Многие события уходят из нашей памяти и
отдаляются от нас, как старые холодные звезды.
Но есть такие вещи, которые остаются с
нами навсегда, потому что они остаются не
столько в памяти, сколько в душе…
Год 1991-й
Телефонный звонок прозвучал, как всегда, резко и неожиданно. Я натянула одеяло на голову, чтобы не слышать этот раздражающий звук. У меня не было ни малейшего желания просыпаться. Словно угадав мои мысли, телефон продолжал звонить и звонить. Не открывая глаз, я нащупала телефонную трубку и охрипшим ото сна голосом проговорила:
- Алло… Я слушаю…
- Ты что, до сих пор спишь?! – Светкиным голосом заорала трубка. – Уже два часа! Так! Быстро встала, умылась и бегом в парикмахерскую! В 7 часов вечера ждем тебя в «Дубраве». Обязательно приходи. Будет один очень интересный мужчина…
- О, Господи… - только и успела сказать я, как она бросила трубку.
Последние несколько лет мои замужние подружки безуспешно пытались выдать меня замуж. Они были твердо убеждены в том, что если женщина живет одна, без мужа, да еще с маленьким ребенком, то это неправильно, ее нужно обязательно к кому-нибудь пристроить…
Три года назад, поссорившись со свекровью, я ушла от нее и от мужа, прихватив с собой четырехмесячную дочурку. Собрала вещи, взяла ребенка под мышку – и в самолет, на другой конец страны, в Сочи! Лететь пришлось долго. Но мы почти всю дорогу проспали. Как только я сажусь в самолет - сразу же засыпаю. В этом отношении моя дочь, видимо, пошла в меня. Помню, стюардесса сказала, что первый раз в жизнь видит такого спокойного ребенка. Все время спит. Раза три она будила меня, чтобы я смогла поесть и покормить малышку… Тогда, в самолете, я твердо решила, что никогда больше не выйду замуж. А если выйду, то только за сироту. И чтобы никаких родственников! И вообще лучше быть вечной любовницей, чем временной женой…
Идти в ресторан совсем не хотелось. Опять эти разговоры о тяжелой судьбе матери-одиночки… Кстати, о судьбе. Видимо, там, наверху, все уже давно было распланировано, поэтому какое-то внутреннее чутье подсказывало мне, что пойти надо. И я пошла. За столом было скучно. Велись чопорные разговоры, произносились дежурные тосты. Почувствовав, что сейчас ляпну чего-нибудь лишнее, я отправилась в туалет и… наткнулась на Генку Бочкарева. Мы вместе когда-то работали в одной из местных газет.
- Ленка, привет! Мне тебя просто судьба послала! Я тут сижу в баре с двумя иностранцами. Нужен переводчик!
- Прости, Ген, я не могу. Меня тут опять замуж выдают. Очень перспективный мужик.
- Да брось! Ты и замужество – вещи несовместимые!
«И правда, - подумала я, - чего я буду сидеть в этой скучной компании и строить из себя несчастную одинокую женщину, мечтающую о муже… Тут такой шанс представляется поговорить на английском да еще с иностранцами!».
- Пошли! – решительно сказала я и направилась в бар. За столиком сидели двое мужчин. Тот, что поменьше и постарше, оказался советником главы Миссии ООН в Грузии. Другой – высокий красивый блондин с голубыми глазами – был военным наблюдателем ООН и занимался вывозом беженцев из Абхазии. Пьер-Эрик, так звали блондина, увидев меня, тут же вскочил со своего места и, галантно поцеловав мне руку, подставил стул. На столе стояла бутылка виски и какая-то закуска. Мы выпили за знакомство, потом – за мир. В тот раз я впервые прочувствовала этот тост. «За мир!». Как он нужен был тем людям, которые находились всего в нескольких сотнях километров от Сочи, там, за границей, в сожженной и разрушенной Абхазии!..
Еще в июне прошлого года, возвращаясь из Сухуми, бледный и похудевший, Генка рассказывал мне, как он, вместе с другими корреспондентами российских газет, помогал складывать трупы убитых во время уличных перестрелок… Рассказывал о женщинах, одетых во все черное, о глазах детей, в которых затаилась боль и страх… А в это же самое время в Сочи шумел очередной фестиваль «Кинотавр», актеры и режиссеры шли по «звездной дорожке» под восторженные крики толпы. Все, как обычно, будто и не было рядом никакой войны…
И вот теперь, здесь, в теплом баре, Пьер-Эрик рассказывал о том, как грузинские снайперы подбили абхазский вертолет, в котором летели старики, женщины с детьми… Вертолет упал недалеко от российского блокпоста. Все погибли. Сейчас там стоит небольшой памятник. А беженцев теперь вывозят ООНовскими вертолетами. Пьер-Эрик как раз и занимался этим вопросом. В Сочи они со Станиславом, так звали советника, приехали, чтобы хоть немного развеяться и сменить обстановку. Мы еще долго сидели в баре, разговаривали. Я сбегала в ресторан за своей шубкой, извинилась перед подругами и своим несостоявшимся мужем за то, что мне нужно уйти, так как появились неотложные дела. Спустившись вниз, к своим иностранцам, я вновь включиласьв разговор. От войны и политики постепенно перешли на более приятные вещи. Мы даже станцевали с Пьером-Эриком пару танцев. А потом поехали к Гене домой. Усевшись прямо на полу, пили очередную бутылку виски, пели песни под гитару на русском, на английском… Было здорово! А под утро Пьер-Эрик пошел меня провожать. Падал тихий снег, улицы были пустынны. Мы медленно шли в сторону железнодорожного вокзала, чтобы поймать такси.
В этот же день он уехал. Часто звонил мне из Сухуми. Пару раз приезжал в Сочи. С цветами и неизменной бутылкой виски. Один раз я спросила его, зачем он уехал из своей спокойной Швеции, зачем занимается всем этим, на что он просто ответил: «Кто-то же должен это делать». То же самое я ответила ему четыре года спустя, когда, случайно столкнувшись в штабе военных наблюдателей ООН, он спросил меня, что я там делаю…
Год 1995-й
Да, именно та встреча с Пьером-Эриком повлияла на мое решение поехать в Миссию военных наблюдателей ООН, что дислоцировалась в Абхазии. О том, что туда набирают переводчиков, я узнала от своей соседки по подъезду. Анечка работала официанткой в гостинице «Рэдиссон САС Лазурная», где останавливались военные и гражданские представители Миссии. Анечка - девочка симпатичная, потому на нее многие обращали внимание. Однажды кто-то из персонала Миссии предложил ей работу переводчика. Анечка рассказала маме. Мама Рая была в шоке:
- Какая Миссия! Какой переводчик! Там война! Не пущу!
Тут Анечка и вспомнила про меня. Принесла номер телефона. Вспомнив слова Пьера-Эрика, я тут же позвонила в отдел кадров. Да, ответили мне, переводчики нужны. Причем, срочно. На следующей неделе в Сочи приезжает экзаменационная комиссия. Нужно явиться на прослушивание. Кроме меня есть еще две кандидатуры.
В указанный день я пришла по указанному адресу. Частный домик утопал в кустах сирени. Обнаружив калитку, я вошла внутрь. Во дворе под навесом сидели несколько человек. Два негра, один китаец, две женщины европейской внешности и одна дамочка, явно русская. Она поднялась мне навстречу.
- Вы Лена? Я – Ольга. Проходите, пожалуйста. Давайте я вас познакомлю со всеми.
Она представила мне всех сидящих за столом. Говорила она по-английски намного лучше, чем я. Видимо, учительница. Так оно и вышло. Ольга и Марина (еще один кандидат в переводчицы) работали в школе учителями английского языка. Откуда узнали про вакансии, не знаю. Да я и не пыталась выяснять. Для меня главным было, чтобы взяли меня. Мне почему-то это было очень важно.
После собеседования, коим мои работодатели остались довольны, вся компания отправились в ресторан «Сокол», чтобы, так сказать, закрепить наше будущее назначение.
