В зимовье на устье Байчихезы двое – я и мой давний знакомый Яков Геонка. Раннее утро. В избушке тихо, сумрачно и совсем не жарко, поскольку печь давно погасла. Надо бы сходить на улицу, но уж больно не хочется вылезать из тёплого спальника. Открыл глаза и стал разглядывать детали таёжного удэгейского жилища. В углу, справа от двери, на деревянных колышках установлена жестяная печь. На стене, слева от печи, полка с посудой. Ниже старая закопчённая тумбочка. Она подпирает железную кровать. Вместо панцирной сетки на кровати настил из досок. На них под ворохом замусоленных одеял спит Яков. Левее кровати, под окном, прибит деревянный стол. Возле него на стене чем-то пришпилена страница из какой-то дешёвой газеты, похоже «Спид-инфо». С выцвевшей бумаги рыбьими глазами смотрят обнаженные молодицы, призывно демонстрирующие свои молочные железы и гладкие окорочка. Этот шедевр прикрепил явно не Яков, а кто-то из молодых, будучи здесь проездом. На столе, у самого окна, среди натёков оплавленного парафина керосиновая лампа, за ней на подоконнике несколько позеленевших латунных гильз шестнадцатого калибра, принесённый кем-то с реки голыш для правки ножей и стеклянная банка с солью. По другую сторону стола нары, примыкающие к стене. На них лежу я. За нарами ещё одна тумбочка. Над ней второе окно, выходящее на юг. Далее, у двери, полка для ведра с водой, и в самом углу умывальник. Около рукомойника, в щели между брёвнами, криво торчат зубная щётка и измятый тюбик «Колгейта».
Заворочался на кровати Яков. Похоже, и он уже не спит.
– Как спалось? – негромко проверяю свою догадку.
– Хоро…ш…уу, – отвечает тот сквозь зевоту. – Однако, вещий сон видел. Похоже, сегодня фарт будет. Зюбря добудем.
– Какой зюберь в конце февраля? Охотничий сезон давно закончился.
– Как добудем, не знаю, но знаю, что будем с мясом.
– Откуда знаешь?
– Приснилось мне, что стою на вершине Бомбинзы...
– Это священная гора удэгейцев, что в километре ниже по Бикину?
– Она самая. На ней живёт Большой Дух Бикина. Так вот, во сне я говорил с ним. Я сказал, что мясо, которое в последний раз добыл, уже съедено и роздано родственникам. Большой Дух поблагодарил за вчерашние подношения и сказал, что подарок нам уже приготовлен.
– Очень интересно… А ты случаем не шаман?
– Не…е. Какой из меня шаман. Настоящей шаманкой была моя бабка, мать отца. Однажды в детстве я видел, как во время камлания она даже летала по воздуху.
Я давно обратил внимание на то, что Яков очень серьёзно относится к верованиям предков. Всякий раз, проезжая около скалы шаманов, он не забывает остановиться, чтобы «покормить» духов и помолиться. Приучает к этому и своих сыновей.
– И как давно ты веришь в своих богов? – задал я вопрос в надежде узнать побольше о религиозной жизни своего напарника.
– С детства. С тех пор, как себя помню. Еще совсем маленьким я опрокинул на себя таз с кипятком. Сильно обварился. Кричал страшно. Прибежала бабка и начала шаманить. Помню, что тут же уснул. Проспал сутки. Когда проснулся, боль была вполне сносной. И что интересно: даже шрамов на теле не осталось. С тех пор поверил в силу шаманов.
Обычно в общении с малознакомыми людьми мы не склонны впускать чужаков в сокровенные уголки личного. Сегодня же что-то располагало к откровенному разговору. Быть может, то, что Яков за несколько дней, что мы работаем вместе, успел присмотреться и понять: опасности от меня ему нет никакой. К долгому утреннему разговору располагало и то, что спешить нам особо было некуда. Работа, которую поручено выполнить сегодня, была относительно небольшой. Предстояло провести последний учётный маршрут для определения численности копытных и тигров в небольшом ручье под названием Бангэ. От Байчихезы до устья ручья по Бикину около получаса езды на «Буране». Сам маршрут займёт около трёх часов. Потом мы должны прибыть в район Тохолинского моста, встретиться там со второй бригадой учётчиков и уже вместе ехать в Красный Яр. На этом очередной тигриный учёт на Бикине будет завершён.
