Глава 1. Мысли дождя.
Тишина забивается в углы комнаты ватной дымкой. Время медленно и лениво, как объевшаяся змея, ползет к утру. Уже полоска белеет на горизонте, как шелковый шарф, и расширяется, потихоньку передавая свет всему небу. Дома стоят в благородной задумчивости. Фонари поднимают к небу пустые стеклянные глаза – пятница заявилась вся серо-сизая и мокрая от дождя. Стены стойко врастают в пол и трудолюбиво держат потолок. Решившись на завтрак, открываю холодильник. В творог насыпан изюм, как негритята в снег. В углы торопливо спешат тараканы, похожие на косточки с усиками.
Рассвет; и темнота сползает, как одеяло с кровати, - потихоньку, незаметно , время несет новый день и шанс начать новую жизнь. Балконы дома напротив, как клавиши аккордеона, нависают над беззащитными головами редких прохожих. Веет утренней свежестью, влагой сырой земли после дождя.
Предвкушаю, как увижу лесные тропинки, вдоль которых, как часовые на посту, вытянулись по стойке «смирно» деревья. Узкие улочки с пятнистыми от солнечных бликов домами будут бежать навстречу автобусу, а я увижу их из окна, а еще услышу чудесные песни из работающего приемника у водителя. В парке у пруда будет ждать иван-чай в полтора человеческого роста. Ветка, облепленная муравьями, как елочными игрушками, будто шевелится, и дышит, как живая. И глаза, глаза твои. Как рыбки, загадочно мерцая, плывут по озеру лица. Распускается цветок предчувствия хорошего, я замираю, чтобы не сломать его. Длинные вазы стоят, разинув стеклянные и фарфоровые рты, разноцветные вазы, как рыбы, страдающие от удушья. «Нам воды и цветов!» - молчаливо молят они.
А в лесу жадные растопыренные пальцы опят лукаво выглядывают из-за деревьев. Ноги шуршат по прошлогодним, безнадежно пожухлым листьям. Быть живым – штука заразительная. Да усыпит безмолвие недругов жизни! Они несут себя суетно и мрачно, как обрывки старых газет. А кто-то и прилепится к островкам радости. Воскресает – бессмысленно бегущий, замолкает – постоянно стонущий, пой, великое лекарство для всех мёртво-живущих – радость! А кого солнце иссушит, - ветер освежит.
Прости мне побег, моя незадачливая комната с пятирожковой люстрой и залитым соседями потолком, с обоями из разных рулонов цвета яичных макарон. Пусть тапочки остаются здесь и мечтают о низенькой табуретке у камина, а часы – о красочном корпусе и огромных стрелках в полкомнаты.
Впереди меня по улице идет прохожий. Он идет смачно и значительно. Перед ним, подрагивая в ритм шагу, висит живот. Он стукается о своего хозяина, когда тот резко останавливается.
А листья облепили мокрый асфальт, как пластырь – ранки. Иду по бульвару и делаю ногой складочки в ковре из опавших листьев.
Снова думаю о нем, о странном и загадочном для меня, но любимом мужчине. Научиться любить его, таким, какой он есть, пожалуй, тяжелее, чем научиться не дышать. Ягненок, приклеенный к экрану монитора, чашке кофе и сигарете. Неодушевленные предметы ловко управляют им – его временем и волей. Как будто они стали жить вместо него.
Мне хотелось окружить себя броскими, необычными вещами – верный признак того, что больше не чувствую себя любимой. Вот куплю себе плащ фисташкового цвета, повяжу вокруг шеи легчайший шарф, и он будет извиваться как мурена и тыкаться в лица прохожих. И пришью на плащ огромные разноцветные пуговицы, почти такие большие, что их можно будет использовать вместо зонтика или карточного стола.
На рынке возбуждает аппетит запах маринованного чеснока. Он лежит на прилавке, гордо сияя молочными круглыми дольками, как ягодицами.
Рядом цветочный ряд. Цветы поют нежным языком аромата и лепестков.