А уже через день я уже мчалась на белом ООновском микроавтобусе в Абхазию. (Кстати, Оля и Марина не приехали). Впереди развивался голубой флаг, поэтому мы пересекли границу без всяких проблем и направились в сторону Пицунды, где в то время располагался гражданский персонал Миссии. В отделе кадров мне сказали, что переводчики нужны в Гальском секторе военных наблюдателей, и меня уже ждут в Гали. До этого я даже не знала, что существует такой город, и к Бутросу Гали (тогдашнему генеральному секретарю ООН) никакого отношения не имеет. После подписания всех необходимых документов, меня усадили в другую машину. На этот раз – в «Лэнд-Ровер».
Впереди за рулем сидел офицер из Пакистана, а рядом с ним – офицер из Северной Кореи (гербы этих стран были нашиты у них на рукаве). По дороге на несколько минут заехали в Сухумский штаб и потом – прямиком на Гали… Мимо проносились дома с пустыми глазницами окон, кое-где во дворах копошились люди, вдоль дороги бродили коровы, лошади, свиньи…. За весь путь от Сухуми до Гали нам навстречу попалась только одна машина. И потому водитель гнал как сумасшедший. Как мне потом объяснили, не только поэтому, а чтобы на противопехотную мину не наскочить…
Наконец добрались до Гали, небольшой городок на границе между Грузией и Абхазией. После красочного и шумного Сочи он встретил меня тишиной и настороженностью. По улице шли женщины в черных одеждах. Я попала в мир, совершенно непонятный мне и незнакомый… Машина въехала на территорию штаба Гальского сектора. На крыльцо вышли покурить несколько офицеров. Все они были одеты в военную форму, которая отличалась цветом и нашивками на правом рукаве – это были миниатюрные флаги Великобритании, Франции, Швеции, Германии… Но всех офицеров объединял одно - эмблема ООН голубого цвета, нашитая на левом рукаве, и такого же цвета берет, заткнутый под погон.
«Вот это да! - подумала я. – Как же я с ними со всеми разговаривать-то буду? Ведь я только английский знаю». Но опасения мои оказались напрасными. В штабе все говорили по-английски - от командира сектора и до электрика. Меня направили к офицеру, который отвечал за переводчиков. Вообще, офицером он значился только на бумаге. Фактически Эрик Бауэр был лицом гражданским, и во всех миссиях он, в основном, занимался материально-техническими и хозяйственными вопросами. «Короче, завхоз», - подумала я. – Но причем здесь переводчики? Видимо, они относятся к материально-технической части». Вслух свои мысли высказывать не стала, потому что сначала надо было разобраться, что к чему. Эрик выдал мне рацию и сказал, что с завтрашнего дня я выезжаю на патруль. Мои позывные - «Tango-5».
- Поедешь со старшим переводчиком. Ее зовут Кето. Иди в офис переводчиков. Они все тебе объяснят. Кстати, еще возьми и это. - С этими словами он подал мне бронежилет и каску – тоже голубого цвета. С трудом подняв эти два, доселе незнакомые мне «предметы гардероба», я направилась к выходу.
- А жить будешь рядом со мной, в доме Натэлы, - коротко добавил он.
«Причем здесь «танго»? Кто такая Натэла и почему я должна жить рядом с ним? – недоумевала я. Вопросов возникало все больше и больше. У меня до сих пор в ушах стояли два слова «Roger. Out», которые по рации то и дело произносили офицеры. Кто он, этот Роджер? Дотащившись с бронежилетом и каской до кабинета переводчиков, я громко постучала в дверь и вошла.
- Здравствуйте. Я - Лена. Из Сочи. Давайте знакомиться.
- Кето…
- Манана…
- Мадонна…
- Ой, какие необычные имена! – воскликнула я. – Первый раз слышу. Девочки, объясните мне, ради Бога, кто такой Роджер? Почему его имя все время произносят по рации и почему он все время в ауте?
Переводчицы расхохотались.
- Просто когда заканчиваешь разговор по рации, - улыбаясь, пояснила мне Манана, - нужно произнести «Roger out», что означает «Конец связи».
Девочки долго еще объясняли мне, как пользоваться рацией, какие фразы произносить в том или ином случае. Пояснили, что у каждого офицера, переводчика, гражданского сотрудника Миссии есть свои позывные. Они присваиваются в зависимости от того, в каком секторе находишься и какую должность занимаешь. Мы еще долго разговаривали, когда с патруля вернулись еще двое переводчиков – Юра и Володя. Знакомство продолжилось.
На следующий день в 9 утра я уже была в штабе. Начался брифинг. Командир сектора - на тот момент это был австрийский офицер – представил меня всем офицерам, а затем его заместитель распределил всех по патрулям и… началась моя работа. Сейчас я не могу передать во всех подробностях свой первый патруль, но то, что я вернулась с него как выжатый лимон, помню точно. Мы ездили по деревням, расспрашивали местных жителей, не появлялись ли бандиты, не слышно ли было выстрелов, какие проблемы у жителей и чем им можно помочь. Офицеры внимательно выслушивали их жалобы и просьбы и записывали все, что переводила Кето. Я уже говорила, что в первый патруль меня отправили вместе с Кето. Командиром патруля тогда был Майкл из Великобритании, а его заместитель – египтянин Барбари. Барбариска сразу окрестила его я. (Имена многих офицеров мы, переводчики, переделывали на русский манер. Англичанин Майкл был у нас Мишей, грек Василиос – Васей, немца Томаса звали Тёмой, а кубинец Эндрю, конечно же, был Андрюшкой. Труднее было с корейскими именами - Ким он и есть Ким). Тогда патрулирование территории велось только на одной машине – впереди, за рулем, командир патруля, рядом – его помощник и переводчик - на заднем сиденье. Так было до марта 96-го, пока одна из машин не наехала на противотанковую мину. Тогда командир патруля – офицер из Бангладеш – погиб на месте, а его помощника – венгра и Кето выбросило из машины. Они потом долго лежали в госпитале…
Патрули тогда вообще отменили. Но приехал командир сектора из Дании и издал приказ патрулировать… пешком. Представьте себе картину. Идет небольшой отряд. Впереди командир патруля с голубым флагом в руках, за ним – переводчик, а дальше – двое офицеров. Все в – голубых беретах или кепках. Люди выходили из своих домов… Одни просто смотрели, открыв рот… Другие махали руками, зазывая в свой дом. Двери открывались настежь, накрывались столы, на стол ставили все, что есть, выносили последние запасы. Мы прекрасно знали, что еды мало, особенно в неурожайный год, но отказываться нельзя было – обидишь хозяев. За столом говорили о жизни, о политике, о войне. Потом мы продолжали свой путь. В день проходили километров по 15-20, а то и больше. Шли в любую погоду, независимо от времени года. Позже в сектор прислали велосипеды. Все, кто не умел ездить на нем, учились. А иного выхода не было. Все переводчики ходили в ссадинах и болячках. Врачи шутили, что придется заказывать в Бундесвере дополнительную партию йода…
Год 1996-й
День бежал за днем, месяц за месяцем. Я все больше привыкала к своей работе. Конечно, вначале были проблемы с языком. Ведь у меня до этого не было никакой разговорной практики. А тот английский язык, которому меня учили в школе и институте, язык Шекспира, так сказать, совершенно «не катил» здесь, в «горячей точке». Нужно было говорить короткими, четкими фразами. По ночам я учила новую лексику – «зона ограниченных действий», «прекращение огня», «противотанковые мины»…. Переводчикам приходилось изучать и медицинскую терминологию. Военные врачи Миссии – немецкие офицеры - оказывали медицинскую помощь не только сотрудникам Миссии, но и местному населению, снабжали медикаментами врачей штаба российских миротворцев, медицинский персонал больницы. Кстати, тогда, в 96-м, именно Стефан и Томас помогли восстановить больницу в Гали – привезли медицинское оборудование, медикаменты, помогали врачам делать операции, консультировали. Каждое утро перед штабом выстраивалась очередь из местного населения. Главный врач вместе с дежурным переводчиком выходил к людям, выяснял, у кого какие проблемы, решал, кому нужно срочно оказывать медицинскую помощь, а кто может немного подождать. Люди приходили из самого города и из отдаленных деревень. Привозили своих больных детей, родителей, родственников… Врачи в помощи никому не отказывали. В любое время дня и ночи они сами выезжали по вызову в самые отдаленные деревни. И всегда рядом с ними был переводчик. Помню, поехали мы в одну деревню, где у женщины должен был родиться ребенок. Пока добрались – в некоторых местах дорог практически не было – одни направления, схватки уже начались. В комнате собрались родственники и соседи. Интересный народ эти мингрелы! Чуть что – тут же собирается толпа людей. Спрашиваешь – что случилось? Отвечают все одновременно… Увидев в комнате такое количество людей, Стефан сделал страшное лицо и рявкнул:
- Get out! Вон!
