Мне шесть лет. Мама дала в первый раз карманные деньги. Зажала их в руке, иду в ближайший магазин – на углу. Он состоял из нескольких отделов – молочный, бакалея, кондитерский, овощной, мясной, рыбный. И сбоку был ещё один отдел – там можно было купить сок из стеклянных конусов – колпачок с краником внизу. Яблочный, сливовый, томатный (для него рядом стояла соль). Здесь также продавался молочный коктейль – в серебристых гудящих аппаратах он готовился на глазах (мне казалось, мучительно долго) из пачки мороженого и пакета молока. Вспоминаю, и даже слюнки текут, хотя я давно уже не поклонница молочных коктейлей. Смешно, не помню, что же из основных продуктов продавалось в этом отделе! Сок и коктейль заслонили всё.
…В Столешниковом переулке была кондитерская – красивая, светящаяся, с восхитительными нарядными тортами и восточными сладостями. Отстояв очередь, там можно было приобрести пару свежайших эклеров – глазурь сверху была гладкая, твёрдая, блестящая, как китайский шёлк, как озёрный лёд, а само пирожное было мягкое – пальцы слегка сдавливали бока, и масса полужидкого сладкого крема попадала на жаждущий язык. Это был вкус радости, праздника, чудес! Потом запачканную руку можно было сунуть в карман и вытереть об него липкие пальцы. Карман изнутри оставался липким ещё несколько дней и каждый раз, засовывая в него руку, я вспоминала минуты блаженства. Кондитерская в Столешникове – это был храм сладкого.
…В детстве я очень сильно боялась, что начнётся война. Чтобы во время войны не голодать, стала потихоньку перетаскивать крупы, мыло, сахар из буфета к себе под кровать. Бабушка застукала меня за этим занятием, я думала, что она будет меня ругать или рассмеётся, но она не смеялась. Бабушка стала помогать мне делать запасы.
…Мы жили в красивом старинном доме с высокими потолками и соседями. То есть мы жили в коммунальной квартире.
В одной из комнат проживала старушка, вся седая; она всегда опиралась на толстую бамбуковую палочку. Мы с сестрой часто заходили к ней в гости. Однажды старушка показала фотографию, на которой была изображена балерина – красивая, хрупкая девушка, стоящая на одной ноге. Наша соседка оказалась этой балериной. Я не могла в это поверить. Она подарила нам белую собачку, плоскую, как коврик, с висячими ушами. Сбоку был ключик. Заводишь собачку – и звучит музыка – и это было чудо! И совершенно непонятно, как она там в маленькой собачке умещается. Игрушка оказалась музыкальной шкатулкой…
…Мне один год. Я лежу в больнице - обнаружили белок в моче. Мне одиноко, мамы рядом нет. Нянечка приходит, ставит тарелку с кашей на тумбочку и тут же уходит. Через какое-то время снова приходит, забирает тарелку с нетронутой кашей и опять уходит. Я лежу в кроватке с деревянными решётками, я не умею есть сама, но никто меня не кормит. Мамы нет. Я уже не плачу. Её не пускают в комнату – не положено. Но мама заплатила медсестре, и та показала меня через стеклянную дверь. Она увидела худую полупрозрачную девочку с бледным осунувшимся лицом, на котором – огромные глаза.
Мама пошла к заведующей и сказала, что хочет забрать меня домой. Заведующая спорила с мамой, не хотела отдавать, говорила – плохие анализы. Мама стояла на своём. Наконец под расписку меня ей выдали. Мама взяла меня на руки и изумилась – я почти ничего не весила. Она понесла меня на руках по улице. Ей что-то понадобилось достать из своей сумочки, а там был кулёк с леденцами. Я увидела кулёк и потянула к нему руку. Мама развернула одну конфетку и дала мне. И испугалась, с какой жадностью я на неё набросилась. К тому времени, как мы подходили к дому, кулёк заметно похудел. Мы вошли в квартиру. По коридору неслась моя сестра, полненький «слонёнок» и мама поспешила поднять меня с пола, чтобы «слоник» меня не сшиб. Дома я быстро откормилась и анализы показали, что никакого белка в них нет.
