиша-Кибальчиша! Вот только, как Мальчиш той тайной овладел, я не знаю? Я ниже еще вернусь к тайне, порожденной обилием желающих приобщиться к ней. После войны у нас не было той шпиономании, которая ей предшествовала. В древние времена ворота в город на ночь закрывались. Теперь их день и ночь держали открытыми. По состоянию их можно было судить о значимости города. В наше время такими воротами являются вокзалы. Город Керчь был тупиковым городом, стоящим на рубеже Европы и Азии, но ворота у него были и морские, и железнодорожные. Морские были открыты для тех, кто проживал на заморской территории. Столицей этого Заморья была станица Тамань, место высадки и освоения казаками-запорожцами, ведомыми батькой-атаманом Головатым, которому в той станице и памятник поставлен. Железнодорожные – открыты в сторону первой крупной станции Семь Колодезей. Я никак не мог взять в толк тогда, почему так назвали безводную станцию, где вода также высоко ценилась, как и в засушливой пустыне. До железнодорожных ворот Симферополя следовало миновать восемнадцать станций, не считая полустанков и просто разъездов. Зато, каким счастьем светились лица тех, кто, преодолев дерганье вагонов и длительные стоянки, достигал Симферополя. До войны железнодорожный вокзал Керчи был значительно крупнее Симферопольского, хотя и представлял собою невысокое одноэтажное здание. После войны вокзал Керчь-I стал напоминать обычную небольшую избу, которых так много можно встретить в областях Черноземья. Теперь он значительно уступал по размерам довоенным железнодорожным воротам Крыма. Территория его была очень небольшой: узкая полоска перрона, шириной с обычный городской тротуар, две колеи железной дороги и небольшое земельное пространство между ними и территорией рыбоконсервного завода. Часть ее теперь занимал энергопоезд, снабжавший электричеством порт, завод и ближайшие улицы. Светящихся рекламных щитов не было, не было и фонарей. Темень дремучая по ночам сочеталась с неприятностью встречи с двуногим хищником. У симферопольского вокзала территория была куда обширнее и цивилизованнее. Там была огороженная деревянным кружевным забором приличных размеров площадка, где на многочисленных скамьях с удобными для сиденья спинками могли отдыхать пассажиры в ожидании отъезда. В противоположном конце пристанционной площади находился небольшой пристанционный базарчик – три ряда деревянных столов-прилавков с различной снедью. Не было того громоздкого и неудобного во всех отношениях здания, именуемого теперь железнодорожным вокзалом «Симферополь». А перед моими глазами стоит крохотное, утопающее в зелени дерев, здание станции Альма. Время идет, казалось бы, что все должно меняться к лучшему. Но такого не происходит. На смену малому и уютному приходит большое, грандиозное, но холодное и чуждое.
«НЕ СРАЗУ МОСКВА СТРОИЛАСЬ»
Не могло государство сосредоточить все усилия на восстановлении города Керчи. Да и разве только Керчь требовала этого? Восстанавливать нужно было и другие города, а по сути – всю Европейскую часть Советского Союза. В Крыму следовало возродить колыбель российского флота – Севастополь. На восстановление его и были направлены все силы Крыма, да и не только его. Керчь не попала в первоочередной план восстановления. Незавершенных куча дел… Еще рейхстаг, Берлин не взяты. Страданьям нашим не предел, и взрослым людям, и ребятам.
Пусть люди нынешнего поколения представят себе, хотя бы то, что, продолжая вести войну, требующую колоссальных расходов человеческих и материальных сил, страна, а проще говоря, Сибирь, Урал, Поволжье, делились с нами, обездоленными, всем, что имели. Действовали по принципу: «С миру по нитки – голому рубашка!» Как это происходило? Я решил поделиться тем, что сохранила память об этом отрезке времени.
Наряду с этим нам, долгое время оторванным от тела матушки России, пришлось удивляться тому, что произошло за это время в ней, к чему мы были не готовы.
ПОРОСЛЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ИЩЕТ МЕСТА ДЛЯ ВСТРЕЧЬ
Если человеческая поросль находила везде и создавала сама бреши, чтобы пробраться к морской воде, то взрослым сделать это было далеко не просто. На пути их становились строения и заборы. Впрочем, что я вас убеждаю, возьмите современную Керчь, много ли участков берега отведено для общественного пользования? У нас в стране существовала и существует особенная страсть к заборам. И если на селе заборы по характеру своему были примитивными и создавались со стороны фасада дома, а сзади и сбоку ограничительной линией являлась межа, то в городах заборы становились фундаментальными сооружениями, рассчитанными на сдерживание механических средств нападения. Правда, в старину старались к фундаментальности добавить и что-то эстетически радующее сердце и душу того, против которого они сооружались. Ограды были чугунными с кружевом затейливого литья. Теперь чудеса чудес уральского производства можно увидеть в городе на Неве и в некоторых часто посещаемых приезжими районах российской столицы. Правда, в городе Керчи бреши в обороне от надоедливых жителей появилось предостаточно, но купаться там без тщательнейшего исследования дна было невозможно. Металл торчал везде, и возможность причинить себе телесное увечье, была слишком реальной. На месте, отведенном под городской пляж отцами города в конце XIX – начале XX века, располагавшийся там, где сейчас находится менее посещаемая часть городского бульвара, после освобождения стояли основательно сработанные металлические ежи и располагались клубки колючей проволоки между ними, установленными немцами против возможной высадки десанта. Как-никак, а у немцев в городе Керчи был накоплен некоторый опыт в этом деле.
Узенькая полоска коричневого песка была густо прикрыта сухими водорослями. Люди вздыхали, глядели на воду, но не решались войти в нее. Кто знает, а не ждут ли их какие-нибудь штучки, установленные против возможного десанта со стороны моря? Стою и я у самого края, на покрытом густым зеленом мохом валуне и всматриваюсь в прозрачную воду. А что я там могу увидеть, как те же водоросли, колеблемые водой. Колебания эти вызваны спокойным мирным дыханием моря. Ночью оно бушевало, шумело, несло на берег валы с белой пеной, растекалось, заполняя все углубления. К утру оно успокоилось и задремало. Здания напротив пляжа более других кажутся обитаемыми, поскольку на крышах их даже черепица местами сохранилась. Но, приглядевшись внимательно, понимаешь, что перед тобою только мираж жизни. Самой ее пока здесь нет. В этот район города, называемый «Соляная», жизнь придет несколько позднее, чем это сделают «Горка», «Глинка», «Абиссинка». В тех районах рядом с домиками есть огороды, а значит, есть возможность посадить что-то съедобное. Но придет время и на коротком пятачке городского пляжа появится масса народу, яблоку упасть негде. Но в тесноте, да не в обиде! Нам этот пляж нравился.
Как-то в одно из воскресений я решил проведать брата отца Ивана, перебравшегося из Чурбаша в Старый Карантин. Иван Иосифович лишен абсолютно дара хоть малейшего предвидения. Жена его, кроме брюзжания и недовольства жизнью, ничего не предлагала. Вместо того, чтобы начать создавать себе собственное гнездышко, на которое впоследствии никто претендовать не стал бы, дядя Иван стал восстанавливать домик, принадлежавший его двоюродному брату, умершему перед самой войной. Вложив труд и средства, он вскоре должен был освободить его для жены покойного и племянников. Теперь он ютился в одной комнатке строящегося им самим крохотного домика, по улице Чехова. Чтобы добраться до него, надо было свернуть с дороги, ведущей к Камыш-Буруну, вправо, там, где сейчас находится блок автогоражей, затем идти к морскому побережью. Путь шел мимо выработок камня, которые люди приспособили под жилище. Всякий раз, проходя мимо их и глядя на веревки, завешенные бельем, видя копошащихся среди древних темно-серых с прозеленью камней, я почему-то вспоминал произведение Короленко «Дети подземелья».
Но Тыбурций Короленко, похоже, был гуманнее к детям, чем обитатели этих пещер. Мне казалось, что камни, как кровопийцы, высасывают жизненную энергию из хрупких детских тел. Взрослых я не жалел. Еще ближе к морю стояли построенные перед войною два громадных пятиэтажных дома. Таких огромных зданий во всем в городе больше не было. Здания оказались сравнительно уцелевшими, но совершенно незаселенными. В двух комнатах первого этажа прямо на стене красками были изображены танцующие женщины в домино. Сцена из маскарада. Изображения были сделаны резкими линиями и оттого казались живыми, порхающими в танце. Чувствовалась рука талантливого художника. То, что их рисовал немец, у меня не было сомнений. И, несмотря на ненависть к немцам, чувство тогда меня долго не покидавшее, мне было жаль этого творца картины. Я не хотел думать, что он где-то погиб... Жители в Старом Карантине приживались легко. Здесь была земля, способная все родить. Здесь было море. Да еще какое – одно из самых продуктивных в мире. Я мог убедиться в этом сам. К бригаде рыбаков, промышляющих рыбу недалеко от берега, приходило немало людей разного возраста. Без рыбы никто не уходил. Сарган, селява, кефаль… Мелочь живую рыбаки выбрасывали в море со словами: «Ступай, подрасти немного!» Берег у Старого Карантина круто обрывается книзу. Обвалы и сползание земли здесь явление нередкое. Береговая линия способна часто менять свои контуры. Взобраться наверх было здесь невероятно трудно. Поэтому немцы не ставили здесь заграждений. К тому же на мысе Ак-Бурун стояла военная крепость – детище героя Севастопольской обороны генерала Тотлебена. А вот дальше металлические ежи немцы поставили вдоль побережья до самого Эльтигена. Да и дотов понастроили немало. При ограниченности средств передвижения ничто не могло натолкнуть меня на мысль исследовать те «далекие земли». А ведь я, хотя и не видел трагедии Эльтигенского десанта, но хорошо слышал канонаду, сопровождавшую агонию умирающих людей на площади от воды до невысоких песчаных дюн, открытой для обзора немцев, обустроивших свои позиции на возвышенности, дугой охватывающей кусок земли перед рыбачьим селом этого же названия.
Город и до войны не был избалован зеленью. Война нанесла зеленым насаждениям такой ущерб, как и самому городу. Где отдохнуть после напряженного трудового дня, протекавшего в духоте помещения или на солнцепеке знойного крымского летнего дня? Дома, в невероятной тесноте и скученности? Кинотеатров нет, клубов нет. О телевидении тогда не знали. Оставалось отдыхать на берегу моря, в компании таких же бедолаг. Излюбленным местом отдыха еще с довоенной поры был приморский бульвар. Он и открыл гостеприимно свои двери… Да, двери, вы не ослышались! Наш приморский бульвар был окружен высокой металлической оградой, перебраться через которую было делом не таким легким. Эту ограду поправили, поставили у металлической двери дежурного. Днем можно было гулять по территории бульвара сколько душе угодно. Да гулять было некому – все заняты. А вечером без денег идти на приморский бульвар могли позволить себе только подростки. Это сейчас вы видите достаточно широкое свободное пространство между улицей Свердлова и поверхностью морской воды. Раньше ширина бульвара была значительно меньшей. Стоящая сейчас ротонда, частью своею выпячивалась в море. От нее в сторону игровой площадки шло нагромождение огромных камней, что позволяло многим использовать эту часть бульвара для морских купаний. Облицована была только та часть набережной, что имела направление к Генуэзскому молу. Дорожки бульвара были посыпаны песком, цветников не было. Были незначительные посадки кустарника, да беспорядочно посаженные акации, которые кое-где еще пытались создавать ряды, пусть и неровные. И по этим дорожкам в сумерках навстречу редко горящим фонарям туда-сюда двигалась масса народа разного пола и возраста. За порядком следили помощники дежурного и рослые милиционеры. При необходимости они пользовались свистками, переливчивые звуки которых достигали любого конца бульвара. Но внимательнее всего дежурившие следили за изгородью, предупреждая о появлении зловредных элементов, не уплативших положенного рубля. Естественно, в качестве нарушителей или, как их называли, «зайцев» была молодежь школьного возраста, отцы семейства не стали бы рисковать своей репутацией из-за какого-то рубля. А молодые, да ранние, прыткие и подвижные, только и ждали момента, чтобы перелезть через забор. Сделать это следовало единым махом. Пользовались и приемом отвлечения дежурных нарочито открытым видом преодоления металлического препятствия в одном месте, когда в другом остальные успешно преодолевали ограду. Конечно, удачно преодолеть забор не означало того, что испытание успешно пройдено. Требовалось еще быстро раствориться в толпе прогуливающихся. Не успел этого сделать незаметно, считай, что напоролся на крупную неприятность. Оглушительно звучит свисток, ему вторят другие. Слышен топот сапог милиционера. Нарушитель порядка схвачен. Его рука, как тисками, зажата в ладони милиционера. Преступника сопровождают в отделение милиции. А там составляют протокол. И на утро, после выяснения всех возможных побудительных мотивов «злодея» отпускают на свободу. А тут родители «преступника» провели бессонную ночь, представляя все несчастья, которые могли приключиться с их бесценным чадом. И штраф, причем уже немалый придется уплатить. Мало того, фотография преступившего великий коммунальный закон может появиться на стенде, озаглавленном: «Вот, кто позорит наш город». Но ничто не могло остановить желающих проникнуть вечером на приморский бульвар. В числе нарушителей бывал и автор этого повествования. А что ему оставалось делать, если в кармане не было заветного рубля, поскольку он им оплатил за вход своего счастья в виде кудрявого милого существа в платьице до колен. Приходилось еще объяснять ей, что у него появилось внезапно неотложное дело, но он скоро присоединится к ней. Похоже, она все понимала и ждала с надеждой, что любовь к ней поможет ему преодолеть препятствие. Иногда приземление было не совсем удачным, о чем свидетельствовала распоротая штанина брюк. Можно было соединить края разрыва тонкой проволочкой. Но чаще у подружки «случайно» находилась иголка с ниткой. Теперь можно было разгуливать под руку с девчонкой до того времени, которое было отпущено ее родителями. Почему-то вечернее время невероятно быстро летело. Наступала пора возвращаться домой. Единственное, на что можно было надеяться, подводя девушку к порогу ее дома, так на мимолетный, легкий, как касание губ мотыльком, поцелуй. Нравы были строгие. Доступ к телу любимой шел через двери ЗАГСа. Переступить его не позволял возраст. Нам не было восемнадцати.
Но ожидания заканчивались, давая возможность придти другим…
Ночной туман повис над гладью вод матово-черной вуалью. Ни огонька. Словно все вымерло на берегу. Всхлипывает уснувшее море. Поздно, пора идти домой, а не хочется. Я в полном разброде чувств своих. Рядом со мной девушка. Она на год старше меня и учится на класс ниже. Я не объявляю ей своих желаний, опасаясь быть отвергнутым. Я постоянно сдерживаю себя. Только зачем? Наступит время и я, только я сам, отвергну ее. Отвергну, даже ни разу не поцеловав. Нет, первая моя любовь не была платонической. Я желал физической близости, ощущая в ладони ее чуть пухлую руку с тонкой и нежной кожей, так отличающейся от моей жесткой и шероховатой. Я не пытался догадываться о ее желаниях, но пуританское воспитание стояло между мной и ею крепче высокой каменной стены, преодолеть которую мне не хватало сил.
Буду ли я жалеть, значительнее позднее, что не испил любовной страсти с ней? Нет, не буду.
Скольким я не отвечу на их любовь? Некоторые предлагали себя открыто, другие предлагали зовущим взглядом. И я отвергну их, не прикоснувшись к телам их. Буду ли я жалеть о том? Нет.
Придет ко мне та, которая будет так нужна, что я пойму – без нее нет смысла жизни!
Любовь не нуждается в понуканиях. Она жертвенный алтарь, на который мы возлагаем не только тела, но и души наши. И как прекрасно бывает, когда чувствуешь, что не нужно делить свою душу между Создателем и любимой. Они оба становятся единством для тебя. И Господь простит меня, если в пароксизмах любовной страсти, я забывал о нем! Ведь он сам подарил мне ее, он сам привел меня к ней, такой простой, такой важной и такой нужной.
МЫ СТАЛИ ЖИТЬ ЛУЧШЕ
Мы стали лучше жить, и в городе появились преступники. Вначале преступность была незначительной, и о ней люди почти ничего не знали. Но она росла, и стала во весь голос объявлять о себе. Члены преступных организаций стали называть себя бандой «Черная кошка». Почему черная кошка, а не иной масти, мне неизвестно, как неизвестно, были ли между собой связаны преступные организации, носившие одноименные названия? Не было ни одного города, где бы ни существовала своя «Черная кошка». Появилась такая и в нашем городе. Они оставляли на стенах зданий и на дверях ограбленных квартир свои знаки в виде изображения силуэта кошки. О «Черной кошке» теперь говорили повсюду охотно и много. С наступлением темноты становилось опасным передвижение по улицам города. Особенно опасными стали улицы, расположенные в районе рыбоконсервного завода. И этому было объяснение: там не было жилых зданий, там никто не мог прийти на помощь к подвергнувшемуся насилию. Каждый новый день приносил подробности об очередных ограблениях. Не верить этому мы не могли, так как наша квартира тоже была ограблена. О нем я узнал, услышав крик и плачь матери. Это было ранним майским утром, когда мы все еще крепко спали. Отец, по привычке, встал рано, чтобы покурить. Потянулся к карману брюк, оставленных им на спинке кровати перед тем, как лечь спать, но брюк там не оказалось. Полагая, что он мог их оставить в соседней комнате, где спали я и брат, он вошел в нее и увидел распахнутую дверцу шифоньера. Внимание его привлек и край занавески, раскачиваемый ветром. Отодвинув ее в сторону, отец увидел, что стекло в квадрате рамы отсутствует. А под окном из штучного ракушечника были сооружены ступеньки, облегчающие подъем к окнам, высоко расположенным от земли. Отец спокойно, словно ограбление для нас было обыденным явлением, сказал: «Таля, кажется, у нас побывали воры!» Это и вызвало бурную реакцию матери, поднявшей на ноги всю нашу семью. Стали подсчитывать убытки. Оказалось, что вещей, принадлежавших матери, никто не тронул. Исключение составила ее меховая шуба. Зато вся мужская одежда была похищена. Мы остались в майках и трусах. Правда, у отца была еще возможность натянуть на себя брюки и рубашку, постиранные и высушенные матерью. Они висели на кухне, куда грабители не потрудились заглянуть. Мать закатила истерическую сцену, из которой было ясно, что вся вина в происшедшем лежит на отце. Это его беспечность привела к несчастью. Если бы он послушался ее, да закрывал бы окна рамами изнутри, ничего бы не случилось. Отец говорил ей успокаивающе: «Перестань, мы с тобой уже много раз теряли все и вновь наживали! Ты радуйся тому, что мы не проснулись во время ограбления – это могло стоить нам жизни. Мать не успокаивалась. Отец взял под отчет на работе семьсот рублей, повел мать в винный погребок, откуда она пришла пьяненькой и умиротворенной. Нам не в чем было идти в школу. Помогли соседи, дав поношенную одежду. Помогла милиция, выписав нам форменные милицейские кители и брюки из темно-синей диагонали.
Через день отец нашел на вещевом рынке свои брюки, которые продавала перекупщица. Оперуполномоченный угрозыска Зайцев через перекупщицу вышел на одного из преступников. Но, лучше бы этого не случилось. Зайцев задержал грабителя на станции Керчь-I. Им была допущена ошибка: задерживая преступника, он не обыскал его. Приведя задержанного в кабинет дежурного по станции, он стал вести протокол задержания. Преступник выхватил «парабеллум» и убил Зайцева выстрелом в голову. Дежурный по станции нырнул под стол. Преступник не стал стрелять в него, вышел из здания вокзала и скрылся.
С отменой карточной системы у нас повсеместно исчезли «черные кошки». Они стали только достоянием кино о преступниках.
Говоря о милиции, я не могу не вернуться к уникальному зданию на ул. Ленина дом № 8, никогда не предназначавшемуся для размещения силовых структур, но почему-то только этому и служившее. Сколько криков и мучительных стонов слышали стены этого здания и подвалов! Часто, чаще, чем он этого заслуживает, произносятся обличительные речи в адрес Сталина и его окружения. Я не собираюсь обелять его действия, поскольку сам, с восторгом облегчения, воспринял весть о его смерти, но оперировать голословно цифрами в десятки миллионов жертв террора и бессовестно, и преступно. Да, можно было ни за что, ни про что, попасть в исправительные лагеря, Это правда. А разве сегодня не страдают по много лет в тюрьмах невинные? Писать о том, что по улицам наших городов разъезжали черные машины и вылавливали подозрительных людей – полная чушь! Были открытые, были закрытые судебные процессы, были показательные процессы над изменниками Родины, были наговоры и оговоры. Но я не знаю никого среди родственников, близких мне людей, да и просто хороших знакомых, кто бы подвергся незаслуженно репрессиям – а это, все же, сотни и тысячи людей… Такого бесправия, в котором я нахожусь в так называемой демократической стране, еще никогда не было. Мы жили во времена Сталина полнокровной жизнью, много читали, пели, плясали. Мы посещали зрелищные мероприятия, театры, стадионы, Мы ездили по всей стране в период отпусков. Никто не проверял наши документы, никто не заглядывал в наши чемоданы и сумки. Были у нас застолья, с ломящимися от тяжести яств и напитков столами. Прочитайте только книгу «О вкусной и здоровой пище», изданной в те времена, и вы поймете, какой выбор продуктов имели простые советские люди. Не было среди нас нищих, не было бомжей. Улицы городов были ярко освещены. Сияющие витрины содержали в открытом виде всевозможные товары, и не было на них решеток. Мы не слышали о стальных дверях. Не опасались мы, открывая двери перед незнакомым человеком. Было бесплатное санаторное и курортное лечение. Было бесплатное высшее образование с выплатой успевающим стипендии, в количестве, достаточном, чтобы жить без поддержки родных. Были у нас и смерть от голода, были недостатки. Но было и изобилие товаров, и ежегодное снижение цен на продовольственные и промышленные товары. Все это было при Сталине, только надо все расставлять правильно во временном пространстве, а не сваливать все до кучи. И не следует представлять нас запуганными, затравленными, а главное глупыми. Будь все иначе, не победить бы нам фашистскую Германию, не отменить раньше всех в Европе карточную систему, не восстановить огромных разрушений и не сделать страну такой, которую боялись и США, и вся Западная Европа в целом. При Сталине нас уважали во всем мире. Попробовали бы поступать с нашими людьми за рубежом так, как поступают с нами сейчас! Рука Сталина достала бы тех, кто не уважал законы.
ТОЛЬКО МИФЫ РОЖДАЛИСЬ ВОЙНОЙ
Войной никогда не решались добрые дела. Война уходила, а проблемы оставались. Мало того, рождались новые, значительно более трудные, чем прежние. Решила ли их Германия, начав войну? А Япония? Решила ли их одна из победительниц в этой войне – Россия? Пусть меня извинит читатель, что я Советский Союз заменяю этим названием. За рубежом шестую часть суши только этим именем и называли.
Размышляя над итогами войны, можно сделать определенные выводы.
Рождены ею спорные территориальные вопросы. Кто-то о них пока молчит, посапывает в две дырочки и ждет удобного момента, чтобы о них заявить вслух, ну, скажем, Япония. Уже сейчас она требует от России возвращения Курильских островов, забывая о том, что сама, после победы над Россией, считала справедливым аннексию северных Курильских островов и половину Сахалина. А что, нет сегодня таких территориальных притязаний у Румынии к Украине? Да и у самой Украины аппетиты велики, вот бы силенок иметь побольше… А разве Германия забыла об утрате Силезии и Восточной Пруссии? Или нет у Аргентины претензий к Англии? Забыла ли она о Фолклендских островах?..
А если копнуть глубже историю всех войн, перепахавших все земли вдоль и поперек? Поводов для новых войн найдется немало.
Родила война межнациональные трения и в пределах одного Российского государства. Вздумалось правительству переселить народы и переселили. Каким принципом руководствовались? Согласовали ли вопрос переселения с узбеками и таджикам, на территории которых те народы осели? Одни народы потом вернули на территорию их предков, другим пришлось долго бороться за возвращение! Покидали землю в одну эпоху, возвращались в другое временное пространство, полное неразрешимых проблем. Их возвращения никто не ждал, к нему не готовились. Да и требования возвращающихся были абсолютно не реальны, ибо время не заставишь повернуться вспять. Кто вернет Крым в прошлое? А Нагорный Карабах? Кто заставит Южную Осетию и Абхазию добровольно вернуться в Грузию, а Приднестровье в Молдавию? Желаний много, решений – нет!
Войной был рожден вопрос возврата перемещенных ценностей. Кто их перемещал и каким правом пользовался? Находились ли перемещенные ценности в каталогах, известных миру, или нет? Можно требовать у слабого, а у сильного – как?
К примеру, в последние дни войны Дуайт Эйзенхауэр спустился в соляную шахту в Германии, где на глубине 800 метров хранился золотой запас Рейха Изделия из золота и серебра, золотые монеты, золото в слитках. Величина вывезенного из ограбленных стран поражала воображение… Где это золото? Вернули ли его ограбленным?.. Предъявляют требование вернуть перемещенные ценности у России. Кто требует? Да тот, кто больше всех грабил ее!
Никто не предъявляет требований к США, которые переместили к себе за океан не только тысячи тонн золота, но и произведения искусства. Почему?
Никому нет дела до тех, кто более всего пострадал в той войне. Нельзя же считать полным расчетом деньги, выделенные правительством Германии рабам с Востока, за все их страдания и унижения! Да и сам расчет был, в какой-то мере, унизительным для тех, кого он касался!..
Война исковеркала судьбы многих людей. Сильные уходили в мир иной гордо, как и полагается разуму. Другие приспосабливались, идя на службу врагу… Не будь войны, дожили б они до глубокой старости, уважаемые, не обесчещенные! Но вмешался военный рок. Никто не докапывался, чем руководствовался человек, идя на сговор со своей совестью. Служил ли он ему из идейных убеждений или только создавал видимость службы? Сколько пошло таких на виселицу и под расстрел!
Добиваясь правды, видя несомненные искажения не столько самих фактов, сколько значимости их, я не осуждаю того, кто «подчистил» события – каждый служит своей идее, как может. Не нравится вам яд, запущенный в вашу сторону, срочно ищите противоядие от него. Ищите возможности нейтрализации, не дожидайтесь, пока яд сомнения парализует юное поколение, не способное оценить прошлое! Постарайтесь, чтобы ваш собственный народ не сомневался хотя бы в том, кто победил Германию!
Попробуйте объяснить людям, почему празднование дня «победы» на Западе и Востоке не совпадают по времени? Ведь молодежь даже не знает, что после форсирования в начале марта 1945 года Рейна война для союзных армий, возглавляемых Эйзенхауэром, практически закончилась. Формально она продолжалась, но приняла слишком «странный» характер. Немецко-фашистские войска сотнями тысяч без боя сдавались англо-американцам, но с отчаянием обреченных сражались против русских. Показательный факт: только за первые восемнадцать дней апреля союзники взяли в плен 317 тыс. солдат и офицеров противника, в том числе 24 генерала. Для наших союзников по коалиции война закончилась еще до капитуляции Берлина. Эйзенхауэр докладывал Объединенному комитету начальников штабов и британскому генеральному штабу: «Миссия союзных вооруженных сил завершена в 2 часа 41 минуту по местному времени 7 мая 1945 года»
В эти 2 часа 41 минуту в Реймсе западные союзники подписали предварительный протокол о капитуляции немецко-фашистских войск. На Западе уже считали войну законченной. Англия и Америка предложили, чтобы 8 мая главы трех держав объявили днем победы над Германией. Красная Армия не могла согласиться с этим, поскольку против нее еще ожесточенно сражались немецкие войска, и не только в Берлине! Мы продолжали платить высокую цену за победу. Так спрашивается, кто же победил в той войне?
От общей риторики перейдем к фактам, взятым из биографии президента США Дуайта Эйзенхауэра.
В 1942 году в вооруженных силах США и Англии уже насчитывалось около 10 млн. человек, и военно-политическая обстановка требовала использования этой огромной силы для нанесения решающего удара по Германии. Такой удар решил бы намного раньше исход всей войны. Но союзники, обещавшие открыть второй фронт в начале 1942 года, не слишком торопились. В середине июля 1942 года в Лондон прилетели Маршалл, начальник штаба армии США, главнокомандующий ее военно-морскими силами адмирал Эрнст Кинг и личный представитель президента США Франклина Рузвельта Гарри Гопкинс. Казалось, ну вот теперь все будет согласовано, и второй фронт будет, наконец, открыт. Но опять, после оживленных дебатов, открытие второго фронта было отложено. Американцы согласились на высадку своих войск в Северную Африку. Такое топтание союзников на месте позволило Германии нарастить военную мощь против Советов. Количество дивизий на Восточном фронте стало в 1,5 раза больше, чем их было – 266.
От цифр потерь перейду к оценке сражений, которые провели советские войска и войска союзников по антигитлеровской коалиции. Предоставим слово командующему всеми войсками союзников генералу Эйзенхауэру.
Всем нам известны результаты разгрома немецких войск под Москвой, отбросивших немцев на сотни километров от нашей столицы. А вот, генерал Эйзенхауэр, командующий объединенными союзными восками, в главе «Россия» своих мемуаров «Крестовый поход в Европу» говорит об этом одной ничего не значащей фразой: «На русском фронте немцы были остановлены перед Ленинградом, Москвой и Севастополем». О битве под Курском не пишет ни единого слова. В его трактовке Сталинградская битва ставится в единый ряд с победой западных союзников над итало-немецкими восками в Тунисе, и только!
Попробую на цифровом материале сравнить Сталинградскую битву и Тунисскую операцию. Последняя началась в конце октября 1942 года под кодовым названием «Факел». От берегов Англии отчалила армада судов, числом более 900, груженная солдатами и военной техникой. Погода была относительно теплой. Бискайский залив встретил небольшим волнением. Под прикрытием пушек Гибралтара вошли в Средиземное море.
Возглавлял операцию Эйзенхауэр, сделавший за 16 месяцев беспрецедентную военную карьеру от полковника до генерал-лейтенанта. Следует сказать, что военных с таким высоким званием в США насчитывалось всего 16. Помощником Эйзенхауэру в проводимой операции был английский генерал Монтгомери. Англо-американские войска должны были высаживаться во французской Северной Африке, что неминуемо должно было вызвать напряжение в отношениях с генералом де Голлем, возглавлявшим все французское сопротивление. Решено было поддерживать отношения не с де Голлем, которого недолюбливал американский президент Рузвельт, а с генералом Жиро. Но Жиро хотел сам возглавить операцию «Факел», тут Эйзенхауэр дал понять в двух словах строптивому французу, кто здесь на самом деле хозяин. К концу января 1943 года союзники сосредоточили в Северной Африке большую армию – в 400 тыс. человек. К ним присоединились 200 тыс. французов, уже сражавшихся в Алжире.
Во время боев в Тунисе западные союзники имели значительное превосходство над противником в пехоте, трехкратное – в артиллерии, четырехкратное – в танках. И тем не менее, только 6-7 мая войскам союзников удалось прорвать оборону противника и занять города Тунис и Бизерту. Потери противника в Тунисе превысили 300 тыс. человек, из них 30 тысяч убитыми, 26,5 тыс. ранеными и около 240 тыс. пленными, в том числе 125 тыс. немецких солдат и офицеров. Союзники потеряли более 70 тыс. человек. Современными американскими авторами берется под сомнение цифра взятых в плен итальянцев и немцев. Так А. Тейлор пишет: «Союзники взяли в плен 130 тыс. человек, но впоследствии это число было раздуто до четверти миллиона».
Если бы Эйзенхауэр был жив, следовало бы ему напомнить, что не так уж блестяще складывались его дела в Тунисе. Пассивность действий союзных войск дала возможность немцам маневрировать своими резервами. Военная обстановка накалялась Немецкие бронетанковые войска прорвались в районе Кессерина. Сам Эйзенхауэр, приехавший туда в инспекционную поездку, чуть было не попал в плен. Джип главнокомандующего вырвался из города, когда в него уже входили немецкие танки. Генерал вернулся тогда на свою виллу в Алжире в самом подавленном состоянии. Следовало американскому генералу сказать большое спасибо итальянским войскам, которые в Тунисе по численности превосходили немецкие, но по боеспособности были еще хуже, чем американские. Они-то и подвели своих немецких друзей, отступая в панике и увлекая за собой немцев.
Теперь несколько слов о Сталинграде.
Сталинградская битва длилась шесть с половиной месяцев. Немцы превосходили Красную Армию и в личном составе, и в технике. Площадь сражения составляла 100 тыс. квадратных километров. Протяженность линии фронта составляла от 400 до 850 километров. На отдельных этапах военных действий с обеих сторон участвовало более 2 млн. человек, две тысячи танков, две тысячи самолетов, 26 тыс. орудий и минометов. Ну, какие могут быть сравнения и по масштабу происходящих событий, и по последствиям.
Естественно, такому военному специалисту, каковым являлся Эйзенхауэр, было ясно значение Сталинградской битвы, изменившей весь ход событий на Восточном фронте. Тем не менее, он умышленно не дает объективной оценки этому сражению. А ведь Эйзенхауэр относился к лицам, «дружелюбно» настроенным к нам. Что же говорить о тех, кто открыто нас ненавидел?
Действительные потери немецких войск в Сталинградской битве и под Курском, который генералом вообще не освещается в его мемуарах, составили 2,7 млн. человек, 7 тыс. самолетов, 4, 5 тыс. танков и штурмовых орудий. Такие цифры нанесенных противнику потерь союзникам даже и не снились.
Создавались мифы прежде, создаются и сейчас. Коль на свете есть невежды, ложь не требует прикрас. В Вашингтоне и в Париже из правдивых нитей ткут, ложь – поярче, ложь – пожиже, не поймете – разжуют! И извольте, - миф готовый. Подан людям на обед. Хоть и правда в нем – основа, только правды, в общем, нет.
ЯНКИ ПРИ ЕВРОПЕЙСКИХ ДВОРАХ
За океаном стало скучно, прошла гражданская война. Живет с наживой неразлучно Американская страна. «Эх, повидать бы «Старый Свет? Пощекотать Европе нервы?» Хоть на ковбое фрак надет, но изо рта летят – не перлы!
Что мы знали об Америке? Знали, что ее открыл Колумб? Что и россияне участвовали в открытии ее, что ими была основана Русская Америка, что добрались они до самой Калифорнии, построив там форт под названием Росс. Знаем о том, что была война с Англией за освобождение.
Война Севера и Юга, родившая много сентиментальных произведений, в основе которых лежало разрушение нравственности и патриархальных отношений. Для американца, аборигена, эта война – самое страшное, самое разрушительное, что могло произойти на земле. Да, настоящей войны, с настоящей жестокостью, с массой преступлений против мирного населения и человечности американцы не знают, как не знают и того, что действия самих американцев в происходящих на планете войнах, являются самым отвратительным явлением, прощения которым и быть не может, поскольку направлены они были против невооруженных, беззащитных людей. И живут люди в Соединенных Штатах в мифах о спасительной роли своей, с одной стороны, осеняя себя крестом, с другой – угождая дьяволу, поскольку ложь стала основой их идеологии! Многие из них сегодня прячутся за крест от самих себя, ища спасения, но, что спрятано за крестом, они не знают. Мертвецки пустыми глазами смотрят в лик Бога на иконе. Чавкают ложью оскалы ртов, давятся ею, но остановиться никак не могут!
МИФ О ДИКОСТЯХ РУССКИХ
Нас представляли дикарями, на голове торчат рога, живем в Сибири, за горами, вот, образ клятого врага! И ходим мы в звериных шкурах, и от рожденья – злобный нрав, что все мы – дураки и дуры, что нет свобод у нас и прав! Появления советских солдат в Германии ждали с особенным страхом, объясняемым местью за совершенные фашистами преступления на Советской земле.
Я не стану убеждать, что приход наш в Германию был похож на то, что происходило в 1939 году, когда наши входили в Западную Украину и Западную Белоруссию.
Не обошлось без грабежей и насилия. Об этом часто говорят западные историки, забывая, что вскоре последовал приказ Сталина о расстреле мародеров. И это враз отрезвило тех, кто решил поживиться немецким добром! Западные моралисты забывают о том, что их доблестные вояки, не имея прав на месть, как это имели наши, тоже не обошлись без грабежей и насилия. Напомню об этом.
При вступлении на землю Германии дисциплина среди союзников наших стала падать. Появилось немало случаев самоувечья, свидетельствующие о том, что не хотят солдаты воевать. Эйзенхауэр был взбешен. Чтобы остановить это, ему пришлось еженедельно подписывать несколько сот решений по приговорам военных трибуналов.
Солдаты 101-й и 82-й дивизий воздушно-десантных войск, отличившиеся во время захвата немецких укреплений в Нормандии, совершали теперь немало случаев мародерства и изнасилований. Генерал Айк был неумолим: публичная казнь через повешение!
Еще ранее, когда англо-американский экспедиционный корпус действовал на территории Северной Африки, взрыв негодования потряс весь мир, узнавший о действиях союзников против местного населения. Они ничем не отличались от тех, которыми прославились торговцы живым товаром в эпоху колониальных захватов.
Прежде чем обвинять кого-то, обернитесь и гляньте на себя со стороны, господа, увидите – рыльце-то ваше в пуху!
ТОМУ ДОРОГ МИР ТЕМ, КТО ПЕРЕЖИЛ ВОЙНУ
Мир дорог тем, кто пережил войну, и много потерял,- быть не могло иначе.