Все рванули к двери, даже беременная пыталась приподняться со своей постели.
- Что вы, что вы! Это не вам! – успокоила я. – Лежите.
Стефан отдал короткие приказания своему помощнику, попросил меня, чтобы позвала двух женщин. Те принесли горячую воду, полотенца… К концу дня на свет появился крошечный комочек. Ему тут же дали имя – Стефан. И живут теперь в абхазских и грузинских деревнях мальчишки и девчонки с иностранными именами – Кнут, Маркус, Лора… Есть и девочка с русским именем Лена…
К сожалению, приходилось переводить и в других обстоятельствах. Когда в медчасть привозили раненых. Врачам приходилось ставить капельницы, зашивать раны, накладывать бинты. А мы переводили. Слово в слово. Ведь от этого зависела жизнь человека. Часто приходилось помогать держать больного, чтобы не мешал врачу, подавать инструменты, даже швы накладывать… Иногда привозили с такими ранениями, что ничего уже нельзя было сделать, и человек просто умирал на руках врачей… Привозили и трупы, потому что не знали, куда их везти… И все это переводчики пропускали через свое сердце…
Не подумайте, что жизнь переводчика в Миссии ограничивалась только работой. Иначе можно было бы сойти с ума. Каждую неделю в секторе или главном штабе проходили вечеринки. Поводов для этого была масса – прибытие новых офицеров, отъезд уже закончивших миссию офицеров, чей-то день рождения, день рождения королевы Британии, официальные праздники, национальные праздники… Часто офицеры устраивали небольшие вечеринки в своих домах, которые снимали. Дома так и назывались – немецкий, бангладешский, корейский, кубинский, русский – в зависимости о того, офицеры какой национальности в нем жили. Специально для таких вечеринок офицеры готовили блюда своей национальной кухни или просили своих хозяек сделать это. Каких только блюд и напитков ни перепробовала я за те шесть лет в Миссии! Почти на все вечеринки я брала с собой свою дочку. Ведь когда я отправлялась в Абхазию, я не знала точно, какая там обстановка, и не стала брать с собой Юльку. Недели через две я поняла, что не все так страшно, как я думала. В Гали я снимала дом вместе с другой переводчицей. Наташа была русской, но жила в Абхазии много лет. Муж ее был абхазом. Работал в органах безопасности. Перед самой войной он внезапно умер от сердечного приступа. И Наташа осталась одна с тремя детьми. Младшего сына она привезла с собой в Гали. Хозяйка дома была не против того, чтобы и я привезла своего ребенка... Приглашения на вечеринки давали Юльке возможность пообщаться с людьми разной национальности, узнать их обычаи, культуру. Здесь, в Гали, она пошла в грузинскую школу. Это помогло ей поближе познакомиться с местными детьми. У нее появились друзья – две сестренки Нана и Нино, Тамрико, русский мальчик Дениска. С его мамой, Таней, я познакомилась в одно из своих дежурств с медиками. В тот день Таня привезла в наш штаб своего друга Диму. Они пытались объяснить нашему доктору, что у Димки, якобы, разболелась рана и ему нужно обезболивающее. Стефан сразу же понял, что дело совсем не в ране. У Димки начались «ломки», а наркотики кончились. Лучше бы они сразу сказали правду! Стефан сначала здорово разозлился. Но после того, как я объяснила ему, кто такой Дима и почему ему нужно помочь, Стефан смягчился. Он сделал Димке укол, но больше никаких лекарств не дал.
К тому времени я уже примерно знала «расклад сил» и кто в реальности был «хозяином» Гали. Официально в Гали была и администрация, и мэр города. Неофициально же городом правила так называемая «беслахубская мафия». Отряд добровольцев из абхазского села Беслахуба в годы войны воевал на Восточном фронте и считался одним из самых отчаянных и храбрых подразделений абхазской армии. И уже после войны, благодаря своему авторитету, они стали контролировать экономическую жизнь города. Во главе «мафии» стоял Дима Кертадзе с двумя своими братьями. Когда я уезжала из города, от этой «мафии» почти ничего не осталось. Кто умер от передозировки наркотиков, кого убили… Сам Димка погиб в автокатастрофе в тот год, когда убили Таню. Хотя по официальной версии считалось, что она покончила жизнь самоубийством, застрелившись из автомата. Но я неплохо знала Таню, и мне казалось, что сама она вряд ли смогла такое совершить. Скорее всего, Димка во время очередной их ссоры под воздействием наркотиков застрелил ее, а потом, когда очнулся, было уже поздно. Не зря потом он ходил как потерянный и, видимо, чувствуя свою вину, сам разбился. Но свои размышления я оставила при себе…
Опять я о плохом. Вернемся к нашим баранам, как говорил один из персонажей детектива Иоанны Хмелевской. Вернемся к вечеринкам. Не думайте, что там мы только ели и танцевали. Мы организовывали различные конкурсы, викторины, розыгрыши. Особенно горазды были на всякие розыгрыши англичане. Два человека садятся напротив друг друга. Им завязывают глаза и дают в руки по столовой ложке. Один должен ударить другого ложкой по лбу. Кто сильнее ударит, тот и победил. Но в тот момент, когда офицер ударяет по лбу ложкой, одновременно с ним третий офицер (у него глаза не завязаны) бьет… поварешкой. А это уже гораздо сильнее и больнее…
Бывало, собирались вместе, чтобы просто расслабиться, снять стресс после какого-нибудь, мягко скажем, «неудачного» патруля. Ведь кроме опасности наехать на мину, были случаи, когда бандиты обстреливали машины или, наставив автоматы, останавливали патрули и грабили. Не избежала и я такой участи. Как-то после патрулирования одной из деревень, мы возвращались в штаб. Разговор с главой сельского совета был очень интересным. Он рассказывал о жизни села до войны и после, вспоминал войну. Он оказался веселым человеком, поэтому рассказывал обо всем с юмором, с шутками-прибаутками. Потому настроение у нас было хорошее. И погода в тот день выдалась прекрасная. Был февраль, но солнце пригревало по-весеннему. Птицы заливались на все голоса… Мы почти подъезжали к основной трассе, когда перед машиной словно из-под земли выросли четверо бандитов в черной одежде, в масках типа балаклавы и с автоматами в руках. Водитель резко затормозил, чтобы не наехать на них. Самый высокий (видимо, старший) кивком головы показал, чтобы мы вышли из машины. Нас тоже было четверо – три офицера и я. Но силы были явно неравные. (Кроме перочинных ножей, офицеры ООН не имели никакого оружия). Пришлось выбираться из машины. Старший, ткнув дулом автомата мне в живот, приказал:
- Скажи им, пусть выкладывают на капот деньги, документы, часы…
Говорил он по-русски, но с явным абхазским акцентом. Я поняла, что бандиты намерены разговаривать только со мной, и теперь все будет зависеть от того, как я буду отвечать. Я спокойно перевела офицерам, чтобы они выложили все свои ценные вещи на капот, а у него попросила:
- Может, документы не нужно забирать? Вы с ними все равно ничего сделать не сможете…
- Ладно, уговорила, - нехотя ответил бандит. – Ты, между прочим, тоже свою курточку снимай…
- Так она же женская…
- Ничего, я своей жене отдам…
Пришлось снимать куртку. Четыре куртки, три пары часов, четыре рации и несколько сот долларов бандитов, явно, не удовлетворили. Хочу сказать, что и офицеры, и переводчики всегда брали с собой на патруль немного денег. «Для бандитов», так сказать. Почему-то бандитов больше всего злило отсутствие денег.
