Впервые опубликовано на сайте http://www.1917.com
В 2002 году рукопись романа Джека Керуака "В дороге" была продана на аукционе почти за два с половиной миллиона долларов. Это говорит не только о популярности битников, но и о характере этой популярности. Популярное — это прибыльное. Следуя этому принципу, осенью прошлого года Голливуд выпустил художественный фильм по самому знаменитому роману Керуака "В дороге". Я ждал его с нетерпением. Посмотрел раз, потом еще. Нет. Этот фильм нельзя назвать даже старательной ученической работой. Да, герои те же. Фабула, в основе своей, та же. Но вот искрометный дух романа ушел сквозь пальцы, оставив вместо себя ландшафт, однообразный как американская прерия.
Книга Керуака знает и печаль, и безнадежность, но основное настроение ее — безудержный восторг, угар, неподдельная ребяческая искренность, когда чувство не расходится с делом, а мысль... э, да что тут размышлять! Мы же едем, чувак, мы же ЕДЕМ! "Интересны мне одни безумцы — те, кто без ума от жизни, от разговоров, от желания быть спасенным, кто жаждет всего сразу, кто никогда не скучает и не говорит банальностей, а лишь горит, горит, горит, как фантастические желтые римские свечи, которые пауками распускаются в звездном небе, а в центре возникает яркая голубая вспышка, и тогда все кричат: «Ого-о-о!»" — вот, пожалуй, самая растиражированная фраза романа, целиком и полностью передающая его дух. В чем состояло горение и безумие, мы поговорим чуть ниже; сейчас нам важно само НАСТРОЕНИЕ.
Персонажи фильма не горят, а в лучшем случае тлеют. Супердинамичный Дин Мориарти, ни минуты не сидевший на месте, шаровая молния и атомная бомба в человеческом обличье, на экране превращается в вальяжного планокура: "Приве-ет, чува-ак!" Финал, с его искусственно влепленным "катарсисом", попросту безвкусен. Всего лишь пара-тройка сцен отчасти приближается к керуаковскому безумию: например, танец Дина и Мерилу. Но и здесь эффект искусственный: актеры умело выделывают отрепетированные па; а вот как танец описывается в книге: "Дин получил свой балдеж. Он поставил джазовую пластинку, схватил Мерилу, крепко сжал её в объятиях и принялся запрыгивать на нее в такт музыке. А она отскакивала назад. Это был настоящий танец любви". Всего-то! Чуете разницу?
В чем же причина неудачи? Чтобы понять это, мы должны заглянуть в ту эпоху, когда Джек Керуак писал "В дороге", разобраться, что он выплеснул на бумагу, можно ли поймать ЭТО сегодня — и к чему оно приведет.
1
Америка времен Керуака — консервативная страна, придавленная грузом традиций, лицемерных приличий, и массового конформизма в сочетании с сытостью послевоенного бума. Негры все еще не имели доступа в "белые" заведения, гомосексуализм лечили в психушках, а за малейшее подозрение в "коммунизме" могли запросто выслать из страны. Но охотников протестовать против такого положения дел находилось мало. Аллен Гинзберг часто повторял: никакого "бит-поколения" не существовало; была лишь горстка парней, которым хотелось опубликоваться (то есть, БОГЕМА, а точней, пусть это словцо тогда еще было не в ходу, литературный андеграунд). Это правда. Масса американской молодежи вовсе не желала бунтовать — парни, чье детство и юность пришлись на годы Депрессии, вернувшись с войны, легко находили возможность подзаработать, завести машину, домик, холодильник — всё то, что раньше было достоянием людей зажиточных, а теперь стало доступно почти каждому. Лишь следующее поколение, для которого холодильник уже стал обыденностью, а не даром небес, вновь начало задавать неудобные вопросы. В 40-х и 50-х же бунт стал уделом горстки маргинальных интеллектуалов.
Это была не просто игра в "отверженных". Среди основателей бита имелось немало людей, уже в силу происхождения не попадавших под стандарт "стопроцентного американца" — white anglo-saxon prodistant — еврей Аллен Гинсберг, франко-канадец Керуак, негр Лерой Джонс (Амири Барака), русский Питер Орловский, итальянцы Корсо и Ферлингетти... Продолжать можно долго. А если прибавить гомосексуальность, наркоманию — станет ясно, что первые битники были абсолютно не теми людьми, которые могли бы вписаться в истеблишмент послевоенной Америки.
