И станут женщины притворно
С роскошной нежностью проворно
Ласкать мужей, пока вдали
К иным, несбывшимся жилищам
Струится дым, и с пепелища
Борей уводит корабли.
(Нити Арахны. Е.Кольчужкин)
Плавание по «закрытому» морю оказалось удачным, и лишь под утро, уже в виду знаменитого Фаросского маяка, налетели этесии… но уже наступал день, представавший перед путниками алым сиянием небосклона. Это сияние, отделяясь от тверди земной, уподоблялось гигантской птице, широко распахнувшей свои радужные крылья и словно устремившейся им навстречу.
– С благополучным прибытием! – провозгласил кормчий, приветствуя то ли этот счастливо родившийся день, то ли Никею с дедом ее Архилохом, в то время как триера, продолжая двигаться, уже входила в военную гавань Эвностос, являвшуюся частью города.
Умытая штормом, озаренная нежным сиянием утра, Александрия Египетская напоминала собой Афродиту, рожденную из пены морской, или огромное розовое фламинго, объявшее Фарос «крыльями» дамб. В столь ранний час широкие и прямые ее улицы были немноголюдны, однако в порту и на набережной, куда, в том числе, выходили портики и экседры Царского дворца, яблоку упасть было негде: моряки и купцы всех племен и народов суетились подле своих кораблей, рабы переносили грузы, портиторы и номофилаки толковали друг с другом о ценах, о пошлинах и отчаянно ругались с купцами на всех мыслимых языках и наречиях, какие только есть в Ойкумене…
– Вот мы и в Александрии, – сказал Архилох, – в городе, где есть все, «все, что может (только) существовать или случаться на земле: богатство, спорт, власть, голубое небо, слава, зрелища, философы, золото, прекрасные юноши, храмы богов-адельфов… Мусей и (все прочее), что только можно пожелать!» – Судя по всему, он был чрезвычайно рад как благополучному окончанию путешествия, так, главным образом, своей предусмотрительности пуститься в плавание на военном судне: удобств, правда, не было никаких, зато и опасностей – тоже.
– Пойдем, Никея, – он взял внучку за руку, – я покажу тебе Город!
Александрия на самом деле, отвечая замыслу своего основателя, оказалась городом огромным, с четкой Гипподамовой планировкой улиц, открытым всякому, кто стремился сюда, всем языкам, всем вероучениям и направлениям человеческой мысли, однако, чего Никея никак не могла знать, – совершенно чуждым всей остальной стране, пережившей уже несколько тысячелетий своей собственной истории: несметное число царских династий (в том числе чужеземных), кровопролитных войн, периодов расцвета и упадка. Там, в каких-нибудь двух-трех парасангах южнее, в этой же самой стране, в мрачных подземельях храмов бритоголовые аскеты-жрецы проводили время в чтении священных текстов, пении гимнов, прославлявших богов, и отправлении священных обрядов, а лаой без устали трудился и молился, наглухо закрыв за собой дверь цветущего сада жизни. (Ибо одним так велел ритуал, обязательный для избранных, а другие тщились стяжать себе вечную жизнь.) Там – тотальная, пронизанная жесткой дисциплиной духовность, бытие, скованное догмами веры; а здесь, среди великолепных творений рук человеческих, – безудержное распутство, праздность и порок, возведенные в норму!
И даже в этот час, когда вся остальная страна надрывалась на орошении полей и строительстве каналов, Александрия продолжала жить своей собственной – суетной и разгульной – жизнью: в театрах ставились пьесы Софокла и Эврипида, на Ипподроме устраивались бега, а в лупанарах по сходной цене торговали ЛЮБОВЬЮ…
Неизгладимое впечатление произвели на девочку длинные стеллажи Библиотеки, на которых лежали бесчисленные свитки папирусов, некоторые из которых грозили при малейшем прикосновении обратиться в прах. Понравились ей и долгие прогулки по тенистым аллеям Мусея в вечерние часы, когда воздух был особенно чист и прозрачен, а дед рассказывал ей о премудростях, подчерпнутых им из прочитанных манускриптов. Но… о том, что в городе насчитывалось самое большое среди прочих городов Ойкумены число лупанаров, а вместе с тем т.н. «жриц любви» – одалисок, куртизанок и гетер всех мастей – он, конечно же, предпочел умолчать…
Как было решено на семейном совете, он отвел ее в знаменитую александрийскую школу гетер, хозяйкой которой была уроженка Коринфа Нарцисса (настоящего имени ее никто не знал), сама в прошлом известная гетера – женщина молодая, лощенная. Она взяла девочку за руку и препроводила в просторный зал на втором этаже, с экседры которого открывался великолепный вид на Эвностос, Фаросский маяк и Брухейон. Легкие дуновения доносили сюда свежесть моря, запах пальм, платанов и кедров, которые росли в многочисленных парках Царского квартала.
Первым делом Нарцисса велела ей раздеться и придирчиво осмотрела с головы до пят, изредка касаясь ее своими тонкими, изящными пальчиками, унизанными перстнями. По-видимому, оставшись довольной, она призвала евнуха, а когда тот явился, приказала принести новую одежду и легкий ужин.