Снова ткнув меня автоматом в живот, старший скомандовал:
- Пусть снимают ботинки!
Да, ботинки были хорошие, армейские. Ребята не зря на них позарились. Все четверо были обуты в старенькие поношенные кроссовки. Мои ботинки почему-то брать не стали.
- Может, возьмешь своей жене? - предложила я старшему.
- Она такие не носит…
«Ладно, - подумала я. - В следующий раз прихвачу с собой модельные лодочки».
На всякий случай обшарив нас еще раз – не осталось ли чего – бандиты так же мгновенно исчезли, как и появились… Командир патруля тут же бросился к машине и по рации доложил о случившемся. Дежурный по штабу записал наши координаты, и нам навстречу помчалась машина с врачами. Стрессовая ситуация - и как отреагирует на нее организм, не известно. Не знаю, как выглядела я в тот момент, когда подъехали наши врачи, но на офицерах лица не было. Особенно плохо выглядел Клаус из Германии. Буквально неделю назад он был командиром патруля и попал точно в такую же ситуацию. Кстати, те бандиты ботинками переводчицы не побрезговали. Бедненькая Тина тогда вернулась босиком. Только это было в другой деревне. И с Клауса тоже сняли ботинки. Наверное, он очень переживал, что лишился ботинок… Глянув на офицеров, врачи тут же достали свои инструменты и сделали всем, кроме меня, какой-то укол.
- Тебе это не поможет... У нас есть другое средство, - улыбнувшись, сказал Стефан и достал бутылку водки «Столичная».
Водку он, скорее всего, прихватил из своих запасов. А запасы пополнялись местными жителями. Врачи за свое лечение деньги не брали, так вот люди и приносили кто что мог – орехи, мандарины, вино, водку, чачу…
Налив полный стакан водки, Стефан приказал:
- Пей! До дна!
Я выпила и… провалилась куда-то. Что было дальше, я не видела и не слышала. Вырубилась в прямом смысле этого слова. Как меня довезли до дома и «выгружали» из машины, как моя бедная хозяйка Циала причитала надо мной, подумав, что меня ранили… Ничего этого я не помнила. Все это мне потом рассказали. Очнулась я несколькими часами позже, в своей кровати.
- Слава Богу, проснулась! - обрадовалась Циала. - Из штаба уже несколько раз звонили. Все собрались в клубе, тебя ждут.
Я подскочила, быстро приняла душ и оделась буквально за пять минут. Там, в Миссии, я научилась быстро одеваться и главное - есть. Я всегда помнила одно правило: настоящий переводчик должен одновременно слушать, переводить и… есть. Никогда не знаешь, что может случиться в следующую минуту. Поэтому я ела и спала, как только представлялась возможность… Этой моей способности мгновенно вырубаться и так же мгновенно просыпаться, наверное, мог позавидовать Штирлиц. Потому многие офицеры мне и завидовали. Но об этом я расскажу чуть позже.
…Я вошла в клуб.
- О! Лена, заходи! Хорошо выглядишь! Сегодняшний патруль, видимо, пошел тебе на пользу! - подколол меня американец Стив.
- Это лекарство, что доктор прописал, видимо, пошло мне на пользу, - парировала я в ответ.
Раздался смех. Все знали, какое лекарство прописывают врачи русским переводчикам. Это, кстати, им подсказали медики из штаба российских миротворцев.
В тот вечер мы поднимали тосты за удачу, за храбрых офицеров и за не очень храбрых офицеров, за переводчиков, от перевода которых зависит исход патруля или переговоров. Переводчик должен чувствовать ситуацию, настроение присутствующих и даже интонацию, с которой произносит свои фразы говорящий. Переводчик должен не просто механически переводить слово в слово, а интерпретировать. Ведь не зря в английском языке устного переводчика называют «interpreter» - «интерпретер» от слова «интерпретировать», то есть переводить своими словами. В Миссии шутили, что грузино-абхазский конфликт до сих пор не решен только потому, что переводчики неправильно «интерпретируют» слова…
Год 1997-й
Я сидела в клубе и читала книгу. В штабе в тот день находились только дежурный офицер, медики и я как дежурный переводчик. День выдался довольно спокойный. С утра врачи приняли всех больных, назначили лечение. Я ответила на парку звонков. Один был из отдела Службы безопасности Абхазии. Уточняли список представителей ООН на завтрашней четырехсторонней встрече. Каждый четверг на мосту через реку Ингури проходила четырехсторонняя встреча – представители грузинской и абхазской сторон, российских миротворцев и Миссии военных наблюдателей ООН. На встречах обсуждалась ситуация за прошедшую неделю. Если неделя прошла спокойно, встреча проходила быстро. Но если происходило что-то чрезвычайное – нападение на пост российских миротворцев на грузинской стороне, захват заложников в Кодорском ущелье, убийство местного жителя в одной из деревень на абхазской стороне… Тогда встреча затягивалась на несколько часов, после которой все выходили выжатые как лимоны, довольные тем, что удалось найти решение. Иногда встреча переносилась на следующий раз из-за отсутствия представителей одной из сторон… Другой звонок был из офиса по делам беженцев Совета Европы. Их представитель хотел бы поехать вместе с военными наблюдателями в одну из местных деревень, чтобы сверить список жителей, чьи дома нуждались в ремонте…
Я так зачиталась, что не сразу сообразила, что ко мне кто-то обращается. Подняв голову, я увидела перед собой незнакомого офицера в форме швейцарской армии. Он глядел на меня глазами цвета лазури. «Боже, - подумала я, наверное, швейцарские озера придают им такой оттенок». Нигде и никогда я не встречала больше таких глаз. Он улыбнулся и спросил:
- Вы говорите по-английски?
Сообразив, что неприлично долго молчу, я, пробормотала:
- Простите, ради бога. Просто немного задумалась…
- О чем, если не секрет?
- Да вот думаю, где можно заказать глаза такого цвета…
Офицер рассмеялся:
- Только в Швейцарии, только в Швейцарии!..
Мы познакомились. Даже имя у него было необычное – Доминик. В Абхазию его прислали как инструктора по вождению бронированных машин «Мамба». Эти машины хорошо зарекомендовали себя в Южной Африке. Если такая машина наезжает на противотанковую мину, экипаж остается в целости и сохранности, а машина получает лишь небольшие повреждения. Вот такие машины и стояли в гараже Миссии почти целый месяц, но никто толком не знал, как ими управлять. И вот приехал Доминик. О, этот офицер умел буквально все! Он классно водил все марки машин, которые были в Миссии. Он разбирался почти во всех компьютерных программах. Именно он ввел занятия на компьютере для переводчиков и офицеров нашего сектора. Он был одним из немногих офицеров, кто имел цифровой фотоаппарат. (Тогда цифровые фотоаппараты только стали появляться в России). А как он танцевал лабмаду – лучше всех кубинских офицеров! А венский вальс – лучше всех австрийских офицеров! И на патруль с ним ездить было - одно удовольствие. Он так располагал к себе людей, что в штаб мы возвращались, набитые информацией, впечатлениями, орехами, мандаринами…
Через полгода его перевели из Гали в Сухуми, где он был назначен командиром команды, которая патрулировала Кодорское ущелье. И вот тогда наконец-то сбылась моя мечта! Мне разрешили поехать в Сванетию! До меня переводчиков-женщин туда не брали. Считалось, что это очень опасно. Я убедила Доминика, что сваны не будут брать в заложники русскую переводчицу – не захотят пойти на конфликт с грузинами. И что вы думаете! В первый же день мы попали в заложники! А все случилось из-за того, что с нами поехали абхазские инженеры из какого-то транспортного предприятия, чтобы составить сметы на ремонт дороги и моста, который находился почти рядом с постом сванских милиционеров. Пока осматривали дорогу и мост, проблем не было. Но стоило только переехать тот злополучный мост, как появились сваны. Абхазские инженеры молниеносно развернули свою машину на сто восемьдесят градусов и рванули в сторону Сухуми. Наша машина оказалась в окружении. Начальник сванской милиции по имени Нугзар приказал нам выбираться из машины и следовать за ним на пост. Как выяснилось позже, ООНовцев обвиняли в том, что они привезли в Сванетию абхазских шпионов. Почти восемь часов мы потратили на то, чтобы убедить их, что это совсем не так, что абхазы приехали вовсе не со шпионской целью, а с целью благородной. Ведь и дорога, и мост нужны всем – и ООНовцам, и русским, и абхазам, и самим сванам. Нелегко было их убедить. Хочу сказать, что сваны – весьма своеобразный народ. Они живут по своим законам, и законы других не признают, по крайней мере, пытаются не признавать. Я тогда усвоила одно: если сван признал в тебе друга, то ты останешься для него другом навсегда. Но упаси Боже стать его врагом! Чик – и нету! Доминика они признали, и всех, кто тогда был с ним - тоже признали. Потому нас продержали в заложниках всего несколько часов, а не суток. На прощание нас накормили, напоили и даже сфотографировались на память. В моем альбоме есть та фотография, где сван одной рукой небрежно обнимает меня, а в другой держит автомат. Помню, я взбрыкнулась:
- Уберите руку!
