8. EXPERIMENTUM CRUCIS.
Решающий эксперимент (лат.)
Посыльный пришел в конце недели. Это был настоящий курьер - в униформе, важный и неразговорчивый, как хранитель государственных тайн. Он вручил Сане билет на рейс Аэрофлота Москва – Хургада и кредитные карточки на баснословную сумму в пятьдесят тысяч долларов. На вопрос, какую фирму он представляет, курьер достал очень красивую визитку и с поклоном вручил ее Сане. На фоне Василия Блаженного шла золотая надпись: «Фирма УНИВЕРСАЛ», ниже помельче лесенкой: «Любые услуги в любое время в любой стране». Адрес фирмы и телефоны читались с трудом.
Посыльный терпеливо выждал, когда Саня изучит визитку, и добавил бесцветным голосом: «Такси заедет за вами завтра ровно в девять утра. Извините, что так рано, пробки».
Далее все шло по расписанию, составленному, вероятно, какими-то неземными силами. Посадка в Шереметьево прошла четко и скучно. Пассажиры во время полета тоже скучали: сразу было видно, что по этому маршруту они летят не в первый раз и ничего сногсшибательного в Хургаде не ожидали. Саня тоже почему-то думал о предстоящем свидании с Египтом без особого интереса.
На египетской земле было не очень жарко, он даже не стал снимать пиджак. В здании аэропорта, после того как он прошел всевозможные досмотры, Саня сразу заметил высокого мужчину в арабском бурнусе, который держал высоко над головой табличку с надписью: «Mr. S. S. Sannikov».
«Ну вот, - подумал Саня, - я уже и в Египте Сан Саныч».
Встречающий приветствовал его с необычайным радушием. За какую то минуту он успел предложить ему освежающие и крепкие напитки, кофе, экскурсию по городу, дайвинг и лицезрение танца живота в ближайшем ресторане. На все предложения Саня отвечал кратким «No», и когда его собеседник иссяк, попросил отвезти его в забронированный отель. Араб был несказанно рад его просьбе, словно ждал ее всю жизнь.
- Хамид, - назвал он себя и схватил сразу двумя руками Санину ладонь. - Извините, что я сразу не догадался, что вы устали и хотите отдохнуть. Такси ждет нас.
И такси и номер в прибрежной гостинице были очень приличными. В такси работал кондиционер, в номере было чисто и прохладно, из окна было видно синее море и белые яхты. Саня достал из кармана пятидесятидолларовую купюру и со словами благодарности протянул ее Хамиду. Тот поклонился в ответ, взял банкноту, несколько раз сложил ее и спрятал где-то в необъятных складках своего бурнуса. Саня ожидал, что его чичероне тут же уйдет, но тот вдруг спросил его совершенно другим голосом, без всяких признаков подобострастности:
- Может, мы обсудим наши дальнейшие действия?
Саня вообще-то ожидал, что дальнейшие планы он будет обсуждать с кем-то другим, более серьезным и представительным человеком, но, взглянув на Хамида, удивился изменениям, которые в нем произошли. Теперь он был полон достоинства и уверенности в себе.
Не дожидаясь приглашения, Хамид опустился в кресло и достал из тех же складок своей одежды солидный бумажник из крокодиловой кожи:
- Здесь все необходимые документы для вашего пребывания в указанных африканских странах на имя австралийского корреспондента Роберта Маккинли. Хорошенько изучите их, а также приложенную к ним вашу автобиографию. Не думаю, что пограничные и таможенные службы будут проверять вас по отдельным фактам вашего жизненного пути, но может так случиться, что вами заинтересуются совсем другие организации. А там не стоит ошибаться. Чтобы вы поменьше светились в крупных городах, мы арендовали у частной компании самолет, который доставит вас прямо Бамако, столицу Республики Мали. Правда, самолет небольшой, и вам придется совершить несколько посадок для дозаправки. Но это не потребует много времени и формальностей, и завтра к вечеру вы будете уже в Бамако. Там вас встретят. Сегодняшний вечер вы можете провести по своему желанию. Документы и деньги оставьте в сейфе, он находится за картиной с изображением Нефертити в вашей спальне. Поужинать можете в ресторане на первом этаже или заказать в номер. Завтра в десять утра я заеду за вами.
Хамид встал и тут же превратился в услужливого чичероне. Он поклонился, прижав руку к сердцу, и бесшумно исчез.
Саня осмотрел свой двухкомнатный номер, спрятал документы и кредитные карточки в сейф, принял душ и переоделся. Есть ему не хотелось, но оставаться одному в номере было невыносимо, и он спустился в ресторан.
В небольшом зале было полутемно и прохладно, звучала приглушенная арабская музыка. Народу было немного, вокруг слышалась в основном русская речь. Подошедший к нему официант тоже обратился к нему по-русски:
- Что хотите заказать?
Но Саня решил, что пора входить в роль англоязычного корреспондента, и улыбнувшись, коротко бросил:
- Аustralia.
Официант извинился и тут же перешел на английский. Саня заказал омаров, которых он никогда не пробовал, но они оказались жесткими и невкусными, и он тут же разочаровался в восточной кухне.
И вообще ему было скучно и неуютно в этой экзотической стране, в этом комфортабельном отеле и в этом роскошном ресторане. Он никогда не был в командировке, но ему подумалось, что именно командировочные отягчены подобными чувствами.
Не испытывая никакого упоения при виде южных красот, ни даже простого интереса к ним, он вышел на песчаный пляж, где такие же скучающие туристы равнодушно взирали на морской закат, сидя в удобных шезлонгах.
Седой мужчина в белом пляжном костюме приветливо махнул ему рукой:
- Hi! Are you from the States? (Привет! Вы из Штатов?)
- Australia, - кратко и не слишком вежливо ответил Саня, не склонный завязывать сейчас новые знакомства.
И вообще ему показалось подозрительным, что незнакомый человек сходу обратился к нему на английском языке, причем в несколько фамильярном тоне, словно напрашиваясь к нему в приятели. Но через минуту он успокоился, настроясь на ироничный лад.
«Господи, - подумал он, - все здесь посходили с ума от скуки и рады каждому новому человеку. А я скоро свихнусь от своей подозрительности».
Американец в это время громко удивлялся тому, что австралийца занесло в Египет, когда в Австралии сейчас лето и в разгаре купальный сезон на океанских пляжах, не чета здешним.
- Business, - развел руками Саня, и американец понимающе потянул нескончаемое «о-о-о!»
Вежливо попрощавшись, Саня пошел в гостиницу. Бросившись с размаха в лоно необъятной мягкой кровати, он успел выругать себя за излишнюю подозрительность - ведь ему было сказано, что в его сознание введен код опасности, - и успокоенный сразу уснул.
Разбудил его звонок телефона. Он протянул руку к изголовью, взял трубку и услышал в ней сладкий голос Хамида:
- Я жду вас в холле, но вы не торопитесь, у нас еще уйма времени. Вы не возражаете, если мы позавтракаем вместе? Вот и прекрасно.
Саня принял душ, собрал вещи и достал из сейфа документы. Ему показалось, что они лежат не так, как он оставил их вчера. Сначала на душе у него стало тревожно, но уже через минуту он успокоился и выругал себя: «Ты жалкий выдумщик, Сан Саныч, и Джеймса Бонда из тебя никогда не получится. Дернул черт тебя ввязаться в эту авантюру, так веди себя достойно».
Он спустился в холл, где его с распростертыми объятиями встретил Хамид, который конечно же хотел знать, как ему спалось и как он себя чувствует.
- Позвольте мне, - сказал он после столь бурного изъявления чувств, - позвольте мне угостить вас завтраком. Официант сказал мне, что вы очень плохо поужинали вчера: вы оставили омаров почти нетронутыми. Я угощу вас истинно арабским завтраком и уверен, что от него на тарелке не останется и следа.
Они присели за столик на веранде, и Хамид что-то долго втолковывал по-арабски вчерашнему официанту.
- Доброе утро, Сан Саныч, - услышал он вдруг за спиной мелодичный женский голос, и ему сразу показалось, что он где-то его уже слышал.
Он быстро обернулся и поднял голову: перед ним стояла красивая, чуть-чуть полноватая женщина с черными, как смоль волосами и такими же глазами, огромными и влажными.
- Мне так захотелось вас увидеть - вовсю улыбаясь, говорила она, - что я первый раз в жизни полетела на самолете. Я боюсь их с детства. Близ нашей деревни однажды упал советский лайнер, там было столько жертв…
- Дана, - выдохнул наконец Саня, у которого сперло дыхание при виде этой женщины, - я узнал вас, узнал по голосу.
- Ну, еще бы, - засмеялась женщина, - у меня такой страшный болгарский акцент, что не узнать меня было невозможно.
Она присела за стол, достала сигарету и что-то сказала по-арабски Хамиду. Тот хитро улыбнулся и обратился к Сане по-английски:
- Эта женщина сегодня ночью сказала мне: «Позвони ему, он не может спать в такую ночь, он должен почувствовать, что я здесь». А теперь она говорит мне спасибо за то, что я не сделал это. Она сказала мне сейчас древнюю арабскую мудрость, что ночь - это время ошибок, а свет дня принес ей радость.
Дана снова заговорила по-арабски, и Хамид рассмеялся:
- Она ругает меня за то, что я выдал ее секрет. Но ее секрет был написан на ее лице задолго до того, как она сказала о нем.
- Мне только кофе, - сказала Дана, как только Хамид вновь обернулся к официанту.
- Мне тоже, - торопливо добавил Саня.
Хамид недовольно загудел что-то на своем родном языке и удалился, широко разведя руки.
- Ну, как вы себя чувствуете себя в новой роли? - спросила Даня, когда ушел официант, принесший им ароматный кофе.
- Давайте говорить молча, - предложил Саня, переходя на язык телепатии, - я что-то стал крайне подозрительным за последние два дня. Это и есть мой ответ насчет моих ощущений на новом поприще. А в общем я рад, что сбежал из Москвы, наслаждаюсь свободой, не испытываю никаких комплексов по поводу резкой смены обстановки и испытываю огромное наслаждение, увидев вас.
- Вы прямо Дон-Жуан какой-то, - сквозь неслышимый смех сказала Дана. - Мы встретились всего десять минут тому назад, а вы уже признаетесь мне в любви.
- Ну, что вы, - ответил Саня, - Это я сделаю чуть позже. А сейчас я просто безумно рад, что впервые вижу наяву человека из нашей призрачной организации. Мне уже стало казаться, что я это все выдумал сам, и все эти разговоры с вами - просто слуховые галлюцинации.
- Бедный Сан Саныч, - пожалела его Дана, - вам действительно нужна была смена среды обитания и… я.
И она засмеялась, уже вслух.
Если бы не этот смех, со стороны можно было подумать, что два влюбленных человека молча любуются друг другом, взглядами выражая все, что у них сейчас на душе.
- Скажи, - неожиданно перешел на «ты» Саня, - Хамид тоже принадлежит к нашей организации?
- Нет, что ты, - ответила Дана, поддержав его желание быть ближе. - Всех членов нашей организации ты уже знаешь. Просто он нам нужен именно в этом регионе для приема и устройства наших людей, посещающих Ближний Восток очень часто. Именно здесь постоянно возникают локальные войны и планируются террористические акты, уносящие тысячи и тысячи жизней. Мы знаем, кто стоит за этим, но чтобы покончить с войнами и терроризмом, нам надо знать код мысленного восприятия информации каждого из них. А для этого надо хоть на миг оказаться с ним на близком расстоянии, увидеть его и засечь ответную реакцию на посланный запрос. Наш мозг фиксирует все параметры его сознания, они так же неповторимы, как отпечатки пальцев, и теперь ты можешь послать по этому «адресу» любое послание или команду с любого расстояния. Этот код можно передать любому члену нашей организации, но всем банком подобной информации владеет только один человек. Кто он, я не знаю.