Город весь в чешуйках рекламных объявлений. Я плыву по нему, плыву по времени и пространству, как корабль. Слегка приоткрыла окна и выпускаю улыбку. А внутри ухает грусть. Но еще не прогнулся пол и не обвалился потолок, и сердце растет в груди, а я тону в серо-белом небе, как кисть на листе бумаги, вот достану голубую краску, и облака рассеются. Не обсуждайте мой рисунок! Небо в веснушках звезд. Неторопливая толстая тетушка Луна в оспинах кратеров. Наступает день, и брошкой-солнцем небо застегивает свой голубой плащ. Наше застывшее одиночество, нашу любовь, похожую на дружбу. Не сказанные друг другу слова, увядающие за пустыми разговорами. Так легко можно превратиться в ходячий автомат по переработке пищи.
Мы ударяемся друг в друга,
Как две птицы, бьющиеся насмерть.
Два самых близких человека,
Мы ничего друг о друге не знаем.
И не щадим родных крыльев,
И не даем друг другу простора
Хотя бы для редких полетов.
Те зерна, которые клюем мы вместе,
Не приносят нам радости,
А наши птенцы непослушны.
Мы не видим друг друга.
А перышки облетают,
И тупеют наши клювы.
Так, не раскисать! Всем же ясно, что беспричинная веселость лучше, чем безудержная грусть.
Возвышается дом с балконами, похожими на выдвинутые ящики стола. Мысли разлетаются в разные стороны, как бильярдные шары. Лужи наполняются дождем, как рот – слюной. Дождь полил выпукло, нагло отбивая ритм по крышам. Он то растекается в дружеском объятии, то сжимается, с силой ударяясь об асфальт, как человек, бьющийся головой об стену. В чем вы провинились, мои славные туфельки, что я заставляю вас мокнуть, изучая глубину луж и подвижность дождя.
Я любила его так, что каждую минуту посвящала ему. Занималась самосовершенствованием, все казалось, я недостойна его. Конечно, не наскакивала на зеркало в ярости на свое отражение, но бережно вкладывала в себя все лучшее, что находила вокруг. Но все это не нужно было тебе. Я собрала чувства в потертый портфель и спустилась вниз. А тапки стояли в немом торжестве на древнем паркетном полу и словно пожимали плечами. Старо, преходяще, надеяться нечего на весну! Да будет вам, уже дожди реалистичного и рационального льются вовсю на подготовленную почву.
Я б прислала тебе полотно откровений,
Да не нужен тебе этот шифр любви.
Я бы феей жила среди трав и растений,
Где цвели бы цветы, пели гимн соловьи.
Вот помыла посуду, сготовила ужин,
Ты все в мыслях своих, не глядишь на меня.
Ворох нежностей, шепот желанья не нужен,
День прошел, ничего он в нас не поменял.
Ветер кружил осенние листья в хороводе, как массовик-затейник.
Глава II. Без тебя.
Я съела (вернее, без разбору покидала)в желудок разные нелепые по сочетанию друг с другом продукты, они, естественно, перессорились у меня внутри, объявили друг другу войну и выкатили пушки. Они так сильно иногда палили друг в друга, что я даже подпрыгивала, сидя на стуле. В результате пришлось идти в туалет выпускать побежденных. Ох уж это преобразованное вещество!
Телефонный аппарат ведет себя крайне невнятно после того, как я его уронила. То ли дело заботливые кухонные полотенца! Правда, и у них часто бывает подмоченная репутация.
Самое вызывающее поведение имеют дверные ручки: они нагло подбочениваются. А углы мебели все время выставляют наружу локти. Хожу в синяках. Поговорить по душам можно только с холодильником, да и то, если душа находиться в животе. Не думайте, что я против вещей, нет. Но они количественно подавляют, угнетают меня. Особенно грязная посуда. Да еще что-то постоянно ломается, что ведет к поиску мастера по ремонту. Этот мастер уверенно проходит к обесточенному (обескровленному) прибору с выражением кровавых битв древности на треугольном лице. Устранив неисправность, он быстро и раздраженно уходит, забрав почти все мои деньги. Опять, значит, садиться на диету!