А если перенес войну, да не одну, то не осталось слез: он стонет, а не плачет
Что вы знаете о войне? Сказать откровенно, ничего. Называют фронты, армии, битвы. Это – стереотип войны. А за стереотипом стоят люди, их жизнь, страдания, смерть. О героике войны писали все. Мне более других нравятся Эрих Мария Ремарк, писавший о Первой мировой войне. Из тех, кто коснулся талантливым пером Второй мировой войны был Манфред Грегор. Его небольшая повесть «Мост», в которой говорится о трагической гибели немецких подростков, которых одели в униформу, дали в руки фаустпатроны и автоматы, потрясает своей актуальностью. Так нелепа и бессмысленна гибель тех, кто даже из-за школьной парты не вышел. Я в качестве примеров привел умышленно немецких авторов, представителей той нации, руководители которой были зачинщиками обеих войн. Ремарк пишет о солдатах, Грегор о школьниках, и это справедливо. Если в Первой мировой войне из всех погибших 95 % падает на военных, то во Второй мировой войне большую часть погибших составляет мирное население. Их не ставили на военное довольствие, им не выделялась пайка, и они потому больше страдали от голода, чем солдаты; у них не было командира, а следовательно, и не было шанса погибнуть «со смыслом». На них было направлено острие возмездия воющих сторон. Это их уничтожали вместе с жилищами, подвергая бомбардировке и обстрелу. Это их ужас смотрит на вас развалинами Керчи, Сталинграда, Ковентри, Дрездена. Смрадом сожженных тел женщин, детей и стариков тянет от произносимых слов: «Хатынь», «Лидице», «Орадур». Негативами отпечатков тел своих на камнях они напоминают живущим, что они жили в мирном городе Хиросиме, радовались, надеялись, пока на них не низвергнулся ад с небес. Сотни тысяч мирных жителей, умерших от голода в осажденном Ленинграде, – жертвы войны. Разве эти десятки миллионов погибших мирных людей удостоены того, чтобы о них помнить? Мы, даже в минуты молчания, забываем о них. Мы помним только о погибших в битвах, да и то только в День Победы.
А разве все, кто решил бороться с фашистами, успели что-то сделать? Некоторые, еще не добравшись до линии разорванного во многих направлениях фронта, попали в окружение. Не имея оружия, что они могли сделать? А освободившись из немецкого плена, с трудом пробираясь к своим, испытывая страх и муки, на что они могли надеяться, наконец, добравшись к своим? Сколько их незаслуженно было осуждено? И гнили они, безвинные, в лагерных бараках, с позорным пятном предателя! В чем конкретно была их вина? Что не покончили с собой, попав в плен? Так часто и стрелять было не из чего!
Просят ветеранов рассказать о войне. Есть среди них, которым есть о чем рассказать, а есть и иные. Скажем, Абдулла Гаибов, таджик с европейскими чертами лица. О принадлежности к Азии свидетельствует смуглость кожи и миндалевидные, черные, как маслины, глаза. Был он до войны учителем начальных классов. Пришла война, повесткой в военкомат вызвали. Долго добирались до фронта. Первая атака на высоту, занятую немцами. Ударило что-то в грудь. Закружилась земля перед глазами. Упал. Очнулся в госпитале. И пошли один госпиталь за другим. Через полтора года началось выздоровление. Но от инвалидности не ушел. Что мог рассказать боец, если он и немца не видел, и ни одного выстрела сделать не успел?
Есть мифы о войне, и есть правда. Мифы, естественно, красивы – на то они и мифы. И ложатся эти мифы в основание сценария фильма о войне. А в правде больше обыденности, чем героики.
К примеру, было под Ленинградом маленькое кладбище Красненькое (не знаю, сохранилось ли оно). Пространство между ним и воротами Кировского (Путиловского) завода хорошо просматривалось во время Отечественной войны, не было закрывающих обзор зданий, не было никаких естественных преград – местность ровная, как стол. Здесь проходила линия фронта. Немцы могли в бинокль видеть, как из ворот завода выезжают отремонтированные танки. Стреляли друг в друга из стрелкового оружия? Да, стреляли. Велся обстрел из минометов и орудий? Да, велся. Сколько времени здесь проходила линия фронта? Да все время блокады Ленинграда, 300 дней и ночей пространство в 2 км оказалось непреодолимым для оснащенного военной техникой, сытого, имеющего огромный боевой опыт врага! Яркой героики для кинематографа в этом противостоянии нет. А ведь в обыденности этой и кроется самая настоящая героика. Ведь хорошо экипированному и оснащенному врагу противостоял обесточенный, голодный, замерзающий город. Подобного еще история не знала. Вот это и есть самый настоящий героизм, обыденный, не броский. Броский героизм спрессовывается в коротком отрезке времени, но ведь война длилась годы, и на протяжении их гибли люди, и не только на линии фронта, но и очень далеко от него. Я не стану оспаривать величину наших потерь, факт состоит в том, что они составляют десятки миллионов человек. Кто гибнет первым? Неподготовленный, слабый, безоружный и абсолютно безвинный человек. Я вспоминаю сказанное по пьянке одним «бывалым» офицером: «Прислали мне пополнение в роту, десятка два кандидатов всяческих наук, доцентов. Бросил я их в атаку, ни один живым не вернулся!» Я не сомневался в правдивости сказанного. Нужно было только слышать интонацию, с которой все это говорилось. Человек упивался своей властью, своей значимостью, говоря с презрением о погибших по его вине талантливых людях. Так мог говорить человек, завидующий чужому уму. Нет, он не дал им времени приспособиться, получить хоть какие-то крохи военной науки, а, следовательно, дать шанс уцелеть. Он их отправил на убой, отлично понимая, что эти люди никогда не держали оружия в руках, да и физической силой не отличались. Я полагаю, что подобное было не единичным явлением за долгие годы войны.
А сколько было случаев, когда боец прибывал на фронт, не имея никакого оружия! Что должен был делать такой солдат? Ожидать смерти того, кто оружие имел?
Можно смотреть на войну сверху, можно снизу, а можно и изнутри. Ведь не секрет, что офицеры-штабисты, находясь вдали от линии фронта, обвешивали грудь свою боевыми орденами значительно чаще, чем те, кто поднимался из окопов в штыковую.
И в тылу миллионы людей ломали себе голову, как накормить голодных детей. Готовили суп из лебеды и картофельных очисток. И наряду с этим существовал черный рынок, на котором можно было купить все, чего только душа пожелает. Откуда попадали продукты и товары туда? Кто умирал с голоду, надрывался, работая по 14 часов за станком, а кто-то обогащался, жировал?
Недаром говорят: «Кому война, а кому мать родная!»
Есть мера чести, достоинству, нет меры подлости и предательству. Человек так уж устроен, что не всегда разбирается, где, что и как?
Мы в Керчи привыкаем к тишине, а война все еще идет. Война идет, но теперь далеко на Западе. О ней теперь мы узнаем из сводок Совинформбюро.
Село поднимает землю. Техники привычной на полях нет. Хуже, чем после революции, потому что лошади тоже «призваны» в армию.
В сводках идет долгое перечисление освобожденных городов. Название многих мне знакомо из уроков географии. Мы слышим об окружении и ликвидации большого числа немецких войск. Происходит с немцами то же, что было с нами в 1941 году. И происходят случаи, на анекдоты похожие
Шла война. До Берлина рукой подать. Одно из танковых подразделений, прорвав оборону противника, устремилось вперед. На брони танков – пехота. Не встречая на пути сопротивления, танки ворвались в небольшой немецкий городок. Немецких частей в нем не было. Городок жил мирной жизнью и почти ничем не прореагировал на появление частей Советской Армии. На железнодорожный вокзал прибыл с востока пассажирский поезд. Машинист и обер-кондуктор поезда обалдели, увидев русских. Им объяснил командир танковой роты Глебов, хорошо владевший немецким языком, что поезд дальше не пойдет. Обер-кондуктор, так и не понимая, что произошло, сказал: «Вы не имеете права задерживать поезд! Я буду жаловаться на вас рейхсминистру железных дорог!»
Немецкий гарнизон городка, хоть и был застигнут врасплох, но, вырвавшись из полукольца, бежал на запад, не уничтожив связи, Глебов решил пошутить. Он позвонил на телефонную станцию. Ему ответил нежный женский голосок: «Я вас слушаю!» – «Соедините меня с Берлином!» – сказал офицер. Через минуту в трубке послышалось: «На проводе Берлин. Какой вам номер нужен?» « Соедините меня с бургомистром». – «Соединяю… У аппарата секретарь бургомистра Шварцбах». – «Попросите господина бургомистра». – «Его нет сейчас. Может быть, я могу быть вам полезен. Кто говорит со мной?» – «Бургомистр города Н.» – сказал офицер и тут же спросил: «Как у вас дела?» – «Неважно, говорят, русские уже близко… А у вас как?» – «Русские уже заняли наш город. Обещают скоро и к вам пожаловать!» – «Вы что, шутите? Смею сказать, что это глупые шутки… Я пожалуюсь господину бургомистру!» – «Я предлагаю жаловаться самому Гитлеру!» – смеясь, сказал офицер. – «Кто это говорит?» – «С вами говорит советский офицер майор Глебов!» Трубка умолкла…
Да, враг растерян. Не ожидал, что война на его территорию придет. Но немец есть немец. По одному эпизоду судить о подавленности духа не следует? Огрызается он здорово, и чем ближе к Берлину, тем больше сопротивление. Мы побеждаем, неведомо только, какова цена наших побед? Душою понимаю, что, какова бы ни была цена, но Победа нужна. Нужен мир, по нему истосковались все, от мала до велика. Но сколько людей не увидит победы? Сколько знакомых мне подростков не дождались дня освобождения! Среди них и Петька Лагутин, с которым я до войны учился в одном классе, и Оська Вашкофкер со всегда слезящимся правым глазом (результат неправильно проведенной операции на слезном канальце), и Колька Османов, мой постоянный соперник по вольной, без правил, и все-таки, честной борьбе...
Город свободен от немцев, он работает. Что он производит, я не знаю. Нас еще до войны отучили от лишнего любопытства. Шпионы нам мерещились повсюду. Вспомните, хотя бы сказку про «Мальчиша-Кибальчиша» и тайну его, Гайдаром созданную? Не тем Гайдаром-внуком, прямым кандидатом на роль Плохиша, а дедом его – Голиковым!
: «Идет гражданская война. Пылают избы. Ухают орудия. Свистят пули. Гибнут люди. Брат на брата поднялся, отец с сыном скрестили сабли свои. И носится на своем кауром, помахивая саблей, семнадцатилетний мальчишка, по имени Аркадий, по фамилии Голиков. В семнадцать лет стать командиром полка совсем непросто, непросто командовать бородачами? И совсем непросто получить высшую награду республики – орден боевого Красного Знамени! Но труднее всего перейти к новой, мирной жизни. Сменил Голиков саблю на перо с чернилами, и фамилию сменил, став Гайдаром. А что, совсем неплохо звучит – «Гайдар!» Из под пера Гайдара вышли книги, высоко идейные, полные коммунистической морали, на детей рассчитанные. Раз дошли они до сердца ребенка, до души его добрались, и расшевелили ее, значит – неплохой детский писатель из Голикова-Гайдара получился! Героем его книги стали называться дети, добро творящие, не для показу, а от души идущие. Тимуровцами стали они называться. Все в красных пионерских галстуках. Значит, знал какую-то тайну Гайдар, раз дети, не проверяя, поверили в нее.
Не забыл Гайдар и о прежнем своем, революционном служении. Взялся за оружие, когда в июне 1941 года застонала земля наша под сапогом германца. Не командиром пошел Гайдар, понимая, что устарели конь и сабля, рядовым пошел. И не стал дожидаться, когда позовут, сам пошел – добровольно. Не сохранил головы своей, пала она во втором бою, в первом пуля пощадила его. Остались книги его. Придет время и к книгам его с пренебрежением отнесутся. Что поделать, память привередливая дама, угодить ей, ох, как трудно!
И вспомнил я ушедшего в иной мир писателя не потому, что захотелось мне поднять упавшее знамя из рук его, а потому, что стыдно мне за внука Гайдара. Настоящий «Плохиш» из него получился. И на службу к буржуинам пошел, да и сам в буржуина превратился. Да не в простого буржуина, а в буржуина, предавшего идеалы деда, наплевавшего в память его. Впору писать роман не под названием «Отцы и дети», а «Деды и внуки». И герой для этой книги готов, с животом большим, мягким, словно яйцо, сваренное всмятку, с тройным подбородком, круглым, как луна лицом, и слишком влажными губами.
Да, и какой тайной мог владеть Гайдар-внук, Только той, которую вручили ему покровители из-за океана, как ограбить до ниточки народ русский? А вот от героя книги Гайдара-Голикова раскрытия тайны добивались буржуины? Тайны великой. А чем она являлась, сама тайна, за которую жизнь отдал Мальчиш? Кто знает? Все у нас является военной тайной. Недаром анекдот о ней ходил такой: спрашивают красноармейца
Женат?» Отвечает: «Военная тайна!» «А что несешь?» Отвечает: «Патроны!»
В принципе, видно, что не вернулась сила к городу. Нет сполохов огня по ночам над доменными печами металлургического завода. Контуры их видны днем, но мертвы они, нет людей рядом. Не дымятся трубы аглофабрики вблизи Самостроя. Ребрами чудовищного динозавра кажутся переплеты металлических конструкций и межэтажных перекрытий Керченского коксохимзавода им. Кирова. Вздыхают по знакомому труду работницы Керченской табачной фабрики. Не возродится никогда она, а цеха заполнят токарные, фрезерные и другие станки. Судоремонтный завод будет на месте фабрики. Прежде от работы ее ни звука не было слышно окрест. Теперь стуки по стальным корпусам напоминают многократно усиленную работу дятла – стучат молоты и молотки, ржавчину сбивают, заклепки ставят.
ТЕМЕНЬ И МЕТЕЛЬ ЗА ОКНОМ
За окном темень и метель. Слышно, как скребется она по шершавой коже тротуара, хлопает плохо прибитым куском железа, плачет в трубе остывающей печи. У единственного в комнате окна примостился письменный стол, верх которого затянут плотной клеенкой. Он выполняет многие не свойственные ему функции. Сидя за ним, обедают. На нем приготавливают пищу, выделяя мне и моему брату маленький уголок для выполнения письменных уроков. Мне удобно, когда бабушка, нарезая для борща капусту, отвернется, стащить немного и отправить в рот, похрустывая ею так осторожно, чтобы она не заметила. Заметит – схлопочешь по рукам. Сегодня у стола сидят двое мужчин: отец и гость, совершенно незнакомый белобрысый плотный мужчина в военной шерстяной гимнастерке без погон и таких же галифе. На гимнастерке его много орденов, некоторые мы никогда раньше не видывали, зарубежные. На столе стоит в тарелке соленая хамса, с оторванными головками и очищенными брюшками, несколько картофелин «в мундирах» и трехлитровый бутыль с крепленым вином Хлеба нет. Остатки его съедены за ужином. Хлеб наш насущный слишком ценен. Мы получаем его по карточкам. На 350 граммов не разгонишься. Два тоненьких кусочка на день. Один в обед, другой на ужин. Мы не завтракаем. На большом перерыве в школе дают небольшую белую булочку и стакан сладкого чая. Это – огромное подспорье в питании. Я остался благодарен за это на всю жизнь. Война только кончилась, но мир еще не вошел в свои права. Я сел на окованную металлом плиту, так приятно ощущать переливающееся в тело ее тепло. Потолок высокий, топлива мало. Окно укрыто байковым одеялом, но оно не очень-то защищает нас от холода.
В другое время я давно бы отправился в свою холодную комнату, чтобы там, завернувшись плотно в одеяло и согрев постель дыханием своим, отдаться во власть бога сна. Но сегодня не до сна. Гость оказался самым хорошим рассказчиком, которого мне доводилось слушать. Речь его была плавной, предельно простой и потому понятной. Мне было интересно услышать, как встретили войну те, кто стоял на западных границах страны. Я понимал, что разных людей она застала врасплох, часто не там, где хотелось. Кто-то так и не узнал о ее начале, приняв раньше смерть, чем окружающие услышали взрыв.
Я помню, как звучало по радио заявление Советского правительства. Я помню его начало: «Без всякого основания, без объявления войны вражеская авиация начала бомбардировку наших мирных городов и сел»…
Я никогда до гроба не забуду тот проклятый день 22 июня 1941 года, то летнее утро, когда в разгаре стояло лето, когда еще не завяла зелень трав, и не смолкли песни соловьев, а нашу мирную жизнь прервали взрывы бомб и уханье вражеских пушек. Но личное знакомство мое со смертоносным вражеским оружием начнется со второй половины дня 27 октября этого же зловещего года. А здесь за столом сидел человек, уцелевший в такой жестокой войне, который принял бой в 4 часа 15 минут. Он служил тогда на пограничной заставе. У меня тогда, слушая рассказчика, наступило прозрение. В кинокадрах кино, которые я видел до войны, мелькали пограничники, вооруженные только винтовками, да и враги отстреливались из пистолетов времен гражданской. Но гость говорил о том, что застава отбивалась от немцев четыре дня. И я понимал, что одними винтовками отбиваться от, до зубов вооруженного, врага невозможно.
Рассказчик говорил о своем пленении немцами, и я видел его с ручным пулеметом, стоящим во весь рост в окопе и ведущим огонь по наступающим немцам. Я видел, как падают скошенные пулеметной очередью зеленые фигуры наземь, чтобы больше с нее уже не подняться.
Видел, как надвигался немецкий танк на окоп, в котором молоденький лейтенант, еще не обстрелянный, дожидался своего смертного часа. Видел, как железные траки танка подминают под себя и вжимают в землю бруствера окопа, ногу красного командира, успевшего в последнее мгновение выбросить свое тело из окопа, но не успевшего убрать ногу.
Я удивился тому, что гостя нашего, тогда пограничника, фрицы поместили в военный лазарет, где ему ногу вылечили. Ведь я лично видел на широком молу Керченского торгового порта расстрелянных и заколотых штыками наших раненых красноармейцев и медсестер. Слышал я и о том, во время войны, что немцы пристреливают и своих тяжелораненых. Мне был непонятен гуманизм, проявленный немцами в первые дни к своему врагу, да еще красному командиру.
Рассказ гостя о его пребывании в концлагере в Венгрии, близ города Сольнок, звучал откровенной сказкой. Мне никогда не доводилось ни видеть доброго коменданта, ни слышать о таком. Еще более фантастическим был рассказ о любви жены коменданта к русскому пленнику. Как она подготавливала его к побегу. Абсолютно правдивой выглядела та часть рассказа, в которой гость рассказывает о переходе им линии фронта, о встрече со своими. А конец и вовсе не вызывал сомнений. После проверки нашего героя направляют в штрафной батальон с винтовкой и одной обоймой патронов. Большего запаса патронов штрафникам не полагалось. Прощение же наступало со смертью или ранением, ну и, естественно, после выполнения боевой задачи.
Если учесть, что штрафников бросали туда, где выполнить задание было почти невозможно, практически они шли на верную смерть. Зачем давать дополнительные боеприпасы, если атакующий не будет даже иметь времени перезарядить винтовку!
Сто граммов водки залито в глотку, винтовка со штыком глядит вперед, с ревом, в котором музыкальным оформлением звучал мат-перемат, штрафники кинулись в атаку на высотку, занятую немцами, хорошо ими укрепленную, которую, вот уже неделю штурмуя, наши войска не могли взять. Высота все-таки была на этот раз взята. Нашему гостю сильно повезло: он остался не только жив, но не получил ни единой царапины! Он рассказывал, а я видел, как он двигался по территории Германии, ему вновь удалось дослужиться до звания старшего лейтенанта.
Гость рассказывал о встрече с союзниками на Эльбе, демонстрировал нам иностранные ордена, полученные из рук американцев и англичан. Отец мой задал только один вопрос: «Послушай, Трофим, что ты можешь сказать о солдатах их армий?
«Ты знаешь, – отвечал гость, – они такие холеные, чистые, прилизанные, ну не созданы для войны… Немец – иное дело, экипировка прекрасная, но он не щадит ее, он настоящий воин. Чистоплюем его не назовешь. Гитлер своего солдата превратил в машину для войны. А от американцев и англичан бутафорией попахивает».
И ВНОВЬ О ПАМЯТИ
И возвращаюсь вновь к памяти нашей. Дырявая она потому, что так задумано разумом Вселенной, или дыры оставляют те, кому это выгодно? А может, имеет место и то, и другое? И я опасаюсь, что пришедшие к власти так поработают над памятью народной, что от нее ничего не останется. Работа моя – это альтернатива тому, чем заняты сегодня хорошо оплаченные «историки», пытающиеся доказать, что государственность Украины насчитывает 120 тысяч лет. Знай наших, живущих в Львове! Утрем нос не только Москве, но и Древнему Египту!
Память тяжелая, темная, злобная надолго охватывает и долго не проходит. И время с трудом осилит ее, разорвет на клочки малые, разгонит по миру. Но, хоть и малы будут частицы, но живучи, проклятые, чуть что, и порывают завесу времени и возвращаются к людям, сея недоверие между ними и злобу.
Напротив, память добрая – легка и прозрачна, светла и весела. Но всякое светлое, веселое – недолговечно, быстро уходит, забывается и, как правило, не возвращается уже к людям.
Не потому ли вся наша история черна, страшна и состоят из кусков, в каждом из которых только два периода заметно: подготовка к войне и сама война? Посмотришь в глаза генсеку, президенту, банкиру – такие честные, такие добрые глаза у них, благожелательством так и светятся, смеющиеся морщинки в уголках глаз залегли...
Верил и я в детстве, что власть предержащие, даже если они в чем-то ошибались, в целом были честными и порядочными людьми, желавшими всем нам только блага.
А время шло и ничего не менялось. Исчезла в нашем городе каланча, исчезли пожарные в брезентовых робах, в блестящих медных касках, напоминающих чем-то шлемы древнеримских воинов. Исчез и звон колоколов, исчезли паровозы, пароходы, исчезли фабричные и заводские гудки, а страсть к наживе распространилась на все начальствующие лица, начиная от вора министра, до офицера, потрошащего продуктовую посылку солдата.
Чую, память играет со мной злую шутку. Осколки ее разбегаются по углам и, хищно оскалившись, пытаются свою игру вести. Но нет, шалите, я вас всех соберу и создам целостную картину того, что тогда происходило. Мне тошно и тяжко от клятв, которые сейчас на Библии произносят те, кто еще вчера травил священников. Заживо гниют надежды тех, кто поставил на них, или кто будет ставить!
Темно-серое небо медленно ползет, цепляясь за крыши домов, рвется, клочьями ложась на сырую землю. Тучи скручиваются в спирали, хоботами тянутся к земле, изливая потоки воды на серые каменные стены домов. Покосившийся фонарный столб с разбитыми глазами кажется мне усталым, готовым осесть под тяжестью прожитых лет и пережитых невзгод. Чего я жду от будущего? Скажу откровенно – не знаю. Как и не знаю, зачем я попал в этот мир? Выполнил ли я возложенную на меня миссию или это еще впереди?
…Я видел, как тяжко достается семье моей хлеб. Когда мне давали в школе белую булочку, пахнувшую золотыми зрелыми хлебами, когда, еще не положив в рот ни кусочка, я истекал слюной, меня поражало отношение некоторых школьных товарищей, которые ели с неохотой, оставляя недоеденные куски. Я удерживал себя от желания схватить эти объедки и, спрятавшись от всех, съесть. Удерживала от этого гордость. В концлагере я забывал о ней, а тут – совсем иное дело, я мог просто потерять свое лицо! Все мои сверстники и ростом, и массой тела меня превосходили. Меньше меня никого не было. Я был худенький, с вьющимися темными волосами и высоким лбом.
О школьной форме мы не слышали, в глаза ее не видели, хотя и поговаривали уже тогда о введении ее. Одевали то, что имелось. И по этим параметрам я уступал большинству. На мне было надето все отцовское. Мать кое-где урежет, кое-где пришьет и, на – надевай! Все чистое, но старенькое, кое-где и латки видны, но они хорошо подогнаны по форме и по цвету. Обувь – тоже отцовская. Но стопа у отца несколько шире и намного длиннее. Чтобы она не спадала с ног, носок туфель набит ватой. Они никак не соответствуют моему росту, мне поначалу так не хотелось их носить, опасаясь насмешек. Насмешки были, но они не были злобными, и я с ними свыкся. Особенно велики были меховые сапоги, переделанные из унтов, которые носили в то время летчики. Они были сшиты мехом внутрь, снаружи отделаны выгоревшим черным брезентом. Хотя они и были слишком велики на меня, но у них было одно достоинство – ноги в них не мерзли. Кроме того, я ими ловко отбивался при нападении: стоило сделать резкий взмах ногой вперед, и сапог, слетев с ноги, устремлялся прямо в голову противника. Не имея приличной одежды, я не мог, подобно моим товарищам, посещать танцевальные площадки. Знакомство с девушками откладывалось мною на потом... У меня, единственного в классе, не было подружки, да я и не знал, как к ней подойти? Я не очень доверял их уму, все они мне казались легкомысленными. Короче сказать, мне девушки, близкого мне возраста, не нравились. Мне нравились молодые стройные женщины, я боготворил их, но прекрасно понимал, что мой возраст не позволял мне надеяться на успех, а насмешек я бы не стерпел!
Как-то под новый год, когда я учился в девятом классе, было объявлено, что в здании Клуба морских офицеров, что находился на втором этаже углового здания Советской и Крестьянской улиц, дают костюмированный бал. Я надел все лучшее, что имел, а пиджак мне дал двоюродный брат. Правда, пиджак тот под цвет брюк не подходил, но что поделать, если другого не было. Поднявшись на второй этаж, где располагался большой зал, я почувствовал, как сердце мое защемило от понимания убожества моего наряда. Какие наряды на девушках: всех цветов и покроев, из шелка, атласа, панбархата. А ребята из нашего класса? Несмотря на маски, скрывающие лица, я узнавал их. Женя Бычков – в плаще мушкетера, со шпагой на правом боку. Плащ голубой из тяжелого шелка, подкладка тоже шелковая, красная. Бархатные штаны и ботфорты. На голове шляпа с пером. А вот и Агапов в черном фраке, такого же цвета цилиндр на голове, на руках белые перчатки, глаза домино прикрывает. Какие мягкие и плавные движения у него в танце, как умело он ведет девушку. Я сравнивал свою одежду с другими и краснел от мысли, что кто-то обратит на меня внимание.
Я постарался забиться в самый темный угол и прятался там за спинами. Дождался я момента вручения призов. Я был уверен, что первый приз за оригинальность и красоту костюма получит Бычков. Но я ошибся: приз получила девушка в зеленом шелковом платье, на груди у нее были пришиты колосья пшеницы. И здесь была на первом плане не красота, а идея. Я шел домой, давая обет никогда не ходить на танцы. Но придет время, у меня будет девушка, и я буду ходить на танцы и даже научусь танцевать. Конечно, много хуже Агапова, но вполне сносно.
ТИШЕ ЕДЕШЬ, ДАЛЬШЕ БУДЕШЬ!
Когда живешь думами о хлебе, в повседневных заботах о малом, то находишься в постоянном неведении того, что принято называть великим. Жизнь твоя, твое бытие зависят от того, кого ты никогда не видел, имя чье известно только тем, кто занимается серьезными экономическими проблемами, но ты не находишь в этом ничего особенного. Так, в то время жил в Москве человек с фамилией, напоминающей конец пребывания Иисуса Христа на земле, – Вознесенский. Ему только перевалило за сорок. Типично русское лицо, скуластое, с вьющимися волосами и высоким лбом. Он производил впечатление культурного, думающего, немного замкнутого человека. Занимал он должность председателя Госплана СССР. Он мало говорил, но много делал для того, чтобы экономика страны не буксовала ни в период войны, ни в послевоенные годы. Этот человек даром свой хлеб не ел. Он написал хорошую книгу по экономике. Почему-то впоследствии эта книга подверглась жесточайшей критике. И этого показалось его врагам мало: талантливый экономист был расстрелян. Но пока я учился в школе, этот человек был жив и подготавливал экономическую и денежную реформы. Огромная ответственность лежала на этом человеке, и он справился с нею на отлично! И позднее мысль не возникала такая не только у меня: «А за что расстреляли все таки Вознесенского?» Может, план был составлен нереальный, не обеспечен ресурсами, а отсюда – невыполнимый? Так нет, к планам Вознесенского не придерешься, это не планы во времена Хрущева и Брежнева? Кроме того, все знали, что И.Сталин к плану относился так же почтительно, как индус к священной корове. Так значит, что-нибудь иное? Ну, скажем, не действовала ли здесь зависть «вождя всех народов», готовившего свою работу «Экономические проблемы социализма»? Я ничего плохого в работе Сталина не усматриваю, оно касалась главным образом вопроса отставания сферы производства средств потребления, в первую очередь легкой промышленности. Отставание ее на глаз было видно. Мы покупали чешскую обувь, немецкую галантерею, китайские зонтики и текстиль. Может, расстреляли Вознесенского потому, что Сталину хотелось украсть мысли экономиста великого для работы своей? Мертвый в плагиате не обвинит! Расстрел ждал и Родионова, председателя Совета министров РСФСР. И опять возникал вопрос: «За что?» Впрочем, в то время лучше было не задавать таких вопросов! В вечность уходили люди умные, хотя впоследствии они могли быть реабилитированы, правда, посмертно... С точки зрения советской морали это была достаточная компенсация! Только для кого достаточная? Кто через такой срок вспомнит о невинных? И вспомнят ли? И никому мысль в голову не приходит: «Что с ушедшими умными головами, Россия все слабее и слабее становилась! Что наступит время, когда не из чего будет умных выбирать, – все станут средненькими и серенькими!
Вспомнил я о руководителе Госплана потому, что без планирования жить невозможно! Оглянитесь, посмотрите, что делается вокруг вас при отсутствии плана? Как слепые живем, как животные, ожидающие кормежки, но не знающие какая она будет, и когда ее принесут? Слава Вознесенскому, подарившему всего через два года, хлеб в неограниченном количестве
Признаться, никто не ожидал, что после голода, разгуливающего по стране, и в то время, как большинство стран, участвовавших в войне, продолжали жить в условиях нормирования потребления продуктов, у нас будет отменена карточная система, проведена денежная реформа, чтобы отсечь массу денежных знаков, гуляющих по стране. Проводилась подготовка к этому в строжайшей тайне от населения. Наша семья при проведении денежной реформы пострадала – отцу выдали зарплату за сутки до проведения акции, и она, не израсходованная, похудела сразу в десять раз. Но удивительно, как и от кого, некоторые граждане нашего общества узнали о ней? К примеру, в нашем городе одним из самых зажиточных людей был врач-венеролог Александров. Я думаю, читающим понятно, откуда текли деньги в карман врача, когда из Германии в Союз были завезены и гонорея, и сифилис? Доктор Александров был необъятной толщины. Он любил по вечерам прогуливаться по оживленным местам города, ведя тощего, с выпирающими ребрами пса, привязанного за шею обычной бельевой веревкой. Контраст был настолько разительным, что без смеха смотреть на хозяина и его собаку смотреть было невозможно. Так вот, венеролог, скупил махом все содержимое комиссионного магазина, располагавшегося на ул. Ленина, в здании рядом с нынешним театром им. Пушкина.
Нужно представить радость людей, когда можно было есть хлеба, сколько душеньке угодно. Помню, что съел сразу три килограмма хлеба. Боже, как это было вкусно! Но, так бы хотелось, чтобы потомки наши не испытывали этой радости, предшествовало которой многолетнее недоедание.
Помню еще одну радость, последовавшую за этой: я окончил школу, получил аттестат зрелости. Правда, в нем была одна тройка по русскому языку. Меня это не сильно беспокоило, я был уверен, что поступлю в любой вуз страны. И, конечно, ошибался! Мне были закрыты пути в театральные студии, художественные училища, поскольку я не обладал необходимыми для этого талантами. Лиц, побывавших на оккупированной территории, не принимали и в институт международных отношений. Я хотел поступить в Одесский юридический институт, но там следовало сдавать экзамен по украинскому языку. Правда, я мог получить, как не владеющий языком, годичную отсрочку. Но перспектива изучения близкого моему родному языка, заставила меня отвергнуть эту идею. Но вопрос, почему бы мне не попробовать изучать юриспруденцию там, где действовал русский язык? Дело в том, что в Одессе у меня были родственники, в других учебных центрах этого не было, а финансовые возможности мои были равны нулю. Поэтому я поехал в Симферополь, где в то время было три института: медицинский, педагогический и сельскохозяйственный. Выбрал самый престижный из них, куда был огромный конкурс. Сдав экзамены успешно, я стал студентом медицинского института. Успевающим на четыре и пять выдавалась стипендия. Хотя сумма в 220 рублей была не велика, но она позволяла мне снимать угол и питаться. Конечно, многого я не мог позволить себе из того, что позволяли мои товарищи по учебе. Но я не голодал. Иногда удавалось находить временную работу, она позволяла мне приобрести кое-что из одежды. Я знал только одного студента, который уступал мне по бедности на нашем курсе. Как ни странно, это был еврей, родом из Новозыбково, чем-то не угодивший местному раввину. Он был грязнуля несусветный, любитель спиртного, но при всем этом, обладал светлой головой. Увлекался философией, к медицине относясь откровенно прохладно. Писал он сатирические стихи на товарищей и преподавателей. Одна из родственниц его, проживавшая в Самарканде, пригласила его к себе. Я собирал среди студентов курса деньги, чтобы купить ему билет до Самарканда и отправить его туда хотя бы в хлопчатобумажном, но приличном костюме и новых парусиновых туфлях. Иоганн Любовицкий стоял одиноко на вокзале Симферополя. Провожал его я один. Черный, лохматый, он виновато улыбался мне. Я дружески похлопал его по спине. Больше я никогда не видел неординарного парнишку, обиженного обществом.
Симферополь был компактнее Керчи, аккуратнее. Казалось, что война обошла его стороной, почти не нанеся повреждений. И на самом деле это было так. Город был зеленый, по улицам двигались трамваи. Там, где сейчас на проспекте Кирова стоят республиканские правительственные здания, прежде находился центральный колхозный рынок. В магазинах Симферополя было много разнообразных товаров. К моему удивлению, в них даже зимой продавались свежие фрукты и виноград, чего в Керчи не было и в помине. Цены на рынке Симферополя были чуть выше керченских. Живя на одну стипендию, я мог позволить себе, пусть и не часто, покупать копченые колбасы. Качество всех товаров во времена Сталина были высоким. Самым дорогим продуктом в Крыму тогда был картофель. Цена его достигала трех-четырех рублей за килограмм. Учеба давалась мне легко, но я чувствовал, что из меня хорошего врача не получится. В отличие от многих товарищей по учебе, я не боялся трупов, но я боялся причинить боль человеку, и уклонялся от проведения медицинских процедур. Пока это удавалось делать незаметно. Чувствуя себя неуютно в медицине, я поступил в заочный юридический институт, находившийся на улице К.Маркса, рядом с рестораном «Астория». Преподавательский состав мединститута ничем не напоминал привычный мне школьный. Сколько же было здесь настоящих самодуров среди прекрасных ученых? Скажем, доцент кафедры неорганической химии Мелешко позволял себе разговаривать со студентами грубо, унижая их человеческое достоинство. Похоже, это доставляло ему истинное наслаждение. А заведующий кафедрой патологической анатомии проф. Браул даже избрал особую форму речи, похожую на ту, которая бытовала среди грузчиков. К примеру, идет защита кандидатской диссертации по хирургии ассистентки С.Хмельницкой. Официальный оппонент у нее проф. Браул. Он не задает ей вопросов, не ждет пояснений, резюме его кратко и резко: «Вы ни черта не знаете в патанатомии, лучше бы от темы отказаться вообще!» Хмельницкая, унижаясь, соглашается с тем, что она полная невежда. Делает это она неуклюже. Я присутствовал на ее защите, поскольку она была публичной. Мне от души жаль ассистентку кафедры хирургии, столько времени посвятившей теме, да и затратившей на нее немалые денежные средства. Я не знал тогда, что «позорное избиение» кандидата на соискание ученой степени превратилось давно в ритуал. Шары, брошенные ученым советом, позволили молодой женщине защитить кандидатскую. Браул, похлопывая своей огромной ручищей по плечу нового кандидата наук, говорит грубо: «Молодец, Софка! Стала бы ты возражать, я бы тебя с г… смешал!» Хмельницкая мило улыбалась грубияну…
Профессору нравились стихи, посвященные ему кем-то из студентов:
«Авто, мото, вело, фото,
Патанатом и охота.
Жено-, быто-разложитель,
Яшка Браул – наш учитель!»
В них содержалась краткая, но точная характеристика одного из китов Крымского мединститута.
Семейственность процветала в институте. Кафедра Штейнбергов. Кафедры Михлиных, Окуловых… Глава семейства возглавляет кафедру, доцентами и ассистентами в ней его жена и дети. Пробиться кому-то со стороны – невозможно! Мне все предметы даются легко благодаря великолепной памяти. Хотя постоянно бьется мысль, а зачем все это? Ну, зачем врачу знать промышленное производство серной кислоты? Какое практическое значение может иметь детализация анатомических точек костей черепа? Перегруженность теоретическим, ненужным материалом, и слишком недостаточная работа с больными…
Я на первом курсе института делаю то, что следовало сделать еще в школе: вступаю в комсомол. В нарушение устава комсомола, меня, не имеющего стажа пребывания в этой организации, избирают комсоргом. Я привык к честному выполнению обязанностей, не умел лукавить, поэтому совершаю большую ошибку. На областной комсомольской конференции, на которую был избран делегатом, я позволил себе, держа в руках устав, обвинить первого секретаря обкома комсомола в нарушении им этого устава. Зал разразился аплодисментами. А затем началось то, чего я никак не ожидал. На следующий день смелого обличителя вызвали в обком комсомола, где на меня посыпался град угроз. Я считал их пустыми, не достойными внимания, поскольку был прав, говоря об ошибках работы руководства открыто, не таясь. Кроме того, заканчивал второй курс обучения, на котором отчисление студента – дело серьезное, требующее обоснований, а за мной больших грехов не числилось… Но, когда я получил, будучи старшим в группе, по военному делу тройку, что лишало меня право получать стипендию, являющуюся источником моего существования, я стал понимать, что дела мои плохи. Многим разрешалось пересдавать экзамен для улучшения оценки, а мне в праве этом было отказано!
