Помню: накануне того самого дня мне не спалось. Не то чтобы я что-то предчувствовала, вовсе нет, а просто не спалось и всё. Я лежала тихонько-тихонько, боясь разбудить маму, и слушала. В углу около остывающей печки лежала больная бабушка. Она болела давно и уже не вставала. Ей, видно, тоже не спалось, она ворочалась и тяжело вздыхала, а мне казалось, что весь наш старый дом вздыхает вместе с ней. Моё маленькое сердце сжималось от жалости. На улице холодный ветер раскачивал деревья, и те своими кривыми лапами царапали тусклые звёзды.
Утром вместо завтрака мама решила помыть полы. Она сбегала на колодец, принесла воды, вытащила из комнаты стол и лавки. Сунула мне в руки веник и велела подметать. А сама опустилась на колени и начала неистово тереть дубовые доски, стараясь отмыть их добела. В полдень наш старый дом сиял первозданной чистотой. Мама занялась самоваром, бабушка, не сводя покрасневших глаз с иконы божьей матери, бормотала молитвы. Я же играла с котёнком в «кто быстрее»: хватала его за хвост и быстро отдёргивала руку, пока он не цапнул. Тут в дверь постучали. Бабуля перестала молиться, а мама встрепенулась: «Кто бы это мог быть?», и пошла открывать. Я побежала следом.
На крыльце стоял высокий худой военный. На голове выцветшая пилотка, на плечах потёртая шинель, за спиной вещевой мешок. Он был смугл, если не сказать - чёрен, лишь голубые глаза выдавали уроженца наших мест.
- Вам кого? – спросила мама.
Солдат молчал.
- Вам кого надо? – повторила мама.
Он продолжал молча смотреть на неё. Мама заглянула ему в глаза и вдруг, вскрикнув, бросилась на грудь и стала целовать тёмное лицо, волосы, руки, шинель.
- Дочка, папа вернулся! – крикнула она.
Я остолбенела, стояла как дура и таращилась на незнакомца.
- Это мой отец???!!!
Когда в сорок первом он ушёл на фронт, мне было три года, а сейчас мне восемь, и уже год, как кончилась война, и два года, как пришло от отца последнее письмо. И вот этот худой, чёрный человек – мой отец!!? Я не могла поверить! А он, заметив мои сомнения, присел на корточки и надтреснутым голосом спросил: «Найдёнка, помнишь меня?» Что-то знакомое из далёкого детства всколыхнулось внутри и я, зарыдав, обхватила его шею, уткнулась в колючую щеку…
Мы сидели за столом, я прижалась к отцу и не отпускала его руку. Бабушка, сидя в кровати, как молитву повторяла одно и то же: «Вот тепереча всё наладится, вот тепереча всё будет хорошо…» Мама суетилась возле самовара, заваривая свекольный чай. Но попить чайку сразу не удалось. Женщины-солдатки со всей деревни сбежались к нам в дом. И каждая спрашивала отца про своего мужа. «Не видал ли? Не встречал ли?» Он отвечал: "Нет, не видал". Но они всё равно продолжали с надеждой смотреть на него. А он говорил им, что «на войне бывает всякое. Взять хотя бы его. Его сразу после Германии отправили воевать японцев и писать не разрешали. А там ранение, госпиталь… . Так что всякое бывает. Может, ещё придут солдаты домой. Вы, бабы, ждите». И каждая верила, что так и будет! Они благодарили отца за добрые слова, за то, что живой и гладили меня по голове. А их ребятишки с любопытством и завистью заглядывали в наши окна.
Когда все разошлись, мы сели чаёвничать. Папка достал из вещмешка банку тушёнки, хлеб, сахар. Он намазал мне огромный ломоть и дал два куска сахара. И я, уплетая хлеб с тушёнкой и прихлёбывая сладкий чай, смотрела на сверкающие счастьем глаза матери, на добрую улыбку моей милой бабушки, и верила, что теперь всё изменится! Никогда больше не будет войны, и никого не убьют. И бабушка обязательно поправится. А в деревне построят школу, и я стану в ней учиться. А потом вырасту, выйду замуж, и у меня родится своя девочка. И все мы будем очень-очень счастливы!
Потому что иначе просто нельзя!