…Мы с мамой на прогулке. Нам с сестрой по 5 лет, мы близнецы, одеты в одинаковые шерстяные платьица в красно-синюю клетку. Мама держит нас за руку. Навстречу неверными шагами идёт подвыпивший мужчина. Увидев нас, он вдруг начинает трясти головой, тереть глаза и бормотать: «Всё, с выпивкой пора завязывать». Мама смеётся.
На каждый день рождения мы обнаруживали у себя под подушкой или на стуле у кровати подарки. Мы очень ждали всегда момента, когда мама положит подарок, время тянулось так медленно, что ночь казалась бесконечной. Трудно дождаться дня своего рождения, когда до него осталась всего одна ночь. Потом я всё-таки засыпала – добрый, внимательный сон облегчал эти муки тягучего ожидания. Но вот мы немного подросли, у нас с сестрой появились карманные деньги, мы скопили и купили маме на день рождения ночную рубашку. Мы решили тоже положить её под мамину подушку, когда она будет крепко спать. Мы с сестрой установили дежурство: одна спит, другая бодрствует, через час – наоборот! Мы взяли будильник и договорились через каждый час будить друг друга. Первой должна была бодрствовать я. Я спрятала будильник под подушку и стала думать о чём-то. Вдруг мне послышался звук, как будто лопатой сгребают листья по асфальту. Этот звук, казалось, был у меня внутри, словно лопатой мои внутренности сгребают. «Странно, что мне при этом не больно, я даже вообще ничего не чувствую», - подумала я. И тут осенило, что это будильник под моей подушкой издаёт этот звук.
…Был какой-то праздник, я проснулась от громких звуков на улице и выглянула в окно: чеканя шаг, по улице шли музыканты – кто-то бил в литавры, кто-то дудел в трубу – это был духовой оркестр. Они шли под моим окном, весело и торжественно, звучала громкая музыка, солнце поблёскивало на меди инструментов – праздник – какое счастье – он уже здесь – вот он! Под окном, в солнечных лучах духового оркестра, в жизнерадостной музыке, внутри меня.
…У бабушки среди комнатных цветов – фиалок и декабриста, стоял огромный кактус. Бабушка любила цветы, и они отвечали ей взаимностью – всегда цвели.А кактус расцвёл огромным розово- красным цветком, похожим на лилию. Он цвёл так каждый год. Однажды я оторвала цветок и положила его между страниц книги. Бабушки уже не было в живых, когда я нашла этот цветок – хрупкий, тонкий, как лист рисовой бумаги.
…К Новому году мама принесла ёлку – чудесную, пахнущую лесом и праздником. Мама поставила её в передней и пошла раздеваться. Выбежал Дик – наша собака, увидел ёлку, обрадовался, подбежал к ней, обнюхал, поднял лапу и … под ёлкой образовалась лужа. Мы с сестрой закричали:
-Мама, мама, смотри, наша ёлка описалась!
…В Детском саду во время тихого часа ходили грозные воспитательницы вокруг кроватей и следили, чтобы глаза у всех были закрыты. Но вот они ушли. Кто-то стал прыгать по кровати, кто-то шуметь. Один мальчик взял деревянный куб из конструктора и закричал: «А ну, все закройте глаза!». Я лежала тихо. Потом мне стало интересно посмотреть, что происходит вокруг и я открыла глаза. Деревянный куб летит в меня. Дальше я помню, как еду в машине «Скорой помощи»; рядом сидит мама, голова моя перебинтована, а у мамы испуганные глаза. Не помню боли, когда зашивали, всё было как приключение, и было приятно, что столько шума из-за меня. Хотя шрам остался до сих пор.
В старшей группе детского сада я без памяти влюбилась в мальчика, который помог мне сложить после тихого часа раскладушку и сам отнёс её в кладовку.
…Мама нас часто брала с собой во время походов по магазинам. Она стояла в очереди, а мы с сестрой томились от скуки.
Подходим к кондитерскому отделу и с вожделением рассматриваем шоколадных зайцев в блестящей разноцветной фольге, они приветливо улыбались, но всё равно мы мечтали откусить их ушки, потом проглотить всю голову, и жевать эту прекрасную шоколадную массу, и добраться до тела, до ножек. Только жаль, что он полый внутри: надкусываешь, а шоколад, как кусочки стекла, ломается под нашими пальцами, и его углы разрывают нарядную обёртку.