- Короче, доверяй, но проверяй, - насмешливо сказал Саня. - По-моему, мы настолько доверились друг другу, отказавшись от всяких притязаний на самостоятельное применение силы, что глупо прибегать к таким мерам.
- Как знать, - задумчиво ответила Дана. - Несмотря на то, что организация собрала в один кулак группу высоко сознательных единомышленников, они должны понимать, что мы прежде всего люди, отнюдь не боги. Вот тебе хотелось когда-нибудь употребить силу своего воздействия в низких, корыстных целях?
- Да, но…
- И мне тоже, - перебила его Дана. - Нам обоим помешало это сделать то «но», о котором ты не договорил. А представь теперь, если это «но» окажется слабее твоего желания…
- А чем ты занимаешься у себя на родине? Как применяешь свое дарование?
- Устраиваю судьбы беспризорных детей. Их не так уж и много у нас в стране, но жизнь их ужасна. У них нет детства, а, значит, не будет будущего.
- И что, получается?
- С переменным успехом. Но бывают совсем уж курьезные случаи. Недавно пришла к одному олигарху с целью оттяпать у него дачу для семейного детского дома, а он обрадовался, говорит, что давно сам хотел сделать это.
«Почти как у меня на педсовете», - подумал Саня, забыв, что Дана может читать его мысли.
- Да, да, - обрадовалась она, - мне Улаф рассказывал о твоей несостоявшейся победе…
К столу подошел Хамид, робко произнес:
- Пора.
- Я не поеду тебя провожать, - торопливо сказала женщина, явно борясь с собой. - Когда-то, еще девчонкой, я провожала на станции отца, а он не вернулся, бросил нас. С тех пор я никого никуда не провожаю. До встречи.
Она пожала ему руку и быстро пошла к выходу.
… Самолет, стоявший в самом дальнем углу летного поля, был небольшой, но очень красивый и, судя по всему, новый. У трапа стояли двое в белой униформе с погончиками: чернокожий мужчина и девушка-метиска с ослепительной улыбкой. Мужчина по-военному отдал честь и представился на хорошем английском языке:
- Пилот первого класса Джон Мбоа.
Девушка тоже лихо отсалютовала, сказав по-английски, но со страшным акцентом:
- Стюардесса Салли Фергюсон, сэр. Наш полет будет длиться в общей сложности шесть часов, и моя задача, чтобы вы чувствовали себя комфортно, сэр.
Саня демократично пожал обоим членам экипажа руки и назвал себя:
- Роберт Маккинли, журналист из Австралии.
Хамид был печален и рассеян. Он что-то искал в своих необъятных одеждах, протяжно ныл и бил указательным пальцем себя по лбу. Наконец он нашел искомое - жука-скарабея, изваянного из какого-то полудрагоценного камня, протянул его Сане и, чуть не плача, сказал:
- Вы хороший человек, мистер Маккинли, я буду очень рад, если вы посетите наши места еще раз… Не садитесь рядом с пилотом, сэр. Там испытываешь такое ощущение, словно ты висишь в воздухе и потому не можешь заснуть.
Следуя его совету, Саня выбрал из пяти кресел крайнее во втором ряду, помахал рукой гостеприимному арабу, отвернулся и посмотрел на здание аэропорта. Он был уверен, что увидел на открытой террасе женщину в белом платье…
Полет протекал спокойно и плавно. Они словно стояли на месте, а внизу проплывали барханы пустыни, морская синь и зелень оазисов, миниатюрные деревеньки и большие города. Этот бесконечный пейзаж убаюкивал, и Саня вскоре уснул.
Проснулся он на земле. Выглянув в окно, он увидел рядом с самолетом бензовоз и понял, что они заправляются.
- Где мы? - спросил он Салли, сидевшую у противоположного иллюминатора.
- Не знаю, - беззаботно ответила та, - у нас еще две дозаправки, а потом - Бамако. Уж там-то я отвечу на ваш вопрос. Но если вы очень хотите знать, где мы находимся, я спрошу у Джона.
- Не надо, - остановил ее Саня, ему тоже стало все равно, где они приземлились.
На следующем отрезке пути Салли кормила его жареной бараниной с вкусными лепешками, поила черным ароматным кофе с холодной водой и пела песни из репертуара Whitney Houston. Джон аккомпанировал ей, изображая саксофон.
Поздним вечером они подлетали к Бамако. Солнце садилось вместе с ними, город погружался в темноту, слабо отсвечивая уличными огнями.
Самолет мягко коснулся колесами земли, пробежал короткий отрезок взлетной полосы и закружил по летному полю, удаляясь от ярко освещенного здания аэровокзала.
Не успели самолет остановиться, как по нему ударил свет мощных фар и впритирку к борту Саня увидел большую черную машину, из которой вышли сразу три человека. Один из них подошел к уже спущенному трапику и поднял голову. Саня догадался, что это и есть Нгамбо Ачоа, малийский колдун и прорицатель.
Он оказался совсем не таким, каким представлял его Саня Это был огромный тучный человек, явно страдающий от своего излишнего веса. Даже улыбка требовала от него усилия, и вероятно поэтому при виде гостя на его лице не отразилось ничего, кроме каменного равнодушия.
- Добро пожаловать, - прохрипел он по-английски и протянул Сане руку, которую тот ощутил как комок раскаленной медузы. Шофер, такой же толстый и огромный, как и его господин, распахнул дверцу старинного автомобиля, своими размерами тоже напоминавшего бедного Ачоа, и Саня протиснулся в самый угол салона, опасаясь, что принимающей стороне не хватит там места. Так бы оно и было, если бы не субтильность московского гостя. Впереди сел третий мужчина, судя по всему телохранитель, и машина заскользила по траве аэродрома, на удивление быстро.
- Я с нетерпением ждал вас, Сан Саныч, - ворочаясь, проговорил Нгамбо, и Санников почувствовал себя получше, услышав из уст колдуна привычное свое прозвание.
- Я был рад, - продолжал Нгамбо, - что Господин Президент выбрал именно вас для этой миссии. Когда-то я учился в Москве и знаю русских как надежных и бесстрашных людей. То, что вы должны будете сделать, требует именно этих качеств. Владение языком и общее развитие также являются необходимыми условиями осуществления нашей операции. Я уверен, что вы справитесь.
Саня улыбнулся в темноте и подумал : «Так обычно говорят в старых фильмах секретари райкомов, направляя коммунистов на трудный участок работы».
Не успел он закончить свою мысль, как услышал странные всхлипы и хрип. Он с опаской взглянул на Ачоа, но потом догадался, что тот смеется.
- Верно, мой юный друг, верно вы подметили, - сквозь смех бормотал он. - Такая у нас, стариков, привычка - направлять и поучать. А что такое райком и коммунисты, это я хорошо помню.
Тем не менее Саня почувствовал себя неловко: он не учел, что Нгамбо может еще помнить русский язык.
Машина остановилась у ярко освещенной виллы, утопавшей в зелени пальм и прочих экзотических растений. Ворота автоматически открылись, и они въехали в просторный двор, по которому во множестве ходили павлины, собаки, кошки и обезьяны. Как только Нгамбо вышел из автомобиля, он окружили его и застыли в ожидании.
- Вы думаете, они ждут, что я дам им поесть? - обратился Ачоа к Сане. - Нет, они ожидают, что я им скажу.
И действительно, как только он мягко сказал несколько слов на своем родном языке, животные разошлись.
- И знаете, что я им сказал? - с трудом улыбнулся колдун. - Я сказал им, чтобы они никогда не забывали добра, и как можно быстрее забывали причиненное им зло. Сегодня они будут хорошо спать. Они не будут думать, как отомстить друг другу за мелкие пакости, которые они очень любят устраивать.
Сане было над чем подумать тоже после увиденного и услышанного, но, вспомнив свою ошибку с напутствием коммунистов, предпочел высказаться вслух:
- Я думаю, что в результате ваших бесед эти животные станут намного умнее и порядочнее людей.
- А они всегда были умнее нас, - уверенно ответил Ачоа. - Что же касается порядочности, то здесь, как и людей, все зависит от воспитания в самом нежном возрасте. Я не могу изменить в них то, что они усвоили с молоком матери.
Они вошли в дом и двинулись по длинному и широкому коридору, где через каждые пять метров их приветствовали поклонами какие-то люди в черном. Пройдя бесконечный коридор, они оказались в просторном, совершенно пустом помещении, где прямо против входа стояла одна лишь статуя неизвестного Сане божества, изваянная из черного камня.
Ачоа поклонился ей и что-то прошептал.
- Я поблагодарил моего Бога, - объяснил он гостю, - за то, что он благополучно доставил вас в мой дом. А теперь пройдемте в мой кабинет.
Теперь Саня заметил, что по всему периметру зала находится множество дверей. Нгамбо указал рукой на одну из них.
Кабинет хозяина ничем не напоминал рабочее место колдуна и прорицателя. Это был скорее кабинет ученого. Там было много шкафов с книгами, большой стол, усеянный разбросанными бумагами и современный компьютер на маленьком столике рядом. Ачоа предложил Сане сесть в кресло, сам же грузно опустился на диван, который заменял ему стул.
- Извините, Сан Саныч, что я не даю вам отдохнуть, но в нашем распоряжении очень мало времени. В ближайшие дни начинается сезон дождей, и тогда мы не сможем добраться до цели нашей экспедиции. А цель эта находиться здесь…
Ачоа достал стола пульт, нажал кнопку, и на огромном экране на стене появилась цветная карта Африки. На одном из ее участков мигала красная точка. Ачоа увеличил эту часть карты, так что Саня мог прочитать названия не только городов, но и деревень.
Но там, где мигала красная точка не было ни одной надписи. Только зеленое поле с голубыми прожилками.
- Не удивляйтесь, - сказал Ачоа, - там действительно нет населенных пунктов. Там есть джунгли, страшные непроходимые джунгли, а в них разбросаны на расстоянии от километра и больше хижины аборигенов.
Где-то среди джунглей затерялся и дворец вождя, хотя дворец - это громко сказано. Но это отнюдь и не хижина. Но самое интересное и загадочное в том, что двигаясь в джунглях, вы запросто можете наткнуться на одну, две и даже десяток разобщенных хижин. Но на дворец - никогда. Вы будете кружить совсем рядом с ним, но всегда пройдете мимо. И в этом нет никакого колдовства, просто этот дом был построен очень умным туземцем, который хорошо знал, как человек, никогда не бывавший в этих местах, ведет себя при движении. Впрочем, вы это испытаете на себе. А сейчас о нашем плане. Я посетил Даймондвилль в прошлом году, совершенно случайно. Впрочем, Даймондвилль - это мое название, на самом деле туземцы называют свою страну словом, которое на их языке означает просто джунгли. Я же назвал ее в честь алмаза - главного богатства этой земли. Земли, но не народа. Но вернемся к моему посещению этого таинственного края.
Однажды ко мне на прием пришел человек и сказал, что вождь его племени тяжело болен и нуждается в моей помощи. Да, я оказываю иногда помощь при заболеваниях, но только тогда, когда рядом нет врача или он признает себя бессильным помочь больному. Я так и объяснил моему посетителю, но он ничего не понял, а достал из кармана горсть алмазов и протянул их мне. Я рассердился и выгнал его, но поздно вечером слуги доложили мне, что он не ушел, а сидит у забора моего дома и ждет меня. Я велел привести его и еще раз объяснил ему положение дел, но он повторял одно и тоже: «Вождь тяжело болен, ему надо помочь». И тогда я понял, что он знает на нашем языке только эту фразу и, соответственно, не может понять меня. Я сказал, что готов помочь, быстро собрал свои снадобья и пригласил его сесть в машину. Но он покачал головой и буквально за рукав потащил меня на улицу. В квартале от моего дома, на пустыре, стоял вертолет.