– Ты весьма недурна собой, милочка, – ласково так сказала она, – и, наверняка, образована. Но в искусстве любви этого мало…
– Я умею еще петь и танцевать, – похвасталась Никея. – А еще немножко знаю толк в медицине и косметике.
– Ого! Архилох ничего не сказал мне об этом. Где ты только всему этому выучилась?
Никея замешкалась, хотя и не потому, что смутилась. Секреты семьи строго-настрого было запрещено разглашать.
– «Скажи, что ты год жила в Пафосе и обучалась в тамошнем храме Афродиты», – на всякий случай предупредил ее дед.
Она повторила, и лицо гречанки ожило: взгляд потеплел, губы тронула понимающая улыбка.
– Ого, да ты просто находка! – воскликнула она, но тотчас умерила радость. – Все равно многому придется учиться…
И потекли дни учебы, но… как не похожи были они на дни и месяцы ее прежней жизни!
Нарцисса гордилась своим заведением. По примеру образованных греков, она сделала своих девиц гетерами, сведущими в поэзии, пении и танцах. Она следила за их языком и манерами. Она пестовала их, как не каждая мать пестует своих дочерей, однако и требовала сполна. Впрочем, подобная требовательность не шла ни в какое сравнение с требовательностью отца и других ее родственников. Никея попросту отдыхала! Суровый быт и нищета канули в Лету.
Она наслаждалась роскошью обстановки, изысканностью одежд и яств, которые вкушала. Кроме того, теперь у нее была своя собственная спальня с мозаикой на полу и великолепными вазами, в которых стояли живые цветы. Она пребывала здесь в чистоте и комфорте. Она забыла о своем недавнем прошлом и с головой окунулась в новую для нее жизнь. Она по-новому училась читать и писать – училась сочинять любовные письма, петь томным голосом, возбуждающим страсть, под аккомпанемент арфы исполнять танцы, основным содержанием которых был Эрос. Она стала жить, как настоящая госпожа, а не как голодающая девчонка, обещая стать одной из самых известных гетер в лупанаре.
Она имела грандиозный успех – богатые александрийцы добивались свидания с ней, суля баснословные барыши. Однако Нарцисса до поры была неподкупна.
Она лично обучала Никею искусству управления интимными мышцами – тайне великих обольстительниц мира. И, как поняла та, дело было даже не в том, что уровень сексуальных ощущений партнера возрастал многократно, а в том, что с помощью подобных техник женщина всегда оставалась желанной.
– Но нельзя «игра(ть) только на (его) чувственных струнах, стремясь мгновенно вызвать обманчивое опьянение скоропреходящей страстью», – поучала Нарцисса. – Настоящая гетера должна быть воплощением его мечты и в полной мере удовлетворять жажду интеллектуального общения. Вот почему наше искусство столь многогранно. Нужно владеть не только техникой любви как таковой, не только уметь нравиться, но и разбираться в истории, философии и политике. Нужно быть разносторонне образованной, красивой и здоровой и, само собой, изящно одеваться и всегда казаться прекрасной. Для этого нужно целиком посвятить себя культу Афродиты Гетерии и принести на ее алтарь доходы от своей «первой любви», как это сделала знаменитая Лаис (Лаида), которой «после смерти… воздвиг(ли) пышную гробницу, как величайшему из завоевателей, каких только знала Эллада».
Никее также было преподано, как добывать эти самые доходы, то есть как добывать средства на окружение своей особы достаточной роскошью в качестве необходимого условия успеха; как окружать себя роем поклонников из высших сословий и приобретать у них столь желанное могущество, деньги и власть; как быть украшением всякого празднества, всякой религиозной, гражданской или военной церемонии.
И она, как ни странно, оказалась хорошей ученицей…
Со всей энергией молодости, а также подспудных своих желаний она принялась постигать эту науку, благо, что обладала большими способностями. Едва вступив в таинственный возраст, когда «в телах девочек наступало равновесие в развитии всех сторон, и Гея-Земля пробуждала силы ясновидения и бессознательного понимания судьбы, когда крепли связи с Великой Матерью, Артемидой и Афродитой», она ощущала себя в лупанаре, как рыба в воде. Она быстро научилась распознавать мужчин, а научиться подчинять их своей собственной воле было делом времени. Она штудировала биографии Лаис, Пейто, Аспазии и Сапфо в качестве примеров для создания своей собственной (биография Та-Имхотеп померкла в блеске их славы) и наизусть цитировала эротические труды Элефантис, которые к тому времени даже в библиотеке Мусея считались большой редкостью. И уже мнила себя известной гетерой, хозяйкой на симпозиумах поначалу здесь, в Александрии, а в скором будущем – во всей Ойкумене. Она мечтала так же, как Лаис, сколотить огромное состояние и, растратив его на храмы, различные общественные постройки и почитателей, умереть почти нищей. Только таким представлялось ей достойное будущее. Да только сложилось все по-иному…