Быстро сбегав на двор, я снова нырнул в спальник и, завернувшись в него плотнее, продолжил свои расспросы.
– Яков, интересно, а что ты еще помнишь о своих предках? Где они жили? Чем занимались?
– Моего деда звали Чифу. Чифу Геонка. В 1928 году, когда родился мой отец, род Геонка стоял по Ганготу. Это ниже Лаухэ, ты должен знать. Там и сегодня есть урочище, которое называется Геонковское.
– Да, знаю. И много у тебя братьев, сестер?
– Пять братьев. Я из них самый старший, пятьдесят пять недавно стукнуло. Следующий Володя. Он на три года моложе. Потом идёт Слава 1953 года рождения. Двумя годами позже родился Иван. Самый младший, Сергей, он с 1956 года. Мама наша из рода Сигдэ. Она была на десять лет старше отца.
– А почему мама настолько старше отца?
– Ее первый муж погиб на войне в 1943 году. Она была красивой и умной женщиной. Видать, нравилась отцу. Вот и поженились.
– Ты так же, как и отец, родился на стойбище в районе Лаухэ?
– Не. Ещё в тридцатых годах, после того, как моего деда арестовали за пособничество старообрядцам во время улунгинского восстания, мои родственники перебрались в поселок Сяин. Вместе с арестованными старообрядцами деда увезли в Хабаровск. Оттуда он уже не вернулся. В те годы почти все бикинские удэгейцы жили в трёх посёлках: Сяине, Олоне и Митахезе. В 1958 году после очередного сильного наводнения было решено заложить новый поселок на высоком левом берегу Бикина недалеко от Олона. Это было не очень удобно: дорога шла по правой стороне реки, зато берег высокий, его не топило в большую воду. Поселок назвали Красный Яр. Я помню, как вместе с отцом корчевал лес под строительство дома.
– Отец живой еще?
– Погиб он. В 1959 году убили его в драке. – На некоторое время Яков умолк. Похоже, вспомнилось что-то тягостное. Я не стал уточнять, что именно произошло, и перевел разговор в другое русло.
– Ну, хорошо, а учился ты где?
– Сначала в школе. Закончил весемь классов. В то время была восьмилетка. Потом поступил в Хабаровске на подготовительные курсы для народов Севера при медицинском институте. Проучился там два года. В 1964 году вернулся в Яр и поступил на работу в госпромхоз. Сначала рабочим. Пилил дрова, делал клепку для бочек, собирал ягоду. Года через два меня взяли в бригаду охотником. Это были чужие люди, не родственники. Охотились мы по ключу Гангэ, недалеко от реки Тавасикчи. В 1969 году меня пригласил в свою бригаду дядька, брат отца, Сусан Чифаевич Геонка. С тех пор и до сего дня я охочусь здесь, по Байчихезе. Сейчас она называется на русский лад река Кленовка. Поначалу нас было четверо. Постепенно старики ушли и в бригаде собрались почти все мои братья.
– Получается, что на этом участке ты охотишься уже четверть века. Интересно, а сколько раньше здесь было зверя? Больше или меньше?
– Кабанов и зюбря в те годы было намного больше. Как бы раз не в десять. Соболя было меньше. Тогда редко кто добывал больше трёх десятков соболей. Тигры тоже появлялись редко, постоянно они жили лишь по Амбе. Здесь они постоянно стали жить где-то с конца восьмидесятых годов.
– Судя по учётам в прошлом и в этом году, численность копытных на вашем участке очень низкая. Как же тигры выживают?
