Высунув голову из окна, смотрю на бегущую впереди дорогу, пью тёплый воздух летней тайги… Вон и перекрёсток, поворот на Малую Кему. За поворотом у дорожной обочины с поднятой рукой человек.
– Сто…о…ой, – кричит так, словно за ним гоняться волки.
Машина резко затормозила. Человек подбегает к кабине. Возраст определить трудно: не молодой, не старый. Выгоревшая энцефалитка. Голова острижена наголо. На щеках рыжий пушок. Глаза на закопчённом лице пустые и какие-то бесцветные. Губа разбита. Зычно выкрикивает:
– Мужики, выручайте. Дайте сигарету. Курить хочу. Подыхаю.
Слышу, как шофер отвечает почти равнодушно:
– У нас никто не курит.
В руке у проходимца небольшой полиэтиленовый мешок. В нём что-то странное, напоминает полкило кровавых кишок. Протягивает его шофёру:
– Купите змею. Тёпленькая. Только что убил.
– Зачем это?
– Ты чё… Это же лечебное мясо. Не хотите, китайцам продам.
Шофёр не ответил, включил передачу и рванул с места в полный газ. В рычании мотора моё ухо уловило еле различимое: «От дебил…».
Уже второй день подряд мое жизненное пространство ограничено размерами небольшой обшитой жестью фанерной будки, сооружённой на шасси автомашины ГАЗ-66. Обзор пробегающей мимо забортной жизни резко ограничен размерами смотрового окна (в открытом состоянии это всего двадцать пять сантиметров в высоту и сорок в длину). Будка сколочена лет двадцать назад умельцами автобазы Дальневосточного отделения Российской академии наук. Подобные полусамодельные транспортные средства, разумно сочетающие вездеходность и коммунальный комфорт, были созданы для обеспечения полевых работ научным сотрудникам в трудно доступных районах дальневосточной тайги. Наш автопром ни при развитом социализме, ни сегодня, при базарном капитализме, ничего более путного в замен так и не создал.
Водитель этого средства уже немолодой шофер со стажем, работник автобазы ДВО РАН. Звать его Володя. Рядом с ним в кабине начальник нашего небольшого полевого отряда Борис Иванович Павлюткин, специалист, геолог, палеоботаник. Со мной в будке ещё один член экспедиции – младший научный сотрудник Института геологи ДВО РАН Игорь Юрьевич Чекрыжов.
Одной из задач нашего десятидневного путешествия является пополнение коллекции отпечатков палеофлоры третичного возраста. Это необходимо для возрастной корреляции ряда проблемных толщ. Первая точка, перспективная для отбора флоры, находится недалеко от устья реки Кемы. Аналогичные задачи нам предстоит решить в долине реки Амгу, затем в бассейне реки Максимовки. Попутно мы запланировали отобрать геохимические пробы цеолитизированных пород на водоразделе Максимовки и Бикина. Пробы эти необходимы Игорю для работы по теме диссертации. Мои обязанности помогать всем. Заодно хочу собрать материал о незаконных рубках лесов в приграничной части бикинского бассейна в Тернейском районе.
Монотонный ритм движения в полусумраке мерно покачивающейся комнатки на колёсах быстро притупил мои чувства, и я благополучно задремал. Из сонного забытья вывела резко усилившаяся тряска на ухабах. Вскоре под колёсами машины зашуршал галечник. Шофёр включил пониженную передачу, старенький мотор загудел с подвыванием. Я поднялся со своей лежанки и высунул голову в открытый проём окна.