- Молчи, а то пристрелю…
Вот и поговорили! Но главное – тогда мы стали друзьями с Нугзаром. Он всюду нас сопровождал. Позже, когда мы поднимались наверх к перевалам вместе с Домиником и его кодорской командой, проблем больше не было. Нет, проблемы, конечно, были, но другого плана. Патрулировали мы как-то верхнюю часть Кодорского ущелья. Забрались так далеко, что, казалось, ни то, что на машине, на лошади не проедешь. Но я ехала рядом с Домиником, поэтому мне страшно не было. Дорога (если это можно было назвать дорогой) была настолько узкой, что могла пройти только одна машина. И если бы нам навстречу попалась запряженная в телегу лошадь, разъехаться было бы просто невозможно. С одной стороны – отвесные скалы, с другой – обрыв с бушующей внизу горной рекой. Вдруг по рации раздалось «Pan! Pan! Pan!». Это означало, что что-то произошло. Командир второй машины, которая следовала за нами, сообщил, что дорогу им преградил какой-то человек, машет руками и что-то кричит. Доминик ответил по рации, что мы немедленно возвращаемся к ним. Развернуться не было никакой возможности, поэтому он стал сдавать задним ходом. Дело это было не из легких. К тому же сидевший в машине гражданский инженер из Пакистана все время причитал: ой, осторожнее, ой, помедленнее, ой, мы сейчас упадем… И накаркал! На одном из сложных поворотов машина съехала задним колесом в обрыв. На наше счастье, по склону обрыва росли небольшие деревья. Они-то и задержали падение машины. Очень осторожно нам пришлось выбираться из машины, словно из танка. Выбравшись, мы помчались к нашим ребятам на помощь. Ничего страшного не произошло. Просто житель одной из ближайших деревень отправился в лес за хворостом и увидел необычную белую машину. Конечно, ему захотелось просто пообщаться с незнакомыми людьми. Вот он и стал размахивать рукам, чтобы остановить их. Переводчика во второй машине не было, поэтому офицеры не могли понять, чего он от них хочет. Но тут подбежали мы, и все уладилось. Свана угостили сигаретами, рассказали, что мы здесь делаем, попросили помочь. Мужчина был так счастлив, что ему выпала возможность пообщаться с иностранцами, что он готов был один вытащить нашу машину! Доминик быстренько охладил его пыл и сказал, что нужно достать еще несколько веревок. Мужчина вместе с Нугзаром отправились в деревню, а мы остались возле машины. Примерно через полчаса они вернулись вместе с несколькими мужчинами, которые несли с собой веревки и топор. Общими усилиями нам удалось вытащить наше несчастный джип. Сваны заявили, что просто так они нас не отпустят, потому что вся деревня ждет нас…
…Встречали нас как дорогих гостей. Во дворе уже были накрыты столы, заставленные блюдами местной кухни – мамалыгой, лобио, чахохбили. Посередине красовался жареный поросенок (И когда только успели!). И, конечно же, на каждом столе стояло красное и белое домашнее вино и медовая чача! Пока все были, так сказать, в здравом уме и при доброй памяти, Доминик стал расспрашивать селян об их нелегкой жизни. Те с удовольствием рассказывали ему, что с весны до зимы им приходится много работать, чтобы вырастить и собрать урожай. В конце осени, пока не закрылся перевал, из Грузии в горные села на машинах, иногда и вертолетом привозят муку, сахар и другие необходимые продукты. Некоторые жители сами отправляются через перевал в Грузию, чтобы проведать детей и родственников, купить одежду…
А потом начались тосты. Я так и не смогла до конца понять всю процедуру провозглашения тостов. К одному говорящему присоединялись по очереди еще несколько человек и один тост мог провозглашаться в течение нескольких минут. Потом все ели. А через несколько минут – новый тост. И так – до бесконечности. Увлекшись переводом, только в середине застолья я обнаружила, что мой левый ботинок совершенно мокрый. Я не могла понять, в чем дело? Но тут же все прояснилось. После очередного тоста Доминик, сидевший слева от меня, незаметно выливал свой стакан с чачей на землю. Вернее, в мой ботинок. И его можно было понять. Ведь ему еще нужно было довезти нас до базы. Я тихонечко шепнула Доминику:
- Не мог бы ты выливать свой стакан в другую сторону, а то у меня уже весь ботинок мокрый.
В ответ Доминик сердито прошептал:
- Я не могу выливать в другую сторону. Там сидит хозяин дома. И если он увидит…
Мне тоже не хотелось, чтобы кто-то это увидел, потому попросила Доминика выливать чачу, ну, хотя бы рядом с моим ботинком. Сколько потом я ни стирала носки и ни мыла ботинки, стойкий запах чачи преследовал меня еще несколько недель. Отрицательным было то, что приходилось держаться подальше от источников открытого огня, а положительным – ни один комар или муха не подлетали ко мне ближе, чем на метр…
На следующий день мы отправились на Клухорский перевал, что на границе между Грузией и Абхазией. Мы долго поднимались вверх по горной дороге. На протяжении нескольких километров вдоль дороги тянулось кладбище автомобилей. (В годы войны по этой дороге беженцы добирались из Абхазии в Грузию. И если ломалась машина, то люди просто бросали ее и шли пешком). Проезжали мимо покинутых деревень, мимо заброшенных баз отдыха… Когда-то до войны сюда сотни автобусов привозили туристов со всех уголков нашей страны, шли многочисленные туристические группы, чтобы полюбоваться уникальной природой Северного Кавказа, увидеть горные вершины, попробовать настоящей минеральной воды прямо из источника… Мы переезжали горные реки, где вброд, а где - по еще сохранившимся мостам, проезжали под нависшими над дорогой ледниками. Иногда останавливались, чтобы перекусить и размять конечности. На одном из привалов немецкий офицер Марк пошел набрать воды из источника. Через несколько минут мы услышали его голос
- Скорее сюда!