Мы летели очень долго. Дважды мы садились и меняли вертолеты, потом ехали по бездорожью на джипах и, наконец, шли пешком через джунгли. К вечеру мой проводник, а это был все тот же посланец вождя племени, привел меня на огромную поляну, где мирно паслись антилопы и бродили ленивые львы. Он устало опустился на траву и указал мне рукой на широкую просеку в джунглях. Я пошел туда, тяжело вздыхая, так как этой просеке не было ни конца, ни края. Каково же было мое удивление, когда через десять-двадцать шагов я уперся в массивное, высокое здание из мрамора, цвет которого удивительно совпадал с цветом окружающего леса. Меня встретили у входа молчаливые слуги и провели в покои вождя.
На очень широкой кровати, сделанной, как мне показалось, из золота, возлежал мужчина средних лет, измученный болезнью, с потухшими глазами, которые чуть-чуть вспыхнули при виде меня.
- На каком европейском языке вы можете говорить? - с трудом спросил он на моем родном языке и тут же закашлялся. Я ответил, что говорю на английском, французском, испанском и немецком языках.
- Хорошо, - сказал вождь, ничуть не удивившись, - я предпочел бы говорить по-английски.
Я согласился, но наша беседа не начиналась: вождь собирался с силами.
- Прошу простить меня, - наконец начал он, и я был приятно удивлен, услышав чисто лондонское произношение, - что вынудил вас совершить столь утомительное, долгое путешествие. Но это был вопрос жизни… Моей жизни... Мне трудно говорить, поэтому буду краток. Две недели тому назад я почувствовал сильное жжение под левой лопаткой. По утрам я испытывал сильные приступы кашля. Слабость и апатия овладели мной…
- Извините, - осмелился я прервать его, чувствуя, что он может не договорить, - а что сказали по этому поводу врачи?
Больной почему-то замялся, ответил после недолгой паузы:
- Мой единственный врач умер до моей болезни, поэтому он ничего не мог сказать о ней. Колдун нашего племени, почтенный Ори Пума, боится подходить к моему ложу, утверждая, что я стал жертвой злых духов.
- Я смогу увидеть его?
- Боюсь, что нет, - снова после короткой заминки сказал вождь, - он тоже сейчас болеет.
Тут я взглянул в его глаза и все понял. Его зрачки были налиты ненавистью и силой, последней силой, оставшейся в его угасающем теле.
Мне стало ясно, что и врач, и местный колдун были убиты по его приказу, после того как не смогли даже поставить диагноз его болезни.
Это был как раз тот случай, когда я не мог отказать больному в помощи: за тысячи километров не было ни одного врача, а вождь был в тяжелейшем состоянии.
Я осмотрел его, вернее, рукой прослушал биотоки его тела, сантиметр за сантиметром. Потом я усыпил его и нашел те органы, которые не подчинились команде, а продолжали бодрствовать, борясь с болью. Вторичной командой я усыпил и их, и боль прекратилась. Я нашел в комнате удобное кресло и тоже задремал в нем. В моем возрасте и с моей комплекцией трудно переносить подобные путешествия и без отдыха приступать к работе. Поэтому я и проспал часов пять, не меньше.
Проснулся я от звериного рыка. Когда я открыл глаза, то увидел, что совсем рядом со мной сидит огромный лев и энергично машет лапой, то ли приветствуя меня, то ли предлагая убраться. Мне не оставалось ничего делать, как только послать сигнал и разбудить хозяина. Тот неожиданно очень бодро подскочил на кровати, протер глаза и закричал:
- Билли, что ты здесь делаешь? А ну, убирайся отсюда!
Несмотря на то, что вождь говорил по-английски, лев понял его и лениво удалился.
- Вам повезло, - сказал вождь, - это его место, и он никому не позволяет садиться в это кресло…
Он вдруг замолк на полуслове и медленно провел рукой по левой стороне груди:
- Что за чертовщина… Вы знаете, боль прекратилась, у меня ничего не болит. Это вы сделали?
- Да, я. Я нашел больной орган в вашем теле и усыпил его. Он продолжает выполнять свою функцию, но как бы во сне. Поэтому и боль прекратилась. Но впереди у нас главное: мы должны полностью излечить этот орган, да так, чтобы вы забыли о его существовании.
- А это возможно?
- Да, если вы выполните мои требования.
- Какие?
- Вы прекратите принимать наркотики и будете укрощать приступы гнева, которым подвержены с детства. Выполнить эти условия я могу помочь вам с помощью сеансов психотерапии и снадобий, которые есть в моем распоряжении. Но прежде, чем я начну свое лечение, вы должны сказать себе: «Я хочу этого».
- А если не скажу?
- Тогда я не смогу помочь вам, и вы умрете.
- Но вы уже помогли мне, я чувствую себя прекрасно.
- Боль возобновится через три часа, причем с новой силой. Она ведь отдохнула во сне. Кроме того, она вызовет у вас гнетущее чувство страха. Вы можете умереть просто от страха.
Вождь задумался, потом грустно сказал:
- Да, вы не похожи на других врачей. Ни один из них не посмел сказать мне, что я могу умереть от этой болячки. А вы посмели. Да еще требуете от меня невозможного: чтобы я отказался от наркотиков.
- Я не врач, я колдун. Я спас сотни своих соплеменников, потому что силой своего колдовства смог внушить им мысль о способности выжить в любой ситуации. И он выжили.
- Все?
- Нет, лишь десятая часть из них.
- А остальные? Почему погибли остальные?
- Так же, как и вы, они не в силах были сказать: «Я хочу этого». У них была масса дурных привычек, которые они впитали с молоком матери. И они предпочли умереть.
Теперь вождь задумался надолго. Он даже потянулся за кальяном, но взглянув на меня, оставил его.
Наконец он заговорил:
- С каким бы удовольствием я бы сказал прямо сейчас: «Я не хочу этого», если бы я был простым смертным. Но я вождь, потомок и наследник великих вождей Мурумба, и Боги не простят мне этой слабости. Мой сын еще не прошел школу джунглей и не может править племенем. Я был вынужден отправить его в Европу, когда ему было всего три года. Тогда моя жена, получившая образование во Франции, решила, что я управляю страной не по-современному и подняла мятеж с помощью своего любовника, начальника охраны. Началась война. Я победил, потому что Боги хранили наш род сотни столетий, и иначе быть не могло. Но мой сын вместо того, чтобы в юном возрасте пройти школу джунглей, должен был жить в тепличных условиях европейского дома. Сейчас он оканчивает частную школу в Лондоне, а впереди у него - Кембридж. В свое время этот университет закончили мой отец и я, и теперь это будет нашей семейной традицией. Но это никак не скажется на законах нашего племени, на основном укладе его жизни. Мой сын вернется через шесть лет, научится быть воином джунглей и только после этого сможет стать вождем племени. Поэтому я говорю: «Я хочу этого». Избавляйте меня от наркотиков, от приступов гнева, который действительно страшен не только для окружающих, но и для меня самого. Я должен жить. Хотя бы лет десять. А потом я буду делать то, что захочу…
Подсчитав, что на лечение уйдет не менее трех месяцев, я попросил вождя, нельзя ли мне сообщить моим близким о причине моей отлучки и месте моего нахождения.
На этот раз вождь ответил без раздумий:
- Пусть лучше ваши близкие проживут эти три месяца в тревоге, но потом увидят вас живым, чем не увидят вас никогда.
Это весьма сложное умозаключение могло поставить в тупик кого угодно, но я догадался сразу: несмотря ни на что, он готов был расправиться со мною так же, как расправился с врачом и местным колдуном. Я понял, что это место - табу для всех.
Лечение продвигалось быстро и успешно. Вождь, которого, кстати, звали Вильям Джадо Мурумба – младший, радовался своему выздоровлению, как ребенок, энергично взялся за работу, много читал. Но я ни разу не услышал от него ни слова благодарности или хотя бы одобрения моего труда. Он воспринимал все мои усилия как должное, а меня как слугу, нанятого за деньги. О вознаграждении он обмолвился лишь раз, но сделал это с таким апломбом, что я твердо решил отказаться от любой оплаты. Это было на третий день пребывания во дворце. В тот вечер Великий Джадо, как называли его слуги, чувствовал себя особенно хорошо. Он сидел на полу, опершись спиной в кресло, а лев Билли дремал в нем, положив лапы на плечи вождя. Я расположился в другом кресле, которое было поставлено в зале специально для меня, и было почти таким же огромным, как и кресло Билли.
- Кстати, - заговорил вдруг Великий Джадо, - чем бы вы предпочли получить свой гонорар, долларами, золотом или … алмазами?
Я развел руками, всем своим видом показывая, что мне совершенно все равно.
Вождь засмеялся:
- Не скромничайте, говорите. Того, что вы получите здесь, хватит вам на всю вашу жизнь и совсем не бедную. Я бы посоветовал вам взять все это равными частями. Доллары вы будете тратить, золото прибережете на черный день, а алмазы будете дарить женщинам. Вы почувствуете, что такое женская любовь. Все женщины мира будут у ваших ног. Правда, это будет купленная любовь, но что в нашем мире не продается и не покупается.
Разговор этот был неприятен мне, и я поспешил перевести его на другую тему.
- Ваше высочество, - обратился я к нему, - у меня сейчас много свободного времени. Могу ли ознакомиться с жизнью вашего племени, его людьми?
По выражению его лица я догадался, что этот разговор был так же неприятен для него, как разговор о деньгах для меня. Но ответ его был великодушен и вежлив:
- Ну, почему же… Мой пресс – секретарь Саид совершит с вами экскурсию по стране, покажет и расскажет вам, что есть интересного на нашей земле, устроит вам встречу с самыми колоритными людьми нашего племени, познакомит с бытом простых тружеников. Но поверьте, это не спасет вас от скуки. Я бы посоветовал вам другое. У меня во дворце - прекрасная библиотека. В ней есть редчайшие книги, которых вы не найдете ни в одной библиотеке мира. Займитесь чтением. Вы получите огромное удовольствие от знакомства с этими раритетами…Что касается подвижных развлечений, то я могу предложить вам охоту, рафтинг и боулинг. За домом у меня зоопарк. Сходите, посмотрите, там есть очень интересные экземпляры.
Он явно не хотел, чтобы я высовывал нос за пределы дворца, и это лишь раззадорило меня. Я твердо решил узнать об этой стране все, что только возможно. Уж слишком много загадок было задано мне, а я не люблю неразгаданных загадок.
Первая моя экскурсия с пресс-секретарем прошла прекрасно. Саид был совсем молодым человеком, тоже с каким-то европейским образованием и хорошим английским, кроме того он любил свою страну и своего вождя, а потому его рассказы о дворце и его ближайших окрестностях были великолепны. Но мне они были неинтересны. Мне нужна была тайна, а что эта тайна существует, я знал точно.
На второй день он собрался показать мне зоопарк и ботанический сад, но я благополучно усыпил его в одной из укромных аллей дендрария, попросил моих богов, чтобы они спасли его от укуса змеи, и отправился в самостоятельное путешествие.
Правда, через десять минут я понял, что поступил опрометчиво: в ста шагах от дворца уже ничто не напоминало о нем, и джунгли стали непроходимыми. Я уже решил вернуться, но меня выручил крик козы. Он раздался совсем рядом, и я ринулся в этом направлении, пробивая себе путь всем, чем было возможно. Эти несчастные пятьдесят метров я одолел за час! Да, да не удивляйтесь. Джунгли стояли передо мной стеной, а вы пробовали пройти сквозь стену шириной в полсотни метров? Изодранный и обессилевший, я наконец увидел перед собой просвет и выполз - да, выполз! - на маленькую поляну, посреди которой стояла хижина, а рядом паслась черная коза. Людей не было видно, и я заглянул в хижину. Пол ее был устлан ярко-красными циновками, в углу громоздилась глиняная и деревянная посуда, присутствия каких либо иных предметов я не обнаружил.