С левой стороны от дороги медленно проплывает косогор береговой террасы, покрытый зелёным ковром из молодой травы. Впереди видно, что обрыв резко понижается, переходя в песчано-галечный бар, отделяющий речной лиман от моря. За лиманом просматривается покрытая лесом пойма довольно большой реки. Это Кема, река, знаменитая своими водопадами. Ещё лет тридцать назад это была красивейшая река в Приморье. Сегодня бассейн Кемы – большей частью унылая территория, покрытая порубами, обширными гарями и вторичными берёзовыми лесами. Вдоль самой реки около некогда живописнейших водопадов пролегает грунтовая дорога из Тернея в Амгу. У водопадов останавливаются автотуристы, но чаще просто водилы, чтобы перекусить, выпить пивка или сменить отжившую колёсную резину. Бутылки, банки и старые покрышки обычно бросают тут же. Что поделаешь, дурные привычки, как и хорошие, преодолеваются не сразу.
Спустя полчаса путь преградил водный поток шириной около пятидесяти метров. Это устье Кемы. Напротив устья, по другую сторону реки, видны домики поселка. Посёлок этот называется Великая Кема. Лет тридцать назад, когда я посетил его впервые, он был довольно большим. В те годы рядом с посёлком находился военный аэродром.
У переправы в устье Кемы скопилось несколько автомашин. Среди них три японских джипа и бортовой «Урал». Судя по раскинутым возле джипов надувным лодкам и наличию в море цепочки поплавков от рыболовных сетей, скопление техники здесь возникло явно по случаю заготовки красной рыбы. Обычно в это время на северном побережье Приморья начинается ход лососей.
Вышедшие из автомашин люди присматриваются к нам явно с опаской: «Не рыбинспекция ли пожаловала?». Из кабины высовывается наш шофёр. Мне слышно как он спрашивает:
– Здорово, мужики... На ту сторону наша машина пройдёт?
Отвечает самый разговорчивый, похоже, шофёр с «Урала».
– Даже не пытайтесь. «Урал» еле переплывает. Вода в кабине по ногам гуляет. Вы ваще утонете.
Как только из завязавшегося разговора стало понятно, что мы не инспекция, а простые геологи, в местном сообществе возникло оживление. Двое тут же потащили резиновую лодку на морской берег проверять сети. Как оказалось, рыбу здесь ждут давно: первые симины и гольцы только начали подходить. В этом году вместе с наступлением лета опаздывает и ход лосося как минимум недели на две.
До темноты еще пять часов. Посовещавшись, решили сходить на обнажение.
Переправились на противоположный берег на резиновой лодке, которую одолжили у рыбаков. От устья Кемы до обозначенного на геологической карте места, где геологамисъёмщиками помечен знак флоры, около километра. Это минут двадцать неспешной ходьбы. Осмотр обнажения показал, что добывать флороносные породы здесь без серьёзных канавных работ невозможно. Коренные пласты «заплыли» делювием на глубину больше метра. Это означает, что первая точка оказалась пустой, делать здесь больше нечего. Завтра с утра можно ехать на следующую, теперь в район реки Амгу.
Когда вернулись к переправе, я отпросился у начальника сходить до ужина в посёлок, посмотреть, чем здесь люди живут. Вместе со мной отпросился и шофёр Владимир.
Недалеко от переправы слева и справа от дороги две усадьбы, обнесённые дырявчатым железным забором. Такие продырявленные листы железа использовалось раньше для покрытия аэродромов. У калитки усадьбы, той, что слева, стоит грузовой автомобиль. По характерным обводам кабины и наличию переднего моста это ГАЗ-63. Такие машины не выпускаются уже лет сорок. Судя по цвету «голубая лазурь», машина изначально служила на аэродроме. Около грузовичка куча дровяного плавника, который привезли совсем недавно.
Подошли ближе, чтобы рассмотреть детали действующего раритета. Пока разглядывали, у калитки появился человек. На вид ему от сорока до пятидесяти, сухощавый, с рыжеватыми усами, со светлой жиденькой уже тронутой сединой шевелюрой. Профессиональная принадлежность его ни в чем не проявлялась. Смотрит на нас. Взгляд светло-карих глаз вполне осмысленный, человеческий.
– Александр, – называю своё имя с намерением познакомиться и узнать больше о поселке и его обитателях.