Сливной бачок в туалете сплетничает всю ночь, а туалетная бумага решила покончить жизнь самоубийством и свалилась в унитаз. И даже пылесос отказался есть причитающиеся ему щедрые порции грязи, мусора и пыли. Может, он обиделся, что я носом тыкала его во все углы?
Дивный вечер. Мы с вами опять одна. Абажур на настольной лампе, как шляпка на кокетке. На столе валяются тугие кудряшки яблочных очисток, а большой палец ноги с настойчивым любопытством выглядывает из дырки в тапке, как кумушка из окна на гусар. Пуховое одеяло смялось и стало похоже на скисшее молоко. Полосатый дощатый пол терпеливо держит тяжелую мебель. Ящиконосный письменный стол прилежно хранит всякую ерунду. Друзья мои! Помощники в собирании пыли! Да не будет сквозняков пустоты!
Господи, вот ужас… в подъезде ступени как развернутая гармошка. Я сижу, объевшаяся, пытаясь расстегнуть молнию на брюках. Она не поддается. Наконец, замок молнии раздвинул створки ткани, и – как пароход по воде, поплыл, образуя две матерчатые волны: замок дразнился: он высовывал свой язык – ну же, упакуйте себя, взявшись за меня! Мои замки с чувством юмора – любят сходить с рельсов и оставаться в руке. Я тогда пробуждаюсь от своих мыслей и удивленно рассматриваю кусочек железа на своей ладони. Да, одежда ведет себя, как взбалмошная и капризная принцесса. За ней постоянно нужно ухаживать. Вот и сейчас в ванной комнате на веревке болтаются свежепостиранные детские носки, как соски коровьего вымени.
Испуганная поджелудочной железой селезенка не давала мне заснуть. И зачем я так объелась? Теперь пища гуляет по лабиринту кишок, и ей, может, даже весело, а мне? Ничего, я вам завтра отомщу, когда сяду на диету. С моим весом, думаете, я ее раздавлю?Однако вы что-то нелюбезны сегодня. Спать не могу - что же делать? Ловить шаркающих тараканов?
Помойное ведро отвратительно воняет. Я мстительно помыла его, добавив в воду пену для бритья. Теперь от помойки пахнет твоими выбритыми щеками.
Краски незаметно съедают сумерки. Каждая минута длится долго. Сижу неподвижно — трудно стряхнуть оцепенение. Зачарована тишиной и силуэтами, потеряна среди них - еще один силуэт. Дышу, открыв окно, прямо в темнеющее небо, туда, где начинается ночь. Где-то она отражается в реке, как будто утонула. Ядрышко грецкого ореха, похожее извилинами на человеческий мозг, на детские каракули... Рисунок мороза на стекле - чудо морозного поцелуя. Завораживает оцепенение лежащего снега и заражает неподвижностью, которую трудно преодолеть. Быстро стемнело. И в темноте столько людей разговаривало со мной, невидимые, из моего детства. А только что сваренные овощи дышали мне в лицо горячим паром. Старая простыня сморщила нос, а пододеяльник раскинулся снежным ландшафтом. Как хорошо будет утром выйти из дома пораньше, пить морозный утренний воздух, сладкий, как молочный коктейль, светящийся мелкими колючими снежинками. Все вокруг - волшебство: проталинки голубого на серо-белом небе, снег, голая рябина с подрагивающими пальцами в перстнях красноватых ягод. Мятежный дух севера долетел до наших краев. Кто-то кормит огромных снежных птиц - серые тучи, но зерно просыпается, и идет снег. Кора голых деревьев своим узором напоминает тульский пряник. Я выдыхаю пар, как огнедышащий дракон. Деревья склоняются в поклоне перед могуществом ветра.
Глава III.
Сегодня я решила повесить веселенькие занавесочки из черного бархата,
но позабыла, куда засунула свои пальцы, пока читала, и не сразу их нашла.
Я люблю тебя двадцать тысяч лет, и ты не смеешь привыкнуть ко мне, чтобы уже не замечать. Не уходи от меня, а то я замерзну. Ну хоть напиши мне письмо!
