Привет Канту!
Или Шизофрения
Иногда я вспоминаю свою сокурсницу Лару, Лару Бирюзову. Вообще-то проучились мы с ней на одном курсе всего полгода. Я вернулся из длительной загранкомандировки и доучивался уже с ее курсом. Полгода-время небольшое, но Лара сумела оставить в моей памяти неизгладимые воспоминания.
Нет, она не вызывала у меня ни любви, ни особого душевного волнения, ни плотских желаний, у меня к ней было абсолютно ровное дыхание. И лишь одно заставляло вглядываться в ее симпатичное лицо пристальнее, чем в лица других новых сокурсниц. Дело в том, что Лара была, мягко говоря, временами немного не в себе. Обычно она выглядела лучше многих своих сокурсниц, была опрятной исполнительной студенткой-отличницей, но… Но случались эксцессы.
Говорили, она шизофреничка; осенью и весной у нее случались обострения. Признаком приближающегося очередного припадка была необычайная бледность лица, порхающая нервная походка и белое кружевное платье.
Как только начинало мелькать ее платье среди лип вузовской аллеи, однокурсники и знакомые старались обойти стороной, чтобы избежать с нею встречи.
Лара, вероятно, чувствовала это, воспринимала болезненно и становилась еще более раздражительной и навязчивой. В общаге она встревала в разговоры, выхватывала книги, громко кричала, носилась по коридору, то есть вела себя как малолетнее неразумное дитя. Никто и ничто не могло ее в такие минуты остановить и вразумить. Лара становилась ураганом, стихией, от которой надо было искать спасения. Но где?.. Обычно все замыкались в своих комнатах и старались без надобности не высовывать нос.
Случалось это не так часто; во время сессий; обычно же Люся была тихой, задумчивой и вполне скромной девушкой.
***
Как-то ранним утром в дверь нашей комнаты кто-то отчаянно забарабанил. Колошматили так, будто случился пожар и надо срочно спасаться. Едва я, обмотанный одеялом приоткрыл дверь, в комнату ворвалась Лара. Она была в белом.
Лара стремительно побежала по комнате, на ходу срывая с ребят одеяла. Затем принялась хохотать и кружиться у большого окна, смотревшего на трассу. Она раздвинула штору и закричала:
-Как вы можете спать… На улице весна! Вес-на! Гляньте, цветут одуванчики!
Я непроизвольно глянул в боковое окно. Вверх и вниз по эстакаде буднично сновали машины, а по откосу в зелени молодой травы кое-где желтели цветы. И всё.
-Как вы можете… - продолжала укорять нас Люся. С разных концов комнаты понеслось сквозь зевоту: «Лара, угомонись…Хватит уже! Успокойте кто-нибудь ее! А кто ее впустил? Кто ей открыл дверь?..»
Стараясь загладить свою вину перед соседями по комнате, я попытался ухватить Лару за руку и выпроводить в коридор, но не тут-то было. Она увернулась и с такой силой толкнула меня в грудь, что я чуть было не свалился на чужую кровать. Наткнувшись взглядом на бледное лицо ее с черными кругами под глазами с горящими угольками расширенных зрачков, я остановился в замешательстве.
У Лары в самом разгаре был очередной приступ. Как ее угомонить, как выпроводить, чтобы выспаться перед зачетом?
Со всех сторон снова послышались уговоры, увещевания, мольбы. Ничто не действовало. Лара кружилась, закидывая голову, пела, кричала. Она подскочила и, схватив меня и других пришедших мне на помощь студентов за руки:
-Давайте танцевать! Давайте кружиться! Идите все в хоровод!
-Да иди ты!..- хмуро проворчал институтский старожил Евгений Петров из своего угла. И сухо добавил. – Позвоните, блин, в психушку, вызовите уже скорую!
Эта фраза вызвала у Лары замешательство. Она остановилась, враз сникла, и мы без особого труда вытолкали ее из комнаты. Оказавшись в коридоре, Лара пару раз стукнула в дверь и куда-то испарилась.
Вечером я встретил её в коридоре; синяков почти не было, глаза были грустные, взгляд вполне осмысленный.
-Привет! -ответил я ей, стараясь пройти мимо.
-А помнишь, ты мне сказал, что крестик у меня католический?- остановила меня вопросом Лара.
-Я?.. Когда?..
-Два года назад… Нет, два года и три месяца.
- Два года и три месяца. Не помню…
-Ну в главном корпусе перед субботником. Я стояла у зеркала.
-Нет, Лара, не помню. Может быть, а что?..
-Ты оказался прав, крестик был католический.
-Вот видишь, - проговорил я, дивясь ее памяти и своей давней неосмотрительности.
-Теперь у меня православный. Вот! –Она попыталась достать крестик.
-Лар, не надо, верю.
Ей явно хотелось общения, и она пыталась удержать меня и вывести на разговор.
-Вот скажи: почему они такие?..
-Кто, Лара?
-Ну соседки мои… За что они меня так?
-Что так?..
-Ну сдали тогда в психушку…
-Когда?