– Трудно им. Голодают. И похоже, что нынче так по всему Бикину. После Нового года Василий Дункай рассказывал, что по реке Биамо тигрица бросила даже двух тигрят. Видать не смогла их обеспечить. Тигрята съели в округе всю падаль, выгребли у охотников туалеты. Один из них залез даже в зимовье и устроил себе логово из спальников. Васька говорил, что буквально силой выгнал его из избы. Но убить не решился. Может, и зря. Это уже смертники.
– А ты убивал тигров?
– Не…ет. Для меня убить тигра – это вроде как убить человека. Даже больше. Как родственника, что ли.
– Почему же другие удэгейцы убивают?
– Таких мало. Это те, что без веры в голове. Им что человека убить, что зверя – одинаково.
– Ну, хорошо, а медведей ты убиваешь?
– Медведей убивал много. Правда, не раз платился за это.
– Как это?
– Кусал меня медведь дважды. Собака спасала.
– А какое время было самое тяжёлое для охотников?
– Начало девяностых годов. Тогда цены на пушнину резко упали. Была ещё одна напасть – перестал работать вольфрамовый рудник «Восток». Он совсем близко от верховьев Байчихезы. Безработные мужики кинулись в тайгу на заработки. Беспредел был полный. Из-за того что мы не давали людям охотиться, они жгли наши бараки. Война была конкретная.
– И как же вы выстояли?
– А никак. Договорились. Пришлось отдать часть земли на откуп. Я нашел одного более или менее надежного пенсионера из горняков и разрешил ему построить свое зимовье в верховьях Байчихезы. Выделил ему пару ключей, но с условием, что он будет охранять участок от вторжения чужаков. С тех пор так и живём. Он и сейчас в тайге. Продуктами и запчастями иногда помогает. Точно такая же ситуация у моих соседей, у того же Витьки Канчуги. У него на участке охотятся двое пенсионеров. Пенсии-то у горняков с сорока пяти лет. Мужики ещё крепкие. Тайгу шерстят пошустрее наших.
– А сейчас сколько вы ловите соболей за сезон, в среднем?
– Как и раньше, штук по тридцать. Приемная цена в последние годы не поднималась выше трёхсот пятидесяти рублей. Итого за сезон на соболях тысяч десять выходит. Разве это деньги? «Буран», к примеру, уже около семидесяти тысяч стоит.
– Ну, а кроме соболей, есть какие-либо заработки?
– На промысле я, например, добываю одну или две выдры. Это даёт еще пару-тройку тыщ. Мясо почти не сдаю. Дай Бог на еду себе добыть. После сезона пилим дрова. Расценки – около пятнадцати тысяч рублей за куб. В среднем распиливаю по триста кубов. Это еще от четырёх до пяти тысяч даёт. В начале лета пантовка. Панты я уже давно не добываю, но с этого свой навар имею. Я специалист по варке пантов. Эта работа дает мне еще около двух тысяч. В конце лета корнёвка. Беру отпуск и отправляюсь в лес недели на две-три во главе бригады из четырёх человек. Тут как повезёт. Бывает, что и до двадцати тысяч зарабатывали.
– Ну, хорошо, а какая у тебя семья, большое ли хозяйство? Какой дом?
– Жена у меня хорошая, Анна Владимировна.
– Удэгейка?
– А как же. Работает техничкой в школе. Получает за это около пятьсот рублей. Детей двое. Сыновья. Одному уже шестнадцать. Второй на пять лет моложе… Дом у меня новый. Построил недавно. Делал практически всё сам. Помогли, конечно. Не без этого. Директор помог, Владимир Аркадьевич Ширко. Обеспечил меня лесом. Ну что ещё… Есть корова, телок. Из техники – «Буран». Правда, старенький. Купил его ещё в конце восьмидесятых. Да, огород ещё есть. Большой. Все овощи сажаем: картофель, капусту, фасоль.
– Яков, а почему ты водку не пьешь? – этот вопрос давно хотел задать охотнику, ещё лет пять назад, когда познакомился с ним, но все как-то не представлялся случай.
Завязал я с этим. Уже почти десять лет как в рот не беру. И брат Иван тоже совсем не пьёт. Раньше пили. Сильно пили.
