Глава шестая
Уля закончила второй курс, сдала на отлично сессию. Жила почти на два дома: два раза в неделю она ночевала у Анны Казимировны, которая сильно тосковала по ней. Шурик не обижался, мама его делала вид, что тоже не обижается, но тихонько дулась на невестку. Как это – бросать молодого мужа ради старухи?
– Ты не жалеешь, что живешь у них? Может, ко мне переберетесь? – спрашивала каждый раз Анна Казимировна. – У меня хватит места! Девочки мои вообще сюда носа не кажут, бесстыдницы.
Говорила так просто, прекрасно понимая, что Маргарита Борисовна в жизни не допустит такого варианта. И правильно сделает.
Однажды Уля удивила Анну:
– А давайте купим для вас хороший проигрыватель?
– Для меня? Мне и телевизора хватает. Для тебя – пожалуйста. Что будем слушать?
– Я тут набрела на пластинки в магазине. Продают уцененные. Пластинки выходят из моды... А мне хочется наверстать упущенное. Я же классику знаю неважно. А там в кучу все смешали – Бетховена, оперетту, Вивальди.
Анна Казимировна вдруг выпрямила спину, довольно бодро поднялась из кресла, правда, подала руку Уле:
– Держи меня! Пойдем! В кладовку.
Кладовкой служила часть чердака, из которого выкроили мансарду. Сюда руки не доходили ни у кого.
– Ну- ка, девочка моя, тащи сюда коробку. Вон ту, большую, перевязанную.
– Ты думаешь,– мой дед только живопись собирал? Он этой музыкой меня просто ... перекормил. Представляешь, все делал под нее! Мне этот Бах – вот тут стоит! А ты чего вдруг?
Уля с трудом потащила коробку по полу, подозревая, что найдет там одни битые пластинки. Но когда сняла все веревочки и открыла крышку, была потрясена: «дед» разделил свое добро по жанрам крепкими прокладками, заботливо прикрыв чистой тканью, да еще мягкую тряпочку сунул – протирать...
Все оказалось целым! Романсы, фортепьянная музыка, симфонии, оперные арии, концерты для скрипок и фортепьяно с оркестром.
– Это он, когда заболел и понял, что я возиться не стану, – шепнула Анна Казимировна и оборвала себя.
Уля знала, что она ищет. Она просидела над коробкой, изучая содержимое, два часа. Сидела на полу, вытянув ноги и протирая каждую пластинку этой мягкой тряпочкой. Все предугадал!
– Он так и сказал: кому-то понадобится, Анюта, – волновалась за Улиной спиной старуха. – А я, дрянь такая, уже хотела в мусорку вынести. Купим проигрыватель, обещаю!
Вечером Уля рассказала обо всем Шурику. Он выслушал с грустной улыбкой, вздохнул и промолчал. В этом был весь Шурик – деликатный, осторожный. И не притворился довольным, и не удивился. Понимай, как хочешь...
– Шурик, почему ты всех боишься обидеть? – не выдержала Уля. – А ну-ка сядь!
Она села на диван, приглашая мужа сделать то же. Шурик послушался. Уля сначала посмотрела сбоку на его приятный, какой-то девичий профиль с опушенными глазами. Темные густые ресницы лежали аккуратным веером. «Зачем парню такие ресницы?» – подумалось Уле не в первый раз и совершенно некстати.
– Шурик, ты чего... такой?
Он пожал плечами.
– А я знаю, что тебя зацепило. Музыка вас с Ирочкой развела, так? Тебе неприятно, что и я – туда же? Ты к музыке равнодушен, да? Чего молчишь? Но разве музыка в чем-то виновата? Она просто му-зы-ка! Каждому свое. И нас с тобой она не разведет. Люди разводят, измена, а не искусство.
Он поднял свои чудные ресницы, прикрывающие карие глаза – впрочем, совершенно обыкновенные, каких много, небольшие, в крапинку, – обнял Улю за плечи, сказал:
– Не выдумывай. Никаких претензий к тебе у меня нет. Какая ты у меня умница! Я счастлив.
– Таким голосом о счастье не говорят.
– Ты слишком мнительная.
– Я слишком догадлива, – усмехнулась Уля и встала.
