Аллочка была "Звездой". И не потому, что родилась красавицей, красавиц много, а вот Звёзд - по пальцам пересчитать.
Тридцать лет назад она так уверено заявила о своём появлении низким, хорошо поставленным природой голосом, что немало повидавшая на своём веку акушерка, ахнула от удивления:
- Горластая какая! Вот, мамаша, полюбуйся - настоящую Звезду родила! Голосище, как у Пугачёвой!
И хотя юная роженица рассматривала факт материнства как несвоевременную обузу, эти слова заставили её улыбнуться и с интересом взглянуть на голенькое орущее существо, которое акушерка сунула к её глазам причинным местом.
- Как назовёшь, мамаша?
- Да я не думала ещё...
- А чего тут думать? Аллой и называй.
- Можно и Аллой... Красивое имя.
- Эх, молодо-зелено! Шестнадцать лет... Самой ещё в куклы играть, а она уже дитя на свет произвела. Ну, ничего, Бог помог - разродилась нормально, разрывов нет, девчушка крепенькая, на все девять баллов потянет, а дальше уж как пойдёт - от тебя зависит. Папаша-то знает?
- Знает... Женится обещал.
- А совершеннолетний хоть?
- Угу...
- Эх-хе-хе... Ладно, милая, подержишь ещё минут пятнадцать пузырь со льдом на животе, и в палату тебя переведу.
Новоиспечённый папаша дочь так и не признал, поэтому в графе "отец" у малышки красовался прочерк. Аллочку этот факт по малолетству не беспокоил, ей с лихвой хватало обожания бабушки и деда. Юная мать постепенно вполне освоилась с новым статусом и тоже прикипела к ребёнку каким-то странным чувством, больше напоминающим радость от обладания диковинной игрушкой, чем зрелую материнскую любовь.
Девчушка росла прехорошенькой. Природа не поскупилась, наградив её удивительной красоты глазами: тёмно-синими, эмалевыми, обрамлёнными длинными ресницами, лёгким изгибом придающими им азиатскую изюминку. Если к этому добавить, что и всё остальное в облике малышки было безукоризненным: и высокие тёмные брови, и пухлые, сердечком, губки, и пушистые русые локоны, то дорисуется полная картинка девочки-ангелочка.
Последнее было справедливым лишь в отношении внешности Аллочки и "Ангелом" её можно было назвать с натяжкой. Уже в нежном возрасте она научилась использовать свою главную козырную карту, с лёгкостью манипулируя близкими. Но вот имя "Звезда" ей вполне соответствовало и приросло, будто вторая кожа.
Когда к Богачёвым на минутку забегала соседка, бабушка усаживала её на диван, и пристроившись рядышком, просила Аллочку спеть.
Малышка не только никогда не противилась возможности проявить свой талант, но и требовала, что бы на "концерте" присутствовали все домочадцы.
Любое Аллочкино желание в доме исполнялось беспрекословно. Дед тут же откладывал в сторону начатое дело и присоединялся к зрителям. Право не удовлетворить требование юной артистки было только у матери, поэтому на её обязательном присутствии особенно и не настаивали.
Аллочка появлялась из-за "кулис" (гобеленовой тяжёлой занавеси, отделяющей гостиную от коридора) в материнских туфлях на высоких каблуках, её же юбке, затянутой на талии капроновой лентой, и театральном гриме. Вишнёвая помада немного выходила за контуры пухлых губок, но это нисколько не портило впечатления от выхода, и малышку встречали продолжительные аплодисменты.
Церемонно раскланявшись, Аллочка требовала полной тишины и звонко декламировала: " Выступа-а-ает... Народная артистка Советского Союза... Алла Богачёва!"
"Миллион, миллион, миллион алых роз
Из окна, из окна, из окна видишь ты,
Кто влюблен, кто влюблен, кто влюблен и всерьез,
Свою жизнь для тебя превратит в цветы..." - тягуче выводила мелодию малышка, поднося к губам штопальный деревянный грибок.
Глаза деда слезились от умиления, а бабушка периодически переводила взгляд на соседку, желая заручиться её одобрением. Соседка одобряла, и на словах "встреча была коротка, в ночь ее поезд увез", прижимала к глазам носовой платок.