«Что-то случилось!» – подумали мы и помчались к Марку. Но ничего страшного не произошло. Марк стоял, опустив голову. Свой голубой берет он держал в руке. Мы подбежали к нему и наткнулись на… небольшую гранитную плиту. На плите было написано, что в этом месте в годы Великой Отечественной шло сражение между советскими солдатами и немецкими батальоном горных стрелков. Я перевела надпись на английский. Офицеры молча сняли береты и долго стояли, не говоря ни слова. Потом, уже в Сухуми, Марк сказал, что его дед воевал в этом батальоне и не вернулся…
А примерно через месяц, когда мы снова приехали в Сванетию, Доминик договорился с местными жителями и те дали нам лошадей. Это был незабываемый патруль! Вернее, даже не патруль, потому что мы отправились в такое место, где в радиусе восьмидесяти километров не наблюдалось ни одного населенного пункта и до которого можно добраться либо на лошади, либо пешком. Бандформирований мы так и не встретили. Поэтому получилась просто конная прогулка. Первый раз в жизни я ехала верхом! Правда, Доминику я соврала, что до этого у меня был кое-какой опыт вождения, простите, управления лошадью. Но мне на всякий случай дали самую спокойную лошадку. Ее хозяин заверил меня, что она очень умная и что ее даже не нужно понукать - сама пойдет, куда надо. И, действительно, до места мы добрались почти без приключений, если не считать того, что Стефан из Германии зацепился рюкзаком за дерево, перегородившее нам путь, и свалился с лошади…
На месте нас уже ждали несколько местных жителей. Ребята разожгли костер, наловили рыбы и поджарили ее на палочках. Правда, рыбой это трудно было назвать. Каждая рыбешка - сантиметров по десять. Но нам она показалась такой вку-усной! После обеда мы отправились в обратный путь, который я никогда не забуду. Видимо, после небольшого количества чачи (которая прилагалась к рыбе) в жилах у офицеров взыграла кровь, и они решили изобразить из себя ковбоев перед единственной дамой. На полном скаку они промчались мимо моей, мирно трусившей по тропинке лошадке. Увидев такое дело, без всякого понукания моя лошадка так рванула вперед, что я едва успела схватиться за ее гриву. «Тпр-ру! Стой! Стоять!» - орала я, но все было бесполезно. Лошадь мчалась как угорелая. Сколько мы так проскакали, я не знаю, но это показалось мне вечностью! До сих пор не пойму, как мне удалось удержаться в седле и не свалиться в обрыв. Вид у меня был еще тот, когда я, наконец, догнала офицеров! Они чуть не умерли со смеху! Самым серьезным был Доминик, потому что он снимал все это на видеокамеру. К сожалению, запись этой «триумфальной» скачки не сохранилась.
Прошло более десяти лет. И все эти годы Доминик не забывает меня - то пришлет весточку по почте или через Интернет, то позвонит из какого-нибудь уголка мира, куда его забрасывает служба. И когда я слышу его голос с приятным французским «р-р-р» (родился он в той части Швейцарии, которая ближе к французской границе), меня охватывает волна воспоминаний о тех днях, когда он катал меня на белой машине вокруг Гальского моря (так горожане называли резервуар с водой), или любовались закатом солнца, сидя на балкончике моего дома. А еще он учил меня водить огромную и белую как слон «Мамбу». Когда его перевели в Сухуми, мы часто уезжали на набережную города, садились в какой-нибудь тихой кафушке и пили настоящий кофе, сваренный на песке. Смотрели на море, говорили о всяких пустяках. Мне было легко и спокойно рядом с ним. Наши отношения, постепенно переросли в нечто большее, чем просто флирт. С самого начала мы решили, что будущее – не для нас. Мы жили настоящим, радовались тому, что судьба дала нам возможность встретиться и быть вместе. Пусть всего лишь шесть месяцев. Первые три месяца, когда он служил еще в Гали, каждое утро, приходя в штаб, в ячейке для писем я находила конвертик, а в нем - на маленьком листочке письмо от Доминика. Он писал о своих чувствах ко мне, хотя буквально накануне вечером он говорил мне то же самое. Но все равно так приятно было это читать! И когда он уехал в Сухуми, то все равно каждый день передавал мне послание с попутной машиной. Конечно, мне было очень тяжело, когда он уезжал из Миссии. Но я не стала устраивать истерик, и брать с него клятвенные обещания звонить или писать. Потому мне по-прежнему легко с ним общаться даже сейчас, спустя столько лет…
Год 1998-й
В начале года обстановка в Гальском районе постепенно накалялась. В нижней зоне на границе с Грузией постоянно проходили перестрелки между грузинскими полицейскими и абхазской милицией. В результате этих столкновений были жертвы и с той, и с другой стороны. Нападали бандиты и на посты российских миротворцев. В деревнях бандиты грабили дома, убивали местных жителей. А в мае произошел очередной военный конфликт. Где-то в середине мая грузинские военные формирования перешли границу в районе реки Ингури и подожгли несколько сел на территории Абхазии. Абхазы направили туда своих военных и милиционеров. Ночью мы услышали звуки разрывающихся снарядов – бомбили Гали. Помню, я так испугалась, не столько за себя, сколько за дочку. Никогда не забуду этот раздирающий душу вой снарядов, пролетающих над головой! Я решила увезти дочь из Абхазии, потому что никто не знал, чем все это закончится. На следующий день военные наблюдатели ООН, абхазская милиция и российские миротворцы стали проводить совместные патрулирования нижней зоны Гальского района. Впереди ехал российский БТР, за ним – машина ООН, а замыкала патруль машина абхазской милиции. Так мы ездили по дорогам Абхазии больше недели, призывая обе стороны прекратить перестрелку.
Во время очередного патрулирования наши машины остановили абхазские пограничники. У них был тяжело раненый, которому нужна была срочная помощь. ООНовские и русские офицеры тут же связались со своими штабами. На место вылетел российский вертолет с немецким врачом на борту. Пока ждали вертолет, раненный мальчишка – ему было не больше 18-ти – бледный как полотно, схватив меня за руку, все время повторял:
- Правда, я не умру? Правда, меня спасут? Я так не хочу умирать…
Конечно, я, как могла, успокаивала его. Но даже мне было ясно, что с таким ранением в живот он долго не протянет. Прилетел вертолет. Врач сделал Астамуру (так звали мальчика) обезболивающий укол. Затем его положили на носилки и внесли в вертолет. Мне пришлось лететь вместе с ним, потому что он не хотел отпускать мою руку. Всю дорогу я гладила его по слипшимся от пота волосам и говорила, что вот сейчас мы прилетим в медпункт, что врач сделает перевязку, и все будут хорошо. Закончится война, он вернется к своей девушке, они поженятся и у них будет много-много детей… Как мне самой хотелось в это верить! Живым до штаба мы его так и не довезли…
Через несколько дней конфликт был улажен. Но после него осталось больше пятидесяти сгоревших дотла домов, несколько селян были убиты во время перестрелок, были потери и у грузинских, и у абхазских военных... Но больше всего меня поразил тот факт, что в тот день, когда начался конфликт, министр обороны США позвонил командиру Гальского сектора и приказал немедленно эвакуировать… американских военных наблюдателей из Гали и Зугдиди. Сразу эвакуировать их не удалось. Потому всю ночь американцы просидели в своих домах в бронежилетах и касках! На следующих день всех их вывезли из Миссии. Больше Америка своих военных наблюдателей в сектора не присылала. Но один или два американских офицера постоянно находились при штабе главы Миссии ООН в Тбилиси…
После того, как я увезла дочку обратно в Сочи, работа в Гали стала тяготить меня. Постоянное нервное напряжение стало сказываться на здоровье. Нужно было срочно менять обстановку. Я написала рапорт с просьбой перевести меня в Сухуми. Просьбу мою удовлетворили, и в начале июля я уже работала в сухумском секторе. Поселилась я в квартире своего друга Отара, который все время мотался по командировкам и в этой квартире практически не жил. С Отаром мы познакомились еще 95-м, в Гали. Он тогда был командиром абхазских пограничников, чей пост был расположен у въезда в город. Каждый раз, когда мы с ООНовцами приезжали на пост, и если там был Отар, то мы могли просидеть там полдня. Отар обязательно усаживал нас за стол, кормил вкусной солдатской едой, а потом уже отвечал на вопросы офицеров. До войны Отар учился в России. По образованию он – историк, и потому историю своей Абхазии знал и любил о ней рассказывать. А если у него было хорошее настроение, то доставал свою шестиструнную гитару и пел. Время пролетало незаметно, но после таких визитов офицеры привозили в штаб много полезной информации. А один раз он буквально спас нам жизнь. Поехали мы как-то к абхазским пограничникам, чьи посты располагались вдоль побережья Черного моря. Объехали почти все посты, поговорили с их начальниками, с личным составом. Но на одном из отдаленных постов нас встретили пограничники, одетые совсем не по форме – кто был в спортивном костюме, кто - в шлепанцах. Начальника поста на месте не было (уехал за продуктами), а его заместитель оказался человеком явно неуравновешенным. Потому первый же заданный ему вопрос привел его в бешенство. Он схватил автомат и стал орать на нас, чтобы мы немедленно убирались отсюда. И вообще, орал он, нечего ездить по нашей земле и выспрашивать, как мы тут живем, чем занимемся. Надо сказать, что во время патрулирования нам довольно часто попадались люди с неустойчивой психикой. И их можно было понять. Сказывались последствия контузий, неустроенная жизнь, полная неуверенность в будущем. И потому при любом конфликте или в напряженной ситуации они сразу хватались за оружие. А автомат или пистолет в Абхазии имеет почти каждый мужчина. Ситуация накалялась. Еще секунда - и он начал бы стрелять в нас. Но в этот момент к посту подкатила машина, резко затормозив. Из нее выскочил Отар с пистолетом в руке. Он подбежал к военному, что-то сказал на абхазском. Тот молча опустил автомат и ушел.