Шурик снова ускользнул от ответа. «Не может забыть ее», – подумала Уля, но почему-то без всякой грусти.
Павел в начале лета куда-то исчез. Потом оказалось – уехал в спортивный лагерь. Он увлекся пятиборьем. Но однажды прибежал – оживленный, даже взволнованный, и Уля заподозрила какие-то перемены в личной жизни этого верного Дон-Кихота.
Вообще то лето оказалось самым счастливым в жизни Ули. Впервые она почувствовала себя хозяйкой сразу двух домов. Бегала из одного сада в другой, словно и родилась тут. Цветы, с которыми возилась на своей территории Маргарита Борисовна, и грядки с овощами, которые домработница Ксения разводила у себя, радовали Улю свежестью и ароматом. А накануне, во время цветения вишен, ей вообще хотелось громко петь и даже кричать, как это делают дети от избытка чувств.
Жаль, что ребенком она себя не чувствовала даже в детстве. Сначала потому, что не могла обуздать скверного характера и теряла друзей из-за слишком прямой натуры, потом – в погоне за выполнением жизненного плана преуспеть во всем, начиная от учебы и кончая личными отношениями с людьми.
Ей повезло на брата – с ним не надо было играть « в хорошую девочку», как шутила ее мама, быстро оценившая большое честолюбие дочери.
– И что с тобой случилось? – спросила Уля у Павла, встретив его возле калитки.
– А что, видно?
– А то нет! В лотерею выиграл? Или в соревнованиях победил?
– У Ирки, кажется, сейчас никого нет.
Уля промолчала.
– А это значит, что ...
Он не договорил. Наверное, сам понял, что это как раз ничего не значит.
«Ага, появилась надежда еще раз пойти в атаку на девочку», – подумала Уля.
– Ты меня с нею познакомишь когда-нибудь?
– А зачем? – пожал плечами Павел. – Ты разочаруешься. Она тебя глупее. Она взбалмошная, непредсказуемая, она...
– Так чего ж ты себе голову морочишь? Забудь. Вон у тебя девицы какие-то появились... Ну, познакомишь?
– Обойдешься. Я не хочу, чтобы она знала про тебя. Еще проболтаешься про нашего общего папаню. Ты – мой секрет.
– Как знаешь, – вздохнула Уля, еле сдерживая досаду.
Ей уже давно хотелось этого знакомства. Пусть она даже разочаруется, зато избавится от странного желания походить на другого человека – хотя бы внешне.
Пожалуй, то была единственная блажь, которую она не изгоняла в глупой надежде, что чужие жесты или мимика могут украсить и ее, если она сможет их повторить.
Каждый раз, когда Уля приходила в гости к матери, она шла по улице медленно, прогулочным шагом, надеясь, что выпорхнет из подъезда Ириного дома эта очаровательная (на ее вкус) девушка – легкая, воздушная, с короткими густыми волосами и челочкой над тонкими бровями. Рассматривать ее было неудобно, и чтобы протянуть удовольствие от созерцания своего детского идеала, Уля прибегала к хитростям. То наклонялась к ноге, что-то поправить, то словно высматривала кого-то. Лучше всего ей удавалось разглядеть одежду Ирины, подчеркивающую тонкую талию. Это все были явные «самосшивки», как у них говорили женщины, но сделанные со вкусом и всегда со смелой расцветкой. Свои недорогие наряды девочка строила на сочетанье двух цветов – по контрасту, и редко надевала что-то одноцветное.
Иногда Уле хотелось просто подойти и сказать: «Давай познакомимся!» А там – как получится. Но редкие встречи портила подружка Ирины, Таня, без которой та появлялась нечасто.
Кажется девочки вообще не видели окружающих, когда были вместе, и Улю охватывала завистливая ревность к этой жизнерадостной Таньке, даже не подозревающей, как ей повезло. С нею рядом – такая таинственная личность, а она, Танька, болтает, повиснув на локте у Ирины, запросто перебивает ее...
Конечно, Уля, выйдя замуж, перестала бегать специально на бывшую родную улицу, чтобы увидеть Ирину. Но стоило там появиться, как одна мысль овладевала ею – пусть покажется, пусть выйдет из ворот!
– Почему ты считаешь ее глупой? – спросила у Павла.