Я не сдавался, впрочем, и не знал, кому надо сдаваться? Пришлось больше работать, чтобы иметь возможность продолжать учебу, а это сказывалось на посещаемости занятий. Моя фамилия появилась в списке неблагополучных. Тучи сгущались… И я принял единственно правильное решение: перевестись в другой институт, подав заявление в Министерство здравоохранения РСФСР. Сделал я это на пятом семестре, когда наступили зимние каникулы. И, кажется, сделал это вовремя…
ОХ, КАКИЕ ЖЕ МЫ ИДЕЙНЫЕ!
Мне нравились семинары, проводимые зав. кафедрой основ марксизма-ленинизма Дегтяревым. Он не требовал конспектировать пройденный материал, не терпел зубрежки. Просто велась беседа по теме: вопрос-ответ, вопрос-ответ. Важно было, как ты понимаешь материал. Он терпеливо выслушивал порой откровенную глупость. Чувствовалось, что преподаватель обладал огромным информационным материалом, вел занятия, как этого требует педагогика. Но этого человека ожидала беда с той стороны, откуда ее и ожидать было нельзя. Появилась огромная разгромная статья в газете «Правда», написанная Ждановым.
Жданов, член Политбюро, небольшого роста, с каштановыми подстриженными усами, с высоким лбом, острым носом и болезненным красноватым лицом, был образованным человеком и слыл в Политбюро интеллектуалом. Знания его были обширны, несмотря на то, что попахивали начетничеством. Он разбирался понемногу во всем, даже в музыке, но едва ли обладал обширными знаниями в какой-то определенной области. За интеллигентностью скрывался обычный коммунистический сатрап. Это было время жестких атак на минимальную свободу выбора темы и формы, которая успела за период войны выскользнуть за пределы партийного контроля. Критике подверглись журналы «Звезда» и «Ленинград». Среди критического материала, публикуемые в том номере газеты, как образец халтуры были напечатаны стихи неизвестного мне ленинградского поэта Хазина:
«В трамвай садится мой Евгений, -
О, милый, добрый человек, -
Не знал таких передвижений
Его непросвещенный век!
Судьба Евгения хранила,
Ему лишь ногу отдавило,
И только раз, толкнув в живот,
Ему сказали: «Идиот!»
Он вспомнил старые порядки,
Хотел дуэлью кончить спор,
Залез в карман, но кто-то спер
Его давно уже перчатки.
За неименьем таковых,
Смолчал Онегин и притих.
Конечно, подражание стилю Пушкина жалкое, что тут говорить? Ну, а дальше Жданов обрушивается на писателя Михаила Зощенко. Читаешь статью идеолога страны и начинаешь понимать, что и к чему!
Ходил тогда анекдот о том, что в ответ на критику творчества Зощенко, у писателя отняли продуктовые карточки и вернули их только после вмешательства Москвы.
Вслед за разгромом двух популярных в Союзе журналов, критика Жданова обрушилась на оперу композитора Мурадели «Дружба». Что там было с редакторами газет, я не знал, но критика Жданова коснулась и нашего идейного воспитания. Последовали изменения в проведении занятий по общественным предметам. Стало обязательным конспектирование идеологических источников. Все свелось к форме, а не содержанию. Занятия стали скучными и неинтересными. Слава Богу, хоть не было в ту пору обязательных политзанятий! Наверное, Дегтярев не мог перестроиться, ему пришлось покинуть институт.
1949 год. Война в Корее. На улице Кирова вывешена огромная карта театра военных действий с переставляемыми красными флажками. Мы все недоумевали – почему мы активно не вмешиваемся в события на Корейском полуострове, в то время как США это делают открыто? Вслух высказываться о политике Кремля не принято. Я пишу первое свое стихотворение, посвященное этим событиям, и отношу его в редакцию областной газеты. Главный редактор, бегло взглянув на мой опус, говорит: «Содержание хорошее, но ни формы, ни свежести…» Я не расстроен, иного, признаться, не ожидал. И нес я свой стих, скорее по настоянию Любовицкого, с которым мы часто играли в шахматы, чем моему желанию. Уходил из редакции, махнув рукой на будущее свое поэтическое творчество. К моему удивлению, мое стихотворение было напечатано, только фамилия под ним стояла не моя...
УПРОЩЕННЫЙ КАРАТЕЛЬНЫЙ ЗАКОН
Меня интересовал вопрос, чем объяснить появление Сергея Мироновича Кирова в Ленинграде, где была крепкая городская и областная партийные организации? Одно дело работа в республиках Средней Азии и Закавказья, и совсем другое дело – работа в крупнейшем рабочем и политическом центре страны, называемым в Союзе – родиной, колыбелью Октябрьской революции, Из бесед с людьми, лично бывшими знакомыми Кирова, я узнал о том, что встреча Кирова Ленинградом была более чем прохладной. Ему предстояло еще укрепиться в городе, завоевать авторитет. Одного звания ответственного члена Центрального комитета партии было недостаточно.
Я передаю слова работницы Путиловского (Кировского) завода, с которой беседовал при жизни ее в 1964 году: « Я приехала в Ленинград из Вологды, после окончания школы фабрично-заводского обучения. Меня направили в один из цехов завода, где я стала к токарному станку. Как-то во время работы, в цех вошла группа управленцев завода, среди них находился невысокого роста плотный мужчина, в темно-зеленой гимнастерке, галифе, простых яловых сапогах, на голове кожаная фуражка. В то время не принято было прекращать работы при посещении комиссий, делегаций. Поэтому я продолжала работу. Незнакомый мужчина подошел к моему станку, смотрел некоторое время, потом сказал: «У тебя, девушка, резец не под тем углом поставлен. Посмотри, как следует с ним обратиться!» Он изменил наклон резца, и тонкая стружка металла сползла, как шкурка снимаемого с обваренного кипятком помидора. «Ну, попробуй теперь?» - сказал он мне просто. Я пустила станок и действительно заметила, что работать стало намного легче. По тому, как он работал, я поняла, что в токарном деле человек тот разбирается. Когда он отошел в сторону, я спросил одного из рабочих: «Кто это был?» «Да, ты что, Клав, неужели не знаешь?» Я пожала плечами. «Да, это Киров был!»
…У нас, перед входными воротами завода стояла огромная лужа. Они никогда не исчезала, то глубже становилась, то мельче, но мы всегда, ворча себе под нос, обходили эту лужу. Как-то к этой луже подъехал автомобиль. Из него вышел Киров. Он не стал обходить лужу, он вошел в нее, остановился, и попросил пригласить директора завода. Тот в костюме, лакированных туфельках вынужден был направиться к Кирову, рассекая ногами воду. Минут десять они о чем-то говорили. По тону казалось, что разговор был простым, деловым. Потом Киров уехал, а директор направился к себе. Наутро лужа исчезла, на месте ее была ровная асфальтированная площадка.
Киров прижился в Ленинграде. Его даже «полюбили». Но в 1934 году его убили в коридоре Смольного, в самом сердце нахождения партийного аппарата Северной столицы.. Анализируя смерть популярного партийного функционера, приходится сделать вывод, что смерть его более всего была выгодна Сталину. Этой смертью устранялся секретарь ЦК, который по значимости влияния не уступал Иосифу Виссарионовичу. Киров, единственный, кто позволял не соглашаться со Сталиным, открыто отстаивая свою точку зрения, и добиваясь своего.. К его точке зрения прислушивались многие. Это могло стать образцом подражания для других. Если предположить, что убийство Кирова было не заказано вождем, оно могло быть использовано им. Выстрел в Смольном дал долгожданный повод не только для расправы с теми, кто иначе мыслил, чем он, Сталин, но и с преданными партийными кадрами для их острастки. Начал действовать «Большой террор» ,
Смерть Кирова открыла шлюзы репрессий. 1 декабря 1934 года в ЦИК и СНК СССР был выпущен специальный закон, согласно которому следствие по делам о террористических организациях и террористических актах должно было вестись в ускоренном порядке (до десяти дней), а судебное слушание производиться без участия сторон и без вызова свидетелей. Закон этот не допускал ни кассационного обжалования приговоров, ни подачи ходатайств о помиловании. Смертные приговоры по таким делам должны были приводиться в исполнение немедленно. Новые процессуальные нормы позволяли выносить смертные приговоры по политическим делам без лишней волокиты, сохраняя при этом видимость судебной процедуры. Это давало возможность расправы над любым человеком. Чтобы сами следственные органы и аппарат НКВД не мог творить «беззакония», пользуясь законом от 1 декабря 1934 года, регулятором механизма осуждения выступало Политбюро ЦК ВКП(б), рассмотрение дел «в упрощенном порядке» требовало его обязательной предварительной санкции, оформленной специальным решением.
Партийной инквизицией был установлен лимит в 250000 человек, подлежащих расстрелу (осужденные первой категории) и наказание в виде десяти лет лагерей (осужденные второй категории)
«Упрощенный порядок» был использован осенью 1936 года, когда 4 октября Политбюро санкционировало судебную расправу с активными участниками троцкистско-зиновьевской контрреволюционной террористической организации по первому списку в количестве 585 человек. Под решением стояли подписи: «За. Каганович, Молотов, Постышев, Андреев, Ворошилов, Ежов». Подписи Сталина не было потому, что он в это время отдыхал в Сочи.
Центр ответственных судебных решений переместился из судебных органов в Политбюро. Приговоры в карательной вакханалии стали широко применяться при осуществлении высшего партийного правосудия. Единственно правильной мерой наказания члены Политбюро считали расстрел.
Одно составляло «обременительную трудность для палачей Политбюро - это оформление самих списков репрессированных. Выход был найден, с февраля 1937 года функцию оформления переместили в Военную Коллегию Верховного Суда. Это значительно упростило «работу».
Сталину показалось, что процесс можно еще ускорить было тем, что резолюцию «за» стали выполнять заранее. Свои подписи под пофамильными списками ставили Молотов, Каганович, Микоян, Ворошилов, Жданов, последним утверждал список Сталин.
Такой порядок определения приговора делал рассматривание самого дела в Военной Коллегии Верховного Суда излишним явлением. Людей просто расстреливали.
Знали ли мы о том, как действует репрессивный аппарат? Что он действовал, мы знали. Но, как добиваются признаний от попавших в его застенки, не только не знали, но и не догадывались! Те, кто побывал в царстве НКВД, либо не возвращался домой, либо, возвращаясь, был нем, как рыба. Но, жизнь так уже устроена, что преодолевает барьеры, Посмотрите, как пробивается зеленый росток сквозь невидимую трещинку в асфальте, а, пробив его, буйно поднимается вверх. И сам асфальт становится, в какой-то степени продуктом питания. Так, потихоньку, в мир взрослых стали проникать сведения о происходящем, призывая их к осторожности в политических высказываниях. Что касается детей, то они и в самых неблагоприятных условиях находят для себя занятие, отвлекающее от ненужных и вредных для него раздумий. Нам говорила учительница на уроке истории: «Дети, возьмите химические карандаши, и тщательно зачеркните все, где говорится о маршале Блюхере!» И дети, высунув кончики языков от усердия, слоем за слоем закрывали изображение маршала, и зачеркивали строки, посвященные ему. Потом подходила очередь очередного маршала, или известного государственного деятеля. Попыток узнать, чем провинился прежде уважаемый человек, мы не делали. Само определение – «враг народа!» - делала информацию о нем ненужной, «от лукавого», так сказать.
По прошествии многих лет я пытаюсь представить состояние души тех, кто ставили свои подписи под расстрельными списками, с легкостью необыкновенной. А ведь со многими, объявленными врагами народа, они семьями дружили, обнимались и, поднимая бокал со спиртным, желали долгой жизни и здоровья! А о чем они думали, когда сами оказывались в таком безвыходном положении? Ну, скажем С.В.Косиор? Да, он много меньше других ставил свою подпись под списком обреченных на смерть, всего только пять раз… Но эти пять списков составляли сотни людей, цвет русской нации, которыми иная страна гордилась бы, принадлежи они ей?..
… Железная дверь камеры, лязгнув, захлопнулась за его спиной. Он в изнеможении упал на пол, когда его совсем несильно толкнули в спину. Слышен поворот ключа за спиной. Шаги по коридору, гулкие, удаляющиеся, стихающие. Звук еще одной лязгнувшей двери, далекий, но отчетливо слышимый. Он окинул камеру, ставшую ему на время жилищем. Все, как и прежде. Высоко от пола небольшое окно. Толстые железные прутья, двойная решетка. Металл врос в камень навечно. Он с трудом приподнялся на четвереньки, сделал еще одно усилие и встал. Сделал несколько неуверенных шагов, ладонями уперся в стену. Холодная, впитавшая в толщу свою вековые боль и страдания множества узников, она удержала его от падения. Он плавно сполз на пол и, кряхтя, пополз к койке. В ноги и плечи хлынула безнадежная, тягостная усталость. Все тело ныло, отзывалось болью при всяком движении. С трудом он втянул свое тело на кровать, улегся на спину и уперся взглядом в потолок. Побеленный серой известью сводчатый потолок повторял форму верхней части окна, нависал над ним, как крышка гроба. Глаза привыкли к тусклому освещению камеры. Маленькая электрическая лампочка в углублении стены почти под самым потолком, пряталась за металлической густой решеткой. Все сделано в камере крепко, чтобы ничего не мог арестант сделать, ни снять, ни передвинуть, ни отвинтить. Железная доска стола была вделана в стенку. Кровать узкая железная крепко-накрепко привинчена к полу. Между нею и столом вделанное в стену железное сиденье. Воздух серый, прохладный, влажный, со специфическим тюремным запахом, таким далеким от запаха жизни. Каменный пол, неровный, выщербленный, рождающий ощущение безысходности. И кругом камень, камень, и еще железо. Все холодное и мертвое. Как склеп. Человек отрезан от мира. Одиночка. Мысли, чувства, страдания одного, без возможности поделиться ими. Отсюда нет выхода в мир живых. Но здесь не дадут уйти из мира живых и преждевременно. Ничего острого, чтобы вскрыть себе вены, перерезать горло. И повеситься здесь не дадут. В глазок двери время от времени заглядывает глаз тюремщика. До высоко расположенного окна не дотянуться, Виден краешек неба, и ничего больше. Ежов еще не слышал вынесенного ему приговора, но не сомневался в том, что он приговорен к высшей мере наказания. Кому, как ни ему, служившему преданно Сталину, прежде секретарю ЦК партии, наркому внутренних дел Советского Союза, не знать, как составляются списки на обреченных. Он их не один раз составлял и сопровождал просьбой к Сталину утвердить. Ни единого отказа, или изменения приговора. Ему ли не известна процедура пародии на суд? Как можно провести слушание дела одного человека, если на него отпущено 5-10 минут? За такой короткий срок огласить состав суда, разъяснить обвиняемому его процессуальные права, огласить обвинительное заключение, разъяснить сущность обвинения, отношение обвиняемого к «совершенному преступлению», выслушать последнее слово. А еще нужно время для пребывания судей в совещательной комнате, время для того, чтобы написать текст приговора, время, чтобы вернуться в зал заседания и огласить его… Имел ли он, бывший нарком, право на поблажку во времени, на исключение из общего правила? Нет, его судят, как обычного преступника. А ведь совсем недавно, на агитплакатах, иллюстрациях в газетах и журналах можно видеть было змею, шею которой сжимают рука в колючей рукавице, и под нею надпись – «Буржуазная гадина в ежовой рукавице». Прямой намек на его фамилию. По иронии судьбы он сейчас занимал ту самую камеру, в которой ожидал своей участи его предшественник, грозный нарком Генрих Иегуда (Ягода) Он помнил последнюю встречу с ним. Помнил, как тот умолял сохранить ему жизнь, становясь на колени, соглашался на любые условия каторжного труда. И помнил, с какой презрительной гримасой на лице он тогда слушал, как скулит, вымаливая себе, жизнь тот, перед которым все прежде трепетали. Ежов не удивляется тому, в чем его обвиняют! Здесь действует стандарт: связь с иностранной разведкой, заговор против партии и народа! Изнурительные допросы, с применением средств физического воздействия давно сломили железного Ежова. Теперь он ждал конца. Надежда на то, что в последние мгновения Сталин изменит решение, была нереальна, такого еще в практике политических дел не было. Он не знал, когда его расстреляют и как?.. Но…
Вдалеке с характерным лязгающим звуком открылась и закрылась дверь. Шаги многих людей в коридоре. Медленные неторопливые. Приближаются. Остановились. Поворот ключа…
Ежов сам фабриковал обвинения, руки его по локоть были в крови. И смерть его была заслуженной, пусть и не так, как нужно, сформулированной. А смерть тех, кто даже не знал, за что его приговорили к такому тяжкому наказанию. А наказания лагерями? Эта форма наказания применялась к тем, у кого и пятнышка темного на биографии не было…
…Мы сидим вдвоем за столом в комнате, выполняющей многофункциональные назначения: она является и кухней, и столовой, и гостиной, и спальней и еще многим и многим другим… На столе стоит бутылка со спиртом и тарелки с мочеными яблоками, капустой, кусками холодной отварной свинины, копченого окорока. В огромной сковороде блестит многочисленными желтыми блестящими пятнами «глазунья» на сале. Мы маленькими стопками пьем разбавленный спирт и ведем беседу. Правильнее говоря, я спрашиваю и получаю на свои вопросы обстоятельные ответы. Интерес мой к прошлому моего собеседника не простое любопытство. Халимоненко Семен Филиппович глубоко уважаемый мною человек. Мне 25 лет, ему 67. Мы работаем вместе, он фельдшер скорой помощи. Его богатому опыту может позавидовать любой врач. Семен Филиппович окончил фельдшерскую школу в 1913 году, когда искусству лечения учили очень основательно. Когда на доме, где проживал такой человек, висела табличка с указанием фамилии и профессии. Я представляю вашему вниманию фрагменты того разговора. Говорит Халимоненко:
…. Не иначе, как меня бес попутал. Уже и не знаю, почему я согласился пойти работать фельдшером в тюрьму? У меня с тюремным начальством установились самые прекрасные отношения. Работа в тюремных условиях была необременительной. Ну, какие больные в тюрьме среди уголовников?.. Самовредительство? Так оно бывало редким. Вот с политическими - иное дело. Мне приходилось участвовать в констатациях смерти, проводимых в Орловском централе время от времени. Я не присутствовал при казнях. Я только видел конечный результат. Для приговоренного к смерти, исход был неожиданным. Он даже и не знал о том, что его приговорили к смерти. Как обычно, его среди ночи вызывали на допрос к следователю, Такие вызовы были подследственным не в диковинку. Шли как обычно. Впереди охранник, сзади «палач». Выстрел в затылок. И хотя мое участие сводилось к осмотру и подписи протокола исполнения приговора, я чувствовал, что мне долго такого не выдержать. Мне казалось, что я сопричастен к происходящему. Не понимать того, что происходит вопиющая несправедливость, было нельзя. И накапливать в душе негативную информацию я больше не мог. Поэтому я обратился к тюремному руководству об оставлении мною места службы. Начальник тюрьмы, благосклонно расположенный ко мне, не уговаривал остаться, он только сказал просто: «Я бы не советовал вам, Семен Филиппович этого делать?» Я не послушался его совета. Мне выдали, как полагается трудовую книжку, со мной произвели полный денежный расчет. Все, как полагается. Целую неделю я наслаждался, отдыхая от тюремной жизни. А через неделю ночью за мной пришли. Двое суток в следственном изоляторе. Меня на допрос не вызывали. Меня кормили, со мной даже не пытались заговорить. А потом я стоял и слушал слова вынесенного мне приговора. Ни адвоката, ни прокурора, ни обвинительного заключения. Три минуты, не более, прошло, и я стал заключенным, да и срок мне был определен немаленький – 10 лет. Место отбывания наказания – Коми АССР. Я в лагере исполняю обязанности начальника медсанчасти. Работа мне знакомая. С лагерным начальством у меня быстро сложились самые прекрасные отношения, я лечил не только их, самих, я лечил членов их семей, и, признаться, не безуспешно. Материально я жил прекрасно. Лучше, чем, когда работал в тюрьме. И отбыл я наказание день в день, через десять лет ворота лагеря выпустили меня на свободу.. За время пребывания мне приходилось повидать многого. Из всего виденного, запомнился один случай, когда мне пришлось более месяца в своем лазарете выхаживать будущего генерального секретаря Коммунистической партии Венгрии – Матиаса Ракоши. Он был тогда, как и я, политическим заключенным, но в состоянии психического и физического истощения. Мне удалось его выходить, после чего моего венгерского пациента направили в другой лагерь.
Более на эту темы у меня разговоров с Халимоненко не было. Он умер в конце 1959 года. Умер, как должен, наверное, умирать медик. Умер от кровоизлияния в мозг в тот момент, когда производил внутривенное введение больному лекарства.
И еще об одном случае.
В Должанском районе Орловской области в 1954 году мне пришлось познакомиться с районным хирургом, Гладковым Юрием Семеновичем. Меня удивило то, что внешность врача не соответствовала фамилии и имени, отчеству, у него были резко выражены черты азиатского происхождения. Действительно, Гладков оказался уроженцем города Пекина. Он назвал мне свое настоящее, китайское имя, только я его тут же забыл. Говорил Юрий Семенович по-русски быстро, но и малопонятно. Зато оперировал он просто великолепно. Я удивлялся тому, как он расправлялся с хроническими остеомиелитами, заболеваниями почти не поддающимися лечению. Это был талантливый хирург. Не делился он секретами своего мастерства. Я как-то ассистировал Гладкову, когда он производил аппендэктомию по поводу флегмонозного аппендицита. Пациентом был сам Гладков, он же был и оперирующим врачом. Он производил операцию сам себе, видя операционное поле в зеркале, которое, под соответствующим углом, держала медицинская сестра. Не стану говорить о подробностях производимой операции, замечу только то, что она была успешной. Я удивлялся тому, что эта операция проводилась без обезболивания, и заняла время не более пяти минут. Через три года весь район хоронил Гладкова Юрия Семеновича. Причина смерти - кровоизлияние в мозг. По чему китаец с трудно произносимой фамилией стал Гладковым, было просто. Он взял фамилию жены, с которой познакомился на поселении после отбывания срока приговора. Он получил его, работая врачом хирургом в Кремлевской больнице. Юрий Семенович об этом говорил в полушутливой форме: «Я нициво не снаю, Я нициво плохого не стелала. А говорить мне по-русски тогда было трудно.Я так и скасала слетователю, а она меня утарила наганом по голове. Перелом свода церепа, Визторовление и десять лет тюрьмы…»
Комментировать оба случая не стану. Очевидна беспричинная расправа с талантливыми людьми.
Жажда жизни в каждой плоти, разум – отстает. Кто в шелках, а кто – в лохмотьях смерти предстает. Вечность встретит страхом, болью в миг, когда не ждут. Только встретят ли с любовью, ждет ли «страшный суд»?
РАБОТУ ВЫПОЛНЯТЬ С ГОРЯЧИМ СЕРДЦЕМ И ЧИСТЫМИ РУКАМИ
Время подходило к новому 1951 году, когда совсем неожиданно на политическом Олимпе грянул взрыв.
Учебный год начинался тогда, когда так трудно отличить летний день от осеннего. Листва на деревьях и кустарниках даже и желтеть еще не начинала. Я прекратил работу в «Центрплодоовощь» в Симферополе, где сбивал деревянные ящики разного назначения, Стать капиталистом на этой работе я не мог, но подспорьем в моем чрезвычайно скудном бюджете она являлась. Что-то, пока еще слишком неопределенное, туманное, на политическом горизонте Крымского полуострова появилось. Начались отчетно-перевыборные комсомольские и партийные собрания, областные конференции. На одной из них я успел попасть в список неблагонадежных. Возможно, что мне бы и не сдобровать, но судьба распорядилась по своему.
Встав как-то утром, жители Симферополя вдруг обнаружили исчезновение обкома партии. Нет, не здания, а административного состава, вместе с первым секретарем его Соловьевым. На рабочих местах сидели совсем незнакомые люди.
Происходящее было связано с так называемым «Ленинградским делом», когда с арены устранялся очень популярный государственный деятель А.А. Кузнецов, которого прочили на место Сталина... Забегая вперед, скажу о том, что устранением Кузнецова, Сталин обеспечивал себе тылы перед приближающейся старостью, одновременно лишая страну толкового полноценного выбора! Коснулись ли действия репрессивного аппарата других структур партийного аппарата, я тогда не знал
В медицинском институте имени Сталина, славившегося относительным демократизмом, начались проверки. Основные нарушения сводились к двум явлениям: семейственность и национальный состав. И тут, возразить было нечего. Эти «грехи» были на лицо. Более 80% кадрового состава составляли евреи, да на кафедрах комплектование шло по такому принципу: возглавляет кафедру профессор муж, жена его – доцент этой кафедры, взрослые дети – ассистенты. Началась чистка. Чистка превратилась в разгром. Десятки людей были освобождены от занимаемой должности. Думаю, что основанием для большинства из них была формулировка: «За служебное несоответствие!» И, как всегда, вместе с водою был выплеснут и ребенок. Были изгнаны из института крупные ученые. Скажем, Эйдлин – заведующий кафедрой судебной медицины, монография которого по огнестрельным повреждениям была признана всем миром. Профессор Браул, талантливый патологоанатом, начинавший свою ученую карьеру с работы санитаром морга, перешел работать в Симферопольский автопарк. Садящемуся в его «Победу» с шашечками на кузове пассажиру он говорил всякий раз: «Вас везет профессор Браул!». Добрались и до «неблагополучных» студентов… Часть моих друзей по разным причинам была исключена из института. Потом, правда, их восстановили, разбросав по другим медицинским вузам страны. Я был спокоен. У меня в кармане лежали все необходимые документы для перевода в Воронежский институт. Я уезжал из Симферополя, никому не оставляя своего нового адреса, не посвящая самых близких друзей, сжигая за собой мосты. И опять следует воскликнуть: «О, как же я был наивен!»
Общественность города так тогда и не узнала об истине происходящего. Чистка кадров института имела только случайное совпадение по времени с арестом Соловьева, на самом деле это были отголоски совсем другого политического дела Еврейского антифашистского комитета.
Люди недоумевали. По Симферополю пошли самые невероятные слухи. Странно, никто не сказал доброго слова об арестованных. Потом уже общественность узнала о так называемом «Ленинградском деле» Обвинялись такие известные лица, как Кузнецов, Попков, Соловьев, Родионов, Вознесенский. Мы поняли, что пришла очередная волна массовых репрессий. Формулировки преступлений этих людей нас не интересовали, мы знали, что конечный пункт их будет гласить – преступление против Сталина и народа.
Из перечисленных выше лиц хотелось бы еще раз несколько слов сказать о Вознесенском Николае Алексеевиче, которому на период расстрела исполнилось 47 лет. Выходец из села, он уже в 1931 году становится видным экономистом. Статьи его, посвященные экономическому планированию, проявляются в центральных газетах. Они отличались глубиной анализа, о недопущении разбалансирования промышленности неправильным планированием. Не удивительно, что он становится руководителем Госплана СССР, первым заместителем Председателя Совета Народных Комиссаров. В период войны он был членом Комитета Обороны СССР. Работоспособность и организационные способности этого человека были уникальны. Это его стараниями стали возможными эвакуация заводов из Европейской части Союза в восточные регионы и быстрое развертывание там их работы. Масштабы перевозок на фронт, и с фронта потрясают. Это благодаря Вознесенскому произошло быстрое залечивание ран, нанесенных нашей стране в период войны и отмена карточной системы распределения. Он бывал и приглашаемым в круг Сталина, хотя и значительно реже других. Будучи членом Политбюро, Вознесенский не оставил ни одной своей подписи под расстрельным списком. А эти списки стали вновь и вновь появляться в большом количестве. Расправа над Вознесенским, Кузнецовым и другими поражала поспешностью исполнения приговора. Приговор был вынесен 1 октября 1950 года в 0 часов 59 минут, а в 2-00 он уже был приведен в исполнение. Расправа над «ленинградцами» окрылила МГБ. В.С.Абакумов, министр Госбезопасности СССР решил, что пора приструнить народ, распустившийся после победы над фашистской Германией. Как пробный шар решено было заняться деятельностью Еврейского Антифашистского Комитета. Было арестовано свыше ста человек, начиная с главы комитета Лозовского С.А (до ареста возглавлявшего Совинформбюро), и кончая Штерн Л.С., директора научно-исследовательского института физиологии Академии Наук СССР. В состав группы входили видные научные работники, писатели, поэты. Их обвиняли в разжигании еврейского национализма, попытке превратить Крым в еврейскую республику, связи с иностранной разведкой, передаче ей ценных разведданных. Дело быстро было окончено и подано на подпись Сталину. Но тот, впервые в репрессивной практике, не стал подписывать это уголовное дело. И сделано это было не потому, что «отец народов» пожалел невинных, а потому, что он хотел из еврейского дела сделать показательный процесс, на подобие тех, которые проводились, когда судили троцкистов, зиновьевцев и бухаринцев. И не списком, а поименно. Дело было возвращено Абакумову и дан срок закончить его через год.
Прошел год, а дело не было закончено, еще полгода – и такой же результат. То ли упрямыми стали евреи, то ли разленились следователи? Сталин был раздражен. Министр не выполнил в срок, ему отведенный, замысел самого вождя! Действовал Сталин так же, как действовал и прежде. Министр МГБ и его следственный аппарат был обвинен. Обвинителем стал малоизвестный к тому времени подполковник М.Д. Рюмин, у которого оказался дефект в биографии (он скрыл в анкете свое социальное происхождение). Подполковнику намекнули о тех неприятностях, которые его могут ожидать. Рюмин не на шутку перепугался. Его вызывают к помощнику Маленкова Суханову и там, под его диктовку, Рюмин пишет обвинительное письмо. В нем Абакумов обвиняется в сознательном укрывательстве террористических замыслов еврейских националистов против партии и народа, Письмо послано 2-го июля 1951 года, а уже 4-го июля с Рюминым ведет беседу сам Иосиф Виссарионович. Тотчас приглашаются члены Политбюро Маленков, Берия, Шкирятов, Игнатьев. Абакумов отстраняется от работы, потом его помещают в «особую тюрьму» Участь Абакумова такая же, как и у тех, кого он своим «Ленинградским делом» послал на казнь. Его участь разделили и ближайшие к нему люди, в том числе и следственный аппарат, занимавшийся Еврейским Антифашистским комитетом. М.Д.Рюмин за «бдительность становится генералом (минуя звание полковника). Игнатьев становится министром Госбезопасности, генерал Рюмин его заместителем. Рюмин получил вопросник к допрашиваемым «евреям» из рук Сталина и возглавил следственную группу. Следователи неистовали, а дело продвигалось медленно. Похоже, используя Рюмина, Берия решился расправиться со своими опасными товарищами. Рюмин пытается получить от подследственных показания о том, что И. Эренбург, В.Молотов и Л. Каганович участвовали в еврейском националистическом движении.. Дело рассыпалось, публичного осуждения не получалось. Но не срамиться же перед всем миром. Все члены Еврейского Антифашистского Комитета, за исключением Штерн, были расстреляны.
Потом будет расстрелян и сам М.Д Рюмин.
Чекисты выполняли работу пусть и грязно, но до «решительного конца»! И у многих он был слишком схожим.
Я за свою сознательную жизнь так много наслышатся о классовой борьбе, то о затихании ее, то об обострении, и о том, что в конце нашего пути будет бесклассовое общество – коммунизм. Я даже поверил в возможность его рождения, хотя не представлял построения его в отдельно взятой стране, в условиях окружения с иным общественным укладом! Кто-то должен был руководить, а кто-то исполнять, а это – уже существование иерархии! Значит, и коммунизм, к построению которого призывали наши вожди, превращался в миф, раз сохранялся правящий аппарат. Если такой аппарат был велик,- тут уже никуда не деться,- он превращался в класс. Бесклассового общества не получалось. А без иерархии не обойтись. Все живое имеет иерархическую структуру. Эта иерархия задумана Создателем. Следовательно учение о классах, это – порождение лукавого.
Выгоден был Сталину тезис об усилении классовой борьбы в развивающемся социалистическом обществе, он его теоретически и развивал, так как он давал ему возможность расправляться с неугодными ему лицами. Наше общество,- если помните, - состояло из двух классов, крестьянского и рабочего, с прослойкой интеллигенции. Но эти классы не антагонистические. Так с кем же шло усиление борьбы, спрашивается? Значит, умалчивал диктатор о том, что имеется в стране еще один класс, правящий ею, и назывался он партийно-хозяйственной номенклатурой. Они и стояли у руля распределения богатств и природных, и возникающих в процессе труда. Откуда они взялись? Да из той части человеческого общества, которая по своей природе не желала трудиться, предпочитая урвать. Они были во времена фараонов: воры, грабители могил. Они были в Древней Греции, там этих людей, любящих хорошо жить, не прикладывая к труду рук своих, называли паразитами. Они, эти паразиты, не считали зазорным жить даже на подачки гетер! В России, вследствие отмены крепостного права и необеспеченности землей появилось огромное количество свободных рук. Попытки императоров занять их чем-то были обречены на провал. Они, живущие в условиях безнадежности, составляли ту массу недовольных, которую можно было повернуть не только к осмыслению причин, но и породить у них возможность насильственного изменения положения дел. Возникают множество партий различного толка и названия. Каждая партия ставит своей целью приобретение власти. Но никто не говорит, как будет партия действовать, получив ее. Легко бросить лозунг: «Земля крестьянам, фабрики – рабочим!». А, могут ли рабочие и крестьяне стать собственниками все, разом? Или, кто-то будет работать, а кто-то управлять? Изменится название, а сущность – останется! Ведь не обездоленные, не рабочие, а тем более консервативное крестьянство свергли императора Российского? Кто же, стал разрушительной силой?
ОТ ПЕРЕМЕНЫ СЛАГАЕМЫХ…
Я в вагоне скорого поезда «Симферополь-Москва». Вагон новой конструкции. Его называли тогда цельнометаллическим. В нем тепло, уютно. Я направляюсь в Воронеж. Что я знаю о нем? До войны в пятилетнем возрасте я побывал там на майских праздниках. Память сохранила толпы нарядно одетых людей и, почему-то, конную милицию. Из школьного учебника по географии, мне известно, что это самый крупный город Черноземья. Прямой связи между Симферополем и Воронежем нет. Мне предстоит пересадка в Курске, областном городе моей родины, я ведь курянин. Зима. Моя экипировка желает лучшего: легкая офицерская морская шинель, фуражка. У меня даже нет зимнего белья. На мне хлопчатобумажные носки и легкие желтого цвета ботинки. Правда, для утепления я сунул их в галоши. Когда выезжал из Симферополя, шел дождь. Сейчас за окном шел снег. Я выскочил на станции «Лозовая» из вагона. На перроне редкие пассажиры. Мороз схватил меня за уши. Я прошмыгнул внутрь вокзала. Здесь стояли накрытые для обеда столы. Обед комплексный: борщ, две котлеты с макаронами и сладкий чай с пирожным. Поезда стояли тогда подолгу. Я успел к удару колокола, извещающего об отправке поезда, вернуться к себе в вагон. За пропажу вещей не волновался. Красть у меня практически было нечего. Маленький чемодан с байковым одеялом и кое-какая мелочь. У меня даже перчаток не было. Остальное время до Курска я то спал, то дремал. В Курск поезд пришел в 8 часов утра, с опозданием на полчаса. Этого оказалось достаточно, чтобы я не успеть сделать пересадку на поезд «Киев- Воронеж». Я растерялся, что делать? В Курске я оказался 30 января 1951 года. Мой поезд ходил по четным дням, и предстояло проторчать на вокзале трое суток! Перспектива была невеселая. Железнодорожный вокзал «Курск» ни чем не напоминал нынешний. Это была небольшая, плохо отапливаемая деревянная изба. Зал ожидания с несколькими грубыми деревянными скамейками, да крохотный буфет. Я отчаянно мерз. С завистью смотрел на мужчин, одетых в овчинные полушубки с большими воротниками, в меховых рукавицах и валенках. Одетые так, они время от времени постукивали нога об ногу, чтобы согреть их. Я чувствовал, что пропадаю. У меня было сто рублей. Сто граммов водки с закуской (два мясных пирожка) стоили десять рублей. Я время от времени заказывал проклятые сто граммов с пирожками, выпивал, закусывал, потом усаживался в уголок скамьи, заворачивался в свое байковое одеяло и пытался согреться. Через каждые три часа зал освобождали для уборки, и мне приходилось пританцовывать на морозе, а он был совсем не слабым – минус 26! К утру следующего утра (нечетного) у меня осталось двадцать рублей и замерзшая душа под черной шинелью. Понимая, что двое суток таких мучений не вынести, стал интересоваться, а нет ли какого-либо транспорта, направляющегося в Воронеж. И узнаю, что через 15 минут отправляется пригородный поезд «Курск - Мармыжи». У меня оказались и попутчики – старушка с внучкой. Я помог им сесть в поезд, забрался сам. Боже, какая красота! Вагон с низкими сиденьями, без привычных мне полок. Посредине вагона – печка-буржуйка, распространяющая чудесное тепло. Я сел неподалеку от печки и чувствовал каждой клеточкой существа своего, как тепло распространяется по моему остывшему телу. Я медленно оживал. В Мармыжах, куда мы благополучно прибыли, уже пыхтел парами поезд «Мармыжи-Касторное». Времени было в обрез. Успеваю сбегать в кассу, закомпостировать свой и попутчиц билеты, и поезд, ту-ту, отправляется. Подобное ждало меня и в Касторном. Отличие состояло в том, что вагоны здесь были уже обычными пассажирскими, с полками. Не было печки буржуйки, но и без нее в вагоне было тепло. Опасался только одного, чтобы меня не придавило сверху полкой. Все полки вагона прогибались под тяжестью мерзлых мясных туш, которые колхозники везли на продажу. Было темно, когда поезд прибыл в Воронеж. Ожидание, что меня выйдут встречать родители, перебравшиеся на постоянное жилье в этот областной центр, рассеялось. Встречающих не оказалось. Отец и мать ждали моего приезда пассажирским поездом, а я прибыл рабочим. Старушка благодарила меня за помощь, и угостила водкой с мясными пирожками, поскольку мороз в Воронеже дошел до – 33! Я не отказался. Города я абсолютно не знал, а это даже не Симферополь, а город с полумиллионным населением. К тому же впереди ночь. С происшествиями, но я добрался до квартиры, которую снимали родители.,
Я постучал. Дверь открыла высокая, как жердь, хозяйка. Спросив, кто я такой, она сказала: «А твои отец и мать ушли на работу!». На кухне было очень тепло. Я пил предложенный мне чай и понемногу оттаивал…
У меня в запасе еще 9 дней каникул. И есть возможность приспособиться к новым условиям. Присматриваюсь к Клавдии Васильевне, хозяйке дома. Ее сожитель личность никчемная, много пьющая, покорная, слова своего в доме не имеющая. Хозяйка высокая, неопределенного возраста, жилистая и плоская. Дом, полученный ею в наследство, дореволюционной постройки. Потолки низкие, окна маленькие и, хотя мебелью не перегружен, в нем постоянно ощущается теснота. Мы снимаем пристроенную к дому комнату, она значительно холоднее других, но жить можно. Клавдия Васильевна внешне приветлива, в душе своей с трудом терпит людей, стремящихся к науке, познанию. Их она называет: «В люди выбиваются!» Я чувствую, что это относится и ко мне. Она считает, если ты родился в деревне, то и должен там всегда жить, а не занимать места, горожанину предназначенного. «Понаехали тут, в Воронеж, всякие кугуты», – в сердцах выскакивают из нее слова. Я понимаю ее. Трое сыновей у нее, и все – неудачники, Ставка матери на младшего, Юрку! Это плотный, упитанный мальчишка, лет двенадцати с круглой головой, оттопыренными ушами и плутоватыми, временами наивными, глазами. Он уже одолел четыре класса, учится в пятом. Я не спрашиваю его об успеваемости. Все и так ясно, стоит только посмотреть на титульный лист его тетради. На ней корявыми буквами красуется надпись: «Титрать по орехметике». Мать балует его, кормит сдобными булочками со сливками и пирожками. Ребенок ластится к матери, но видно, что это не от души, наигранно. Мать отдала его учиться играть на гобое. За все время, пока я проживал у них, Юрка играл одно и то же, из музыкального оформления детской сказки, мотив, соответствующий фразе: «Шел медведь к себе домой, в теплой шубе меховой!» Нужно было видеть в такие моменты сладостное выражение лица влюбленной в свое дитя матери! Я привыкаю и к температурным режимам местности, и к внешнему виду Воронежа. Сравниваю с городами, виденными до этого, и нахожу, что Воронеж красивее их. Одноименная речка Воронеж небольшая и неглубокая. Удивляюсь, как царь Петр на ней мог корабли строить? Приходится делать вывод, что в то время она была полноводнее. В городе еще много следов прошедшей войны. Еще не восстановлена Плехановская улица, находящаяся в самом центре. Торчит остов «Утюжка», центрального многоэтажного здания, разрушенного войной. В городе функционируют семь институтов и университет, один из старейших в России. Это прежний Дерптский или Его императорского величества Юрьевский университет, переведенный в Россию. В городе десятки техникумов, множество огромных заводов. Я проживаю вблизи авиационного.