Человек отзывчиво встрепенулся, вышел за калитку, и представился:
– Гена. Геннадий Иванович Григорьев. Я смотрю, что за новые люди к нам пожаловали. Думаю, может, помочь чем смогу?
– Геологи мы…
– О. Если золотишко мыть, мы завсегда готовы, – расплылся улыбкой хитро щурясь.
– Не…е. Наши планы скромнее. Хотим посмотреть деревню. Здесь я уже лет тридцать не был.
– А. О...о…о. От деревни уже ничего не осталось. Тут и в живых-то всего четыре дома. Этот пока я занимаю… Временно. Хозяин уехал, а я сторожу хозяйство. Напротив меня Витька живет. Он тоже сторожит. Сейчас он подойдёт… Там, в…о…он, под горой, арендатор обитает. Держит стадо коров. И коней у него десятка два. Мужик, вроде, серьёзный. А на дальнем конце, во…о…он, за леском, живет Виктор Горовенко. Он мастер на все руки. Лет десять назад гидростанцию соорудил. С тех пор свет в посёлке бесплатно... Да что мы на улице то, может, в хату зайдём.
Мне интересно глянуть, как живет этот человек, поэтому соглашаюсь сразу. Обращаюсь к своему напарнику:
– Володя, зайдем на минутку. Ты как?
– А чё, зайдем.
Гена услужливо пробежал вперед, раскрывая калитку перед неожиданными гостями.
Двор усадьбы завален ржавыми бочками и квадратными листами железа. Похоже, что листовое железо добывается из железных бочек. Бочки рубят топором и зубилом, затем расправляют кувалдой. Инструменты лежат тут же. Спрашиваю:
– Для чего ж столько железа?
– Это под заказ. На продажу. Бочек тьма осталась после вояк, находим им применение.
За домом просматривается обширный огород. Картошка еще не взошла. Спрашиваю:
– Огород сам садил?
– Сам, – отвечает с ноткой гордости. – В прошлом годе весь вскопал лопатой. В этот раз хозяин заплатил пятсот рябчиков, приехал Горовенко, вспахал трактором… Там у меня картошка… В том углу капуста… Тут грядки с луком.
– И вызревает?
– Растёт. Только в этом годе чудеса какие-то. Уже середина июня, а холод собачий. Картошка, смотрите, даже не взошла. На дубах листы только-только проклюнулись…
– Железо, огород. Ну, а чем ещё удается деньги заработать?
– Чаще всего капусту сушим. В прошлом годе за месяц
двадцать тысяч на капусте взял.
– И почём принимают морскую капусту?
– В Малой Кеме по восемьадцать рублей за кило. Иногда бывает заказ на экспорт. Экспортная, ту по тридцать рябчиков берут… Но приходиться попотеть. Особый стандарт им ну-жен.
– Ну а кроме капусты?
– Иногда орехи готовим. Когда кедр уродит. Прошлый год три месяца на орехе пахал. Тридцать тысяч взял.
В проёме калитки появляется приятель Гены. Явно выпивший. Вид живописный: типичный бомж. Во Владивостоке такие люди обычно больше полугода не протягивают. Гена тоже обращает на него внимание:
– А вот и Виктор. Я же говорил, скоро придёт.
Виктор изображает на лице какую-то гримасу, похоже, решил озвучить возникшую мысль. В его грязно-синих глазах на мгновение вспыхивает живая искра:
– М…мужики. Щ…щас. Мы всегда…, – искра угасает.
Гена продолжает за товарища.
– Он слегка выпимши. Не обращайте внимания… Чё мы на пороге-то. Вы в хату проходите.
Распахивает дверь в сени. Там почти пусто. У стены старенький потертый комод. Рядом на гвозде тронутая тлением кожаная куртка. Из сеней проходим в кухню. Справа от входа оббитая жестью кирпичная печь. Против дверей, у стены, кровать, накрытая байковым одеялом. Правее окно, к которому придвинут стол. Над окном пара полок с книгами. На столе до-вольно чистая давно не новая клеёнка. Вымытая посуда аккуратно сдвинута к подоконнику. Посередине стола алюминиевая пепельница с окурками. По другую сторону стола ещё одна кровать-лежанка. Стены покрыты вполне сносными обоями. Потолок давно не белен. Краска на дощатом полу облупилась. Во всём тюремная скромность, вполне сочетающаяся с относительной чистотой.