Дома я играла в ткачиху – мне нравилось выдёргивать нитки из лоскутков, образовывалась волосатая пушистая бахрома. Летом нас с сестрой отправляли в пионерский лагерь. Вожатые дежурили в коридоре, но мы грели зубную пасту под ночной рубашкой и всё равно, улучив момент, когда вожатый куда-то отлучился, бегали в палату мальчишек и мазали их лица зубной пастой.
Как-то я просыпаюсь, начинаю одеваться, нечаянно задела пальцами лицо, а на пальцах белая масса зубной пасты, отомстили!
По субботам нас водили в баню. Мы капитально отмывались от грязи, мыли волосы и выходили из бани румяные, все в льняных платочках на головах, как матрёшки, как Алёнушки.
Субботнее утро. Мы с сестрой, как заправские морские зайцы, едим консервированную морскую капусту, утешая свой возмущённый вкус её полезностью. Тут же заедаем кусочками чёрного хлеба, проталкивая ими её внутрь. Рядом мама в тазике моет посуду. Мы оживлённо разговариваем, смеёмся. Мама берёт со стола кусочек чёрного хлеба (это она так думает) и как-то странно быстро проглатывает его. У неё появляется отрешённое выражение лица. «Странный вкус у этого хлеба», - вздыхает она. Потом хочет продолжить мыть посуду, ищет обмылок хозяйственного мыла и … не находит его. Понимая, что съела его вместо хлеба, мама медленно садится, старательно прислушиваясь к внутренним ощущениям. А мы, осознав, что произошло, весело хохочем. Мы представляем, как мама съедает теперь всю оставшуюся грязную посуду, чтобы помыть её теперь в животе, представляем, как у неё изо рта выплывают мыльные пузыри, и хохочем ещё сильнее.
Уже тогда у нас не было ни капли сочувствия чужой беде. Особенно нас потешало выражение задумчивой растерянности на мамином лице.
Школьную площадку высокие клёны щедро посыпают яркими жёлтыми листьями. Они нам немного мешают: мы играем с мальчишками в футбол и уже почти выигрываем, а они налипают на мяч, шуршат под ногами… мы устали бороться с ними и объявили «ничью». Потом играли в «резиночку», легко перепрыгивая через натянутые белые резинки, в «классики» с битой и без.
Ещё не было в каждом доме компьютера, и было счастливое, полное игр и общения весёлое детство, омрачаемое только необходимостью ходить в школу и делать домашнее задание.
А первое воспоминание – мама подмывает меня под струёй прохладной воды, но мне это не нравится – я ору. Потом попку пудрит присыпкой. А потом я засыпаю в деревянной кроватке с решётками, как у клетки. И просыпаюсь от страшного звука, грозного, нарастающего рыка. Страшно пугаюсь, думаю, что наступил конец света, землетрясение, наводнение… И вдруг осознаю, что это папа храпит.
Болею. Жар. Ничего не хочется есть. Три дня не ем. Мама пугается, спрашивает, что бы мне хотелось из еды? А мне хочется томатный сок и виноград. Мама идёт на центральный рынок, покупает всё это и даёт мне. Сок выпиваю сразу, а у винограда диванный привкус. Прячу зеленовато-розовые ягоды под подушку и улыбаюсь маме. Я чувствую, что она беспокоится обо мне, значит, любит, и мне становится намного лучше.
Летом часто мы с мамой ездили в лес собирать землянику, из которой бабушка потом варила варенье. А мы, конечно, ели пенки. Само варенье припрятывалось в кладовку «на зиму», и вскрывалось на Новый год, если не успевало быть обнаруженным и съеденным нами раньше. Мы вылавливали сначала ягодки, сироп казался не таким уж и вкусным, а вот ягодки! И сразу вспоминалось лето.