ТЕМНЫЙ ЛИК
Я жду перемен, понимая, что даже маленькая перемена сегодня изменит, сделает иным, другой, завтрашний день. Но, могу ли я что-то изменить, находясь у подножия иерархической лестницы, и каждой клеточкой своею чувствуя ее чудовищную тяжесть? И будет ли перемена, в которой я приму участие, осознанной? Люди ведь делают свой выбор абсолютно случайно, вслепую, а мир не дает никаких гарантий в правильности выбора. Лучше всего, вообще не принимать участия в выборе, став отшельником! Но это совсем не означает того, что ты уйдешь вообще от всего людского, и оно, это людское, никогда не коснется тебя? Каждый живущий предъявляет счет свой к тем, кто определял жизненный путь его! Мы можем душою своею избрать духовное свое поведение, нам такую возможность выбора определил Создатель наш. И за действия будем нести перед ним ответственность, когда придет наше время предстать перед ним. Этот душевный мир, наш внутренний, куда мы редко допускаем посторонних, и даже близких нам лиц. Иное дело мир внешней нашей деятельности. Он в значительной степени определяется обществом, властью, которая от имени общества действует, принимает решения.
Выбор здесь наш ограничен, а случается и так, что вообще выбора нам не будет представлено. К примеру, я объемом знаний, полученных в школе, а большей частью вне ее, мог поступить в любой вуз страны. Это было определено памятью моею, способностями, заложенными в лобных долях моего головного мозга. А вот пребывание мое, кстати, не по моей вине, на оккупированной немцами территории, значительно ограничивали мои возможности. Я становился человеком второго сорта, хотя впрямую мне об этом не говорили. Заполняя анкету, отвечая на многие вопросы, возможности еще более суживались. Я сегодня уже не помню вопросов, какие я должен был осветить, но явно, по существу ответить на них я не мог, потому, что не знал. Ну, скажем, есть ли у вас родственники, проживающие за рубежом? Чем занимались вы, или ваши близкие, до революции, после революции?.. Ограничение возможностей, размышления над причинами, вызвавшие их, не прибавляли ни любви, ни уважения к властям. Образ Сталина значительно потускнел для меня к моменту поступления в институт. А ведь я верил в него, с ним были связаны надежды, даже тогда, когда я пребывал в немецком концлагере. Уважение уменьшалось по мере знакомства с теми руководителями предприятий, с которыми мне приходилось сталкиваться. К примеру, начальник переплетного цеха, в котором я работал над реставрацией и переплетом книг. Человек этот не был знаком даже с азами дела, которым он руководил. Кто и зачем его, невежду, поставил возглавлять цех? Мне запомнился такой случай, забавный и одновременно поучительный. Цех взялся выполнить заказ школ, изготавливая учебные карты. Работа в принципе простая. Необходимо было склеить части карт, их было от двух, до восьми, наклеить на полотно, закрепив одновременно металлические мелкие колечки. Работу поручили мне. Я быстро освоился с нею и так интенсивно трудился, что когда стали закрывать наряды, моя зарплата превысила зарплату директора Ворошиловского райпрмкомбината города Воронежа втрое. Он выразил мне свое неудовольствие в такой форме, что я возмутился и бросил работу. Директор допустил одну ошибку, я был рабочий категории «надомный», на меня не распространялись меры дисциплинарного воздействия. Я не выходил на работу более недели. Как-то вечером, сам директор пожаловал ко мне с бутылкой коньяка и закуской. Я убедился, что он может разговаривать и по-человечески, доступно и уважительно. Он просил меня вернуться на работу. Я понимал, что сроки выполнения заказа поджимают, иначе директора я никогда бы в такой, унизительной для него форме, не увидел. Я, возвращаясь на свое рабочее место, не знал, в какое положение директор попал, когда его и начальника переплетного цеха вызвали «на ковер» на бюро райкома партии и прорабатывали там, демонстрируя карту, которую в мое отсутствие сделал начальник цеха. Мало того, что тот неправильно подобрал состав клея, и карту стянуло, она стала морщинистой, но не хватило ума склеить части географической карты, как полагается, хотя бы следуя простой нумерации листов. На карте, изготовленной моим руководителем, часть реки Волги впадала в Северный Ледовитый океан. А ведь таких начальников по стране были не сотни, а тысячи. А, что удивительного в том, что ближайшее окружение самого Сталина состояло из малограмотных людей. На их фоне он выглядел гигантом. Были, но уже подальше располагающиеся от фигуры вождя те, кем страна могла тогда гордиться: Кузнецов, Малышев, Вознесенский, Косыгин, Устинов. Они были светлыми ярким личностями, на их фоне лик вождя становился темным.
Не удивительно, что в голову Сталина приходили слишком часто мысли убрать тех из них, кто вдруг начинал слишком ярко светиться, в свете которых четко проявлялся темный лик его.
ПУТЬ ПРОЗРЕНИЯ И СТАНОВЛЕНИЯ
Здесь, в Воронеже, мне учиться много легче. Срывов в учебе нет, по всем предметам отличные оценки. Но есть и то, что мне явно не по душе. Здесь отчетливее, чем где-либо, видна политическая скованность. Такое ощущение, словно за тобою постоянно наблюдают. Образ вождя начинает в моих глазах еще более тускнеть. Он уже совсем не показывается на людях, доклады и обращения читают от его имени. Создается впечатление, что Сталин попал в жесткие тиски старости. Много позднее это вполне подтверждается. Начинают возвращаться времена 1937 года. Одно мое открытое выступление на комсомольском институтском собрании дало повод подумать об этом. Я выступил не в унисон тому, что хотелось ведущему собрание. Мало того, я сумел склонить своим выступлением к принятию резолюции в моей редакции. Через два дня меня вызвали в Кагановический райком ВЛКСМ, где напомнили о шлейфе политического недоверия, тянущегося за мной из Симферополя. А я-то думал?.. Решаю отойти от общественной жизни, уделив внимание только учебе и работе. Много работаю по реставрации старых книг в переплетной мастерской Ворошиловского райпромкомбината. В Воронеже я нашел и ту, кто станет моей спутницей на всю жизнь. Ее направляют после окончания Воронежского педагогического института в Куйбышев. А мне предстоит государственная медицинская практика, для чего я выезжаю в г. Острогожск. Этот городок в ту пору находился в двух километрах от железнодорожной станции. Провинциальный, старинный, небольшой, стоящий на речке Тихая Сосна. Через речку перекинут деревянный мост. Острогожск родина известного русского художника Крамского. Если цены на продукты в Воронеже значительно ниже крымских, то в Острогожске они вообще смехотворно малы. Свинина по 3 рубля за килограмм, картофель 4 рубля мешок. И действительно, кругом сельскохозяйственные угодья, а рынка сбыта – нет! Быт местных врачей напоминает тот, который описывали Чехов и Вересаев, иными словами – патриархальный. Я не могу определиться в выборе специальности. Мне нравится акушерство, но я не терплю гинекологии. Терапию и хирургию я напрочь отбрасываю. Появляются первые мысли о переезде в Куйбышев. Я полон сомнений. Подстегивает к действиям вызов, на этот раз в Кагановический райком партии, по очередной моей «политической» выходке. Хоть я и не член партии, но со мной говорят прямо и сурово, постоянно напоминая о симферопольском моем следе. Я не понимаю? Ничего преступного я не сделал ни против морали, ни против государственности. Оказывается, шутка, сказанная на межгрупповом студенческом вечере, стала причиной партийного переполоха. Я назвал своего товарища, высосавшего из бутылки через резиновую соску молоко чрезвычайно быстро, молокососом сверхскоростником. У нас в это время так называли ударников производства. Мою шутку истолковали как выпад против политики партии. Что делать? Сажусь за бумагу, пишу письмо в министерство здравоохранения РСФСР с просьбой о переводе меня в Куйбышевский мединститут, по месту проживания и работы моей жены...
Незадолго до отъезда стою на правом берегу Дона, у Дивнагорья, после осмотра высеченного в меловой горе монастыря, смотрю на катящиеся воды реки, водовороты у крутого берега, понимая, что оставляю красивейший кусок русской земли за своей спиной, зная, что сюда я уже никогда не вернусь.
Через реку мне виден хутор, сквозь заросли дерев старинный русский дом. Прощальные мне дарит краски утро, и катит к морю воды Тихий Дон.
Куйбышев, дореволюционная Самара, в которую было переведено не только советское правительство в период войны, но и передислоцирована огромная промышленность. Город стал крупнейшим промышленным центром Поволжья. Я живу в 42 километрах от него, в небольшом городке, и одновременно крупном железнодорожном узле, названным по названию реки – Кинель. Я не стану говорить об учебе в Куйбышевском медицинском институте, обычная рутинная жизнь, жизнь переосмысливания и познания. Учась в этом институте, я услышал о болезни и смерти Сталина. Для большинства жителей страны болезнь вождя была явлением внезапным, хотя следовало бы и подумать о том, что нет вечных людей, а затем не могли на этом человеке не сказаться те нагрузки и перегрузки, и не только связанные с ведением войны. Давайте сравним Сталина периода войны и послевоенного. Воспользуемся описанием тех, кто с ним часто встречался и кто его знал.
Сталин был маленького роста, тело – некрасивое. Туловище короткое и узкое, а руки и ноги слишком длинные. Левое плечо и рука ограничены в движениях. У него был порядочный животик, волосы редкие, но облысения даже на темени не отмечалось. Лицо белое с румяными скулами. Зубы черные и неправильные, изогнуты внутрь. Усы не густые. Быстрые желтые глаза, в них смесь строгости и плутоватости – обычное крестьянское, хозяйское выражение.
Сталин в мундире – это стилизованный вождь. Здесь он мудрый, волевой, недостижимый, стоящий над всеми.
Сталин в ботинках и сюртуке, застегнутом на все пуговицы доверху, как нам его всегда изображали на картинах, живой и доступный. В нем он казался еще меньше ростом, чем был на самом деле, и еще более простым, совсем домашним.
Неопытный человек, присутствуя в кругу лиц, приглашенных к Сталину, не находил разницы между Сталиным и остальными. Но разница была и заключалась в том, что к его мнению внимательно прислушивались, никто не спорил с ним.
Круг приглашаемых за стол к Сталину был узок, и считался делом чести. Один лишь Молотов бывал всегда за столом великого вождя, так как фактически был его заместителем. Стол накрывали поздно, так что лучше это было называть ужином, чем обедом. Черчилль, побывав в гостях у Сталина, так описывает ужин:
«В просторной, без украшений, но отделанной со вкусом столовой на передней половине длинного стола были расставлены разнообразные блюда в подогретых и покрытых крышками тяжелых серебряных мисках, а также напитки, тарелки и другая посуда. Каждый обслуживал себя сам и садился куда хотел вокруг свободной половины стола. Сталин никогда не сидел во главе, он садился на один и тот же стул: первый слева от главы стола. Выбор еды и напитков был огромным, преобладали мясные блюда и крепкие водки. Но все остальное было простым и без претензий. Никто из прислуги не появлялся, пока Сталин не звонил, но это было только один раз, когда я захотел пива. Войти в столовую мог только дежурный офицер. Каждый ел, что хотел, предлагали и понуждали только пить – просто так и под здравицы.
Кто же осмеливался возглавлять стол? Берия, как правило, садился во главе стола. Раздражало ли это Сталина? Ничуть!
Сталин поглощал огромное количество еды, даже для более крупного человека. Чаще это были мясные блюда, но никто никогда не замечал того, какое блюдо Сталину нравится особенно, казалось, что ему все равно, что он ест. Пил Сталин умеренно, смешивая водку с красным вином. Признаков опьянения у Сталина не отмечалось. Сталин оттаивал, оживал, приходил в хорошее настроение, когда ел и пил. Из присутствующих больше других пьянел Берия. Все вожди один раз в неделю устраивали разгрузочный день, употребляя только фрукты и соки.
В 1948 году Сталин уже значительно сдал физически: ссутулившаяся спина, костлявый затылок, морщинистая кожа шеи. Но он все еще обладал живым и почти беспокойным темпераментом. Он спрашивал себя и других, полемизировал сам с собою и с другими. Это, естественно, не означает, что Сталин не умел сдерживаться и притворяться. Он мог быть и холодным, и расчетливым. У Сталина была страстная натура с множеством масок или ролей, причем каждая из них была настолько убедительна, что казалось, будто он никогда не притворяется, а всегда искренне переживает каждую из своих ролей. Сталин обладал фанатичным догматизмом, широкими горизонтами и инстинктивным ощущением будущих, завтрашних целей. Для достижения их пользовался любой возможностью, хотя всегда внимательно обдумывал и сообразовывал с обстоятельствами. Сталин обладал чувством юмора интеллектуального и одновременно грубого.
Реагировал быстро, резко, но не был сторонником быстрых разъяснений, хотя собеседника всегда внимательно выслушивал.
Гений Сталина постепенно угасал. В характере его стали проявляться черты морального и физического распада, пока еще слабые, но уже заметные. Он теперь грубо шутил. Старик Калинин был почти слеп, с трудом находил свой бокал, хлеб, посуду. Ему всегда кто-то помогал. Сталин, зная о дряхлости Калинина, неуклюже над ним подшучивал. Вождь стал много есть, словно боясь, что ему за столом не достанется, а пить стал намного меньше. Отмечался упадок мыслей, теперь он охотно вспоминал о днях молодости, сравнивая это с текущими событиями:
«Да, да, помню подобное случилось со мною, когда я был в ссылке в Сибири!» – говорил он, хитро прищуриваясь и поглядывая на Молотова. Тот молчал, ибо не знал, о чем пытается сказать Сталин.
«Да, что там, Лаврентий? Разве ты не помнишь, как на Кавказе…» Хотя понимал, что не мог Берия быть свидетелем тех событий.
Мысль вождя могла внезапно перейти от одной темы к другой без всякой связи. В его высказываниях и вопросах стали проскальзывать нотки заметного антисемитизма.
Смеялся над бессмысленными и плоскими шутками.
Возмущался: почему так долго не переименовывают немецкие названия в Калининградской области.
И вот теперь о состоянии вождя передавали по радио. Те, кто был знаком с элементами неврологии, понимали, что смерть уже витает над Сталиным, что она уже не выпустит его из костлявых рук... Он войне отдал все, а на мирное время жизни не осталось. 5 марта 1953 года умер И.В. Сталин.
Вся страна погрузилась в траур. Во главе государства стали Маленков и Булганин. Что мы знали об этих людях? Только видели на портретах да в киножурналах. Представим их портреты тем, кто не имел возможности их видеть. Маленков был низкого роста и полным. Типично русский с примесью монгольской крови – рыхлый брюнет с выдающимися скулами. Он всегда казался замкнутым и внимательным. Но он отличался живостью характера, находчивостью, с умными внимательными черными глазами. Все знали, что он неофициальный заместитель Сталина по партийным делам. Он создал картотеку, в которой имелись биографии и автобиографии всех членов и кандидатов многомиллионной партии. Списки эти обрабатывались и хранились в Москве. Назначения, снятия, перемещения членов партии не совершались без указаний Маленкова.
Булганин всегда был в генеральской форме. Это был крупный красивый мужчина чисто русской внешности, со старинной бородкой. Он редко говорил, был сдержан в выражениях. При этих руководителях экономическая и политическая жизнь страны не изменилась. Они четко придерживались сталинского курса. Одну они допустили крупную ошибку: прислушались к требованиям Берии о проведении широкой амнистии заключенных, приуроченной к смерти Сталина.
Смерть Сталина положила начало ряду потрясений для репрессивных служб и тех, кто готовился занять в них свое место. Самым реальным властителем того времени был Л.П.Берия.
Берия смотрел на всех «птенцов сталинского гнезда» своими полузакрытыми зеленоватыми глазками, выражение самодовольной иронии не сходило с его четырехугольных мягких губ. Берия был тоже небольшого роста, полный, зеленовато-бледный. Он грузин, но внешность его такова, что его легко можно было принять и за славянина, и за литовца. Лаврентий Павлович рвется к абсолютной власти, но напяливает на себя маску благопристойного властелина: пресекает мегрельские «погромы», «разоблачает» следствие по делу врачей. Естественно, от действий его в этот период у части носящих мундир высокопоставленных чиновников чубы трещат, их сажают, с ними расправляются! Но, если человек ведет большую игру, что ему судьба вчерашних подчиненных? Наплевать! Глава МГБ добивается амнистии уголовникам. Убийцы, разбойники эшелонами едут из Сибири и Дальнего Востока. В городах и селах – десятки убийств, изнасилований, грабежей. С великим трудом удается справляться с преступностью.
Освободившиеся из мест отдаленных скоро вернутся в свои места, а осень 1953 года войдет в историю страны как период разнузданной преступности. Почитание правоохранительных органов, страх и унижение перед ними, перерастают в открытую ненависть! Расстрел Берии завершает этап власти репрессивного аппарата, чаша весов склоняется к первенству идеологического аппарата. Теперь ни одного члена партии не арестуют без санкции партийных органов. Это будет пока еще тоненькой, едва заметной тропинкой к возможности коррумпирования партийно-хозяйственной власти. Закон – подмят! Он действует против слабых. Надзирающий глаз становится все острее и циничнее.
Все в стране знают, что вторым по значимости в элите был Молотов. Временное появление на сцене Маленкова как временное и рассматривалось.
Ожидали, что страну возглавит Вячеслав Михайлович Молотов. Главная роль в претворении отсталой России в современную промышленную имперскую силу принадлежит Сталину, благодаря его многогранным способностям и пробивной силе. Но в становлении Советского Союза как великой державы недооценивать роль Молотова нельзя. Он всегда стоял рядом со Сталиным. Это был вождь № 2. Создавалось впечатление, что Молотов на все – в том числе на коммунизм и его конечные цели – смотрит, как на величины относительные, как на что-то, чему он подчиняется не столько по собственному желанию, сколько в силу какой-то неизбежности. Для него не существовало постоянных величин. Преходящей, несовершенной реальности, ежедневно навязывающей нечто новое, он отдавал себя и всю свою жизнь. Молотов был постоянно способен заниматься мелкой ежедневной практикой. Он не стеснялся в выборе средств, но выбор этот был заранее подчинен сложившейся ситуации. Это был великолепный практик. Молотов и физически был как бы предназначен для такой роли: основательный, размеренный, собранный и выносливый. В застольях много пил. Тосты его были короткими и нацеленными на непосредственный политический эффект. Его личная жизнь была незаметной. Жена его была изящной скромной женщиной, но на ее месте могла быть любая другая, способная выполнять роль преданной супруги и отличной домохозяйки.
У Молотова нельзя было проследить ни за мыслью, ни за процессом ее появления. Характер этого человека оставался всегда замкнутым и неопределенным. Нельзя было сказать, что Молотов не проявлял темперамента, просто он был всегда без оттенков, всегда одинаков, вне зависимости от того, о чем или о ком шла речь. Черчилль охарактеризовал Молотова как совершенного современного робота. Но это была только внешняя и только одна из его особенностей.
Обманывались все….
Июль 1953 года. Пленум ЦК избрал Первым секретарем Н.С.Хрущева. Берия ликвидирован.
Взято под контроль МВД. Реабилитированы А.А.Кузнецов, Н.А. Вознесенский, М.И. Родионов. Проверены и отменены приговоры Блюхеру, Егорову, Тухачевскому, Уборевичу, Якиру и другим.
За руль государства стал Никита Сергеевич Хрущев. Он с 1939 года был в высшем политическом руководстве, хотя считалось, что он не так близок к Сталину, как Молотов и Маленков или даже Каганович. В советских верхах он считался очень ловким практиком, с большим талантом в экономических и организационных делах, но как оратор или автор идей был совершенно неизвестен. На руководящие посты Украины он выдвинулся после чисток середины тридцатых. Но какое он принимал в них участие, неизвестно. Зато хорошо известно, как в сталинской России вообще выдвигались руководители! Нужна была решительность и изворотливость в кровавых «антикулацких» и «антипартийных» кампаниях. В особенности на Украине, где ко всем «смертным грехам» добавлялся еще и «национализм». Карьера Хрущева была обычной для советских условий: он проходил партийные школы, поднимался по партийным ступенькам с помощью преданности, изворотливости и ума. Война застала его на высшем посту Украины. Но когда Красная Армия была вынуждена из Украины отступить, он получил в ней высокую, но не самую, политическую должность – носил форму генерал-лейтенанта, а после отступления немцев вернулся на место хозяина в руководстве Киева. Он по рождению не был украинцем. Но об этом все молчали. Как-то неудобно было говорить, что на Украине даже председатель правительства не украинец! Получалось, что между украинцами не нашлось личности на место председателя правительства…
Хрущев не обладал ни избытком знаний, ни полетом мысли. Кроме поверхностных, набранных на различных курсах отрывочных знаний, ничего. Количество и качество усвоения не подлежит исследованию. Хрущев мог поразить как знанием некоторых малоизвестных подробностей, так и незнанием прописных истин. Но память – превосходная, способ выражения мыслей живой, выходящий иногда за рамки литературной нормы. Ко всему отличался необузданной говорливостью, охотно употреблял народные пословицы и поговорки, что должно было свидетельствовать о несомненной связи его с народом. Поведение простое и естественное. Обладал и чувством юмора. У Сталина юмор был интеллектуальным, юмор Хрущева типично народный, живой, неисчерпаемый и зачастую – вульгарный. Он не страдал комплексом неполноценности. Банальности, рассыпаемые им повсюду, указывали на полное невежество или на вызубренные марксистские штампы. Излагал он то и другое непринужденно, убежденно и непосредственно. Но он был, наверное, единственным из руководителей Союза, который входил в мелочи жизни, занимался ежедневной работой рядовых коммунистов. Никто из руководителей не ездил в колхозы, а если приходилось это делать, то ради пирушек и парада. Хрущев же ездил в колхозы, веря в правильность колхозной системы, пил с колхозниками стаканами водку. Но не забывал заглянуть и в амбар, и в телятник.
Небольшого роста, толстый, откормленный, но живой и подвижный, он, блестя лысиной, давал понять, что вырублен с народом из одного куска теста. Он не жуя, словно берег свою искусственную стальную челюсть, заглатывал изрядные шматы пищи. Причем ему было безразлично, что ест, важно было – насытиться. Легко приспосабливался к условиям. Не церемонился в выборе средств, лишь бы это было практически выгодно. Будучи демагогом из народа, он с легкостью начинал верить в то, что сам говорил. О Сталине он говорил с почтением и подчеркивал свою близость с ним или Молотовым. Но это не помешало ему их в навозе извалять!
Наступает 1956 год. …И грянул XX съезд КПСС. Начались «мартовские иды» Сталина – коммунистов знакомят с разоблачительным докладом Н.С. Хрущева. Я не буду комментировать разоблачения Хрущева. Здесь слились и объективность, и субъективность взглядов самого Никиты Сергеевича. В народе еще не отреклись от взгляда на Хрущева, как на шута при Сталине. И вот этот шут, становится во главе крупнейшего в мире государства. В практическом уме Хрущеву не откажешь. Но, Хрущева словно прорвало. Сдерживаемая им энергия, сохранившаяся от балаганной роли, требовала выброса своего. И закрутилась карусель по «Союзу» Не осталось ни одной сферы хозяйства, которой бы не коснулась его рука. Хотя годы его правления сопровождаются падением производства, особенно много прорех в сельском хозяйстве. Желания догнать и перегнать Америку не достаточно, нужно еще иметь и базу под него. А ее «Никита» волюнтаристическими действиями основательно подорвал. Нам вперед залететь, слишком ново, опасно, а вернуться назад не пускает сам рок. Ждать чего-то от нас, я считаю, напрасным, нам нельзя забегать слишком быстро вперед!
Секретариату ЦК не хватает решимости решать вопрос кардинально. Вместо этого посыпались, как из рога изобилия, административные взыскания. Против этих решений выступают прежние товарищи из окружения Сталина. Они ставят вопрос на Президиуме ЦК так, что становится ясно – Хрущеву не удержаться. На помощь ему приходят министр обороны Г.К. Жуков и кандидат в политбюро, министр культуры, Фурцева. Помогал им Игнатов, возглавлявший контрольную комиссию ЦК КПСС. Им удается обзвонить всех секретарей обкомов партии. На расширенном пленуме в июне 1957 года вопрос ставится совсем иным образом. Лиц, пытающихся «свалить Хрущева», называют теперь «антипартийной группой». Выведены из состава Президиума ЦК Молотов, Маленков, Каганович, Микоян, Ворошилов. Строгий выговор вынесен Булганину с последующей ссылкой в Ставропольский край Позднее покаявшихся Микояна и Ворошилова простят.
Знать бы, где упасть, то и соломки б постелил! Знать бы, во что Хрущев стране обойдется?..Кто плел паутину тонкую, для китов политики незаметную, а для общества липкую, да коварную, обойти стороной какую невозможно.
В связи с этим, хотелось бы мне осветить роль тех политиков, которых принято называть серыми кардиналами.
СЕРЫЕ КАРДИНАЛЫ
Когда-то, в детстве, зачитываясь похождениями Д' Артаньяна, я почти не обратил внимания на фигуру Жозефа дю Трамбле, более известного под именем «Отца Жозефа», или серого кардинала. Потом я узнал, что серыми кардиналами называли лиц, которые, занимая относительно скромное положение в обществе, обладали чудовищно огромной властью. В Советское время такими лицами были Берия и Суслов. Про Берия слишком много написано, чтобы еще раз пытаться вызвать отрицательное отношение к этой фигуре, слабо освещая его деятельность. Достаточно сказать о том, что Берия контролировал появление всех новейших наручных и технических разработок. Он занимался курированием работ академика Курчатова по созданию атомной бомбы, КБ Туполева. Это он упек в лагеря лесоповальные будущего отца космонавтики Королева. Это по его «расчетам» страна теряла мозговую элиту страны. Будучи по натуре ленивым человеком, Лаврентий Павлович перекладывал основной груз работ на своих помощников. На протяжении многих лет деятельностью ГПУ-НКВД руководил фактически Тите Лордкипанидзе, а Берия отдавал предпочтение собственным удовольствиям, любил председательствовать, произносить речи. Но особенное внимание он уделял любовным утехам, провокациям и интригам. От его интриг, чуть не пострадал выдающийся ученый, известный всему миру, академик Капица Петр Леонидович. Только личное вмешательство Сталина спасло Капицу от расправы. Но на долгие семь лет ученый был отстранен от работы и стал домашним затворником. Опала была снята только после смерти Берия. Что ожидало создателей атомного оружия, если бы оно не сработало, повествовал сам Игорь Васильевич Курчатов: « Я несколько дней ходил озадаченный, не зная как определить долю участия каждого ученого-инженера в разработке проекта оружия? На очередной встрече с Берия в его ведомстве он спросил: почему это я хмурюсь, когда дело уже сделано? Когда я рассказал, Берия подумал и вытащил из своего хранилища какое-то номерное дело, в котором оказались списки всех участвующих в оружейном проекте – по всем ведомствам. Против каждой фамилии была проставлена мера наказания, на тот случай, если бы бомба не взорвалась. Вот по этим спискам мы и определим меру вознаграждения каждого, сказал мне Берия»
Берия боялись все. Боялись больше самого Сталина. Складывается впечатление, что его побаивался и сам Сталин.
Близ кремлевской стены на могиле высится памятник «выдающемуся коммунисту- ленинцу» Михаилу Суслову, такой же по размерам и внешнему виду, как и у И.В.Сталина. Немногие удостоились такой почести, быть похороненными в земле. Прах большинства заложен в капсуле в кремлевскую стену, и только надпись на табличке сообщает, какому государственному деятелю принадлежит этот прах. Какова же роль Суслова, если он удостоился такой чести, никогда не занимая поста генерального секретаря коммунистической партии?
Он телом тощ, и лик спокоен, а в душу – близких не пускал. Он в кознях закаленный воин – партийный серый кардинал. Не тронь его, легко обжечься, хоть и доступен для людей. Он обладает страстной речью – хранитель ленинских идей. И логика неодолима,- встает и рукоплещет зал. Такого сукиного сына мир поднебесья не видал!
Продвижение в руководящие органы партии и государства в тридцатые годы молодых, но одаренных людей, было не редкостью. Так в 1931 году в аппарат ЦКК- РКИ попал двадцатидевятилетний Михаил Суслов. Как и многие выдвиженцы, он окончил рабфак, потом институт народного хозяйства имени Г.В. Плеханова, потом Экономический институт Красной профессуры. Что с ним происходило в период репрессий правительственного аппарата, ничего не известно. Известно, что с 1939 года Суслов руководил партийной организаций Ставропольского края.
Сельский парнишка из села Шаховское, Павловского р-на, Ульяновской области далеко шагнул. В 1941 году Суслов становится членом ЦК партии, а когда немцы хлынули на Северный Кавказ, Суслов становится членом Военного Совета северной группы войск Закавказского фронта, начальником партизанских отрядов Ставрополья. Архивных документов того периода времени не сохранилось, поэтому приходится многое додумывать, исходя из существа возникающих вопросов. А их и немало. Скажем, как Суслов осуществлял руководство, находясь в это время в Кизляре, в 400 -500 км. от действующих партизанских отрядов, никогда в них не выезжая? Сравните с тем, что ставка Верховного главнокомандующего в это время находилась в 50 км. от фронта! Как осуществляли партизаны связь со своим центром?
К концу 1942 года большинство партизанских отрядов было разгромлено немцами, единицам удалось преодолеть перевал Главного Кавказского хребта, и влиться а отряды Красной Армии. Еще в самом начале немецкой оккупации самостоятельно развалился штаб партизанских отрядов Карачаевской автономной области. Просто говоря, штаб был застигнут фашистами врасплох, и разбежался! Как поступил М.Суслов? Чтобы избежать личной ответственности за все вышеизложенное, он сообщил в Москву ложные сведения о действующих на территории Карачая и Черкессии десятков бандформирований, перешедших на службу к фашистам. Только в одном районе Учкуланском таких бандформирований оказалось 65. Никто не подсчитал, сидя с карандашом в руках, что такого быть не могло, если все население Карачая составляло 64 тысячи человек, из низ только 18% были мужчины. Следуя сообщениям Суслова, в бандах были и дети грудного возраста. Реально таких банд было только две, и несколько мелких шаек мародеров. Одной бандой руководили Ислам Дудов и Апон Магаяев.. О руководителях второй банды у меня сведений нет. Она была ликвидирована в конце февраля 1943 года. Банда была многонациональной, карачаевцев в ней было два десятка человек. Попытки вывести Суслова «на чистую воду» командиром разведгруппы партизанского отряда М.К. Батчаевым закончилась тем, что Батчаев был арестован и осужден на десять лет.
Для карачаевцев и черкесов «реляции» Суслова стоили поголовной депортации. Расправа над маленьким народом не укладывается в сознание, с учетом того, что в адрес их было за несколько месяцев до выселения послано две телеграммы. Тексты их привожу ниже.
«Секретарю Малокарачаевского райкома ВКП(б) Хаджиеву. Передайте колхозникам и трудящимся Малокарачаевского района, собравшим один миллион рублей на строительство боевых самолетов «Колхозник Карачая» братский привет и благодарность Красной Армии. И.Сталин»
«Горячо приветствуем всех партизан Карачая и Черкессии. Мы знаем о тех трудностях. Которые приходилось переносить вам и очень беспокоились за вашу судьбу. Мы уверены, что на предстоящий праздник, который будет на нашей улице, партизаны Карачая и Черкессии тоже придут с крупными достижениями. Искренне, от души желаем вам больших успехов и выражаем горячее пожелание о быстрейшей нашей встрече в нашем крае, освобожденном от гитлеровских мерзавцев. М.Суслов»
Теплые пожелания превратились для жителей Карачая и Черкессии ссылкой в далекие края. 64 тысячи людей отправились в Среднюю Азию и Казахстан.
В 1944 году Суслов вызван в Москву. Он становится Председателем Бюро ЦК ВКП(б) по Литве. Случались в ту пору здесь случаи убийства представителей власти, террористические акты. Бороться с этим надо было, и борьба велась Опять десятки тысяч выселенных в далекое, неизвестное, людей.
Сталин был доволен работой Суслова Михаила Андреевича. В 1947 году Михаил Андреевич становится секретарем ЦК. Теперь он рядом со Ждановым, Микояном, Хрущевым.
Суслов научился лавировать в сложных лабиринтах партийной и правительственной жизни. В октябре 1952 года он становится членом Президиума ЦК. После смерти вождя выбывает из этой обоймы и возвращается в 1955 голу, чтобы пребывать в ней до самой кончины.. Разделяя взгляды Молотова и его союзников по отношению к Хрущеву, он не стал спешить стать в их ряды. Узнав, что Хрущев собрал вокруг себя значительные силы, Суслов выступил в обличительной речью на пленуме ЦК, но.. в адрес «антипартийной группы» Молотова, Маленкова, Когановича.
Пройдет чуть больше восьми лет, и тот же Суслов, говоривший «Не дадим в обиду нашего дорогого Никиту Сергеевича», прочтет на другом пленуме жестокий приговор ему!
В 1956 году Суслов вместе с Микояном и Жуковым участвует в подавлении «Венгерского путча» Он же, вместе с Микояном, участвовал в ликвидации демонстраций и забастовок в Новочеркасске, где тогда пролилась кровь рабочих.
В 1964 году, когда осуждали деятельность Хрущева, Семичастный,, тогда секретарь комсомола, а потом руководитель КГБ, сказал о поведении Суслова: «Отвратительно…Серый кардинал!»
Суслов превращается в главного идеолога страны. Это по его указке помещают в гулаги, психиатрические больницы, высылают за рубеж писателей, художников. Правая рука Суслова Трапезников разгонит целое направление в исторической науке.
Суслов превращается в того, кто движениями своих пальцев изменяет ход партийной и общественной жизни. Он стоит за плечами каждого часто меняющегося генсека. Не обошлись без его активного вмешательства события в Чехословакии. Посылка советских войск в Афганистан не обошлась без его рук. Велики заслуги «серого кардинала», так велики, что я считал бы преступлением не напомнить о нем.