– Дура – и все. Сама подумай: все время влюбляется в какого-нибудь идиота. Такие пацаны в школе за нею бегали, а она... вечно выбирает кого-то не того.
Уля видела: Павлу хочется говорить об этой дуре. Он готов обсуждать ее с кем угодно!
– Ирина книги читает?
Она ведь знала, что Ирочка книгочейка.
– А что ей делать остается?
– Та-ак. Значит – не дура.
– А искусство любит?
Уля боялась произнести слово «музыка».
– Какое еще искусство? Театр, что ли?
– Ну, пусть будет театр.
– Бегает в Дом ученых на спектакли. Меня звала. Не пошел. Буду я всякую муру смотреть. Да еще когда рядом эта... Танька-артистка.
– Вот-вот, – улыбнулась Уля. – Дело в Таньке. А была бы она одна, пошел бы и на муру. А музыку какую любит?
Павел даже дернулся:
– А я знаю? Какая разница?
– Я знаю, какая. Есть разница.
Нет, не скажет она, что сама ходила слушать эту музыку. И что с тех пор звучит в доме Анны Казимировны такая музыка, от которой сердце сжимается от боли. Или – наоборот – слезы сами по себе текут по щекам от восторга перед человеческим даром создавать такую красоту... Спасибо Ирочке.
Расставаясь, Уля посоветовала Павлу сходить с Ириной на какой-нибудь концерт или спектакль. Сейчас лето, гастролеров полно, она вот тоже планирует потащить в филармонию Шурика – на приезжего пианиста или скрипача. Надо вдвоем повышать культуру. Так Павлу и сказала – про культуру.
– С меня спорта хватит, – дернул плечом Павел.
В сентябре Уля потащила своего супруга в Дом ученых на спектакль по пьесе Валентина Катаева «Квадратура круга». Случайно увидела афишу в своем институте.
– А давай и Павлика позовем? – предложила Шурику, зная, что он на все согласится.
Пошли втроем. Так случилось, что попали в зал перед самым третьим звонком и уселись на свободные места с краю, возле двери.
Спектакль был смешным, немного походил на капустник, как показалось Уле, но что-то мешало ей получать удовольствие. Она не считала себя театралкой, любила смотреть только телевизионные постановки, и здесь ей чего-то не хватало. Раздражали слишком громкие голоса и слишком четкая дикция, в движениях некоторых актеров была скованность.
Шурик охотно смеялся, Павел улыбался, но помалкивал. Уля кожей чувствовала его недовольство, но тоже не открывалась. Среди артистов ей внешне понравился невысокий мужчина, мало похожий на молодожена, и светленькая девушка, игравшая его жену. Она единственная быстро передвигалась в пространстве сцены, смеялась естественно, чувствуя себя в роли совершенно органично. Она узнала Таню не сразу – из-за слишком густого грима и нелепого парика. Очевидно, режиссеру хотелось насмешить публику даже таким легким способом.
Публика в зале была интеллигентная, атмосфера напоминала светскую гостиную, где все друг друга знают. Очевидно, так оно и было. У этой труппы, где играли преподаватели вузов и студенты, были свои поклонники, а вернее – болельщики. В антракте все степенно двинули в буфет, а Уля со своими мужчинами остались на месте.
И только по дороге домой Павел вдруг огорошил Улю:
– Видела Ирку? Она тоже была на спектакле.
– Чего ты молчал? Вот бы и познакомил нас!
– А оно тебе надо? Она сидела в первом ряду, рядом с каким-то типом. А Танька моталась по сцене. Тоже мне, актриса!
– Павка, ты невыносим! – возмутилась Уля. – Так она же настоящая актриса! Ничего ты не понимаешь в искусстве! А где учится?
– В театралке.
– Ну вот, а ты ее дурочкой называешь. Я вообще заметила, у тебя все женщины – дуры.
– Кроме тебя.
Она как-то забыла, что рядом идет Шурик, для которого Ирочка – больное место. Вспомнила. Взглянула – и сердце ее сжалось: Шурик имел такой вид, словно только что расстался со своей любимой...
– Да, мы, мужчины, в искусстве мало сечём. Замечено! – скривился Павел. – А ты, Сашка, чего молчишь? Или тоже осуждаешь меня, серого?