– Как же ты нашёл в себе силы бросить?
– Тоже Большой Дух помог. Предупредил он всех нас, братьев.
– Как это?
– В мае 1992 года копали мы кок недалеко отсюда.
– Элеутерококк копали?
– Ну да.
– Был я, Иван, Сергей и Толя Иванов, наш товарищ. Как-то поздно вечером разыгралась страшная гроза. Молнии - во всё небо. Мы выскочили из барака под навес. Стоим, смотрим на чудо. Дождь хлещет что с ведра. Вдруг как ахнет молнией в дерево рядом. Оно сломилось и на нас. Крыша на бараке и навес вдребезги. Мне по голове крепко досталось. Очнулся я от крика. Это Иван кличет: остался ли кто живой. Ему сучком плечо выбило. У Сереги оказалась нога сломана. У одного Толи ничего. Только напугался. С тех пор я пить бросил. Иван тоже. Толя продолжал пить и лет через пять сгорел от водки. Сергей пока живой. Но если пить не перестанет, то и у него будут большие проблемы.
Часы на моей руке с японской точностью возвестили о наступлении девятого часа утра. На улице сквозь запотевшие окна уже вовсю сверкал солнечный день. За бревенчатой стеной шуршал и тукал клювом поползень, на дереве неподалёку отбивал барабанную дробь ошалевший от предчувствия весны дятел. Пора и нам вставать, браться за работу.
Яков вылез из-под одеяла первым. Напялив поверх кальсон суконные штаны, вышел за дверь. Вернулся с охапкой поленьев. Бросил их на пол, принялся строгать ножом кедровое смольё. Открыл печь, сложил смольё, потом дрова и зажёг огонь. Через минуту за печной дверцей весело затрещало. Через щели в ней стали попыхивать голубые струйки дыма. Жилище наполнилось теплом и горьковатым запахом горящего елового дерева.
Пока Яков растапливал печь, я тоже вылез из спальника и оделся. Затем умылся и почистил зубы. Позавтракали вчерашней кашей, разогрели её на сковороде. Допили чай, вымыли посуду и принялись грузить в нарту вещи.
Еще через час мы повернули «Буран» с основного русла в протоку, ведущую к устью Бангэ. На устье ручья свежие следы тигра. Зверь выходил ночью. Спустился с носка террасы, потоп-тался на льду и, поднявшись снова на берег, ушёл в забоку.
Решили, что по ключу в маршрут пойду я один. Пока буду ходить, Яков протропит тигра в бикинской пойме. Затем пьём чай и выдвигаемся к мосту.
Часа через три, когда я вернулся с маршрута, Яков уже си-дел у костра почему-то на бензиновой канистре и загадочно улыбался. Казалось, что его маленькие карие глаза, всегда спрятанные за толстыми стеклами очков, начали излучать особый свет.
– Ты чё светишься? Никак приготовился к встрече с Большим Духом? – обратился я к нему, имея в виду канистру с бензином, что у него под задницей в полуметре от огня. Яков намека не понял. Не скрывая радости не только на лице, но и в голосе, проговорил:
– Я же сказал, что мясо у нас будет.
– И где же оно?
– Там, – показал рукой вниз по протоке.
– В холодильнике небось? И бесплатно.
– Бесплатно, бесплатно. Пей чай. Щас покажу.
Метрах в ста на протоке у самого берега изо льда торчала голова самки изюбра. Судя по следам, корова провалилась под лед вчера вечером, когда переходила протоку. Возможно, хотела попасть на остров, чтобы полакомиться хвощом. Под берегом лёд был тонким. Глубина воды более двух метров. Оказавшись в воде, зверь какое-то время сопротивлялся, но, не найдя опоры под ногами, тихо застыл, положив голову на лёд.
Когда мы вытащили тушу на берег и разрезали, мясо оказалось совершенно свежим. Ни малейшего намёка на порчу. И впрямь, будто из холодильника.
Владивосток, март 2001