Востоковед. Часть 3. Ом мани падме хум

Всем! Всем! Всем! Тем, кто меня читает. Целенаправленно или по чистой случайности.
Автор сим извещает, что им опубликованы бумажные версии двух новых книг. Их можно приобрести на:

"Без дна" (Авантюрный роман на фоне взбаламученного социума)
http://knigi-market.ru/2355/

"Трудное бабье счастье" (Роман о судьбе)
http://knigi-market.ru/2899/
Милости просим.


День четырнадцатый, выходящий из ночи

1.
Только покинул «гостеприимное» Управленье, - заметил знакомую, бордовую, пантероподобную  машину и сидящую за рулем Анну.
Нет! То есть, конечно, - да, он когда-нибудь что-то скажет, поблагодарит эту продолжающую для него оставаться загадочной женщину за то, что, если верить только что услышанному,  выручила его. Хотя, с другой стороны, не ей ли он должен быть благодарен и за то, что с ним случилось?  Не будь ее, не замани она его за пределы города, и, смотришь, он дожидался бы  развязки, не покидая пределов своей уютной квартиры и не испытал бы всего этого униженья.  Где же ее хвастливое: «Со мной ничего не бойтесь»?..  Да, так она, помнится, обмолвилась. 
Да, он пересилит себя, скажет и поблагодарит, но только не сразу, не сейчас. Ровно в эти  минуты  ему хочется держаться подальше от всех. От этой «темной» женщины  – особенно. Поэтому сделал вид, что не заметил ни ее самой, ни ее более чем заметной машины. Побрел  вдоль Большой Монетной в сторону Каменностровского.
Часы опять были при нем, он мог ориентироваться во времени. Уже без четверти час, вход в метро  закрыт. Конечно, он мог бы нанять какого-нибудь извозчика, деньги для этого у него были (ему вернули все до копейки), все же предпочел пока положиться на свои ноги.
Края так хорошо ему известные по проведенному здесь детству. Огромный, тянущийся на полквартала  родной дом, школа, в которую он ходил до пятого класса, улица Рентгена, в конце которой – ненавистная ему в детские годы зубная поликлиника.
Очень скоро заметил, что бордовая машина следует за ним,  передвигается еле-еле. До чего ж упрямая!  Скольких, наверное, трудов, нервов, самоотвержения, наступления, наконец, на горло собственной песне  стоит этой потенциальной самоубийце на колесах плестись сейчас за ним, как за катафалком.
Назло ей - свернул на Большую Пушкарскую, здесь одностороннее движение, - пошел вдоль нее. Маневр сполна удался, - Анна с ее машиной пропали из вида. Однако когда уже подходил к Тучкову мосту, заметил: машина поджидала его у въезда на мост. Круто повернул и пошел убыстренным шагом в сторону Биржевого моста.  Ушел? Не тут-то было! Преследовательница заметила его маневр: машина вновь направилась, было, за ним, однако, остановилась метров через пятьдесят. Все-таки что-то здравомыслящее в этой женщине на сей раз, кажется,  сработало.   
Ночь выдалась, как на заказ. Такие здесь большая редкость: прохладно, минусовая температура, зато ни ветерка, ни дождинки, звездное небо. Скелет Вселенной – перед глазами, разглядывай, не прибегая к помощи телескопов. Все ясно,  никаких привычных для этого города стихий, нависающих облаков, иносказаний, недоразумений, недомолвок. Все проявленное. Все, как на ладони.  Ангел над Петропавловкой также присутствует, - ярко эффектно подсвеченный, парящий, напоминающий: «Есть грозный Судия…». Несмотря на столь поздний час, на «стрелке» – несколько групп полуночников-иностранцев. Фотовспышки.
И… подумать только – еще несколько часов назад он, по существу, бродил у границы Ада. Примеривался к нему. И уже внутренне был готов начать погружение. Заранее концентрировал, напрягал в себе все наличные силы сопротивления, отпора. И, готовясь к будущим битвам, уже обдумывал свою тактику и стратегию. Невероятно, но у него были все шансы находиться сейчас не здесь, не дышать бодрящим, морозным воздухом, не любоваться видами искусно подсвеченной Петропавловской крепости, не прислушиваться к восхищенным репликам  иностранцев… «Итальянцы… Похоже, один из ломбардских диалектов: падение начальных слогов»…   Так вот, у него был шанс не гадать, какой из диалектов итальянского он слышит, а лежать на жестких нарах в душной, перенаселенной камере и сражаться с полчищами наседающих тараканов. Все складывалось, все вело его к этому, однако  что-то все же в самый последний момент его спасло.
Хм… Напрасно все же он так повел себя по отношению к этой сумасбродной женщине. Совершила ли она этот акт спасения исключительно по каким-то своим побуждениям или была лишь средством, орудием в руках каких-то потусторонних сил, сейчас не это важно, -  не будь, на самом деле, ее, - и самые худшие его опасения могли бы стать реальностью. А он даже не счел нужным, посчитал несвоевременным хотя бы просто подойти. Что-то хотя бы промычать, промямлить. Ведь не развалился бы, наверное, от этого. «Да не “наверное”, а точно.
Пару раз, пока брел ночными улицами, из останавливающихся машин доносилось:
-Эй! Вас подбросить?
Бородулин благодарил, но от приглашения отказывался. Ему нравилось идти. Когда тебе никто в этом не препятствует. Да и заскучавшие, пока находился в заточении, от безделья ноги просили какого-то развлеченья, нагрузки. Во двор своего родного дома на Наличной вошел, когда часы показывали четверть третьего. Первое, что ему бросилось в глаза, - бордовая пантероподобная машина. И прикорнувшая на рулевом управлении голова Анны. Ну вот, - и все проблемы, все укоры совести, только что донимавшие его, сейчас, таким образом,  будут сняты.
Подошел к машине. Анна тот же миг приподняла голову, уставилась на Бородулина. Видимо, она все-таки задремала и не сразу  приходила в себя.
-Что вы здесь делаете?
Ответила  как показалось Бородулину, немного испуганно:
-Д-дожидаюсь. Вас.
-Ну, вот!.. Как видите… Я пришел.
Улыбнулась:
-Да. Теперь вижу… Мне все-таки нужно с вами кое о чем поговорить.

2.
Поднялись на лифте. Пока поднимались, не обменялись ни словом. В двери квартиры - записка.
«Петрович ты не волнуйся твой брательник у нас. Держись!!!».
Анна молча спросила глазами.
-Кажется, брат приехал. Кажется, двоюродный, - объяснил Бородулин. – Я его ни разу в жизни не видел.
Первое, на  что у Бородулина зачесались руки, едва вошел в квартиру, - освободить ее от всех следов пребывания в ней тех двоих, кто пару дней назад так бесцеремонно хапнул  его, утащил  отсюда. Этими следами, в первую очередь, были две банки из-под пива, ими баловались его непрошеные гости, пока  сам хозяин лихорадочно метался, соображая, что ему лучше захватить с собой в предстоящий тяжкий, неизвестно насколько длинный и долгий путь. Не снимая с себя пальто, настолько спешил, вошел на кухню, непроизвольно зажмурившись, ухватился кончиками пальцев за обе банки сразу, швырнул их в мусорное ведро. За банками туда  же последовало и вовсе ни в чем не виноватое, попавшееся под горячую руку блюдце: они пользовались им  вместо пепельницы.
Пока этим занимался, Анна, также не снимая с себя куртку,  молча наблюдала, стоя в проеме кухонной двери. Нет, явно, - с ней тоже что-то произошло: нет прежней наглости.
Теперь – обязательно проветриться. Бородулину казалось (настолько в эту минуту  обострилось у него обоняние), - квартира провоняла не только оставленным  дымом, но и их смрадным дыханием. Кухонное окно у него, так повелось еще со времен матери, заделывалось лишь с наступлением больших холодов, поэтому ему ничего сейчас не стоило распахнуть обе его половинки.
-Вам помочь? – наконец, прервала затянувшуюся паузу   Анна.
-Спасибо. Я сам.
Покончив с кухонным окном, прошел к себе, - опустил фрамугу. То же проделал и в большой комнате. Квартира стала быстро наполняться морозным воздухом. Но это –то как раз сейчас и нужно.
Анна, пока Бородулин занимался окнами, свернула на кухню, а, когда он заглянул туда, осторожно спросила:
-Можно я сварю кофе?
Бородулин не возражал.
Похоже, она совсем неплохо ориентировалась, где и что у него лежит. Впрочем, вспомнил, ведь она уже когда-то хозяйничала здесь, когда он приходил в себя на болотной кочке.
Сейчас он, Бородулин, выступит в роли следователя: он приступит к ее допросу. Начнет, пожалуй, вот с чего…
-Скажите… Как вы догадались о Марте?
Отвечать не спешила,  вначале сполоснула пару кружек и только, когда аккуратно поставила кружки на кухонную полку:
-Без особых усилий.
-Все-таки.
-Прежде всего, взяла за глотку этого вашего…  паршивого недомерка. Он мне все, что знал,  выложил на блюдечке с голубой каемочкой.
-Как это вам удалось?
-Элементарно,  Сергей Петрович. Перед тем как взять за глотку, на то же блюдечко  кое-что предусмотрительно положила сама… Начала с  Марты, потом принялась непосредственно за него.
-То есть?
-Настучала на него начальству. В результате добилась всего, что хотела.
«Ах, вот, скорее всего, отчего его отстранили от дела! В этом тоже ее заслуга».
-А зачем вас так долго держал этот…Валентин Иванович? Что он вам  такого сказал? – теперь к допросу приступила она. 
-Вы и его знаете?
-Пришлось узнать. Точнее даже, не его, а о нем
-И…что?  Что  вы о нем узнали?
-Он был когда-то сравнительно крупной шишкой в городской прокуратуре.
-Почему «был»?
-Потому что потому. Вы разве сами этого не заметили?
-Что именно?
-Он же почти никогда не просыхает.
-Разве?
 -Не заметили? Ну, до чего ж вы ненаблюдательный!..  Однако, по сути, кажется,  человек он еще относительно здоровый.  Какая-то совесть в нем еще сохранилась… Может, от того и не просыхает. 
Кофе был готов. Кухня также к этому моменту достаточно проветрилась, Бородулин закрыл окно. Чем не самый удобный момент, чтобы сделать, наконец, хоть какой-то реверанс в сторону его… хочешь-не хочешь, при всех оговорках,  но все-таки во многом – спасительницы. 
-Я, разумеется, многим вам обязан и…
-Чепуха. Не стоит благодарности. Мне это лишь самой доставило удовольствие… Попьете кофе, согреетесь, - помойтесь в ванной и ложитесь спать. Вы очень неважно выглядите.
«Я-то, допустим, помоюсь и лягу, а что, интересно,  собирается делать она?».
Только подумал, - раздался звонок в дверь. Анна насторожилась. Когда же Бородулин направился к двери, посоветовала:
-Не открывайте, пока не спросите.
Таким было и намерение Бородулина, однако теперь, после совета Анны,  он считал себя обязанным поступить наоборот. У порога, в пижаме, словно на карауле, только без оружия, опустив обе руки по швам, стоял напряженно вытянувшийся Паша.
-Петрович, - сдержанным голосом, стараясь не слишком нарушать тишину ночи, -   ну, ты прямо как... Фридрих Зорге, честное слово. Не били?... А то один мой кореш… Тоже вот так же. И тоже на пару суток….Ни за что, ни про что. Только что кого-то – чисто случайно, когда в метро в час пик на эскалатор, -  по физиономии локтем задел. Так… без двух зубов пришел. А ты, я смотрю, как огурчик. Тебе еще повезло. - Только сейчас заметил также вышедшую в прихожую Анну, оторопел, видимо, не зная, что и подумать.
-Это,…- начал, было, Бородулин, чтобы оправдать присутствие Анны, однако замешкался, обдумывая продолжение.
Находчивей его оказалась Анна:
-Я послушница, - серьезно, без улыбки,  заявила она. – Прохожу, перед постригом, курс «Воздержание от свершения зла». Сергей Петрович выступает в роли строгого экзаменатора.
-А… Понятно… - Хотя, по выражению  Пашиного лица, как уже бывало с ним и раньше, понятным ему было далеко не все. – Хорошее дело… В общем, так, Петрович… Я чего хочу тебе сказать?  Братан у тебя… Классный мужик. Они, оказывается, с тетей твоей уже договорились повидаться, а как я сказал, что ее уже… тово… Ну, мы с ним немножко ее помянули и теперь спит без задних ног. Дорога-то, представляешь, какая? Аж из самой Сибири-матушки. Умаялся. Я так подумал, - пусть уж он пока у нас досыпает, а как проспится… Не возражаешь?
Нет, Бородулин не возражал. Когда закрыл за Пашей дверь, - Анны в прихожей уже не было. Зато из ванной доносился шум выпущенной из крана воды.
-Пока моетесь, я успею у вас хотя бы немного прибраться, - она уже успела надеть на себя передник, которым  иногда пользовался  сам Бородулин.
-Что значит «немного»?
-Хотя бы приведу в удобоваримый вид вашу плиту. Или вы не видите сами?
Плита действительно являла собой жутковатое зрелище. Прежде всего, из-за выкипевшего, еще накануне его задержания, кофе.
-Покажите, где у вас мусоропровод, - она уже направилась к двери с заполненным до краев мусорным ведром.
Пришлось объяснить. Когда Анна вышла, подумал: «Пусть. Пусть похозяйничает, если ей это доставляет удовольствие. Не забывай, что если бы не она…».
Уже забравшись в заполненную ванну, прислушиваясь к тому, как Анна постукивала шваброй, отодвигала мебель – сначала на кухне, потом в большой комнате, в его комнату, - без его разрешенья, вторгаться все же не рискнула, - он испытал какой-то особенный комфорт. Не о том ли как раз он мечтал, лежа на жестком матраце, - об уюте его собственной квартиры, об омывающей его тепловатой, с пузырьками мыльной пены на поверхности воде? Стук швабры никак не раздражал Бородулина, наоборот, - он лишь дополнял собою общую картину скромного человеческого благобытия. Пребывая в ванной, с энтузиазмом соскабливая с себя противную грязь, запахи  заточения,  и одновременно слушая, как кто-то приводил в порядок несколько захламленное им жилище (Что там говорить? Уборке он всегда уделял минимум своего времени, и постоянно делал это с великой неохотой, с сознанием, что это занятие вовсе не его («Не царское это дело»), -  его вдруг пронзила мысль: «Да так ли уж плоха, несносна, невыносима – сама по себе – человеческая жизнь? Так ли мало в ней достойного? Так ли уж бедна она простыми  скромными человеческими радостями?». Просто не надо их чураться. Относиться к ним свысока. И тогда все пойдет…пусть и не «как по маслу», но  с куда меньшим скрипом. Вот и  все его беды, все, что свалилось на него в последнее время… Хотя не только это, но и сопутствующее его жизни  тягостное, гнетущее ощущение враждебности окружающего мира и его, отсюда, постоянной готовности к самообороне… Не проистекает и то, и это из его недооценки этих маленьких  будничных человеческих радостей? То же постукивание швабры, - мелочь, вроде бы, но нет. До этой швабры человечество шло долго-долго. Тысячелетие за тысячелетием.   Вперед и вверх… Вперед и вверх… И вот оно – как венец всего: швабра! Звучит забавно, нелепо, но и  пренебрегать этим, не замечать, сколь многим мы той же швабре  уже обязаны, - по меньшей мере, глупо, а по большей, - несправедливо.
Да будет так!
К моменту, когда вышел из ванной, Анна только что закончила уборку в большой комнате.
-Скажите честно, - первое, о чем спросила, - когда вы в последний раз заглядывали за ваши шкафы?
Бородулин затруднился с ответом. Анна с такими тяжелыми вопросами больше к нему не приставала. 
-Я нашла у вас чистое постельное белье…
На деле это прозвучало: «Правда, вы человек еще не совсем потерянный: я нашла у вас…»
-Постелите себе уже сами. Выспитесь, встанете, - побреетесь, не то скоро будете выглядеть, как дикобраз.
Сама же она, похоже, больше не собиралась у него задерживаться: прошла в прихожую и взялась за свою курточку. Едва успела продеть одну руку в рукав, - ожил дверной звонок.
У Бородулина уже и мысли такой не возникало, чтобы спросить, - настолько сейчас был уверен, что это опять Паша.  Однако ошибся. У порога стоял… вылитый дядя Жора. Почти такой же, каким он выглядел незадолго перед тем, как навсегда уйти из этого мира. Такая же пышная, неухоженная, правда, уже начавшая седеть и редеть шевелюра. Выдающийся подбородок с ямочкой. И при этом - такое же производимое им впечатление какой-то общей неустроенности, потрепанности.   За спиной явившегося с того света дяди маячил, уже сменивший пижаму на спортивный костюм вполне реальный Паша.
-Братушка…
Бородулин еще не успел выдавить из себя  ни слова, как оказался в крепких мужских объятиях. Пахнуло перегаром: «братушка», очевидно, еще как должно не проспался и был под  не успевшими выветриться за время прерванного сна  «парами». Отсюда, и некоторая его, вообще-то не очень свойственная дяде Жоре, экспансивность. А, может, это уже свойство, приобретенное этим человеком  от неизвестной Бородулину матери.
-Всю жизнь собирался… Вот с другими делами разделаюсь, - обязательно займусь. Отыщу… хоть кого-нибудь. Хоть задрипанного, завалященького какого-нибудь. Все равно буду рад. А тут вдруг…такого…Ма-ать моя родная. Без пяти минут академик.
-Петрович, - решил объясниться Паша, - тут у нас,  в общем-то,  как получилось? Витек проснулся. Ну я ему – не вытерпел – и с бухты-барахты. Ну а уж он, как услышал, - загорелся. Как порох.
-Так ведь… Братушка ты мне или не братушка? А я вам тут обоим – и тебе, и тете…  - В этом месте он уставился на Анну. Но, видимо, скоро догадался, что это не «тетя», вновь оборотился в сторону Бородулина, - словом,  гостинцев вам понавез. Слушай, как же так получилось-то? А? Кто же это ее? Я б его…гада… своими б руками…
-Может, все-таки вы сначала пройдете? -  впервые обозначила свое отношение к происходящему Анна. Она уже вернула свою курточку на вешалку. Это означало: «Я остаюсь».  – Иначе вы всех в доме разбудите.
-Точно, точно, - перешел на шепот  Паша. – Здесь все такие. Фискалы. Нажалуются. Опять в отделение упекут. У нас это быстро. Проходи, Витек. Будь как дома. Петрович, а я сейчас… У нас еще там… Словом, сейчас все своими глазами.