Спев известный на всю страну шлягер, Аллочка раскланивалась и под восторженные возгласы: "Браво!", пошатываясь на высоких каблуках, шла за кулисы. Концерт на этом обычно не заканчивался, и, спустя несколько секунд, девчушка появлялась перед зрителями с новой песней.
Театрализованные действа, в которые Аллочка превращала даже обычную игру в куклы, были в доме Богачёвых делом привычным.
Как только последняя, вымытая после ужина, тарелка отправлялась на полочку в буфет, ситцевый бабушкин фартук - на крючок за кухонной дверью, а прочитанная дедом газета - на письменный стол, из комнаты доносилось призывное: "Конце-е-ерт!", и освободившиеся от повседневных хлопот домочадцы занимали излюбленные места на старом диване.
Случалось, конечно, что юная актриса была увлечена каким-нибудь очень важным делом, тогда культурная жизнь семьи на время замирала, хотя и не надолго.
Артистизм был не единственным Аллочкиным достоинством. Она обладала прекрасной памятью и, побуждаемая бабушкой, любила блеснуть перед каждым, кто слушал, названием лекарств, которыми та лечила больное сердце и давление.
Среди слушателей, как правило, оказывались вышедшие посидеть вечерком у подъезда соседки. Они только охали и разводили руками, удивляясь, как в голове у крохи удерживается такое количество лечебных препаратов, какое даже Им запомнить не под силу. Да что там им! Они подозревали, что участковая врачиха и вполовину не знает того, что тут без запинки выкладывает ребёнок.
Аллочка была безмерно счастлива от изобильно льющихся на её голову похвал и продолжала с выражением перечислять сложные названия, делая при этом акцент на особенно понравившихся: Корвалол, Анаприлин, Интенкордин, Адельфан... Слово "Адельфан" произносилось певуче и чуть тише. По детскому разумению оно как нельзя лучше годилось для мужского имени, и кукла-голыш Рома только потому не был им наречён, что малышка была заранее предупреждена о возможных насмешках со стороны знакомых. Это был убедительный аргумент, потому что подсмеиваться над Аллочкой права ни у кого не было.
Попробовал как-то соседский мальчишка Вовка загоготать на всю улицу, когда, споткнувшись ногой о корягу, она плюхнулась попой в лужу, и тут же получил по загривку сложенной вдвое скакалкой.
После такого урока не только у Вовки, но и у другой ребятни, никогда больше не возникала мысль над ней подтрунивать.
Но вот пришло время идти Аллочке в школу.
Всё семейство Богачёвых закрутилось каруселью. Дед упражнял внучку в несложных арифметических задачках на сложение и вычитание, бабка разучивала с ней стихи, а мать отправилась в далёкую Москву, чтобы купить дочери новое демисезонное пальто, школьную форму, ранец и нарядные туфельки.
Когда же она, наконец, вернулась, разыгралась настоящая трагедия.
Розовый ранец с блестящими серебристыми улитками настолько не понравился Аллочке, что она принялась громко рыдать, зарывшись лицом в диванную подушку.
Недоумевающая мама только руками разводила, а юная страдалица без устали твердила сквозь слёзы, что "с детства" ненавидит этих мерзких и скользких тварей.
Бабушка шикнула на пытающуюся, было, оправдаться дочь и пообещала Аллочке прямо сегодня подобрать что-нибудь подходящее в местном универмаге. Но та уже расслышала магическое слово "германский" и, поплакав для приличия ещё минут пять, от предлагаемой услуги отказалась, согласившись ("так и быть") идти в школу с ненавистным ранцем.
Несмотря на злоключение, случившееся с Аллочкой накануне первого сентября, в этот день она была самой прелестной и нарядной первоклассницей, поэтому именно ей и вручила колокольчик с красным капроновым бантом директор школы Светлана Аркадьевна.
Рослый старшеклассник подхватил малышку на плечи и, под звуки льющейся из репродуктора песни "Здравствуй, школа!", пронёс мимо притихших от волнения ребятишек.
- Наша-то, наша - Звезда...- шепнула на ухо дочери бабушка.
Бесконечно счастливая и от этого слегка потерявшаяся молодая мать промолчала, так и не сумев подобрать нужных слов...