Я почуял запах дыма, и тут только заметил, что за спиной у меня догорает костер, а чуть поодаль от него, в густой траве, сидит малец, года два отроду, и играет с огромной обглоданной костью. Увидев меня, он улыбнулся и что-то залопотал на своем детском языке, который, кстати, является интернациональным. Я хотел нагнуться и погладить его по головке, но в тот же момент почувствовал опасность за своей спиной. Я стремительно обернулся и увидел невысокого туземца с топориком в руке. Он уже был готов метнуть его в меня, но я первым делом увернулся, а потом приказал ему: «Спать!» Он медленно опустился на землю и выпустил топор из рук. Малыш заплакал. Дети очень чутко воспринимают опасные ситуации, даже не понимая, что происходит.
Я понимал, что где-то рядом должна была находиться и мать младенца. Поэтому я быстренько сунул ему в руку блестящий колпачок от авторучки, и он замолчал. Но каково было мое удивление, когда вместо негритянской мадонны рядом со мной, будто из-под земли возник человек европейской наружности, одетый в типичный костюм колонизатора тридцатых годов: пробковый шлем, короткие брюки-гольфы, рубашку цвета хаки и высокие ботинки.
Он потянулся, словно после сна или долгого сиденья в неудобной позе, и закурил толстую сигару. Меня он не заметил, потому что я стоял за хижиной, а вот спящего туземца обнаружил сразу.
- Эй, Джой, - сказал он сквозь зубы по-английски, - хватит дрыхнуть. Через пять минут здесь будет с обходом мистер Мочоа, и тогда тебе не поздоровится.
Убедившись, что Джой никак не реагирует на его слова, он добавил несколько слов на местном языке, которого я еще не понимал.
- Ну, и черт с тобой, - перешел он снова на английский, видя, что туземец продолжает сладко спать. - Когда Боб Мочоа вздернет тебя на двух пальмах, ты пожалеешь, что не послушал меня.
Он отвернулся и продолжал курить. Я понял, что неизвестный мистер Мочоа , застав здесь неизвестного человека, может вздернуть без суда и следствия и меня, и решил незамедлительно уйти. Я усыпил европейца, спокойно достиг стены джунглей, и скрывшись за нею, привел в чувство его и незадачливого Джоя, стерев из их памяти все, что стряслось с ними за последние пятнадцать минут, и вновь целый час пробирался к дворцу.
Я не знал, что допустил очень серьезную ошибку: я забыл о колпачке от авторучки, подаренном мной малышу.
… Мы с пресс-секретарем Саидом благополучно завершили прерванную экскурсию, сразу после которой я был приглашен на официальный обед: Великий Джадо решил познакомить меня с членами своего кабинета.
Я был несказанно удивлен, когда среди толпы чернокожих министров увидел вдруг… того самого европейца, который два часа назад безмятежно курил на лесной поляне. Правда, теперь он был одет не в костюм колонизатора, а в яркую черно-красную тогу, как и все официальные лица, присутствовавшие на обеде.
Все министры поочередно подходили к моему креслу, стоявшему рядом с троном Вождя, низко кланялись мне - именно мне, а не Великому, - и называли свое имя и должность. Европеец отрекомендовался так:
- Майкл Ордвей, министр транспорта и промышленности.
Обед проходил в тишине и чинности. Предложив тост в честь гостя, то есть в мою честь, вождь пригубил бокал с белым вином, закусил ягодой черного винограда, и погрузился в созерцание жующих членов своего кабинета. Я тоже ограничился небольшим кусочком молодого барашка и необычайно вкусной кукурузной лепешкой, и стал прокручивать в голове сегодняшние события. Из задумчивости меня вывел тихий, вкрадчивый голос вождя:
- Вас что-то беспокоит, сир?
Меня сразу поразило то, что это был уже другой английский, совсем не похожий на тот, на котором мы говорили с ним раньше. И я тут же вспомнил фразу, оброненную Вождем при первом нашем знакомстве. Вероятно, заметив на моем лице тень недоумения от такого необычного сочетания имен - Вильям Джадо Мурумба, он улыбнулся и пояснил:
- Всему виной Шекспир…
И вот теперь он заговорил на языке Шекспира.
Я ответил ему в тон:
- О, нет, милорд. Мой дух спокоен, как и насытившаяся плоть.
Брови Великого Джадо удивленно полезли вверх, но продолжал он на той же ноте:
- Впервые слышу я, чтобы малийские шаманы на языке Шекспира говорили. Меня уверить все хотят, что вы отнюдь не голубых кровей, а ваш отец и вовсе был слугою у слуги.
Меня снова удивила его осведомленность. Действительно, мой отец всю свою жизнь прислуживал белому дворецкому черного миллионера из Рио-де-Жанейро. Миллионер был малийских кровей и содержал в Бамако второй дом - роскошный дворец в викторианском стиле, куда наезжал один раз в два года.
И тут я заметил, что Вождь хотя и старался выглядеть спокойным, но что-то в нем постепенно накалялось. И наконец он был вынужден перейти с высокой поэзии на прозу.
- А где наш министр здравоохранения? - спросил он и обвел тяжелым взглядом высокое застолье.
В конце стола поднялся тщедушный мужчина с кротким взглядом вечно испуганных глаз.
- Ты знаешь, кто такой Вильям Шекспир? - обратился к нему Джадо и своим необычным вопросом еще больше напугал министра. Его голова дернулась и он чуть слышно ответил:
- Да, о, Великий. Это английский писатель, живший в древности.
- А какие произведения Шекспира ты читал? - не отставал Джадо, хотя меня бы ответ министра удовлетворил.
- Прости меня, Великий Джадо, я не читал его книг. В молодости, когда я учился в университете, я смотрел в театре его пьесу, но я забыл, как она называется. Там в конце гибнут все главные герои этой грустной истории.
- А вот колдун из Мали, который сидит рядом со мной, очень хорошо знает Шекспира, и я уверен, не только его одного. А учился он не в Кембридже, а в холодной Сибири, где многие профессора имеют такие же знания, как мои министры. А потому у меня возник вопрос: а не назначить ли мне мистера Ачоа министром здравоохранения вместо тебя?
- Пусть будет воля твоя, о Великий, - совсем уж тихо ответил бедняга и упал в кресло.
- Amicum laedere ne ioko quidem licet (Друга даже в шутку обижать не стоит), - осторожно вступил я в беседу, втайне надеясь, что вождь не знает латыни.
Но я ошибся. Ничуть не удивившись моему замечанию, Джадо без запинки ответил:
- Он мне не друг. Он мой слуга. Хотя…
Он хитро улыбнулся и сказал громче обычного, чтобы его услышали все:
- Слово «министр» означает, кажется, слуга народа. Вот мы и спросим народ, чего заслуживают министры – невежи.
Он обернулся к человеку, который все время стоял за его спиной и приказал:
- Полоний, позови-ка сюда рабочих из оранжереи. Сегодня, я видел, привезли партию луковиц голландских тюльпанов. Садовники должны будут работать всю ночь. Вот и пригласи всех сюда.
Верзила с необычным для джунглей именем Полоний удалился, и через пять минут вернулся в сопровождении двух десятков испуганных рабочих. При их появлении Вождь встал, и я сразу понял, что теперь начинается настоящий театр.
Дальнейший разговор шел на местном языке, который я только начал познавать. Вы знаете, что мы можем сделать это очень быстро, всего за несколько часов, но именно этих часов мне катастрофически не хватало.
Вождь обратился к пришедшим с краткой, но очень эмоциональной речью, сопровождаемой выразительной жестикуляцией. Движения его рук были быстры, н в то же время величественны. Они в основном были направлены к сидящим за столом министрам. И далее произошло что-то совсем уж сверхъестественное. Как только Джадо закончил свою речь, рабочие недовольно загудели, а один из них подошел несчастному министру здравоохранения и плюнул ему в лицо…
…Ночью я долго думал о том, какую цель преследовал Великий вождь, разыгрывая передо мной этот спектакль. Я пришел к выводу, что он хотел показать мне, что он, с одной стороны, человек высокой культуры. Отсюда - Шекспир, библиотека с раритетами, оранжереи и языки. С другой стороны, он будто говорил мне: «Не обольщайся моей культурой, внутри я дикарь, и им останусь». И наконец он хотел показать мне, что он, несмотря на свою противоречивость, обладает в своей стране неограниченной властью диктатора.
На следующий день, совершая утреннюю прогулку в окрестностях дворца, я увидел в оранжерее брошенные ящики с луковицами голландских тюльпанов и одинокого подслеповатого старика, поливавшего цветы.
- А где рабочие? - спросил я его (Этой ночью я наконец преуспел в изучении местного языка).
Старик испуганно взглянул на меня и поспешно заковылял к выходу, не ответив на мой вопрос.
Я решил незамедлительно выяснить, что же на самом деле происходит в этой никем непризнанной стране, где вождь обладает вседозволенностью и огромным богатством, где народ занимается непонятно чем, имея в то же время право плевать в лицо министру.
Я понимал, что открыто говорить со мной никто не будет, и наглядным примером того был несчастный старик, не ответивший на мой совсем безобидный вопрос.
Тогда я решил прибегнуть к беседе во сне, и первым своим собеседником выбрал пресс – секретаря Саида, который всегда был у меня под рукой.
Мы сидели с ним в увитой плющом беседке у водопада, он спал, а я задавал ему вопросы. Но через пять минут я понял, что он обладает не только неполной, но и неверной информацией о своей стране. На мои вопросы он отвечал напыщенно и предвзято, будто выступал на предвыборном митинге. А так как неискренность в такого рода беседах исключается, я пришел к выводу, что Саид - это хорошо воспитанная и обученная машина пропаганды, и к тому же дурак.
Тогда я решил избрать своим собеседником Майкла Ордвея, министра транспорта и промышленности. Во-первых, он европеец, поэтому будет отвечать на мои вопросы непредвзято. Во-вторых, кому еще, как не министру, знать о положении в стране в полном объеме.
Теперь возникла проблема установления контакта с ним. Когда я попросил Саида устроить мне встречу с министром, тот испуганно замахал руками и сказал, что это может решить только Вождь.
Вождь так вождь, сказал я себе и во время вечерних процедур попросил Великого Джадо, чтобы тот организовал для меня свидание с Майклом.
Я объяснил ему, что для более успешного лечения необходимо изготовить прибор электромагнитного излучения, и высказал мнение, что министр как нельзя лучше сможет разобраться в его схеме.
Дела со здоровьем у Вождя шли все лучше и лучше, что было причиной его благодушного настроения, и он без колебаний приказал министру прибыть во дворец, прямо в мои апартаменты.
Все складывалось как нельзя лучше. Майкл, теперь в ослепительно белом шелковом костюме, пришел ко мне сразу после наступления темноты, так же ослепительно - белозубо улыбаясь на мое робкое приветствие.
Через десять минут мы пили холодный джин с тоником и мило беседовали о Старом Свете. А еще через пару минут он спал и неслышно отвечал на мои вопросы.
То, что я узнал, потрясло меня. Расскажу вам в виде диалога, причем приведу его полностью, иначе вы не поверите мне.
Я: Мистер Ордвей, как вы попали в эту страну, а точнее, в это племя?
М.О.: После окончания университета в Кардифе, я работал инженером на алмазных копях в Южно-Африканской Республике. Однажды ко мне домой пришли два темнокожих человека и предложили мне за такую же работу жалованье в три раза больше моего. Я согласился, полагая, что их копи находятся тоже на территории ЮАР. Но меня посадили чуть ли не силой в вертолет и привезли сюда. По существу я оказался пленником.
Я: Но свое обещание они выполнили?
М.О.(сквозь смех): Какие обещания? Я жил под землей, в узкой норе, прикованный цепью к деревянной колоде, питался вместе с рабочими в столовой, где основной пищей был суп из батата и бататовое пюре. Десять часов в день я работал не покладая рук, так как был единственным инженером на огромных копях, где не знали, что такое механизация и научная организация труда. У меня в распоряжении были самые примитивные геодезические инструменты, арифмометр, ручка и амбарная книга. Поначалу у меня не было даже стола, где бы я мог набросать чертежи выработок
Я: Но, как вижу, положение в дальнейшем изменилось?
