КУМИР.
ФРАГМЕНТЫ КНИГИ.
Интересный разговор произошел однажды между Солженицыным и Варламом
Шаламовым. Они познакомились в редакции журнала "Новый мир", где была
напечатана повесть "Один день Ивана Денисовича", имя Солженицына гремело,
слава его была еще не всемирной, но уже всесоюзной, да и высшей властью он в
ту пору был пригрет, выдвинут на Ленинскую премию, от которой, ненавидя
Ленина, отказаться не стремился.
И вот ему-то Шаламов отдал свои рассказы
для передачи Твардовскому. В сущности повторил то, что до него сделал сам
Солженицын. Ведь в "Новый мир" повесть "Один день Ивана Денисовича" не
Солженицын принес, ему помогли. Был разработан план: по договоренности с
Копелевым, с которым он вместе сидел в шарашке, повесть отнесла жена
Копелева Раиса Орлова и доверительно передала своей близкой знакомой Асе
Берзер. Анна Соломоновна Берзер не занимала большого положения в редакции,
но Твардовский доверял ей.
И вот, минуя отдел прозы, минуя Дементьева,
первого заместителя главного редактора, который наверняка стал бы на пути
рукописи (он еще будет отговаривать Твардовского печатать ее), Ася Берзер,
прочтя, отдала повесть из рук в руки Твардовскому.
Таким образом достигались
две цели сразу: рукопись без задержки попадала к тому, кто решал, а на
случай, если бы вдруг дозналось КГБ, Солженицыну оставляли возможность
отпереться: ничего, мол, я в редакцию не относил, ничего не видел, не
слышал, ничего не знаю. Лагерный опыт: в повести "Один день Ивана
Денисовича" рассказано, как зэки воруют на стройке рулон толя, чтобы
заслонить от ветра проем окна: хватится охрана, мы ничего не знаем, так
было.
Вот и Шаламов, обратился к недавнему сидельцу, к собрату: дело - то
общее рассказать миру о сталинских лагерях. Он только не догадывался в
простоте душевной, что Солженицыну совершенно не требовалось, чтобы в
сильном прожекторном свете славы, уже направленном на него и только на него,
появился еще чей-то силуэт, пусть не рядом, пусть в отсвете, сбоку где - то,
но - мученик, отсидевший 19 лет в самых страшных лагерях и в ссылке, да еще
талантливо об этом написавший.
Вот разговор, записанный Шаламовым, теперь это вместе с не отправленным
письмом к Солженицыну опубликовано в книге "Воспоминания" (издательство АСТ,
Москва "2003 г.):
"Для Америки,- быстро и наставительно говорил мой новый знакомый, -
герой должен быть религиозным. Там даже законы есть насчет [этого], потому
ни один книгоиздатель американский не возьмет ни одного переводного
рассказа, где герой - атеист или просто скептик или сомневающийся.
-А Джефферсон, автор Декларации?
- Ну, когда это было. А сейчас я просмотрел бегло (каково Шаламову было
слышать это оскорбительное: не прочел, а просмотрел бегло) несколько ваших
рассказов. Нет нигде, чтобы герой был верующим." Прервемся. Кант писал:
"Упование на Бога настолько абсолютно, что мы не можем вовлекать надежду на
него ни в какие свои дела."
Продолжим. "Небольшие пальчики моего нового знакомого,- пишет Шаламов,
- быстро перебирали машинописные страницы.
- Я даже удивлен, как это Вы... И не верить в Бога.
- У меня нет потребности в такой гопотезе, как у Вольтера.
- Ну, после Вольтера была Вторая мировая война.
-Тем более.
- Да дело даже не в Боге. Писатель должен говорить языком
большой христианской культуры, все равно - эллин он или иудей. Только
тогда он может добиться успеха на Западе." Потом они познакомились ближе,
Солженицын даже пригласил Шаламова к себе в гости, в Солотчу, и оттуда,
послушав и увидев его близко, Шаламов бежал на второй день, до завтрака,
тайком.
