Часть 4. Сестра.
Длинно звонят в дверь. Открываю. На пороге улыбающийся Борис. Он жует жвачку. Его влажные губы ходят кругами, как у коровы. В глазах нездоровый блеск. От него разит водочным перегаром и ментолом.
- Тебе делать нечего? - злюсь я, - звонишь по десять раз! Здесь не глухие!
Борис вваливается в дом, как падает.
- Ох, чувачок, - тянет он, - ну и погуляли мы! Такую продуктовую палатку разбабахали - это нечто на что-то! И чего там только не было! Ну все было: и водка, и коньяк, и пиво, и креветки, и черная икра... короче, все! Только того... извини, ничего не принес. Командир, сука, после службы затащил к себе. Как были с сумками, так и пошли. А от командира, сам понимаешь, заныкать ничего нельзя. Умный, черт! Увидит, хвоста накрутит. Мы с друганами взяли того... все схавали, чтоб, значит, ни ему, ни нам ничего не досталось. Вот такие пироги с котятами, чувачок.
Борис говорит так, как будто уверен, что я должен умереть от зависти. Демонстративно ухожу, не дослушав.
Неплохо живут работники внутренних дел. На службу являются, когда хотят. На халяву жрут и пьют, да еще зарплату получают. Может, и вправду мне податься в ментовку?
Представляю, как утром на кухне мы с Борисом пьем чай. Оба в казенных трусах и майках. Чай по¬мешиваем указательными пальцами. И вот, затянутые в форму мышиного цвета, звеня подковами, излучая запах гуталина, мы чешем на службу. Идем брать очередную торговую точку. Весело! У нас с Борисом общие заботы и общие интересы. Мы понимаем друг друга с полуслова. Мы - друзья навек и, если будет нужно, умрем друг за друга. Да... это даже не смешно!
Слышно, как в ванной пьяный Борис горланит ритуальный куплет о поручике Голицыне, которому не нужна какая-то там «ля-ля-ка». Прежде чем угомониться, он посещает кухню один раз, туалет - два. Пушечный хлопок дверью маленькой комнаты означает конец представлению. Предполагается, что после этого все живое вокруг должно ходить на цыпочках. Борис ведет растительный образ жизни. Вернувшись со службы, он в обязательном порядке выпивает вприкуску три-четыре стакана крепкого чая (как он говорит, «до первого поту») и идет спать. Примерно в полночь Борис просыпается и совершает первый набег на кухню. Он сметает все, что к этому времени ему приготовит сестра. Ближе к утру он делает вторую ходку: пьет кефир, доедает все, что еще можно съесть, посещает туалет и уже после этого беспробудно спит, пока сестра его не разбудит. Если Бориса не разбудить, он способен проспать сутки. Выходные дни отличаются от будней тем только, что Борис спит еще и днем. Он не смотрит телевизор, не слушает радио и не читает газет. О книгах я вообще молчу: он не знает, что это такое. А компьютера он боится, как маленький ребенок включенного пылесоса.
Одна радость: Борис проводит в постели так много времени, что мне не нужно прикладывать особых усилий, чтобы не видеться с ним сутками. Это обстоятельство отчасти примиряет меня с фактом его существования.
На кухню входит сестра. Она увешана сумками с едой, как новогодняя елка игрушками. Ни слова не говоря, принимается за дело: варит, жарит и парит полуночную трапезу мужу. Сделав дела, садится попить со мной чайку.
- Столько всего наготовила, поела бы сама, - подсказываю я сестре.
- А и, не хочется.
- Как живешь-можешь, сестренка?
- Живу, - односложно отвечает она и добавляет. - Борис хороший. Он не жадный. Почти все деньги мне отдает. Он талантливый, хорошо поет.
- Да, согласен. Не раз слышал. Только репертуарчик маловат: все про поручика Голицына, которому не нужна «ля-ля-ка».
Сестра изучающе смотрит на меня.
- Он и другие песни знает, - говорит она с обидой в голосе. - И на гитаре хорошо играет.
- Да что ты!
Если хочешь знать, он половину своей роты научил играть. Я ему говорю, что другие за это деньги берут, а он мне: «нельзя наживаться на искусстве».
- Так прямо и сказал? - искренне удивляюсь я.
- Не нравится он тебе? Мы тебе мешаем. Комнату твою заняли. Ничего. Недолго осталось терпеть: скоро он получит новую квартиру. Вы все тогда отдохнете.
- Не говори глупостей, - отбиваюсь я, но не могу скрыть, что эта информация меня радует.
Пытаясь увести разговор в другое русло, беру сестру за руки:
- Что ты все о Борисе да о Борисе, ну его! Расскажи-ка лучше о себе.
Сестра тяжело вздыхает и говорит:
- Мне тебя жалко.
- Здравствуйте, приехали. Это еще почему?
- Совсем плешивый стал.
Против обыкновения, грубое замечание сестры не сердит меня. Я всегда буду ей благодарен за письма, которые она писала мне в армию. Она единственная девушка в мире, писавшая мне. Помню, я делал вид, что эти письма не от сестры, а от подружки. С томным выражением я прочитывал короткие тексты «Здравствуй, как живешь? Мы живем нормально» и нарочито бережно прятал бумажку во внутренний карман кителя, напротив сердца. Сейчас это кажется смешным, а тогда все было более чем серьезно. Письма сестры давали мне право смотреть свысока на тех солдат, которым вообще никто не писал, и позволили избежать насмешек на эту болезненную для любого парня тему.
Продолжение - http://www.proza.ru/2013/01/20/882