Неудивительно, что они находили для себя среду столь же отверженную, неприкаянную и полуподпольную. Во-первых, негритянская культура, главным образом — джаз. Это сегодня он ассоциируется со смокингами, лысинами, дорогими билетами и мягкими креслами в шикарных залах. А в те годы джаз ютился в негритянских районах, в маленьких прокуренных подвалах, и отвязные музыканты играли так быстро и так громко как только могли. Для 40-х это было как раз то, что позже стали называть "альтернативной музыкой". Притом джаз был не просто саундтреком для бит-тусовки; именно структура джазовых композиций легла в основу уникальной манеры "импровизационного" письма Керуака, Гинзберга и других.
Во-вторых, хипстеры. Искать правду жизни в среде "простого люда" — давняя традиция бунтующей богемы. Однако литераторам прошлых эпох легко было восставать против "мещанства" и при этом сохранять демократизм. Обличая "сытых", писатель неотвратимо попадал по буржуа. После Второй мировой войны это стало невозможно. "Сытыми" стали все (точней, ПОЧТИ все). Поэтому искать своего "человека из низов" битникам пришлось на обочине американского общества, среди отщепенцев, неустроенных, невписавшихся... тех, для кого не нашлось клеточки в четко структурированном социуме послевоенной Америки — и кого в те годы именовали словом "хипстер". В это определение укладывались самые разные люди — бродяги-хобо, мелкие уголовники и наркоманы, нищие музыканты, поэты и художники. Общим был только сознательный отказ подчиняться мейнстримовому стандарту с его культом материального достатка и ханжеской моралью. А образцом такого человека для битников стал Нил Кэссиди — прототип Дина Мориарти, главного героя "В дороге".
2
Молодой раздолбай, завсегдатай исправительных учреждений, угонщик машин и завзятый бабник, живущий на полную катушку и антисоциальный до мозга костей Нил, в свою очередь лелеял розовую мечту — стать писателем. Здесь и нашлась точка пересечения с битом. Наивный пиетет перед "культурой" — вообще не редкость для маргинальных выходцев из низов. Однажды я коротал время в зале ожидания Ленинградского вокзала. Полубомжеватый гражданин неподалеку, завидев в моих руках толстую книгу, склонился поближе и неповторимым пропито-прокуренным голосом спросил: "Молодой человек, а у вас случайно нет Шопенгауэра?" Этот гражданин, безусловно, тоже был хипстером. И нечего ржать. То, что интеллигенции дано от рождения и воспринимается как само собой разумеющееся, для таких людей — знак ДРУГОГО мира, чистого и опрятного, куда они от души стремятся, но понимают, что вряд ли когда попадут.
Важнее, однако, здесь другая аналогия — Жан Жене. Его можно было бы назвать "французским Нилом Кэссиди", если б не одно предельно важное различие. Биография Жене схожа: такой же воспитанный улицей мелкий преступник, с детства кочевавший по приютам, тюрьмам и исправительным домам, втайне одержимый страстью к писательству. Сартр и парижские интеллектуалы восторженно приняли его в свои обьятья: уголовник-литератор — это же так экстравагантно, почти новый Вийон! Правда, подлинными духовными отцами Жене были скорее де Сад и Бодлер. Подобно этим двоим, Жене старательно опрокидывал традиционный моральный кодекс с ног на голову: безобразное прекрасно, жестокость очаровательна, а преступник достоин восхищения: "Я считаю, что у воров, предателей, убийц, лицемеров есть подлинная красота — красота глубокой ямы, которой нет у вас". В изысканных до высокопарности (опять тяга к "культуре"!) строках он превозносил Зло и Порок, а это не могло не восхитить левую французскую богему: каков удар по скучным добродетелям буржуа! Рассказывают, будто одна богемная дама, которую ограбил Жене, была... искренне польщена таким знаком внимания.
На самом деле бездумное восхищение жестокостью и насилием — продукт чисто буржуазного сознания: как маргинал по-детски идеализирует чуждый мир "культуры", так же и интеллигент превозносит "зло", не ведая, что оно значит применительно к повседневности. Керуак, по счастью, начисто свободен от упреков в прославлении жестокости. Безобидные преступления Нила Кэссиди — или Дина Мориарти, это всё равно — не сознательный выбор в пользу Зла, а всего лишь крайнее проявление страсти, вспышки живой человеческой души, не умещающейся в отведенных обществом границах.