М.О: Да, после того, как я встретился с мистером Джадо. Он спросил меня, как можно увеличить добычу алмазов. Мне нечего было терять, я уже превращался в медленно подыхающее животное, и я рассмеялся ему в лицо. Я сказал ему, что если он называет это добычей, то он просто тупой невежа, ничего не понимающий в горнорудном деле. Это не добыча, а ковыряние в носу, сказал я ему. Выковырнули, что попалось на палец, и довольны. А могли бы добывать в тысячу, да, в тысячу раз больше. У него от этих слов глаза полезли на лоб.
Я: И он попросил вас организовать производство на новом уровне?
М.О.(смеясь): Попросил? Он приказал мне сделать это под страхом смерти. Но я уже сказал, что терять мне было нечего, и я поставил ему свои условия. И он принял их. Теперь я жил на поверхности, в хижине, у меня были стол и кульман, меня кормили как на убой, десять помощников, обученных мною, выполняли за меня черновую работу. Какое бы оборудование я не заказывал, оно доставлялось в срок и в нужном объеме. Впервые в шахтах появилась электроэнергия, а вместе с ней подземный транспорт и оборудование для механизированной добычи алмазов.
Я: И добыча действительно возросла в тысячу раз.
М.О.: Почти. Но главное было не в этом. Важно то, что вождь отсталого племени поверил в прогресс. Пусть он сам образованный человек, и казалось бы уже в силу этого должен верить в научный подход в вопросах производства, но это совсем не так. Он верит в то, что его рабы все равно принесут ему эти проклятые алмазы, а там хоть …
Я: А куда же он девает такое огромное количество алмазов? Что-то я не заметил сказочной роскоши в его дворце.
М.О. : (после долгого раздумья). Вы знаете, все это время я старался не вникать в политическую ситуацию в этой стране. Единственное, в чем я уверен, что это настоящий рабовладельческий строй во главе с деспотичным, кровожадным правителем. Вы не обольщайтесь тем, что мистер Джадо высоко образован и мил в обращении. Он в одночасье может отдать приказ об уничтожении сотни людей или вас одного, как только вы ему станете не нужны. А насчет алмазов у меня есть такая версия: Великий Джадо хочет полностью подчинить себе страну, на территории которой находится его племя. Ему нужны деньги на оружие и наемников.
Я: Находясь здесь уже достаточно длительное время, я не заметил здесь ни дорог, ни промышленных предприятий, ни каких-либо других объектов цивилизации. Почему?
М.О.: А потому, что все это находится под землей. На поверхности находятся лишь несколько сотен хижин, где живут так называемые копикиперы, то есть охранники, да вот этот дворец.
Я: И каково же население этой страны?
М.О.: Около десяти тысяч человек.
Я: И все они находятся под землей?
М.О.: Да. За исключением каких-то двух тысяч человек, в число которых входим и мы с вами.
Я: Десять тысяч человек под землей, это ужасно. Какова же должна быть площадь этих копей?
М.О.: А практически она соответствует площади всей территории. На поверхности - джунгли и дворец, под землей - копи и народ.
Я: И вы с этим смирились? Вы - представитель цивилизованного общества и одной из самых демократических стран?
М.О.: Да, смирился. Более того, стал министром деспотического режима. У меня не было другого выбора. А сейчас у меня остается хоть надежда, что я все-таки смогу что-то сделать в будущем.
Я разбудил его. Он взял в руку стакан с джин-тоником и недовольно заворчал:
- Чертова жара. Все нагревается в мгновение ока.
Ему было невдомек, что мы проговорили с ним почти полчаса…
… Теперь мне стало ясно, где я оказался. Я немедленно связался с Улафом и рассказал ему обо всем. Господин Президент был в ужасе, и очень просил меня беречь себя. Я тоже понимал, что Джадо не выпустит меня живым из своих владений и той же ночью составил план действий.
Я решил опереться на две самые уязвимые точки Великого Вождя: болезнь и стремление к неограниченной власти. Но до того, как я начал осуществлять свой план, меня ожидал еще один чувствительный удар.
Утром пришел Полоний и сказал, что Великий Джадо хочет меня видеть. Подумав, что вождь почувствовал недомогание я собрал кое-какие снадобья и отправился в его спальню. Но стражник у двери сказал мне, что Вождь сейчас в своем кабинете и указал на комнату напротив спальни.
В кабинете вождя я был в первый раз. Это была просторная комната с огромным столом у глухой стены, на которой висел огромный портрет мужчины в черно-красной тоге, чертами лица очень напоминавшего Джадо. По периметру всего кабинета располагались книжные шкафы, а по середине стоял большой глобус. Я сразу припомнил, что все диктаторы очень любили иметь в своих апартаментах этот предмет мебели. Стульев в здесь не было, следовательно, подумал я, Вождю нравилось, когда его подчиненные, и не только подчиненные, как, например, я, присутствовали в его кабинете стоя.
Сейчас у его стола стояла очень красивая, стройная метиска, одетая в непонятную форму синего цвета с погонами: то ли пилота международных авиалиний, то ли моряка дальнего плавания, то ли военного.
Сам Джадо сидел за столом, развалившись в кресле, но несмотря на его свободную позу, я сразу заметил, что он напряжен и чем-то встревожен.
При виде меня он широко улыбнулся и даже привстал.
- Я рад видеть вас, великий целитель, - сказал он бодрым голосом, но я уже знал, что через минуту тон его радикально изменится. - С каждым часом я чувствую себя все лучше и лучше. Познакомьтесь, это миссис Джилл Карсон, Председатель Совета Государственной Безопасности.
Он так значительно произнес эти четыре слова, что я невольно представил их написанными с заглавной буквы.
Мы взглянули друг на друга, и еще раз был поражен ее красотой и глубоким, вдумчивым взглядом ее оливковых глаз.
- Понимаете, - продолжал Джадо, - сотрудники службы безопасности обнаружили в одной их хижин нашего племени вот этот предмет.
Он разжал ладонь, и я увидел на ней… золотой колпачок от моей авторучки.
- Миссис Карсон утверждает, что она видела точно такую авторучку у вас, когда вы что-то писали в своем кабинете, - сказал Джадо.
- Но - удивленно возразил я, - миссис Карсон не была в моем кабинете, вы прекрасно знаете, что мы видимся в первый раз.
- Видите ли, - замялся Вождь, - во всех помещениях дворца, кроме моих, разумеется, есть приборы, позволяющие нам наблюдать за человеком, там находящимся. И миссис Карсон, согласно своему служебному положению обязана вести это наблюдение.
У меня все взорвалось от возмущения, я уже готов был принять все меры, чтобы покинуть этот дворец, племя и страну, но сразу понял, что это невозможно, и успокоил себя.
Я взял с его ладони злосчастный колпачок, достал из своей сумочки с лекарствами ручку и воссоединил их воедино.
- Да, это моя вещь, - сказал я спокойно, - но я не вижу здесь никакого криминала. Я потерял колпачок во время одной из прогулок в окрестностях дворца с мистером Саидом.
- Прекрасно, - улыбнулся Вождь, - я в этом и не сомневался. Теперь мы выясним, как эта вещь попала в хижину в километре от дворца, и накажем того, кто посмел ее взять.
Я уже знал, что это будет за наказание, и поспешил успокоить Великого Подозрительного Вождя:
- Не думаю, что кто-то мог позариться на такую безделушку. Сразу видно, что это пластмасса, выкрашенная в золотистый цвет. У меня есть другое предположение. Есть масса птиц, ворующих блестящие предметы. В моем доме в Бамако, например, мы прячем все столовые приборы от сороки, живущей в нашем саду. Проверьте эту версию. Я думаю, вряд ли кто осмелиться солгать вам, если он взял эту безделицу.
Это был очень ловкий ход с моей стороны, самолюбие Вождя было удовлетворено в полной мере, но мне было очень жалко видеть миссис Карсон в ее нынешнем состоянии. Ее красота испарилась, как утренний туман, лицо стало злым и потным, глаза выражали лишь страх и ненависть. То ли ко мне, то ли к своему патрону.
Из всего происшедшего я понял, насколько закрыта была эта страна, если случайно обнаруженный в хижине колпачок от авторучки вызвал такой переполох.
А вечером этого же дня состоялся мой заключительный разговор с Великим.
Я осмотрел его, сказал, что дела его идут на поправку, но мне надо вернуться в Бамако, чтобы приготовить там снадобье, способное навсегда избавить его от рецидивов этой страшной болезни. Высказывая свою просьбу, я отказался от данной мне свыше силы внушения. Мне хотелось еще раз понять, что это за человек, если только можно было назвать его этим словом.
Свое решение он обдумывал очень долго, потом неожиданно спросил:
- Ты вернешься?
- Я не оставляю своих пациентов исцеленными лишь наполовину, - ответил я.
Он молчал еще минут пять. Сказанные после этого слова были необычайно грустными:
- Ты знаешь, колдун, ты первый человек, которому я поверил. Я отпускаю тебя. Завтра на поляне тебя будет ждать вертолет. Можешь идти.
Но у меня осталась невыполненной вторая часть моего плана, и я робко попросил:
- Разреши мне, Великий Джадо, сказать тебе несколько слов не о твоем здоровье, а о будущем твоей страны. Я прожил здесь всего несколько дней, но судьба твоего племени волнует меня не меньше, чем судьба моего народа.
Джадо отошел к окну и, повернувшись ко мне спиной, глухо сказал:
- Говори.
И я произнес заранее приготовленную речь, да простит меня Бог за то, что нарушил Его великую заповедь: «Не солги».
- За время моего пребывания в твоей стране, а я называю возглавляемое тобой племя именно страной, потому что оно имеет свое правительство, промышленность и все другие государственные институты, а главное, свободу, я убедился, что твой народ достоин лучшей участи. Как и его вождь. По-моему, мировое сообщество должно признать ваше право на самостоятельность и свободное развитие. Твой народ должен выйти из джунглей и жить такой же полнокровной жизнью, как и другие народы Африки. Демократические принципы правления, которых ты придерживаешься, я уверен, будут одобрены всеми странами, и твоя страна будет с радостью принята в семью самых цивилизованных государств Африки. Но скажу честно, я удивлен почему ты не предпринимаешь никаких шагов, чтобы мир узнал о положении, в котором вы сейчас находитесь. За всю свою сознательную жизнь я ни разу не встретил ни в одном средстве массовой информации даже упоминания о твоем народе. Поэтому я предлагаю тебе сделать всего лишь один, но решительный шаг, чтобы устранить эту несправедливость. У меня есть знакомый журналист из очень влиятельной газеты. Позволь ему приехать в твою страну, посмотреть, как вы живете, побеседовать с людьми и с тобой. Я уверен, что он будет поражен вашими успехами не меньше, чем я. Я гарантирую, что его информация будет полной и объективной. И тогда мир узнает, наконец, о вас и выступит в вашу поддержку. Я очень хочу этого, Великий Джадо.
Джадо выслушал мою речь совершенно безучастно и молча. Но я чувствовал, что мое предложение вызвало в нем интерес и желание поверить в то, чего на самом деле не было.
- Хорошо, - наконец сказал он, - я приму твоего журналиста, хотя не верю ни одному из них. Но я поверил тебе, и если он меня обманет, считай, что ты обманул меня. Тебе будет стыдно. К тому же я не уверен, что его писанина даст какие-то плоды. Есть более надежные пути достичь независимости, и мы надеемся ими воспользоваться.
Впервые я услышал от него такие слова, как «обман» и «стыд», но сразу понял, что и здесь он лишь старается показать себя гуманным человеком.
Он не решился сказать: «Если он меня обманет, я убью тебя» только потому, что он, великий поклонник Шекспира, уже вошел в свою роль великодушного короля и не мог из нее выйти.
Следующим утром я вылетел в Бамако. Теперь мы уже не путали следы, и домой я добрался довольно быстро. В своей дорожной сумке я нашел пачку долларов, килограммовый слиток золота и алмазы в пол-литровой банке из-под кофе.