Мы жили себе и жили, и были счастливы до тех пор, пока окружающие не стали нас жалеть и не убедили, что на самом деле мы очень несчастны. Нам хватало нашей немудреной пищи до тех пор, пока мы не увидели, как все вокруг покупают кучу еды в ярких упаковках, а мы не можем это себе позволить; мы были открыты, доверчивы и веселы, пока нас не запугали жуликами и обманщиками; теперь каждый вечер мы удивляемся, что сумели выжить. Мы стали темнокожие, сливающиеся с темнотой.
И вот - небо цвета скисшего молока над головой и твердый лоб асфальта под ногами. Переполненные вагоны поездов сыто покачиваются на рельсах - может, стоит уехать куда-нибудь? А когда я приеду, все будет по-другому, и ты вернешься. Только ступай осторожно, а то передавишь всех моих тараканов. И пожалуйста, не будь так равнодушен, а то нежные и теплые прикосновения я получала только от струй душа в ванной.
Каждый день я пытаюсь тебя расшифровать - не поддаешься. Мечтаю о лете, о солнце, дарящем накидки тепла деревьям, людям, траве, о тюльпане с розовым светящимся тугим бутоном, о гвоздике с лепестками, похожими на стружку после заточки карандашей. Об опушке леса с елями, стрелами-верхушками устремляющимися в небо. И о тебе, нежном и любящем, рядом. ... Земля вздрагивала во сне, и тогда с ее огромной шали сыпался снег. Собачьи глаза сияли в темноте коридора, как фары. «Даешь колбасу!» - требовали они. Утюг грозно шипел, выпуская пар, сражаясь с воротником, и тот, побежденный, перестал дергаться в конвульсиях. А я вставляла резинки в детские трусы. У них есть одно свойство: все схватывать на лету - и ноги не заплетаются в спущенных колготках и трусах. И все-таки эти жвачные тянучки, эти загадочные твари кажутся значительно больше, чем есть на самом деле. Вставляла резинки и вспоминала, как прекрасен был крах всех моих жизненных теорий, воздвигнутых на основании собственного опыта, наблюдений, книг... Они рушились самой жизнью почти тотчас же. Я кропотливо подгоняла новые факты под новые теории - но и они терпели крах. Жизнь больше всех систем и теорий. Смотрю на звезды и представлю, что где-то есть планеты, на которых нет дыма и свалок, злобы и одиночества.
На подоконнике стоят комнатные цветы. Если сравнивать глиняный цветочный горшок с колокольчиком, то он у меня зеленоречив геранью и декабристом.
Ко мне в гости пришла приятельница, одетая в кардиган салатового цвета и оттого напоминающая неочищенный початок кукурузы. Эта женщина находилась в состоянии постоянного негодования на своего мужа.
- Но ведь бывают же нормальные мужья! – кричала она.
Должна вас огорчить, милая леди. Не бывают.
ГлаваIV. Прутья решеток.
И снова зажглись фонари и засияли холодным светом рыбьей чешуи. И снова проследовали друг за другом, не сбиваясь, вечер, ночь, утро. И вот я иду вдоль зимы, в густой снег, голубой и пушистый, несу свое тело - иду по делу и стараюсь не замечать летящих снежинок, их смеха, их танца. Ведь я уже взрослая - значит, надо быть сдержанной и чопорной, нельзя бурно радоваться, прыгать по сугробам, ловить снежинки высунутым языком, наигрывать мелодии на сосульках. Какие мы, взрослые, несчастные, стопудовые гири на ногах, мысли заняты повседневными заботами, и от этих мыслей морщины высовываются наружу, как мыши из нор. А снег уже умел ходить много-много лет назад, отдохнет и идет опять. Приготовить белый лист для всех творцов. Для тех, кто начинает заново. И кто еще способен остановиться и поглядеть с любовью и восхищением на лица своих детей, родных, друзей, на деревья, траву и небо. «Послушайте», - взывает из подземелья душа." Вы забыли, как приятно никуда не спешить." Мир поглотили шоколадные батончики и чистящие средства, если судить по рекламе.
В детстве каждая минутка приносит открытие, потому что ребенок умеет его совершать. Редкий человек сохраняет это качество, повзрослев, и это поистине счастливый человек. Нас разбирает на кусочки повседневность и необходимость однообразного, бездумного труда. Так мы превращаемся в машины. Когда некому стало петь, я потеряла голос. Искала любви, находила равнодушие и не замечала, что становлюсь сама невнимательной и равнодушной.