3
Да и чего греха таить: лимиты, отведенные для индивидуального самовыражения, в те годы и впрямь были крайне узки. Причем узость эта держалась не столько силой государственной репрессии, сколько косностью массового сознания. Однако книги Керуака не переполнены снобистским "презрением к массе": он не атакует обывателя напрямую, и на первый взгляд вполне дружелюбен к миру. "Мы любим абсолютно всё, — заявлял Джек Керуак в телеинтервью, — Билли Грэхема, Большую десятку, рок-н-ролл, дзен-буддизм, яблочный пирог, Эйзенхауэра, — мы действительно всё это любим". Но вот здесь-то начинается самое интересное: если ты любишь абсолютно всё — что же тогда означает любовь? И в чем заключался бунт битников?
Они не собирались менять общественное устройство. Основатели бита, в принципе, не были чужды левым идеям: Аллен Гинзберг, например, родился в семье социалиста и коммунистки, и в юности даже собирался стать адвокатом по трудовому праву, чтобы отстаивать интересы рабочих (кстати, отговорил его именно Керуак). Гэри Снайдер был анархо-синдикалистом в духе IWW. Да и впоследствии кое-кто из битников (например, Амири Барака) действительно пришел к левым, социалистическим убеждениям. Однако в первое послевоенное десятиелтие, в обстановке экономического бума и "всеобщего благоденствия", традиционные левые партии полностью утратили боевой дух, а радикальные группы измельчали до невидимости: кому нужна революция, если с каждым годом живется всё лучше? Поэтому левые и не могли вдохновить этих недовольных интеллектуалов, — ничтожную горстку ребят, которые отказывались признать холодильник высшим достижением человеческой цивилизации.
"Остолопы, борющиеся за дело рабочего класса", — презрительно бросает Керуак. До чего же знакомо: политические идеологии (в первую очередь, конечно, марксизм) нередко кажутся "творческим натурам" чрезмерно узкими, стесняющими их духовный порыв. Национализация промышленности — какая ничтожная перспектива по сравнению с экзистенциальным бунтом свободного духа! Нет, нужно в корне изменить сознание человека, перевернуть сами основы мироустройства, не меньше... Они называли это "Новым Видением" или "Духовной революцией". Но, как всегда бывает в таких случаях, на поверку самый радикальный протест оказался полностью бессодержательным. На ПРАКТИКЕ всё горение и безумие битников сводилось к бытовой неопрятности, неприкаянности, промискуитету и нежеланию причесываться под соусом из наркотических озарений и интеллектуального трепа. Да оно и понятно: коммунизм или анархизм малозаметны с виду, тогда как нечесанная шевелюра немедленно вызывала отповедь добропорядочного американского обывателя. А ведь это как раз то, что надо, да?
Прибавлю для протокола, что я нимало не считаю промискуитет и непричесанность грехами; однако меня коробит, когда эти славные, в сущности, вещи высокопарно именуются Великой Духовной Революцией, Новым Видением или подобными словами. Угар — это хорошо, когда ты молод. Но потом пора и задуматься.
Сам Керуак, хотел он того или нет, показал нам, куда ведет путь такого освобождения. Если читать "В дороге" не просто как путевой дневник бесконечных разъездов по американским хайвеям, станет понятно, что Дорога — это логика жизни главного героя, Дина Мориарти, обретающего святость через абсолютную свободу. Святость в духе дзена или православного юродства, постигаемая не разумом, а духом. В своем абсолютном слиянии с Жизнью Дин становится чужд не только "большому обществу", но даже своей маленькой тусовке, почти теряя дар речи и изъясняясь лишь смехом да восторженными восклицаниями.
Закономерно, что в конце концов Джек Керуак пришел к дзен-буддизму — мировоззрению, которое позволяет отрицать абсолютно всё ("мир есть иллюзия"), не делая абсолютно ничего.