В ГОСТИ К ЛЕНИНУ ПОД КОНВОЕМ
В 1957 году я впервые появился в городе Ленинграде. Правда, местные жители называли его, как и до революции Питером. Новые названия упорно не приживались. Трижды пытались переименовать Невский проспект, но он так и остался Невским. Мне предстояло провести в городе, основанном Петром Великим, четыре месяца, усовершенствуясь по специальности «патанатомии». Признаться по совести, я и не собирался коптеть за микроскопом, при наличии таких интересных для меня мест. Все свободное время я посвящал театру, музеям и просто знакомству со старой частью города. Было где развернуться моему любопытству. Оставалось познакомиться с квартирой-музеем В.И. Ленина в Смольном. Как ни странно получить разрешение на посещение ее оказалось много труднее, чем получить въездную визу в страну, ожидающую наплыва террористов. Пришлось обращаться за помощью в партком института усовершенствования врачей. Там обещали помочь. Ожидание затянулось и, наконец, на исходе марта месяца мы получили «добро». Нас в вестибюле Смольного ожидало два офицера милиции. Нас было 12 человек. Мы привыкли к тому, что экскурсовод музея не обращает внимания на построение экскурсионной группы. Здесь же нас построили в два ряда, без требования глядеть в затылок впереди стоящего, и повели по длинному коридору, в котором когда-то, далеком 1934 году был убит Киров. Я обратил внимание на то, что у сотрудников милиции приоткрыты кобуры и высказался вслух: «Впервые я иду под конвоем!» Милиционер ответил совершенно обыденным тоном: «Вы находитесь в помещении Ленинградского горкома и обкома партии. Здесь завтра должно проходить совещание» Я съязвил: «Мы приехали в Ленинград со всех концов страны, но минами не запасались» Сотрудники милиции на эту реплику не отозвались. Мы вошли в «святая святых» Оказывается, вот почему так беспокоились чекисты. Из комнатенки Ленина дверь вела прямо в зал заседаний. То, что я назвал квартиру Ленина комнатенкой, не было желания оскорбить чувства коммунистов. Комната и, правда, была крошечной. Мало того, она еще невысокой, не более двух метров в высоту, перегородкой делилась на две половины. За перегородкой стояли две железные узкие кровати. На одной прежде спал Ленин, на второй – Крупская. Между кроватями узкий проход. Вторая часть комнаты – рабочий кабинет вождя революции. В нем стоял стол и два кресла, в полотняных чехлах. На столе комбинированная лампа, позволяющая ей быть электрической и обычной керосиновой. Я дивился такой невиданной конструкции, но расспросить было некого о методике пользования ею? Чудовищно обыденная простота, Я чувствовал себя, стоя в крохотной комнатке, богачом. Хотелось, крикнуть: «Вы, господа секретари, пришедшие на смену иным господам, да и все господа, вообще, приходите в эту комнату и учитесь скромности!» Почему-то, не возникал вопрос, об искусственности созданного? Не имелось оснований, что ли? Я думал: «Ну, не мог себе позволить тот, кто рвался к власти, хотя бы показной нескромности – он был бы тут же разоблачен! И где же, все-таки, правда?» В моей реальной нищете и надежде на то, что будут какие-то подвижки к лучшему? И все-таки, нищета моя – великое богатство в сравнении с реальностью жизни вождя прошлого?
ВЕЛИКИЙ РЕФОРМАТОР
Все советские руководители отличались практичностью и непосредственностью тоже! Не успело улечься волнение с «антипартийной группой», как в октябре 1957 года пленум освободил теперь уже самого Г.К.Жукова от обязанностей министра обороны, и он выведен из руководящих органов партии. Причина была очевидна,- Хрущев боялся популярности маршала. И действительно, пожелай Жуков сделать государственный переворот, кто бы ему помешал?.. На поверку Хрущев оказался очень неблагодарным. Участь Жукова постигла и Фурцеву, правда, через более продолжительное время. Не удержался и помогавший удержаться у власти Игнатов. Хрущев мог удовлетворенно потирать руки - вокруг не было тех, кто мог стать потенциальным врагом ему!
Теперь ничто не мешает Хрущеву проводить свои реформы. Как реформатор он по количеству проектов значительно опережает Сталина. Беда только, что все реформы его отрицательно сказываются на экономике. «Ндраву моему не перечь!» - может сказать Первый секретарь ЦК. Натура у него широкая, не боярского происхождения, а значимость свою показать может.
Был Туполевым построен самолет ТУ-16. Американцы дали этой машине кодовое название «Барсук». Зверь агрессивный, соседей не любит. Вот и ТУ-16 с его очень сильным оборонительным вооружением мог позволить себе кое-кого не любить. Особенно, если это кое-кто – вражеские истребители. Бомбовая нагрузка ТУ-16 оказалась такой, что журнал «Эйроплейн» сообщил: «В этом самолете А.Н.Туполев достиг вершин инженерного искусства». Хрущев распорядился несколько таких самолетов передать безвозмездно Китаю. И это через год после смерти Сталина, который подарков никому не дарил. Потом такие же самолет были подарены египетскому президенту Насеру. Потом в знак дружбы индонезийскому президенту Сукарно.
Что хотел распоясавшийся партийный деятель, то и делал. Неслыханное дело, тот же Насер и президент Алжира Бен Белла были удостоены звания Героев Советского Союза, хотя это противоречит самому статусу звания, определенного указом. Но Хрущеву ни что не указ!
Захотелось Никите Сергеевичу при коммунизме пожить! Он не замечал, что сам давно живет в тех условиях, о которых говорил другим. Для него даже специальным военным самолетом из Багерово в Москву, к завтраку, свежевыловленную барабулю доставляли, в то время как те, кому предстояло жить при коммунизме, ели хлеб с добавками гороха. А о мясе еще только мечтали. И их, желающих просто жить, требующих того, что они получали во времена Сталина, вышедших на мирный митинг, встретили пулями! Хорош, нечего себе сказать, коммунизм!
СЛЕТИТ ЛИ ПОКРОВ?
1954 год. Я направлен в Орловскую область судебно-медицинским экспертом. Знаю, что это родина Тургенева, Лескова и Бунина. В какую глухомань меня направят, не знаю. Но уверен, что лучшее уже разобрано. Я получил в Куйбышеве прекрасную практическую подготовку по избранной мною специальности. Но, что поделать, если мне постоянно не везет? Меня должны были оставить на кафедре судебной медицины, все уже было определено, все рассчитано, все вопросы согласованы. До конца госэкзаменов остается всего полмесяца, когда в Куйбышев приезжает из Самарканда доцент Армеев и предъявляет права на место ассистента, которое было предназначено мне. Составить конкуренцию специалисту с ученой степенью и большим практическим стажем выпускник института не мог. Вот и приходится ехать в неизвестное. Крепко жалею я о случившемся? Жалею, но, сказать по совести, не очень. Просто осталось ощущение какой-то несправедливости. Но где она, эта справедливость вообще? Что-то она постоянно не сталкивается со мной! Можно назвать справедливостью то, когда из института пытались вышвырнуть учащихся последнего курса, отличников учебы, только потому, что они евреи? Мы полагали, что было это продолжением дела о врачах-убийцах, когда подверглись репрессиям известные на весь Союз медики, академики Вовси, Виноградов и другие? В нашем институте расправа выглядела более завуалировано, чтобы не подумали о наступившем разгуле антисемитизма. Для этого группа студентов евреев была густо разбавлена русскими. Кто организовал это? Первый секретарь Куйбышевского обкома Первухин? Может быть, чтобы отличиться перед другими чутьем на врагов? Да и откуда он мог знать, что вскоре его самого постигнет несправедливость? Судьба всегда ходит в повязке, прикрывающей глаза! Я сопротивляюсь ей, как могу, но она, коварная, то укусит за один бок, то ущипнет за другой.
Покусанный ею, но знающий, что она еще поиграет мною, я покидаю вагон, и выбираюсь на перрон станции «Орел». Вокзал – великолепный, это не изба, когда-то встретившая меня в Курске. Время раннее, все вещи мои умещаются в саквояже. Я решаюсь пройти до центра города пешком, да, кстати, поискать и гостиницу, где можно на некоторое время остановиться. Между железнодорожным вокзалом и центром города – большое, слабо застроенное пространство. Недалеко от моста через реку Оку слева я обнаруживаю строящееся здание городской гостиницы. Большая часть ее в лесах, но небольшая часть уже функционирует. Дешевого жилья нет, я вынужден поселиться в отдельном прекрасном номере. Привыкнув к скромному жилью, я поражен размерами своих временных апартаментов. Светлая большая комната, широкая кровать, письменный стол, мягкий стул. К комнате примыкают ванная и туалет. Есть даже небольшая приемная. На полу ковровая дорожка.
Цена номера 16 рублей в сутки, в переводе на наши нынешние цены – это смехотворно низкая цена, буквально копейки. Но состояние моего кошелька слишком жалкое, на долгий срок я не могу позволить задержаться. Придется экономить на питании. Не только ресторан, мною отвергнута даже рабочая столовая, с ее низкими ценами на комплексные обеды (первое, второе и стакан компота из сухофруктов). Остается – рынок. Продукты здесь много дешевле, чем в Куйбышеве. Но, я не знаю, сколько времени до получения первой зарплаты? Я питаюсь хлебом и помидорами. Чтобы они были вкуснее, приобретаю пачку соли «Экстра». К остальным продуктам питания я даже не подхожу, во избежание соблазна. На мою беду, начальника областного бюро судебной медицины Жучиной в городе нет, она находится на съезде судебно-медицинских экспертов в городе Риге. Идти на прием к завоблздравотделом, не обговорив ни условий работы, ни места, вслепую, нельзя. Замещающий начальника эксперт В.А. Татаринов, человек мягкий, чересчур вежливый, нерешительный, ничем не может быть мне полезен. Жду прибытия начальника, брожу по городу, знакомясь с ним, да, укрывшись в номере, поглощаю свою более чем скромную пищу. Ожидание затянулось на пять дней. И вот встреча состоялась. Я потрясен тем, что увидел! Татьяна Ивановна Жучина оказалась женщиной карликового роста. Сидя за столом, ноги ее не доставали до пола, приходилось подставлять под них скамеечку. Возраст за шестьдесят, лицо морщинистое, волосы седые, прямые, коротко острижены. Очками она не пользуется. Голова крупная, похожа не мужскую. Голос грудной с хрипотцой. Фигура мелкая. Позже я узнаю, что мой начальник приобретает одежду в детских магазинах, а чтобы казаться плотнее и шире под одежду поддевает безрукавку – что поделать, и тело моего начальника оказалось детским. Стоя в туфлях на высоком каблуке, она, чтобы дотянутся до моего плеча, высоко вскидывает руки. Это она делает, когда хочет показать, что она вот такая маленькая, повелевает крупным мужчиной. Следует сказать, что Жучина оказалась умной, наблюдательной и жесткой, подстать своей фамилии. Этого следовало ожидать – кто же будет держать слабого руководителя так близко от столицы! Знакомство короткое. Я предъявляю документы и направление. Она, бегло взглянув на них, сказала: «Я не могу тебя представлять в облздравотделе. У меня там не самые лучшие отношения. Сделаешь это сам. Проси город Ливны. В Ливнах у нас есть эксперт, но он уже стар, и у него появились причуды. К тому же он основное время уделяет хирургии, выезжать за пределы района не может...»
Что такое Ливны, я не знал. Впрочем, из всех небольших городов Орловской области мне был знаком только Мценск и то благодаря повести Лескова «Леди Макбет Мценского уезда»...
Ожидать в приемной заведующего областным отделом здравоохранения Бориса Григорьевича Львова мне пришлось недолго. Начальник бюро позвонила ему, предупредив о моем приходе. В приемной красивая, как куколка, молоденькая секретарша предложила мне пройти в кабинет. Я вошел, осмотрелся. Длинный полированный стол в виде буквы «Т». На самом дальнем конце его – крупный мужчина с большой лысой головой. Ворот рубашки с короткими рукавами расстегнут, из него выглядывают густые рыжие курчавые волосы. Руки толще, чем мои бедра. Лицо широкое, глаза серые, брови рыжие, нос крупный прямой. Губы квадратные, мягкие. Я протягиваю документы. Он берет лишь одно направление, остальное возвращает мне. Кажется, он даже не успел прочесть мою фамилию, но произносит коротко: «В Сосково заведующим райздравотделом!» Я отвечаю, не раздумывая: «Нет!» – «В Шаблыкино – начальником СЭС!» – звучит уже резче.
«Нет!» – отвечаю, уже присаживаясь на стул и понимая, что разговор может затянуться. Веду себя спокойно, уверенно, поскольку процедуру, подобную этой, успел пройти в приемной завоблздравотделом Куйбышевской области Воронова, хотевшего меня послать по приезду доцента Армеева на строительство Куйбышевской ГЭС врачом-хирургом.
«Ну, ладно, – примирительно говорит Львов, – поедешь главврачом в Корсаковскую райбольницу...» «Нет!» – в третий раз говорю я. «А чего же ты хочешь?» – ничем не прикрытое удивление прозвучало в голосе начальника, привыкшего, что никто не смел ему перечить.
«Поеду только в Ливны и только судмедэкспертом!» – говорю я.
«Нет!» – на этот раз коротко говорит Борис Григорьевич.
В эту минуту в кабинет заведующего впорхнула красивая женщина лет тридцати, излишней полноты, как мне тогда показалось. В модном ярком крепдешиновом платье, благоухая французскими духами, она вошла без приглашения и без стука, У меня не было сомнения в том, что это – его любовница. Я не знал, что аппарат облздравотдела состоит из красивых женщин. Молодые, красивые, они были слабостью стареющего холостяка. Вошедшая, видимо, слышала концовку разговора, поскольку ее ярко накрашенные губки сложились маленьким пирожком, потом раскрылись и выпалили: «Подумаешь, без году неделя специалист, и он еще здесь свои требования предъявляет?»
Я, повернув лицо в ее сторону, сказал резко: «А я вас к разговору не приглашал!»
Надо было видеть в тот момент ее реакцию. Женщина опешила. Чувствовалось по всему, что я сразил ее своим бесцеремонным ответом. Она даже меньше ростом как будто стала. Откуда мне было знать, что женщина эта – заместитель заведующего облздравотделом по лечебной работе, что фамилия ее Кондрашова, что зовут ее Тамарой Ивановной, что она, являясь вторым лицом в администрации областного ранга, привыкла, что ее постоянно о чем-то просят, уговаривают, при этом голосом не только мягким и просительным, в нем даже молящие нотки появляются. А тут какой-то выпускник института позволяет так с ней обращаться!..
«Поедешь туда, куда я пошлю тебя!» – рявкнул заведующий, оскорбившись за своего зама.
Я удивленно посмотрел на Бориса Григорьевича и сказал спокойно:
«Я приехал к вам по разнарядке министерства здравоохранения РСФСР на должность судмедэксперта. Выясняется, что вам эксперты не нужны. Напишите в моем направлении отказ, и я поеду туда, где буду нужен! А вам, заведующему облздравотделом, следует знать, что согласно приказу министра, вы не имеете права посылать меня против моего желания на работу по другой специальности!»
У Львова от наглости моей дух перехватило, в глазах его зажглись злые огоньки.
«Твое направление у меня на столе, а ты поедешь в Сосково! – голос заведующего стал угрожающим».
«Я буду жаловаться на вас Дербоглаву!» – сказал я. Дербоглав – была фамилия российского республиканского эксперта, с которым я был лично знаком. Он, находясь в инспекционной поездке в Куйбышеве, долго беседовал со мной как с кандидатом на должность научного сотрудника.
«Да плевать мне на твоего Дербоглава!» – прозвучало в ответ.
Я не стал больше спорить, понимая, что упрямство самодура границ не имеет, и никакими законами его не остановить. Я оставил на столе свое направление и вышел в коридор. Здесь на стене висел телефон. Я знал пароль и номер. Назвав их, я набрал номер телефона Дербоглава. На мое счастье, он ответил сам. Я коротко посвятил его в суть состоявшегося разговора, не забыв о плевке в его адрес.
Затем, выкурив папиросу, вошел в кабинет заведующего. Я не успел сесть, как раздался звонок из Москвы. Львов поднял трубку. Мне, а я думаю, и Кондрашовой, хорошо была слышна фраза: «Кто там в меня плюет?»
Лицо Борис Григорьевича стало багрово-красным, я думал, что его хватит удар. Со злостью он завизировал мое направление и сказал: «Езжай в свои Ливны!»
Спустя несколько лет между мной и обоими участниками этого разговора установились самые нормальные даже дружеские отношения. Ну, а я понял тогда, что иногда следует говорить и резко с представителями власти. Но, только тогда, когда за спиной твоей стоит право и тот, кто поможет этим правом воспользоваться.
Я оставляю с легким сердцем не только здание облздравотдела, но и свой номер в гостинице. Мне предложено переселиться в кабинет начальника бюро Жучиной. В ее кабинете я чувствую себя комфортно. В двенадцать часов дня начальник оставляет его, отправляясь домой до утра следующего дня. Кожаный диван в моем распоряжении. Мне выданы подушка и две простыни. В моем распоряжении электрическая плитка. Учитывая дешевизну продуктов питания, я мог теперь готовить пищу, к чему давно привык. Насупила пора знакомиться не только с сотрудниками областной судмедэкспертизы, но и с самим городом. По большей части город Орел был тогда одноэтажным, таким, как его изображали на дореволюционных открытках. Только две улицы: проспект Сталина и ул. Комсомольскую украшали монументальные здания.
Следует отметить, что здания, построенные в сталинский период, были красивыми, с широкими окнами, высокими потолками, удобными для проживания. Это потом возникнет критика по поводу архитектурных излишеств. Но, положа руку на сердце, должно признаться, что эти здания стоят сейчас много дороже, чем здания хрущевского и брежневского времен. Город продолжал интенсивно застраиваться. Поднимались и рослы корпуса заводов, которых Орел до войны не имел. Речка, давшая название городу, мне не нравилась. Орлик напоминал глубокую и широкую канаву с мутной водой, через толщу которой трудно было что-то рассмотреть. Берега земляные, без зелени. Зато мне нравилась Ока. В черте города река не глубока, но широкая, чистая, светлая. От нее пахло свежестью, как от тела юной девушки. Мне нравилось стоять на широком мосту через нее и подолгу смотреть, как быстро катит свои хрустально-чистые воды один из крупнейших притоков Волги. В вечернее время, когда спадает летняя жара, я любил бродить по аллеям старинного Троицкого кладбища, располагавшегося неподалеку от здания экспертизы. Кажется, больше я нигде не видел такого ухоженного кладбища. Многочисленные высокие деревья вверху сплелись своими кронами, образовав сплошную зеленую крышу, которую небольшой дождь не мог пробить. У входа справа красовалась великолепная гробница покорителя Кавказа грозного генерала Ермолова, при жизни настоящего русского богатыря. Нравились мне и торговые ряды на проспекте Сталина. Их восстановили, и они ничем не отличались от старинных купеческих. Магазины торговых рядов ломились от продуктов. Колбасы тридцати-сорока сортов! А сыры! А сельди! Даже керченскую сельдь я обнаружил здесь! Все продается свободно, никаких очередей. Мне вообще не понятно, почему люди, не жившие в сталинский период, так гнусно описывают нашу экономическую жизнь? Недостатки ушли с приходом 1948 года, и мы стали забывать об этом!
Часто приходится выезжать из Орла в командировки. Чаще всего используется для этого самолет санавиации. С высоты я мог окидывать взором красу сельских районов Орловщины: Малоархангельск, Колпны, Шаблыкино, Сосково, Хотынец. Я исколесил всю область вдоль и поперек, и она оставила неизгладимый след в моей душе! Что и говорить, красива Россия! Меня совершенно не беспокоит тот факт, что на ночь я остаюсь один на все огромное одноэтажное здание экспертизы и патолого-анатомического отделения областной больницы. Мертвые, лежащие за стеной кабинета, совершенно не тревожат меня. Даже иногда принимаю свежие тела, привозимые сотрудниками милиции. Я становлюсь своим, становлюсь крайне необходимым. Пройдя основательную профессиональную проверку, я, наконец, отправляюсь в тот городок, из-за которого принял бой в облздравотделе. Теперь ношу гордое звание Ливенского межрайонного эксперта, зона обслуживания – двенадцать сельских районов. Никто больше не имеет такого гигантского куста обслуживания – треть Орловской области! Ливны, по принятым меркам, городок совсем не велик, население его в ту пору достигало 26 тысяч. Но он по величине и экономическому значению был вторым в области после самого Орла, после того, как по воле коммунистических правителей Орловскую область основательно обкорнали, сначала отделив ряд районов с городом Брянском, а затем девять районов с городом Ельцом, вошедшим в Липецкую область. Возвышается город над рекой Сосной. Вытягиваясь телом своим вдоль русла реки, то спускаясь вниз, то вверх поднимаясь. Пересекает город дорога, идущая от Орла на Елец и Воронеж. Слева город обрывается к реке Ливенка. Река и дала городу свое имя. Если глянуть вдаль через реку, то взгляд упирается в слободу Беломестную, в то время выполнявшую роль районного центра Никольского р-на. Центральная небольшая городская площадь с божьим храмом, слева от него сохранившийся ряд купеческих лабазов. Старинный небольшой парк. К северо-западу от него петляет тропинка, спускаясь к бегущей там, внизу, неширокой и не слишком глубокой речке Ливенке. Через нее почти у самого устья мост неширокий деревянный перекинут. Ограждения слабые, мост от ветхости шатается. Но, Бог миловал, - пока никто с того мостика трезвый не свалился, а пьяному и тропинки не преодолеть. Под хмелем никто по тому пути не ходил.
Память моя выхватывает раннее майское утро. Еще солнце макушки своей не показало. Тонкие волокна тумана тянутся снизу по косогору, цепляясь за кустарники и пучки высокой травы. Смутно поблескивает речка, как бы дымясь. В эти ранние минуты, спустившись по тропинке и пробежав десятка два метров покачивающегося деревянного настила моста, выхожу на участок, где поработала чья-то коса. Запах скошенных трав еще не утратил своей ночной остроты. Солнце еще не коснулось лучами своими земли, но уже таяли среди пупырей и ромашек узкие скользящие тени. Совсем прояснилось, и стала видна узкая низина, по краю поросшая лозняком, а дальше – высокое и пестрое разнотравье. Желтизной светилось пятно посреди сочной зелени, словно на одном месте лучи солнца остановились и решили материализоваться в свой яркий, яркий желтый цвет. Пятно образовало скопление лютиков. Россыпи белой кашки и вспыхивающие среди них огоньки дикой гвоздики. Голубые васильки и тимофеевка соседствовали с лопоухими листьями конского щавеля. Гордо возносились белыми пушистыми головками одуванчики. И над всем этим цветастым ковром порхали бабочки, летали, тонко жужжа, пчелы с первым ранним взятком. Над рекой то взлетая, то замирая на месте сновали стрекозы. А дальше метрах в сорока-пятидесяти виднелся фундамент когда-то стоявшего здесь здания водяной мельницы. Прикрывали его большими рваными клочьями заросли чертополоха, заглушая всю иную, более нежную растительность
Когда-то, в далекие времена, по краю косогора стены крепостные шли. О том, что строились Ливны как русская крепость, говорят названия слобод: пушкарские, стрелецкие, казацкие, ямские. Не стану утомлять читателя описанием красот города, сообщу только, что из уездного небольшого городка с мукомольной и маслобойной промышленностью стали Ливны индустриальным городом, в нем расположились четыре завода союзного значения. Врачей в городе не хватает. Я нахватался ставок. Слава Богу, что не требуют отсидки часов, а то у меня и суток не хватило бы. Требуется только качественно выполнять работу.
У меня никогда с 5-00 и до 24-00 не было свободного времени. На еду 15 минут, и – вперед! Учесть следует, что меня могли поднять еще на вызов скорой помощи среди ночи или вызвать на место происшествия! Да, жирком обрасти я тогда не мог! Но я и не жалею ни о чем. Ведь мне везде платили по полной, выплачивая в том числе и отпускные. Поэтому не было необходимости собирать деньги к отпуску. Магазины в Ливнах были бедны продовольственными товарами. Конфеты, пряники, соки, колбасы местного производства. Естественно, булочные изделия в полном ассортименте. Но чего действительно было много, так это консервы, все городские и сельские магазины завалены были «печенью трески» и «дальневосточными крабами». Впрочем, город в магазинах мало нуждался. Рынок его был богат. Он ломился от мяса, птицы, овощей и фруктов. Такого богатства и дешевизны я нигде не видал, за исключением Острогожска. Мешок картошки – 5 рублей, курица – 5 рублей, свинина – 7 рублей, баранина 1,5 рубля, яблоки – 8 рублей мера. Теперь сопоставьте это с получаемой мною совокупной зарплатой – 3100 рублей! В магазинах масса обуви, зарубежной и нашей, тканей, каких угодно, и все – натуральные, больше шелк. Не хватало модной верхней одежды. Зато китайской и вьетнамской – в избытке. Шелковые китайские зонтики. А сколько книг! Я быстро сформировал библиотеку, в которую вошли десятки зарубежных классиков. Скоро я приобрел прекрасную квартиру. Чего еще, казалось, человеку надо? Живи, трудись. Тем более, что из меня готовят начальника бюро. Я единственный в области судмедэксперт, владеющий микроскопом.
Теперь слухи распускают о том, что мы плохо жили. Нужно тогда сказать точнее, в какие отрезки времени это было? Мы никогда так хорошо не жили, как перед войной. В промежуток времени от 1951 до 1958 год уровень нашей жизни сравнялся с довоенным.
Ко мне из Крыма приезжают родители. Им скучно. Мы садим картофель, выращиваем свиней, заготавливаем овощи и фрукты на зиму. У нас висят копченые окорока. Спирта я получаю много. А сколько знакомств, сколько друзей... Меня знают в Орле и Москве. Село вышло из-под пресса партийно-правительственного. Подворье богато птицей, держат коров, свиней. А сколько пасек с пчелами!
Но мы не можем жить вне политики. Сначала я видел расписанные грязно-зеленой ядовитой краской всех крупных зданий Орла: «Долой Хрущева, да здравствует Молотов, Маленков, Ворошилов…» Потом по селам стали собирать воздушные пузыри с западной пропагандистской литературой. Еще не совсем загнил государственный аппарат, но неприятным душком потянуло. Руководители областного руководящего звена и выше стали к зарплате официальной прибавлять дополнительно деньги в конвертах. Кажется, они значительно превышали официальную зарплату, в графе, против которой, получающий подпись свою ставил
Проживая в течение шести лет в этом городке, я не мог не заметить изменений и в иных происходящих явлениях. Уже давно не производится снижение цен на товары к 1-му апрелю. Но живет город. Рынок богатый, дешевый. И как ему не быть дешевым, если здесь нет ни одного горожанина, который бы картошку не сажал, да не выращивал поросят. О деревне и говорить нечего. Область богата мелкими речками и ручьями, а это – рай для водоплавающей птицы! Чинно ходят многочисленные стада гусей – никто за ними не приглядывает. А сколько здесь яблок! В каждой избе запах «антоновки» вызывает самые приятные ощущения! А каково доставалось крестьянам, высаживаемым яблони. Многие с удовольствием пустили бы в ход топоры, чтобы разделаться с ними. Ведь каждое дерево на учете было. Налог требовали с каждого дерева. А яблони не каждый год родят!.. Поговаривали колхозники: «Министр финансов Зверев знает, когда нужно сажать яблони, а когда вырубать? Казалось мне, что с уходом Сталина с каждым годом богатство прибывать будет. Ан нет, послал на Орловщину нечистый Хрущева. Сначала люди по-доброму говорили о нем: «Ну, наконец-то, возглавил страну наш, русский!» Не придали они и значения подарочкам, разбрасываемым лысым правителем. Не подумали, почему это, в доску русский человек, землями русскими разбрасывается? Взял вдруг и подарил русский Крым Украине! Какая блоха его укусила? Почему русские районы Ставрополья отписал Чечне? Может, потому молчали, что единым было государство, чувствовали себя везде как дома! Законы те же, жизнь такая же! Вспомните слова песни:
Мой адрес – не дом и не улица,
Мой адрес – Советский Союз!
А потом стали замечать: что-то неладное происходит. Почему это Хрущев с друзьями прежними не просто рассорился, а к антипартийной группе их причислил? Не начинает ли он тур новый, на сталинский смахивающий? А это – уже политика с расправой! А это уже опять – культ личности! А при культе личности и к вышке приговорить любого можно. Если заглянуть поглубже в мир вождей, то все концентрировалось там на сведении личных счетов. Отличались друг от друга только внешним видом. В живых оставался только сильный и ловкий. Какова же должна быть воля и бдительность у каждого, расслабиться – означает погибнуть! Мир, в котором наши руководители жили, не великим выбором был богат: смерть или победа.
Теперь, когда партийные органы подмяли под себя силовые структуры, стал закон похожим на дышло, куда повернул – туда и вышло! Приведу случаи, иллюстрирующие беззаконность партократов, когда эмоции перехлестывают разум.
Руководство партии устраивает борьба и грохот эпохи, тогда за грохотом не слышно ни голоса совести, ни крика души
Я описываю только то звено руководителей, с каким меня судьба и работа сталкивали. Методы работы на демократию никак не тянули.
Первый случай произошел с уже описанным Львовым! Борис Григорьевич любил спиртное, предпочитая пить чистый спирт. В помещении облздравотдела он позволить себе распоясаться не мог. Чтобы развлечься, выезжал в районы. Опишу один, свидетелем которому был сам. Я временно исполнял обязанности заврайздравотделом, когда в кабинете моем появилась крупная фигура Львова. Он предложил мне пойти на территорию строящейся новой большой больницы. Я знал привычки заведующего, поэтому в моем кабинете появилась домашняя свиная колбаса и графин со спиртом. Налив себе стакан, Борис Григорьевич опрокинул его в глотку, словно это была обычная вода. Потом посмотрел на меня и спросил: «Что мешает открыть больницу?»
– «Нет субподрядчика по установке канализационного оборудования!» – отвечаю я.
«Как думаешь выйти из положения?»
«Найму шабашников!»
«Получишь строгий выговор!» – предупредил он.
«А если я не закончу в срок строительства?»
«Получишь строгий выговор!»
«Значит, приглашаю шабашников!»- заканчиваю я короткий разговор.
После этого разговора едем в соседний Никольский р-н. Мой зам уже позвонила туда. Нас ждут.
Во дворе больницы стоит обычный колодец со студеной водой. Львов снимает рубашку и говорит: «Лей на меня воду»
Два ведра воды, растирание жестким полотенцем приводят начальника в прекраснейшее настроение. Осмотрев больничное хозяйство, Львов направляется в ординаторскую, где уже накрыт великолепный стол. Гость выпивает стакан спирта, плотно закусывает. Отправляемся в Русский Брод. Все повторяется. Но, как не велико здоровье гостя, в Дросково, уже четвертом райцентре, он заметно сдает. Держась за стену руками, он протискивает тело в маленькую комнатушку, в которой стоит обычная плита с вмонтированным в нее котлом. Котел прикрыт круглой деревянной крышкой. Львов, обведя пространство мутными глазами, спрашивает:
«А что у вас тут?»
Ему перечисляют: стерилизационная, процедурная, дежурная, кухня, прачечная…
Как ни пьян Борис Григорьевич, этот список выводит его из себя.
«И вы работаете?» – спрашивает он.
«Работаем!» – хором отвечает медперсонал.
«А я бы на вашем месте не работал!» – говорит Львов.
Теперь застолье отменяется. Не сядет за стол областное начальство с нерадивым хозяином. И, обращаясь к главврачу больницы Некрасову, говорит, показывая кукиш:
«Вот тебе машина, которую я думал дать тебе!»
Поворачиваясь ко мне, спрашивает: «Новенький «ПАЗ» тебе нужен?»
«Конечно!» – отвечаю я.
«Присылай шофера!»
Я знаю, в каком бы состоянии Львов не находился, он обещанного не забывает.
Карьера Львова закончилась тем, что в пьяном виде, допившись до белой горячки, он чуть не задушил больного.
И направлен был Львов в Петрозаводск главным хирургом республиканской больницы. А если бы подобное совершил обычный врач, что ждало бы его?
С Кондрашовой Тамарой Ивановной произошел еще более интересный случай. Она приехала в село Здоровец Ливенского р-на, ответив на приглашение заведующего участковой больницей. Состоялось шумное застолье с обильным возлиянием. Дело было зимой. И хозяева, и гости в легком платье, надев на ноги домашние тапочки, продолжали пировать. Гулянье происходило в сборном финском домике, служившим аптекой и квартирой врача. Выпитого показалось мало, и врач пошел в аптеку добавить спирта. Так уж получилось, что он, освещая темное пространство зажженной спичкой, разбил флакон со спиртом. Спирт вспыхнул. Хозяин и гости, в чем были, едва успели выпрыгнуть из горящего здания. Оно и горело-то не более 15 минут.
Потом состоялось заседание облисполкома. На него был приглашен и я, сидел рядышком с райпожинспектором, только что назначенным в райцентр.
Очень коротко, без излишних подробностей, было доложено проверяющими об этом случае. Потом стали раздавать всем «подарки»:
– Кондрашова!
Тут же звучит предложение: «Снять с работы!»
– Котельников!
– Строгий партийный выговор!
Я молчу. Во-первых, меня не было в день пожара в районе; во-вторых, я не был членом партии.
– Моногаров!
– Строгий партийный выговор!
– А я беспартийный! – восклицает пожинспектор.
– Снять с работы!
Моногаров пытается сказать присутствующим, что он назначен на должность инспектора уже после полжара. Я его одергиваю: «Сиди! Эти громы не реальные!»
И действительно, Кондрашова была переведена на должность главврача детской областной больницы! Никакой материальной ответственности, хотя медикаментов и материальных ценностей сгорело много. Я должен был, как истец, подать заявление в суд о возмещении ущерба. Но мне было сказано: «Молчи!»
И хотя случай этот звучит как анекдотический, он иллюстрирует, как изменился стиль работы партийно-административных органов после смерти Сталина. Случись такое при Сталине, страшно подумать, что произошло бы! Но это были только цветочки, ягодки мы начнем собирать позднее. И первыми ягодками стали посевы кукурузы. После поездки в Америку Хрущев, не представляя себе климатическо-географических условий, заставил страну сеять эту культуру повсеместно.
Привыкли сеять вику, клевер, не вынесло село такого груза! Хрущев подумал бы, что север не сеял сроду кукурузу? Еще бы посадить банан, - пускай, земля не годная... Хрущев ведь нам не Богом дан, к тому же власть «народная»!
Скотину стало кормить нечем. Уменьшились посевы зерна, и товарного, и фуражного. Нечем кормить скот в крестьянском подворье. Стали появляться обращения руководителей колхозов к жителям города с просьбой помочь селу – продержать свиней до весны. Предложения заманчивые – с половины! Десять поросят дотянул, пятеро твоих. Стали карикатуры в журнале «Крокодил» появляться, на которых корова жевала белоснежный батон, а свинья – сдобную булочку. Стали нормировать отпуск хлеба. И пошло-поехало. Картофель стоил 5 рублей мешок, стал стоить – 90. Свинина была 6 рублей за килограмм, стала 18-20 рублей. И стал я подумывать над тем: «А не пора ли мне в Керчь возвращаться?»
А ВЕРНУСЬ Я ДОМОЙ, МНЕ ОТКРОЮТ ОБЪЯТЬЯ?
Слово Родина для нас было привычным, таким же, как имя Сталина, они часто употреблялись рядом. Но к настоящему ощущению чувства Родины мы прошли через глубокие страдания.
И Керчь стала для меня частицей Родины, я выстрадал ее болезнь, я находился с ней, когда смерть поглотила ее, и я присутствовал , я участвовал при реанимации ее.
Мне не дано было видеть, что и как будет происходить в Керчи с 1948 по 1959 годы. Я уехал на учебу в столицу Крымской АССР, ставшей, по велению Сталина, областью.
Связь с Керчью оборвалась. Я успел побывать там, где царь Петр русский флот создавал, где жил и творил Крамской, побывать на Дону, естественной преграде, встречавшей кочевников с Юга, видел Волгу, и в ледоход, и в разливы, когда морем становится она, исколесить всю Орловщину, родину Тургенева. Но вот в 1955 году я получил первый свой отпуск, проработав год Ливенским межрайонным судмедэкспертом. Поехать пришлось не в Керчь, а в Ялту, куда перебрались мои родители. Крым стал совсем иным, чем я его покидал. Уезжал я из российского Крыма, а вернулся в украинский. Внутренне он остался таким же, даже краше. Речь звучала только русская, а вот вывески были на украинском языке. Странно было видеть то, чего никогда не было на крымской земле. Это были чуждые для нас названия, режущие глаза и уши: «Перукарня», «Панчохи», «Хлiб», «Друкарня». Я, даже будучи и начитанным человеком, плохо разбирался в том, что национальным менталитетом называется.
Но понял уже тогда, что дай волю национализму, то ли еще будет! До абсурда все он доведет!
Еще через год я привез жену, чтобы показать ей город Керчь, с которым у меня связаны самые светлые и самые тяжелые годы жизни. Здесь не было видимой украинизации. Я видел тот же город, из которого когда-то совсем юным поехал в поисках знаний. Я не имел много времени, чтобы подробно ознакомиться с тем, что и как в нем работает. Но изменения во внешнем облике Керчи, видимые простым глазом, произошли. Появилось несколько зданий на улице Ленина. Несколько жилых кварталов на улице Кирова. Особенно обрадовало меня обилие зелени. Где были кварталы жилых домов, а затем груды развалин, появились широкие зеленые скверы. Широкая полоса зеленых насаждений появилась там, где прежде двигался трамвай. Она отделила тротуар от проезжей части по ул. Кирова. Исчезла металлическая ограда Приморского бульвара. Повсюду клумбы цветов, радующие глаз. Мы видим впервые на территории бульвара работающие цветочные часы. И полезно, и красиво! Впервые в своей жизни вижу открытый летний кинотеатр, без крыши. Экран напоминает меха гармошки суживающейся по направлению спереди назад. Но не вижу летней эстрады. Нет всего того, что я видел на планах Керчи, демонстрируемых когда-то. Уходит в прошлое знакомая мне Керчь. Еще местами видны остатки прошлого. Сохранились Большая и Малая митридатские лестницы. Внешне сохранила свой вид школа Короленко. А вот здание института благородных девиц и унаследовавшая ее внешний вид школа №11 изменилась, признаться, не в лучшую сторону. Нет грифонов на Пирогова, на границе с Шлагбаумской. Мы поднимаемся с женой на Митридат. По-прежнему лежит в развалинах здание Керченского археологического музея. Июль. Жара. Выжженная трава. Дымок от горящего вечного огня у обелиска Славы.