Но пока мы еще живы, пока не разучились понимать музыку и чувствовать поэзию - да пребудут с нами вера в душе и покой в голове! Да будут приветливы наши лица и пьют поцелуи губы, да будем добросердечны и романтичны. Да будем находить занятие действительно –по душе – разгадывание тайн.
А ночь полыхала пожаром темноты. Я поставила вариться суп на плиту. Кастрюля широко улыбнулась, приподняв верхнюю губу-крышку, и пища беспрепятственно побежала из нее на плиту. На кухню зашел сосед, он достал, красиво упакованное маленькое удовольствие из холодильника. Его жена была когда-то красивой женщиной и до сих пор была в этом убеждена. Поэтому вела себя высокомерно с женщинами и кокетливо - с мужчинами. Черные зрачки ее глаз танцевали танго, когда она входила и обводила взглядом присутствующих. Уши соседа напоминали грибы-грузди. Они коротали свой век в мыслях о еде и одежде, говорили в основном о ценах и покупках. Бессмысленность и машинальность закрадывалась в их души, они заплывали дрязгами и сытостью. Ни о чем не хотели знать, никого не любили, чтобы не причинять себе боли, оплакивали свою жизнь, сожалея о том, чего не удалось сделать. На самом деле они уже давно ни о чем не сожалели. Вся их энергия была направлена на то, чтобы следить за своим пищеварением и погодой.
Я наблюдаю за ними, а расшалившийся маленький человечек сидит внутри и управляет моими эмоциями. Но, может быть, я не права? Ведь если все покрыл снег, это не значит, что под ним все исчезло.
Луна будет по-прежнему сиять, будут розовыми и нежными закаты, будут петь свои лучшие песни птицы, цвести и благоухать цветы - неужели на это не обратят внимание?
Глава V. Возвращение.
Ухожу, считая ступени,
Измеряя глубины луж.
Я иду за тобою тенью,
Мой обиженный, грустный муж.
Я воздушные замки строю
На краю нашей жизни с тобой.
На работе, дома со мною
Не найду тебя, милый мой.
Как же быть?
Все дается с болью
Каждый миг, что мы вместе живем
Пропитать бы его любовью,
Словно землю летним дождем.
И ты вернулся...
Слушая музыку твоих веселых песен на пленке шоколадных языков, как греческая прислужница с тыквой на голове танцую на кухне, веник ища. Прутья его шелестят в такт биению сердца и взмахи им по полу как взмахи крыльев птицы, вот воспарю и буду похожа на ведьму, с веником старым, облезлым в окно вылетая. Птицы, слегка удивленные, будут полет свой менять, уклоняясь, только всегда невозмутимым останешься ты. Наперегонки мы с тобой моем пол в квартире, стукаясь швабрами - это серьезное испытание на выносливость грязного ведра. Будто случайно, тебя задеваю бедром, а ты плечом, да и попой к стенке толкаешь меня, где мое тело сползает медленно вниз, делаю вид, что впечатал ты сильно меня в эту стену зеленого цвета, которую ей придают старые полу ободранные обои. При этом каждый волос на моей голове отдельной самостоятельной жизнью живет, и бесполезно поэтому надеяться соорудить когда-нибудь хотя бы подобие прически на этой свободомыслящей голове. Неодушевленные акульи пасти ножниц жадно нацелятся на эти беспорядочные пряди, когда я решусь, наконец, сходить к парикмахеру.
Приставучие худощавые комары, длинноротые и обжористые, бесстыдно приземляются на мои колени и замирают, смакуя. Грешно вам, паразиты эдакие!
Спасен от магии монет,
От сладкозвучных слов и лживых,
От страсти к власти и наживе,
Он тихо счастлив много лет.
Во сне лавиною с горы
С меня сползает одеяло.
Он - не теряет головы.
А я - пред ним не устояла.
Но он бесстрастен все равно,
И нелюдим, мой муж любимый,
Слегка беспечный и ранимый,
Со мной смирившийся давно.