Мы ездили в пионерский лагерь ещё до школы. Однажды мы всем отрядом отправились на прогулку и устроили привал рядом с кукурузным полем. Вожатые разожгли костёр и варили в котелке кукурузу, дети её приносили с поля. Я тоже захотела внести свою лепту, пошла искать кукурузу, но не нашла. Иду по полю – вот они столбики, но где там кукуруза? Не видно. Ну, думаю, здесь, значит, ещё не поспела. И вдруг понимаю, что не знаю, в какую сторону выходить с поля к нашему костру. Кукурузные столбики выше меня, вокруг – только они, да небо, да земля под ногами. Стала я пробираться между зарослей. Побежала, куда – сама не знаю. Только скорей стараюсь, уж не до кукурузы мне. И вышла! Недалеко в стороне от нашего привала оказалась. Сделала вид, что и не случилось ничего, подхожу, беру уже сваренный початок, солю, ем. Будто и не было только что пережитого страха.
…Очень любили мы с сестрой цирк. Мама один раз в год водила нас туда. В цирке на Цветном бульваре перед представлением на балкончик выходили клоуны, играла музыка, все были в предвкушении чуда. Но, когда я чуть-чуть подросла, то разочаровалась в цирке. Дрессированных животных стало жалко, за воздушных акробатов страшно. В зоопарке, кстати, тоже зверей всё время хотелось выпустить из клеток на волю – в их родной дом –лес, тайгу, джунгли. Так я разлюбила цирк и зоопарк.
…По вечерам мама нам читала вслух. Это было самое любимое время. С замиранием сердца мы слушали «Вий» Гоголя, «Дары волхвов» и «Последний лист» О. Генри, до рези в животе хохотали над героями повести «Трое в лодке не считая собаки» Джерома. У нас дома были прекрасные детские пластинки: «Чебурашка», «Оле-лукойе», «Стойкий оловянный солдатик», «Бременские музыканты», «Дедал и Икар».
Была ещё маленькая пластинка Высоцкого – я когда услышала песню «Чуть помедленнее, кони…» (я была тогда во втором классе), внутри всё будто перевернулось. Так я влюбилась в этого незнакомого барда, и всё включала после занятий в школе эту пластинку.
Ещё у нас была музыкальная сказка «Свинопас». Я уже знала её наизусть и пела оттуда песенку:
«Поющим музыкантам
Доступно всё на свете,
Пускай и дождь, и ветер,
В кармане – ни гроша.
Зато у музыкантов
Есть золото таланта,
Истории и сказки,
И чистая душа.»
У меня не было друзей. Мама сказала: «Мир – это зеркало. Ты взглянешь на него, нахмурясь, и он нахмурится тебе, ты улыбнёшься – и он улыбнётся». И это действительно правда. Потом я прочитала эти слова у Теккерея в «Ярмарке тщеславия».
…В детском саду воспитательницы нас с сестрой всё время путали – мы были очень похожи. Бывало так, что одну дважды посадят на горшок, а другая ходит в мокрых колготах. Тогда мама стала завязывать нам разные бантики – мне голубой, а Вере – розовый. Ещё была примета: у меня под мышкой есть родинка. Так воспитатели нас и различали: поднимут правую руку – есть родинка, значит, Оля, нет – Вера.
Мама нам купила в зоомагазине по цыплёнку. Маленькие пушистые комочки подросли и бегали за нами повсюду. Они взлетали к нам на колени, чтобы их погладили; когда кто-нибудь из нас закидывал ногу на ногу, они садились на ту ногу, которая была на вису и очень любили, когда их покачивали на ней. Они выросли и мама отдала цыплят приятельнице на дачу, потому что жить им в московской квартире было неуютно, наверно. Потом приятельница рассказывала, как они удивляли всех тем, что совсем не боялись людей, были очень ласковы и совсем ручные.
…Мама рассказывала, как папа взял её на охоту. Она не хотела ехать, но он настоял. Она видела, как он прицелился и выстрелил – и услышала стук от удара о землю убитой птички. С тех пор мама никогда не была на охоте, как бы папа не настаивал.
…В лагере устраивали смотр строя – мы маршировали, пели строевую песню.
Однажды наш отряд повели на прогулку к скошенному полю. Там стояли стога пахучего сена. Мы с подружкой взобрались на самый верх стога, лежали, смотрели на облака, подсвеченные полуденным солнцем, и я испытывала необычное, полное, огромное счастье – лежу на стоге и смотрю на облака, синее небо…
…Ещё одно воспоминание детства: надо застелить постель, вдеть одеяло в пододеяльник – совершенно непостижимо, как это сделать! Одеяло вырывается из рук, ускользает из матерчатой упаковки – в общем, всячески бушует и не слушается.