Я покидаю Керчь, полагая, что больше никогда не увижу ее.
Нет, меня не спазмы воспоминаний тянули в Керчь, не взгляды зависти, вызываемые стаями улетающих пернатых. Просто становилось все труднее материально жить в понравившемся мне городке Орловской области. Мы уже не мечтали об апрельских снижениях цен на товары, лишь бы их не повышали! Но то там, то там цветочками дурмана появлялись негативные тенденции. Стал постоянно ощущаться «господин дефицит» промышленных товаров бытового назначения в небольших городах. Зато этих же товаров на селе сколько угодно. Но там объявления постоянно появляются: «на закуп яиц» «на закуп меда». Оказывается эти товары отпускаются в ответ на сдачу сельхозпродукции с крестьянских подворий в сельхозкооперацию. Что-то новенькое? Первая ласточка великого реформатора появилась на деревенских просторах! А что делать горожанину, попавшему в село? Действия простые: купит у крестьянина яйца, сдать их в сельпо, а остальное, так же, как и в городе, отсчитать денежки за нужную вещь. Помесь натурального обмена и денежного обращения. К.Марксу до того не додуматься? Выталкивает меня Хрущев из сельской местности. Правда, я и не здорово цепляюсь! Преимущество села было в дешевизне продуктов, а они… стремительно дорожают!
Читаю объявление и глазам своим не верю: «Требуется судмедэксперт в г. Керчь, с предоставлением жилплощади». Подаю заявление в конкурсную комиссию, через месяц у меня на руках благоприятный ответ. Еду. В Симферополе, куда являюсь для оформления на работу. Крым встретил меня великолепной погодой. Теало, безветренно, солнечным светом все залито. С дерев еще листва не слетела. Хоть и ярки цвета ее, но преобладает зеленый. Мужчины в костюмах, женщины в платьях, а я в демисезонном пальто и утепленных ботинках. Оформление на работу много времени не заняло. И вечером того же дня я стою перед железнодорожной кассой вокзала «Симферополь» Совершенно случайно встречаю своего отца, уже вышедшего на пенсию. Оказывается, он проведывал свою мать, мою бабушку, проживающую в Ялте. Я предлагаю ему поехать со мною в Керчь. Приезжаем в город 10 ноября 1959 года ранним утром Удивительно, Керчь встречает нас еще более теплой, почти летней погодой. Так удивительно для ноября. Я уже отвык от крымской игры погоды, адаптировался к средне-ру сской.
Любоваться Керчью с ноября по апрель не приходится. Дожди унылые, мелкие, с ветром и без него. Такой же мелкий и колючий снег. Едва он покрывает землю, как южный ветер в течение суток слизывает его, и опять улицы покрываются тонким слоем жидкой грязи. Не успеваешь чистить брюки от нее. Так и чередуется дождь со снегом, а снег с дождем. Подолгу пасмурное, низко опустившееся небо. Солнце редко выглядывает из-за туч, словно стыдится серости и унылости. Морозы здесь не крепкие, но переносить их значительно труднее, чем крепкие морозы средней полосы России. Там тихо. Там с небес заливает ярким светом солнце. Зимой оно кажется более крупным и чистым, словно умытое рыхлым белым пушистым снегом. Там, в России, снег надолго покрывает землю. Оттепели редки и непродолжительны. Весна дружная. Тают снега. Бегут ручьи. Ярко светит солнце. Парит земля. Всего этого в Керчи нет. Солнце появляется в феврале. Становится тепло. Сельхозтехника появляется на полях. Такие промежутки по-весеннему теплых дней здесь зовут окнами. А потом опять тусклый и серый март. И ожидание, когда прогреется море. Оно и есть – настоящее украшение города, к которому пока не дотянулись руки строителей. Берег они успели изуродовать, отгородить его не только от тел людских, но и от взглядов. Строится в городе мало. Нет архитектурных ансамблей. Бедно воображение главного архитектора. Поучиться бы ему у градостроителей малых российских городов. Малы города, по числу жителей едва-едва за границы деревни ступают, а вот облик городской с деревней не спутаешь, и каждый город свой вид имеет. Малоархангельск с Мценском не спутаешь, не спутаешь и Болхов с Ливнами.
Представившись в прокуратуре и городском отделе милиции, посетив будущее место работы, мы осмотрели продовольственные магазины. В них – что угодно, особенно много рыбных продуктов, копченой и соленой керченской сельди, кетовой и зернистой икры. Цены доступные. Но, когда мы посетили рынок, особенно ту часть, где торговали рыбой, у нас глаза разбежались: свежий судак, весом 2,5 – 3 килограмма 1,5 рубля, зернистая икра – 2,5 рубля полулитровая баночка, набитая с верхом, десяток крупной вяленой керченской сельди – 1 руб. (я привожу цены к тем, которые были перед распадом Союза). Мы взяли 250 граммов водки и отлично закусили керченским пузанком (наверное, скоро забудут о существовании такого подвида керченской сельди). Сам город с 1956 года, когда я его посещал с женой, изменился незначительно, появились трехэтажные дома на улице Кирова, напротив судоремонтного завода и в конце Пролетарской улицы, четыре здания по ул. Ленина, здание Горкома партии и «АзЧерниро», в последствии переименованного в «ЮгНИРО», восстановлены все школы города, за исключением школ 23 и 25. Население, по проведенной переписи, составило 99 тысяч. Обращал на себя внимание зеленый облик города, в нем никогда не было такого большого количества высаженных деревьев и кустарников. Преступность здесь значительно уступала той, с какой я имел дело в средней полосе. Здесь было меньше пьяных разборок на бытовой почве. Удивило, что прокурором города был И.Г. Шинин, он был им и тогда, когда я был еще подростком. Такого в средней полосе России не случалось. Там прокурор, судья и начальник отдела милиции не мог находиться на одном месте службы более четырех лет, во избежание коррупции. Я полагал, что такое положение дел, с которым я встретился, связано с особенностями украинского законодательства. Вскоре я получил квартиру, перевез семью, и стали мы жить, и добра наживать, На моих глазах город рос и развивался. Сначала в Атлантику ходило одно рыболовное судно – океанический траулер «Жуковский». Потом к нему добавилась тунцеловная база «Красный луч», потом возник «Керчьрыбпром» –- огромное рыболовное океаническое предприятие, ловящее рыбу у Антарктиды, в Атлантическом и Индийским океанах. Чуть-чуть по величине ему уступало предприятие, названное впоследствии «Югрыбпоиском». Вылов местной рыбы в Азовском и Черном морях неуклонно сокращался. Поэтому на прилавках в огромном количестве появилась океаническая рыба в любом виде, выбор ее был огромным, цена смехотворно низкая. Килограмм копченой скумбрии и ставриды стоил 80 коп. Уцененные консервы «ставрида в масле» продавались по 16 копеек за банку. Сколько новых названий рыбных пород, и все имеют названия явно не славянского корня: «Мерлуза, Мерроу, Нататения… Всех названий не упомнишь, десятки… С развалом Союза все это рыбное богатство с прилавков исчезнет, вместе с фирменными рыбными магазинами, в которых оно продавалось. Да и местных пород значительно поубавится. К примеру, лобан. Где он теперь? Зато цены на рыбу стали стремительно расти. Если прежде прямо с борта сейнера можно было купить ведро хамсы за 1 рубль, а в магазинах по 22 копейки за килограмм, то теперь она в цене до 10-15 гривен подскочила, приближаясь к стоимости мяса. Складывается впечатление, сто эту мелкую рыбешку поштучно выращивают, из рук кормя! Более труда закладывая, чем на выращивание домашней скотины!
А сколько было молочных продуктов. Молоко по цене от 9 до 14 копеек за полулитровую бутылку, сливки – 51 копейка бутылка. Баранина по цене от 76 копеек до 1-60 за килограмм, а свинина по 1-80. А сколько продавалось птицы! Я это пишу для тех, кто поверил басням нынешних «сирен» о том, что мы умирали с голода, а сегодня – жируем! Пусть найдется тот, что скажет, что это неправда. Я ему докажу публикациями цен в газетах.
Одновременно нельзя было не замечать развивающихся негативных процессов. Не было последовательной динамики развития. Скажем, то прилавки магазинов были завалены швейными машинками, холодильниками и телевизорами, то они вдруг исчезали, и выбор становился слишком бедным
ПОСЛЕДСТВИЯ РЕФОРМ
Я не судья, не прокурор, не следователь. Меня с трудом можно назвать истцом, потому что я мелкая капелька в стакане воды, со своими желаниями и обидами. Нет конкретного виновника, он безлик, хотя имеет форму, носит даже всем известную фамилию. Убрав его, я не знаю, будет ли от этого лучше для меня? Пока идут смены правителей, мне почему-то не становится легче! Виновата ли система, породившая их? Я твердо не знаю, но, считаю - возможно! Мне лучше известны последствия предшествующей. Она тоже ничего не дала моим предкам, от земли кормящимся.. Вот почему они решили заменить ее другой, при которой все были бы равны и счастливы. Этого не произошло! Этого и не должно было произойти, так как мы привыкли просить и ждать. Это, похоже, в крови нашей. Там, за рубежом, кто-то увидев груду мусора, с которой ему одному не справиться, собирает себе подобных, и сообща они ее убирают, у нас человек начнет с того, что сядет писать жалобу, а потом будет ждать, что кто-то начнет, по указанию сверху, ее убирать! И так происходит у нас и в малом, и большом. От нас ушел 5 марта 1953 года тот, кому поклонялись, как богу, в непогрешимость которого верили, хотя уже должно было пробудиться сознание того, что кумир успел за жизнь свою совершить не только ошибки, но и преступления. Нуждалась ли система, им созданная, в коррективах? Безусловно! Да и сам кумир незадолго до своей смерти издал книгу, которую назвал: «Экономические проблемы социализма». Знать, хорошо знал, что с экономикой нашей не все в порядке. В счастье проблем не возникает.
Изучал ли этот труд Никита Сергеевич Хрущев, я не знаю. Думаю, что нет! Ибо он не стал бы действовать так бездумно.
При Сталине Хрущев смешон, но терпеливо ждал мгновенья. И, наконец, оно пришло, он – повелитель, без сомненья! И не беда, что нет ума, вокруг него «друзья» - такие ж. За все расплатится страна, ждут времена ее плохие.
Не осталось ни одного заметного явления в жизни страны, которого бы не коснулся он. Странно только то, чего бы не коснулись персты его, превращалось оно в рыхлое, неоформленное, растрескивающееся, разрушающееся. Словно судьба вложила в него дар, подобный тому, какой был у царя Миноса. Тот, чего ни касался, превращал в золото. А этот?.. «Тяжелая рука!» – говорят о таких в народе. Может, потому и тяжелая, что знаний главе партии явно не хватало, а учиться не хотел! Стыдно было, что ли? Так поучился бы у другого реформатора – царя Петра. Тот любил учиться и других учил!
Будучи малограмотным, Хрущев решил реформировать образование. Прежнее, чем-то ему не нравилось? Слишком долго с таким к коммунизму идти! Нужно дать образование высокое быстро, и всем!
И к чему, скажем, привело обязательное среднее образование? К появлению огромного количества невежд! Ведь понятно, что учить труднее, чем заполнить аттестат зрелости, нафаршировав его липовыми оценками.
Все руководители, по замыслу партийного вождя, должны были получить высшее образование. За книги должно было сесть такое количество студентов, что не хватало высших учебных заведений. Заработало вовсю заочное образование. Результат: умнее не стали, а дипломированных тупиц – хоть пруд пруди! Партийные руководители всех рангов закончили почему-то педагогические и юридические институты. Вестимо, врачом и металлургом заочно не станешь! А талантов педагога и юриста не проверишь, если они по профессии своей и дня не работали. Вот когда научились брать взятки за липовые документы об образовании. Вот почему резко упал интеллект партии!
Введение института товарищеских судов, соответственно, потребовал деления преступлений на мелкие и крупные. А критерий для этого, какой? Вот когда следственный аппарат, от которого зависела эта квалификация, научился брать взятки! Чему удивляться, если сейчас они без крупных взяток и дня прожить не могут?
Закона тяжек, сложен слог, толкуют вкось и вкривь юристы: Невинного согнут в бараний рог, вор взятку дал, и руки его чисты!
Зависимость прокурора от партийного руководителя привела к тому, что сама законность стала незаконной.
Недаром, когда-то мой приятель по работе старший следователь Керченской прокуратуры Евстифеев Александр Васильевич сказал запомнившуюся мне фразу: «Чтобы навести порядок в стране, нужно сто прокуроров посадить и триста партийных секретарей повесить!»
Сокращение вооруженных сил за счет первоклассных летчиков и игнорирование отечественного военного авиастроения нанесли нашей авиации больший вред, чем все асы фашисткой Германии за годы войны!
Создание сельских обкомов партии привело к тому, что Министерство сельского хозяйство было реорганизовано и практически устранено от руководства. Этим решением Хрущев свою вину переложил на местные районные и хозяйственные организации. После реформ в сельском хозяйстве, проведенных Хрущевым, ему уже не могли помочь никакие «Продовольственные программы», принимаемые партией, в том числе и во времена М.С. Горбачева.
А организационная помощь селу, выразившаяся в том, что в колхозы были посланы городские специалисты? Я знаю о двух случаях лично. Одним из таких «костылей» для сельского хозяйства чуть не стал врач-протезист отделения стоматологии Ливенской больницы Гольш Сергей Иванович, на свою беду, избранный перед этим секретарем партийной организации. Я лично ходил в Ливенский райком партии, чтобы освободить зубного врача от несвойственных ему функций. Я сказал второму секретарю райкома партии:
«Я могу отличить растущий овес от пшеницы, Гольш же не может отличить пшеницу от кукурузы. Он их различает, только когда на стол поставят, да ко рту поднесут!»
А какой сельскохозяйственный руководитель получился из прораба строительной организации Леонова, ставшего председателем колхоза «Родина» Ленинского р-на Крымской области? Видели колхозники, что делает Леонов, но что они могли изменить, если райком партии прислал им этого колхозного вожака.
Перечислять все беды, которые навязал Хрущев стране, не стоит, материалов не на одну книгу хватит! Только почему-то о Хрущеве и его деяниях мало говорят. Может, деяниями своими он капиталистам был угоден? Подтачивал глупостью своею устои социализма!
ПО-СОБАЧЬИ
В 1970 году издательством «Литтл Браун энд компани» были напечатана книга «Хрущев вспоминает», в которой он описывает последние дни И.В. Сталина.
Я не верю Хрущеву ни на грош. При жизни Сталина он, как верный пес, служил ему, он завидовал ему лютой завистью, он считал его непогрешимым.
И развенчивание кумира не диктовалось необходимостью сказать правду. Это было сделано из чувства зависти. Придя к власти, Хрущев создаст культ своего имени. Только, в отличие от Вождя, он свой культ распространит только на тех, кто будет создавать видимость, что служит ему. И страх потерять эту власть, как дамоклов меч, будет висеть над ним.
ПРОСТОЙ, ДА НЕ ОЧЕНЬ
Случилось как-то группе рыболовов, проживающих в Керчи, а рыбешку ловящих на той, кубанской стороне, возвращаться домой, когда уже сильно стемнело. В компанию к ним добавилась небольшая группа женщин, ехавших с Кубани в Керчь. Переправа преодолена, с парома на землю спустились, к выходу направились, а вот на площадь, где автобусы останавливаются, через ворота не пускают, велят подождать. «Что за притча такая, кого такого из шишек принесло? Секретари горкома просто себя ведут, без охраны по городу гуляют, а тут проблема. Да сколько лиц незнакомых, в серые костюмы одетых! Видать, важная птица появилась, раз строгости такие!» Пригляделись хорошенько, а это сам Первый секретарь ЦК КПСС. Не спросишь его, как он тут оказался? Да партийный вожак, на поверку, оказался человеком не гордым, сам подошел к людям, заговорил. Словоохотлив глава страны. Вопросы разные задает, жалеет, что времени у него не хватило, чтобы Керчь проведать. Расположил людей к себе простотой обращения. Осмелилась одна бабенка средних лет, спрашивает Никиту Сергеевича о том, что там, в Новочеркасске случилось? Помрачнел Хрущев, зло глянул на всех и сказал так громко, чтобы все вокруг слышали: «Показали мы «кузькину мать» врагам общества нашего, станут другие выступать и другим покажем!» Жутким холодом от тех слов повеяло. Лето на улице, а мороз по коже пробежал. Да, такой не пожалеет… Вот те и свой, русский, вот те и простой!
МЫ ВСЕ ЕЩЕ ЖДЕМ РЕФОРМ?..
Слава Богу, что многие районы РСФСР обошло стороной «подарочное рвение» коронованных глупостью правителей России, народом неизбранных! Представляете себе такую ситуацию: ко дню 400-летия добровольного присоединения народов Кавказа к России указом секретаря ЦК КПСС такого-то Ставропольский край присоединяется к Чечне, а Краснодарский – к Крарачаево-Черкессии. И пошло-поехало, раздарили матушку Россию, и осталась она размерами с Московское княжество Ивана Калиты.
Во времена Никиты Сергеевича решено было укрепить авторитет ВЛКСМ. А для этого все девушки и юноши Советского Союза должны пройти коммунистическую закалку в передовом отряде советской молодежи. Коридоры всех райкомов заполнены толпами молодых людей обоего пола. Принимают всех подряд, подготовленных и неподготовленных. Поскорее бы принять, потом разберемся! Какое там знание устава, какие там знания во внешней и внутренней политике. Сколько же карьеристов будущих влилось в авангард молодежи?
В тиши сидели кабинетов, а на стене – портрет с вождем. Теперь на стенах их портреты, а мы от них реформы ждем?
А самое главное, комсомол стал только на словах представлять монолитный передовой отряд. В молодежных массах он трещал по всем швам, и держался на силе принуждения.
Прошел XXI съезд КПСС, объявивший всем гражданам СССР об окончательном построении социализма в СССР и вступлению страны в период развернутого строительства коммунизма.
Главным растением в полях стала кукуруза. Кукуруза – это корма, без которых не будет никакого ускорения в выполнении семилетки по животноводческой продукции.
Приехал как-то на Ставрополье Никита Сергеевич, тут ему чабана одного, по фамилии Малашенко, подсунули. Обещался тот чабан переворот в овцеводстве сделать, три окота получать от овцы за три года. Обрадовался Хрущев. «Завалим всю страну шерстью и бараниной!» – кричал «первый». Целовался с чабаном, водку за успех пил.
Во Всесоюзном научно-исследовательском институте овцеводства и козоводства служил верой-правдой ученый-биолог, со светлой головой, но слепой на оба глаза. Всю жизнь свою отдал науке, у слепого счастье в работе было. Усомнился ученый в возможности овцы к учащенному окоту. Может, бывают смещения биологических ритмов иногда, но это – патология, природой закрепленные свойства животного не переделать. Прав был ученый! Но, попробуй убедить невежественного руководителя государства, если его желания совпадают с предложением чабана.
Государь некоронованный гремел голосом властным из президиума совещания аграриев: «Какой он профессор? Деньги государственные на дурь расходует! Это ты, Малашенко – профессор!»
Молчала партийная элита. Молчали мужи ученые. Лились слезы из глазниц слепого ученого. Чабан стал Героем социалистического труда. Ученого удалили из института, полагая, что хватит тому пенсии по инвалидности на жизнь. Но, биология – наука суровая, все на место поставила. Герой социалистического труда растворился на просторах великой родины. Ученого упрашивали вернуться. Вернулся тот, укротив гордыню свою. Только травма душевная намного тяжелее телесной бывает. Разбередили травмы, сдавила горло обида – как можно невежеству над правдой измываться! Умер ученый от инфаркта миокарда. Да, что ему, Хрущеву, баловню партийной фортуны, вознесенному мутным потоком невежества на недосягаемую высоту? Ухом не повел, услышав о кончине того, кого он незаслуженно обидел, на всю страну оклеветал!
Решено перевести село на промышленные рельсы. Резко возросли основные фонды колхозов и совхозов. Увеличились затраты по всем хозяйственным статьям. Как на дрожжах, поднималась себестоимость продукции. Повышение закупочных цен на сельхозпродукцию не помогало. Хозяйства рушились. Списывались долги сельхозпредприятий. Деньги уходили, как в песок. Не замечали ни низкого качества продукции, ни низкой производительности труда, огромного брака, пьянства. Падали, с трудом поднимались и шли дальше к светлым горизонтам. Появились в огромном количестве «неперспективные» деревни и села. Трудно сказать, сколько их исчезло с лица земли? Это было похоже на погром. Зарастали дороги бурьяном, заколачивались досками окна изб. Вспомните мультфильм Простоквашино с вывеской: «Живите, кто хотите!» Только почтальонам Печкиным в таких деревнях нечего стало делать!
Зато возводились громадные животноводческие комплексы. Бросали их недостроенными…
Одолевали засухи. Боролись с ними строительством мелиоративных сооружений. Но, почему-то они не приносили пользы. Происходило засолонение почв.
Что-то не срабатывало и во внешней политике Союза! То ли оттепель искусственная растопила лед не там, где надо? Только прорывы там случались, где и ожидать не думалось! И возглавляли недовольство те, на кого и средств немало затрачено было, и с кем выпито-перепито немерено. То запомнились нам события в Венгрии. Обвинили Матиаса Ракоши, секретаря компартии тамошнего. А на деле, мы сами подготавливали этот конфликт, насаждая систему, чуждую мадьярам. Такое и в Чехословакии произошло. Можно ли было ожидать такого от Дубчека? Можно, и даже - должно, не дурак же он, наконец! Заботливо члены Варшавского договора подошли к друзьям, отступившим от общей линии социалистической, «пожурили» на весь мир, и ввели свои войска на суверенную территорию! Как действовал Жуков в Венгрии, долго еще будут помнить мадьяры. Бежали за рубеж отступники, и снова в социалистическом лагере - полный порядок! Тишь да гладь...
Сколько с Китаем возились? Сколько сил и средств на единство положено? Сколько песен спето? А слова-то какие: «Русский, китаец – братья на век!» Четверти века не прошло, и сошлись братья в жаркой схватке за остров Даманский, сколько крови братской там пролили? И умирали строители социализма с той и другой стороны, уверенные, что за право священное бьются с врагом лютым!
Сколько возможностей упущено? Не наладить нормальную жизнь с великим соседом, каковым является Китай. Память жива еще! Эта страна, не меняя общественного строя, а реформируя его, добилась таких результатов, о которых нам теперь и мечтать не приходится. Сейчас Китай – основной конкурент США. А мы, сломав, до корня вырубив то, что семьдесят лет создавалось, к чему пришли? Бутафорные казаки появились. Нужно еще стрельцов, да мушкетеров создать – и полный порядок будет! Ахнет от зависти XXI век!
ТО, ЧТО, ПО МОЕМУ МНЕНИЮ, ПОГУБИЛО СОЦИАЛИЗМ
Есть причины общего характера, есть причины частного вида. И те и другие действуют разрушающе, когда исполнители не предвидят последствий, изначально создавая благоприятные условия для них
Что и говорить, все необходимое для жизни создается трудом. И в животном мире, чтобы поесть, нужно потрудиться. Кабану носом нарыть кореньев, львице догнать газель. Как правило, живое существо успокаивается, наполнив желудок свой, инстинкт начинает дремать. Но, посмотрите, что делает волк, выходя на охоту и попав в овечье стадо. Ему для насыщения одной овцы за глаза хватит, а он гоняется за овцами и режет их одну, за другой. Почему он так поступает? Не спросишь об этом волка, да, и, научившись говорить, едва ли бы он мог объяснить мотив своего охотничьего поведения? Азарт самого действия? Без учета прошлых азартных игр?
Ленин не учел уроков Парижской коммуны. Будь иначе, не было бы гражданской войны.
Сталин не учел опыта нэпа, ликвидировал рынок, а ведь этот рынок сделал Россию самой динамически развивающейся державой мира перед началом Первой мировой войны.
Хрущев, понимая, что трудно управлять страной при помощи страха, сам прибег к нему. Но, будучи абсолютно бездарной личностью, заявил: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» Но беда-то какая, стала на пути к коммунизму лошадь. Не та лошадь, которая бнспечно по степям и прерии разгуливает, а та, на которую уздечку накинули, да хомут надели.
Лошадь стояла на пути социализма, но Ленин не тронул лошади, поскольку техники на селе было мало, и вся она была до крайности примитивной.
Не тронул лошади и Сталин, понимая, что не стоить ради ведра молока или бидона воды для колхозной бригады посылать мощный трактор.
Хрущев почти полностью извел лошадей, подумав, наверное: «Не гоже в коммунизм на лошади ехать!»
И пошла гулять по стране песенка, слова которой звучали так: «Конница-буденница пошла на колбасу». Правды ради, во всех ларьках и магазинах конской колбасы было навалом. Она была вареной, обезжиренной и с чесноком. Жесткая, правда, но есть – можно!
Это была одна из первых его ошибок. Позже их стало так много, что за ними уже невозможно было следить и понимать.
Вся реформаторская деятельность этого человека, имея творческую дельную основу, заканчивалась чудовищными промахами.
Похоже, он сам был ошибкой природы, а потому и создавал на ровном месте проблемы, а решать их без ошибок не умел.
Брежнев и Суслов, делая ставку на идеологию, живя за счет продажи нефти, проглядели тот технологический рывок, которые сделали Запад и Япония.
Чудовищное заблуждение – покупать себе сторонников. Лжедмитрий, чувствуя шаткость своей власти, удвоил жалование войску и сторонникам. Но те предали его, как только фортуна отвернулась от самозванца.
То же самое можно сказать о Хрущеве: не спасли его множественные фавориты, которым он раздавал высокие должности.
Горбачев свое правление начал с увеличения довольствия партийному аппарату, рассчитывая привлечь его на свою сторону, но не учел исторического опыта и проиграл.
Нельзя забывать и нашего менталитета.
МЕНТАЛИТЕТ НАШ, ОСОБЕННЫЙ
Какое у меня было представление о национальном менталитете? Да никакого! Но увидеть разницу между немцем и русским мне было не трудно. Нет, разницы на первый взгляд.. Цвет глаз и волос, части тела такие же… Я представляю сложность работы комиссии, выявлявшей принадлежность человеческой особи к арийской расе. А ведь они были у немцев и работали. Различие бросалось в глаза в поведении немца и нашего, славянина. Немец собран, аккуратен, пунктуален. Он не спорит с командиром. Принятое командиром решение для немца неоспоримо, хотя оно может быть абсурдно. Сдался в плен командир, это сигнал и для подчиненных! Да, похож немец на автомат, но он, как автомат, доводит любое дело, начав его, до завершения. Мы же мечемся. Хватаемся за одно, не закончив его, переходим к другому. Гляньте оком беспристрастным, кругом – одни «незавершенки». Мы, иначе, не умеем!
Посмотрите, как были экипированы солдаты той и другой стороны. И здесь видны особенности менталитета немцев и нас. Стоит жара, а наш боец в застегнутой на все пуговицы гимнастерке, пилотка на голове, через плечо – скатка, за спиной вещмешок, на плече винтовка, сбоку саперная лопатка из превосходной стали, но прямая, не меняющая своего наклона, в матерчатой сумке противогаз, в котором шлем с коробкой соединен длинной гофрированной сумкой. А обувь? Это потом у нас появятся кирзовые сапоги, а вначале были ботинки с обмотками. Сколько времени уходит на обмотки? У немца сапоги с широким раструбом вверху, чтобы вскочить в них, требуется мгновение. Они из добротной кожи, подошва в подковках и оковках, она не скользит и, когда стирается, ничего не стоит прибить новую, их у каптенармуса – без счета. Немец одет по сезону, скатки у него нет. Жарко – пилотка снята, подсунута под погон, воротник расстегнут, рукава засучены по локоть. За спиной у него ранец из телячьей кожи, в нем отделения, все сложено по порядку, не нужно высыпать содержимое. А какой порядок в нашем вещмешке?.. Чтобы, что-то найти, долго рыться приходится, или высыпать все содержимое в кучу, а потом уже в ней находить искомое. Противогаз немца в алюминиевой коробке цилиндрической формы, у него нет гофрированной трубки, ничто не пережмет движение воздуха. Саперная лопатка немца сделана так, что может по отношению к ручке менять угол наклона, ею можно действовать, как короткой киркой. Посмотрите на форму котелка немецкого и нашего. У немецкого имеется выемка с той стороны, что прилежит к телу, он не болтается, у него имеется крышка, используемая для второго блюда, прилажен прибор, являющийся одновременно и ложкой, и вилкой. А наш боец носит ложку за голенищем сапога. Характер наш разбросанный, широкий, открытый. Наш боец может самостоятельно принимать решение, сообразуясь с обстоятельствами. Потревоженный, нрав наш неукротим! И в этом, пожалуй, наше неоспоримое преимущество...
Сравнивая экипировку, можно увидеть, что немцы основательно и долго готовились к войне, причем готовились к военным действиям на чужой территории. Отсюда такая продуманность всего до мелочей. Продумано все и в вопросах сохранения памяти о погибших. У нас – медальоны пластмассовые, завинчивающиеся трубочки с фамилией, именем, отчеством, домашним адресом. У немца – алюминиевая бирка с номером. Мы по праздникам говорим о том, что никто не забыт и ничто не забыто. А на деле? На деле отдельные энтузиасты, без государственной помощи, заняты определением массовых захоронений. А сколько таких захоронений, кто знает? Мы до сих пор не знаем точно своих потерь? Я слышал о 16 млн., потом о 22–х, теперь о 37! Разбежавшись по национальным квартирам, пытаемся определить роль каждого в войне, да и не только в ней… Проживая на территории Украины, удивляешься звучащим оценкам прошлого: «Война русских с немцами», «Украинцев умышленно бросали на самые тяжелые участки боев», «Убито на войне более 10 млн. украинцев», «Голодомор – искусственное творение России», «Будет создан музей советской оккупации Украины»…
Убожество мыслей такое, что и комментировать не хочется. Звучит на каждом шагу желание отмежеваться от единого корня наших народов.
Если уже говорить в прямую, употребляя слово оккупация, то я, побывавший под немцами, чувствую, что оккупация продолжается, только в условиях украинизации. Также, из меня, русского, хотят сделать украинца, для чего даже имя, данное мне при рождении, переделали на свой лад. Не догадались, что можно и фамилию изменить по созвучию с той, которую носили предки мои: - Казанченко вместо Котельников. Можно и силу применить, но скрытно, тайно, исподтишка, поскольку на смертную кару мораторий существует в Европе, а мы же, как-никак, а «европейская держава».
ЧТО С ТОБОЮ СЛУЧИЛОСЬ, СЕЛО?
Я, рожденный деревней русскою, всегда восторгался красотою села средней полосы России! Реки, речушки, озера, пруды, леса, перелески и рощи, возле домов небольшие сады – что красивее и проще?
Красивы селения предгорной и горной части Крыма. Ну, а степная?.. Еще весною радует она глаз зеленью трав, яркостью цветов, синью высоких небес. Но, сколько ни всматриваешься, садов не видно. Кучки деревьев редки, как оазисы в пустыне. А уже про лето и говорить нечего. Желтые и коричневые цвета. Ну, а быт крестьянский везде одинаков: скотный двор, птицеферма, поле, огород, виноградник – в колхозе; корова, теленок, поросенок, птица домашняя – на крестьянском подворье. Не успеть всего сделать! Ох, не успеть! При Сталине работали, как каторжные. Свободы чуть побольше, чем у крепостных, а еды – чуть поменьше.
…Ни свет, ни заря, а вставать надо. Зажгла хозяйка дома, колхозница, Лукерья спичку, осветила циферблат ходиков, с гирей чугунной, на цепочке; подтянула гирю кверху, чтоб ходики не остановились. Вздохнула глубоко, потянулась. Четыре. Уже за окном сереть стало. Сполоснула лицо водою из ведра, оделась наскоро, и в стойло к корове подалась с подойником. Подмыла водою вымя корове, присела, зажав ведро между коленей, доить стала. Подоенное молоко на стол поставила, поросенку есть понесла. Не заметила, как и шесть часов уже на циферблате часов показалось. Собираться в поле надо. Ивану, мужу своему, в тряпицу ломоть хлеба положила, луковицу, кусок сала. На завтрак он выпил большую кружку парного молока с хлебом. Детей сонных растолкала, приказывает им:
«Вы от хаты далеко не уходите! Ты, Лен, не забудь зерна курам подбросить, поросенку подложить… А ты Вань, коровник убери, поросенку подстилку смени. Да, не забудь, воды наносить в бочку! Молоко и хлеб на столе, Не доедите, в ларь поставьте!.. Я пошла!»
Грабли, да цапку захватила, и – на улицу, там ее полеводческое звено собирается.
Возвращается с поля, когда солнце к западу склоняться стало, природе лучи прощальные косые дарит, не жгучие, но еще – теплые. Пыль в конце улицы деревенской поднялась, череда коров возвращается. Загнать корову надо, попоить, подоить, на ночь травы зеленой, что Иван скосил, подбросить. А потом уже и ужин. За стол садятся, уже при свете керосиновой лампы. Посуду дети помыли, а она за детьми приглядела перед тем, как они спать отправятся. А еще постирать надо, поштопать порванное… Где время взять?..
Вроде бы свободен, о том правительство рабоче-крестьянское говорит, а чтобы из села в город поехать, идет крестьянин в правление за справкой к председателю. А тот может и не дать! А без справки – ты и не человек уже! Нет паспорта у тебя. Даже транспорт паспорт имеет, а у колхозника его нет. Прикреплен к селу невидимыми цепями. Опять же, колхоз свой, а имущество в нем не свое, а общественное. А общественным председатель распоряжается, опираясь на главного бухгалтера и специалистов. При Сталине так стало, рук рабочих на селе хватало. Хрущев пришел, свободу объявил, а до той свободы – семь верст до небес, да все – лесом! Жить вроде бы стало легче, да не очень. Каждой уловкой пользовались, чтобы из села улизнуть! Ну, не все, конечно, а молодежь – ей все новое подавай! Старики-то к земле сердцами, мыслями и руками прикипели. Что делать в городе, не знают?. Пыль, дым, газ, жара пышет от асфальта – дышать нечем! То ль дело – деревня! Простора сколько хочешь, воздуха степного, на травах настоянного – дыши, не надышишься! Да, что тут говорить, деревня, она и есть – деревня! А Россия без деревни, что корова без вымени!
Ну, а молодежь, та без понятия! Дело молодое, ей танцы подавай, театры всякие! Тут все зависит от неуемности председателя! А где неуемного найдешь, когда толком-то председателя не знаешь, из города присылают, а он не знает, как к корове подойти, рогов ее боится! В 1961 году городское население сравнялось с сельским, а затем стало быстро превышать его. Стало трудновато с рабочими руками на селе Да еще при лозунге – «Догоним и перегоним Америку!» Побывал Хрущев в штате Айова, увидел там фермерские хозяйства, глаза у него круглыми, что тарелки, стали. Закупил там семян, да бегом на Родину, чтобы и у себя такое завести! А ума-то нету, сел бы с карандашиком да листиком бумаги. Позвал бы учителя географии, порасспросил у того все, что про штат Айова ведомо, тогда б узнал, что лежит тот штат на широте Крыма, только земли у него много богаче, да воды, как небесной, так и земной, вдосталь. А населения крестьянского у того штата во много раз меньше, самих фермеров в штате 14 тысяч, они же и администрацию составляют. Они на сезонные полевые работы нанимают 70 тысяч наемных сельхозрабочих, Иными словами, урожай у них во много раз больше, затраты человеко-дней в десятки раз меньше, расходов на содержание управленческого аппарата у них вообще нет, ибо фермер – он же и правление! А у нас один с сошкой – а семеро с ложкой, да не с простой ложкой а огромной. Поставил бы Хрущев цифры столбиком, где нужно помножить, помножил бы, где нужно – разделил. И понял бы, что догонять Америку нам не с руки, а перегнать и вовсе нельзя, перегоним – все и увидят, что задница наша голая. Нам Бог другую землю отмерил, чем им. И богатства наши не столько на земле, сколько под землей находятся. И нечего над крестьянином издеваться! Кормит горожан, хватает еды – и на том спасибо! Вот бы технику хорошую на село! А то их фермер сам за штурвал самолета садится, а у нас редко кто и за рулем трактора был!
Но не понял наш Первый секретарь, голова, лысая большая, да не то в голове! За годы правления его, к 1963 году поголовье свиней сократилось наполовину, овец на 6 млн. голов. Только за один 1963 год собрано зерновых на 2 млрд. пудов меньше. Замедлилось обновление машинотракторного парка количество техники значительно уменьшилось
Опомнился пришедший Хрущеву на смену Брежнев. Надо село спасать! А как? Людей надо посылать из города на помощь.
И поехали на автобусах, колхозами арендованными, пенсионеры, рабочие, учащиеся. Лучше других трудились пенсионеры, им полагалась – натуроплата, скажем, собрал и сдал пятнадцать ведер помидор, одно – твое.
Рабочих и учащихся по разнарядке обкома компартии посылали. А встречали по-разному, в одних колхозах хлебом-солью, в других глупостью дремучей, пьянством беспробудным, драками по вечерам и ночам.
1970 год. В Керчи зафиксированы случаи заболевания холерой. На город наложен карантин. Учащиеся медицинского училища направлены на уборку винограда в колхоз им. Войкова Ленинского р-на, входящего в зону карантина.
