Бабушек своих я не помню. Одна умерла во время блокады, а вторая за два года до моего рождения. Родители были заняты наукой, работой и собой. Для моего воспитания наняли няню, именно в качестве воспитателя, а не сиделки. Мы быстро подружились и я называла её бабулей, а окружающие не сомневались в наших кровных узах.
Моя бабуля Надя была дочкой домовладельца Курочкина, у которого до революции, на Васильевском острове было несколько доходных домов. Баба Надя родилась в 1890году и ещё до революции успела закончить два курса Института Благородных Девиц при Новодевичьем монастыре. После революции доходные дома стали принадлежать государству, домовладельца отправили на лесоповал, как врага революции, а двух дочек загнали жить в одну комнату в коммуналке.
Во время блокады, старшая сестра умерла и Надя осталась совсем одна. На работу, с её "буржуйским" прошлым нигде не брали. Она перебивалась частными уроками французского, итальянского, игрой на фортепьяно и этим жила. И вот мои родители случайно о ней вспомнив, предложили работу. Она согласилась не раздумывая. В шестидесятом ей было семьдесят лет. Муж, из бывших, красавец-офицер погиб в сорок втором под Воронежем. Второй раз замуж она не вышла. Претендентов было много, но достойного она не нашла. Детей и внуков не было. Баба Надя вела действительно, очень здоровый образ жизни. Зарядка, бег трусцой, ни грамма лишнего жира. Бабушка-спортсменка. Жила она через два дома от нашего и каждое утро, в восемь тридцать, появлялась как часы. Она кормила меня завтраком и в форме игры обучала меня манерам, достойным леди, но в будущем советская школа успешно выровняла моё поведение и манеры.
Когда мы ходили гулять, баба Надя превращалась в опытного экскурсовода, который о Васильевском острове знал всё. Мы шли по Малому, Среднему проспекту, она рассказывала когда и кем был построен тот, или иной дом. Когда его перестроили и с кем из домовладельцев она была знакома лично. Я узнала, что лепные грифоны на балюстраде охраняли владельца дома от сглаза. Было это правдой или суеверием, но дом смотрелся торжественно.
Подошли мы как-то к одному дому, а из стены торчат огромные, чугунные дверные петли, размером с толстую книгу. Баба Надя стала мне рассказывать, что в этом доме был большой лабаз для хранения муки, а не подалеку находилась кондитерская Филипьева. Пошли мы вдоль Среднего проспекта, от табачной фабрики Урицкого и нашли бывшую кондитерскую. Правда теперь она называлась "Пышечная". Внутри помещения стояла машина для выпечки. Сверху в неё заливалось тесто, а лопатка выбрасывала на противень готовые пышки. Когда мы вошли внутрь, баба Надя была поражена, что с дореволюционных времён всё сохранилось, как было. Прилавки из морёного дуба, отделанные блестящей латунью с заклёпками, застеклённые узкими гранёными стёклами. Вдоль прилавка шли круглые латунные поручни, что бы кто-нибудь нечаянно не надавил на витрину. За стеклом, кроме пышек не было ничего. Бабу Надю это не смутило и она стала мне рассказывать, что здесь стоял шоколадный медведь, а дальше лежали пирожные, в другом углу была пирамида из вафель, а там халва, а тут мармелад с марципанами. Увлекшись её рассказом, я тоже начала представлять вкусности, которых не было. Каждый раз при посещении кондитерской Филипьева, она гладила холодную латунь, здороваясь со старым другом и вспоминала свою молодость.
Дореволюционные прилавки выполняли свою функцию ещё до 1975 года и продержались бы ещё сто лет, но как в песне поётся:"Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем,". А затем... ломать - не строить, но это уже другая история.