Хозяева расселись по лежанкам, гостям – табуретки, которые Гена принёс из соседней комнаты, занавешенной цветастой тряпицей. Пока Гена закуривает, я расспрашиваю:
– Гена, расскажи, пожалуйста, немного о себе: откуда родом, где был, что делал?
– А кому это интересно?
– Мне. А если разрешишь, могу и в журнал написать о вашем житьё-бытьё. Многим интересно, как российская глубинка живёт.
– А что. Могу и рассказать… Родился в городе Полоцке в 1950 году. Это в Белоруссии. После школы фазанка. Потом работал сварщиком. В 1970 призвался в армию. Служил фельдъегерем в Звёздном городке под Москвой.
– Это что, вроде почтальона?
– Во, во. Разносил секретную почту в чемоданчике, который был пристёгнут к руке на замок. В армии нашёл себе подругу. Она из Подмосковья. Женился. Жили недолго в Белоруссии у моих отцов. Вернулись в Москву… Потом все сломалось… Подрался я с участковым нашим. Сволочь был редкая. Ну и попал на поселение в Астрахань. Пять лет. С женой развелись. В Астрахани я познакомился с другой женщиной, Людмилой звать. На десять лет моложе меня. Сама родом из Дальнегорска. После Астрахани двинули мы на родину Людмилы. В Дальнегорске родился у нас сын. Сейчас ему четырнадцать лет, учится в гимназии «Исток». Слыхал про такую? Там, вроде, американцы преподают?
– Не слышал. Ну, а как здесь-то оказался?
– Разошлись мы с женой. Уехал я. Подрабатывал где придётся. В Малой Кеме прожил пять лет. Теперь вот здесь, в Большой Кеме… Но я не жалуюсь.
– А что за гидроагрегат ты упоминал? Он электроэнергию вырабатывает?
– Ну да. Во! – он протянул руку и щёлкнул выключателем. Под потолком вспыхнула электрическая лампочка.
– Не понял. У вас что, свет круглосуточно дают?
Тут даже Виктор не выдержал моей бестолковости. Замычал. Потом скороговоркой выдохнул:
– Гидроэлекр…р…рстанц.
– Гидроэлектростанция, что ли?
– Ну н…да.
В разговор снова вмешался Гена.
– Уже лет десять как свет в посёлке даёт самодельный гидроагрегат. Его можно посмотреть. Он на протоке. Метров пятьсот отсюда. Сделал его Горовенко. Он живёт в конце посёлка.
– Да, мужики. Это очень интересно. Мы, однако, сходим – посмотрим. Время уже к вечеру. Надо бы успеть заснять чудо технической мысли.
– А нас тоже заснимите?
– Ну а как же.
Сфотографировав новых знакомых, попрощались с ними и двинулись на поиски гидроэлектростанции. Нашли её быстро по столбам электролинии, ведущей в сторону реки.
В нижней части небольшого рукотворного пруда, созданного на одной из проток Кемы, в створе невысокой дамбы под действием потока воды вращается колесо с лопастями. Есть в нем что-то от донкихотовских ветряных мельниц. Само колесо изготовлено из стальной кабельной катушки. Такие катушки широко используются на аэродромах. Лопасти приварены из бочковой жести. Ось колеса вращается в цапфах на прочном бетонном основании. К оси прикреплен автомобильный карданный вал, который передает вращение генератору через редуктор. Генератор и редуктор помещены в железный ящик. Все трущиеся части густо смазаны солидолом. Подшипники и крестовины на кардане обвязаны сверху резиновыми лоскутами от автомобильной камеры.
Измерили скорость вращения вала: около полоборота в секунду. Сфотографировали конструкцию и поспешили на поиски её создателя.