Утро. 87 учащихся училища десантированы одним «Икарусом» на проселочную дорогу рядом с виноградником села Войково (Катерлез). Я, назначенный руководителем студенческого отряда, приехал сюда на личном «Запорожце» чуть раньше, чтобы встретить их на месте работ. Здесь, неподалеку от нас, расположилась бригада колхозниц. Кто-то из них сидит прямо на земле, широко расставив ноги, кто-то уселся на донышко перевернутого ведра. Изо рта сыплется лузга из-под семечек подсолнуха и слова пустые, ленивые, бессодержательные, произносимые только для того, чтобы убить время. Мои девчонки следуют их примеру. Подъехал грузовой автомобиль с монтированной на нем металлической лодкой для винограда. Шофер курит, лениво сплевывая на землю. Все ждут бригадира, а его нет. Мне директор училища сказал, что нас будут ждать ровно в восемь. Я объяснил учащимся, что мы будем собирать виноград сорта «саперави». Часть винограда грузим на автомобиль для переработки на вино, а часть в ящики для отправки на рынок. На моих часах уже около 9-ти. Я взбираюсь на платформу автомобиля и подаю команду: «У кого есть ведра и ножи, начинайте резать виноград! Я – принимаю! У кого нет – те ждут бригадира!»
Работа началась. В нее включилась и женская бригада колхоза. Я только успевал принимать ведра с черными ягодами винограда. Мы успели почти полностью заполнить емкость, и машина готовилась к отправке на винзавод «Багеровский», когда в поле зрения появился плюгавенький мужичок в черных брюках, заправленных в сапоги. Черный пиджак расстегнут на все пуговицы, на бок съехала фуражка. Шел он, резко загребая ногами то в одну, то в другую сторону, его словно земля отшвыривала от себя, брезгуя им. Одна из колхозниц воскликнула:
«Вон наш бригадир появился, не запылился!»
Я спрыгиваю на землю, подхожу к нему. От него несет таким перегаром, что приходится невольно отпрянуть. Я говорю, стараясь быть спокойным:
«Кто ты такой?» «Бригадир!» – отвечает он, с трудом ворочая языком.
«А где ножи и ведра?» – спрашиваю я.
Чувствуется, что он оторопел.
Я продолжаю, накаляясь: «Я привожу сотню людей, колхозная бригада, транспорт простаивают, а он водку хлещет!»
«Бригадир» отвечает отборнейшим матом.
Тогда я беру его за шиворот, как нашкодившего кота, и говорю: «Ты видишь, сколько свидетелей у меня. Еще одно такое слово, и загоню его тебе в глотку вместе с зубами! Иди подальше в кусты и проспись!»
Он еще что-то продолжал под нос себе бурчать. Я сел в «Запорожец» и поехал в правление. Там был только парторг. Я ему бегло обрисовал обстановку. Тот погрузил ведра и ножи в коляску мотоцикла, сел за руль. Мы приехали в тот момент, когда бригадир, нелепо размахивая под хохот девушек, выступал перед ними, шатаясь из стороны в сторону.
«Забирайте ваше сокровище, и чтобы он тут не появлялся!» – сказал я парторгу. Тот молча освободил коляску от ведер и ножей и поместил туда бригадира.
«Как вы его терпите?» – спросил я колхозниц, когда мотоцикл укатил.
«А что делать, он у нас «партейный»! – отвечали они. – Ведь это вы первый с ним так поговорили. Вас парторг послушался! А так, тут все бригадиры такие…»
В голосах слышались тоска и безысходность.
К вечеру, когда мы заканчивали работу, к винограднику понаехало много народу, и на мотоциклах, и на машинах. Чего-то ждут… Появился и бригадир. На этот раз он не шатался, подошел ко мне. Я ему сказал: «Три машины я отправил на винзавод! 746 ящиков заполнены виноградом. Если хоть один ящик исчезнет, ты бригадиром – не будешь!»
Бригадир обратился к приехавшим: «Ну, вот видите, сегодня ничего не получится!» при этом он картинно развел руками…
…Автобус привез нас к помещению бывшей участковой больницы, ликвидированной в связи с постройкой нового современного больничного корпуса в Багерово. Здание одноэтажное, уже начавшее ветшать из-за отсутствия в нем людей. На период уборки урожая его приспосабливают под общежитие, для чего в окна вставляют недостающие стекла, завозят кровати и спальные принадлежности. Нас много, мы не можем разместиться в нем все. Поэтому нам предлагают еще одно здание неподалеку. Я вынужден отказаться – мне невозможно контролировать оба здания одновременно. Вопрос решается так: учащиеся, чтобы быть все вместе, составят кровати рядом. Я, на правах руководителя, захожу в коридор, грязный и захламленный. С удивлением смотрю в лицо парторга колхоза, принимающего нас. Он просто говорит о том, что это следы пребывания работниц Керченской швейной фабрики коммунистического труда.. Оказывается, эти труженицы иглы еще и не уехали. Большая часть их еще в поле, а в одной из комнат находится дежурная. Я захожу в первую комнату и останавливаюсь в изумлении. Никогда еще в жизни не видел я пола, сплошь покрытого шелухой от семечек, окурками, обрывками бумаги, ваты. Везде, куда попадал мой взгляд, валялись пустые бутылки из-под водки и вина. На гвоздях, вбитых в стену, и на спинках кроватей висели предметы женской одежды. Запах дешевой парфюмерии, смешанной с кислым запахом перегара образовывали отвратительнейший аромат. На одной из кроватей возлежала в «неаппетитной» позе женщина, с пропитым синюшно-багровым лицом. Я попросил одну из своих девчонок сделать парочку снимков помещения вместе с дежурной. Щелканье затвора объектива фотоаппарата заставило женщину очнуться от пьяной апатии. Я сказал ей, что даю час времени, чтобы перебраться в соседнее помещение, которое первоначально предоставлялось моим студенткам, и навести порядок в этом. Иначе снимки, сделанные нами, появятся на столе секретаря горкома партии. Слова мои ее до смерти не напугали, но заставили заняться делом. Я, естественно, представлял, какие страдания испытывает эта швея, загрузившая свой трюм спиртным, но в помощь девчонок не дал. Описывать, что происходило во время нашего пребывания в период трудового десанта трудно. На винограднике и поле было нормально. Вероятность отчисления из медучилища, куда с таким трудом девчонки поступили, давала возможность наладить дисциплину. Кормили хорошо, жаловаться было грешно, хотя с вопросами гигиены все обстояло. Мне пришлось заниматься и вопросами лечения, поскольку были случаи кишечной инфекции. С собой я взял отличную аптечку, и справился без госпитализации заболевших. А вечера и ночи, проведенные в колхозе, мне напоминали штурм крепостей. Со всей округи съезжались и сходились парни, в надежде на завязывание знакомств с девчонками. Часто дело заканчивалось тем, что то там, то там били окна. Утром приходили стекольщики и вставляли их. Были у меня и серьезные дела. Скажем, попытка изнасилования студентки одним оболтусом. Закончилась тем, что я скрутил насильника. Он оказался сыночком начальника винного цеха колхоза. Дело родители одной и второй сторон замяли. Но штурмы прекратились. Я разрешал прогулки до 22-30, после чего следовал отбой. Однажды меня разбудил шум в коридоре. Я встал и увидел трех подвыпивших солдат и ефрейтора-грузина, очень плотного, крепкого сложения. Они, оказывается, водили шашни со швеями и, по старому знакомству, завернули сюда на БТРе. Увидев, столько молоденьких девчонок, они тут же воспылали к ним любовью. Я предложил им покинуть помещение. Солдаты покинули безропотно, а вот их командир решил «покачать права». Я взял его под руку и стал выводить. Между нами возник «приятнейший» разговор.
Он мне: «Не хватай меня за руку!»
«Ты же упрямишься, что мне делать остается?» – отвечаю я.
«Если бы ты не был в таком возрасте, я бы с тобой поговорил иначе!»
«Если бы я не был в таком возрасте, – ответил я, – ты бы рубильником своим след оставил до самой бронемашины».
«Нет на вас Сталина!» – сказал он запальчиво.
«Сынок, - ответил я, - если бы был Сталин, ты бы не посмел выпить, находясь на службе. А за то, что ты по ночам разъезжаешь по деревням на боевой машине, пугая жителей, тебе при Сталине не миновать трибунала. И я не советую тебе пугать меня, я уже много раз пуганный!»
Я прижился в этом колхозе, приезжая на уборку сюда каждый год, и видел, как добивают хищения колхозную систему. Если в начале я, и все приезжающие начальники районного ранга, выписывали виноград и овощи, то постепенно меня приучили к тому, что я могу брать их бесплатно, но только тогда, когда занимаюсь уборкой определенной культуры. «У нас так принято», – сказали мне! Поначалу мне было стыдно, потом я к этому привык, привозя домой отборные овощи, ведь я имел возможность не только взять, но и выбрать. Когда заканчивалась уборка бахчевых, на которых мои учащиеся не работали, а следовательно, брать их я не имел права, ко мне приезжал бригадир бахчевой бригады и говорил: «Петрович! Мы завтра будем запахивать участок, твои арбузы сложены в кучу, сторожу дано указание». Я привозил такое количество арбузов, что мне их хватало до Нового года. И я, без чувства смущения, принимал все это, как должное!
А во времена уже старого Брежнева на колхозный огород приезжали машины районного начальства, их загружали доверху ящиками.
Я смотрел, как идет ограбление, и думал: «Но это ведь только один колхоз! А сколько их по району, и каждый день десятки машин на них наведываются».
Вспоминал, когда я работал сбивщиком в «Центрплодоовощь» гор. Симферополя, откуда отправлялись в Москву, Ленинград и другие центры фрукты, а я, работая здесь же, не мог протянуть руку к груше или яблоку. Может, изредка и доставалось несколько штук некондиционной продукции, если девчонка-укладчица в фартуке их вынесет за пределы упаковочного цеха. Съешь, не утолив голода.… А о том, чтобы вынести за пределы производства, и думать никто не смел.
Да, общее – не свое!
ПО ЛЕСУ, ПО ПОЛЮ ШЛЯЛОСЯ?..
Сколько раз приходилось радоваться тому, что вовремя из родного села мы убрались. Годы ,проведенные в деревнях, в счет не идут. Отец либо в МТС работал, либо вольноопределяющимся главным бухгалтером колхоза
Но проживая в селе, становилось до слез жалко русской деревни. И вспоминались слова поэта нашего Некрасова: « Горе, горюшко по свету шлялося, и на нас, невзначай, набрело…»
Крестьянину русскому никогда хорошо не жилось. Бродило счастье его по лесам дремучим, по полям бесплодным, по пригоркам и буеракам. Зацепившись где-то за пук колючего кустарника, осталось лежать, затерялось. Поиски так ни к чему хорошему не привели. Так и несет селянин с той поры крест свой великий! Не потому ли крестьянином и прозывается? О чем всегда мечтал крестьянин русский? О воле и земле. Их ему с глубочайших времен не хватало. О них он и песни слагал. Правда, песни печальные, говорящие о безысходной тоске. Кто мог помочь ему? Да только царь, «надежа-государь». Цари менялись, а нужда оставалась. Где-то, в пути, задержался царь добрый? Не видать, что-то его? Царь Бориска, из роду-племени татарского, пришедший на смену Рюриковичам, отнял и ту крохотную волю, которой смерд до того владел. До прихода Годунова имел право крестьянин покинуть своего помещика и перейти к другому, более доброму Время тому было определено: когда затихали работы в поле, когда ветры северные пели песни тоскливые, возвещающие о том, что зима не за горами, готовы к встрече с ней. Было то на Юрьев день. Теперь приковали крестьянина цепями крепкими, невидимыми к земле помещичьей, не мог уйти от злого хозяина к тому, кто слыл подобрее. Крепость, созданную царем Борисом не преодолеть! Стал смерд полувольный крепостным подневольным! И пошла с той поры по Руси поговорка гулять: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» Казалось крестьянину после того, что хуже уже и быть не может? Но ошибался «лапотник». Пришли времена, приехала на Русь из земель немецких Государыня новая, с большим числом имен, назвали ее в России одним именем, как на Руси положено, Екатериной. Издала она указ именной о пожалованной ею «Вольности дворянской» У помещика вольности и так было предостаточно, чтобы измываться над крестьянином, теперь он мог любую прихоть исполнять. Встал утречком не с той ноги, всю дворню крестьянскую перепорет. Кто ему указ? Понравилась ему молодуха крестьянская, кто посмеет отказать в теле своем? Девку красавицу на собаку променял. Кто запретит? Мужа с женой разлучить для помещика плевое дело. Не по закону божьему действует, скажите? Да, что ему закон божий! Он и лоб свой крестит только, когда дьявол во сне явится. Ну, не выдержит, порой, народ, бунт затеет. Петуха красного подпустит – пылают барские хоромы! А потом войско пришлют, порют всех подряд, и баб, и мужиков. До гола раздевают, сраму телесного не стыдятся! Терпел род крестьянский, воли лишенный. Наконец-то, пришел к власти Государь-император Александр Второй, волю дал долгожданную. А на что многим воля та, без кола, да двора, без пашни и без выгона? От воли той стал разбредаться народ, в город валом повалил. А город всех принять не может. Что поделать, коли мастеровому искусству народ деревенский необученный? Нет заработков, что делать? Вот и побрели люди по земле Российской, больше к югу потянулись, - там потеплее все же. На плечах посконная рубаха, портки с дырами, а ноги босые. И назвали люд тот бродячий – босяками. Кого силой Бог не обидел, в артели стали сбиваться. Тянут баржу по Волге против течения, бурлит вода, пускать не хочет. Может оттого и людей тех, артельных, с бурной водой борющихся, назвали «бурлаками»? А, может, потому, что водки безмерно отведав, начинает шалить, бурлить ватага!
А с каждым годом бедного, безземельного, да безлошадного люда все больше становилось. Особенно много стало при последнем царе Николае Александровиче, развелось босоты бессчетно! А тут и страна стала бурлить, подниматься, да опускаться, словно тесто, разбиваемое опарой. А тут и воевать России приспичило. Стал крестьянин не просто крестьянином, а «человеком с ружьем»! Какой привлекательный лозунг для вооруженного крестьянина появился: «Земля крестьянам!» Как уж тут устоять? Как ради землицы не порадеть? Ну, а когда русский человек за землю бьется, тут уж никому противу его не устоять! Не устояли и генералы, царем воспитанные, доки в военном деле!
Чего только не пришлось крестьянину в Гражданскую войну перенести? И тому, который по причине разной не мог за ружье взяться? И от белых, и от красных доставалось, каждый требует: хлеба дай, овса дай, сена дай, сала, да мяса дай! А откуда они, спрашивается, когда мужики молодые, работящие, воюют? Страдал от беды крестьянина, мера только разная беды – тут уже, кому как повезло?
…Вечерело, когда в дверь избы, не постучавшись, трое мужиков здоровенных ввалилось Ни «Здрасьте тебе, ни лба на икону не перекрестив, потребовали у хозяина лошадь с санями. Что мог сделать старик, хозяин избы, когда ему давно за девяносто перевалило, супротив трех здоровых мужиков, оружием обвешанных? Пробовал убеждать, да куда там, слушать не хотят, спешат куда-то! Только обещали лошадь с санями вернуть! Да не раз слышал посулы такие крестьянский люд. Не отдать лошадь нельзя, прибить до смерти могут! Какие им законы мешать могут? А отдать, значит, заживо в гроб ложиться! Что крестьянину без лошади делать? Безлошадный крестьянин хуже погорельца! Вот и стоит перед ними старик, с бородой, длинной, до пояса и белой, как снег, с тоскою во взгляде. Решил, тяжко вздыхая, дочку с ними послать, чтоб лошадь, по истечении надобности, домой она пригнала. А кого еще? Два сына в армии, жене тоже 60 стукнуло, младшей дочери только семь. А Наталье все же двенадцать, смышленая девочка, смелая. И дочку отпускать страшно с мужиками незнакомыми, и без лошади – смерть! Может Господь не даст дочке бесследно сгинуть? И поехала Наталья (матерью моей впоследствии ставшая) по пути санном, неведомом. Ночь была лунной, светлой, книгу читать можно было бы при свете таком! Часа четыре катили сани по дороге наезженной, добрались до села богатого, остановились подле крыльца высокого. Один мужик в дом побежал, двое других около саней остались. Вышел на крыльцо мужик высоченный в шинели, на плечи накинутой, сказал мужикам: «Молодцы, во время пакет доставили!» Потом взгляд его остановился на девочке
«А это – кто?
«Да, девчонка тут…» - начал говорить тот, который, видать, поглавнее был
Тут и девчонка голос свой плачущий подала: «Дядечка, я и замерзла уже! И домой мне пора! Отец у меня старый-престарый… Братья в Красной Армии… И лошадь у нас одна, единственная… Пожалей ты нас?»…
«Вы, что наделали, я спрашиваю? Что не могли у богатых лошадь взять? – повысил голос командир
«Да мы спешили… Некогда было… - оправдывались красноармейцы, так грубо реквизировавшие лошадь у небогатого крестьянина.
Командир Наталью в дом повел, хлебом с салом накормил, чаем горячим с сахаром напоил. Отогрелась она. Потом сопровождающего дали. И вернулась она домой к великой радости родных! Да и с лошадью…
Но, всегда ли так благополучно заканчивалось? Сколько людей безвинных сгинуло? Кто с душою-то крестьянскою считался?
Отгремели грозы военные. Пора бы за плуг взяться. И взялись крепко руки крестьянские, мозолистые. Только, что-то неладное получается?.. Жизнь намного хуже стала, чем при царе-батюшке была. Военный коммунизм., называется… Продразверстка. Отощал животом крестьянин. Решил власти своей, рабоче-крестьянской о нужде своей напомнить. Не слушает она, потерпеть еще предлагает. А терпеж и кончился уже! Взялся крестьянин за оружие, еще им несданное. Крестьянские сыны, на флоте служившие, с оружием в Кронштадте поднялись, братья и отцы их в губерниях, особенно сильными выступления в Тамбовской губернии были. Просчитались крестьяне, рассчитывая, что с доброй властью дело имеют? Но это не царская власть была, тут уж пуль не жалели. Кровью залили землю. После того, расправой напуганные, крестьяне никогда голову поднять вверх не могли. Ждать стали, когда смилуется она? К тому же власть выполнила обещание, землю малоземельным дала. И помню я, как бабушка молясь об ушедших в мир иной, среди близких своих, имя Ленина поминала. Я спросил бабушку как-то: «Почему она за него молится?» Бабушка сказала просто и коротко: «Он землю нам дал!» Вот она, простая крестьянская душа, готовая все грехи тяжкие за клочок земли простить!
А наступление власти на русскую деревню продолжалось. Жившие на хуторах, заимках богатые крестьяне, получившие от новой «рабочее- крестьянской» власти название кулаков, все более и более подвергались гонению. Что мог противопоставить крестьянин грубому нажиму? Те, кто догадывался о происходящих процессах, просто снимались с насиженных мест и, не дожидаясь еще более грубого насилия, начинали искать себе место под солнцем, надеясь на удачу и трезвую крестьянскую смекалку. Так, примерно, поступил и отец мой. Будучи красным командиром, он, покинув армию, передал все имущество, принадлежащее ему, сельскому совету. Ему разрешили взять стеганое одеяло, в которое можно было закутать меня в холодную погоду. За спиной нашей осталось то, что создавалось нашими предками.
Исчезновение хуторков, деревенек, заимок - был прямым грабежом зажиточных крестьян. Военный коммунизм довершил ограбление деревни. Страх перед экономическим крахом страны, заставил большевиков объявить о начале НЭПа. И деревня воскресла. За считанное время страна ожила, перестала голодать и холодать. По деревням стучали топоры – это крестьяне рубили новые баньки, расширяли дворы и избы, солому стали заменять дранка и железо. Женские руки создавали уют в доме. Мужские дом украшали резьбой, плели лапти, лукошки, да корзинки, а детям свистульки из глины лепили.
Всюду пооткрывались кооперативные лавки. Соседи сообща покупали племенного бычка, покидали общинную землю, селились на хуторах. Наступил невиданный подъем земледельца. Вот где проявились его сметка и призвание! И понадобились слишком крутые меры, чтобы погасить этот яркий расцвет сельского хозяйства и окончательно разорить мужика. Власть испугалась воли крестьянина. Все советское правительство было далеко от крестьянства. Крестьян среди членов правительства практически не было. Построение бесклассового марксистского общества натыкалось на индивидуальную особенность крестьянского мышления. Крестьянин не вписывался в коммунизм. Его следовало довести до состояния рабочего. Таких рабочих, которые были известны в фермерском хозяйстве Соединенных Штатов Америки. Но, вот беда-то какая, в России никогда не было фермеров. И даже кулак не обладал возможностями американского фермера. Вот тут и возникла мысль о коллективизации крестьянства. Так и легче управлять им, и обобрать легче! И опять, вместо терпеливого, основанного на демонстрации преимущества ведения коллективного хозяйства, не нашли ничего нового, как насилием сломать крестьянский дух. Мешал этой ломке, ох, как здорово мешал, кулак. «несознательный»! Он не уживался в коллективе, привыкнув экономически широко мыслить и также эффективно работать. Начиная с конца 1928года, власти ведут разверстку уже не зерна, а кулаков. Сколько их по плану деревня должна поставить душ. Семьями кулаков грузили в товарные вагоны и отправляли на север. Иногда, правда, позволяя кое-что захватить с собой, а иногда и без всякого запаса.
А чтобы вступившие в колхоз «добровольно» крестьяне не разбежались, их прикрепили к селу системой паспортизации. Сельская местность не паспортизировалась. В городе без паспорта и без отметки о прописке работы не найдешь. А потом тебя слишком быстро «вычислять сотрудники НКВД И не крепостной, а нет паспорта, и не убежишь!
В этой главе я хотел на примере крестьянства показать путь ломки старой системы форм собственности Была и «научная база» под действия подведена:
Форма собственности сменилась. Укрепление позиций общественной собственности означало практически ликвидацию всех форм собственности. Полный контроль за нею должен был находиться в управлении государством. Для управления был создан огромный бюрократический аппарат. Между ним и трудящимися устанавливаются наемные отношения с самым высоким уровнем эксплуатации. Попытки уменьшить степень эксплуатации пресекались тут же, и довольно жестко. Незаинтересованность работника в труде начала выражаться в пассивном сопротивлении в виде воровства (несуны) пьянства, прогулов. Для борьбы с этими явлениями создаются законы, действуют жестокие, несправедливые указы. Скажем, за сбор колосков на уже убранном поле по указу давали от 7 до 15 лет. Во внимание не принималось бедственное положение человека, многодетность! Политическая власть коммунистической партии привела к безраздельному господству партийного и государственного аппарата, стоящего вне контроля общества.
Попытки корректировать неэффективную экономическую, социальную, внешнюю политику приводили к все большему противостоянию бюрократического аппарата обществу., углубляющемуся разрыву между их интересами.. Тезис о морально-политическом единстве общества не соответствовал реальности и объективно играл на руку бюрократии.
Господство марксистско-ленинской идеологии, понимаемое крайне упрощенно, устанавливало контроль бюрократического аппарата и над духовной жизнью общества. Всякое отступление от официальных идеологических канонов преследовалось и наказывалось. Это приводило к блокированию развития искусства, деформировало духовную жизнь, сознание миллионов людей. Не вписывающихся в рамки коммунистического идеала называть стали диссидентами
Система принуждения была названа командно-административной, хотя правильнее ее следовало назвать тоталитарной. Этот аппарат присваивает себе такой объем контроля над обществом, который общество ему уступает. Насилие было возведено в Абсолют. Оно и привело к развалу страны.
РАЗЛОЖЕНИЕ
Следует признать, что определенный процент людей рождается с наклонностью к бродяжничеству. Но из «бродяжек» не получается ни Белинсгаузены, ни Лазаревы. Бродяжничество – разновидность тунеядства, желания жить за счет кого-то. Боролись с ним? В Древней Греции, колыбели демократии, где слишком многое позволялось, их не казнили, их – презирали. И получили они особое название – паразиты. Демократизм умирал, и никакому государю не хотелось терпеть в своем государстве бездельников. Прусский король самолично колотил палкою своею человека, который казался ему праздношатающимся! Английское правительство жестоко расправлялось с бродягами. Их привязывали к столбам и подвергали публичному бичеванию. Потом, когда Великобритания станет богатым и могущественным государством, оно создаст так называемые «работные дома», по условиям жизни чуть-чуть лучшие, чем каторга. При Сталине бродяг не было. Жестко действовал принцип: «Кто не работает, тот не ест!» Бездельничать мог только человек с очень серьезными психическими отклонениями. Война не способствовала развитию нормальной трудовой деятельности. С 1948 года для вовлечения в трудовой процесс домохозяек организовывались трудовые артели, развивалось надомничество, которым могли заниматься глубокие старики и инвалиды. Товаров надомники выпускали на сумму 26 млрд. рублей в год. Сумма весьма внушительная. Затрата на обучение специалиста учитывалась при определении заработной платы. Лица с высшим образованием получали большие зарплаты. Это стимулировало поступление в вузы и втузы. При Хрущеве, его отношении к науке вообще, этот принцип был нарушен. Рабочие специальности стали оплачиваться выше инженерных. Эти должности стали не престижными. Чтобы долго не писать на эту тему, приведу для иллюстрации один анекдот. Учитель проводит урок профориентации и обращается к учащимся, чтобы выяснить их отношение к той или иной профессии.
- Ну, вот ты, Сосо, скажи, кем работает твой папа?
- Мой папа – товаровед!
- Давайте, дети, порадуемся, что у Сосо такой папа!
- А у тебя, Гиви, кто папа?
- Мой папа – продавец магазина.
- Давайте, дети, поздравим и Гиви, у его папы такая прекрасная специальность.
- А у тебя, Вовочка?
- У меня папа – инженер.
Дети кругом захихикали.
Учитель строго обращается к классу: «Нельзя, дети, смеяться над чужим горем!»
Люди, жившие во времена Брежнева, хорошо помнят, как падало отношение к процессу труда.
Как увеличивался и расширялся управленческий аппарат и увеличивались расходы на него.
Предприятия выпускали откровенный брак, товары с конвейера прямо поступали на склад и, пролежав там большие сроки хранения, утилизировались. Не помогали никакие пятиугольники (знаки качества), приклеиваемые к товарам.
В обеденный перерыв можно было видеть, как через стены керченских судоремонтного завода и порта перелазят молодые люди. Это были посланцы за водкой. Что поделать, если «душа горит» без «горючего». Борьба с тунеядством вообще носила анекдотический характер. Недаром ее показали в фильме «Операция «Ы» и другие приключения Шурика».
Удивительное дело, мы работали плохо, наши товары не покупали, а мы жили хорошо! Мы жили хорошо потому, что стали гнать на Запад нефть и газ. А при Сталине мы продавали металлообрабатывающие станки. Вот, так то!
Реальная была попытка Андропова, пришедшего к власти после того как Господь Брежнева убрал, спасти страну; подвижки были разительными, успехи на лицо. Но, короткий срок правления был ему отмерен, смерть, остановившая его реформы, напоминала конвульсии агонирующего тела.
Старое политбюро, неспособное оценить обстановку, низкий интеллект партии, разложение общества и явились причиной смерти социализма в нашей стране. Сама же эта политическая формация по возможностям своим стоит несравненно выше капиталистической. Не строй виноват, а те, кто его разрушали при полном разгуле национализма.
ЛИКИ БЕССМЕРТНЫЕ
Всех руководителей нашей многострадальной земли уводила с политической арены смерть быстрая, хоть и предусмотренная людьми в белых халатах. А вот Хрущева она увести не успела. Об этом позаботились друзья приятели, и в первую очередь тот, кто часто в застольях сердечно целовал друга-приятеля толстыми губами своими. Не помогли Никите раздаваемые синекуры, ордена, звания. Видели «кореша», что зарвался Первый секретарь, что, находясь у власти, стал проявлять политику своего возвеличивания, не хуже, чем это делал Сталин в первые годы своего правления. Страшно стало! Страшно и повторения «Новочеркасских событий» в масштабах всей страны. Хорошо бы кровь свежую, да молодую влить в Президиум ЦК КПСС, разбавить остывшую, ледяную, так откуда ж ее взять-то? Ведь всех молодых да талантливых, как огня, старики боялись, поедом съедали их, не давая возможности и голову от земли приподнять. А власть дряхлая старческая не могла рождать новые идеи, даже старые и привычные и те стало трудно в памяти держать. Вольготно было пожилым вождям, еще рубеж старости не перешагнувшим. На фоне старых развалин, в маразм впадающих, и пожилой выглядел юным, и мысли его еще свежими казались! По счастью, народ простой мог видеть «старейшин» своих, устало поднимающих ноги на Мавзолей по революционным праздникам, и то, со стороны, да издалека, чтобы трудно было рассмотреть морщины «бессмертных».
Как-то к перрону железнодорожного вокзала Риги подкатил правительственный поезд – два вагона, в тепловоз запряженные. Вокзал в оцепление взят, на каждого пассажира и гражданина случайного по два-три сотрудника КГБ выставлено, по форме и в гражданское одетых. Все поезда, должные к этому периоду прибыть на вокзал, задержаны, людей, оказавшихся на перроне вокзала, внутрь загнали, кого вежливо, кого грубо. Пуст перрон стал. Разгуливает ветерок по асфальту его, снежок подметая. И увидели те, кто увидеть мог, как бережно из вагона выносят человека, в пальто долгое закутанного. До задников ботинок полы пальто достают, на голове высокая черная каракулевая шапка, брюки засунуты в фетровые мужские боты, прозванные народом «Прощай, молодость». Двое сотрудников безопасности под белы руки человека того взяли, поддерживают осторожненько, как женщину, у которой роды начинаются. А он, сердешный, еле ногами передвигает, не отрывая их от асфальта перрона, громко шлепая и шаркая подошвами. Это, оказывается, был член Президиума ЦК КПСС – Пельше. За девяносто ему, пора бы на печь теплую пожаловать, да чайком с баранками баловаться, а он оказывается в стране незаменимый, возят его из Москвы в Ригу, из Риги в Москву, как ценность великую. «Боже, – мысль здравая пробивается, – ну, кому такая рухлядь нужна, что ее так охраняют? Что может это беспомощное существо сделать полезного для страны нашей?»
Напрасно я так думал о наших престарелых идейных вождях. Могли они еще творить, и родили они могильщиков Великой страны: Горбачева и Ельцина.
БОГОМ ПОМЕЧЕННЫЙ
Как-то, у себя на ранчо, президент Рональд Рейган, стоя перед зеркалом, упражнялся в произношении речей и заявлений, согласуя с ними движения бровей и мышц мимических, которые почему-то с возрастом стали хуже служить ему. Улыбка еще, по старой привычке актера, роли любовников, искусителей женских сердец играющего, получалась. Иные попытки управлять лицом делали его маскообразным, малоподвижным. А это здорово вредило его политической деятельности. Сейчас, надувая щеки, он забыл о включенном диктофоне. Забыл и о том, что рядом нет милой Ненси, жены, всегда контролирующей незапрограммированную деятельность мужа. Мог ли Рейган предполагать о том, какой переполох возникнет после того, как он произнесет в микрофон:
«Дорогие американцы! Я рад сообщить вам, что только что подписал закон, навсегда объявляющей Россию вне закона! Бомбежка начнется через пять минут!»
Проба голоса не выскользнула в эфир, но каким-то образом просочилась и разошлась не только по Америке, но и по всему миру. И хотя аппарат Белого дома сделал все, чтобы представить фразу, рожденную извилинами президента, обычной шуткой, этого добиться тогда не удалось. Не знаю, отчитывала Ненси взрослого ребенка, позволившего без ее разрешения так шутить? Но я закрываю глаза, и вижу так явственно, так четко этот важнейший исторический момент. Хотелось бы мне видеть, каким актерским приемом удалось тому же Рейгану до смерти напугать Михаила Горбачева, Генерального секретаря коммунистической партии Советского Союза, его первого и последнего президента? Произошло это в Рейкьявике, за «дружеской» тайной беседой обоих президентов. То, что Горбачев был потрясен, видели миллионы телезрителей на экранах своих телевизоров, следя за результатами переговоров. Может, Рональд напугал Советского руководителя демонстрацией наскоро склеенного фильма о звездных войнах (мир хорошо знает о возможностях компьютерной техники, которой тогда в Советском Союзе внимания не уделяли). Я представляю, как Михаил Сергеевич, словно дитя малое, широко округлив глаза и приоткрыв рот от изумления, видит, как лазерными лучами уничтожают советские ракеты стратегического назначения, находящиеся в полете, и как на территорию СССР обрушивается град американских ракет, несущих атомные заряды.
Не исключаю, при этом, методы воздействия на человека, вышедшего из крестьянской среды, гигантскими посулами личного материального обогащения.
Как было на самом деле теперь не установить. А Горбачев едва ли признается? Во всяком случае, все действия генсека были робкими, нерешительными, полными внутренних и внешних противоречий. Он не казался, он – действительно был жалок и беспомощен, Его призывы к остальным коммунистическим боссам напоминали обращения кота Леопольда из мультфильма: «Ребята, давайте жить дружно?..» А ребята вышли из повиновения. Один Ельцин чего стоил? Все сферы политической жизни трещали по швам. Страна на глазах разваливалась. И попытка людей, казавшихся еще вчера такими могучими (Енаев – вице-президент СССР, Пуго – министр внутренних дел, Крючков – председатель КГБ, Павлов – премьер-министр СССР, Язов – министр обороны СССР и другие) остановить процесс распада была слабой потугой, гримасой отчаянья.
Быть политиком всегда означает быть демагогом. А это означает обман преднамеренным извращением фактов, лживыми обещаниями, лестью. Лицемерное подлаживание под вкусы малосознательных масс для достижения цели. Высокопарные рассуждения, прикрывающие какие-либо корыстные цели. Демагогия у нас важнейшее условие для прихода к власти.
Демагогия связана с сознательным сокрытием целей партии (или его лидера) или с неспособностью выразить цели и интересы поддерживающих партии социальных слоев общества.
Демагогия Сталина - сознательное сокрытие целей личных и партии.
Демагогия Брежнева и Черненко - неспособность понять и выразить цели общества и партии.
Демагогия Горбачева определяется низким уровнем интеллекта партии. Отсюда поток морализаторства, увещаний, туманностей в докладах Михаила Сергеевича. Отсюда и непоследовательность политических решений, неуверенность в действия. Не исключаю того, что в последний год имели место сознательная ложь, бессилие и незнание.
И еще запомнится Горбачев для будущих поколений, как автор антиалкогольной операции, конечным результатом которой стали поверженные виноградники и длинные очереди к окошку за спиртным.
Можно только вздохнуть и сказать: «Да, Господь наш, ты пометил никчемного знаком своим, а мы – не поверили! Раскаиваемся, да поздно – ушедшего давно не вернуть!
ОТ ЛУКАВОГО
Был теплый майский день 1990 года. Я приобрел билет в кинотеатр «Киев», что находился неподалеку от Крещатика, главной улицы стольного города Украины, матери городов русских, Киева.
Желание велико было присутствовать на презентации режиссером С. Говорухиным детища своего – фильма «Так жить нельзя!» О фильме повсюду говорили, как о вызове, брошенном в лицо советской власти. По времени презентация должна была уже начаться, а экран не светился. Чего-то ждали. Минут через пятнадцать, появился Говорухин и, не скрывая волнения в голосе, сказал: «Свершилось, Борис Николаевич Ельцин – глава Российской федерации!» Я помню восторг и ликование, с которым зрители встретили это сообщение. Все поднялись с мест и долго аплодировали. Просмотру фильма это мешало. Было ясно, что известие о победе Ельцина временно принизили достоинство киноленты. Народ истосковался по свободе и справедливости, не зная еще, в какую пучину бед его втягивают? Фигура Ельцина затмила болтливого и нерешительного Горбачева. Борис подкупал широтой своей натуры, энергией, бьющей через край, маткой-правдой, бросаемой им в толпу. Все еще помнили выступление Ельцина на пленуме ЦК и ответ Лигачева, второго секретаря ЦК, сказавшего: «Борис, ты неправ!» Смысл остался утерянным, а фраза осталась жить сама по себе, как выражение слабой аргументации ответа. Народ знал, что Ельцин стоял в очереди за колбасой в магазине, видел его, записывающегося на прием к врачу в обычной поликлинической регистратуре.
Средства массовой информации раздували обычные бытовые моменты жизни Ельцина до масштабов глобальных явлений. Даже купание «любимца толпы» в одежде в водах Москва-реки оценивалось народом, как попытка покушения на жизнь его. Забыты были высказывания Борис Николаевича ро свободе, которыми он одарил мир, совершая облет статуи Свободы в Нью-Йорке.
Наши радость и ликование резко потускнеют после подписания кумиром Беловежских соглашений, разваливших Великую страну. Такое преступление не прощается. О поведении Ельцина в Беловежской пуще можно рассуждать по-разному. Им двигало желание обладать всей полнотой власти. Не исключалось и то, что все свои действия этот «Бонапарт» осуществлял в состоянии сильного алкогольного опьянения. Да, народ еще поймет, со временем, что свою судьбу он отдал в руки упрямого властолюбца, редко бывающего в трезвом состоянии. Чувствовалось и то, что политика нашего государства находится в руках опытного заокеанского кукловода. Вот когда сказалась политика Сталина, выбившего все зрелое и умное. Не из кого было выбирать? Окружение Ельцина поражало своим национальным составом: Барбулисы, Лифшицы, Березовские, Абрамовичи, Ходорковские, Гусинские… Казалось, что пришел к власти еврейский «Бунд» Все средства массовой информации схвачены им, исчезла русская идея. Не было конца этой рати, рвущей куски государственного достояния, жадно давясь ими!
Оружие расползлось по стране, а оно создавалось для того, чтобы из него стрелять. И полилась кровь человеческая по просторам прежде Великой России, и тех частей ее, которые откололись в одночасье.