3.
Скоро стало понятно, отчего так быстро нашли общий язык Паша и этот новый для Бородулина, выплывший из пучин неизвестности родственник. Во-первых, оба были одинаково не прочь выпить, посидеть за столом, и тот и другой испытывали очевидный дефицит в  полноценном общении. Оказалось, что Виктор походил на своего отца не только своей внешностью, но и неспособностью отыскать в этом мире какую-то достойную для себя нишу. Но если дядя Жора, худо-бедно, смог обрести себе какой-то мизер, Виктор вообще, кажется, остался на нуле. Мечтая с детских лет о карьере актера, оказался готов лишь к тому, чтобы к своим почти сорока годам быть «главным осветителем». Также не сложилась и его личная жизнь. Женившись по «пылкой любви» в двадцать один год и разведясь по «пылкой ненависти» в двадцать пять, с тех пор он пробавлялся случайными, ни к чему не обязывающими связями. С Пашей же у них, кроме разделяемой им охоты «выпить и побазарить», оказалось еще одно общее, объединяющее: выяснилось, что Паша одно время служил в части, расположенной в окрестностях Новосибирска. То есть им было, о чем поговорить.
Но каким же сюрпризом для них стало, когда и хранившая какое-то время молчание Анна, призналась, что ее отец тоже был военным, и что свое детство до восьми лет она провела в военном городке под Новосибирском! Более того, - в этом же городке несколько лет проживал и Паша, и даже помнил отца Анны. «Правда, он был весь из себя штабной, без доклада не входи, а я в ту пору всего-то на всего паршивой авторотой рулил».
Словом, получалось застолье каких-то земляков, им было о чем посудачить, да и бутылка на столе, - один из обещанных Виктором «гостинцев», «Таежный спотыкач»,  на  этикетке – могучий бородач-кержак, - очевидно, подливал масла  в нескончаемые «А ты знаешь? А ты помнишь?». Бородулин в этой обстановке чувствовал себя «четвертым лишним», но это никак не обижало его, наоборот, - радовало и примиряло. Пока его соседи по столу предавались воспоминаниям, он мог вполне заняться собой, своими - куда более чем у них,  свежими, еще не залеченными и бередящими его сознание  воспоминаниями.
Только что происшедшее с ним, и, судя по всему, завершившееся для него более чем благополучно, все же нуждалось в каком-то своем осмыслении. Ведь все это было не случайным. Ничто не творится на пустом месте. Всему есть причина. И люди, бьющие себя в грудь, хулящие «чужого дядю» или посылающие проклятья к небесам за все свалившееся на них, - прежде всего, перед тем как проклинать, не лучше ли им было бы заглянуть в себя или обернуться назад и оценить пройденный ими кусок жизни? Иное дело, далеко не каждому даны способности оглядываться и производить оценку. Но Бородулину-то, наверное, по силам это сделать? Или все это не более чем его очередное самообольщение?
Как бы то ни было, убаюканный, - то ли собственными размышлениями, то ли не прекращающимся ни на секунду застольным «базаром», то ли несколькими глотками обжигающего внутренности «Таежного спотыкача», - Бородулин незаметно для себя заснул.
Какое-то время спустя почувствовал, что его грудь находится под каким-то прессом. Открыв глаза, с удивлением обнаружил, что почти в лицо ему уткнулась кошачья мордочка. Судя по всему, коту очень нравилось его пребывание на Бородулине: он блаженно мурлыкал, жмурился, поводил усами  и точил о грудь Бородулина свои коготки, делая это, правда, очень аккуратно, стараясь не причинить  никакой боли. В фокусе его изумрудных, то сжимающихся, то разжимающихся призм-зрачков смотрелась… совсем не страшная, а наоборот – притягивающая, бесповоротно затягивающая  в себя глубина. Этот кот был точной копией того, кто уже гостил на его груди несколько дней назад, когда Бородулин попросился на ночлег! И поведение его было точно таким же. Правда, сравнительно с тем, что было, он, кажется, ощутимо прибавил в весе. Отсюда, и этот надавивший на Бородулина, стесняющий дыхание пресс. Чтобы избавиться от него, пришлось, не без труда, перевернуться со спины на бок. При этом до слуха Бородулина  донеслось, как кот недовольно вякнул, а потом  приземлился, шлепнувшись на ковер. Бородулин еще успел подумать, - откуда у него этот кот? Ведь с тех пор, как умерла мать, он никакой живности у себя не заводил. Однако додумать не успел: его сознание вновь заволокла пелена забытья.
Когда сознание вернулось к нему, - обнаружил себя лежащим в собственной постели, раздетым до нижнего белья, укрытым одеялом. В паре метрах от него, в кресле, подогнув под себя ноги, склонившись на подушку, которая, в свою очередь, опиралась на ручку кресла, дремала Анна. Только сейчас Бородулин обратил внимание на ее наряд ( до сих пор все было как-то не до этого). Ничего похожего на ту вызывающую пестроту, которая была на ней в ее первое появление у Бородулина, так же как и ничего общего с намеренной простотой, которой хотела поразить его в ее второе появление. На этот раз – хотя, наверное, и стильные, и дорогие (Бородулин в этом ничего не понимал), все-таки не более чем джинсы и вязаная кофта. Через приоткрытую дверь из большой комнаты доносилось чье-то похрапывание. Бородулин сразу догадался, что храпел его новый родственник Виктор.
Бросил взгляд на настенные часы. Скоро двенадцать. Разгар дня. Вчера ( или уже, скорее,  сегодня?), когда брел по ночному городу, когда о чем только не передумал! – одной из наиболее назойливых мыслей было: «Как и, даже самое главное, на что он собирается хоронить тетю Лизу?». После того, как эти подлые недочеловеки унесли его сбережения, наличных денег у него оставалось – совсем ничего. Разумеется, он может расстаться с какими-то из своих книг (с книгами деда, еще не ощущая себя их полноценным хозяином, он пока так поступить не может), это даст ему необходимые средства, но на все это нужно время. И вот вместо того, чтобы начать как-то действовать,  предпринимать какие-то усилия, он лежит… как бесчувственное бревно. 
Только, было, потянулся за лежащим на спинке стула у его дивана халатом, - Анна открыла глаза. Быстро сориентировалась в обстановке, - как-то совершенно бесшумно, спрыгнула с сиденья кресла, подала халат Бородулину, так и не произнеся ни слова, покинула комнату. Не будь в комнате, несмотря на сдвинутые шторы и пасмурный день за окном, уже достаточно светло,  ее можно было принять за какое-то привидение.
Когда уже сделал свое дело, сполоснул лицо, руки, - заглянул на кухню. Анна, на ней уже был передник, приводила в порядок захламленный недавним ночным пиршеством кухонный стол. На полу – рассыпавшиеся  кедровые орешки, еще один из гостинцев Виктора, орешками был под завязку набит пятикилограммовый посылочный ящик. Сколько же бедняге раз пришлось его перекантовать, прежде чем доставил его к   месту назначенья?  Анна подняла глаза, встретилась взглядом с уставившимся на нее  Бородулиным.
-Я подозреваю, вас сейчас волнует, как вам достойно похоронить свою тетю.
Умению этой женщины читать его мысли Бородулин уже не удивлялся.
-Успокойтесь. Я уже позвонила в похоронное агентство, кто-то от них вот-вот будет здесь… Не удивлюсь, если у вас не найдется  достаточно денег…Можно, все расходы я возьму на себя?… Разумеется, потом мне отдадите…Если захотите. 
-Послушайте… - Бородулин прошел на кухню, сел за кухонный стол.
Что ж… С благодарностью за спасение у него не совсем получилось, - скомкалось, правда, не по его вине, - теперь же настал удобный момент, когда он, наконец… заставит эту женщину открыть перед ним все карты. Больше она от него не ускользнет. 
–Нам все-таки  необходимо с вами объясниться.
Криво улыбнулась:
-Объясняйтесь.
-Нет уж. Объяснитесь вы.
-Задавайте вопросы. Я вас слушаю.
-Кто вы?
-В каком смысле?
-Какова… ваша природа?
«Нет, пожалуй, это слишком».
-Я не могу понять… Что заставляет вас то и дело возникать… Становиться частью моей повседневной жизни. Поэтому я и задаю вам этот вопрос: «Кто вы?». Может…вы не одна? За вами кто-то или что-то стоит? Тогда – кто? И зачем? 
Бородулин осыпал ее вопросами, да еще какими! - а между тем Анна,  как ни в чем не бывало, продолжала заниматься своим будничным делом – уборкой стола. И только когда он закончил, пообещала:
-Не волнуйтесь, - я вам на все отвечу. Хотите – письменно, хотите – устно. Только давайте  для начала чем-нибудь покрепимся.  Что вы предпочитаете по утрам? Чай-кофе?
Да, ее самообладанию можно было позавидовать. Создавалось впечатление, - она всегда успевала хотя бы на чуточку… пусть даже на один шажок, но его опередить. Отсюда, и эта ее уверенность в себе. Она как будто разговаривала с ним с позиции силы.  Который уж раз ему приходилось подчиниться.
-По утрам я предпочитаю чай.
-Крепкий? Слабый?
-Средний.
-Ну да, могла бы и сама догадаться. Ведь вы так не любите крайности. Хотя сами – самый настоящий экстрим.
-Экстримом, с намного большим на то основанием, я назвал бы вас.
-Согласна. Только я с совершенно противоположным знаком. Мы с вами два антипода.- Наполняя водой из-под крана электрочайник. -  Звонил ваш… Как его?  Коллега по работе.  Очень переживал по поводу того, что вы куда-то пропали. Я –  настолько убедительно, насколько у меня хватило терпенья и такта, -  ему объяснила. Разумеется, детали я опустила. Не бойтесь.  Ни слова о том, где вы провели эти два дня. Попросила его перезвонить немного попозже. Надеюсь, все правильно сделала? В очередной раз ничего вам не напортила?
-Я надеюсь.
-Мне показалось… Судя по некоторым его репликам… Он уже воспринимает нас, как, извините, мужа и жену. Я не стала его разочаровывать. Пусть думает, что хочет.
Нет, «думать, что хочет», особенно, если это касается такого любителя сплетен, как Артамоша, вещь непозволительная. Опять эта женщина делала что-то, возможно, отвечающее каким-то ее установкам, однако, идущее вразрез с внутренними установками самого Бородулина. Так дальше продолжаться не могло. И так дальше продолжаться не будет.
-Все-таки, если помните, я задал вопрос и… я жду, когда вы ответите.
-Не дожидаясь, когда будет готов чай?...  Еще каких-то десять минут…Хорошо, пусть будет по-вашему.
Тщательно вытерла полотенцем руки, может, даже намеренно тщательно, не обойдя вниманием ни один палец на руках, как будто испытывая терпенье Бородулина. Наконец, вышла в прихожую, вернулась через пару минут, держа в руках серую картонную папку с тесемочками. Развязала тесемочки, открыла папку, достала из нее фотографию, протянула Бородулину.
-Что это?
-Посмотрите сами.   Что вы так боитесь?
Бородулин взял фотографию. Матовая. На плотной бумаге. Размером, скорее всего, десять  на пятнадцать. С зубчиками по краям. Явно не любительская, а выполненная в фотоателье. На фотографии…Бородулин сначала не поверил своим глазам. По центру - застенчиво улыбающаяся, большеглазая  девочка с косичками. Длинная худенькая шея. Белый отложной воротничок. Это, безусловно, была….
-Откуда это у вас?
-Вы ее узнали?
Анна вместо того, чтобы ответить, молча протянула ему другую фотографию.
На этот раз – чистое любительство, скорее всего, наиболее широко распространённый в его детские годы фотоаппарат «Смена». Фотография была плохо закреплена, уже сильно пожелтела, но разобрать еще было можно. Это, разумеется, он, собственной персоной. Ему на этой фотографии лет шестнадцать, в шароварах, в «ковбойке» с засученными рукавами, с рукавицами и совковой лопатой, рядом с ним, ухватившись за ручки тележки, стоит его мать. Ни он, ни она, явно, не догадываются, что их в этот момент кто-то «щелкает», - у обоих озабоченный вид, оба «при деле».
-Посмотрите на обороте, - посоветовала Анна.
Бородулин посмотрел. На обороте аккуратным девичьим почерком: «Это мой жираф. Как всегда, меня не видит. Субботник. Во дворе ул. Наличная, д. 11, корпус 2.  22 апреля, 1971 г.».
У Бородулина закружилась голова, все поплыло у него перед глазами.

4.
Год семидесятый. Прошло что-то около недели, как семья Бородулиных  перебралась на новое местожительство: с Кировского проспекта на улицу Наличную.  Тогда все, счастливые обладатели новых добротных квартир,  знакомились друг с другом, впервые узнавали, кто как выглядит, какую мебель к себе завозит, кто во что  одевается, на какой машине ездит, ездит ли на машине вообще. Много суеты, много новых лиц, - всех сразу не упомнишь, но эту девочку  Сережа почему-то сердцем признал, выделил из ряда других, принял и запомнил сразу. Они тогда почти одновременно подошли к парадной двери, - хотя с разных сторон, и в лифт вошли вместе, Сережа вышел на третьем этаже, она поднялась выше. Скоро он узнает, что их семья поселилась на пятом.
Они были, примерно, одного возраста, значит, им  было тогда около  тринадцати. Ничего выдающегося в ее внешности, - невысокая, худенькая, бледненькая, с тощими русыми косичками, большеглазая. Они могли бы пойти в одну школу, даже стать одноклассниками, но так не получилось: Сережа ходил в обыкновенную школу, она – в музыкальную (он даже не представлял, где она находится), потому что училась играть на скрипке. Стены в их новом доме, под стать всему  остальному, также были добротными, звуконепроницаемыми, но в летнюю пору, когда окна были открыты, до Сережиного слуха доносилось, как она, водя смычком по струнам,  исторгала звуки, - чаще всего отнюдь не мелодичные, напоминающие ему то кошачью перебранку, то звук вгрызающейся в неподатливое дерево пилы.  Сережина мама при этом особенно бранилась, то и дело порывалась куда-то пойти и пожаловаться, правда, все ограничивалось только жалобами и угрозами. Сережа же, хотя сам был совсем не музыкален, внимал этим звукам с наслаждением. А все от того, что его воображением вдруг овладела именно та, что водила смычком и исторгала эти скребущие по барабанным перепонкам звуки.
Догадывалась ли прилежно водящая смычком, что попала в поле интереса мальчика, живущего двумя этажами ниже? Скорее всего, нет, - Сережа всегда владел искусством скрывать свои переживания,  ничем не выдавал себя, даже в те относительно редкие моменты, когда их пути-дорожки пересекались, не пытался хоть о чем-то с нею заговорить. Да и так трудно было найти повод к тому, что вот так - сходу - взять и заговорить с незнакомой девочкой! Для этого нужно набраться ой какой большой смелости! Наоборот, при виде ее, им овладевало желание выглядеть как можно более безучастным, и поменьше глазеть на нее. Лучше всего делать вид, что вообще ее не замечаешь. Потому что от одной мысли о том, что она может о чем-то догадаться, мурашки пробегали по коже. Он и имя-то ее узнал только, кажется, по прошествии полугода. Тогда лифт на какое-то время остановился, она мчала вприпрыжку, спускаясь, по лестнице, а вдогонку ей доносился голос матери:
-Таня! Таня! Ты же завтрак забыла! Сейчас же вернись!
Так прошли годы, ничего в их отношениях не менялось, они по-прежнему, хотя и жили в одном доме,  оставались чужими, не перебросившимися друг с другом ни одним словом. Сережа благополучно, с серебряной медалью, закончил школу и поступил в Университет. Однажды после занятий  он вышел из Университета и по своей привычке решил не утруждать себя ожиданием транспорта, побрел вдоль набережной в сторону моста лейтенанта Шмидта. Уже наступила зима, пошаливал ветер, гнал поземку. Стремительно наступали сумерки. Приближаясь к сфинксам, он обратил внимание на одинокую фигурку, - какая-то девушка стояла, опершись спиной о гранитный постамент, и, зябко кутаясь в короткое меховое пальто,  всматривалась в другой, окутанный туманом берег  Невы. Приблизившись почти вплотную, Сережа узнал в девушке «свою» Таню. Это настолько поразило его, что он стал, как вкопанный, и это не могло ускользнуть ее внимания. Она также обернулась и посмотрела на Сережу.  А потом, признав его,  улыбнулась… Вот он, возможно, тот самый долгожданный повод для того, чтобы подойти к ней и…заговорить. О чем?  Да о  чем угодно. Хотя бы  просто разжать губы и спросить, допустим: «А что ты тут делаешь?». Или, еще проще, - хотя бы поздороваться. Но…что-то восстало внутри него. Жесткое, властное. Какое-то жутко упрямое, требовательное  «нет». Лишь из вежливости, дав понять, что он тоже ее признал, небрежно кивнул головой, отвел глаза в сторону и быстрым шагом, опустив голову, пошел прочь.
Потом он часто вспоминал эту встречу.  И корил себя за то, что не преодолел этого сидящего в нем, какого-то чересчур бдительного сторожа, этого цепного пса, помешавшего ему вступить, наконец, в разговор с той, с кем он уже давно мечтал переброситься хотя бы словом!  Что же это было, что мешало ему? Что же стояло между ним и нею  такой непреодолимой преградой? То жесткое, не допускающее возражений,  властное «Нет». От кого же оно исходило?
Года через полтора ее не стало.  То есть ее не стало для Сережи.  Как он случайно услышал из разговора матери с их соседкой по лестничной площадке, она вышла замуж за какого-то  курсанта, и куда-то вместе с мужем укатила. Ее  родители вскоре тоже куда-то переехали. Уехать уехала, но где-то раз в полгода,  она  стала появляться Бородулину во сне. И сон этот  был  всегда об одном  и том же. Менялась только декорация. Словно он вновь, по прошествии уже многих лет, уже став тем, кем он есть, так или иначе, в той или иной обстановке встречает ее. И вновь, и вновь испытывает огромное желание сблизиться,  открыться. И раз за разом что-то или кто-то жестко, безапелляционно мешает ему это сделать. Так продолжалось лет десять. Потом этот сон стал посещать его где-то раз в год. Последний раз он посетил Бородулина лет восемь назад.