…Очень я всегда страдала от разлуки с мамой. В лагере в первый день не знала, куда деться от тоски. А у крыльца возле нашего корпуса росли кусты шиповника и сирени. Я подходила к ним, вдыхала аромат цветов, и становилось светло на душе. Они были моими утешителями.
Как-то я заболела, будучи в лагере, и меня увезли в больницу. Рядом за стеклом плакал одинокий грудной ребёнок. Кроватка мне была мала, ноги свисали, от плача ребёнка невозможно было уснуть. Давали много твёрдых белых шайбочек таблеток, которые застревали во рту – спазм на давал их глотать. Я их потихоньку в раковину выплёвывала. Заставляли есть, как в детском саду. Там, я помню, жуёшь котлету, а не хочется глотать – желудок не принимает – вот и ходишь с этой пережёванной котлетой за щекой полдня, пока не улучишь момент всё куда-нибудь выплюнуть. А ещё я за шкаф иногда котлеты забрасывала. Их потом, когда прибиралась, нянечка обнаруживала и ругалась.
В больницу приехала наконец мама того ребёнка, который кричал, ужаснулась нашему существованию, забрала ребёнка и взяла у меня домашний телефон, чтобы позвонить моей маме. Мама приехала и тоже забрала меня из больницы. Но плачущего ребёнка за стеклом в соседней комнате с бездушным названием «Бокс» я помню до сих пор.
…Мы гуляли по сосновому бору. Я собираю малину. Но вот нога проваливается во что-то мягкое – это оказалось осиное гнездо. Я бегу по тропинке, а осы облепили меня и жалят, слёзы, распухшее лицо. И почему-то забавно.
Мне многое было непонятно в детстве, многое вызывало недоумение. Например, зачем мы в воду добавляем стиральный порошок, напичканный вредными химическими добавками? Ведь эта вода куда-то идёт и кого-то или что-то отравляет? Мне не хотелось даже спускать воду в унитазе, было непонятно, куда потом все эти отходы денутся, как очистить воду до первоначальной чистоты.
…Пригласила нас с сестрой школьная подруга на день рождения. Мы играли в привидения. Её мама подарила каждому в конце праздника по деревянному гномику, сидящему на пеньке. У всех гномиков были помидорные клоунские носы, а мне достался гномик безносый. Я уже готова была реветь, как тут мама моей подружки быстро отломала грифель у красного карандаша и приклеила его гномику вместо носа. Все подходили рассмотреть моего гномика с носом – морковкой, как у снеговика. Я гордилась тем, что он отличается от остальных. Долго-долго стоял он на моём письменном столе, пока я не сочинила про него сказку.
Я болею, простудилась и мама парит мне ноги. Кипятит чайник и подливает в таз кипяток. Ой, как горячо! Чайник кажется железным раскалённым пародышащим драконом с острым клювом.
…Мне нравилось наблюдать, как читает книги бабушка. Она прочитает немного, уронит книжку на колени и сидит, задумавшись, какое-то время. Потом снова возвращается к книге. Что-то, может, вспоминала из своей жизни или размышляла о прочитанном? Я любила по ночам забраться к бабушке под одеяло и секретничать с ней обо всём. Над её кроватью висел коврик, на котором был изображён пейзаж – речка, в сторонке несколько деревянных домиков, лес, холмы… мне нравилось представлять себя там, гуляющей среди просторов природы. Мы мечтали о том, что вырастим сад со вкусными, сладкими плодами и ягодами, цветы с чудными ароматами, конечно, о прекрасном принце – пусть он будет добрым, смелым и любит меня…
Рассматриваю бабушкины руки со вздутыми голубыми прожилками вен. Я люблю нажимать на них пальцем.
Бабушкина морщинистая грудь висит, как пустые бумажные пакеты. Волосы зачёсывает и собирает сзади в пучок, и он похож на гнёздышко для птенчиков.
Я любила нанизывать чёрные арбузные косточки на нитку и делать из них бусы, браслеты и ободки. Правда, потом очень болели пальцы.