На краю пустоши с остатками фундаментов, где когда-то стояли дома, за небольшой рощицей старого сада мы, наконец, обнаружили жилую усадьбу. Вокруг множество больших и маленьких железяк. Тут запчасти от комбайнов, от тракторов, большой железный котёл, самолётная лестница из алюминия, старые электродвигатели, мотки проволоки, куски стальной и алюминиевой жести и еще Бог знает что. Из-за домика с облупившейся штукатуркой, похожего на баню, раздаются гулкие удары. Иногда слышится мелодичный женский голос:
– От сволочь. Все равно разобью тебе башку.
Мы поубавили шаг, выглянули из-за домика. Метрах в десяти на небольшом стульчике спиной к нам сидит немолодая женщина. Перед ней на земле лежит ржавый электромотор. В одной руке у женщины зубило, в другой – тяжёлый молоток. Прицелившись зубилом в крышку мотора, женщина с силой бьёт молотком, сопровождая это резкими приговорами. Рядом лежит маленькая лохматая собачка, наблюдает за действиями хозяйки. Учуяв нас, собачка подхватилась и с лаем бросилась в нашу сторону. Женщина оставила своё занятие и обернулась. Увидев незнакомцев, бросила инструмент, поднялась навстречу и окликнула:
– Ищете кого?
На вид ей можно дать лет пятьдесят. Волосы крашеные. Лицо приятное, даже интеллигентное, в глазах умные искры.
– Горовенко нам нужен, – отвечаю как можно спокойнее и приветливее.
– А на что он вам?
– Да вот, увидели мы гидроагрегат. Понравился. Хотим узнать о нём некоторые подробности.
– А сами-то кто будете? Откуда?
– Мы геологи. Проездом. Интересуемся, как люди тут выживают.
– Выживаем, как видите… – в голосе её строгость совсем исчезла. Поднялась со стула и продолжила:
– Вот, занимаюсь заготовкой цветных металлов. Металлу тут много скопилось. С аэродрома. Кое-что от совхоза осталось. Нам, старикам, здесь больше не на чем деньги заработать. На одной пенсии не протянешь… А Горовенко мой муж. Сейчас позову.
Повернувшись в сторону дома, громко прокричала:
– Виктор, к тебе пришли.
Вскоре из дома выбежал подросток, одетый в камуфлированный костюм и с повязкой на голове, с живыми карими глазами и рыжими конопушками вокруг носа. Вслед за ним показался пожилой крепкий человек среднего роста в майке, в солдатских камуфлированных штанах, коротко остриженный, с залысиной на лбу, с крупным носом, толстыми губами и с большими под стеклами очков слегка испуганными глазами. Я поспешил объясниться:
– Мы тут познакомились с вашим гидроагрегатом. Велико-лепная штуковина. Сегодня для российской деревни такие агрегаты актуальны. Мне захотелось узнать больше о вашем изобретении и написать о нём в журнал.
Выражение карих глаз под очками изменилось. Вместо легкого испуга в них вспыхнула искорка тщеславия и заинтересованности.
– Значит, вам понравилось? А что, ведь неплохо получилось?
– Да просто здорово. Можно я задам вам несколько вопросов?
– Да, пожалуйста… Давайте присядем. Можно здесь, на скамейке.
– Если вы не возражаете, я бы хотел узнать кое-что из вашей биографии. Когда и где родились, чем занимались, как попали в эти края, наконец, как пришла в голову идея с генератором, и как её удалось осуществить?
– Да, пожалуйста. Горовенко Виктор Константинович. Родился в Красноярске в 1934 году. Приехал в Кему в пятьдесят четвертом. До этого работал токарем на комбайновом заводе. Попал служить во Владивосток. Оттуда меня направили в Кему на строительство аэродрома. В те годы строили быстро. Через пару лет все было готово. Сначала здесь базировались МИГи пятнадцатые, потом семнадцатые. Мне понравилось. Остался на сверхсрочную. В 1977 году аэродром закрыли. К началу восьмидесятых годов посёлок опустел, но жить ещё можно было.