«Берите самостоятельности, сколько можете?» - возглашал пьяный правитель. И брали, брали не стесняясь, да так, что даритель в изумление приходил, и даже в пьяном угаре понимал, что происходит что-то не то? Чтобы остановить зарвавшуюся Чечню, «великий полководец» генерал Грачев полк солдат первого года призыва бросает против армии генерал-майора Дудаева, закончившего в советское время академию генерального штаба СССР. Сколько известных могил, и сколько безвестных могильных холмиков на земле Чечни, и за пределами ее, появилось? До сих пор подсчета не производилось! Разрушены армия. Самолеты не летают, военные суда не выходят в море. Оборонного значения воинские части, в том числе и ракетный комплекс, отключаются от энергоснабжения. Транспорт полупарализован. Появляется, как насмешка песня – «Мальчик хочет в Тамбов»: «Но самолеты не летают и не ходят туда поезда!» Трещит по швам система госбезопасности. Генералы КГБ, типа Калугина, выступают с обличительными заявлениями в адрес этого грозного заведения. Нет советской жандармерии! И это, даже тупоголовому человеку ясно, - очень плохо! Нет ни экономических, ни технических, ни военных тайн, обязательных для любого цивилизованного государства! И в довершение всех деяний великого разрушителя – расстрел Российского парламента! Такого не знала история! Молчит мир Запада, не осуждает злодеяний распоясавшегося государственного хулигана только потому, что действует Ельцин в интересах Соединенных Штатов Америки, превращая Россию в сырьевой придаток Запада..
НЕ МОГУ ОБЪЯСНИТЬ
Сижу я с приятелем своим Абдуллою Гаибовым, черноволосым таджиком. Черты лица у него правильные, но цвет глаз и оттенок кожи не дают повода сомневаться, что напротив меня за столом сидит человек востока. Говорим по-русски. Гаибов отлично знает его, даже в предгорьях Памира в большом кишлаке преподавателем русского языка работал. Произносит он слова правильно, но акцент слышится восточный, не слышно буквы «ы». Можно, разговаривая, сразу определить, к какой национальности собеседник относится. Так по-русски, как говорит Абдулла, скажем, грузин говорить не может, у него – сочетание согласных звучит резко, словно слово произносится в тот момент, когда он воду пьет. Молдаванина выдает мягкое произношение буквы «л». Абдулла говорит неторопливо, в его словах звучит ничем несокрушимая убежденность в правоте взглядов.
«Ви, русские, не понимаете, что Таджикистан – это не Россия! Не ви культуру нам принесли. Она у нас – древняя, соединившая мудрость многих народов. Восток не привик торопиться. Куда бежать, когда смерть за плечами, и, может бить, ти уже не увидишь того, что находится сейчас перед тобой? Наслаждайся видимим глазами, слушай невидимое ушами!! Я могу говорить на афгани, могу на фарси, могу по-узбекски. С тобой говорю по-русски. Ти этого не можешь! Тебе хорошо, один язык знаешь, и все тебя должни понимать! А у нас – от Сталинабада 30 километров отошел, никто русский не знает… Ти думаешь, что ми за годы советской власти изменились? Нет. Ми одеваемся, как русские, но думаем и живем по-своему. У вас, учений, известний человек одну жену имеет. Наш профессор одну жену законную имеет, а пять – незаконных. Все знают, все молчат. Наш секретарь райкома из Москви назначили, а кто слушает его? Никто! Наши девушки в городе учатся, а за городом нет. Какой отец пустит дочь из кишлака в город? Женщини наши неграмотные. И нам еще нужно много учиться.
Зачем я в Ленинград приехал? Учиться. Наш профессор плохо знает, я плохо знаю, и другие плохо знают – это нехорошо. Вот ти сегодня мне соединительную ткань показивал, я смотрел и долго не понимал. Смотрел и думал: «Какой ти умний, как много знаешь. Но ти, как был, так простим врачом и останешься, а я – профессором буду! Ведь я – национальний кадра».
Последние слова он исковеркал так, как ни один другой не сделает. Я слушал его, а сам думал: «Что-то не то происходит? Почему эстонец Лембит открыто ненавидит русских, и великого уважения от Абдуллы к русским не вижу.
Почему на Западной Украине национализм живуч? Что мы принесли им в 1939 году? Почему в местности, где Батько Махно гулял, в сельской местности к русским относятся подозрительно?
Дезертирство в период войны было не редкостью, у всех воюющих тогда отмечалось. Вермахт вынес 27 тыс. смертных приговоров только в пехотных войсках за дезертирство. Каторжные работы – 110 тысяч получили – не хотели служить в армии.
А среди украинцев число нежелающих воевать зашкаливало. Нельзя было скрыть, что украинцы часто покидали Красную Армию, как только немцы занимали их родные места, после того, как немцев выбили, в Красную Армию было мобилизовано два с половиной миллиона украинцев.
Чем это было можно объяснить?
А борьба с бандеровцами и в период войны, и после. Почему бандеровцы убивали и украинцев, и евреев, и поляков, и русских?
Они убивали тех, кто боролся с фашистами. Это они убили не только русского легендарного разведчика Николая Кузнецова, их жертвой пал и талантливый русский генерал Ватутин.
Объяснить все это живучестью украинского национализма было трудно. Напрашивался сам вопрос: а откуда сам национализм, если нации в СССР равноправны.
ДАН ПРИКАЗ ЕМУ НА ЗАПАД
Когда в Казахстане целину поднимали, всем миром, из всех республик направлялись на восток молодые люди, женатые, а больше холостые. Понимали, для блага страны всё делается. Под оркестр духовой провожали, начальство крупное с наставительными речами выступало.
С музыкой ехали. Под гитару да аккордеон песни новые пели, с присвистом некоторые. Не ждали их там дома уютные, дворцы бракосочетаний. И утеплённых туалетов там не было.
Ветры буйные, степь просторная,
Травы жесткие да ковыль.
Юность буйная, да озорная,
Всё развеется, словно пыль...
Придёт время, и забудут казахи, как всё это было, на приезжих коситься станут, словно те стали причиной всех неурядиц их. Забудут и о том, что кочевым народом были, в юртах жили, гоняли скот от предгорий Алатау до предгорий Урала, не оседлым народом были, ни письменности, ни государственности. Какие там оперы да оратории? Состязания акынов, съезжающихся, чтоб порадовать народ сказаниями древними, да воспеть жизнь новую, да счастливую. Пел Джамбул, на всю страну гремело имя акына. А какие слова добрые. Осажденным ленинградцам, к примеру:
«Ленинградцы, дети мои! Ленинградцы – гордость моя.
Мне в воде степного ручья виден отблеск Невской струи.
Ленинградцы – гордость моя! Ленинградцы дети мои!»
И с фашистами сражались плечом к плечу, и с беженцами последним делились. Что поделать, память короткая, а просторы – большие, развеялась та память кусочками, задержавшись в головах аксакалов. Мудры аксакалы, седы головы их, а вот передать память потомкам забыли. И ищут внуки их не друзей подле себя, а врагов. Но мудрость говорит: найти друга нелегко, а врага не ищи, он сам найдётся!
Судьбы наши непростые, кто в штрафную, кто – в распыл. Были парни холостые, и не жил, и жизнь прожил.
И за то, что было с нами, скульптор группу изваял. Время шло, и память – камень, прочь свезли, чтоб не стоял
И на запад ехали люди, приказами правительства руководясь, по путёвкам комсомольским, на стройки великие. Знали, что, построив АЭС, завод или порт первоклассный, профессию приобретут, работать на выстроенном их руками будут. Не на день ехали, не на два. Работали хорошо, надежно, для себя строили. С местным народом сдружились, одной семьей живут. А придет время, сосед коситься станет, «мигрантом» называть. Словно тот кусок хлеба изо рта эстонца вырвал, а не работал в Кохтла-Ярве на добыче и переработке сланцев горючих – работе пыльной, да вредной, которой сами эстонцы заниматься не хотели.
А что касается тех, кого просто строителями звали? Мотались они по стране, как жесть по ветру, проживали в вагончиках, да бараках. Еда та, что в лавчонку завезли, все разносолы – щи да каша, что стряпуха в рабочей столовой приготовила. Вместо стиральной машины – тазик с водой, вместо сушилки – веревочка между вагончиками натянутая, вместо театра – лесная поляна с гнусом гудящим. Да – говорили о них, имена на всю страну звучали. Надеялись, не забудет страна, под старость позволит натруженным рукам и ногам в море южном да теплом понежиться. Забыла страна, не только о них забыла, и о стройке великой! Князья да князьки, из партийных руководителей разом возникшие, богатства страны многовековой делить стали, на произвол судьбы людей тех, что строителями звали, бросили! Барак в глухомани таежной, печь чугунная, тоска великая, деньги – в простую бумагу превратившиеся! Волком завоешь, медведем зарычишь, попав в капкан, правительством расставленный! А правительство то где? Кому жаловаться? Остается только водку пить! Спасибо хоть китайцам, не забыли о богатствах сибирских, потоками муравьиными, трудолюбивыми ринулись и приезжих, а заодно и бородачей местных не бросили, нет-нет, да и подкинут на водку. Пей, русский человек, веселись! Не беда, что в одном кармане – вошь на аркане, а в другой блоха на цепи! Может, и дождешься будущего? А может – и нет?
МЬЯСО НАШЕ ЗЪИЛЫ, А ПРО МОВУ ЗАБУЛЫ
Вернуть бы Пушкина во время наше, чтоб он посмотрел на край тот, что воспевал в стихах своих:
«Толь дело Киев! Что за край!
Валятся сами в рот галушки,
Вином хоть пару поддавай,
А молодицы-молодушки!»
Что произошло, Боже? Никогда границ на этом пространстве не было. И вдруг разом появились. Теперь впервые возникшая держава «великая» никак с границами своими не разберется! Вот бы ей да еще б Кубань, да край Ставропольский, на землю которую когда-то казаков-запорожцев переселили… Да еще б границу по всему Дону Тихому провести… Тогда бы не пришлось делить «Керченську протоку» да море Азовское… Благодать бы была!.. Сало с салом бы ели б, горилку знатную пили б… А где деньги взять на водку, да на сало, спрашиваете? А для чего трубы по нашей земле проходят, по которым газ да нефть текут? А пути железнодорожные, на Запад идущие, для чего? Пусть платят москали, по большой цене платят, что тут неясного? А с теми москалями, что на нашей земле оказались, придёт время – разберёмся! Важно одно, чтобы дети и внуки свои про корни российские забыли! Забыли о том, что и земли те, на которых они живут, прежде российскими были. А что нужно сделать для этого, спрашиваете? Важно, чтобы мову свою они забыли, а потом в книжках наших все переделаем, не разберутся…
Ну, а теперь давайте по-серьезному! Все годы после развала страны ключевым вопросом для западных районов Украины является языковая проблема. И в политической борьбе она тоже не последний аргумент. Реши Украина раз и навсегда, как ее должно решать – волеизъявлением граждан, и все бы давно стало на свои места!
Не ведая пути, мы знали наперёд-
«Язык до Киева нас доведёт!»
В Верховной Раде знают ли едва,
Куда ведёт язык от Киева.
Займитесь, панове украинцы, экономикой, социально-правовыми проблемами. Не хотите заниматься этим? Значит, выгодно использовать язык как политический инструмент во время выборов, а между выборами делать вид, что языковой проблемы нет. И снова в предвыборной борьбе брать ее на щит, как приманку для огромной массы русскоговорящих. И убеждать, что сфера действия русского языка сохранится в полном объеме. Но это блеф, идет неторопливая украинизация, ничего хорошего не дающая ни в сфере взаимоотношений людей, ни в культуре, ни в искусстве, не говоря уже о науке. О проблемах русского языка в украинском обществе мне и хотелось с вами поговорить. У борцов за «ридну мову» не хватает логики, когда они яростно ее защищают. От кого, спрашивается, они ее защищают? От жителей Украины, считающими русский язык своим родным? Это равносильно тому, что вас заставляют отказаться от родной матери насильно! Никто же не заставлял украинцев, правильнее сказать, малороссов, отказаться от своего языка, переданного им предками. Говорят поборники «родной мовы», что Россия осуществляла жесточайшее притеснение украинского языка. Побойтесь Бога, панове! Будь это так, едва ли дожил бы украинский язык до сегодняшнего дня. А он живет более 300-летнего пребывания в единстве с русским. Как бы дошли до нашего дня произведения Шевченко, Котляровского, Коцюбинского, Леси Украинки? Их что, за рубежом печатали и тайно привозили сюда?
Это вас, украинолюбцы, печатали огромными тиражами в советское время! Это вашу тугомуть, не находящую сбыта проталкивали в виде довесков к настоящей литературе! К вам обращаюсь я, паны Мовчан, Павлычко и другие прославленные поэты радяньського времени, ярые защитники украинского языка сегодня. Скажите, что вы создали за годы независимости Украины? Какими «творами» вы порадовали читателей? Это вы угробили украинскую культуру и искусство, и беситесь потому, что не умеете писать, не доходит слово ваше до человека. Вы сеете только злобу! Да еще подсовываете вместо полтавского диалекта украинского языка, ставшего классическим для украинской литературы, убийственную словесную смесь, в которой доминирует галицийский выговор. Я приведу примеры ваших переводов классических мировых произведений. Естественно, это будут отрывки из них…
Автор Вильям Шекспир, «Ромео и Джульетта»:
Ми маем явити на протязi двоих-трьох годин,
Як зволите пильно дивитись на змiну картин,
Ми вади своi недолужимо щирiстю мовы.
Артур Рэмбо:
Руками по кишенях обмацуючи дiри
I лiкми свiтивши, я фертиком iшов,
Боз неба сяла Муза! I я ленник вiрний,
Ото собi розкiшну вигадував любов!
Штаны нiнащо стертi? Та по колiно море!
Адже котигорошку лиш рими в головi,
Як зозулястi кури, сокочут в небi зорi,
А пiд Чумацьким Возом - барнкети даровi.
Конан Дойл
Ми злизлы из двоколкы, розплатылысь, и экипаж поторохтив у Лэззрхэд.
- Не завадыть, - зауважыв Холмс, - колы мы долаллы пэрэлаз, - якщо цэй хлопэць думатымэ, нибы мы прийыхалы сюды як архитэкторы. Тодди вин нэ дужэ молотымэ языком… (Здесь я пишу русскими буквами, чтобы легче было читать не знающим украинскую мову).
Я полагаю, что авторы произведений, которые переводились на такой «украинский язык», плакали в своих гробах.
Скажите откровенно, пан Мовчан, главный защитник украинской мовы, кто станет покупать этот бред? Вы сетуете на то, что в украинском обществе наблюдается засилье русской книги? Иначе и быть не могло, вы же в свою бытность не пускали в литературу талантливую молодежь. Вы ее на корню убили, а сами в изменившихся условиях не способны создавать шедевры. Вот вы и брызжите слюной на все русское. Клевещите на русскую историю, говоря, что украинцев принижали. Приведу несколько примеров такого унижения. Один из самых сановитых вельмож России – граф Кочубей, неужели не был малороссиянином? А граф Кирилла Разумовский, тайный муж самой Императрицы Елизаветы Петровны? А граф Безбородко – канцлер России, возглавлявший дипломатическую службу, до конца своей жизни использовавший малороссийский диалект русского языка? И советская власть вас не обижала, а вы лжете на нее. Кто были маршал Малиновский, маршал Гречко, маршал Тимошенко? Министры обороны Советского Союза!
Мы, русские люди, волею одного величайшего волюнтариста попавшие под власть Киева, прожившие на «территории» Украины, поднимающие своей работой ее авторитет, не просим защищать наш русский язык! Он будет существовать, что бы вы ни делали!
,
ЗАПОРОЖЕЦ ЗА ДУНАЕМ
Выйдешь на берег Керченского пролива, глянешь вдаль, скользя взглядом по водной голубой дали, и видна земля такая же, как и вокруг Керчи, только называется она не Крымом, а краем Краснодарским. Правда, для керчан она звучит иначе – «кубанская» земля, по реке «Кубань» названная. Жители Крыма говорят на русском языке. Люди, живущие на той стороне, речью своей отличаются, говорят на суржике, смеси русского с малороссийским. И те, и другие называют себя русскими, хотя власти Киева хотели бы, чтобы те и другие назывались украинцами, и пытаются, искажая историческую правду, доказать это. Их доказательства смехотворны. Но на Украине многих сторонников находят. Попытаюсь я, по возможности сил своих, разобраться в этом.
Там, где воды Днепра через пороги перекатывались, последние скрылись под толщей воды при постройке на Днепре плотины, на острове «Хортица» до июня 1775 года крепость казацкая стояла. Много крови попортила она турецкому султану, крымскому хану да ясновельможным панам из Речи Посполитой, как прежде Польшу называли. Хорошо знали и в Бахчисарае, и в Варшаве сечевиков запорожских. Да, оставила «добрую» память Сечь Запорожская! Война России с Турцией закончилась победой русского оружия. И казаки славно бились в той войне. Крым российской территорией стал. Степи обширные причерноморские, да и азовские тоже, Новою Россиею стали называться.
Запорожская сечь, гнездо вольное, привыкшее разбоем жить, вроде бы не у дел оказалось. «Непорядок это, – решил светлейший князь Таврический Григорий Потемкин, сам в казаки записанный под кличкой «Нечесы», – нарыв в своем теле держать!» План коварный задумал светлейший. Казаки, в войне Крымской усердие и храбрость проявившие, подлости не ожидали. Мирно спали, водкою упившись, когда на рассвете русский генерал П.А. Текелли, серб по национальности, без боя занял Запорожскую сечь. Случилось это 5 июня 1775 года. Кошевой атаман Петр Кальнишевский был арестован и направлен в Москву, а оттуда в Соловецкий монастырь. С ним были арестованы войсковой писарь Иван Глоба и войсковой судья Павел Головатый. Судить их было не за что, против России они ничего преступного не совершили. Это была просто расправа за свободолюбие. Остались казаки без старшины своей Что делать? Головы трещат после похмелья, сообразить не могут, что и к чему? Часть запорожцев с атаманом Антоном Головатым согласилась служить России и была направлена в Новую Россию. Получили они название «причерноморских казаков» и стали селиться по берегам Кубани, от черкесов да адыгейцев землю русскую охраняя. А часть казаков отказалась от этого предложения. Обида терзала сердца казачьи, вот они и решили служить турецкому султану. Но, как уйти, не вызвав подозрения у русских? Они стали обращаться к генералу Текелли с просьбой отпустить «ватагу» их на заработки, ибо телом они отощали. Генерал плохо разбирался в казацкой вольнице и давал такие разрешения, не единожды. Много ватаг ушло. Опустела земля запорожская, не осталось на ней казаков служилых. Турецкий султан, не желая ссориться с Россией из-за каких-то там казаков, разрешил тем селиться в устье Дуная. Но там уже немало было расселившихся донских казаков, ушедших в Турцию после разгрома восстания Булавина на Дону во времена Петра Великого. Казаков донских называли «некрасовцами», а запорожцев, поселившихся за Дунаем, стали называть «буткальскими казаками». Не ужились донские казаки с запорожскими. Чтобы не возникла между ними резня, вынужден был султан отселить запорожцев вверх по Дунаю, в Буджак. Казаки верой и правдой служили турецкому султану, подавляя антитурецкие выступления православных болгар и греков. Злую память о себе оставили. Так, кошевой атаман Мороз устроил на острове Хиос резню греков православных. Правда, и сам там сгинул. Время шло, казаки к Буджаку привыкли, называли себя иногда «задунайскими». Так что Гулак-Артемовский не из пустого места оперу свою выдумал – «Запорожец за Дунаем». И образы Карася и Одарки из народа взяты, их придумывать не было нужды.
Тихая майская ночь 1828 года опустилась над Буджаком, но не тихо в куренях казацких. Сборы идут. Все ценное в узлы вяжется. Оружие чистится, подгоняется, как это всегда перед походом делается. Вот и луна серебристая над вершинами деревьев показалась. Тут и ударил набат. Бесшумно ручейки тел человеческих потекли на «майдан». В центре площади атаман кошевой с булавой в руках стоит. Бочку из под водки выкатили, взобрался на нее атаман, с речью к казакам обратился. Говорил о войне между русскими и турками. «На чьей стороне биться будем?» – в конце речи спросил. «На русской!» – хором ответили казаки. Помолились перед образом Николая Чудотворца и стали в лодки садиться. Десяток минут прошло только, а Буджак опустел.
Загорался восток зарею алой. Золотились края облаков, а по Дунаю вниз сорок больших ладей, да пятьдесят малых неслись, равномерно поднимались и опускались весла в синие воды реки. Впереди на большой ладье, обитой красным сукном, коврами устланной, с двенадцатью гребцами, сам атаман Осип Гладкий сидел. Здесь же весело два бунчука, да знамя казацкое малиновое развевалось. На лодке и казна сечевая и грамоты Сечи находились. Через три дня Осип Иванович Гладкий вручал в Измаиле императору российскому Николаю Павловичу булаву свою и грамоты, прося от имени всех казаков прощения. «Бог вас прощает! Отчизна прощает вас! И я вас прощаю!» – сказал император.
Уже в ночь с 16 на 17 мая казаки показали службу верную на деле. Гладкий получил звание полковника, а казаки стали именоваться «азовскими». Пришло время пасть Кавказу. На отвоеванных землях по Тереку и Кубани расселились казаки. Потом «азовские» да «черноморские» казаки слились вместе и стали называться «кубанскими»
Плакало лето кроваво-красными закатами. О чем оно казаков предупреждало?..
Ну, а с Керчью-то как? Не задержалась ли часть казаков на Крымской земле, на той самой узенькой полоске ее, что по Кучук-Кайнайжирскому мирному договору к России на веки вечные отошла?
Хочется крикнуть: «Хватит, господа! Без вас все решено, и карты ваши биты. Историю с собой не унесешь туда, где все молчат, между собою – квиты.
ГАМАРДЖОБА, САКАРТВЕЛО!
Сколько песен твоих звучало на просторах Союза, Грузия? Сколько людей считало тебя своей родиной? Что случилось с тобой? Кто угрожает твоему существованию? С момента заключения «Георгиевского акта» о добровольном присоединении к России не было на твоих землях войн! Грузия многонациональна. Абхазцы, аджарцы, езиды, сваны, курды, армяне, азербайджанцы, украинцы, русские – всех не перечесть! Почему они для тебя сегодня стали чужими, скажи, Сакартвело? Говорят политики, что борются за независимость и самобытность Грузии! Но, скажите, люди добрые, кто на них посягал? Был язык грузинский, он таким и остался, каким его подарили предки потомкам своим! Писали на этом языке Шота Руставели, Гурам Гурамишвили, и нет людей советского прошлого, кто бы не слышал об этих поэтах и не считал их своими, близкими! Кто подавляет разум и думы твои, о, Грузия? Неужели тебе роднее стало звучание таких слов: «Хеллоу, Джорджия!» Пройдет время, сойдет накипь, пена мутная. Снова станешь светлой ты! И не понадобится силой заставлять уважать тебя абхазцев и осетин! Увидят, что стала ты, как прежде, доброй, сами придут к тебе со словами: «Гамарджоба, Сакартвело! – Здравствуй, Грузия!»
ЗАРОЙТЕ ВАШИ ДЕНЕЖКИ
Нет намеков в сказке нашей,
Мы не сеем и не пашем,
Просто сказочно живем.
Все, что прежде было ваше,
В одночасье стало нашим,
Раз не взяли мы сегодня,
Значит, завтра заберем…
Пойдите в ночку лунную да на пустырь заброшенный, близ дома своего. Там ямку скрытно выройте и положите денежки, к ним ценности еще, что накопили к старости да на жилье приличное, но только не свои. В ту яму соли ложечку, воды налейте кружечку, и шлепайте домой. А из посева вашего росток живой потянется змеею к небесам, и превратится в дерево, огромное и крепкое, да с клюквой на ветвях. И станет древо глупости, на всю страну великую, с названьем СССР. Почешете головушку руками заскорузлыми, прольете слезы горькие, да что тут говорить? Страданья не заслуженны, но вами же рожденные, такие вот дела! Считали прежде сказкою, для деток сочиненную, что есть страна чудес. И правят волки лютые, хоть на людей похожие, страною дураков!
А, говоря серьезно, в дураках оказались все граждане прежде величайшей страны мира. В отличие от героя детской сказки, они не зарывали своих денег. Они читали рекламу «Храните деньги в сберегательной кассе. Это – выгодно и надежно!». И верили рекламе! Цели хранения разные: на старость, дом приобрести, дачу построить, автомобиль купить… Годами бороздили моря, вылавливали рыбу в океане, на берегу тряслись над каждым рублем заработанным. И вдруг, однажды, накопленное ими просто забрали, примитивнее, чем это делали кот Базилио и лиса Алиса, обманывая деревянного Буратино. Сунулись они за денежками своими в сберкассу, а им шиш показывают: «На-ка, выкуси!». Хоть плачь, хоть головой об стенку бейся! Судиться, так с кем? Будь государство надежное, а то, не то «банановая республика», не то колония США, государственная атрибутика есть, а содержанием – территориальное образование! И те, кто хранил деньги «в чулке», не веря в чудеса сберегательной кассы, тоже проиграли, может быть, только в меньшей степени, поскольку покупали все уже по свободно отпущенным, а другими словами, грабительским ценам. Были, наконец, и те, кто со своими кровными никак не хотел расставаться. А куда им было деться, когда новые деньги выпустили, а старые в бумагу превратились. Расстались, «голубчики», слезами горькими плакали, а меняли, да не на рубли нормальные, а на бумагу, на карточки хлебные военного времени похожие, что купонами назвали. Собирать их и хранить никакого смысла не стало. Те, кто настоящие денежки присвоил, да еще и казну «партийную», а с нею и государственную прихватив, богатенькими стали. Они и хозяевами страны стали. Все остальные – люмпен-пролетариат, готовые идти на любую работу, за любую плату, при любых условиях труда. А ведь знали, что ничего на пустом месте не происходит, не возникает. Артподготовка давно началась, только люди глухими и слепыми были. Уже с 1924 года выкачивалось золото из карманов буржуев, а у простого люда серьги, кольца обручальные и прочие ценности. Конечно, для этого торговые синдикаты создавались – «торгсины», где за огромные деньги можно было все, нужное для жизни, приобрести! Грабеж, скажите? Конечно, грабеж, но прикрытый плащом законности! Не хочешь, не покупай! Потом, государственные займы выпускались. Люди свою месячную, а потом и двухмесячную зарплату – государству, а оно им – бумажки, облигациями называемые! Да, оно расплатилось с долгами, возвратив их, в виде выигрышей и тиражей погашения но… А где утраченная выгода делась? Кошка съела? Невидимо, но проиграли трудящиеся! А проводимые денежные реформы?.. Можно объяснять их любой «государственной необходимостью», но почему-то не государство, а рядовые граждане от этой необходимости всегда бывали в убытке. Постепенно дураками в экономических вопросах рядовых граждан сделали! Союз дельцов, о чем тут речь? Просчитаны возможности, стремления. В основу обвинений могут лечь, не одного, а многих поколений Не легкой тенью лягут, а грозой, отцы виновны станут, деды…Не поливают скорбною слезой в боях добывших славную Победу.
Ну, а то, что произошло после 1990 года сопоставимо только с разнузданным, ничем не ограниченным разбоем, где в роли атаманов банд разбойников стояла партийно-хозяйственная номенклатура. А наши карманы под лозунги о демократизации опустошались!
Но, что говорить о прошлом? Его не вернешь! Беда в том, что мы продолжаем верить в дерево, на котором деньги растут!
ВЗЛЯД ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ ВРЕМЕНИ
Упреки прошлому звучат,
Считают прошлое досадною ошибкой.
Но следует сказать с печальною улыбкой:
«Не стоит, право, поучать
Того, кто вас совсем не слышит,
Вы для него – незрелый плод,
Пусть предок ваш давно не дышит,
Но он в крови у вас живет!»
Город Керчь за свою многовековую жизнь перенес немало разрушений и страданий. И всякий раз поднимался из руин. Поднимался даже тогда, когда, казалось, что жизнь уже никогда не вернется к нему. Я видел этот город 13 апреля 1944 года. Потрясающе страшное зрелище представляла центральная часть города. Улицы, заросшие по колено зеленой травой, повсюду брошенная, разбитая военная техника, каменные завалы, окопы, пересекающие улицы в разных местах. В стенах квартир и домов зияли провалы, а под ними вдоль улиц шли пути сообщения, представляющие траншеи, глубиной до метра, в них находились подушки, матрасы, одеяла – немцы любили воевать комфортно располагаясь в окопах. Ни одного целого дома во всем городе. Не работал водопровод. На весь город несколько колодцев, из которых воду качали ручными небольшими помпами. Камня было вдоволь, вместо извести – глина. ЖЭКов не было, да и власть нам не докучала. Не было субботников, не было агитирующих. Домохозяйки образовали так называемые «Черкасовские бригады» и занимались разбором завалов, освобождая улицы. Транспорта не было. Впрочем – ничего не было. Надо было все начинать с нуля. Через неделю начал работу судоремонтный завод, обосновавшийся в здании табачной фабрики. Он находится там и сейчас. Еще через неделю приступил к работе Керченский горпромкомбинат. За этим громким названием скрывалась кооперация множества мелких мастерских (часовые, сапожные, слесарные, вулканизационные, швейные) и парикмахерских. Работал и мыловаренный завод, производя мыло из рыбьего жира, добываемого из керченской хамсы. Рыбы было много, ловили ее дедовским способом, описанным Пушкиным в сказке «О рыбаке и рыбке» и голода – не было. На ул. Ленина был открыт первый магазин – книжный. Город жил, хотя очень мешала взрывоопасная техника, ее ежедневно извлекали из под обвалов, в том числе и огромные невзорвавшиеся авиабомбы. Не было кинотеатров. Фильмы ставили прямо в сквере, натянув полотно деревьев, Зрители сидели на земле, по обе стороны экрана. 1-го октября открыли двери школы. Отремонтирована была и больница. Шла война, прошло несколько месяцев, как был освобожден город, а мы, учащиеся, получили в достаточном количестве новенькие учебники по всем предметам. Мало того, на больших переменах каждому учащемуся выдавалась бесплатно белая булочка, стакан чаю с кусочком сладкого щербета. Город продолжал пополняться людьми. Вовсю шумел многоязычный рынок. В 1948 году суммарный выпуск промышленной продукции сравнялся с довоенным и продолжал расти. Работали кинотеатры, библиотеки, детские садики. Безработицы не было. Я коротко описал все это для того, чтобы сравнить с происходящим сейчас. Тогда несколько месяцев понадобилось, чтобы разрушенный до основания город, заработал. Власть занималась корректировкой наших действий. Чем же занялась наша городская власть, «самая демократичная», теперь? В сущности, эта власть нанесла ущерб значительно больше того, что сделали тогда немцы. Наша власть убила инициативу людей, превратила их в люмпенов, с люмпенской идеологией! Куда делись наши заводы и предприятия? Где наши кинотеатры. Где детские садики? А дворец пионеров? А клуб юных техников. А клубы заводов? Где наши школы? Кого мы готовим для будущего? Где все, чем мы прежде гордились? И не надо все валить на центральные государственные управления! У тех своя доля вины, а у нашей городской – своя! Чья больше, это еще посчитать нужно?! Почему основная масса работоспособного населения отправляется на заработки, в том числе и на Кубань? Негде работать! Кто же будет поставлять средства в бюджет? Неужели армия пенсионеров? Чего можно ожидать от городских властей, превративших городской рынок в самое продуктивное предприятие города? Кто превратил город из бюджетообразующего в дотационный? Керчь занимает самое последнее место среди городов Крыма! Это ли не достижение нашего мэра? Я никогда не могу положиться на того мэра, который постоянно ездит с просьбами в Киев. Не за что хвалить его? Нужно не просить, а зарабатывать! Я недаром перечислил мелкие учреждения горкомбината, ставшими когда-то застрельщиками экономического возрождения города Керчи. Таким застрельщиком для нас мог бы стать сейчас мелкий и средний бизнес, С него начали развитие многие страны! Кто его у нас убил? Кто его задавил бумажной массой требований, поставивших человека желающего работать, в просителя у чиновника, ждущего подачки, зависимого от его настроения? Я не могу представить возможность возрождения города, когда число чиновников равно числу рабочих среднего завода! Да такая власть обязана была давно извиниться перед людьми и уйти. Ан нет, у нас она цепляется, что есть сил за то, чтобы остаться и продолжать свое черное дело! Под каким только цветом она это не делает? То красные, то бело-голубые, то оранжевые, то вновь бело-голубые. Неужели не надоело заниматься мимикрией? Не пора ли показать свой истинный цвет, господа? Не сможете вы поднять город. Не смогли, когда у него что-то еще было. А теперь, Керчь – город банкрот! Неподъемный для вас город!
Нет у вас золотых гор! Не обещайте того, что не в ваших силах! Поимейте совесть!
ПОДАЧКА ЛУКАВОГО
Мне хотелось написать предисловие к этой книге. Потом я передумал, считая, что она сама расскажет о себе. Я собирался писать правду и только правду, и ничего, кроме правды. К великому сожалению, правда моя представляет кусок жизни, пропущенной через душу мою. И каждому, вольно согласиться со мной. Но, знайте, что труд мой не оплачен. Это – дар жизни моей, дар того, кто стоит над всеми нами.
Не шевельнуть рукой, не шмыгнуть в плаче носом,
И, кажется, на всем поставлен крест,
Я жертва бедная блудливого доноса,
За блуд общественный ответ я должен несть.
Гвоздями руки прибивать не надо,
С креста мне не сойти, к позору я привык.
Вниманье к истине – вот в чем моя награда,
Его несет правдивый мой язык.
А судьи кто? Кто в мире – палачи?
При жизни их не привлечешь к ответу!
Голодный люд, зажавши рот, молчит,
Кто закричит, закроют рот монетой.
Я был слишком молод, чтобы задумываться о бренности жизни, ведь так много было времени впереди и так много энтузиазма, и похож был мой энтузиазм на выбрыки жеребенка на лугу. Не подошло время, чтобы подумать и о том, что каждому человеку свойственна его собственная смерть, хотя его представление о ней может быть ошибочным. Впереди был непочатый край познания. Пора загружать орган мышления самой сложной информацией. Что поделать, мозг – это тот орган, которым, кажется, мы думаем. Можно и не думать, следуя своим примитивным желаниям. А думать, значит собирать, чтобы потом сеять. Вспомните слова Экклезиаста: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом… Время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать…Время разбрасывать камни, и время собирать камни.
У нас нет ничего целого: разорвана история, литература, все виды искусства. Потом мы эти куски начинаем повсюду искать, но сложить в единое уже их нельзя. Тогда мы складываем все подряд, правда, в определенном удобном для нас порядке, не всегда правильном, и называем это музеем. В нашей стране музеев так много, что мы могли бы весь мир ими облагодетельствовать, если бы этот мир высказал желание получить их.
Сколько людей у нас купается в лучах славы? Если мы рассмотрим такой серьезный документ, как Библия, то не увидим ни одного пророка, хотя бы прикоснувшегося к этой легкомысленной особе. Это дает мне повод, считать всякую славу подачкой лукавого.
Моя профессия научила меня спокойно относиться к метаморфозам, происходящим, как с телом, так и с душой человека. То, что старость уродует красавицу, дело обыденное, и мы воспринимаем это, как должное. Но когда ты видишь перерождение духовное ведущее к бездне ошибок, когда на глазах видишь, как человеческая душа разлагается, невольный страх сжимает болью сердце.
Оценка далекого прошлого всегда необъективна. Играет фактор времени, когда отдаленные события накладываются на совершенно иные условия. В дни моей юности в большинстве стран существовали диктаторские режимы, вся демократия там заключалась в беспрекословном выполнении законов. Они, в свою очередь, гарантировали экономическую, политическую и социальную стабильность. Скажем, если речь идет о преступности. Она была жестко обуздана, как правило, далеко не выходя за рамки «бытовухи». Драки и убийства по пьянке, побои на почве неприязненных отношений. Витрины магазинов сияли огнями, в них были выставлены натуральные товары. Исключение составляли продовольственные магазины, в витринах которых царствовала бутафория. Никаких решеток на окнах, никаких стальных дверей. До войны в том же Киеве во время перерыва в крупных магазинах не было сторожа, охраняли магазин овчарки.
Мир, в котором мы однажды появляемся, одному не в силах изменить, поэтому каждый приспосабливается к нему, как может, вводя свои коррективы в маленькую, доступную каждому из нас крохотную часть, называемую внутренним мирком. Мы украшаем этот мирок, защищаем от недоброго взгляда других, не пуская никого внутрь его. Раздражение наше не имеет пределов, если кто-то сует в него непрошенный нос. И мы не замечаем того, что принятое нами за свое, личное, суть то, что когда-то определили предки наши.
Я продолжаю размышлять. Иногда мысли приходят ночью, ясные, все о том, старом, ушедшем! А сколько пустых... Шелуха их напоминает дерево, осыпающее по осени желтые, такие же, как мои мысли, листья.
За годы энтузиазм разрушения и отрицания привел к тому, что в мировоззрении образовалась пустыня. Уровень знания истории своего народа и страны удручающе низок. На такой ниве исторические спекуляции могут дать отменные результаты. Процесс мифологизации истории и будущего продолжается. Целостного мировоззрения не дают, но усугубляют расчлененность сознания.
Непредсказуемость событий, неустойчивость общественного мнения и настроений, стимулируют массовые психозы, стимулируют поиск привычной среды обитания и привычных действий в изменившихся условиях. Так и хочется сказать власть предержащим:
Не лгите своему народу, ведь там, где Бог, ответ держать придется! Не вышли вы ни честью, ни породой, и грабите подряд, что в руки попадется.
Сколько вопросов стали в очередь, ожидая своего решения: «Как жить? Как выжить? Куда идем? Что с нами будет? В какой стране живем? Будет ли всему этому конец? И какой конец будет?»