- Ты как здесь оказался? - удивленно спросила я.
- Только вы выехали из города, мне сразу же доложили по рации, что вы поехали по нашим постам. А я знаю, что именно на этом посту проблемы с личным составом, потому и помчался сразу сюда. Хорошо, успел…
Действительно, хорошо. А то некому было бы эти строки писать.
Итак, я перебралась в Сухуми. Я люблю этот город. Есть в нем что-то притягательное. Не зря сюда народ валом валил в доперестроечные времена. А еще Сухуми такой уютный и какой-то светлый. Даже сейчас, несмотря на то, что в некоторых районах города стоят дома с выбитыми после бомбежки окнами и со следами пуль на стенах. Я люблю приезжать в Абхазию время от времени. Здесь я, как разряженная батарейка, снова набираюсь энергии и отдыхаю душой. Ведь Абхазия – Апсны - означает «Страна души». Я люблю гулять по сухумской набережной, вдыхать аромат моря и эвкалиптов, заходить в свое любимое кафе на набережной – единственное место в городе, где готовят кофе на песке.
В Сухуми я перебралась 14 июля. В день празднования Французской революции. По этому поводу в клубе был организован вечер. Офицеры из Франции приготовили свои национальные блюда, поставили на столы настоящее французское вино. Но празднование было недолгим. Из Тбилиси пришло известие о том, что убита секретарь представителя главы Миссии ООН в Грузии. По официальной версии, Мария возвращалась из офиса в свою квартиру, которую снимала в центре Тбилиси. Открыв своим ключом дверь, она наткнулась на воров. Они-то, якобы, ее и убили, чтобы убрать свидетеля. Что же произошло на самом деле, я так и не узнала. Да и не пыталась узнавать. Кто бы мне сказал правду? Жалко было Марию. Когда я приехала в Миссию, она уже работала в сухумском штабе при главе Миссии. Мария всегда была приветлива с людьми, шутила, улыбалась, всегда старалась помочь, чем могла. А когда глава Миссии переехал в тбилисский штаб, Мария уехала вместе с ним. Через месяц ее не стало…
Работа в сухумском секторе, в принципе, не сильно отличалась от работы в Гали. Единственное отличие было в том, что больше было письменных переводов официальных документов. А еще переводчики прослушивали новости абхазского и грузинского телевидения и делали краткий обзор, который потом читали для офицеров на утреннем брифинге. Это был настоящий прикол! По-моему, офицеры не столько слушали новости, сколько разглядывали переводчиц – в чем одеты, какая прическа, макияж. Поэтому девчонки старались всегда выглядеть, так сказать «на уровне». Парней, к счастью, это не касалось. Впрочем, когда новости читали переводчики мужчины, офицеры обычно досыпали…
Делать письменные переводы я не любила, потому всегда старалась записаться в кодорский патруль. Устно все-таки легче переводить, да и на патрулях всегда было намного интереснее. К сожалению, после последнего случая со взятием в заложники ООНовцев, было запрещено ездить на территорию Сванетии. Туда мы летали только вертолетами, да и то всего на несколько часов. На базе по несколько дней уже не оставались и территорию верхней части Кодорского ущелья не патрулировали…
Год 1999-й
Весной в Сухуми приехал офицер из Германии. Имя и фамилия у него были совсем не немецкие – Радостин Мутафофф. Как мы потом узнали, отец его был болгарин, а мама – немка. Буквально через несколько дней его назначили командиром кодорской команды. В это время Миссия ООН помогала русским миротворцам устанавливать новый пост в Кодорском ущелье, недалеко от грузинского поста. Кодорская команда сопровождала машины, которые завозили на пост вагончики, генераторы, электрические провода, бензин и много чего другого, необходимого для установки поста. Потом начался ремонт кодорской дороги. В тот год мы мотались вверх до русского поста и обратно чуть ли ни каждый день. Я своим так сказать «задним местом» изучила все ямы и колдобины, которые встречались на дороге. Выезжали мы обычно в 8 часов утра, потому я спала в машине практически до самого поста. Радостин пересадил меня в свою машину на переднее сиденье, чтобы я докладывали по рации все контрольные точки нашего маршрута и не спала «на работе». Он даже брал с собой термос с крепким кофе, который все называли «допинг для Крокодила». Почему «для Крокодила», я объясню позже. Но ничего не помогало - я все равно умудрялась засыпать. И как только мы подъезжали к этой самой контрольной точке, я тут же просыпалась, докладывала и… снова засыпала. Радостин очень поражался такой моей способности. Я и сама не понимала, как мне это удавалось. Наверное, какое-то шестое чувство срабатывало. Но на обратном пути я уже не спала. Мы разговаривали, пели песни, рассказывали анекдоты. Иногда Радостин так смешил своими рассказами, что я была не в состоянии докладывать по рации, поэтому некоторые точки мы просто проскакивали, а уже потом, отсмеявшись, я докладывала как положено.
Радостин очень гордился тем, что ему выпала такая честь помогать русским офицерам. Он готов был находиться там и день, и ночь, чтобы все сделать вовремя, готов был сам все строить и устанавливать. Очень ему хотелось, чтобы за время его службы пост был открыт. Но Радостин не учел особенностей местного менталитета. Дело в том, что строительные материалы, в основном, завозились на машинах, за рулем которых сидели абхазские водители. Если, например, водителю было сказано приехать к штабу в 8 часов утра, он обычно приезжал часа на два-три позже, а то и вовсе не приезжал по причине поломки машины или отсутствия бензина, который почему-то заканчивался именно в тот день, когда нужно было везти материалы. Но чаще всего причиной отсутствия водителя были либо день рождения, либо похороны кого-нибудь из его родственников. А так как жители Абхазии в той или иной степени являлись родственниками, то можете себе представить, как часто водители появлялись в положенный день. Потому сроки окончания строительства поста затягивались.
Наконец, с Божьей помощью и благодаря упорству Радостина, пост был построен. На торжественную церемонию открытия поста прилетели главный военный наблюдатель ООН генерал Баджва и командующий миротворческими силами СНГ генерал Коробко. Под громкие аплодисменты присутствующих они перерезали красную ленточку, произнесли речи о тесном сотрудничестве российских миротворцев и наблюдателей ООН, о совместном поддержании мира в зоне конфликта и т.д. и т.п. Потом всем накладывали гречневой кашей с тушенкой, наливали русской водки и фотографировали-фотографировали то на фоне БТРа, то на фоне вертолета…
С открытием поста стало намного безопаснее продвигаться вверх к сванскому посту. И снова было разрешено летать в верхнюю часть Кодорского ущелья и останавливаться на базе несколько дней. К этому времени в сухумском штабе сложилась особенная Кодорская команда. Офицеры подобрались один к одному, как в той сказке «Все равны как на подбор, с ними дядька Черномор». Черномор в смысле Радостин – командир команды, его заместитель – швейцарец Кристиан и еще четверо членов команды – два поляка Збигнев и Богуслав, русский офицер Олег и немецкий военный врач Иоахим. Все – смелые, веселые, непредсказуемые. Почему я называю эту команду «особенной»? Да потому, что это, наверное, была единственная команда за все время моего пребывания в Кодори, когда всех о ее членов жители Сванетии принимали как родных. А это дорогого стоит! Довольно часто к команде присоединялся заместитель главного военного наблюдателя полковник из Австрии Карл Вольгемут, которого сваны тоже полюбили. Конечно, круг нашего передвижения был сильно ограничен: мы уже не ездили в отдаленные горные селения, не поднимались до перевалов, как это было во времена Доминика. Ограничивались пешим патрулированием окрестных сел. Может, поэтому нас хорошо знали во всех этих селах.