Нгамбо Ачоа закончил свой рассказ и пытливо посмотрел в глаз Сан Саныча. Он устал и тяжело пыхтел, вытирая пот с лица. Он ждал Саниной реакции на свое долгое экстраординарное повествование. Но не дождался. Саня был спокоен и холоден.
- Какая задача у меня? - спросил он.
Колдуну не понравилось его хладнокровие, и он заговорил быстро и раздраженно:
- Вы хотя бы понимаете, куда вы отправляетесь? В страну, где почти все население живет под землей, где нет никаких законов и правил, никаких связей с внешним миром. Где случайно найденный колпачок от авторучки вызывает подозрение. Где устраивается спектакль с участием всевластного народа, а потом этот народ куда-то бесследно исчезает…
- И все-таки, что я должен буду сделать в этой богом забытой стране? - невежливо перебил его Саня.
Ачоа понял, что расшевелить какие-либо чувства у московского гостя невозможно и тоже перешел на деловой тон:
- Во-первых, вы должны войти в доверие к вождю. Во-вторых, тщательно изучить обстановку, побеседовать как можно с большим количеством людей. В-третьих, проникнуть в подземелье, сделать там снимки. Далее, доложить обо всем нам. Самому не предпринимать никаких шагов. Особенно обратите внимание на планы Джадо по силовому решению вопроса независимости. Вы, вероятно, обратили внимание на его слова о более надежных путях к самостоятельности, и я уверен что в совсем недалеком будущем он развяжет войну, целью которой будет полное подчинение всей страны своей власти. Выходите на связь с нами каждый день, детально докладывайте обо всем, что случилось. Вот и все. У вас есть вопросы?
- Нет, - ответил Саня, - вопросов у меня нет. Ваш подробный рассказ о приключениях в джунглях полностью осветил все нюансы тамошней жизни, а инструктаж - мои обязанности и круг действий. Спасибо.
- В таком случае, - вздохнул Ачоа, - у вас есть еще три часа, чтобы поспать.
Засыпая на широкой постели в огромной комнате, Саня услышал, как во дворе истошно закричал павлин, и подумал: «Бог ты мой, я в Африке. А все мои прежние заботы далеко-далеко, в заснеженной Москве. И ты, моя любимая, далека и призрачна, как свет уже умершей звезды…»
Restitutio 8.
Возвращение к прошлому.(лат.).
(Продолжение рассказа Бориса Ивановича Крюкова)
На место Володи поселили, как ни странно, моего коллегу, студента истфака с аппетитной фамилией Борщ. Однако, наши пути с ним ни разу не пересекались, так как он был на два курса старше.
Его звали Иосиф, но наши знакомые девушки со второго этажа упорно называли его Юзеф, утверждая, что он происходит из старинного польского рода князей Борщевских. Девушки любили его за пунктуальность и порядочность и готовы были заблуждаться до последнего курса. Но мы-то точно знали, что отец Иосифа бедный сапожник-еврей из Гомеля, а мама - действительно полячка, только не княгиня, а преподавательница французского языка в школе.
В нашей компании Юзеф (мы тоже стали называть его так) повел себя ровно и достойно. Он с охотой включился в изучение языков, безотказно давал деньги на водку и пел вместе с нами «Степь да степь кругом…». Но ни разу он не вступил в наши политические дискуссии, независимо от того, ругали мы или хвалили курс ЦК КПСС. Во время таких диспутов он обычно сидел на своей койке и читал. Если кто-то из нас, разгоряченный спором, обращался к нему с вопросом: «Ну, скажи, Юзеф, я прав?», он молча пожимал плечами и продолжал читать.
Самым наблюдательным из нас оказался Коля Сырескин. Однажды, когда мы пили чай в отсутствие Юзефа, он вдруг значительно произнес:
- А вы знаете, что во время наших политических драчек Иосиф читает всегда одну и ту же книгу?
- Ну и что? - отозвался беспечный Валька Шевцов. - Никак не дочитает, небось.
- За два месяца, - назидательно объяснил ему Коля, - можно дочитать «Войну и мир».
- Что из этого следует? - вступил нетерпеливый Энгер.
Коля сделал паузу и значительно произнес:
- А то, что эта книга называется «Пятая колонна». Ее написал Эрнест Хемингуэй.
Мы замолчали надолго, потому очень хорошо поняли Колю Сырескина.
Первым тишину нарушил Шевцов, он был самым умным из нас:
- То есть, ты думаешь, что Юзеф предупреждает нас о том, что среди нас есть стукач?
- Ты очень догадлив сегодня, - ответил ему по-шведски Коля. - Он говорит нам: «Остерегайтесь пятой колонны, а не то окажетесь там, где Володька Нестеров».
- Не надо усложнять, - вступил в разговор опытный я, - читает человек и пусть себе читает. «Пятую колонну» или «Двенадцать стульев», какая разница. Если бы он читал «Мойдодыра», например, вы бы решили, что он намекает нам о несоблюдении правил гигиены. Так, что ли?
- Дурак ты, Крюков, - чуть ли не хором оборвали меня, - Сырескин дело говорит, и это дело надо проверить.
- То есть - возразил я, обидевшись, - начать расследование, кто из нас стукач.
Аргумент был убийственный, и все замолчали.
- А знаю, зачем он это делает, - сказал вдруг Энгер.
- Ну, так скажи, - нетерпеливо дернули мы его.
- Он говорит нам: «Я - стукач, я «пятая колонна» в ваших рядах, остерегайтесь меня, кончайте свой политический треп».
Пораженные такой догадкой, мы замолчали до утра и больше не возвращались к обсуждению этого весьма острого вопроса. Но вскоре выяснилось, что Энгер был прав.
Напротив нашего общежития находилось училище КГБ. Его было прекрасно видно из коридора, с того места, где мы обычно курили у туалета. Было забавно наблюдать за тем, как рано утром по одному, через совершенно равные промежутки времени из проходной выходили люди в одинаковых прорезиненных синих плащах и ровным четким шагом направлялись в сторону Суворовского проспекта.
Однажды утром, когда мы с Юзефом ожидали на остановке троллейбус, один из таких мальчиков, стоявший рядом, радостно возопил:
- Йоська, привет! Ты что здесь делаешь?
Позже я рассудил так: или он был полным дебилом, либо в училище его не учили правилам конспирации. Так или иначе, Юзеф был вынужден пожать ему руку и что-то промямлить о месте своего нынешнего обитания.
В троллейбусе я спросил его прямо:
- Откуда ты знаешь этого «гэбиста»?
Юзеф покраснел и сказал, что они поступали вместе в университет, но парень не прошел по конкурсу и поступил в училище. Объяснение было вполне правдоподобным, но поведение нашего гомельского друга вызвало у меня серьезные подозрения. Вечером я рассказал обо все ребятам.
Они выслушали меня не проронив ни слова, потом еще помолчали минут десять, а затем Шевцов вынес очень короткую резолюцию:
- Бойкот.
Покладистый Боря Артузов лениво согласился:
- Бойкот, так бойкот.
Это были самые трудные дни в жизни нашего содружества. По-моему, от этого бойкота страдали больше мы, чем Юзеф, а уж он переносил эту процедуру очень тяжело. Мы перестали заниматься языками и петь вечерами песни. Энгер повесил свой саксофон на крюк и завалил экзамен по фонетике, чему удивились даже сами преподаватели. Валька вечерами валялся на кровати и рвал в мелкие клочья записки, спускаемые со второго этажа пылкой Софико. Коля Сырескин стал много есть и призывал меня купить вторую ведерную кастрюлю. Сам же я уходил бродить по улицам Питера, как только в комнате появлялся Юзеф. И не потому, что я так уж слишком презирал парня, а оттого, что мне было жалко его.
Теперь на троллейбусную остановку мы ходили порознь, на факультете практически не встречались, в общежитие я возвращался, когда все спали.
Первое замечание мне сделал Коля.
- Ты, Крюков, не сачкуй, - сказал он строго. - Решение о бойкоте было вынесено единогласно, и нечего теперь вилять хвостом.
Остальные подтвердили справедливость Колиных слов суровым молчанием.
Я перестал прогуливать тягостные уроки воздействия на потенциального стукача, но все равно жалел его. Главное, что он не сделал ни одной попытки оправдаться. Выходило так, что он признавал себя виновным и был готов вытерпеть все, что мы обрушили на его бедную голову.
Развязка пришла после зимней сессии, на каникулах. Мы остались в комнате вдвоем, так как все разъехались по домам. Выяснилось вдруг, что мы с Юзефом самые бедные в комнате, и нам не что было поехать домой. Мы так же не разговаривали с ним, никогда не пили чай вместе за одним столом и не выходили вместе из общежития.
Но однажды перед сном я заметил, что он совсем не в себе, что-то тяготит его, и он вот-вот готов заговорить со мной. Не знаю почему, но я заговорил первым.
- Слушай, Юзеф, - сказал я спокойно, - а почему бы тебе ни перейти в другую комнату или даже в другое общежитие. На Добролюбова, например. Тебе как старшекурснику всегда пойдут навстречу.
Он долго молчал прежде, чем ответить. И его ответ поразил меня.
- А ты как считаешь, Крюков, - сказал он ничуть не волнуясь, - ты и твои друзья сообщите по моему новому месту жительства, кто я такой есть?
Пораженный его словами, я молчал.
- Не знаешь? - продолжал он. - А я знаю. Обязательно сообщите. И меня будут бояться и презирать уже не четыре, а восемь человек. А один из этих восьми, возможно окажется болтуном, и вскоре обо мне будет знать весь университет.
- А почему ты уверен, что такого болтуна нет среди нас? - спросил я.
- Уверен, - твердо ответил Юзеф. - Я очень хорошо узнал вас за это время. Вы настоящие парни. Даже то, что вы бойкотируете меня, доказывает это.
- Так может тебе бросить к черту этот университет, перевестись, например, в Минск и учиться там преспокойно, - посоветовал я.
- Давно бы бросил, - невозмутимо ответил он. - В тот же день, когда вы объявили мне бойкот. Но ты плохо знаешь контору, с которой я связался. Впрочем, давай кончать этот разговор. Вернутся ребята, и я вам все расскажу. И вы мне тогда подскажите, как мне поступить.
Как только вернулись все ребята, я собрался рассказать им о своем разговоре с Юзефом. Но он опередил меня.
Сразу после занятий он появился в комнате одетый в свой лучший черный костюм и с двумя бутылками водки в авоське. Потом он достал из кармана три плавленых сырка «Дружба» и расположил все это на столе, стараясь соблюсти симметрию.
- На хлеб денег не хватило, - сказал он так, будто меж нами не было многодневной войны. - Придется к девчатам на второй этаж сбегать.
- Да ладно, - так же по-простецки успокоил его Валентин, - обойдемся без хлеба. Разливай.
Мы сели и подняли стаканы. Юзеф встал.
- Давайте выпьем сначала за мой уход из университета. Потом, когда я расскажу вам о своей беде, мы, можем быть, выпьем и за более высокие материи. А пока - за это.
И не дожидаясь нашей реакции на свой тост, опорожнил стакан. Нам не оставалось ничего делать, как последовать его примеру.
- А теперь, пока вас не развезло, - продолжил Юзеф, - слушайте меня внимательно.
И он рассказал нам драматическую историю взлета и падения бедного еврейского мальчика из города Гомеля.
Поступить в Ленинградский университет было его мечтой с детства. И все завидовали ему, когда он говорил об этом. А так как ему все завидовали, его папа гордился им. Но когда после выпускных экзаменов он стал собираться в дорогу, папа сказал ему: «Йося, не надо прыгать выше головы. Ты посмотри на свой пятый пункт. Тебя близко не пустят к такому университету с твоим пятым пунктом. Ведь там учился сам Ленин. А ректором там сам академик Александров. Ты знаешь, кто он такой? Я тоже не знаю, но чувствую, что это большой человек, которому нет резону держать в своем ВУЗе бедных евреев».