Мы с сестрой оставались в школе на продлёнку. На полдник нам давали пирамидальный пакет молока и ломоть чёрного хлеба. А я любила покупать в школьном буфете коржик-месяц с маком и сахаром.
А хомяки у нас были – страшное дело! Хомячиха толстая, авторитетная, а хомяк тощий, законопослушный. Плодились они с огромной скоростью, хомячата чуть подрастали, так сразу дёру из клетки. Разбегались крысиными ходами по всему дому. Одна женщина пришла и рассказывает: «Сижу я в ванной, подмышки намыливаю, а тут сверху на меня мышь падает. Я – в крик. Поймала её и рассматриваю: странная какая мышь – рыжая и без хвоста. Ну, думаю, новый сорт какой – хотела её в лабораторию сдать – да соседи мне рассказали, что ваше животное».
…Мы гуляем около памятника Пушкину. Напротив – кинотеатр «Россия». Вокруг него огромная очередь – показывают фильм «Москва слезам не верит».
Не могу уснуть от мысли, что умру. Становится так безнадёжно, так страшно! Не могу себе это представить: как это может быть, что меня – нет? Не представляю.
В школе привычно напряжена, жду, кого вызовут к доске. Сердце ёкает – пугаюсь – если меня вызывают. Даже когда знаю урок. Вдруг что-то перепутаю, неправильно скажу и все будут смеяться?
Выдумала себе друга – Рената. По дороге в школу или из неё беседую с ним. Мне уже не одиноко.
Делаю вид, что люблю музеи и концерты. Скучно. Люблю книги и театр.
Рисую пластилином по горячему чайнику. Когда чайник остывает, пластилин трудно отодрать. Ругают.
Съедаю невкусную кашу, чтобы увидеть жёлтого цыплёнка на дне тарелки. Мне его надо спасти, чтобы не захлебнулся кашей. Она горячая. Ложкой аккуратно набираю кашу с краёв, где она уже успела остыть. Ну, вот и он, мой откопанный цыплёнок!
…В лагере : мы сидим у костра и печём картошку и кидаемся сеном с одним мальчиком. На ночь рассказываем друг другу страшные истории, вожатый нам читает Конан-Дойля, а мы под одеялом жуём сворованный в столовой чёрный хлеб, натирая его корку чесноком.
А когда мы приехали из лагеря домой – в комнате чудесно пахло яблоками и сиренью. Это было счастье – вернуться домой в свою родную комнату и окунуться в этот запах!
…Мама беременна нами с Верушкой. Но она ещё не знает, что у неё близнецы, идёт в женскую консультацию, а врач щупает ей живот и говорит: «Ой, что-то слишком много лишних частей». Мама в ужасе. Дедушка отвозит её к знаменитому профессору – гинекологу. Мама входит в кабинет, он смотрит на её живот и говорит: «Ну, из-за чего шум-то подняли – двойня у вас».
…На праздники собираются мамины друзья. Все сидят за большим дубовым столом. Нас с сестрой периодически отправляют за дверь – в коридоре постоять, пока кто-то рассказывает неприличный анекдот. Потом нас зовут и мы садимся, с удовольствием слушая взрослые разговоры – о книгах, о новых фильмах, разные интересные случаи из жизни. Мама садится за пианино, играет и поёт. Дядя Женя учит меня щёлкать пальцами. Папа вырезал из картона круг, сделал игрушечный циферблат и за полчаса научил нас определять время.
К празднику мама купила новогодний фонарик из фольги. Он был спрятан в узкую бумажную трубочку. Мы с сестрёнкой сгорали от нетерпения увидеть его. И вот – трубочка снята и он развернулся – чудо! Как только он помещался там, такой пышный, с разноцветным гусеничным телом и пушистыми оборками?
…Вечерами мы с сестрой ходим на каток. Ребята с разбегу толкают нас в сугроб. Играет музыка, щёки разгораются. Костарев Денис мучится вопросом, кого же он больше любит – меня или сестру? Бедный, трудно ему, третьекласснику, выбирать, на ком из нас, близнецов, после школы жениться.
