Она присела на диван не украдкой, а по-хозяйски. И стала смотреть, как мы с Кэтти занимаемся любовью.
Кэтти восседала на мне амазонкой, создавая блестящую картинку, лишенную какого-либо комизма.
Она сияла белизной кожи и играла мышцами своего великолепного тела.
Я всегда дурею от ее грации и пытаюсь сотворить что-то такое, до чего и додуматься было бы невозможно.
Но с Кэтти возможно всё. Она гуттаперчива и мудра. С ней ничего не бывает грязным и пошлым.
С этой женщиной вполне реально съесть убитую крысу. Всё рядом с ней превращается в хлеб и слитки золота.
Поэтому даже если бы на нас смотрели глаза схимонаха, я бы не смог остановиться.
На левом ухе хозяйки квартиры забавно торчал комок паутинки, от чего сосредоточенный взгляд, направленный на нас, казался потусторонним.
Мы хихикали и сбивались с ритма.
В невозмутимых зеленовато-карих глазах напротив не было ни одной искринки смеха или наглости.
Только непоколебимая уверенность в том, что нас ничего не смущает.
Между сторонами возникло негласное соперничество - кто уйдет первым.
Кэтти засмеялась и, отстранившись от меня, сняла паутинку со зрительницы нашей оргии.
Я думал, что степень непосредственности той разрастется на столько, что она разляжется рядом, чем вызовет в нас если не стыд, то новый приступ смеха.
Но она ушла. Не из комнаты, нет. А лишь для того, чтобы таскать по полу лифчик Кэтти.
Я был не против, чтобы она съела всю одежду. Тогда Кэтти оставалась бы у меня до тех пор, пока бы я не купил ей новые вещи.
А я бы не купил... Так и держал обнаженной всю жизнь... до самой смерти...
И знал точно, что она не сбежит, не исчезнет, не уйдет к другому, будет воевать со мной, сияя белизной кожи и закусывая нижнюю губу...
Возможно, когда моя кошка вырастет, так и случится - в припадке ревности съест все, что снимет с себя моя амазонка.
И её морда уже не покажется мне такой наивной.
А пока я смотрю, как любимое тело снова прячется в доспехи.
Это очень грустный фрагмент в спектакле любви.
Потому что когда моя женщина одевается и уходит, на диван присаживаются огромные тени и говорят со мной.
Сначала шёпотом, а потом переходят на крик. Я закрываю ладонями уши, но вопль просачивается сквозь кожу, и я слышу:
" ....куда она пошла, знаешь ли ты-ы-ы? с кем она сейчас?"
Меня ничто не спасает от этих теней.
И я прекрасно понимаю, что будь у меня даже целый тигр, остановить Кэтти нельзя.
Мы можем съесть ее туфли и лечь под дверями, но она пройдет сквозь стены.
И при всем при этом я еще способен смеяться, когда между нами пробегает кошка.