5.
Когда уже справился с волнением, нашел в себе силы задать тот же вопрос:
-Так как же к вам… это?
-Да? Вы узнали?... Правильно. Это та самая девочка, в которую вы когда-то были влюблены. А как ко мне попало… Да очень просто. Не догадываетесь? Я, представьте себе, ее дочь… Что, совсем не  похожа? Да, я скорее, похожа на бабушку, папину маму. Внешне. А изнутри – я исключительный уникум. Непохожий ни на кого.
Зазвонил телефон в прихожей. Бородулин попытался подняться со стула, однако, к своему удивлению, не нашел под собой ног.
-Я отвечу, - Анна покинула кухню.
Не снится ли ему все это? Может ли такое быть? Бородулин еще раз посмотрел на одну и на другую фотографии. Нет, все было подлинным. На этот раз Анна, судя по всему, его не обманывала. В папке находилось что-то еще. Бородулин только потянулся к ней, когда вернулась Анна.
-Давайте лучше не сейчас.  – Овладела папкой. -  Я вам ее оставлю. - Положила папку на подоконник. – Опять этот ваш. Он  еще позвонит через пятнадцать минут…Итак, я, кажется, ответила?...  Или у вас еще есть вопросы? 
Да, вопросы, безусловно, были.
-Она знает, что вы… здесь?
-Вы о маме? Может быть. Очень вероятно. Только я этого точно не знаю…. Разрешите, я закурю? –  На том же подоконнике – пачка сигарет, зажигалка. -   Я скоро брошу, я вас уверяю, уж если я на что-то решилась…- Приоткрыла окно, закурила, следя за тем, чтобы дым уходил через оконную щель на улицу.- Так вот… Вы, кажется, меня только что о чем-то спросили… Да, о маме…Видите ли, моя мама умерла, когда я только-только родилась. Умерла из-за трудных родов. Я измучила, обескровила ее… Теперь вы видите, какое я на самом деле чудовище…Мама умерла. Отец смог прожить один только два года… Не могу сказать ничего плохого о мачехе. Она очень старалась быть со мной, как настоящая, и все равно…меня никогда не покидало ощущение, что я ей и всем им чужая… Скоро у них родился мальчик, а через два года – еще одна девочка. К брату я никогда не испытывала ничего плохого, но сестру я сразу, как только она появилась на свет, стала жутко ненавидеть. И не только ненавидеть, но и… всячески, как только хватало моего воображения, изводить. Понятно, что меня за это по головке никто не гладил. Мачеха никогда меня не наказывала, но отец, чем взрослее я становилась и чем изощреннее издевалась над сестрой, злился на меня все больше и больше… Но самым страшным для меня было даже не это. Где-то ближе к десяти, даже не от  отца, не от мачехи, они от меня скрывали, я узнала, отчего и как умерла моя мать и…это  настолько меня… потрясло. Я так испугалась за себя. Мне показалось… во мне что-то сидит. Что мною управляет. Толкает… то на одно, то на другое. Какое-то проклятие – как с рожденья повисло, так и висит надо мной до сих пор… Мне было очень неуютно дома. Первый раз убежала в двенадцать лет. Второй – в пятнадцать. Правда, оба раза ненадолго, меня быстро находили и возвращали… Сразу, как закончила школу, получила свободу,  рванула сюда, в Ленинград. Это было двенадцать лет назад. Первым делом, оказавшись здесь, отыскала этот дом. Поднялась на пятый этаж, позвонилась в квартиру, в которой, я знала, жила моя мама. Меня впустили…Потом опустилась на два этажа ниже и остановилась у двери вашей квартиры, потому что хотела встретиться и поговорить о маме с вами, какой вы ее запомнили. Протопталась у двери минут пять, но так отчего-то и не решилась. Тогда я была еще довольно робкой, вовсе не такой нахалкой, как сейчас. А потом… Потом  все закрутилось. Я поступила в институт и… Ну, все это вам уже неинтересно. Еще студенткой я вышла замуж. Муж был поляк и Вержбицкий  это его фамилия. Через год мы развелись, но его фамилию я сохранила… Ну а дальше…. То есть совсем недавно. Мне попала случайно в руки ваша книга. Сначала, по одной фамилии, я вас, понятное дело,  не узнала, но когда оказалась здесь, у вас во дворе… Все как будто стало на свои места. Теперь я стала все понимать. Глаза мои открылись. В пазле все сошлось. Нет, ничего случайного не было. Меня целенаправленно вели к вам. И я твердо знаю, кто это делал. Я обязана этому маме. Она каким-то, только ей доступным способом,  внушила мне.  Направила и очень, как оказалось, вовремя. Сначала, чтобы выручить вас, когда вам станет совсем плохо.  Выручить  так, как только  Я это умею. Но чтобы и вы потом выручили меня. Так, как умеете только ВЫ.
Опять зазвонил телефон в прихожей. Возможно, опять Артамоша. Пятнадцать минут могли пройти. Теперь вместо ног у него какие-то протезы, однако, доковылял до телефона.
-Сергей Петрович, голубчик вы наш, - разумеется, это Артамоша. Разумеется, крайне возбужденный. – Что же это вы, дорогуша… как партизан в Беловежской Пуще? Все  молчите и молчите.  У вас такое несчастье, - примите мои искренние соболезнования, - а  вы, извините, как рыба… Але! Вы меня слушаете?
-Да. Говорите.
-Мы тут все в полной прострации. «Что с вами? Почему вас нет? Куда вы пропали?».  И по телефону до вас не достучаться. К чему эта конспирация?... Слава богу, Анна Михайловна все очень толково объяснила. Ну,  до чего рассудительная женщина. Не перестаю на нее удивляться. Я всегда вам это говорил, что…
Все поплыло перед глазами Бородулина, вероятно, закружилась голова,  Артамоша по своему обыкновению продолжал что-то тараторить, но Бородулин его уже почти не слышал:
-Чтобы кто-то рядом с вами. Кто бы вас опекал. А что касается этого трагического события и предстоящих вам похорон…
Бородулин машинально опустил трубку, присел на табурет. Перед его глазами по-прежнему плыл какой-то туман. Из большой комнаты доносилось похрапывание Виктора. Анна только выглянула в прихожую, бросила взгляд на побелевшее лицо Бородулина, догадалась и, не задавая никаких вопросов, сняла с вешалки свою сумочку.
Опять зазвонил телефон. Теперь трубкой овладела Анна:
-Пожалуйста, минуток через пять. Или лучше он вам сам перезвонит… - Положив трубку, пошарила у себя в сумочке, достала из нее овальную коробочку. – Возьмите… И положите.
Ощущение расслабляющей, снимающей напряжение прохлады во рту. И все постепенно обретало свои прежние очертания, занимало привычные места.
-Извините, - в прихожую заглянул Виктор, - а где тут у вас… пописать можно?
Анна молча указала ему на дверь. Когда Виктор, стесняясь, прошлепал мимо них, одной рукой прикрывая себе голую грудь, другой – придерживая сползающие с чуть выпячивающегося животика трусы, и скрылся за дверью туалета,  спросила:
-И часто так с вами?
-Нет. – И это было правдой. Бородулин никогда не страдал сердечными недугами. Такое стало с ним случаться лишь в эти последние дни. «Укатали Сивку крутые горки».  – Как вы с ним договорились?
-С кем?... А! Что вы сами позвоните, когда сможете.
Пока Бородулин набирал служебный номер Темкина, Виктор вышел из туалета.
-Слушаю вас, - до Бородулина донесся голос Артамоши. – А!  Чуточку оклемались? Напомните, на чем мы остановились.
Бородулин не помнил.
-Кажется, на похоронах,  - вспомнил сам Артамоша.
Виктор, также стесняясь, и стараясь быть как можно более незаметным, проскользнул в большую комнату.
-Как у вас с этими…ресурсами? Похоронить сейчас – лучше вовсе не рождаться.  Разумеется, институт вам что-то выделит. Я уже говорил по этому поводу с нашей бухгалтерией. Вам, правда,  ради отчетности, придется написать заявление… Уж не обессудьте.
-Вы что-то еще хотели?
-Да, вы правы,  давайте закончим эту печальную страницу и перейдем сразу к сладкому блюду. Я имею в виду ваш день. Ведь еще совсем чуть-чуть, а если уж совсем точно, завтра… Не помните в какое время? Ваша родительница вам наверняка говорила… Вы появитесь на этом свете.
Завтра?
-А какой сегодня день?
-Ну, разумеется! – обрадовался чему-то Артамоша. – Вы уже ничего не помните. Сегодня среда. Двадцатое. Следовательно, завтра двадцать первое. А ровно сейчас вы вот-вот, на подходе. Поэтому мы вас завтра будем ждать. Согласно намеченному плану. Небольшое торжественное мероприятие. Двенадцать ноль-ноль вас вполне устроит? По-моему, вполне удобное…
-Я бы все-таки…
-Нет-нет! – поспешил испугаться Артамоша. – Я вас отлично понимаю, вам сочувствую и все такое,  но это невозможно. Из нас же никто не предполагал, что может случиться с вашей… Мы уже потратились. А что делать с приглашениями? Уже прибыл из Москвы академик Островов. Эдуард Филиппович. Вам не хуже меня знать, как он трепетно к вам относится. Ваши коллеги из Великобритании, Индии, островов Зеленого Мыса. Не стану всех перечислять. Может, кто-то еще подъедет.  Все это имена, имена и мы не можем их всех отправить восвояси. Какой удар это нанесет нашей репутации?  Вы об этом подумали? Пожалуйста, вы уж как-нибудь… соберитесь с силами, изыщите время, как-то нибудь там изловчитесь. А покойная, думаю, едва ли на вас обидится. Ей, думается, уже не до того. Она уже в раю.
-Артамоша! Артамоша! – голос издалека. – Ты, кажется,  с Сергеем Петровичем? Пожалуйста, не клади, я с ним тоже хочу.
-Да вот тут еще Софья Васильевна рвется вам что-то сказать. Передаю.
-Сергей Петрович! Але! Вы меня слушаете?
-Да, слушаю.
-Я вас заранее от всей души поздравляю. И наш Гектор,  – вот он, держу его в руках, - вас тоже поздравляет. Вон как усами шевелит!... И знаете, что я вам откровенно, между нами скажу? Ведь вы у нас еще совсем-совсем молоденький. Ну, что такое пятьдесят? Для мужчины это совсем ничто. У вас еще много-много всего впереди. Вы еще и семью себе заведете, как у всех нормальных людей. И детишки у вас еще будут.  И будете вы еще жить, да поживать. Вашей подруге привет от меня передавайте. Как бы мне хотелось ее повидать! На нее посмотреть. Артамон Ильич мне уже все уши о ней прожужжал. Ну, даст бог… Вот он опять у меня трубку буквально вырывает. Деспот.
-Сергей Петрович, голубь вы наш сизокрылый,  все же надеюсь, вы нас не подведете, а?  Завтра, - не забудьте. Двенадцать ноль-ноль. Ничего не перепутайте. Согласно плану мероприятия.  Ну, да лучше, я вам с утра еще перезвоню. А что касается похорон…
Бородулин, не дослушав,  опустил трубку.
-Не переживайте, - Анна, разумеется, оставалась в прихожей, и, видимо, Артамоша говорил так громко, что какие-то его фразы достигали ее ушей. – Завтра еще, разумеется, никаких похорон не будет. У вас будет относительно свободный день.

5.
Со времени похорон матери прошло восемь лет, но  внутри Бородулина до сих пор начинает «штормить», стоит только вспомнить, с какими сложностями он при этом столкнулся, сколько и какие бумажки ему пришлось тогда или отыскивать, или заново оформлять. И это несмотря на то, что у него были добровольные помощники: подруги и те, кто «по долгу службы». Помнится, тетя Лиза тогда тоже порывалась быть чем-то полезной, но опять же, как и все в ее жизни, ее усилия заканчивались чем-то «ни к селу, ни городу». Иное дело – сейчас. О такой помощнице, как Анна, можно было только мечтать. Быстро, не особенно утруждая  докучными вопросами присутствующего здесь же Бородулина, принимая, в основном, все решения на свой страх и риск, обговорила все детали предстоящей церемонии с агентом из бюро ритуальных услуг. Уже отпустив агента, засела за телефон. Полчаса непрерывных интенсивных переговоров - поликлиника, морг, милиция, кладбище и еще раз по тому же кругу – кладбище, милиция, морг, поликлиника, - и все это не имея под руками ни одной бумажки, один бог ведает, какими при этом аргументами она пользовалась, Бородулин не очень вникал, - она все же добилась разрешения (пока лишь устного), чтобы тетю Лизу похоронили на доступном далеко не каждому смертному, удобном для посещений  Смоленском кладбище. Там, где были похоронены прежде нее ушедшие в мир иной Свищёвы.  Правда, для формального подтверждения  достигнутого необходимо было кому-то сейчас же проехать – сначала в поликлинику, за которой была закреплена тетя Лиза,  потом на кладбище.
К моменту, когда Анна поставила финальную победную точку на своих переговорах, успел одеться, умыться и  Виктор. Обнаружилось, что в «штатном», то есть трезвом состоянии он был совсем не болтлив, даже, скорее, молчалив, стеснителен. К тому же, кажется, испытывал определенный комплекс неполноценности в обществе такого, по его собственной оценке, «выдающегося» ученого, каким был его новоприобретенный кузен. Может, поэтому, когда Анна предложила ему проехаться вместе с нею («Будете на подхвате. Мало ли что?»), он охотно принял предложение.
-А вы, - обратилась к Бородулину Анна, - ложитесь. Не думайте ни о чем. Как следует отдохните.
Анна с Виктором вскоре покинули квартиру, - Бородулин остался один.
Была лишь середина дня, но из-за того, что небо плотно закупорено тяжело нависшими над городом облаками, в квартире по-прежнему было темно. Однако света Бородулин зажигать не стал. Закрыв за Анной и Виктором дверь, он прошел на кухню. Там, на подоконнике, лежала оставленная Анной папка с тесемочками. Взял ее и прошел в свою комнату. Придвинул кресло поближе к окну, открыл папку. Там, помимо уже знакомых ему двух фотографий, находилась довольно толстая тетрадь, точнее, две сшитые суровыми нитками тетради в аккуратной, не пострадавшей со временем темно-вишневой дерматиновой  обложке. Поверх обложки, тем же, что и на оборотной стороне фотографии,  крупным аккуратным девичьим почерком было выведено: «Таня Воробьева. Мой дневник. 1968-70 гг».  Пониже, буковками помельче и заключенное в витиеватую рамку:

 «Когда я думаю, как много есть вселенных,
  Как много было их и будет вновь и вновь,-
  Мне небо кажется тюрьмой несчетных пленных,
  Где свет закатности есть жертвенная кровь».

                К. Бальмонт

Обе тетради переложены оранжевыми матерчатыми полосками. Их  довольно много. Бородулину подумалось, что это какой-то путеводитель лично для него. Возможно, постаралась Анна.
Бородулин открыл тетрадь именно в том месте, где между страницами лежала первая полоска.

«Вот уже две скоро две недели, как мы живем в новом городе, на новом месте. Вроде радоваться надо. Наконец-то, у меня своя комната, о чем так долго мечтала. Могу заниматься своими делами, когда надо мной никто не стоит над душой. И все равно мне здесь пока не очень. Все от того, что очень скучаю по нашему милому доброму Петрозаводску, по нашему никуда не годному, полуразвалившемуся, старому, тесному дому. Как мне сейчас не хватает милой бабушки, Светы, Саши! Девочек из деревянного флигеля. С ними мне было всегда  так хорошо! Но если честно мне больше всего на свете не хватает конечно В.  Интересно скучает ли так же он обо мне? Едва ли. У него такая куча поклонниц, а здесь и подойти не к кому. Здесь все какие-то хмурые неприветливые. Как деревянные. Как этот парень с третьего кажется  этажа. Какой-то весь из себя прилизанный. Кажется пылинки на нем не найдешь. И глаза без всякого выраженья. Стеклянно-оловянные.  Мы уже несколько раз с ним встретились, буквально лицом в лицо, и даже бровью на меня не повел. Как будто я даже какое-то для него пустое место. Вот уж кого я больше всего ненавижу. Это таких задавак».

Очередная полоска.

«Все-таки привыкаю потихоньку. Подружилась с одной девочкой с шестого этажа. Ее зовут очень похоже на мое имя - Тоней. Конечно она не такая веселая как были Света и Саша, зато очень добрая и совсем не жадная. У нее много самых разных значков, она собирает их уже много лет. Мне особенно понравился выпущенный специально для конкурса Чайковского. Я только сказала, а она уже вытаскивает и дарит мне. Сегодня утром, когда спускалась на лифте, опять повстречалась с этим деревянным-оловянным-стеклянным. Он меня опять не заметил. Причем смотрит как-то вверх и шею при этом вытягивает. Ну до того смешно! Настоящий жираф. Да ну его.  А В. , хоть и  обещал,  мне не звонит. Я ведь так и знала, что он не будет звонить. И все-таки еще на что-то надеялась. Все мужчины такие».

Следующая.

«Оказывается, Тоня учится в одном классе с этим жирафом. Его зовут Сергеем. Он как и Тоня тоже новенький, но уже сразу проявил себя. Вроде он и в прежней школе был круглым отличником, но это и понятно раз у него дедушка самый настоящий академик. Теперь понятно, отчего он так носом кверху. Ненавижу отличников!!! Еще я спросила  Тоню как он относится к девочкам. Она сказала, что пока никак не относится. Даже на переменах сидит с какой-нибудь книжкой, делает вид, будто читает. Все уже обходят его стороной, как заразного. Так ему и надо».

«Вчера вечером не выдержала и позвонила В. сама. Вроде бы обрадовался. Мы с ним проболтали полчаса. Хвастается, что у них на спектакле был какой-то режиссер из Москвы и что он пригласил его сниматься в кино на Мосфильм по «Тимуру и его команде». Не знаю только верить ли? Зачем режиссеру из Москвы приглашать кого-то из Петрозаводска как будто у них своих Тимуров нету. А сегодня утром я сделала одно открытие. Если подойти к самому краю балкона и немного изогнуться, можно увидеть кусочек балкона,  где живет этот жираф. Я его уже так пару раз увидела. Один раз, когда было тепло, он сидел с книгой. А второй смотрел через бинокль на небо. Интересно чего он там разглядывал? На небо смотрит, а под носом не видит. Умора».