В дальнейшем, в тетради 1971 года Шаламов записывает: "Деятельность
Солженицына - это деятельность дельца, направленная на узко личные успехи со
всеми провокационными аксессуарами подобной деятельности." Возможно в этих
резких определениях есть доля личного. Но поразительна по прозрению и
глубине мысль в не отправленном письме Солженицыну, выделю ее: "Я знаю точно
- Пастернак был жертвой холодной войны, Вы - ее орудие." Книги Шаламова, его
потрясающие "Колымские рассказы", разумеется, изданы в Америке, рекомендации
не потребовалось….
… В ноябре прошлого года отмечали 40-летие с того дня, когда в "Новом мире" была напечатана повесть Солженицына "Один день Ивана Денисовича". О
редакторе "Нового мира", о Твардовском, а это он ее напечатал, не
упоминалось, называли другие имена. Дело известное: у победы много отцов,
поражение - сирота. Впрочем, в одной из газет все же было сказано: 11 ноября
Твардовский подписал в печать номер журнала. Как о техническом работнике:
ему поручили, он подписал. Еще двадцать лет назад в интервью Би-би-си
Солженицын говорил: "Совершенно ясно: если бы Твардовского не было как
главного редактора журнала - нет, повесть эта не была бы напечатана." В этом
же интервью он признавал, что и "Архипелаг ГУЛАГ" не был бы написан, если бы
не появился и люди не прочли "Один день Ивана Денисовича": "Он в моей
биографии сыграл ту большую роль, что помог написать "Архипелаг". Из-за
того, что я напечатал "Ивана Денисовича" - в короткие месяцы, пока меня еще
не начали гнать, сотни людей стали писать ко мне письма. А некоторые и
приезжать и рассказывать еще. И так я собрал неописуемый материал, который в
Советском Союзе и собрать нельзя. - только благодаря "Ивану Денисовичу". Так
что он стал как бы пьедесталом для "Архипелага ГУЛАГа".
Но прошло еще
двадцать лет, и Твардовского в его судьбе, как не бывало. Итак, в общей
сложности минуло 40 лет. Это значит, между прочим, что те, кому сейчас
сорок, в ту пору только родились на свет. А те, кому пятьдесят, кто уже
нет-нет, да и о пенсии начинают подумывать, тем в ту пору было только десять
лет. Не ими то время пережито, откуда им что знать? Но автор повести,
который в дальнейшем стал за нее лауреатом Нобелевской премии, а в ту пору -
никому еще не известный автор, он знает и помнит, как все было, как в
дальнейшем за эту повесть травили Твардовского, раньше срока свели в могилу.
Но теперь, спустя еще двадцать лет, Солженицын промолчал о Твардовском: его
вспоминать, себя умалять. Зачем? И молчанием своим удостоверил всю эту ложь.
А ведь именно он, Солженицын, говоря уродливым современным языком, бросил
слоган: "Жить не по лжи."
Достоевский говорил: мы не прощаем не тех, кто нам причинил зло, кто
перед нами виноват, мы не прощаем тех, перед кем мы виноваты. Вот их не
прощаем. Да и вообще, долго носить в душе благодарность, делиться с кем-либо
славою, обременительное это дело. Иван Денисович из одноименной повести, не
философствуя, а по своему голодному лагерному опыту рассуждал просто:
"Брюхо-злодей добра не помнит".
А куда, как не в "Новый мир" в ту пору можно было отдать повесть? Во
главе журнала "Октябрь" - Кочетов, известный мракобес. "Знамя" возглавлял
Кожевников. Он любил литературу, но - тайною любовью. Это он, прочтя
рукопись романа Гроссмана "Жизнь и судьба", отправил ее не в набор, а в КГБ.
Ленинградские журналы? Они еще не отошли от страха после разгрома журналов
"Звезда" и "Лениград", после того, что учинили над Ахматовой и Зощенко.
А в "Новом мире" при Твардовском печаталось все самое талантливое, что
составило славу нашей литературы. И Юрий Трифонов напечатал здесь свои
лучшие повести. Потом, когда Твардовского сняли с поста главного редактора,
Трифонов перешел в "Дружбу народов". И Владимир Тендряков. И Василий Шукшин
печатал здесь свои рассказы. Вообще большинство так называемых деревенщиков
начинало и состоялось в "Новом мире": и романы и повести Федора Абрамова, и
роман Бориса Можаева "Из жизни Федора Кузькина". Здесь печатали свои повести
Василь Быков, Георгий Владимов, здесь напечатана была "Блокадная книга"
Алеся Адамовича и Даниила Гранина, которую со страхом отвергли ленинградские
журналы. Здесь начинал, окреп и получил мировую известность Чингиз Айтматов.