-На Новый год, 31 декабря в одиннадцать сорок пять…
-В одиннадцать сорок пять?
-Да, представляешь…
-Лара, не знаю, меня тут не было…
-Что я такого сделала… Сидели за столом, пили чай… Скажи, разве можно лишь за одну фразу отправить человека в дурдом в смирительной рубашке?..
-Какую фразу?
- Иисус Христос жив! Я сказала им: «А Иисус Христос жив!» и разбила о стену стакан. И всё! А они так со мной. Позвонили с вахты, вызвали скорую. Я там провела всю ночь; представляешь, врач пытался меня изнасиловать, я искусала ему руки. Ты можешь себе представить, как я встретила этот год…
-Да…
-А ты веришь в Иисуса живого? – Люся пристально заглянула в глаза своим ясным взглядом.
-Не знаю, но скорее нет…
-Нет? А почему? Ведь это так очевидно, он жив. Вот и в церкви священники говорят: «Христос воскрес!» Он с нами, поверь!
-Подумаю – Я пожал плечами и оглянулся по сторонам в поисках повода прервать разговор.
-Ладно…- Вздохнула Лара. –А как там Феербах?
-Какой Феербах?- переспросил я, надеясь, что она имеет в виду кого-то из студентов.
-Ну как же, Людвиг!
- А, Людвиг, нормально. Прошли давно.
-А Кант?
-Иммануил, что ли ?
-Ну да.
-Да тоже нормально.
-Не пьет?
-В смысле – закладывает? – попытался я придать разговору шутливый тон.
-Ну да, у него же была эта жуткая привычка напиваться…
-Кажется, прошла...
-А как поживает Спиноза?
-Спиноза?.. Да также как всегда. – Я поймал ее взгляд, пытаясь уяснить, не разыгрывает ли она меня. Нет, озабоченность была искренняя и глубокая. И тут переведя взгляд, я заметил как стена, у которой стояла Лара, сморщилась и поплыла вдаль сине-белой полосой. В голове пронеслось: «Неужели шизофрения заразная и передается как грипп».
-Лара, извини, забыл, мне надо бежать…
-Ладно, привет им всем! Особенно Канту, пусть не пьет.
-Ладно, встречу, передам…
***
Спустя месяцы я встретился с Ларой на госсе. На ней было все то же белое платье, шикарный бант на голове. Отвечать она вышла первой. Боже, такой сдачи мне не доводилось видеть никогда.
За кафедрой, уставленной букетами цветов, бутылками минеральной воды, подносами с печеньем и конфетами, сидели нарядные преподы. Они степенно вполголоса переговаривались, пили минералку. Спешно и судорожно марали бумагу студенты. Все было тихо, пристойно и напряженно, как собственно и подобает на экзамене. До Лариного ответа.
Послышался пронзительный скрежет, грохот упавшего стула и быстрое решительное шарканье ног. Это Лара направилась к лобному месту у кафедры, которого не избежать было никому из нас. Она ринулась к кафедре подобно Жанне Д'арк, устремившейся в сражение против ненавистных врагов отечества.
Лара присела на стул, назвала номер билета, зачитала вопрос. Наступила пауза. Вдруг Лара как ужаленная подскочила к кафедре, налила себе стакан минералки, отпила, и прихватив с подноса горсть конфет, вернулась назад. Прошуршав оберткой, и отправив конфету в рот, она приступила к ответу. Проглотив третью, метнулась к кафедре, запивала водой, вернулась назад с горстью печенья.
Я не помню ни одного слова из ее ответа, сомневаюсь в том, что и преподаватели хоть что-то разобрали из ее тирад. Мы были в шоке, педагоги в замешательстве, близком к панике.
Было такое чувство, будто ты оказался в одной клетке с тигром. Да тигром, обычно таким спокойным, грациозным и вальяжным, а теперь вдруг объятым беспокойством и нервно мечущимся перед тобой из угла в угол.
Едва Лара с испачканным шоколадом лицом смолкла, и допив воду, вопросительно глянула на сжавшихся педагогов, те враз воскликнули: «Отлично!»
Скажите, а что еще они могли ей сказать в тот момент?.. Пусть бы попробовали.
***
Конечно, Лару все жалели; жалели и боялись. Боялись и презирали? Нет, не презирали, просто пренебрегали ее компанией, держались подальше. Как и я после того случая. Понимала ли она, что ее жалеют и боятся? Скорее да, чем нет. Лара была шантажистка еще та, экзамен меня убедил в этом. И никто с ней не хотел связываться.
Использовала она позже свою болезнь и жалость для карьерного роста? Вполне вероятно, но не думаю, что она достигла каких-то особых высот.
Позже я видел ее в день вручения дипломов; она стояла в институтском вестибюле с мужчиной лет пятидесяти, седым и стройным. Последний раз я наблюдал за нею, гуляющей в компании с тем же мужчиной по проспекту. Пожилой мужчина в черном и хрупкая девушка в белом, неспешно брели вдаль, вызывая у меня жалость. Говорили, что седой мужчина – ее отец, говорили, будто он военный, майор или даже полковник, и так же болен шизофренией.