«Ура! Ура! Ура! Сегодня жираф проводил меня до дома. Я пошла в кино. В который уже раз  на «Летят журавли». Села в кресло, потом смотрю, а он садится как раз напротив меня. Не знаю, видел ли он меня, когда садился. Но его голова проторчала передо мной все кино, а у него еще волосы торчат во все стороны, так что кроме его головы почти ничего не увидела. Но все равно, когда Баталова убивали, я опять не сдержалась и расплакалась. Когда кино кончилось, я вышла немного раньше его. Пошла к дому. Слышу, кто-то за мной идет. Интересно. Оглянулась, притворилась,  будто в машине знакомого увидела, - а это он. Идет, под ноги себе смотрит. Непонятно, может, видит меня, может, нет. Тогда я пошла потише и он потише. И так мы с ним прошли всю дорогу шаг в шаг. Он меня так и не догнал и не опередил. Что бы это значило?».

«Сегодня решила поупражнять синкопу, чтобы училка больше ко мне так не придиралась. Играю, играю и все не то. Ну так плохо, что даже мама заметила. А потом вдруг подумала о жирафе. Только представила, что он сейчас может стоять у себя на балконе и слушать меня. Я уже заметила, что он иногда так делает. И вдруг как по волшебству! Все стало получаться. И синкопа и трезвучие.  Просто на удивленье. Может, это он так подействовал на меня? С чего бы это? Неужели  начинаю в него влюбляться? А как же В.? Невероятно. Быть такого не может».

«Я уже давно замечаю, что я очень влюбчивая. Это наверное плохо. Вот Тоня совсем не такая, она считает, что все до одного парни неинтересные, с ними ни о чем даже поговорить нельзя. Они или задираться сразу начинают или с разными глупостями. Это она так думает. Я во многом с ней согласна. И все равно я всю дорогу в кого-то влюблена. Начиная с Ванечки с детского сада. Уж как я его, помню,  обожала! Каких только ласковых имен для него не напридумала. Хотя – чего в нем подумать такого? А этот В.! Подумаешь, -  театр юного творчества. Ну и что? Я бы тоже могла, если б не скрипка. Тоже бы выступала и мне бы тоже хлопали. А как я гонялась за ним! Даже букеты для него покупала. Теперь-то я вижу, что он совершенно пустой. И настоящего артиста из него никогда не получится. И вот теперь, кажется,  я и  в этого  замороженного тоже влюбилась. А почему? Не пойму. Уж кажется страшнее его только Бармалей Бармалеевич. Скоро год как под боком друг у друга живем, - хоть бы словечко одно от него услышала. Ну почему, почему, почему я постоянно так неудачно влюбляюсь? Что или дурак или слишком умный.  И что мне с собой такое сделать, чтобы больше никого не любить?!».

Вдруг, когда переворачивал страницу, помеченную очередной оранжевой ленточкой, откуда-то из недр тетрадей  выскользнуло письмо. Упало на пол. Бородулин поднял его. Конверт. С непогашенными марками. Изображение какого-то помпезного здания с витиеватой надписью «Новосибирский оперный театр». В графе «Кому»  - его адрес, имя и фамилия. Графа «От кого» не заполнена. Конверт не заклеен, и Бородулин вынул из него пару листочков, исписанных уже знакомым аккуратным почерком.

«Здравствуй, мой незабвенный знакомый незнакомец! Я уже давно хотела написать тебе. Когда еще жила рядом с тобой. Когда мы проходили друг мимо друга, как две тени, почти касались плечами. «Я вас люблю. Чего же боле? Что я могу еще сказать?». Ведь меня зовут Татьяна, а ты Евгений, хотя, вероятно, случайно тебя назвали другим именем. Да, хотела написать и бросить вам в почтовый ящик. А дальше…. Как бог захочет.. Хотела, хотела и не написала. Все же духу не хватило. Наверное, я все-таки не совсем настоящая Татьяна. И вот прошло много лет. Я уже давно не живу рядом с тобой и у меня уже совсем другая жизнь. У меня есть муж, которого я люблю. «И буду век ему верна».  Я скоро буду матерью. Да, я теперь совсем не та смешная и влюбчивая девочка, какой я тогда была. Но что-то все же мне мешает забыть тебя. Как я напрочь забыла тех, других, в которых я тоже прежде была влюблена. Что-то меня все-таки держит, не отпускает. Не знаю, как еще долго будет это продолжаться, но я часто вижу тебя во сне. Каждый раз ты опять, как и прежде,  проходишь мимо меня, как суровая холодная тень. Мне так хочется признаться тебе и раз за разом отпугивает этот твой постоянно суровый неприступный вид. Почему это так? Почему я полюбила тебя тогда? Чем ты меня так обворожил, не сказав мне при этом ни одного слова?! Я не знаю. Наверное, все-таки в тебе что-то было и есть, отчего ты мне по-прежнему дорог… Вот написала тебе и опять не знаю, решусь ли отправить это письмо. Даже если и отправлю, разве это что-нибудь изменит? Да и нужно ли, чтобы что-то изменилось? Не думаю. Наверное, в том-то все и дело, чтобы все оставалось ровно, как было. Чтобы ты оставался для меня и впредь такой же недостижимой звездой. Наградой за что-то. И, может, эту награду я получу не здесь, а там, куда я рано или поздно уйду. Поэтому я с тобой не прощаюсь, а говорю тебе просто «До свиданья, мой милый недоступный жираф». Таня.


День четырнадцатый, постепенно переходящий в ночь

1.
Вернувшиеся часа через два Анна и Виктор нашли Бородулина сидящим у себя в кресле, в полной темноте.
Анна зажгла свет.
-Похороны, я договорилась, состоятся послезавтра. – Доложила она. -  На четырнадцать часов. На тринадцать я  заказала отпевание…Вы не против отпевания?
Нет, разумеется, Бородулин был не против.
-Завтра кому-то придется проехаться в морг. Как вы думаете, ваша тетя могла себе  что-то приготовить из похоронного? Я имею в виду, - какую-то одежду?
Да, Бородулин, смутно припоминает, что как-то, может, год назад, когда тетя Лиза прихворнула (что-то пустяковое, но тетя Лиза перепугалась),  речь о погребальном наряде между ними была. Правда, как обычно с ним случалось, Бородулин тогда слушал невнимательно и точного его местонахождения, если такое было вообще, он сейчас, разумеется, не помнил.
-Боюсь, в таком случае нам еще придется сегодня с вами проехать на ее квартиру, другого выхода у нас нет … А что у вас? Кроме того, что сейчас. У вас, я надеюсь, еще есть, что надеть?
Бородулин прошел в большую комнату, отворил дверцы платяного шкафа. Слава богу, его «парадный» костюм-тройка, рубашки, пара галстуков лежали нетронутыми. Его недавние «гости» то ли пренебрегли этими тряпками, то ли просто упустили из виду. Все-таки они, наверное, тоже спешили.
-А утюг у вас есть?
-Что вы хотите?
-Скорее, чего не хочу. Чтобы вы выглядели мятым и неухоженным… Вам же советую побриться.
Утюг долго не находился. Последнее время им пользовалась исключительно Якозя, а она, потому что постоянно куда-то опаздывала, могла в спешке сунуть любую вещь куда угодно. Бородулин уже готов был позвониться в Пашину квартиру, когда Анна обнаружила утюг на балконе. Рядом с утюгом стояли розовые, намокшие от пролившегося дождя  Якозины шлепанцы. Шлепанцы Анна поспешила выбросить в мусорное ведро, а Бородулин прошел в ванную.  Только начал бриться,  в дверную щель просунулась голова Виктора:
-Брат… – Помнится, этой ночью он обращался к Бородулину, как к «братушке». – Ты как насчет того, чтобы нам всем втроем… твой завтрашний день рожденья как-то отметить? Я по такому случаю уже и пузырек купил. Ты как,  против этого…ничего?
Виктора  явно  подмывало желание посидеть «хорошо» за столом, был бы только для этого хоть малейший повод. Бородулин не возражал. Бреясь, почувствовал, какой неуверенной у него была рука, плохо управляемой. Не удивительно поэтому, что пару раз порезался (на шее, сразу под подбородком, и у мочки уха), пришлось прибегать к испытанному им средству, кварцевому камушку, чтобы остановить бегущую из ранок кровь. К моменту, когда, побритый и умытый, вышел из ванной, скромный стол был готов: какая-то, видимо закупленная по дороге с кладбища закуска, и бутылка коньяка.
-Не много ли? – спросил Бородулин, подразумевая бутылку.
-А мы по стопочке, - начал оправдываться Виктор. – В крайнем случае, по две. А остальное на потом.
Анна, она уже к этому моменту завершила глажение, выпить решительно отказалась («Я за рулем»), что еще раз подтверждало ее недавнее заявление («Я другая»). Хотя за стол села, закурила  и теперь внимательно, хотя и стараясь при этом не выпячивать своего внимания, несколько исподтишка наблюдала за Бородулиным.
-Ну, за твое… - Виктор наполнил и чокнулся. – Чтоб еще жить, да поживать и добро наживать. Жаль только, - наследников  у тебя пока…. Ну, да как говорится, еще, может, и не вечер.
-А у тебя? – спросил уже после выпитой стопки Бородулин.
-Есть один… пацан. – Виктор, едва успел переварить содержимое первой стопки, уже спешил наполнить по второй, - и себе, и Бородулину. – Даже фотографию могу показать.
Фотография изображала бравого парнишку лет пятнадцати, молодцевато выпяченная грудь, в спортивной форме, одной рукой уперся в бок, нога в бутце покоится на мяче. Так прежде любили запечатлевать себя охотники после удачной охоты: за спиной карабин, нога в тяжелой обуви на голове поверженного зверя.
-Он у меня спортсмен от бога, - объяснил Виктор. – Футболист. Будущий Пеле. Тренеры на него не нахвалятся. Жаль только, жена… бывшая… меня к нему не так часто подпускает. Боится, я его к себе навсегда переманю.
Фотография была не очень удачной, само лицо паренька получилось не в фокусе. Вглядываясь в это лицо, Бородулин поймал себя на желании найти в нем какие-то их общие родовые черты. Нет, не нашел. Тем не менее, почувствовал какое-то, вроде бы, даже облегчение. Нет, похоже, с его, лично Бородулина, уходом из этого мира их родовая веточка все-таки не прервется, у нее есть продолжение. Будь сейчас жива тетя Лиза,  то-то бы обрадовалась! И перестала бы приставать лично к нему, Бородулину. И между ними воцарился бы мир. Теперь об этом приходилось только сожалеть, как об упущенной возможности.
Виктору достаточно было пары стопок, чтобы у него опять развязался язык и чтобы Бородулин из «брата» вновь превратился в «братушку». Заметно было, до чего ж ему хочется пообщаться с Бородулиным (с сидящей, в основном, молча, Анной, он уже, видимо, успел пообщаться во время поездки), обсудить с ним целую гамму тем, начиная от вкусовых качеств истинных сибирских пельменей и заканчивая судьбой солнечной системы. Однако Анна решительно прервала застолье, поднялась со стула:
-Все. Нам пора… - И обращаясь к Бородулину. – Только ключи от той квартиры не забудьте.
Оставили Виктора за секретаря, Анна наказала ему отвечать на все звонки, если такие будут, внимательно слушать и запоминать, кто что скажет. Виктор поклялся, что так и будет. Однако, судя по тому, как он, Бородулин с Анной еще даже не успели выйти за дверь, решительно взялся за бутылку с недопитым коньяком, секретарские свои обязанности  в этот вечер ему едва ли удастся полноценно исполнить.

2.
Анна повела, было,  машину в свойственной ей лихаческой манере, хотя уже был «час пик», - самое серьезное испытание для ее  водительских амбиций. Десять-двадцать метров движения – тормоз. Еще двадцать-тридцать метров – тормоз… С лица Анны, как не старалась скрыть свои эмоции,  не сходила гримаса страдания. Бородулин, полная ей противоположность, спокойно сидел рядом с ней, с закрытыми глазами, не замечая ничего, что творилось вокруг. Похоже, он даже дремал. Вдруг, не открывая глаз, он спросил:
-Вы об этом письме что-нибудь знали?
Анна, в этот момент  она в очередной раз маялась, стоя у семафора, сбоку посмотрела на него.
-Да. Конечно… И что?
Бородулин ничего на это не ответил.
-Что вы, что мама… - Анна  решила  не оставлять эту тему, коль скоро сам Бородулин первым затронул ее. – Мне кажется, - между вами какое-то поле. Очень мощное. Оно отразилось на маме и… до сих пор отражается на вас… А рикошетом – и на мне. Я, чувствую, тоже вовлечена во что-то. В какую-то…непостижимую  для моего скромного разумения игру… Непонятно только, какую роль я здесь играю. Что я на самом деле должна исполнять. Какая я на самом деле: плохая - хорошая? Иногда кажется: я и то, и другое, одновременно. И вот от этого я…бешусь…иногда не нахожу себе места. Потому что иду по  жизни… как слепая.
-Я тоже слепой, - признался, не открывая глаз, Бородулин.
-Нет, это неправда. Моя слепота не имеет ничего общего с вашей. Вы все-таки видите впереди себя  хоть какой-то…свет, я это понимаю, он освещает вам дорогу, вы худо-бедно представляете, куда и зачем вы идете. Да, вы идете, а кто-то вроде меня…тащится. По бездорожью. Видит впереди себя… не дальше комариного носа. Поневоле взбесишься.
Семафор разрешил, и Анна продолжила их мучительное путешествие.
-Скажите мне… Что вы знаете о Боге? – вдруг спросила Анна, когда Бородулин, кажется, вновь задремал.
-Почти ничего, - по-прежнему не открывая глаз.
-«Почти» значит, что-то все-таки знаете.
-Я могу Его себе только представить. Но это будет  лишь МОЕ представление. Которое я не навязываю никому.
-Я и не прошу, чтобы вы мне его навязали, но…поделиться-то…. Или это такой секрет, что его, кроме вас, никто не должен знать?
Бородулин еще помолчал.
-Ну, хорошо, я попробую.  Только не думайте, что я сейчас распахну перед вами  окна, двери, и свет истины хлынет на вас со всех сторон. Ничего этого не произойдет. Мы все останемся при своих.
-Я и не думаю. И не жду ничего такого. Я все-таки далеко не такая наивная, как, может, вы считаете.  Мне только интересно.
Они проехали еще метров сто, оставили позади Тучков мост, проехали мимо Юбилейного, когда Бородулин, наконец, кажется, собрался с мыслями:
-Что ж… Бог…- ровным бесстрастным голосом. - Или, скорее то, что принято называть  Богом… Один, Яхве, Аватар, Абсолют, Мировая Воля, Иисус Христос…Имен много-много, хватит на то время, пока доедем… Так вот, это все какое-то непостижимое Начало, откуда мы все вышли и куда рано или поздно неизбежно вернемся. Это – одновременно – наш исток и наше устье. Наша причина и наше следствие. Если мы оглянемся назад, - увидим себя, как результат Его представления о нас. Если посмотрим вперед, увидим Его, как результат нашего представления о Нем. Другими словами, всего, что мы совершили и совершаем в этой жизни, и не только совершаем, но и думаем, чувствуем. Бог творит нас, - зачем? – это знает только Он один. Мы же, в свою очередь, каждый в меру своих скромных сил и способностей, кто как может, -  творим Бога. Потому что мы иначе просто не можем. Мы взаимозависимы. Мы как два непрерывно сообщающихся сосуда. Или как некий вечный замкнутый цикл. Геометрически – Бог это круг, - постоянный и неподвижный, а мы все беспрестанно вращающиеся, наикрохотнейшие   частички, сектора   этого круга.
Анна как будто выглядела несколько разочарованной:
-И это все?
Бородулин промолчал.
-А где же у вас «Бог есть любовь»?
-Бог есть не только любовь.
-Даже ненависть?
-Да, даже ненависть. Если она настоящая. Бог охватывает собою все. И хорошее и даже плохое. Если только это не подмена. Другими словами, если это не пустота. Там, где совершенно пусто, - только там нет Бога.
-А что там?
-Этого я не знаю… Раньше думал, - ничто. Сейчас  я так не думаю. Там тоже есть…нечто.
 -Д-да… - тяжело вздохнула Анна. – Вы правы. Какого-то озарения я не получила.
-Я вас предупреждал.
-Ноу клэймс. Все равно спасибо.
-Пожалуйста.
В тот же момент раздался звучный удар большого колокола. За этим ударом мгновенно последовала перекличка колоколов рангом пониже. Они только-только свернули на Талалихина, проезжали мимо Князь-Владимирского собора, и ожившие колокола, видимо, возвещали о скором начале вечерней службы. Анна остановила машину.
-Я ненадолго, только куплю свечки, - сказала она, вышла из машины и уже направилась в сторону собора, однако остановилась, вернулась к машине, предложила. – А вы…не хотите со мной прогуляться?
Бородулин, немного подумав,  также покинул машину.
Погода неприветливая: мелкий нудный дождик, служба в соборе еще не началась. Вероятно, и то и другое послужило причиной, что прихожан в соборе совсем немного. Кругом царит полумрак: люстра пока трудится не в полную силу. Запах ладана. Таинственные темные провалы в нишах, по углам. Горящие редкие свечи. Каждый шаг, кашель отзываются эхом.
Пока Анна, на голове ее вдруг откуда-то появился темный, кружевной платочек, о чем-то вполголоса беседует с хозяйкой всего, чем обычно приторговывают в  церквях, Бородулин всмотрелся в тех, кто зашел в собор раньше их. Прежде всего, обратил внимание на бородатого мужчину средних лет, одного из немногих, кто представлял здесь «сильный пол», он был ближе всех к Бородулину.  Мужчина стоял, не шевелясь,  на коленях, (ладони обеих рук  покоятся на коленях) перед одной из икон, низко склонив голову. От него не исходило ни звука.  Спутанные, длинные, давно не стриженные, уже заметно тронутые сединой волосы почти касаются пола, глаза его также упираются в пол. Неподалеку от него – совсем молодая девушка, кажется, скорее, девочка-подросток, лет пятнадцати-четырнадцати. Перед ней, видимо, главная, храмовая икона, не случайно она освещена наибольшим количеством свеч. Шепчет, не отрывая глаз от иконы, быстро, с редкими и непродолжительными паузами,  осеняя себя крестом. Здесь же и парочка с любопытством озирающихся по сторонам  вездесущих иностранцев: пожилая пара, мужчина с фотоаппаратом и видеокамерой, голова женщины прикрыта поблескивающим в свете зажженных свеч капюшоном от дождевика.
Анна, о чем-то, видимо, договорившись с хозяйкой прилавка, в ее руке пучок свеч, прошла внутрь собора, ближе к иконостасу, остановилась перед одной из икон, установила свечки в подсвечнике, их одну за другой аккуратно зажгла, потом также, как и мужчина, опустилась на колени, однако голова ее при этом высоко поднята, глаза устремлены на икону. Судя по ее поведению, по тому, с какой уверенностью перемещается по церкви, - для нее это не в новинку. Что это? Показное, дань моде или идет изнутри? Еще одна кающаяся грешница? Бородулин находится от Анны  довольно далеко, однако, он дальнозорок и ему по силам разглядеть, перед кем она замаливает свои грехи. Нет, это не Спаситель, а Богоматерь, именно к ней, ее скорбному лику обращена ее мольба.
О чем  она просит? Что она хочет? В чем именно раскаивается и на что надеется?
По-прежнему неразгаданное Бородулиным, но, судя по всему, действительно заплутавшее в этой жизни и жаждущее найти какой-то выход, достойное, скорее, сочувствия и сострадания, чем осуждения существо. Да и не могла быть у той девочки, которой отчего-то суждено было так глубоко запасть в душу Бородулина, дочь совсем уж пропащей, ни на что достойное не годной. Это было бы высшей несправедливостью.
-Извините…А вы помолиться не хотите? – вдруг где-то сразу за спиной Бородулина раздался чей-то тихий голос.
Бородулин обернулся в сторону голоса. Длинный, сухой, как гороховый стручок,  старичок с огромной белой бородой, очки в железной оправе, слегка деформированная, чуть-чуть вытянутая кверху голова с лысиной, вокруг лысины редкие седые волосинки. Ну, чем не Никола-угодник, каким его изображают на иконах? На старичке длинный, полами едва ли не метущий по полу, твердый, как из жести, скорее всего, габардиновый плащ, такие еще носились лет тридцать, сорок назад. В руках – засаленная  тряпичная сумка. Разношенные опорки на ногах. Скорее всего, один из нищих, которых Бородулин заметил  на паперти собора. А в сумку он собирает любое, кто что ни предложит, материальное подаяние.
-Я уже несколько минут наблюдаю за вами, - объяснил старичок. – У вас редкое…удивительное лицо…С таким лицом…Ну, если не помолиться, тогда, быть может, исповедаться. Не хотите?
Обращение было искренним, в нем Бородулин не почувствовал для себя ничего обидного, тем более – оскорбительного, вызывающего, поэтому вместо того, чтобы просто отмахнуться,  отделаться какой-нибудь малозначащей фразой,  счел возможным достаточно пространно ответить:
-Я готов исповедаться. Я всю жизнь готовлю себя к этой исповеди. Но к одной единственной. И совершу ее без посредников, не здесь. И не сейчас.
Старичок, прежде чем ответить, немного помолчал, его скрытые очками глаза по-прежнему устремлены на лицо Бородулина, согласно кивнул головой:
-Я вас понимаю, - не выказывая никакого ни неудовольствия, ни, тем более, враждебности, - но, исповедавшись, – хоть раз здесь, вам будет намного легче исповедаться там.
-Мне не надо, я не ищу, чтобы мне было легче. Пусть мне воздастся ровно столько, сколько я заслуживаю. Я готов выдержать все.
-Да? Вы так уверены в себе?
-Да, я уверен.
Старичок опять на какое-то время умолк, потом приподнял свободную от сумки сухую и плоскую, как опавший лист руку:
-Благослови тебя Господь, сынок, - быстро перекрестил Бородулина. – Благослови Господь… Благослови Господь. – Повернулся к Бородулину спиной и медленно, не отрывая  свои опорки от пола, прошаркал  к выходу. Уже у выхода, обернулся  лицом, перекрестил его, уже издали,  еще раз.