Но Юзеф настоял на своем и поехал в Ленинград. Для зачисления ему не хватило одного балла. С такими абитуриентами проводили собеседования. В пустой аудитории сидели два скучных человека, один в коричневом костюме, а другой - в синем, и задавали скучные вопросы: кто родители, вел ли я в школе какую либо общественную работу, играешь ли я на каком-либо музыкальном инструменте и тому подобное.
В конце собеседования человек в коричневом костюме сказал, что вопрос о поступлении Юзефа будет решаться завтра, и он надеется, будет решен положительно. Юноша воспарил и кинулся бежать, но человек в синем попросил подождать его в коридоре.
Они вышли во двор, и человек в синем закурил.
- Мягко стелет, да жестко спать, - неожиданно резко сказал он. - Он тебе уже десятому обещает. Я вообще-то здесь от общественных организаций присутствую, мне эта брехня скулы ломит. Но тебе я могу помочь. Я вижу, ты парень правильный и толковый. Зайди завтра по этому адресу.
Он протянул Юзефу листок бумаги, выбросил окурок и ушел.
На доме, к которому он пришел по данному ему адресу, не было никакой вывески. Простой жилой дом старой постройки, где-то в Гавани.
Но он нашел указанную на бумажке комнату на первом этаже. За единственным письменным столом там сидел знакомый ему мужчина. Он сразу же сказал Юзефу, что представляемая им общественная организация очень обеспокоена слабой идеологической подготовкой студентов. «Нам хотелось бы, - сказал он, - иметь полную картину идеологических взглядов будущих кадров. Для этого нам нужны люди, которые бы информировали нас о настроениях студенчества, их отношении к политике партии, влиянии на них буржуазной пропаганды. Если вы согласитесь сотрудничать с нами и выполнять роль такого информатора, мы гарантируем вам поступление в ВУЗ и успешное его окончание. Обдумайте мое предложение, не спешите и сообщите мне о своем решении вот по этому телефону. И поймите, что мы собираем эти сведения не для репрессивных мер против студентов, а для подготовки доклада в ЦК партии, который будет разрабатывать политику по улучшению идеологической работы среди подрастающего поколения».
« Как видите, парни, - продолжал Юзеф, - наговорил он мне с три короба, но все было сказано убедительно и прямо. Он не побоялся отпугнуть меня словом «информатор», что явно означало «стукач», и счел уместным тут же предложить мне плату за стукачество - поступление в университет».
После аудиенции Юзеф сразу же поехал на Университетскую набережную, где должны были появиться списки поступивших. Его в списках не было. И он тут же позвонил по данному мне телефону и сказал, что согласен.
Неделю до начала занятий они проходили инструктаж «по сбору информации». Его проводили серьезные люди в синих костюмах, ни разу за это время не улыбнувшиеся и не взглянувшие в глаза своим слушателям. Потом было что-то вроде экзамена, на котором их спрашивали, как они будут поступать в том или ином случае. Его знакомый парень, с которым, кстати, мы и встретились на троллейбусной остановке, сказал ему по секрету, что после собеседования ему предложили поступать не в университет, а в училище КГБ. Он согласился.
Юзеф все еще жил в общежитии университета и там получил специальное извещение о том, что зачислен в число студентов истфака. Папа прислал ему телеграмму: «Мир изменился в лучшую сторону. Поздравляю». Он не знал, что изменился не мир, а его сын Иосиф. И отнюдь не в лучшую сторону.
«Поначалу я жил в общежитии в Гавани. - Рассказывал Юзеф, - Моя информаторская деятельность представлялась мне забавной игрой. Раз в неделю я писал увлекательнейшие записки об идеологической обстановке в комнате №3. Моя фантазия работала с производительностью печатного станка. Все студенты вверенной мне комнаты являли образец патриотизма и стойкости в борьбе с происками буржуазной пропаганды. Правда, иногда они роптали против мелких шероховатостей системы, как то: очереди в студенческой столовой, перебои с транспортом, маленькая стипендия. В своих докладах я иногда осуждал роптавших, о иногда даже поддерживал их, доказывая, какой вред наносят виновники этих недостатков. Меня хвалили».
Но однажды его вызвали на конспиративную квартиру и предложили переехать в общежитие в Смольном. От него не скрыли, что один из студентов, проживавших в этом общежитии, пытался бежать в Западную Германию, и ему предстояло выяснить, не оказал ли беглец тлетворного влияния на своих товарищей по комнате. Так Юзеф оказался у нас.
Он закончил свой рассказ и разлил водку по стаканам:
- Ну, а теперь ваш тост. Скажите его, не кривя душой, как сказал однажды мой папа на дне рождения богатого родственника: «Пусть присутствие денег компенсирует тебе отсутствие совести». После этого тоста его долго били.
Юзеф шутил, но мы все видели, что ему хочется плакать.
Нам тоже хотелось реветь, вероятно оттого что мы изрядно выпили.
Самым стойким из нас оказался Шевцов. Он не стал говорить тост, а сурово спросил Юзефа:
- Ты уже отнес заявление в ректорат?
- Еще нет, но отнесу обязательно, - ответил Юзеф. - Тогда я буду себя хоть немного уважать.
- Уважать ты себя будешь тогда, когда окончишь универ, и мы тебя хоть немного зауважаем, - в том же мрачном тоне продолжал Валька. - Дай сюда бумагу.
Юзеф достал из внутреннего кармана и протянул Шевцову заявление, и тот неторопливо щелкнул зажигалкой. Коля Сырескин подхватил пепел пустым блюдцем и торжественно водрузил его на стол.
- Ну, а теперь тост, - сказал бодрым голосом Валентин. - Давайте выпьем за то, чтобы мы всегда понимали друг друга и не бросали друзей в беде.
… Перед самой летней сессией у меня тяжело заболела мама, я взял академический отпуск и уехал в Великий Устюг. Когда я вернулся в Ленинград, никого из ребят там уже не было: они закончили университет и разъехались по местам работы. Я по крохам собирал сведения о них, но о Юзефе не узнал ничего.
… А через три года закончил университет и я. И хотя мне предлагали работу в Ленинграде, но я написал заявление в Министерство высшего образования с просьбой направить меня на Сахалин. Я до сих пор не понимаю, почему именно я выбрал этот остров. Наверное, какая-то высшая сила руководит нашими поступками, указывая путь к счастью.
А самое большое мое счастье состоялось именно потому, что я поехал на Сахалин.
До Владивостока я добирался шесть суток поездом, уж очень хотелось взглянуть на всю страну от захода до восхода солнца. Потом на теплоходе «Приамурье» в жесточайший шторм я плыл в порт Корсаков.
… Поначалу все на острове мне показалось каким-то миниатюрным. Вероятно потому, что я сравнивал с Питером. Небольшой ковш Корсаковского порта, малюсенькие японские домики с крылышками крыш, и совсем уж крохотные вагончики узкоколейной железной дороги.
Распределяли нас прямо в корсаковской гостинице, которая при японцах была публичным домом. Мне предложили несколько школ, как на западном, так и на восточном побережье. Мне хотелось на север, но там мест не было. Тогда я наугад выбрал город Томари на западе. Мне понравилось своим звучанием само слово - Томари…
… Ранним утром я вышел из поезда на чистенький миниатюрный перрон станции Томари. Было солнечно и тепло. По перрону бегали юркие корейцы с ведрами на плечах и кричали: «Чимча! Чимча». Я заглянул в одно из ведер. Там оказалась капуста, густо пересыпанная красным перцем. Я купил одно блюдечко этого деликатеса, и съел его тут же на перроне, обжигаясь и кляня себя на неосмотрительность.
Потом бодро пошагал в отдел народного образования. Заведующий районо товарищ Олиференко долго листал и гладил мой красный диплом, напряженно вчитывался в направление, выданное мне в Корсакове, а потом грустно сказал:
- Историками хоть пруд пруди. Вот вы Ленинградский университет закончили. Да еще с красным дипломом. Мне бы вас в городе оставить. Пополнить, так сказать, ряды нашей томаринской интеллигенции выпускником одного из ведущих университетов страны. А я вынужден направить вас на периферию в шахтерский поселок Лопатино. Да еще в восьмилетнюю однокомплектную школу. Я бы с радостью направил вас туда директором. Но только вчера отдал это место выпускнице Московского педагогического института. Тоже с красным дипломом. Бой – девка. Вы обязательно поладите. Да я думаю, что вы вообще в школе не задержитесь. Заберут вас в райком комсомола, а то и сразу в райком партии. Кстати, у нас вторым секретарем райкома партии тоже выпускник Ленинградского университета, Иосиф Иосифович Борщ. Встречаться не приходилось?
- Еще как приходилось, - ответил я ошеломленно.
- Ну, вот и ладно, - обрадовался за меня товарищ Олиференко, - отметите сегодня встречу. А я вам выпишу сейчас направление в Лопатинскую школу, и с Богом. Жить будете при школе, не надо заботиться ни о дровах, ни о воде. Питаться тоже можно в школьной столовой. Часов истории, правда, маловато, но Валентина Владимировна догрузит вас другими предметами. Например, там уже третий год не ведется иностранный язык. Как у вас с языками?
- Немецкий, английский, шведский?
- О, я вижу вы полиглот. Я уже в отчаянии, что не могу оставить вас в городе. Ну, ладно, счастливого пути.
Райком партии располагался напротив. Я свободно поднялся на второй этаж и прямо перед собой увидел блестящую табличку на двери: «Секретарь по пропаганде и агитации Иосиф Иосифович Борщ».
Секретарша Иосифу Иосифовичу, вероятно, еще не была положена, поэтому я постучался и вошел.
За массивным письменным столом я увидел довольно таки пополневшего Юзефа, который распекал сидевшего напротив него огромного мужчину. Как я понял из обрывков разговора, это был директор местного Дома культуры.
Увидев входившего в его кабинет человека, Юзеф собрался было выдворить меня вон, но тут же вскочил с кресла и закричал:
- Крюков, ты откуда?!
Он схватил меня за руки, втолкнул в собственное кресло и принялся лохматить мои волосы.
Его подопечный тоже был несказанно рад такой перемене в настроении товарища секретаря. Он подхватил со стола папку, засунул ее под мышку и зачастил:
- Так я пошел, Йось Йосич, я пошел?
Через полчаса мы уже сидели с Юзефом в совершенно пустом ресторане, пили холодную водку и закусывали ее очень вкусной жареной рыбой под названием навага.
- Где наши ребята? - нетерпеливо спрашивал он. - Ты о них что-нибудь знаешь?
Я рассказал ему, что Валька Шевцов служит в нашем посольстве в Швеции, Коля Сырескин преподает в Сыктыкварском пединституте, а Энгер положил диплом на полку и играет на саксофоне в оркестре то ли Лундстрема, то ли Рознера.
Узнав, что я направлен на работу в Лопатино, Юзеф погрустнел, озабоченно замолчал.
- Дыра дырою твое Лопатино, - сказал он напоследок. - Но ты уж потерпи с полгода. Тебя обязательно возьмут в райком комсомола. Здесь ценят питерские кадры. Вот тогда мы с тобой заживем. Получим квартиры рядышком, женимся и будем дружить семьями.
Я попросил его не предпринимать никаких шагов по перетягиванию меня в райком, так как работы этой совсем не знал, а райкомовцев терпеть не мог еще со времен моей комсомольской юности.
- Зря ты так, - обиделся Юзеф. - Народ у нас культурный, заводной, не то что на материке. И вообще здесь жизнь совсем другая, и люди другие. Ты скоро в этом сам убедишься.
И действительно вскоре я понял, что люди и жизнь на Сахалине совершенно другие, чем на всей остальной части Союза, которую островитяне называли материком.
В Лопатино я добирался долго и трудно. Сначала я доехал поездом до конечной станции железной дороги, которая называлась Ильинск. Потом на автобусе - в город Красногорск, который местные жители почему-то называли сахалинской Венецией. Оттуда на уникальном транспортном средстве под названием мотрисса, представлявшем собою грузовик ЗИЛ-150, поставленный на рельсы и тащивший за собою два пассажирских вагона, я добрался наконец до поселка Лопатино.