Как он за все за это отблагодарил Твардовского, я уже писал. Здесь
напечатана была лучшая, на мой взгляд, книга Фазиля Искандера: "Созвездие Козлотура."
Повесть "Один день Ивана Денисовича" Твардовский прочитал
за ночь. И решил: голову положу, но напечатаю. Писатель, если это не
ремесленник, а художник, не может не написать то, что в нем родилось и зреет
и само просится на свет. Талант сильнее страха, он превозмогает. Да, бывали
случаи, когда художник, поддавшись соблазнам, задавливал в себе свое дитя, и
в нем погибал и художник и человек.
Твардовский был редактор, гражданин, но прежде всего он был художник.
Он знал: ни руководство Союза писателей, ни в ЦК ни на одном из этажей, где
решалось все и вся, его не поддержат. Скорей - утопят. Он написал
предисловие к повести, тем самым прикрывая ее своим именем, и обратился к
Хрущеву через его помощника Лебедева, постучался, как сам говорил, в те
двери, которые менее всего для этого отверзаются.
Из дней нынешних, когда целый пласт истории забыт, все это может
показаться удивительным: а чего, собственно говоря, было опасаться? После
доклада Хрущева на ХХ съезде, после разоблачения "культа личности" такая
повесть была Хрущеву как раз в масть. Но это - из дней нынешних, мы все
умные и смелые потом. А на дворе был еще только 62-й год, всего девять лет
минуло со дня смерти Сталина, мертвый еще крепко держал в закостенелом
кулаке души живых, а соратники его были расставлены повсюду, сидели на своих
местах. Сегодня Хрущев разоблачает "культ", а завтра, созвав, так
называемую, творческую интеллигенцию, стучит кулаком по столу и, налившись
кровью, кричит: во всем я ленинец, а в отношении к искусству - сталинец! Да
что там говорить, когда свою речь на ХХ съезде Хрущев не решился или не дали
ему напечатать. А после ХХ съезда за шесть лет сложилась и окрепла
оппозиция, уже время начало двигаться вспять. И вот в такую пору
Твардовский, прикрыв собой, посылает ему повесть Солженицына.
В "Рабочих тетрадях" Твардовского, которые сейчас печатают, рассказано,
как тянулись дни и месяцы ожидания, как вдруг позвонил на дачу Лебедев,
сказал: повесть разрешена. И Твардовский кинулся к Марии Илларионовне, жене
своей и сподвижнице, а она слышала весь разговор по другой трубке, и
расцеловал ее, не сдержав слез. Дорогого стоит, когда человек способен
радоваться за другого, как за самого себя.
Но страшны люди, не ведающие
благодарности. Особенно те, кто в мессианском своем сознании уверены: все живущие уже за одно то должны быть благодарны им, что усчастливились жить в
одну с ними пору.
Помню, прочел я в "Новом мире" повесть "Один день Ивана Денисовича" и был заворожен силой таланта. И тогда же написал о ней, это была первая
рецензия в "Литературной газете". Потом мне это припомнят. А тогда встретил меня случайно Твардовский в Доме литераторов и говорит: конечно, рецензия
ваша не сильна аналитическим анализом, но - спасибо. В дальнейшем, когда
ветер переменился и глава Союза писателей беспартийный Федин заколебался
вместе с линией партии, Твардовский стыдил его несколькими фразами из той
моей рецензии, это есть в его собрании сочинений.
Повесть Солженицына буквально произвела взрыв в общественном сознании.
Верней сказать так: общество созрело, ждало, и в этот-то момент она явилась.
Но пока ее хвалили у нас, и вслед за журналом срочно выпустили книгой, а еще
и в "Роман-газете" - тиражом в несколько миллионов экземпляров, за границей
отнеслись к ней весьма сдерженно. Но вот согнали Хрущева с поста, оставив под надзором заниматься огородом на отведенной ему даче, а во главе партии
стал Брежнев. И развернулась травля Солженицына, травля "Нового мира" и,разумеется, Твардовского.