3.
Когда вставлял ключ в замочную скважину, стоя у двери квартиры на улице Куйбышева, когда отворял дверь, в сознании Бородулина мелькнула странная мысль: «Сейчас войду, а там все другое». Но нет. Это у Бородулина плотность событий, которые ему пришлось пережить эти последние дни, было такова, что их вполне хватило бы, по меньшей мере, на один год. Поэтому ему и кажется сейчас, что эти события, хотя бы косвенно, должны были затронуть, преобразить и все  остальное. Но для всего, что обитало в этой квартире, время, наоборот, остановилось и, если исходить из мерок ЭТОЙ жизни, с ними уже ничего не происходило. Даже все часы, как будто сговорившись, остановились.  Мертвая тишина. 
Это же, вероятно, почувствовала и Анна: переступив через порог, уже как будто не решалась пройти дальше, боялась каким-то неосторожным шагом, звуком  нарушить установившееся здесь какое-то зыбкое равновесие. Бородулин уже стоял посреди большой комнаты, а она так и оставалась в прихожей. Вплоть до того, что Бородулину пришлось ее позвать:
-Вы еще там долго будете?
-Да… -  Анна, наконец, ступила в пределы залы, осмотрелась. – Впечатляет… Теперь я понимаю.
-Что вы понимаете?
-Откуда вы. Почему вы такой.
Возможно, Анна была как никогда близка к истине. Свою личную генетическую связь с тем, что жило, находилось, пребывало в пределах этого жилища (причем, это касалось не только людей, но и вещей) он всегда очень остро ощущал. Отсюда, во многом и тот трепет, который он испытывал, когда еще ребенком сначала приближался, а потом погружался в этот мир. Словно совершал перелет на машине времени.
-Неужели тут еще будет кто-то жить? – Недоумевала Анна.  – Была б моя на то воля, - я бы все это… замуровала. И пусть бы кто-нибудь… уже через пятьсот, тысячу лет… еще раз сюда пришел и посмотрел.
Впрочем она все же довольно быстро освоилась с новой обстановкой и, будучи женщиной, стала проявлять выходящее, по представлению Бородулина, уже за рамки дозволенного любопытство:
-А что там?... А там? Можно взглянуть?
Пришлось Бородулину напомнить ей, что они явились сюда не на экскурсию, а по вполне конкретному делу: отыскать запасенное покойной погребальное одеяние, если такое было вообще. Логичнее всего было бы предположить, что искомое ими должно находиться в собственных тетушкиных апартаментах, то есть небольшой, но уютной спаленке.
Здесь, с уходом тети Лизы, естественно, тоже ничего не изменилось. Даже уже замеченные Бородулиным неделю назад цветы никуда не исчезли. Правда, они совсем высохли, но испускаемый ими запах, кажется, по мере того, как сами цветы превращались в прах, еще более усилился. Бородулин выдвинул верхний ящик комода. Первое, что ему бросилось в глаза: крохотная тряпичная куколка. Она лежала поверх, по-видимому, постельного белья и вопросительно-удивленно глазела на посмевших вторгнуться в ее потаенный  мир. Анна глазами спросила у Бородулина разрешенье и когда тот также – одним выражением глаз – дал понять, что ей позволяется, подняла куклу, на что кукла возмущенно пискнула.
-Это ее? – спросила Анна.
-Возможно. Впервые вижу.
Трудно было допустить, что тетя Лиза забавлялась этой куклой уже в почтенном возрасте. Скорее всего, это был крохотный осколочек ее собственного детства, о котором она не хотела забывать.
-Какая забавная! – Анна погладила льняные, заплетенные в косичку волосики на кукле, и кукла, как будто отозвавшись на это прикосновение, открыла глаза. – Да она живая! - тут же воскликнула Анна. Воскликнула так, что можно было подумать: она сама верит тому, что сказала. – Вы не подарите мне ее?
-Ради бога.
-Спасибо. – Бережно отложила куклу на туалетный столик. – Посмотрим, что там еще.
Этим «еще» оказалось постельное белье. Правда, на самом  дне ящика еще был завернутый в клеенку и перевязанный резинкой  пакет, но не настолько большой, чтобы он мог содержать какую-то одежду.
-Посмотрим? – на этот раз тактично спросила Анна.
Бородулин не возражал, тогда Анна убрала резинку и развернула клеенку. Там было несколько десятков фотографий, а еще трубка, пара мужских перчаток, пузырек из-под одеколона и гипсовая поделка – лиса. Анна в первую очередь овладела пузырьком, понюхала, подала Бородулину. Этот, еще испускаемый пузырьком запах Бородулину сразу кого-то напомнил. Да, такой же запах когда-то источал его отец, когда  освежал свое лицо после бритья. Да и трубка тоже была отцовской. Кто-то в шутку подарил ее отцу на один из его дней рожденья, а он, сначала также шутки ради, а потом, как будто войдя во вкус, стал какое-то время пользоваться ею.
-Ну что? – говорил он, попыхивая трубкой. – Похож я на Иосифа Виссарионовича?
-Да, вылитый, - кто-то при этом неизменно ему отвечал. – Правда, усов не хватает и табачок у тебя не тот.
Эта забава продолжалась года два, потом отец вновь перешел на папиросы, а трубка просто куда-то естественно исчезла, как исчезает, не оставляя после себя ни следа, множество других исполнивших свое назначенье и пропадающих из поля зрения мелких вещей.
Что касается  гипсовой  лисы…Она также  могла иметь какое-то отношение к отцу, недаром он обращался к своей золовке не иначе, как к Лисе Патрикеевне (у Бородулина в памяти это сохранилось) и, следовательно, эта поделка вполне могла быть в виде шутки преподнесена именно им. Под вопросом оставались только заношенные перчатки. Принадлежали ли они тоже когда-то его отцу или нет, - теперь об этом не скажет никто.
Сентиментальная тетя Лиза.
Бородулин еще только  размышлял над находками, в то время как Анна уже разглядывала фотографии.
-Посмотрите… - Протянула одну из фотографий. - Это, кажется, вы, - заметила она по поводу одной из них.
На фотографии - сидящие на садовой скамье: улыбающаяся тетя Лиза, какой она была, возможно, лет сорок назад, близко к ней, также улыбающийся, его отец и – держащийся на каком-то расстоянии от отца (как и было всегда по жизни), - действительно он, Сережа.  Ему здесь, наверное, около десяти, с чуть перекошенным лицом, возможно, сощурился от падающего ему в глаза солнечного света. На всех остальных фотографиях также, так или иначе, один или с кем-то в компании обязательно присутствовал его отец, самой тети Лизы при этом могло не быть. Лишь две-три из этих фотографий  были известны Бородулину, остальные он видел впервые.
-Кто этот… симпатичный мужчина? – все же задала вопрос Анна.
Бородулин ответил.
-Неужели? -  стала всматриваться в фотографии еще внимательнее. 
На оборотной стороне почти всех фотографий тетей Лизой были оставлены какие-то краткие записи: «1962 г. В Лисьем Носу. После успешного похода за грибами. Какая я здесь еще совсем молоденькая!!!», «1965 г. На дне рожденья Нади. Пытаюсь кокетничать с Петрушей. Вон как глазки прищурила. Тщетно», «Не помню уже когда. Петр в паре с не знаю кем. Он был прекрасным танцором». «Мой. Который никогда не будет моим. Приблизительно 1966 г. После того, как мы поспорили, и когда я проиграла». На этой фотографии только один отец: в спортивном костюме, с двумя победно поднятыми вверх гирями. Ай да добрый молодец! Веселый, смеющийся,  красивый, здоровый. Уже при должности, неплохой карьерный рост. И, кажется, это еще далеко не вечер. Пройдет  всего каких-то пять лет, и его не станет в живых.
Так вот, оказывается, какую тайну хранила в себе бестолковая, взбалмошная, сумасбродная, не устроившая свою личную жизнь тетя Лиза. И хоть бы когда-то… хотя бы малейший намек… знак…Ничего из нее не вырвалось. Как же она цепко, надежно,  так много лет держала все это в себе!
Анна не задавала больше вопросов. Она все сама отлично поняла. Также сочла за лучшее воздержаться от комментариев. Молча собрала все в одну кучку, завернула в ту же клеенку, обуздала резинкой. Вернула на дно ящика. Прикрыла постельным бельем. Авось, будет интересно тем, кто в следующий раз, через каких-нибудь пятьсот или тысячу лет, когда здесь все размуруется,   придет и  заглянет сюда.
Припасенное тетей Лизой на похороны обнаружилось в самом нижнем ящике комода. В полиэтиленовом пакете, на пакете надпись «С Новым Годом!», Дед-Мороз, с мешком подарков за спиной,  лихим наездником на могучем олене. В пакете все, что положено и, может даже, сверх того: трусики и комбинация, строгая темная юбка и нежно-сиреневая шелковая блузка с кружевным воротничком, носочки, тапочки и нательный крестик. И записка: «Сереженька! Это мое смертное. Живи как можно дольше, голубчик. Жить все равно хорошо. Твоя тетя».
Цель поездки была достигнута, можно было покидать квартиру. Однако что-то продолжало здесь удерживать Бородулина. Как будто еще не исполнил какой-то долг.
-Спасибо за помощь, - обратился к Анне. – Вы, конечно, тоже устали, поезжайте, а я теперь доберусь и без вас.
-Не сомневаюсь, что доберетесь, но… Не возражаете, я чего-нибудь на дорожку глотну?  В глотке буквально пересохло.
Отыскать «чего-нибудь», когда не знаешь, где что находится… Кухня просторная, Бородулин смутно припоминает, как еще ребенком играл здесь с какими-то другими детьми в «хоронички», пока взрослые сидели за столом в зале. Анна, с ее прозорливостью, быстро догадалась, в какое трудное положение поставила Бородулина:
-Дайте я сама.
Самой ей ничего не стоило отыскать пакет с кофе в зернах, кофемолку. Поставила кипятиться воду, размолола кофе. Теперь осталось дождаться, когда вода закипит. Заметно было, как попыталась побороться с искушением, однако в очередной раз уступила: достала из сумочки пачку с сигаретами, чуть отворила ведущую на лестничную площадку дверь, закурила, стараясь, чтобы дым утекал через щелку.
-Итак… Завтра с утра отвезу это в морг… Учтите, я заказала венок, его могут привезти  вам на квартиру… Не забудьте, завтра ваш день рожденья и вас будут ждать в вашем институте.
-Вы очень мне помогли, - Бородулин подумал, что одного лаконичного «Спасибо за помощь», скорее всего, недостаточно, решил дополнить. – Не будь на самом деле вас… Не представляю, как бы я со всем этим справился.
-А вы стопроцентно уверены, что вам удастся справляться без меня и в будущем?
-Вы имеете в виду… мою повседневную жизнь? Я, кажется, справлялся.
-Д-да. Возможно. Где-то на троечку.
-Почему на «троечку»?
-А вы считаете, что на пятерочку? Но вы же честный человек, Сергей Петрович… И как честный человек должны быть объективны. Вот я сейчас оставлю вас, вы еще какое-то время здесь побудете, а потом поедете куда?
-То есть?... Поеду к себе домой.
-Куда  «к себе домой»? Разве у вас есть дом? То, что у вас есть, это вовсе не дом, а, извините, самая настоящая берлога. Достаточно только войти, и сразу бросается в глаза… Все одичанье, запустенье. Просто вы сами уже настолько вжились, что не замечаете, что живете в берлоге. И сами превращаетесь в бурого одинокого медведя. За неимением лучшего сосущего себе лапу.
-А что вы имеете в виду под «лучшим»?
«С чего она… вдруг? Чем ей так не понравилось мое жилище?».
Анна, однако,  на этот раз изменила своей традиции: не  услышала ни им озвученного, ни лишь мысленно заданного  вопроса, продолжила свое:
-Поэтому у вас, наверное, и Бог такой… Мурашки по коже.
-Вы готовы предложить мне что-то другое?
-Да, готова. – Прикрыла дверь, прошла к газовой плите, сняла с горелки задымившийся чайник, налила себе. – Будете?
Бородулин покачал головой.
-Женитесь на мне. Не прогадаете. Я, клянусь, буду вам любящей, верной и преданной женой. За битых, вы знаете, двух не битых дают. Меня били много. И жестоко… Прежде, чем я стала кого-то бить… Я познала истинную цену любви, веры и преданности на своей шкуре… Думаю и моя мама… Именно этого хочет и добивается и от меня и от вас, потому что мы ей одинаково дороги... Надеюсь, у вас все же хватит ума не задать мне вопрос, зачем мне это надо? Надеюсь, вы догадаетесь сами.
-Н-нет, не хватит. Не догадаюсь. Зачем?
-За тем, что вы тоже мне дороги. И я уже не мыслю для себя, не представляю, как я могу дальше жить… без вас.
Откуда-то издалека, вероятно, из прихожей раздался телефонный звонок.
-Сидите… Я подойду.
Анна оставила кухню. Чашка с недопитым кофе. Капающая из неплотно завернутого крана вода.
Эта женщина в очередной раз поставила его в тупик… Хотя, надо это признать, на этот раз она была совершенно искренней. Ей сейчас искренне кажется, что ей будет хорошо с ним… Обжегшись и, вероятно, не раз на воде, все же, вопреки пословице,  не хочет подуть на молоко. А стоило бы… Скорее всего, она заблуждается. Как заблуждаются многие… очень многие, кто поставил последнюю надежду на дом, на семью. Еще одна иллюзия, которой тешатся люди. И в которой очень быстро разочаровываются. То же будет и с этой женщиной. Пройдет время, совсем немного времени и высказанная ею только что самым искренним образом любовь и преданность, после того как резко обозначатся самого разного свойства нестыковки, несовпадения, сменятся раздражением, а там, учитывая ее темперамент,  и до ненависти один шаг. Или, если избежать первого, -  скукой.  Что, может быть, еще более разрушающе для брака. Но  каково же при этом будет ему?
-Это какая-то старая подруга вашей тети, - Анна возникла в проеме кухонной двери. – Она услышала от кого-то. Я ей все, что надо, сообщила.
-Спасибо.
-На улице дождь. Причем очень сильный и, судя по всему, перестанет не скоро. Я предлагаю подвезти вас к станции метро. Дальше поедете сами.
-Да, - ответил, немного подумав, - пожалуй… так будет лучше всего.
Да…«лучше ли?». Но отказать Анне, хотя бы в малом, пойти ей наперекор  после того, что он только что услышал от нее и пока никак не прокомментировал, разумеется, было бы слишком жестоко.