– О семье расскажите, пожалуйста.
– Жена моя Зинаида. Зинаида Михайловна. Дочерей у меня трое. Живут в Москве. Сына два. Старший, Сергей, бизнесмен, живёт в Уссурийске. Младший Витя. Вот он. Ему девять исполнилось. Учиться в третьем классе. Школа в Малой Кеме. Вожу на тракторе.
– Это сколько ж вам было, когда вы решили его родить?
– Мне было уже шестьдесят два. Жене около сорока.
– Да, есть ещё… в русских селеньях… Ну хорошо, теперь про агрегат.
– Первый вариант генератора я сделал в 1995 году. В течение года дорабатывал. Взялся за это дело после того, как сломался поселковый дизель. Да и гонять его ради нескольких семей стало невыгодно. Окончательный вариант получился мощностью в четыре с половиной киловатта. Для трёх усадеб вполне хватает. Сам генератор от сварочного агрегата, такой возил на прицепе ГАЗ-51. Радиус водяного колеса около двух метров. Редуктор нашёл от лебёдки (редукция один к двадцати). Дополнительная редукция обеспечивается за счет боль-шой звёздочки. Подобрал ее от силосного агрегата… За все эти годы генератор ни разу не подводил. Были моменты, когда мало было воды в пруде. Приходилось копить воду и открывать задвижку лишь на время, по утрам и вечерам. Такие засухи бывали нечасто.
– Я слышал, что вы собираетесь уезжать отсюда.
– Собираюсь. По болезни. Глаза совсем плохо видят. К концу лета должны уехать. В Уссурийск. Там выделили мне квартиру, двухкомнатную. Думаю, это за мои заслуги перед Родиной…
Уже через сутки мы были в посёлке Амгу. По местным меркам он считается большим. Жителей около тысячи. Серые дома рассыпаны вблизи открытого побережья, в приустьевой части долины небольшой реки. Половина лета здесь туман и сырой холод. Добраться в посёлок можно по длинной дороге, недавно проложенной среди дремучей тайги, а можно быстро воздушным транспортом. Аэродром в самом центре поселения. До Амгу летает рейсовый вертолёт из Тернея. Стоимость билета около трехсот рублей.
Главной достопримечательностью этих мест являются горячие минеральные источники. На одном из них, по реке Амгу, уже много лет действует водолечебница. Второй источник находится в устье реки Сайон, где стихийно возник дикий мини-курорт.
Наша забота в Амгу та же, что в Кеме, – отыскать выходы флороносных пород. Обнажение находится по реке Гранатной, которая впадает в реку Амгу, недалеко от поселка. Часа три колесим по грязным дорогам, пытаемся максимально приблизиться к месту, указанному на геологической карте. Наконец определились. Встали лагерем километрах в семи от посёлка, у речки на покосной поляне. Отсюда до обнажения около километра.
Обнажение оказалось совсем маленьким, но материал дает на удивление хороший. Суть работы заключается в долгом и тщательном разборе плитчатых пород и простукивании молотком как можно большего числа образцов с целью поиска отпечатков флоры. Чем больше разнообразных отпечатков найдем тем больше шансов полнее описать флору растительного комплекса. Возраст первых находок флоры в этом месте оценивается, по предварительным данным, как эоценовый, то есть древние леса, от которых сохранилась лишь малая часть окаменевших со временем листьев, почек, веточек, захоронённых в илу на дне реки, озера или болота, произрастали здесь десятки миллионов лет назад.
На отработку точки ушло двое суток. Затем снова в дорогу.
Из Амгу направились на реку Максимовку. Работу на Максимовке было решено начать с отбора геохимических проб цеолитизированных пород в верховьях реки Лосёвки. До 1972 года река Лосёвка называлась Улунгой Кхуцинской. Знаменитый путешественник В.К. Арсеньев в своих записках называет ее Улянгоу. По этой самой реке отряд В.К. Арсеньева осенью 1907 года прошёл в верховья реки Бикин.