Поселок был маленький и симпатичный, ничем не напоминавший, что он шахтерский. Школа была тоже маленькая и деревянная. Директрису я нашел в одном из классов, где она занималась ремонтом. Стоя на столе, она красила окно. Спуститься на землю она не соизволила, и я представился, глядя на нее снизу вверх.
Говоря, что Валентина Владимировна - бой-девка, товарищ Олиференко, на мой взгляд, ошибался. Для бой-девки он была слишком суровой и категоричной. Она сразу, не спрашивая моего мнения, отдала мне часы физкультуры, рисования и труда. Потом после небольшого раздумья сказала:
- Заврайоно по телефону сообщил мне, что вы можете вести часы иностранного языка, причем, кроме английского и немецкого, даже шведский. Где это вы их выучили?
Я откровенно рассказал ей о нашей общежитской системе изучения языков. Директриса криво улыбнулась и многозначительно произнесла:
- Предусмотрительные мальчики…
Сразу после этих слов я понял, что мы будем врагами. Вероятно, она поняла это тоже, потому что закончила наш разговор безапелляционным указанием:
- Будете вести английский. Начиная с четвертого и пятого классов. Для остальных факультатив. По вопросам вашего обустройства обратитесь к завхозу.
Добрейшая Анна Петровна, кореянка по фамилии Ли, поселила меня в крохотной комнатке в конце коридора с видом на тайгу. Там были такие необходимые вещи, как рукомойник, печка и кровать. Стола и стульев не было, но завхоз пообещала дать то, что останется из классной мебели
До начала учебного года оставалась еще неделя. Часа три в день я занимался ремонтом, потом питался в шахтерской столовой и уходил в тайгу. Я сам из лесных краев, но сахалинская тайга полюбилась мне сразу и надолго. Она была таинственна и непокорна. Стоило сойти на два шага с тропы, и тебе уже казалось, что ты потерялся в ней навечно. Стройные лиственницы и сосны, кустарник и нагромождение упавших деревьев окружали тебя глухой стеной, и ты начинал метаться по сторонам, чтобы найти выход. Множество прозрачных речушек и ручейков рассекали густые лесные увалы, и стаи рыб лениво ходили у берегов. Я возвращался домой усталый и счастливый.
Начался учебный год. Он тоже принес мне много радости. Я был рад тому, что дети хотели знать. Это были не пресыщенные знаниями питерские школьники, которых я узнал на практике, смотревшие на меня снисходительно и дерзко: мол, что ты можешь сказать нам нового. Лопатинские ученики ждали меня, каждый раз удивляясь и радуясь.
Неожиданно на мои уроки английского языка зачастила директриса. Она сидела за последней партой и писала, писала, писала. Она исписала уйму тетрадок, но ни разу не пригласила меня на обсуждение моих уроков. И я понял, почему. Она ровным счетом не понимала, что происходит на уроках, потому что я ни слова не говорил по-русски. Но ее молчание не могло длиться вечно, она должна была высказать свое мнение по поводу моих уроков, и незадолго до нового года из Томари приехала инспектор районо. Она тоже не была специалистом в области иностранных языков, но она всегда ходила на уроки в сопровождении учителя, преподававшего язык. И на сей раз ее сопровождало прекрасное создание, выпускница Пятигорского института иностранных языков, по имени Юлия Павловна. Она пришла в восторг от моих уроков и заразила этим восторгом инспектрису. Директор не разделила его, но вынуждена была смириться перед мнением вышестоящих товарищей. А я, окрыленный успехом, пригласил их на урок физкультуры, который я тоже вел на английском языке.
Восторг Юлии Павловны на сей раз вообще был неописуем, но старший товарищ тут же запретила мне мои эксперименты.
- Ни в одном нормативном документе, - сказала она строго, - не сказано, что уроки физической культуры можно проводить на иностранном языке.
Я сказал, что больше не буду.
После обсуждения моих уроков я пригласил проверяющих ко мне на ужин. Инспектриса тут же отказалась, взглянув на меня с высокомерным удивлением, а молоденькая коллега сразу согласилась.
Были задействованы все мои стратегические запасы провизии, как то: китайский колбасный фарш в красивых консервных банках, корейские яблоки, японские бобы в томате, камчатские крабы, сахалинские копченая горбуша и икра. Бутылка белого токайского вина, привезенная мной из Питера, венчала мой праздничный стол.
Это был прекрасный вечер. Юлия Павловна была весела и раскована. Она хвалила меня и мой ужин. Меня - за несомненный педагогический талант, ужин - за своеобразие и многонациональный колорит. Мы беседовали на русском, английском и немецком языках. Я рассказывал ей о Питере, в котором она не бывала, она мне - о Пятигорске, где я только мечтал побывать. Она до упаду хохотала, слушая мои воспоминания о нашем общежитском быте, и искренне жалела, что провела студенческие годы в родительском доме.
- Кстати, - вдруг припомнил я, - в Томари живет мой товарищ по комнате Юзеф Борщ. Знаете такого?
- Иосиф Иосифович? - спросила Юлия Павловна и почему-то густо покраснела.
- Ну да, он, - обрадовался я. - Он в райкоме работает.
Настроение у моей собеседницы внезапно изменилось, она замкнулась и сидела молча, слушая в пол-уха мою болтовню.
Вообще-то я отношусь к категории ужасных тугодумов и неважных психологов. Но тут я сразу понял, что Юзефа и Юлю что-то связывает. И глядя на необыкновенную красоту этой девушки, да еще при таких душевных качествах, не трудно было догадаться что.
«Втюрился наш Иосиф в прекрасную черкешенку, - подумал я. - А она вся в смятении. С одной стороны, солидный интеллигентный мужчина на ответственной престижной работе, но, с другой, надо признаться, Юзеф - изрядная зануда, что обычно очень не нравится таким непосредственным девушкам. Здесь у меня больше шансов».
Последняя мысль показалась мне крамольной, но не такой уж бредовой.
Мы расстались не так тепло, как встретились, и за это я ругал только себя. Черт меня дернул вспомнить про Юзефа!
Легкий на помине он появился у меня на зимних каникулах. Прямо во двор школы въехал зеленый «Газик», и из него с достоинством вылез Иосиф Иосифович. Валентина Владимировна, вероятно, была предупреждена о его приезде и стояла на крыльце, вытянувшись в струнку. Я наблюдал за этой встречей из окна учительской, где заполнял классные журналы, но выйти не решился. Ведь скорее всего он приехал в школу по чисто партийной линии, а не для того, чтобы повидаться со мною. Но оказалось именно так, он явился ко мне, и только ко мне, с очень важным сообщением.
Он пригласил меня на собственную свадьбу.
…Ночь после его отъезда я не спал. Я думал о том, как правит нами суровый и насмешливый рок. Как я надеялся, что Юля поймет в конце концов, что Юзеф - это другой, не ее мир, что жизнь ее этом мире будет скучной и безрадостной, а близкие люди станут чужими. Как часто она снилась мне веселой и открытой, и как счастливо заканчивались эти сны. Но судьба надсмеялась надо мной, и моя мечта стала явью для Юзефа.
К счастью, в день свадьбы на Сахалин пришел жесточайший циклон. Три дня мы не учились, шахтеры не спускались под землю, все виды транспорта были парализованы. Из двухэтажного общежития люди выходили на улицу из окон второго этажа.
Я собирался поехать в Томари весной и даже приготовил подарок молодоженам, но узнал, что Юзефа перевели на работу в обком, в город Южно-Сахалинск.
… Наступило прохладное и дождливое сахалинское лето. В отпуск на материк я не поехал. В Великом Устюге у меня никого не осталось. Мама умерла, сестра вышла замуж и уехала в Вологду. Короче, на материк меня не тянуло.
И тогда я решил посвятить это лето изучению Сахалина и его окрестностей. Сначала я организовал велосипедный поход, который назвал «Вокруг Сахалина». С лопатинскими пацанами мы проехали, где по дороге, а где прямо по прибою, вдоль западного побережья до поселка Бошняково, там пересекли остров с запада на восток и оказались в поселке Победино. Неподалеку от него мы посетили знаменитый японский укрепрайон Харамитога, который, как говорят, был покруче, чем линия Мажино. Затем мы спустились на юг и вновь пересекли остров, теперь уже с востока на запад, от станции Арсентьевка до станции Ильинск.
Этим же летом я предпринял поход на Курилы, тоже с моими учениками. Когда-нибудь я расскажу тебе об этих путешествиях. Ты должен понять, что за удивительный это край, наш Дальний Восток.
Начался новый учебный год. Директриса подобрела и перестала посещать мои уроки. В районной газете появилась заметка о моих походах со школьниками за подписью «В. Лопатина». Судя по изяществу казенного языка она была написана Валентиной Владимировной.
В конце октября я неожиданно получил телеграмму от Юзефа: «Возьми в районо командировку Южно-Сахалинск тчк заведующий предупрежден тчк имею важное предложение тчк мой адрес…».
Юзеф жил в просторной трехкомнатной квартире в центре города. Юлия Павловна чуть-чуть располнела и стала еще прекраснее. В углу, на диване, попискивал новорожденный Эдуард Борщ.
- А имени попроще вы не нашли? - неосторожно спросил я.
- Иосиф предложил назвать мальчика в честь Циолковского, - объяснила мне Юля и покраснела. Точно так, как на моем званом ужине при упоминании имени ее будущего мужа.
Юзеф еще больше посолиднел, говорил мало, двигался с достоинством. Но когда жена удалилась с сыном на кормежку, он оживился, засыпал меня вопросами и все норовил взлохматить мою прическу.
Вечером Юля накрыла на стол, и я заметил, что на нем присутствовали те же продукты, как и тогда в Лопатине. Посреди стола даже стояла бутылка токайского вина.
«Она помнит о том вечере, - самонадеянно подумал я, - как о самом романтическом событии в ее жизни. Мне, дураку, сказать бы тогда, что я ее люблю, и все было бы иначе».
- Пока нас не развезло, - сказал Юзеф после первой рюмки, которую мы подняли в честь новоиспеченной матери, - давай о деле.
Я сразу вспомнил, что почти такую же фразу он сказал при нашем примирении в Смольном, и мне стало нехорошо.
- А дела у нас такие, - продолжал он. - Есть направление в целевую аспирантуру в нашу альма-матер. Я выцарапал его для тебя. Отучишься три года в университете и вернешься к нам преподавать в местном пединституте. Сахалин, насколько я наслышан, тебе понравился, даже областная газета писала о твоих путешествиях, так что работа здесь будет тебе не в тягость. Времени для подготовки у тебя предостаточно, сдашь кандидатский минимум и - в родной Питер. Отказа не принимаю, потому что знаю, что говорю.
Я не знал, что областная газета перепечатала заметку «В. Лопатиной» и на какое-то время почувствовал себя знаменитостью.
… Через год я поступил в аспирантуру Ленинградского университета. Я жил в родном общежитии в Смольном, но теперь в комнате для аспирантов на двоих. Мой напарник Юрий Баскаев, аспирант с восточного факультета, был молчалив и серьезен, но с удовольствием согласился обучить меня японскому языку.
… Тебе, наверное надоело, слушать такой долгий о рассказ о моих студенческих годах. Но сейчас ты поймешь, почему я потратил уйму своего и твоего времени на это.
Если бы я не оказался в общежитии в Смольном, я не встретил бы таких замечательных парней, как Валька Шевцов, Коля Сырескин, Владик Энгер и Боря Артузов. Особую роль сыграл в моей жизни Володя Нестеров.
Мало того, что это был замечательный парень, внимательный ко всем нам и умный, но если бы не он, в нашей комнате не появился бы Юзеф.
А если бы я не встретил Юзефа на Сахалине, я не поступил бы в аспирантуру.
А не поступи я в аспирантуру, не произошла бы встреча с главным человеком в моей жизни, с женщиной, которую я любил и люблю…