4.
Года полтора назад на первом этаже дома открыли стоматологическую клинику, паркующихся машин после этого и в без того тесном дворике прибавилось (когда-то это волновало тетю Лизу, она даже время от времени порывалась куда-то пойти и кому-то пожаловаться), поэтому Анна оставила свою машину прямо на улице, у тротуарной бровки. Сейчас же,  сразу позади ее машины, почти уткнувшись своей мордой в бампер, стояла еще одна, небольших размеров, какая-то коренастая и поджарая, смахивающая  то ли на бульдога, то ли на молоденького бычка. Анна, стоило ей увидеть примазавшегося соседа, нахмурилась, а из машины, видимо, в свою очередь, увидев Анну, вышел ее хозяин. Хорошо сложенный  молодой человек (Бородулин дал бы ему лет двадцать пять), длинноволосый брюнет, волосы опускались почти до плеч, в короткой приталенной кожаной куртке с меховым воротником. Он прошел и демонстративно стал сразу напротив машины Анны, явно поджидая ее, поигрывая тянущейся из нагрудного кармашка куртки непонятного назначения цепочкой.
-Постойте здесь, - попросила Анна Бородулина. – Никуда не уходите. – Прошла к машине, затеяла с этим человеком какой-то разговор.
Дождь продолжался, хотя он был и не таким сильным, как его представила    Анна. И, даже не имея при себе зонтика, он мог бы, наверное, самостоятельно дойти до ближайшей станции метро («Горьковская»), не очень-то сильно при этом замочившись, но… Он был уже связан какой-то договоренностью, не мог просто – взять и уйти, даже не сказав при этом Анне ни слова.
Что это за человек, с которым Анна сейчас выясняла свои отношения? Скорее всего, кто-то из ее бойфрендов. Разговор длился уже приблизительно минуты три, когда Анна размахнулась и ударила собеседника сначала по одной его щеке, потом по другой. Это, кажется, стало для него большой неожиданностью,  даже чуть попятился назад, как будто опасаясь, что Анна ударит еще раз. Анна же обернулась в сторону Бородулина и решительно помахала ему рукой, жест, явно означающий: «Подходите».
Пока Бородулин приближался к машине, - Анна достала из сумочки ключи, отворила дверцу у пару раз тревожно вскрикнувшей машины, в то время как молодой человек продолжал стоять, оцепенение охватило его, держась рукой за только что обиженную Анной щеку.
-Садитесь, - то был уже приказ, и Бородулин не посмел его ослушаться, забрался в салон.
Сразу за ним то же сделала и Анна, включила зажигание и, убедившись глазами, какова на этот момент обстановка на дороге, пропустив вперед себя мчащуюся параллельным курсом машину, выехала на проезжую часть улицы сама.
-Здесь очень сложно с поворотами… Ничего, если я высажу вас… допустим, у «Лесной»?
«Лесная» вовсе не подходила Бородулину, совершенно другое направление, но… По-видимому, здесь была не только  проблема  с поворотами, Анной, возможно, руководили еще какие-то иные соображения, и что-то заставило Бородулина согласиться:
-Ничего.
Они выехали на Сампсониевский мост, уже находясь на его середине, Анна бросила взгляд в боковое зеркальце, то же инстинктивно сделал и Бородулин. Ему показалось, что машина-бульдог следует за ними. Тем не менее, Анна выглядела достаточно невозмутимой, единственное, что, кажется, выдавало ее беспокойство, - чуть  прикушенная нижняя губа.
Она лихо, кажется, совершив при этом, походя, оставшееся, правда, без последствий,   какое-то нарушение, вырулила на Большой Сампсониевский и помчала вдоль него. В это время дождь усилился, Бородулин сразу же заметил это по тому, как еще быстрее задвигались пешеходы, а некоторые предпочитали  переждать дождь, пользуясь любыми, попавшимися им по пути навесами, укрытиями. Анна заставила трудиться оба дворника, и теперь они дергались из стороны в стороны, как посаженные на цепь и не способные вырваться на свободу дикие зверушки.
Бородулин вновь бросил взгляд в боковое зеркальце. Ему показалось, машина-бульдог по-прежнему преследует их. Видимо, то же показалось и Анне, если сочла необходимым все-таки дать какие-то объяснения.
-Это тот… из-за которого разгорелся…весь тот сыр-бор… Помните, я пришла к вам первый раз и пожаловалась, что меня кинули?... Я тогда почувствовала себя обманутой, одинокой, несчастной и попросила вас помочь.
-Зачем вы его ударили?
-За тем, что он обозвал меня… Как вы думаете, кем? Проституткой. Как, после этого, вы думаете, я должна была бы поступить? 
-А зачем теперь он гонится за вами?
-Наверное, хочет мне отплатить, примерно, той же монетой… Этот человек из тех, кто очень не любит, когда последнее слово остается не за ним.
Она нажала на какую-то кнопку, и в салоне раздался жизнерадостный голос диктора:
-…с неблагоприятными погодными условиями участились случаи дорожных происшествий. Так, на проспекте маршала Жукова двух пешеходов сбило прямо на островке безопасности, а нарушившие ПДД «Жигули» отбросило на ограду Октябрьской набережной. Сразу три пострадавших. На проспекте Просвещения фура сбила девушку на пешеходном переходе, еще одна зазевавшаяся женщина попала под колеса на Дальневосточном проспекте. Уважаемые водители и не менее уважаемые пешеходы, если вам дорога ваша жизнь вообще и ваше здоровье, в частности, проявляйте максимальную осторожность, ни при каких обстоятельствах не забывайте о правилах дорожной безопасности, всегда помните: жизнь нам, к сожалению, дается только один раз. Максимально дорожите ею.  Московское время двадцать часов тридцать пять минут. Вы слушаете дорожное радио. Оставайтесь с нами.
Как бы классно Анна не вела машину, но и этот молодой бульдог, который прицепился к ним, похоже, мало, в чем ей уступал. К тому же его машина была менее габаритной, ему было легче совершать те или иные маневры. Может, еще и поэтому он почти не отставал, а один раз даже подравнялся с ними, и несколько минут их машины  передвигались, почти касаясь друг друга.
Тем не менее, уже выехав на Кантемировскую, Анне вновь удалось оторваться от него. Резко притормозила неподалеку от метро.
-Приехали.
Выходить или не выходить? Разум подсказывал: «Выходи. И как можно скорее. Если не хочешь неприятностей». Но что-то другое говорило ему: «Не делай этого. Не оставляй – сейчас - эту женщину одну. Если не хочешь, чтобы тебе потом было стыдно». И Бородулин покорился второму:
-Поехали, - сказал он.
У Анны даже округлились при этом глаза.
 -Вы…в этом уверены?... Учтите, у него может быть пушка.
И вновь то же противоборство двух начал: «Выходи-Останься». И так же, как  и в первом случае, сильнее оказалось второе. Анна, как ни старалась, не могла сдержать довольной улыбки.
-Мне нужен какой-то разгончик, - сообщила, когда вновь запустила машину. – На коротком  пространстве, чувствую,  мне от него не оторваться, так и будем болтаться по городу.  Тачкой владеет не хуже меня. Я его обучила… Что если мы прогуляемся к одной из моих подруг? Она живет загородом. Переночуем у нее, а завтра утром я отвезу вас.
Что, неужели еще одно приключение? Нет, с этой женщиной не соскучишься. Однако Бородулина уже захлестнула какая-то волна, он уже почувствовал себя на ее гребне. И не было у него достаточных сил, чтобы сопротивляться. Впрочем, также как и желания.
-Хорошо, - сказал он. – Я согласен. Поедемте к вашей подруге.
«И пусть мне будет хуже».

5.
-На проспекте маршала Блюхера поскандалила супружеская пара. В результате скандала супруга получила ножевое ранение в грудь. В подвале дома по переулку Каховского было найдено случайно тело бомжа. Крысы съели у него половину лица. Кража со взломом на Боровой улице. Хозяин уверяет, что унесли всю его коллекцию старинных монет общей стоимостью около двух миллионов рублей. На Заневском проспекте пенсионер МВД лишился двадцати тысяч рублей и получил в нос кувалдой. Московское время двадцать один час восемнадцать минут. Вы слушаете дорожное радио. Оставайтесь с нами.
Анна уже ехала там, куда нога Бородулина не ступала никогда. Машин стало поменьше и все же не настолько, чтобы Анна чувствовала себя на дороге вполне вольготно и позволила себе разогнаться до желательной для нее скорости. Если же ей и удавалось увеличить дистанцию между ними и их преследователем, это преимущество съедалось очередным красным светофором.
В то же время погоня развивалась не по классическому сценарию, так, как это изображается в кино, когда преследуемый, в стремлении перехитрить преследующего, совершает немыслимые зигзаги,   бросается в какие-то боковые улочки, проносит машину через узкие подворотни, вынуждая шарахаться испуганных пенсионерок, находит сквозные дворы, вылетает оттуда, где его меньше всего ждут. Нет, Анна строго следовала одного, ею единожды выбранного маршрута, не бросаясь из стороны в сторону. Ей, как понял это Бородулин, прежде всего, важно было выбраться за черту города, а там она уже могла «врубить по полной» и посрамить, наконец, своего неотвязного  преследователя.
Чем все-таки руководствовался этот, приставший к ним, как «банный лист» молодой бычок? Какие чувства его питали? Какова была подлинная начинка его неуемного желания отомстить невежливо обошедшейся с ним женщине? Одно ли, как утверждала Анна, присущее ему желание оставить последнее слово за собой? С момента, как Анна ударила его, прошло уже достаточно времени. Нормальный человек мог бы уже и поостыть. Осознав всю сложность поставленной перед собой задачи, - прекратить преследование по забитым под завязку транспортом улицам города, под непрекращающимся дождем. Перенести задуманный акт мести на другое время,  в более благоприятную обстановку. То, что в спорте, кажется, называется «отложенным штрафом». Но он же упрямо хотел все сделать только «здесь и сейчас». Чем дольше погоня, тем осознанней, тем более преднамеренней сделанный им выбор.
Так, может, это не просто молодой человек, на отношениях с которым, видимо, Анна решила поставить точку, чем и спровоцировала его на грубость, а нечто гораздо большее - ее недавнее прошлое? От которого пожелала избавиться. За тем и Бородулин ей понадобился. Однако одно дело – что-то задумать, другое – претворить задуманное. Как много противостоящих сил сразу восстает на пути! В том числе, и тех, о существовании которых прежде даже не подозревалось. Зло гораздо более многолико и многогранно, чем добро, от того оно, и на вид, и на вкус, и на цвет, выглядит гораздо более привлекательным. Отчего это так? Это знает только один Творец. Но Зло же и более предприимчиво, более упрямо. Поэтому-то, наверное, и проявляет такое редкое упрямство этот их неуступчивый преследователь. От того, что он на острие Зла. Он остро отточенный наконечник готовой устремиться в их сторону стрелы.
-А знаете ли вы, что Пушкин и Павловск вот-вот снова откроют для грузовиков? Что маршрутки постепенно заменят  на автобусы - украинские и белорусские. Что управление автодорог дважды частично нарушило закон. Что КБДХ предъявил претензии подрядчику на Пискаревке. Что Питерские иномарки получат саксонский акцент. Что на английских дорогах хотят ввести платные полосы. Что 80% вредных выбросов в атмосферу приходится на автотранспорт. Московское время двадцать один час пятьдесят минут. Вы слушаете дорожное радио. Не переключайтесь. Оставайтесь с нами.

6.
Наконец, жилые строения остались позади, уступили место сначала темным прямоугольным коробкам-ангарам, протянувшимся вдоль дороги на добрых километра два-три, потом - ярко высвеченной прожекторами огромной трехъярусной эстакаде, уставленной несколькими рядами легковых автомашин, словно куры на насесте.  Метрах в пятистах от эстакады их остановил шлагбаум: железнодорожный переезд. Пришлось переждать, пока проедет бесконечно длинный и еле-еле ползущий товарный состав. За это время,  добытое ими преимущество перед  горящим желанием вцепиться в них бульдогом, опять сошло на нет. Вновь они стояли на одной стартовой полосе, разделенные лишь  плотно набитым пассажирами автобусом, готовые рвануться с места по сигналу  остающегося невидимым, но явно присутствующем на этой гонке стартере.
-Он знает, куда вы едете? – поинтересовался Бородулин, пока они выжидали у переезда.
-Думаете, я такая идиотка? Конечно, нет. Это, кажется,  единственное место, о существовании которого у него  никакого представления.
-Если все-таки удастся от него отвязаться, вы уверены, что он не отомстит вам потом?
-Во-первых, почему «если»? – Анна даже как будто обиделась. – Думаете, я бы УЖЕ не отвязалась? Но мне просто хочется поиграть с ним в кошки-мышки. Вы же знаете, я – азартная. Во-вторых, разумеется, соответствующие меры будет приняты. Можете быть уверены, - ему не поздоровится.
Ну что ж…  Бородулин попробовал последовать данному ему совету обрести уверенность. Пример Анны, кажется, должен был бы его вдохновлять. Однако вопросов по-прежнему оставалось больше, чем ответов. И от этой неопределенности оптимизма в нем никак не прибавлялось.
Товарный состав, наконец, прополз, шлагбаум поднят, все, что успело скопиться к этому моменту на дороге, азартно ринулось вперед. Анна с ее пантероподобной машиной, естественно, совершила достойный пантеры прыжок  и оказалась в числе первых, зато их преследователь чуть отстал, и вскоре вот оно…желанное: широкое, четырехполосное, прекрасно заасфальтированное шоссе. Город фактически уже позади, вдоль дороги – только редкие одноэтажные домики, огороды, поля, перелески, где-то уже очень далеко, маячком, светят огоньки на теряющихся в ночном небе сферических башнях теплоэлектроцентрали. Только сейчас Анна позволила себе помчать, как бы ей хотелось. Рекламные щиты вдоль дороги замелькали, как кадры кино. Даже находясь в салоне, Бородулин как будто слышал и ощущал на себе, как свистит и  хлещет его по щекам разрезаемый воздух. Их бульдог уже давно пропал из виду, кажется, Анну уже можно провозглашать победительницей «за явным преимуществом», и вдруг… Стоп. Какая-то возня на дороге. Паровые катки. Асфальтоукладчик. Рабочие в желтых спецовках. И все это уже, когда почти ночь на дворе, под не прекращающимся ни на минуту дождем. Поневоле приходится притормозить. Пока едва тащились, их запыхавшийся преследователь опять тут как тут.
Так кто же все-таки здесь играл в кошки-мышки? Кто исполнял роль  кошки, а кто мышки? Это еще вопрос.
Полоса препятствий преодолена, впереди опять – лишь ровное, широкое полотно дороги, и вновь машина трудится на полную мощность, зарябило в глазах от быстро сменяющейся рекламы, вновь ушли в отрыв, настолько, что погони уже не видно, - и вновь пришлось прервать бег. На этот раз в виду  устрашающе размахивающим своим карающим жезлом гаишника. Анна, до сих пор сдерживающая себя, наконец, не вытерпела и ругнулась. Однако из машины покорно вышла. Пока судили-рядили, - показался и отставший, видимо, такой же запаренный, но не теряющий присутствия духа и решимости добиться своего.
Анна успела вернуться в машину еще до того, как их машины сблизятся, и вновь, на глазах того же гаишника, рванула с места в карьер. Одолев еще несколько километров, свернула на ответвляющуюся от основной магистрали дорогу. Правда, эта новая дорога была уже далеко не такой идеальной, - и по ширине и по качеству покрытия, скорость у машины явно упала. Впрочем, Анну, кажется, это уже особенно не беспокоило, настолько была уверена, что ей удалось перехитрить их преследователя. Она даже вдруг притормозила, открыла дверцу:
-Больше невмоготу, - объяснила она. И уже, когда покинула салон,  предложила Бородулину. – Может, и вы?
Бородулин отказался. Анна перепрыгнула через придорожную канаву, пропала в кустиках. Ее не было довольно долго. Еще не вернулась к машине, а  небо позади них осветило зарево, до ушей стал доноситься шум натужно работающего двигателя. Когда, наконец,  Анна вышла из кустов, стало очевидным, что  замысел ей не удался: преследователь оказался более сообразительным, чем предполагала Анна.
-Похоже, вы все же ошиблись, - понимая, что не добавляет Анне приятных эмоций,  Бородулин все же не удержался, чтобы не сделать ей замечание. – Он все-таки знает, куда мы едем.
Анна  промолчала, тем самым, очевидно, признав правоту Бородулина.
А между тем становился понятным  замысел их соперника. Ему не обязательно было догнать, опередить и остановить их машину прямо сейчас, на дороге, он мог просто  доехать до места назначения хотя бы, примерно, в одно время  с ними. Дальновидный мальчик. Все хорошо спланировавший. И обуянный, скорее всего, какой-то уже не человеческой, а дьявольской жаждой безотлагательной мести.
Впрочем, несмотря на изменившиеся условия,  Анне вновь удалось оторваться. О том, что погоня продолжается, теперь говорило лишь зарево на небе. Впереди, сразу у дороги, пытающийся справиться с сыплющейся с неба влагой, слабо горящий, зато испускающий много дыма  костер. Кто-то, укрытый с головой в плащ-палатку, сразу у костра. И какая-то ведущая в лес дорога. Анна только, было, проскочила ее, - тормознула, прокатилась на заднем ходе, вывернула на эту дорогу. Бородулин заметил, как укрытый плащ-палаткой успел подняться с колен, замахал руками,  что-то закричал, но до Анны было уже не докричаться.
Понятно, что ни о каком асфальте теперь уже не могло быть и речи: глина, в хорошую пору, может, и достаточно твердая, но сейчас   это просто  жидкое грязное месиво. Бедная машина заколдыбала, а где почти поплыла, как по волнам. Скорее всего, такое испытание ей – элегантной, ухоженной, изнеженной, - приходилось испытывать впервые. Справа и слева от них, по обеим сторонам дороги, совсем близко подступивший лес. Свет фар вырвет из темноты то одно дерево, то другое, на мгновение выхватит из общей массы, осветит, ослепит, - и навеки распрощается, вернув в прежнюю общую для всех темноту.
Все бы ничего, если бы погоня за ними, как скоро стало очевидным,  не продолжалась. Что тому послужило причиной? То ли Бородулин, как бы фантастично это не выглядело, был прав в своей догадке, что гонится за ними вовсе не пылающий мелкой заурядной местью человек, а самый настоящий вездесущий дьявол? То ли тот человек в плащ-палатке, непонятно ради чего сидящий под дождем у дороги, мог навести на след?  То ли по каким-то признакам догадался сам? Как бы то ни было, - погоня продолжалась, но  теперь преимущество в скорости было явно на стороне преследующего,  его машина чувствовала себя  куда более уверенной на такой дороге. Она не была такой прихотливой, и теперь, что ни оборот колес, расстояние между ними таяло буквально на глазах.   
Анна уже не бросала взгляды в боковое зеркальце, ей было не до того.  Возможно, их разделяли уже какие-то пятьдесят- шестьдесят метров, когда  круто повернула руль вправо,  несколько съехала с полотна дороги, уткнулась передком  в массу из ветвей и еще не успевших осыпаться листьев. По-прежнему послушные воле строптивой  хозяйки дворники, кажется, заметались из стороны в сторону  еще энергичнее, пытаясь соскоблить со стекол налипшую грязь, но сама машина как будто себе сказала: «Все. С меня достаточно». Взяла и оцепенела.
Дальнейшее заняло каких-то несколько секунд. За это время Анна успела схватить лежащую на заднем сидении машины сумочку, открыть дверцу, выпрыгнуть из машины.
-За мной…Быстрее! Быстрее!
Пока Бородулин вылезал через ту же дверцу, вцепилась ему в рукав пальто,  пытаясь помочь. Когда же он   выбрался,  еще раз приказала:
-За мной.
Ослушаться ее Бородулин не посмел.