Как оказалось, по Лосёвке уже лет пять как существует хорошая лесовозная дорога. Она тянется практически до бикинского водораздела.
В верховья Лосёвки добрались лишь к вечеру. Остановились прямо на дороге, недалеко от старого лесосклада.
Внушительные груды брошенного леса начали нам попа-даться ещё в среднем течении Лосёвки. Но то, что мы увидели в верховьях реки, повергло всех в шок. Нестандартными брёвнами лиственниц и елей были завалены огромные площади. Даже поверхностно оценить, сколько здесь брошено ценнейшего леса, не представлялось возможным. Бревна-коротыши длиной от полу-метра до четырёх валялись повсюду большими и маленькими кучами, кучками и поодиночке. Часть больших куч, похоже, пытались сжигать, но безуспешно, поскольку толстые брёвна гореть явно не хотели: не успели достаточно просохнуть.
Еще более жуткая картина открылась нам, когда отправились в тайгу искать обнажение. Лесовозными волоками оказались изрезанными вдоль и поперек все окружающие сопки. Не-которые волока проложены по склонам крутизной до сорока пяти градусов. Во многих местах сваленный лес вытащить не успели. Брошенные деревья размочалены гусеницами тракторов и трелёвочников. Там, где находились вахтовые посёлки, раскиданы пустые бочки, рваные покрышки, бытовой мусор. Местами чернеют потёки тавота, в лужах радужные плёнки от нефтепродуктов.
Пока мои коллеги отбирали пробы, я успел по одному из волоков подняться на бикинский перевал. На перевале тоже рубили. Вид как на картине Васнецова «После побоища». Всюду трупы деревьев, разнокалиберные пни, размочаленные стволы и ветки, вывернутые дыбом комья земли. Даже камни на дорогах изгрызены гусеничным железом.
На следующий день мы вернулись в пойму Максимовки. Лагерь разбили на берегу реки, недалеко от хутора, который на современных картах называется Лосиный (ранее в этом месте был старообрядческий посёлок Улунга Кхуцинская). Судя по данным геологосъёмки, недалеко от этого хутора находится очередная точка, перспективная для отбора палеофлоры.
После устройства бивуака Борис Иванович взялся готовить ужин, Володя с Игорем направились с удочками вдоль берега, а я – на хутор, где ожидал встретиться со старым своим знакомым Виктором Фёдоровичем Зенковским. Мы не виделись с ним лет двадцать. Знал я и уже покойного отца Виктора, который поселился в этих краях ещё в конце сороковых годов. Помню, что он выходец из Харьковской губернии. В начале сороковых призвался на Хасан, потом служил в посёлке Ольга.
Виктор Фёдорович оказался на месте. Как выяснилось, он хорошо помнит, что в середине шестидесятых годов в посёлке было еще семь дворов. Большинство жителей были потомками репрессированных старообрядцев, в том числе Безруковы, Попковы, Сухановы, Лошкарёвы. Сегодня сохранился лишь один дом. Когда-то в нём располагалась начальная школа.
В доме две комнаты. В одной из них Виктор и обитает. В ней имеется кирпичная печь, две кровати, стол и небольшая этажерка. На полу расстелены домотканые половики. Постеленное белье на кроватях чистое. Стены побелены. В углу, над этажеркой, там, где обычно вешают иконы, портрет маршала Жукова. На этажерке зеркало. Над столом прибит большой лощёный календарь, с которого поддельно улыбается яркая блондинка, демонстрирующая голые сиськи, туго накаченные силиконом.