…Мы с отцом и его друзьями отдыхаем в деревянном домике у Западной Двины. По утрам я хожу в лес за грибами – их здесь великое множество. Забрела в малинник, лакомлюсь ягодами, вдруг вижу – с другой стороны малинника – рыжая чёлка. Сестра, думаю. Окликнула: «Вера!»,-а в ответ рычание. Смотрю, а там – медведь. Выбралась из кустов и по тропинке от него дёру. Оглянулась, смотрю, а он в другую сторону от меня бежит – тоже испугала его, значит.
…Мы, старшеклассники, идём в поход с палатками, рюкзаками – всё как положено. Идём на двенадцать дней! И все двенадцать дней лил дождь. Мы засыпали мокрые, просыпались тоже мокрые, палатка протекала, так что в ней всё было мокрым. Я давала себе клятву никогда больше не ходить в поход! Но потом при случае обязательно отправлялась в поход снова – кормить комаров и спать на жёсткой земле.
Мы долго шли с рюкзаками, пришли на место уже вечером, поставили палатки, быстро поужинали макаронами с тушёнкой и легли спать. Мыть посуду уже не оставалось сил, и мы шутили, что если пойдёт дождь, то сделает работу за нас – и выставили грязные тарелки перед палаткой – чтобы утром помыть. Ночью я проснулась от странного звука – как будто вор отмычками звенит. Спросонья мало что соображая, я вооружилась зубной щёткой – первое, что попалось под руку, и стала развязывать вход в палатку. А там… была кошка, она сидела рядом с тарелкой и доедала остатки нашего ужина. А звенели столовые приборы, которые она задевала головой.
По ночам слышалась симфония дождя и гудящих сосен. Босиком очень приятно ходить по мху – как по бархату. Ступня слегка проваливается в мягкий пушистый ковёр.
Нам надоела вечная каша с тушёнкой, а тут неподалёку прогуливалось стадо. Одна корова была совсем близко от нашей поляны. И мы решили её подоить. Дима Харламов кормил её чёрным хлебом, Катя –лопуховым листом, мы её поглаживаем – мы втирались к ней в доверие. Она невозмутимо принимала все знаки внимания, съела весь наш хлеб, а Серёжа сбегал и принёс ведро для молока. Он заглянул вниз под корову и, поднявшись, ошарашенно посмотрел на нас: «А где у неё вымя? Вымени-то у неё нет!» Подошедший пастух рассмеялся: «Так это телок!»
…Осень. Под ногами шуршат листья – нет, они поют, и душа у меня поёт! Мой портфель несёт мальчик из параллельного класс – Серёжа Озеров. Он провожает меня домой.
…К маме пришёл давний приятель и галантно подарил нам с Верушкой по букету ландышей. Я впервые ощутила себя женщиной. Мне тогда было четырнадцать лет.
Мальчики из класса поздравляют нас с Восьмым марта. Угощают тортом собственного приготовления. Торт хорошо пропитан, коржи шоколадные. Пока мы едим, мальчики подозрительно внимательно на нас глядят и прыскают в кулак. Сами от своего угощения отказываются. Мы не выдерживаем и требуем объяснений. Оказывается, они перепутали сахарную пудру со стиральным порошком и присыпали торт им сверху вместо сахара. Потом отмывали торт струёй душа в ванной. Ребята хохотали, рассказывая, а мы прислушивались к внутренним ощущениям – торт ведь уже был нами съеден! Но ничего, обошлось.
Мама показывает нам хранящуюся у неё в сундучке ручку-перо из серебряной филиграни. Внутрь вставлено увеличительное стёклышко. Если в него посмотреть, то можно прочитать:
«Я демон. Не страшись,
Святыни тайной не нарушу.
И о спасенье не молись –
Не погубить пришёл я душу».
Эта ручка- волшебство для меня.
Время кооперативов. Частные предприятия шьют одежду, выпекают торты, делают бижутерию.
Я купила торт «Наполеон». Откусываю от своего куска, а там – рыбья кость. Вынимаю, обсасываю и кладу рядом на блюдце. Удивлённые глаза подруг следят за моими действиями.
Ставлю на табуретку «засахаренные» после прогулки по тротуарам, посыпанным технической солью, сапоги, чтобы протереть кремом для обуви. Но белёсые пятна упорно проступают. Спасаюсь только очень толстым слоем крема.