7.
Анна перелетела через канаву, однако сразу дальше не побежала: хватило выдержки дождаться Бородулина. Его прыжок оказался не таким удачным, при приземлении подвернулась нога, он упал и мог бы уткнуться в землю лицом, если бы не выставленная и не послужившая ему опорой рука. Анна сообразила мгновенно: подхватила Бородулина подмышки, помогла подняться, затем свободной от сумочки рукой крепко ухватила его – сначала  за ладонь, потом перехватила его руку в кисти. Так, не отпуская его, и устремилась в лес, увлекая Бородулина за собой.
Однако передвигаться так быстро, как бы хотелось, не получалось. Из-за того, что посекундно натыкались на что-то: кустарника, больших деревьев и подлеска здесь было в избытке, и все мокрое, вода – где капала, а где струилась на них ручейком отовсюду. Им удалось удалиться от дороги всего метров на пятьдесят, когда за их спинами разорвались две хлопушки. Хлоп-хлоп!  И почти сразу в ушах Бородулина прозвенело:
-Дзиу… Дзиу…
А потом два стремительно пронесшихся неподалеку от  них и вскоре погасших в ночи огонька.
-О-ба-на! -  Анна на мгновенье остановилась, заставив остановиться и Бородулина. – Чего я больше всего и боялась… Не переживайте. – Опять устремилась в дорогу, Бородулин вслед за ней. - Водила из него получился хороший, но снайпер, я знаю,  он вообще никакой.
Все-таки эти выстрелы подхлестнули ее, а, следовательно, и Бородулина,  заставили их двигаться побыстрее. Одолели, видимо, еще метров пятьдесят, когда вокруг них как будто посветлело. Бородулин обернулся назад и заметил, что позади них родился непостоянный (то пропадающий, то появляющийся вновь), гуляющий вправо-влево источник света. Скорее всего, это был фонарик. Только успел подумать об этом,  - прозвучали  один за другим еще два выстрела. На голову Бородулина  посыпались сухие веточки, листья, даже скорлупа. Возможно, пуля угодила в чье-то еще сохранившееся со времен выхаживания птенцов гнездо. 
-Как в копеечку, - довольная, отметила Анна.  – У него в запасе еще четыре пули.
«Четыре. Разве это мало? По две пули на человека. Достаточно».
 Еще метров пятьдесят. Блуждающий за их спинами огонек не отставал. Но, слава богу, и не приближался, интервал между ними сохранялся. Еще пятьдесят. Все то же: этот упертый по-прежнему шел за ними по пятам, хотя больше уже не стрелял. Видимо (он тоже умел считать), решил поберечь свой не бесконечный боезапас.
И  вдруг – свершилось чудо:  весь небосвод, кажется, по всей ширине  горизонта, над ними удивительным образом высветился, на фоне высветившегося неба  появилось множество ярких, на глазах рассыпающихся огненными брызгами точек. Брызги еще продолжали медленно опускаться на землю, продолжая освещать все вокруг,  когда раздались очереди выстрелов, а вслед за этим все, что успело осветиться, пересеклось множеством огненных траекторий, и все они стягивались, казалось, в одну точку, в один фокус, а этим фокусом  были не кто иные, как именно они. Во всяком случае, так показалось Бородулину.
Анна оказалась более сообразительной и здесь: пока Бородулин думал, что бы все  это могло означать,  повалилась на землю, вновь увлекая за собой и Бородулина. Когда же оставленные  во вновь погрузившемся в ночном мрак небе огненные следы стали потихоньку угасать,  еще не подымаясь с земли, слегка виноватым голосом объяснила:
-Я вспомнила… Здесь где-то  воинская часть.  А это, похоже,  их стрельбище.
«Да, Анна Михайловна. Не такая уж ты на поверку и супервумен. Сколько промахов за это последнее время!».
Почти одновременно, вероятно, подумав об одном и том же,  бросили взгляд назад.
Нет, судя по всему, только что пронесшийся над ними огненный смерч вовсе не отпугнул их преследователя: огонек, по-прежнему раскачиваясь, продолжал приближаться. Уже слышно было, как потрескивал под ногами идущего мертвый валежник.
-Обана!  - все-таки эту женщину, кажется, ничем было не пронять. – Но ничего. Еще не вечер. Мы еще повоюем.
Она стала подыматься с земли, заставляя то же сделать и Бородулина. Однако на этот раз он все же решился задать ей вопрос:
-Что мы собираемся делать?
-То же, что делали и раньше.
-А именно?
-Пойдем….Только не так. А…так.   
Вновь небосвод над ними осветился, и все повторилось:  начиненные огнем шары, сыплющийся из них на землю огненный дождь, десятки очередей, и, может, до сотни прорезающих уже гаснущий небосвод раскаленных траекторий, вновь сходящихся, стягивающихся именно к ним, имеющих целью поразить именно их.
И вновь Анна упала, увлекая за собой Бородулина, даже, как ему показалось, накрыла его, прижала собой поближе к земле. Не дожидаясь, когда огненные смерчи в уже темном небе погаснут, быстро поднялась, то же вслед за нею, хотя и не так быстро, вынужден был сделать и  Бородулин. Потом пошли, спотыкаясь, куда-то вбок.
Прошли всего ничего, когда  выстрелы  раздались уже где-то сразу  за их спинами, в каких-то, может, десяти метрах от них. Бородулин почувствовал, как щеку его обожгло, а еще одна пуля высветила багровый след, кажется, прямо над головой Анны.  Теперь, похоже, стрелял их упрямый преследователь.
-Ни фига, - прошептала Анна, - все равно вывернемся… Ну, что встал? Пошли, пошли.
 Бородулин коснулся ладонью только что ужаленной щеки, пальцы его увлажнились кровью, но больно при этом не было, и он решил не говорить о полученной им ране Анне.
-Теперь у него осталось всего-то на пару выстрелов, -  сочла уместным утешить  Бородулина Анна.
«Единожды один – шел господин. Единожды два – шла его жена», - почему-то всплыло  в памяти Бородулина,  начало какой-то чертовски глупой детской считалки. 
Небо вновь осветилось, и все повторилось от начала и до конца: вновь повалились на землю. Огненные брызги, залпы, четко прорисовывающиеся на уже темнеющем фоне облаков, а затем медленно гаснущие траектории. Но теперь хоть они, казалось, устремлялись не к ним, а брали заметно влево. И вновь, - казалось, эхо от только что прозвучавших очередей еще не улеглось, траектории от выпущенных пуль еще окончательно не угасли, когда  Анна и Бородулин поднялись на ноги.
-Помните такую песенку? – вдруг, на мгновенье обернувшись к чуть отставшему Бородулину, спросила Анна. – «Мы с моей сестричкой весело живем…».
Удивительно! Оказывается, ей тоже взбрело в голову что-то из детского фольклора.
-Нет, не знаю.
-«Весело, весело, весело поем». Неужели никогда маленьким не пели?... Ничего, прорвемся. Вот увидите, все равно победа будет за нами.
«Потому что Правда за нами? А если, окажется, что нет?». 

8.
Чем бы не обескуражила человека судьба,  в какие бы безвылазные дебри его не загнала, какими бы обстоятельствами  его не стеснила, - вначале,  кажется, -  уж так все плохо, что хоть прямо ложись и помирай, но человек, если он нормален, быстро осваивается,  откуда-то вдруг, из каких-то тайников, берет, извлекает какие-то силы, о существовании которых раньше и не подозревал. И все это, единственно ради того, чтобы хоть как-то, хоть еще на какое-то время  продлить свое существование в этом неважном, поганом,  и все равно таком притягательном мире.
Так, примерно, произошло и с Бородулиным. Первая шоковая волна  накатилась и схлынула, а дальше, вроде, пошла уже рутина: та же борьба за выживание но лишь при  новых, до крайности обострившихся, но, по сути тех же  режимах. И, худо-бедно, он с этой задачей справлялся. Да, силы были уже на исходе.  Да, сердце билось, как никогда, кажется, еще немного и выскочит  за пределы грудной клетки. Да, он весь вымок с головы до ног. Но… царапина и кровь на  щеке, пока единственное, чего смог добиться этот горе-стрелок. К  тому же кровь уже не сочилась. Следовательно, ранка, если даже она была, оказалась пустяковой. Продолжающиеся, с какими-то интервалами, раздаваться в его ушах то ли автоматные, то ли пулеметные очереди, разлетающиеся огненными веерами,  и неизвестно где приземляющиеся и во что попадающие пули уже пугали его не так, как вначале. Понял, что они предназначены вовсе не для того. Их заданной мишенью был не он. Уже не таким страшным представлялся ему и  этот упрямый маньяк, которого никак не оставляла надежда рано или поздно хотя бы кого-то из них двоих подстрелить. И никаким ни дьяволом, ни  даже его приспешником его он, разумеется, не был: дьявол слишком искушен во Зле, чтобы нанимать себе на службу таких заурядных, бестолковых исполнителей, не умеющих как должно распорядиться вложенным в их руки оружием. Скорее всего, это был действительно рядовой человечишка с безобразно деформированным самолюбием. И Анна была права, когда немножко издевалась над ним. Таких, как он, не стоит бояться, их надо, закрыв поплотнее нос и уши, просто обходить с подветренной стороны. Что они сейчас с Анной довольно, надо сказать, успешно и  делали.
С каждым новым одолеваемым ими метром лес становился прореженнее, крупных деревьев все меньше, а кустов все больше, все реже приходилось обходить непроходимые лесные завалы, нога ступала уже не по шишкам, а по мягкому ковровому настилу. Стало понятно, что они или вовсе выходят из леса, или, скорее, приближаются к болоту. С одной стороны, это было хорошо: передвигаться стало легче, мох под ногами пока был достаточно плотным: вполне сносно выдерживал вес их тел. С другой, - они стали более доступны,  настоящей движущейся мишенью. Этим, наверное, их пока не удовлетворенный мститель и  решил воспользоваться: поймал кого-то из них на мушку, выстрелил в очередной раз. И в очередной раз, слава богу,  промазал.
«А ведь это, кажется, предпоследняя», - подумал Бородулин.
Да, разумеется, он вел счет выпускаемым по ним пулям. Эта элементарная арифметика стала для них  очень важной. Только бы Анна опять не ошиблась. Однако если  в засаде осталась только одна пуля, расстаться с ней их упертый мститель тем более не спешил. Видимо, на этот раз решил дотерпеть, дождаться «до верного». Интересно, в кого из них он в этом случае предпочтет запустить смерть: в него или в Анну?  «Вот в чем вопрос».
Между тем они уже ступили в болото и первое, что пришлось испытать Бородулину, - провалился в воду одной ногой едва  ли не по колено.
-Осторожнее, - обронила Анна и тут же ухнула в воду сама.
Правда, чуть подальше от болотной закраины воды стало заметно поменьше,  идти стало проще.
-Чмок-чмок-чмок, - теперь раздавалось из-под ног. 
-Ну-ну, еще немножечко, - подгоняла Бородулина Анна.  Стараясь не слишком удаляться от него, то и дело останавливалась. – Все равно, вот увидите, мы его оставим с носом. Только еще чуть-чуть.
Так-то оно, может, и так, с носом, возможно, они его действительно оставят, однако пока силы стали понемножку оставлять Бородулина. Это и понятно: он был уже далеко не мальчик и совсем не атлет: его вынужденные остановки становились все более частыми, а их продолжительность все более длительной. Не был, конечно, неисчерпаемым и запас сил у Анны, пусть  и не показывала вида. Хотя, в виде утешенья, с другой стороны, отчего он должен быть неисчерпаемым и у того, кто продолжал следовать за ними? По-видимому, он тоже был не из железа.
 Время шло, они брели по болоту уже с десяток минут, но расстояние между ними, судя по мерцающему огоньку, отнюдь не сокращалось. В один из моментов Бородулин обернулся и… Сначала даже не поверил тому, что увидел или, скорее, не увидел: у той тьмы, что была за ними, больше не было подсматривающего ока, фонарик больше не светил. Или у фонарика сели батарейки, или он выскользнул из рук. Только-только обрадовался и уже собрался обрадовать своим открытием Анну, как тьму разорвала на мелкие клочья яркая вспышка, грохнул выстрел, и мимо них, метрах в десяти,  пролетела молния. А потом опять наступила кромешная темнота. Скорее всего, то был уже выстрел от бессильного отчаяния. Наугад, вслепую. «На кого бог пошлет». Не послал ни на кого. Не захотел. Выручил. Слава Тебе, Господи.
 Анна сразу после выстрела сначала инстинктивно присела, потом опять стала в полный рост.
-Ну что?... Кажется, последняя? – Набрала в грудь воздуха побольше, крикнула. -  Эй! Ты! Сопля поганая! Наша взяла-а-а!
В ответ ей также что-то раздалось. Расстояние между ними оставалось небольшим, но поднявшийся к этому моменту ветер задувал как раз в сторону кричавшего, поэтому, чем ответил опозорившийся мститель,  Бородулин не разобрал. Едва ли разобрала и Анна, однако теперь уже посчитала своим долгом оставить последнее слово за собой:
-Сам дурак!
Удивительно, но она еще находила силы самым бурным образом выражать свою радость. Не стой она сейчас в болотной жиже, наверное,  даже  пустилась бы в пляс.
- Ну, что? – теперь она обращалась к Бородулину. – Я ли не говорила тебе, что победа будет за нами? А ты мне не верил. Признайся честно: не верил?
Она обращалась к Бородулину на «ты» и, кажется, не замечала этого. Впрочем, и Бородулин не сразу заметил. А, заметив, подумал, что так теперь и надо, это «ты» скреплено одинаково пережитыми ими, смертельными опасностями. Образно «выпили на брудершафт».
-Теперь он ничего с нами не сделает, - продолжала праздновать победу Анна. -  Не пойдет же на нас врукопашную: жила тонка. А если и пойдет, - я его завалю. Даром, что ли, каратэ обучалась? Все, считай, самое интересное кино кончилось. Теперь вот только….Как  бы поскорее выбраться отсюда.
Она радовалась почти как ребенок, а Бородулина, как более благоразумного, еще все-таки  грызла тревога.
«Интересное кино кончилось». Да кончилось ли? Для Бородулина, скорее,  оно продолжалось. Чтобы убедиться в этом, достаточно оглянуться вокруг. Погруженное в ночной мрак болото от них никуда не ушло. Несколько в стороне, пусть уже и не так страшно, как вначале, на, вроде бы, уже  безопасном от них расстоянии,  продолжалась стрельба. По-прежнему периодически запускались в темное небо и взрывались осветительные ракеты.  Нет, право же, расслабляться было еще рано.
Между тем Анна набрела на кочку покрупнее,  давшую приют хилой березке. С облегчением повалились на нее.
-Ой, как хорошо!... Посидим.  Немножко передохнем.
Бородулин также приземлился на кочку. Хорошее ложе. Мягкое, удобное, и даже, как показалось, уберегшееся от дождя, не слишком пропитанное влагой. Они сидели, инстинктивно, ища друг у друга тепло, прижавшись боком, коленями. Анна, только устроилась на кочке, стала рыться в сумочке, достала сигареты и зажигалку. Сумка, как и все остальное, что было при них и на них, была заляпана грязью, но, к  еще одной радости Анны, внутри сумки было сухо, зажигалка благополучно зажглась. Хороший уютный мирный домашний огонек. Анна с наслаждением закурила.
-Последняя… Эту откурю – и все. – Забросила себе за голову руку с зажатой в горсти пачкой сигарет, и только, было, собралась совершить бросок, - передумала. – Нет, не сейчас. Когда все закончится. Когда нам будет совсем хорошо.

9.
А Бородулину уже и сейчас… Нет, разумеется, о «хорошо» не могло быть и речи, но… До чего приятно развалиться, вытянув при этом натруженные ноги! Можно сначала эту… Теперь эту… А можно и обе сразу. Приятно ощущать, что твое сердце, то, что несколькими минутами раньше, уже готово было выпрыгнуть из грудной клетки, теперь успокаивается…успокаивается…бьется все ровнее и ровнее. И дышится так легко! С каждой секундой ему становилось теплее. Что тому послужило причиной?  То ли  из самой кочки  подымался какой-то термальный поток, словно в недрах ее была спрятана печка, то ли от того, что из-за их спин стал задувать  теплый южный ветер? Достаточно мощный, чтобы тучи отодвинулись, расступились. И дождь, Бородулин только сейчас обратил на это внимание, прекратился. Соседняя с ними крохотная березка  тоже как будто обрадовалась, ожила, еще держащиеся кое-где на ней листочки затрепетали, о чем-то залопотали.
Ну, чем не «хорошо»?
Сейчас они с Анной еще посидят немножко, поднаберутся сил и отправятся, теперь уже не спеша, погонял за их спинами больше нет,  в обратный путь.
Дорогой к дому.
Они уже сидели, приходили в себя с четверть часа. За это время Анна успела сделать несколько обстоятельных звонков. Разумеется, подобно всем женщинам, ей не терпелось поскорее поделиться всем, ею только что пережитым, она уже заранее планировала, советовалась, как ей помучительнее наказать «этого сопленосого  гада». Ничего неожиданного в этом не было. Дал о себе знать и мобильник Бородулина, просигналил, что принял чью-то эсэмэску. Проверил. Оказалось:  какой-то Нойман. Интересовался, не собирается ли Бородулин расставаться с Верещагиным. О Ноймане Бородулин слышал впервые. Как, через кого он раздобыл номер его телефона, также было загадкой. Проще всего было разобраться с Верещагиным. Да, действительно, Бородулин припоминает, что в числе прочих, преимущественно, скорее, кем-то подаренных, чем приобретенных дедушкой картин были и два офорта Верещагина. Но расставаться с чем бы то ни было,  Бородулин сейчас вовсе не хотел. Ему даже было странно, что есть еще кто-то, кому сейчас интересна судьба каких-то двух офортов. Пусть даже не «каких-то». Пусть… чьих угодно. Это был сигнал, весточка из совершенно чужого, почти потустороннего мира, продолжающего, несмотря ни на что,  жить своими «потусторонними» интересами.
Очередная армада запущенных в небо  сигнальных ракет, и вслед за этим автоматно-пулеметная и трещотка и звенящее «тиу-тиу-тиу».  Едва успела затихнуть, когда Анна решительно распорядилась:
-Ну, все, перекурили.
По правде говоря, Бородулину уже расхотелось покидать эту гостеприимную кочку. Прощаться с хилой березкой. Здесь он чувствовал себя уже почти, как дома. Бородулину не хотелось, но Анна была непреклонна, и Бородулин решил не спорить. Он оперся ладонью в чуточку проседающий мох, и только начал подниматься, разгибая колени, когда почувствовал, как его больно ужалило…Где-то чуть пониже шеи. А потом все его тело с головы до ног мгновенно покрылось испариной, словно его только что погрузили в теплую ванну, земной шар под ногами перевернулся, и он мгновенно оказался на дне глубокого темного колодца, куда заглядывало сверху чье-то лицо.