Год 2000-й
База Кодорской команды по-прежнему располагалась в доме Тенгиза и Ольги. Тенгиз родился в Сванетии, а жена его – Ольга – в Санкт-Петербурге. В этом городе они учились в одном институте. После окончания института Тенгиз увез Ольгу в свою Сванетию. Мы часто разговаривали с Ольгой, и она честно сказала мне, что ничуть не жалеет об этом. Здесь, в Сванетии, у нее был свой дом, хозяйство, пасека и работа (Ольга работала медсестрой в местном медпункте). Кстати, кроме Ольги в Сванетии жила еще две русские женщины. Одна – тоже Ольга, была женой Нугзара, о котором я уже рассказывала выше, а другая – Надежда – была замужем за главой одного из местных кланов. И обе были по-своему счастливы в этой стране, где были свои законы и порядки.
У Тенгиза и Ольги росли двое сыновей – настоящие горцы! Когда приезжала Кодорская команда, Тенгиз с сыновьями усаживался во главе стола, и они пели сванские песни на три голоса. Это звучало так красиво!.. Когда мы приехали с Радостином, у Ольги подрастал еще один ребенок – девочка по имени Лена. Ее назвали в честь петербургской бабушки. Мальчики в то время уже учились в Тбилиси, так как в селении находилась только начальная школа. Но от этого у Ольги забот не уменьшилось. В их доме теперь жил племянник Тенгиза, которого, наоборот, привезли из Тбилиси, чтобы того не «загребли» в армию. Тенгиз не желал, чтобы его племянник служил грузинскому правительству. Сам Тенгиз любил Грузию и свою Сванетию, он четко соблюдал законы гор и почитал покровителя Грузии - Святого Георгия. Однажды он взял с Радостина слово, что тот обязательно приедет к Тенгизу в День Святого Георгия – 23 ноября. И Радостин свое слово сдержал. Он даже привез из Германии икону с изображением Святого Георгия. Тенгиз был до слез тронут таким подарком! В тот день гости собрались со всей Ажары и других окрестных сел. Приехали даже родственники из Тбилиси. Столы, ломившиеся от всевозможных блюд и напитков, стояли прямо во дворе, потому что все гости в доме просто не помещались. Поднимали тосты за Святого Георгия, за Грузию и Россию, за Германию и Швейцарию, за мирную жизнь и будущий урожай, за детей и родителей… И пели песни.
Вообще, надо сказать, та Кодорская команда очень любила петь песни. Гимном Кодорской команды с легкой руки Олега стала песня русских летчиков:
Потому, потому что мы пилоты,
Небо наш, небо наш родимый дом.
Первым делом, первым делом – самолеты,
Ну, а девушки, а девушки – потом…
С каким вдохновением и трогательным акцентом пели иностранные офицеры русскую песню! Это нужно было слышать! И вообще, в долгие зимние вечера, когда отапливался только первый этаж дома, где жили хозяева, а на втором этаже, где и располагалась база, было так холодно, что единственным средством обогрева были водка или чача, русские песни пелись особенно душевно. Любимой песней Збига и Карла был романс:
Не улетай, ты мой голубчик, Дай на прощанье обещанье,
Печальна жизнь мне без тебя. Что не забудешь ты меня…
К сожалению, не все было так весело и романтично. И не все жители Грузии и Сванетии благожелательно относились к военным наблюдателям ООН. Находились такие силы, которые были заинтересованы в обострении отношений с представителями ООН. Время от времени офицеров брали в заложники и требовали за них выкуп. Однажды в Сванетию поехала переводчица Люда, абхазка по национальности. Обычно бандиты старались не брать в заложники переводчиц-женщин. Особенно блондинок. Их спрятать трудно. А блондинкой из всех сухумских переводчиц была только я одна, потому в заложники и не попадала. Тот свой первый приезд в Кодорское ущелье с Домиником, когда нас задержал Нугзар, я даже не считаю похищением. Так – небольшое недоразумение. А вот Люде не повезло. Она носила короткую стрижку и потому ее приняли за парня. Офицеров и переводчика держали в одном из домов в Чхалте (это одно из небольших селений в Кодорском ущелье). Через два дня бандиты отпустили Люду и швейцарского офицера Марка. Обоих сразу же отправили в отпуск.
Последний захват заложников произошел в конце 2000 года. Об этом я узнала в стамбульском аэропорту, когда возвращалась из отпуска. Богуславу и переводчику удалось смыться от бандитов. Кстати, это был первый случай! А вот Збиг и Костас оказались в руках бандитов. И тоже держали в Чхалте несколько дней. Переговоры по освобождению заложников между сотрудниками ООН и представителем грузинского президента в Сванетии Эмзаром Квициани переводил русский военный наблюдатель Олег (переводчиков было решено не посылать). На третий день переговоров заложников отпустили. Как только поступило сообщение об их освобождении, за ними должен был вылететь вертолет. Но над Кодори опустился туман, и летчикам ничего не оставалось, как ждать, когда появится «окно». Тогда полковник Карл Вольгемут, не раздумывая, дал приказ ехать вверх - в Сванетию - на двух машинах. Сам сел за руль и с собой прихватил меня. Я только успела забросить чемодан в свою комнату. Если при обычном патрулировании мы поднимались в Кодорское ущелье часа за четыре, то в тот раз мы поднялись наверх в два раза быстрее!! Никогда не забуду, как мы мчались на бешеной скорости по горным дорогам. Удовольствие, скажу вам, не из приятных. Я себе даже пару шишек набила, ударившись головой. Но тогда я ничего не замечала. В мозгу билась только одна мысль: успеть бы, пока бандиты не передумали! И мы успели!!! Освобожденные заложники вместе с Олегом уже находились на посту российских миротворцев. Буквально через несколько минут прилетел и ООНовский вертолет. На нем Збига и Костаса отправили в Сенаки, а оттуда - на грузинском вертолете – в Тбилиси, на прием к президенту Шеварнадзе! Спектакль был разыгран как по нотам. Те люди, что организовали захват заложников, сами потом организовали и их освобождение. No comments! Одно хочу сказать: политика – самое грязное дело на свете.
После возвращения Збига из Тбилиси вся Кодорская команда собралась… в бане, чтобы отпраздновать его освобождение. Почему в бане? Да потому, что это было, наверное, единственное место на территории сухумского штаба, где можно было собраться небольшой компанией и поговорить по душам. Понедельник был банным днем для членов Кодорской команды. В этот день банщик Саша привозил из горного села, где он жил, настоящий сыр сулугуни, свежее мясо, овощи, аджику и, конечно же, неизменную чачу. Пока Саша готовил в камине шашлык, офицеры шли в парилку, оттуда прыгали в бассейн с холодной водой, который находился в этом же здании. И уже после процедуры омовения – распаренные и умиротворенные – садились за стол. В тот раз Збига и Костоса усадили на самое почетное место. По традиции, начали с водки «Абсолют», которую неизменно принес с собой полковник Вольгемут. (Потому-то за глаза все называли его «полковник Абсолют»). Первый тост подняли за благополучное возвращение заложников… В тот вечер романс «Не улетай, ты мой голубчик…» звучал, наверное, раз сто. Мы со Збигом даже охрипли…
После это инцидента я начала подумывать о том, что пора бы мне уволиться из Миссии. Хватит испытывать судьбу. Ушла я из Миссии в мае 2001 года, а в октябре того же года в Кодорском ущелье из гранатомета был подбит ООНовский вертолет. Заживо сгорели шесть офицеров и одна переводчица… Позже в средствах массовой информации прошла информация о том, что эту операцию, якобы, спонсировал миллионер Сорос…