…Сидим, чистим картошку. Мы дежурные по кухне. Андрей ходит по хвосту местной кошки – она истошно мяукает. Когда мы просим его перестать мучить кошку, он отвечает, что делает из неё магнитофон, чтобы нам веселее было. Картошин много. Пышнотелые кухарки говорят: «Да вы пошкребайте, пошкребайте картошку, чего её мучаете».
Мы пошкребаем. И только Андрей чистит каждую картофелину в шесть приёмов – образуется маленький белый кирпичик.
Мне очень нравится мальчик из параллельного класса – Серёжа Озеров. Он до сих пор думает, что первый обратил на меня внимание. А просто я все перемены прибегала в их класс, чтобы потихоньку полюбоваться им. Он стал провожать меня из школы домой. Однажды он сказал: «Ты со своей длинной косой похожа на бурёнку». В тот же день я пошла в парикмахерскую и обрезала косу. Сзади болтался небольшой лошадиный хвостик.
Когда мы с подругами собирались что-нибудь испечь у кого-нибудь дома, к концу приготовления выпечки неизменно появлялся Серёжа. У него был очень тонкий нюх. Большой чревоугодник был этот тип. Однажды мы пекли коврижку, делали всё по рецепту, но она как-то предательски себя повела и снизу уже образовалась твёрдая корочка и даже начала слегка пригорать, а внутри тесто практически сырое. Пришёл Серёжа. Мы скрепя сердце отрезали ему кусок. Он с аппетитом уничтожил его и изрёк: «Знатный у вас получился торт. Особенно прослойка крема в середине."
…Мы стоим у буфета. Серёжа долго подсчитывает монеты, потом покупает пирожное и протягивает его мне. Я его сдержанно благодарю и делюсь с подругами, хотя внутри всё клокочет от восторга и счастья!
Но потом я заметила, что у него не так уж и много карманных денег – потому что я оплачивала пирожки, мороженное, и т.д., когда мы гуляли вместе. В конце концов я не выдержала и сказала ему, что это он, как мужчина, должен за меня платить, а не я за него. Он ссутулился и пошёл прочь. Я увидела, как он предлагает купить антикварную монету из своей коллекции какому-то прохожему. От жалости и стыда сжалось сердце.
Маме не очень нравился Серёжа. Она не понимала, как можно прийти к любимой в гости в спортивном костюме. Ел он неаккуратно – остатки пищи оставались после него не только на столе, но и на стуле и даже на полу. Но я любила его и не чувствовала его неряшливости и не заметила бы её, если бы об этом мы часто не говорили с мамой.
У меня ветрянка. В школу не хожу. В гости заходит Серёжа, а я прячусь в комнате – вся в зелёную крапинку, как ему покажусь? Да и заражу ещё. Он подсовывает под дверь записку, что ветрянкой уже переболел, так что не заразится, что он соскучился и не важно, как я выгляжу, он всё равно меня будет любить. Отпираю дверь, впускаю Серёжу, растроганная запиской. Через десять дней он не пришёл в школу. Звоню ему – говорит, ОРЗ подхватил. Еду к нему домой навестить – а он весь в зелёную крапинку.
Когда мы в первый раз поцеловались, мне не было приятно. Я, наоборот, испытывала какое-то сильное потрясение, сродни животному страху. Синие круги поплыли перед глазами.
…Западная Двина. Брусника. Серёжа про петуха: «Переведён в суп».
Я спрашиваю: «Серёжа, ты женишься на мне?»
Он усмехается: «А зачем мне сейчас жениться? Вот институт сначала закончу, работать пойду. Раньше тридцати не собираюсь».
Он не видит, что я плачу, слёзы внутри. Там что-то оборвалось.
Вот и всё. Меня уже нет в твоей жизни, Серёжа, а ты никак не можешь в это поверить. Там, где было сердце, полное тобой – пустота и недоумение. И боль.
Иду по осени. В парке листья на деревьях все шатаются и готовы выпасть, как молочные зубы.
Ты, растворённый в пространстве, неведомый, неразгаданный, чем ты живёшь сейчас, помнишь ли обо мне? На каждый день твоего рождения я писала тебе стихи – их уже набралась целая пачка. Большая, неказистая, она уже съезжает с полки, как лавина с горы. Но я никогда не отправлю их тебе.