Финский издатель Ярль Хеллеман, он году в
шестидесятом издавал мою повесть "Пядь земли", в дальнейшем мы подружились, так вот он рассказывал, как они первоначально издали "Один день Ивана
Денисовича" пробным тиражом в 3 тысячи экземпляров, и половина этого тиража,не раскупленная, осталась лежать на складе: это для вас, говорил он, -
новость, а у нас про все, что здесь рассказано, давно известно. Но тут вы нам помогли: начался шум в газетах, и мы сразу переиздали ее тиражом в 20 тысяч. И все раскупили.
То же самое рассказывал мне шведский издатель Пэр Гедин, он издавал две мои книги. Кстати, подробность из тех времен: приехал он в Москву, садимся у меня дома обедать - звонок из ВААПа, то есть из
Всесоюзного агентства по охране авторских прав. Никаких авторских прав оно не охраняло, поскольку никаких прав мы не имели. Агентство само заключало за нас договоры на издание наших книг за границей, гонорары соответственно
забирало себе, для видимости оставляя авторам копейки.
Был там заместитель главы агентства, штатский, но бывший СМЕРШевец, он имел звание то ли
полковника, то ли генерала ведомства, пронизавшего всю страну. "У вас сейчас Пэр Гедин. Он собирается издавать Солженицына. Так вы скажите ему: либо
Солженицын, либо девять тысяч советских писателей!" "Да не нужны ему девять тысяч советских писателей."
"Нет, вы ему так и передайте!" И не сомневается,
что "девять тысяч советских писателей" у него - в горсти. Это и называлось охраной авторских прав. Я пообещал: непременно вот так и передам. Между
прочим, читающий человек в среднем успевает прочесть за свою жизнь 4 тысячи книг.
А издавал в это время Пэр Гедин "Архипелаг ГУЛАГ", он и рассказал мне,как приехал к нему вести деловые переговоры Солженицын, высланный из СССР и
свободно перемещавшийся по странам, как уединились они в кабинете, и Солженицын потребовал, чтобы всех "veg!" А была в доме большая черная собака с отрубленным хвостом: "Каналья", старая и по старости ласковая ко всем, в
том числе - к гостям. Не лишенный юмора Пэр спросил: "И Каналью тоже veg?"
(Говорили они по-немецки). "Veg!" И такого страху гость этот нагнал на всех, что когда дочь Пэра Марийка внесла на подносе чай и печенье, руки у нее
тряслись, она уронила чашки с горячим чаем Солженицыну на колени.
Наша пропаганда, бессильная в своей ярости, бессильная потому, что вылетел птенчик из гнезда, вышла в "Новом мире". Повесть Солженицына "Один день Ивана
Денисовича", очень и очень наша пропаганда помогла Нобелевскому комитету совершить свой выбор. И это не впервые.
Великого поэта Пастернака выставляли
и раньше на Нобелевскую премию, но дали премию только после романа "Доктор Живаго", который у нас подвергся изничтожению. А выйди он спокойно книгой,
ровным счетом ничего бы не сотряслось. Поэты вообще редко пишут хорошую
прозу.
Речь, конечно, не о Пушкине, не о Лермонтове. "Герой нашего времени"
- это начало психологической русской прозы.
Твардовский умер от рака. Известнейший немецкий онколог и хирург Райк Хамер, обследовав более 20 тысяч больных разными формами рака, пришел к выводу, что у всех этих людей незадолго до начала заболевания имел место
какой-то сильный стресс, эмоциональный конфликт, который им не удалось разрешить.
Тем не менее, когда чета Солженицыных вернулась из Вермонтского поместья на родину, встреченная с величайшим энтузиазмом, раздалось вскоре
из семьи: а что, собственно говоря, "Новый мир" сделал для Солженицына?
Напечатал три рассказа. И то название одного из них пришлось изменить,
потому что Твардовский не ладил с Кочетовым: назывался рассказ "На станции
Кочетовка", а пришлось назвать "На станции Кречетовка". Выходит, еще и
пострадали. И это сказано было вслед уже ушедшему из жизни Твардовскому.
Недавно младшая дочь Александра Трифоновича Оля сказала мне: "Я все думаю:
за кого отец взошел на костер..."
.