Эту красоту, вероятнее всего, повесил молодой племянник Виктора. Приехал вместе с дядей из Максимовки отдохнуть, заодно помочь по хозяйству. Зовут его Денисом. Парню двадцать четыре года. Высокий, стройный. Показался мне на редкость аккуратным и серьёзным. Работает мотористом во Владивостоке на теплоходе-контейнеровозе. Ходит за «гранку». Зарабатывает до девятисот баксов. Деньги тратит на аренду жилья в городе и на учёбу (учится заочно во ВГУЭСе на экономиста). Есть своя автомашина («Креста» 1997 года). Пока мы разговариваем, Денис на огороде. Таскает воду и поливает грядки.
Некоторое время поговорили о былом. Вспомнили молодые годы, общих знакомых, общие таёжные дела. После этого я повернул разговор к свежим, наиболее интересным для меня темам:
– Виктор, а что тебе известно о рубках тайги по Лосёвке?
– О, что тут с тайгой вытворяют, словами не передать. В погоне за зелеными все словно озверели.
– Видел плоды этого озверения. Только сегодня с верховьев Лосёвки.
- То, что ты видел по Лосёвке, творят по всем притокам Максимовки. По Буянике, по Угольной, по Чиинке, по Некрасовке, Горбуновке, да по всем речкам. И рубят так уже лет десять. Берут всё подряд: дуб, ясень, кедр, лиственницу, ёлку. Пилят без перекуров, и зимой и летом. Объёмы рубок колоссальные. Думаю, что сотни тысяч кубометров за год. Похоже, что большая часть леса идет на экспорт кругляком. На Лосёвке ещё ничего. Там рубят всего-то года четыре…
– И что, по всем притокам до бикинского перевала дошли?
– Не только дошли, но и перешли. Местами километров до десяти на бикинскую сторону залезли.
– А что за контора, кто начальник?
– Контора называется, вроде, АО «Амгу». Директор Шули-кин Александр Георгиевич. Главный исполнитель рубок – бригадир Горбачёв Александр.
– И много у них техники?
– Хватает. Есть харвестеры, около десятка трелёвочников, бульдозеры.
– Я обратил внимание, что они сжигают за собой нелик-видную древесину.
– Это недавно начали сжигать. Была тут комиссия из Владивостока. Они и заставили. Раньше вообще всё бросали гнить.
– А куда лесхоз смотрит?
– Какой лесхоз? Шутишь? Все куплено.
– И кто же разрешил всё это?
– Как кто? Усольцев, бывший глава тернейской администрации.
– Да. Наговорил ты тут. Если бы своими глазами не видел, не поверил бы… Так, с тайгой понятно. А как сам-то выживаешь? По-прежнему охотой?
– Охотой нынче не проживёшь. Раньше по Лосёвке до сотни соболей брал. А в прошлом году всего два выловил. Куда всё подевалось? Наверняка, это связано с рубками… А живу во многом за счёт пенсии. Удалось проскочить в щель: получил пенсию в возрасте пятидесяти лет. Раньше такую давали в районах, приравненных к северу. В том числе и охотникам с большим стажем. Пенсия довольно приличная – две тысячи семьсот рублей. Существенный доход дает хуторское хозяйство. В прошлом году только помидоров на продажу вырастил тонны полторы. Помидоры здесь прекрасно растут в открытом грунте. Иногда арбузы вызревают. Недавно купил уазик, правда не новый, но еще крепкий. Да ты его видел. Во дворе стоит. Есть еще бортовой ГАЗ-66. Тот дома, в Максимовке.
– Ладно, старина, засиделся у тебя. Пора идти.
– Меня тоже работа заждалась… Слушай, Александр, ты вот учёным стал, читаешь много, скажи, пожалуйста, как по-твоему, долго ещё так жить будем? Аки волки позорные…
– Ты знаешь, не все волки-то. Время нынче особенное. Каждому даётся проявить свою сущность. Кто был хищником в овечьей шкуре, тот обнаружил себя сполна. А кто человеком был, им и остался. Трудное время. Тёмное. Но я убежден: наступит час отделения зёрен от плевел. Как сказал Рерих: "Самая тёмная ночь перед рассветом». А то, что ночь пока в нашем отечестве, это очевидно уже для большинства…
Владивосток, июнь 2005