10.
Как долго он там находился? Пять, десять, пятнадцать минут? Возможно, всего-то несколько секунд. А потом  его словно стали потихонечку поднимать со дна колодца на лифте. Когда преодолел, примерно, середину пути, разглядел, что заглядывающее в колодец лицо принадлежало Анне. Когда окончательно поднялся на поверхность, почувствовал прикосновение прохладных пальцев к своей пылающей, как будто ее поджаривали на сковородке, груди.  Неприкрытые и незакрепленные  ничем волосы Анны почти касалось его лица.
-Ну, слава Богу, - донеслось до сознания  Бородулина, - мы живые. А все остальное это ерунда.
Овладела вытянутой вдоль тела рукой Бородулина, разжала на ней пальцы, согнула в локтевом суставе, просунула под расстегнутую на груди Бородулина рубашку, уложила. Бородулин почувствовал, как его теперь прижатая к телу ладонь сразу стала мокрой от крови:
-Пока так держи. И не отпускай.
Сказала и  на какое-то время пропала из виду. Бородулин же только сейчас ощутил, что каждый его вдох и выдох даются ему с болью. Вскоре Анна вернулась: отерла его губы, подбородок, потом осторожно взяла его за голову, уложила себе на колени
-Что ты хочешь? – с трудом прохрипел, не узнав свой голос, Бородулин.
-Перевяжу тебя.
-А что со мной?
-Я сказала «ерунда». Какая-то зараза…. В любом случае, это не смертельно.
В ее руках оказались бинт и вата, похоже, она держала в своей сумочке настоящую дорожную аптечку,  да и навык  обращения с такими беспомощными, каким был сейчас Бородулин, у нее, безусловно, был. Вспомнил ее недавнее «Недаром обучалась каратэ». Эта женщина, судя по всему, хорошо знала, какие опасности могут подстеречь ее на ухабистой дороге жизни, и постаралась заблаговременно неплохо к ним подготовиться. Возможно, она поступала мудрее, чем Бородулин. Он-то избрал совершенно противоположную тактику ( страусовую вместо ее «Иду на Вы») и, похоже, вчистую проиграл… Или еще нет?   
Пока Анна перевязывала рану, Бородулин инстинктивно старался наладить более-менее экономное дыхание: вдох и выдох  по-прежнему сопровождались болью. А еще беспокоила постоянно пузырящаяся на его губах пена, которую Анна периодически убирала, но она вскоре появлялась вновь.
-Не очень туго?
-Нет.
-Ничего, потерпи. Я уже договорилась. За нами подъедут. Но нам лучше пока самим выбраться хотя бы из болота.
-Как выбраться?
-Ногами! «Как». – Анну, похоже, даже рассердил этот вопрос. Правда, вскоре сама же себя поправила. – Попробуем выбраться. Как получится.
Когда закончила перевязку, поправила на теле Бородулина закапанную кровью рубашку, застегнула на нем пиджак, пальто. Продела одну свою руку ему подмышку, там, где была повязка,  другой охватила за поясницу.
-А теперь попробуем потихоньку… - Стала подниматься с колен, заодно помогая подняться и Бородулину.
Бородулин сначала не поверил, что ему это удастся, земля под ним накренилась,  и он сам, было, начал крениться на сторону, но Анна удержала его, не позволила упасть. И вот он уже был на ногах! Пусть из ваты, из картона, из папье-маше, из чего угодно, но только не из  привычных костей, сухожилий, и все- таки это были его ноги, он их ощущал,  они худо-бедно, нехотя все же слушались его. Правда, полость рта у него  сразу заполнилась кровью. Он судорожно отхаркнулся, запачкавшись при этом, Анна  убрала на какое-то время руку с его поясницы, поспешила вытереть ему чем-то губы, подбородок.
-Отдышись… А потом пойдем… потихоньку… Не будем спешить. 
Чтобы одолеть расстояние, примерно, в сотню метров, пока дошли до края болота, им пришлось потратить, пожалуй, минут двадцать. Со все укорачивающимися «марш-бросками» и все удлиняющимися «привалами». Но ведь одолели же! Больше всего боялись болотной закраины, помня, как едва не утонули, когда входили. Бородулин подумал: «Окажусь опять по колено в воде, уже не смогу вытянуть из нее ноги». Однако судьба на этот раз смилостивилась над ними: воды оказалось намного меньше.
Только почувствовали под собой твердую почву, Анна скомандовала:
-А теперь, как следует, от всей души перекурим.

11.
Прежде всего, со всеми предосторожностями усадила Бородулина. Перед тем, как  сесть самой, сняла с себя куртку, свернула, уложила на земле. Положила ладони рук на оба его плеча, слегка надавила:
-Ложись.
-А ты?... Тебе самой будет холодно, - попробовал возразить Бородулин.
-Не будет. У меня еще есть, чем погреться. В отличие от тебя.
Разумеется, она имела в виду ее, к счастью, оставшиеся при ней не выброшенными сигареты. Бородулин послушно опустил голову на источающее тепло ее тела куртку, Анна же с жадностью, чувствуется, как ей уже давно этого хотелось,  закурила.
«А что? Может, я еще действительно выкарабкаюсь и из этой новой ямы? Оказывается, не так уж все и безнадежно, как казалось еще каких-то почти полчаса назад. Я самый настоящий паникер. С такими, как я, разумеется, никто никогда ни в какую разведку не пойдет. Отец все-таки не напрасно сердился на меня. Он чувствовал во мне эту слабость и заранее боялся за меня. Я просто не пригоден для любых откровенных военных действий. Совсем другое дело – Анна. Вот кто настоящая воительница. Бравая амазонка. Вот кто будет сражаться из последних сил. Стиснув зубы, выдыхаясь. Но никогда при этом ни на что не жалуясь.  Честь ей за это и хвала. Я должен быть ей благодарен за все. В том числе и за все эти, преподанные ею уроки… Сейчас отдохнем, а потом, даст Бог,  с новыми силами выйдем на дорогу. Там нас кто-то встретит. Меня отвезут. Надо мной поколдуют хирурги. Я выздоровею. Не простого утешения  ради, не ради красного словца  Анна сказала: «Это не смертельно». Она знает. Она многое чего знает, чего не знаю я. Я, прочитавший так много книг. Я, у кого она ищет каких-то новых знаний, открытий. Что мои знания в сравнении с тем, чем владеет она?... Да, меня подлечат, я выздоровею и… пожалуй, начну новую жизнь. И в этой моей новой жизни, безусловно, в  каком-то качестве, так или иначе, будет присутствовать и эта…пусть еще и не до конца понятая, но, безусловно, достойная чего-то намного лучшего…».
-Смотри, не засыпай, - донесся до него голос Анны. Она только что в очередной раз переговорила с кем-то по мобильнику. – Сейчас докурю, и опять пойдем потихоньку.
Все-таки Бородулину было неудобно смотреть на этот мир. Нет, о том, чтобы заснуть, и речи быть не могло. Он только вновь закрыл глаза. Почти сразу, или только показалось, что сразу, -  увидел широкую лесную полянку, сплошь усеянную яркими цветами, а на поляне…не то девочка, не то женщина, из-за окутавшей поляну легкой дымки, Бородулину было не разглядеть. Эта девочка-женщина бродила по полянке, рвала цветы. Что-то очень знакомое почудилось Бородулину в этой девочке-женщине, -  решил подойти к ней поближе. Шлось ему удивительно легко, никакого сравнения с тем, как только что, пересиливая боль в груди,  ковылял по болоту. Теперь он, скорее, даже  не шел, а плыл по воздуху. Когда же до полянки оставалось совсем чуть-чуть, раздался какой-то….сразу показавшийся ему  каким-то необычным голос  Анны:
-Не трогайте его! Со мной делайте, что хотите, а его не трогайте!
Мгновенно, пусть даже против своей воли, вернулся в этот мир.
Первое, что увидел, - пару тупоносых грубых солдатских сапог, они почти касались его лица, перемазанные свежей глиной голенища. По ним елозит бахромчатая пола мятой солдатской шинели.
-А кто он тебе?
Еще кто-то, лицом к лицу с Анной, на нем офицерская шинель, с портупеей через  плечо и кобурой на поясе. Вокруг правого рукава шинели – красная повязка. Чуть позади – еще один солдат, из-за его плеча торчит дуло автомата, мощный фонарик в руке, а рядом – кажется, тот, в плащ-палатке, кого они с Анной оставили истошно кричащим после того, как свернули на эту проклятую, приведшую их на территорию стрельбища дорогу.
-Это… мой муж.
-А ну посвети.
Тот, кто с фонариком, обратил луч света на Бородулина.
Бородулин попробовал пошевельнуться, однако, очень скоро понял, что силы, пока он лежал, вместо того, чтобы приумножиться, совсем оставили его.
-Ну и… чего это с ним?
-Он ранен.
-Кто это его ранил?
-Вы…наверное. Я вызвала из города «скорую». Я только что созванивалась. Они вот-вот должны подъехать.
- А та машина, что у дороги?
-Моя.
-Твоя?... Хорошая машина. Сколько?
-Что?
-Отстегнула за нее.
-Я сейчас не помню.
-Ну, конечно, где тебе запомнить? На сто тысяч меньше, на сто тысяч больше. Какая разница? Выходит, вы со своим муженьком на неведомо скольких тысячах  разъезжаете, швыряете, где попало, а я за свои пятнадцать… деревянных…
-Что вы хотите от нас?
-От вас? Ничего не хочу.  Просто доставлю, куда положено. И пусть там разбираются, что с вами делать дальше.
-Это невозможно. Я уже вам сказала: мой муж серьезно ранен. Вам же первому достанется, если он вдруг по дороге помрет.
-Ну… не тебе судить, кому за что достанется. Пока посмотрим, какой из него раненый. Селиванов!
-Я, товарищ старший лейтенант! – отозвались по-прежнему топчущиеся прямо у головы Бородулина сапоги.
-А ну-ка… Подыми его.
-Постойте! – вскрикнула Анна. – Ну, я же вас просила: не трогайте его.  Я вам не вру. Он действительно ранен. У него сильное кровотечение. И зачем нас с ним куда-то еще доставлять? Я вам отвечу на все вопросы прямо здесь. Покажу документы. Они при мне. Только оставьте нас, ради бога, в покое.
-На все вопросы, дамочка, ты мне здесь все равно не ответишь. И задавать их вам будут – не я, - а компетентные на это люди. А если вы вдруг – мало ли? - оба какие-нибудь… шпионы? Диверсанты. И документы у вас фальшивые. Я вас в покое оставлю, а потом уж точно – кому в первую голову достанется?
-Мы не шпионы.
-Ты это маме своей, когда ее увидишь, скажи. А я вас знать не знаю. Какого, спрашивается, хрена вам здесь понадобилось? На каждом шагу щиты. Слепой увидит.
-А мы не видели, мы очень спешили. Мы… просто заблудились.
-Ну, вот, там и разберутся, - просто вы или не просто. Селиванов…
-Погодите!... Оставьте его… пожалуйста.  Только растревожите его рану. Он все равно не сможет. Ему не хватит на это сил.
-А мне…ты знаешь…до одного места, хватит у него или не хватит.  Как нарушать, ходить, куда не положено, у них есть силы. А как отвечать… Хоть ползком, хоть на брюхе, но доползет. Ну а там уж…ответите по полной катушке. Что ты, что он… Ну что? – обращаясь к Бородулину. – Хватит, дорогой, належался, наотдыхался. Вставай, подымайся, рабочий народ…
-Да погодите же!... Погодите… В конце концов, всегда можно как-то… договориться. У меня есть при себе какие-то деньги… Боюсь, правда, не так много, но…Еще что-то, что есть на мне.
-Да?... Интересно, за кого ты меня принимаешь? Меня. Российского офицера. Чтобы я… за твои паршивые вонючие цацки…
- Тогда, ради бога, скажите, что вам от нас надо. Я всегда пойду вам навстречу. 
Офицер молчал.
«Лучше бы он что-то говорил, чем молчал», - подумал Бородулин. Вновь попытался хоть что-то сказать, и вновь, как иногда бывает во сне, на деле получилось какое-то сипение. А вот офицер вернул себе голос:
-Ну, ладно… «Пойдешь», говоришь? Селиванов.
-Я, товарищ старший лейтенант!
-Признайся честно, чего тебе в твоей суровой солдатской жизни больше всего сейчас не хватает?
-Да много всего.
-Ты мне не «много», я тебя спрашиваю о самом главном.
-Если честно…Бабы, товарищ старший лейтенант.
-А тебе? – оборотился к солдату с фонариком.
-Да, примерно, того же, - охотно отозвался фонарик.
-Ну а про тебя, - офицер посмотрел в сторону плащ-палатки, - уже и не спрашиваю. И без тебя знаю: второй год, как суходрочкой под одеялом занимаешься. Старшина мне все-е про вас докладывает. Вот такие, дамочка, у моих ребят первостепенные на данный момент нужды. А не цацки твои. Так что… Решай сама. Или мы тебя… с твоим… Доставим вас в чистом виде. И пусть там разбираются, кто вы на самом деле, - шпионы или не шпионы. Или ты – нас. Можно по отдельности. Можно всех разом. Это уж решай ты сама. Добровольно.
«Нет! Я что-то должен сейчас сделать. Я должен ей хоть как-то помочь. Я должен». И вновь только подумал, - а на деле  - то же  жалкое невразумительное сипение. 
-Ну, так…Чего задумалась?  Решай. Одно из двух: всем сразу или по отдельности. А иначе , - руки в ноги… Другого, дамочка, хода у тебя нет. 
-Черт с вами, - выдавила из себя Анна. – По отдельности.
-Ну вот, давно бы так. Тогда сымай штаны. Да поскорее. А то им всем, посмотри,  уже невтерпеж.
Ожидаемая Анной бригада (врач и санитар)  отыскала их лишь  где-то в начале третьего ночи, совершенно обессиленных, в полусотне метров от ухабистой лесной дороги. Бородулина заново перевязали, покололи, осторожно положили на носилки, отнесли в машину. Выехали уже на главную магистраль, когда Бородулин нашел глазами сидящую на откидной скамеечке напротив носилок Анну.
-Как…ты? – тихо спросил.
 Анна, вместо того, чтобы ответить,  взяла его руку в свою. Их пальцы сомкнулись, переплелись.
-Который…час? – так же тихо поинтересовался Бородулин.
Анна взглянула на часы:
-Десять третьего.
-Уже полчаса.
-Что?
-Как я родился… Матери было очень тяжело… со мной. Я не хотел… Как страшно жить… Прости меня.
-Ну, что ты? Скорее, ты меня. – Анна наклонилась  и осторожно коснулась его пылающего лица своими прохладными губами. – Закрой глаза и лежи спокойно. Я с тобой. Я люблю тебя.

12.
Рана Бородулина, как и предрекла Анна,  оказалась не смертельной. На рассвете  его успешно прооперировали. Ему пришлось пролежать в больнице около месяца. Разумеется, обстоятельства, при которых он был ранен, не могли остаться без внимания органов правопорядка: его собирался навестить в палате следователь. Однако Анна встретила его еще на подходе к палате, потом они с четверть часа сидели в больничном коридоре, о чем-то тихо переговаривались. В конце переговоров Анна вручила следователю какой-то конверт и больше этого следователя уже не видели.
Вскоре после выписки Бородулин и Анна стали мужем и женой и обвенчались в  Князь-Владимирском соборе. Присутствующих при этом можно было пересчитать по пальцам. Кроме горстки  тех, кого можно было отнести к разряду близких Анне и Бородулину, в некотором обособлении стояли и обычные церковные зеваки, в подавляющем большинстве, - любопытные старушки. Среди них выделялся седобородый старичок, чрезвычайно смахивающий на Николая-Угодника, каким его изображают на иконах.
В дальнейшем  Анна помогла Виктору войти во владение оставшейся после смерти тёти Лизы бесхозной квартирой на улице Куйбышева. Бородулин, опять же с ее помощью, следуя ее советам, оформил дарственную на его собственную квартиру на улице Наличная на имя Лидии Андреевны Румянцевой, или, если проще и понятнее, - Якози, куда она, безмерно счастливая,  вскоре и въехала со своим долговязым Коленькой.  К этому моменту она, как доверительно шепнула на ухо  дядечке Сереже, уже была на третьем месяце беременности. Сама же Анна рассталась со своим рекламным бизнесом.
Вскоре после того, как все  не терпящие отлагательства дела были сделаны, они, взяв с собой только самое для жизни необходимое или самое дорогое, куда-то, не сказав никому ни слова, уехали.
Где они поселились и где живут до сих пор, - этого не знает никто.

   
 Вращается, вращается, вращается Колесо Кармы.
 Кого-то, смотришь, вдруг,  настигнет беда,
 Кого-то посетит нечаянная радость.
 В любом случае не надо  ни ликовать,
 Ни предаваться отчаянию. потому что все вращается, вращается.
Очевидный триумф может обернуться не менее очевидным поражением, 
Поражение, к изумлению всех,  вдруг предстанет триумфом.
Горечь  подсластится, сладкое обретет привкус горечи.
Темное озарится вспышкой света, а светлое погрузится во тьму.
Добро может чудесным, никем не предвосхищенным образом
Взять  свое начало ровно там, на чем закончилось зло, а
Зло так же непредсказуемо может дать пышные всходы ровно на том месте,
Где прекратило свое существование   Добро. 
Откуда начало и в чем конец?
Этого – из живущих - не знает никто.
Потому что, пока мы живы, колесо вращается, вращается, вращается,
Вращается.
А мы, живущие, с такой же неотвратимостью  вращаемся вместе с ним


ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ

 С-Петербург
2005 год