4
Роман "В дороге" был опубликован в 1957 году, спустя шесть лет после написания. Незадолго до того увидела свет и прославленная поэма Гинзберга "Вопль". Книга была тут же арестована по обвинению в непристойности, а издатель "Вопля" угодил под суд , однако выиграл дело. О бите заговорила вся Америка. Он стал предметом моды. Молодые ребята начали облачаться в черные береты и водолазки, открыв дорогу "альтернативному образу жизни". Сегодня часто говорят о неприязни или даже ненависти консервативной Америки к бит-движению, но это вряд ли правда. Было скорее глумливое удивление: глянь-ка, что учудили эти молодые! Над битниками охотно стебались в комических телешоу, и это уже говорит о многом: кто смешон, тот не страшен. Отцы-основатели бита превратились в «поэтов-лауреатов» и живых классиков, и даже само слово "beat" Керуак теперь выводил не из негритянского сленга ("разбитый, сломленный"), а из beatitude — "блаженство". Этимология сомнительная, но мысль ясная. Однако, так или иначе, мир начал меняться.
В 60-х сбылась и мечта Керуака-Снайдера о "великой рюкзачной революции": "тысячи, миллионы молодых американцев берут рюкзаки и уходят в горы молиться, забавляют детей, веселят стариков, радуют юных подруг, а старых подруг тем более, все они — дзенские безумцы, бродят себе, сочиняют стихи просто так, из головы, они добры, они совершают странные непредсказуемые поступки, поддерживая в людях и во всех живых существах ощущение вечной свободы..." Хотя тут, замечу, не было никакой заслуги битников — то же самое происходило и в СССР, в форме увлечения туризмом, и это была реакция урбанизированного населения: "Вернемся к природе!" — но эта тема лежит далеко за рамками нашего повествования.
Нам важно вот что. Писатели не меняют мир: они в лучшем случае формулируют и высказывают вслух то, что чувствуют те, кто не может найти слов. Традиция должна была отступить под напором индивидуализма, и битники первыми пробили брешь в вековой стене.
Но что изменилось? Страны развитого капитализма сегодня действительно признают за своими гражданами право на любую причуду: хочешь быть панком? — будь! Геем? — Пожалуйста! Не нравится "быть как все" — выкраси волосы в зеленый цвет или покройся татуировками. Только постарайся не мешать окружающим. "Альтернативный образ жизни" — не более чем удобная ниша, где любой желающий может почувствовать себя Личностью с большой буквы. Комично, но даже реклама охотно использует нонконформизм: чтобы продавать нам шампуни и краску для волос, нас призывают: "Забудьте про правила!" Да, история хорошо умеет шутить.
5
Вернемся к началу. Чем же книга отличается от фильма? Лейтмотив романа "В дороге" — противопоставление свободного человеческого духа и социальных условностей, пусть наивное, но предельно искреннее; это восторженный вопль человека, впервые вырвавшегося на волю из затхлого мира "приличий".
Создатели фильма, конечно, поняли, что книга — о Дине, а не о бесконечных разъездах по стране. Но киношный Дин, по сути, статичен от первого до последнего кадра. Он не вырастает в святого — ведь, глядя из наших дней, а что в нем такого особенного? Курить траву и разъежать стопом способен любой менеджер-отпускник. Сегодня, чтобы стать бунтарем, а уж тем более святым, нужно нечто большее.
Вот в чем беда: экстаз, который переполнял Керуака в 40-х, сегодня стал общим местом... и перестал быть экстазом. Бунт обернулся унылой повседневностью с коммерческим душком. Если рукописи "подрывных" романов продаются за миллионы долларов — победа оказывается мало отличимой от поражения. Джек Керуак был талантливым писателем, и поэтому он сумел перелить свою кипящую кровь в книжные строки. Читая сегодня "В дороге", мы всё еще чувствуем угар тех деньков. На экране от него не осталось и капли. Именно поэтому герои фильма выглядят бледными тенями своих книжных прототипов.
Экранизаторы, наверное, не слишком виноваты в своей неудаче. Минувшие полвека решительно обесценили понятия "протест", "бунт", "нонконформизм", и мы уже не принимаем такие заявления на веру: слишком многие бездумно бросались ими, чтобы затем предать... Впрочем, у любителей хорошего кино остается надежда. На подходе еще один фильм по роману Керуака "Биг Сур" — грустному, нелегкому, действительно "разбитому", о приходе старости и разочарования. Может быть, с этим выйдет лучше?