Шурик молча пожал плечами. Он тоже видел Ирочку и был смущен, вдруг поняв, что не может забыть ее до сих пор, хотя рядом живет его женщина – ничуть не хуже, а лучше, лучше ее! Умная, верная, умеет держать себя в руках, целеустремленная, красивая! И он ее тоже любит!
Тоже? Его ошеломило это «тоже», возникшее в мозгу. Значит – и в сердце?
– Ты чего молчишь, Сашка? – затеребил его Павел. – Не хочешь поддержать меня? Я тут говорю, что мужик должен в первую очередь заниматься спортом, работой, учебой, а потом уже бегать по театрам, слушать Бетховена и вальсики Шопена.
– Павка, ты чушь несешь! – не сдержалась, крикнула Уля.
– Наша с тобой Ирочка жить не может без симфоний! – не унимался Павел.
– А ты откуда знаешь? Ты говорил, что редко у нее дома бывал? – спросила Уля. – У вас же вроде бы улично-школьная дружба?
– Знаю. Танька говорила.
– И что плохого в том, что Ира интересовалась классикой? Это не каждому дано. Шурик, да не вздыхай так тяжело. Если вы оба не доросли до своей подружки в этом плане, то сами и виноваты.
Уля не ожидала от себя такой атаки, но язык вовремя не успела прикусить, и ее понесло:
– Когда любишь кого-то, надо стремиться до него дотянуться, а не психовать, что женщина... вас переплюнула. Наука, учеба, спорт, – это не только привилегия мужчин! А музыка и театр – не привилегия одних женщин. Нельзя быть такими... недоумками. – Тут она с досадой на себя поправилась: – или казаться такими... Вы же умные мальчики.
Умные мальчики убито молчали. Как Уля потом ни старалась их разговорить, свернув на другие темы, они отвечали вяло, думая о своем.
Дома, перед сном, ворочаясь в постели (она ночевала уАнны, которой нездоровилось), Уля подумала, что разгадала Ирину: ту привлекает в мужчинах талант. Ее отталкивает заурядность. Сева был известным эрудитом, Володя прекрасно играл на фортепьяно. Теперь другой привлек ее внимание там, на сцене. Может, тот, с лицом благородного дворянина, которому выпало играть в комедии роль рабфаковца Васи, персонажа смешного, но простоватого?
Интересно, кто он? Чем занимается в жизни, а не на сцене? На студента не тянет по возрасту. Преподает? А где? Надо будет еще разок сходить...
Шурик в это время тоже не спал, оставшись в одиночестве. Впервые он порадовался этому. Ничто не мешало ему уйти в прошлое с головой. Почему-то вспомнилась веранда во дворе у Ирочки. Вернее – в соседнем доме, где жила Таня. Это она оставила их на своей веранде, предоставив уютное место для свидания. Все уже спали, родители – его и Ирочкины – «икру метали» в ожидании деток, пока те, лежа на продавленной чужой кушетке, в полной темноте, целовались.
Плоть подсказывала им действия посмелее, но воспитание держало их руки чуть ли не по швам. Однако целовались они вроде бы по-настоящему. Это сейчас женатый Шурик понимал, что не совсем по-настоящему. А тогда он даже казался себе нахалом.
В промежутках, чтобы не задохнуться, они шептали всякие глупости:
– Пойдем на пляж завтра?
– Не могу. У меня нет купальника... приличного.
– Дурочка, пойдем в том, что есть.
– Не могу, я худая сильно, противно смотреть... наверное...
– Ты не худая, ты изящная, ты тоненькая, ты как балеринка. У тебя такие ручки...
Он гладил ее руки – от плеча до локтя, не смея прикоснуться к тем частям тела, которые были прикрыты платьем. Не дай Бог, еще даст по физиономии... Такая недотрога!
Шурик не замечал, что улыбается той, давней, улыбкой, словно Ирочка и сейчас была под его боком. Интересно, подумал, уже на грани со сном, а если бы Уля не была так похожа лицом и немножко фигурой на Ирочку, он бы на ней... женился?
Ответить себе не успел – заснул. И не знал, что в это время Уля думала о том же и ответа не получила.
продолжение http://www.proza.ru/2013/01/20/1966